Полное собрание стихотворений (Одоевский)

Полное собрание стихотворений
автор Александр Иванович Одоевский

Опубл.: 1839. Источник: az.lib.ru

 А. И. Одоевский

 Полное собрание стихотворений

 Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
 Л., "Советский писатель", 1958

 СОДЕРЖАНИЕ

 "И если ты за то сочел безумным брата..."
 "Иль сбросив бремя светских уз..."
 Чалма
 Луна
 Бал
 Воскресенье
 Утро
 "Что мы, о боже? - В дом небесный..."
 Два пастыря
 Сон поэта
 Амур-Анакреон
 "Тебя ли не помнить? Пока я дышу..."
 Дева 1610 года (К "Василию Шуйскому")
 Осада Смоленска <"Василию Шуйскому">
 Тризна
 "Звучит вся жизнь, как звонкий смех..."
 Умирающий художник
 "Струн вещих пламенные звуки..."
 Последняя надежда
 Узница Востока
 Элегия на смерть А. С. Грибоедова
 Элегия
 Старица-пророчица
 "Зачем ночная тишина..."
 Кн. М. Н. Волконской
 Зосима. Новогородская святопись
 Неведомая странница
 Иоанн Преподобный (Гробокопатель)
 Кутья
 Отрывок (Из "Послов Пскова")
 "Что за кочевья чернеются..."
 "На грозном приступе, в пылу кровавой битвы..."
 Славянские девы
 Два образа
 "Недвижимы, как мертвые в гробах..."
 "По дороге столбовой..."
 Сен-Бернар
 Дифирамб
 Венера небесная
 Два духа
 "Сначала он полком командовал гусарским..."
 Колыбельная песнь
 Мой непробудный сон
 "Тебя уж нет, но я тобою..."
 "Из детских всех воспоминаний..."
 "Как недвижимы волны гор..."
 А. М. Янушкевичу, разделившему со мною ветку кипарисовую с могилы Лауры
 "Ты знаешь их, кого я так любил..."
 "Пусть нежной думой - жизни цветом..."
 "Как я давно поэзию оставил!.."
 "Как сладок первый день среди полей отчизны..."
 "Куда несетесь вы, крылатые станицы?.."
 Соловей и роза
 Моя Пери
 Брак Грузии с Русским царством
 "Я разлучился в колыбели..."

 СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ ОДОЕВСКОМУ

 "Как носятся тучи за ветром осенним..."
 "На западе подъемлется заря..."

 ПРИЛОЖЕНИЕ

 Priere d'un paysan russe

 * * *

 И если ты за то сочел безумным брата,
 Что сердце ссорится с умом,
 То верно бы пришлось и самого Сократа -
 Врасплох - отправить в желтый дом.

 15 октября 1821
 Велиж

 * * *

 Иль, сбросив бремя светских уз,
 В крылатые часы отдохновенья,
 С беспечностью любимца муз
 Питаю огнь воображенья
 Мечтами лестными, цветами заблужденья.
 Мечтаю иногда, что я поэт,
 И лавра требую за плод забавы,
 И дерзостным орлом лечу, куда зовет
 Упрямая богиня славы:
 Без заблужденья - счастья нет.
 За мотыльком бежит дитя вослед,
 А я душой парю за призраком волшебным,
 Но вдруг существенность жезлом враждебным
 Разрушила мечты - и я уж не поэт!
 Я не поэт! - и тщетные желанья
 Дух юный отягчили мой!
 Надежда робкая и грустны вспоминанья
 Гостьми нежданными явились предо мной.

 15 октября 1821
 Велиж

 ЧАЛМА
 Отрывок из повести

 Диких взоров красотой,
 Кос блестящей чернотой
 Я прельстился, как безумный:
 Я турчанку полюбил.
 Я был молод. С нею шумно,
 С нею весело я жил.
 По коврам она скакала
 И кружилась; на лету
 Поцелуй с меня срывала,
 То со смехом обнажала
 Юных персей красоту;
 Жаркой грудью прижималась
 Мне ко груди; увивалась
 Белой, вкруг меня, рукой,
 И, усталая, со мной
 Долго, долго целовалась...

 Грейтесь в шубах, на снегах,
 Под метелию полночной!
 Мне теплее на грудях
 У красавицы восточной!
 Что в друзьях мне? Что в родных?
 Пышет холодом от них!
 Я во сне же их видаю;
 Но проснусь, и наяву
 Я Роксану обнимаю;
 Я проснусь, я оживу
 На устах моей Роксаны,
 И забуду и снега,
 И родные берега,
 И болотные туманы...
 . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . .
 "Солнце знойно; ярок свет,
 Как очей твоих сиянье;
 Как ни сладок твой шербет,
 Слаще уст твоих дыханье.
 Наклонись ко мне челом,
 Уст румяных жги огнем,
 Поцелуй меня, Роксана!"
 Я рукой ей руку жал,
 И лицо и прелесть стана
 Страстным взором озирал
 Сквозь душистый дым кальяна.
 "Наклони свое чело,
 Поцелуй меня, Роксана!
 Что ты дышишь тяжело?
 Мне так весело с тобою!
 Что уходишь ты? Постой!
 Я шербет не допил твой;
 Сядь ко мне, побудь со мною!"
 Наклонилась головой
 И к устам моим прильнула;
 Грустно в очи мне взглянула:
 (Как и всем, сгрустнулось ей)!
 "Ты с Роксаною веселой
 Не считаешь шумных дней;
 Но нагрянет час тяжелый,
 Камнем ляжет он на грудь.
 Русский! русский! дай мне руку!
 И на нас, когда-нибудь,
 Черный дух нашлет разлуку.
 Здесь ты век не проживешь.
 Бедный русский! Ты умрешь!
 Не на радость, а на скуку...
 В бане, лежа на софах,
 Мне о ваших небесах
 Раз армянка говорила...
 Все слова я затвердила,
 Хоть не очень поняла!
 . . . . . . . . . . . .
 Ты умрешь! Хоть неохотно,
 А простишься ты со мной,
 И взлетит твой дух бесплотный
 На пустые небеса;
 Скучной жизни бесконечной
 Не утешит девы вечной
 Вечно-юная краса!"
 И опять взглянув с печалью,
 Шаль с груди она сняла
 И чело мне мягкой шалью,
 Улыбаясь, обвила.
 "Русский! Как тебе пристала
 Мною свитая чалма,
 Я ее бы не снимала;
 И твою бы я сама
 Гребнем бороду чесала"...
 Улыбалась, целовала
 И опять, как без ума,
 И резвилась, и скакала.
 . . . . . . . . . . . .

 Конь оседлан; раб мой ждет;
 У крыльца нетерпеливо
 Борзый конь копытом бьет.
 Мне Роксана путь счастливый
 Пожелала из окна;
 Опуская покрывало,
 Поклонилася она.

 Начало 1820-х годов (?)

 ЛУНА

 Встал ветер с запада; седыми облаками
 Покрыл небес потухший океан.
 Сквозь тонкий видишь ли туман,
 Как, увлекаемый волнами,
 Челнок летает золотой?
 Вот он исчез... блеснул... вот скрылся за волной,
 Вот снова он и выплыл, и сияет,
 И ангел светлых звезд кормилом управляет.

 1824
 Стрельна

 БАЛ

 Открылся бал. Кружась, летели
 Четы младые за четой;
 Одежды роскошью блестели,
 А лица - свежей красотой.
 Усталый, из толпы я скрылся
 И, жаркую склоня главу,
 К окну в раздумье прислонился
 И загляделся на Неву.
 Она покоилась, дремала
 В своих гранитных берегах,
 И в тихих, сребряных водах
 Луна, купаясь, трепетала.
 Стоял я долго. Зал гремел...
 Вдруг без размера полетел
 За звуком звук. Я оглянулся,
 Вперил глаза; весь содрогнулся;
 Мороз по телу пробежал.
 Свет меркнул... Весь огромный зал
 Был полон остовов... Четами
 Сплетясь, толпясь, друг друга мча,
 Обнявшись желтыми костями,
 Кружася, по полу стуча,
 Они зал быстро облетали.
 Лиц прелесть, станов красота -
 С костей их - все покровы спали.
 Одно осталось: их уста,
 Как прежде, всё еще смеялись;
 Но одинаков был у всех
 Широких уст безгласный смех.
 Глаза мои в толпе терялись,
 Я никого не видел в ней:
 Все были сходны, все смешались.
 Плясало сборище костей.

 1826

 ВОСКРЕСЕНЬЕ

 Пробила полночь... Грянул гром,
 И грохот радостный раздался;
 От звона воздух колебался,
 От пушек, в сумраке ночном,
 По небу зарева бежали
 И, разлетаяся во тьме,
 Меня, забытого в тюрьме,
 Багровым светом освещали.
 Я, на коленях стоя, пел;
 С любовью к небесам свободный взор летел...
 И серафимов тьмы внезапно запылали
 В надзвездной вышине;
 Их песни слышалися мне.
 С их гласом все миры гармонию сливали,
 Средь горних сил Спаситель наш стоял,
 И день, блестящий день сиял
 Над сумраками ночи;
 Стоял он радостный средь волн небесных сил
 И полные любви, божественные очи
 На мир спасенный низводил.
 И славу вышнего, и на земле спасенье
 Я тихим гласом воспевал,
 И мой, мой также глас к воскресшему взлетал:
 Из гроба пел я воскресенье.

 18 апреля 1826
 Петропавловская крепость

 УТРО

 Рассвело, щебечут птицы
 Под окном моей темницы;
 Как на воле любо им!
 Пред тюрьмой поют, порхают,
 Ясный воздух рассекают
 Резвым крылышком своим.
 Птицы! Как вам петь не стыдно,
 Вы смеетесь надо мной.
 Ах! теперь мне всё завидно,
 Даже то завидно мне,
 Что и снег на сей стене,
 Застилая камень мшистый,
 Не совсем его покрыл.
 Кто ж меня всего зарыл?
 Выду ли на воздух чистый -
 Я, как дышат им, забыл.

 Начало 1826 (?)

 * * *

 Что мы, о боже? - В дом небесный,
 Где сын твой ждет земных гостей,
 Ты нас ведешь дорогой тесной,
 Путем томительных скорбей,
 Сквозь огнь несбыточных желаний!
 Мы все приемлем час страданий
 Как испытание твое;
 Но для чего, о бесконечный!
 Вложил ты мысль разлуки вечной
 В _одноночн_о_е_ бытие?

 Начало 1826 (?)

 ДВА ПАСТЫРЯ

 Стада царя Адмета
 Два пастыря пасли;
 Вставали прежде света
 И в поле вместе шли.
 Один был юн и статен,
 И песен дар имел;
 Глас звучен был, приятен;
 В очах, когда он пел,
 Небесный огнь горел.
 Другой внимал; невольно
 Дослушав до конца,
 С улыбкой недовольной
 Глядел он на певца...
 "Пленять я не умею
 Напевов красотой;
 Но песни - дар пустой!
 Хоть слуха не лелею,
 Не хуже я тебя!" -
 Шептал он про себя.

 Раз шел он за стадами;
 Товарищ не был с ним.
 За синими горами
 Алел тумана дым;
 Рассыпалась денница:
 Взомчалась колесница
 На радостный восток,
 И пламени поток -
 Горящими стопами
 Бесчисленных лучей -
 Летел над облаками
 Из пышущих коней.

 Пастух, с благоговеньем
 Колена преклоня,
 Воззрел - и с изумленьем
 На колеснице Дня
 Узнал... Певца! Лучами
 Увенчанный, стоял
 И гордыми конями
 С усмешкой управлял.

 1826
 Петропавловская крепость

 СОН ПОЭТА

 Таится звук в безмолвной лире,
 Как искра в темных облаках;
 И песнь, незнаемую в мире,
 Я вылью в огненных словах.
 В темнице есть певец народный.
 Но - не поет для суеты:
 Срывает он душой свободной
 Небес бессмертные цветы;
 Но, похвалой не обольщенный,
 Не ищет раннего венца.-
 Почтите сон его священный,
 Как пред борьбою сон борца.

 Между июлем 1826 и февралем 1827
 Петропавловская крепость

 АМУР-АНАКРЕОН
 Зафна, Лида и толпа греческих девушек.

 Зафна

 Что ты стоишь? Пойдем же с нами
 Послушать песен старика!
 Как, струн касаяся слегка,
 Он вдохновенными перстами
 Умеет душу волновать
 И о любви на лире звучной
 С усмешкой страстной напевать.

 Лида

 Оставь меня! Певец докучный,
 Как лунь, блистая в сединах,
 Поет про негу, славит младость -
 Но нежных слов противна сладость
 В поблеклых старости устах.

 Зафна

 Тебя не убедишь словами,
 Так силой уведем с собой.
 (К подругам)
 Опутайте ее цветами,
 Ведите узницу со мной.

 -----

 Под ветхим деревом ветвистым
 Сидел старик Анакреон:
 В честь Вакха лиру строил он.
 И полная, с вином душистым,
 Обвита свежих роз венцом,
 Стояла чаша пред певцом.
 Вафил и юный, и прекрасный,
 Облокотяся, песни ждал;
 И чашу старец сладострастный
 Поднес к устам - и забряцал...
 Но девушек, с холма сходящих,
 Лишь он вдали завидел рой,
 И струн, веселием горящих,
 Он звонкий переладил строй.

 Зафна

 Певец наш старый! будь судьею:
 К тебе преступницу ведем.
 Будь строг в решении своем
 И не пленися красотою;
 Вот слушай, в чем ее вина:
 Мы шли к тебе; ее с собою
 Зовем мы, просим; но она
 Тебя и видеть не хотела!
 Взгляни - вот совести укор:
 Как, вдруг вся вспыхнув, покраснела
 И в землю потупила взор!
 И мало ли что насказала:
 Что нежность к старцу не пристала,
 Что у тебя остыла кровь!
 Так накажи за преступленье:
 Спой нежно, сладко про любовь
 И в перси ей вдохни томленье.

 -----

 Старик на Лиду поглядел
 С улыбкой, но с улыбкой злою.
 И, покачав седой главою,
 Он тихо про любовь запел.
 Он пел, как грозный сын Киприды
 Своих любимцев бережет,
 Как мстит харитам за обиды
 И льет в них ядовитый мед,
 И жалит их, и в них стреляет,
 И в сердце гордое влетя,
 Строптивых граций покоряет
 Вооруженное дитя...
 Внимала Лида, и не смела
 На старика поднять очей
 И сквозь роскошный шелк кудрей
 Румянца пламенем горела.
 Всё пел приятнее певец,
 Всё ярче голос раздавался,
 В единый с лирой звук сливался;
 И робко Лида, наконец,
 В избытке страстных чувств вздохнула,
 Приподняла чело, взглянула...
 И не поверила очам.
 Пылал, юнел старик маститый,
 Весь просиял; его ланиты
 Цвели как розы; по устам
 Любви улыбка пробегала -
 Усмешка радостных богов;
 Брада седая исчезала,
 Из-под серебряных власов
 Златые выпадали волны...
 И вдруг... рассеялся туман!
 И лиру превратя в колчан,
 И взор бросая, гнева полный,
 Грозя пернатого стрелой,
 Прелестен детской красотой,
 Взмахнул крылами сын Киприды
 И пролетая мимо Лиды,
 Ее в уста поцеловал.
 Вздрогнула Лида и замлела,
 И грудь любовью закипела,
 И яд по жилам пробежал.

 Между 1826 и-1829

 * * *

 Тебя ли не помнить? Пока я дышу,
 Тебя и погибшей вовек не забуду.
 Дороже ты в скорби и сумраке бурь,
 Чем мир остальной при сиянии солнца.
 Будь вольной, великой и славой греми,
 Будь цветом земли и жемчужиной моря,
 И я просветлею, чело вознесу,
 Но сердце тебя не сильнее полюбит:
 В цепях и крови ты дороже сынам,
 В сердцах их от скорби любовь возрастает,
 И с каждою каплею крови твоей
 Пьют чада любовь из живительных персей.

 1827 или 1828 (?)

 ДЕВА 1610 ГОДА
 (К "Василию Шуйскому")

 Явилась мне божественная дева;
 Зеленый лавр вился в ее власах;
 Слова любви, и жалости, и гнева
 У ней дрожали на устах:

 "Я вам чужда; меня вы позабыли,
 Отвыкли вы от красоты моей,
 Но в сердце вы навек ли потушили
 Святое пламя древних дней?

 О русские! Я вам была родная:
 Дышала я в отечестве славян,
 И за меня стояла Русь святая,
 И юный пел меня Боян.

 Прошли века. Россия задремала,
 Но тягостный был прерываем сон;
 И часто я с восторгом низлетала
 На вещий колокола звон.

 Моголов бич нагрянул: искаженный
 Стенал во прах поверженный народ,
 И цепь свою, к неволе приученный,
 Передавал из рода в род.

 Татарин пал; но рабские уставы
 Народ почел святою стариной.
 У ног князей, своей не помня славы,
 Забыл он даже образ мой.

 Где ж русские? Где предков дух и сила?
 Развеяна и самая молва,
 Пожрала их нещадная могила,
 И стерлись надписи слова.

 Без чувств любви, без красоты, без жизни
 Сыны славян, полмира мертвецов,
 Моей не слышат укоризны
 От оглушающих оков.

 Безумный взор возводят и молитву
 Постыдную возносят к небесам.
 Пора, пора начать святую битву -
 К мечам! за родину к мечам!

 Да смолкнет бич, лиющий кровь родную!
 Да вспыхнет бой! К мечам с восходом дня!
 Но где ж мечи за родину святую,
 За Русь, за славу, за меня?

 Сверкает меч, и падают герои,
 Но не за Русь, а за тиранов честь.
 Когда ж, когда мои нагрянут строи
 Исполнить вековую месть?

 Что медлишь ты? Из западного мира,
 Где я дышу, где царствую одна,
 И где давно кровавая порфира
 С богов неправды сорвана,

 Где рабства нет, но братья, но граждане
 Боготворят божественность мою
 И тысячи, как волны в океане,
 Слились в единую семью,-

 Из стран моих, и вольных, и счастливых,
 К тебе, на твой я прилетела зов
 Узреть чело сармат волелюбивых
 И внять стенаниям рабов.

 Но я твое исполнила призванье,
 Но сердцем и одним я дорожу,
 И на души высокое желанье
 Благословенье низвожу".

 Между 1827 и 1830 (?)

 ОСАДА СМОЛЕНСКА
 <к "Василию Шуйскому">

 (Соборный храм Бож<ией> М<атери>. - Перед иконами затеплены свечи. -
 Иереи стоят перед царск<ими> дверями и молятся шепотом. Посадник;
 несколько купцов, старцы, жены толпятся посреди храма.)

 Старец

 Я стражем был на западной бойнице;
 Бойцов разводит ночь; пищалей гром
 Затих; но вновь заутра, на деннице
 Втеснится враг в предательский пролом:
 Мы до зари не довершим завала...
 Наш сын, наш брат Смоленску изменил!
 Я видел: на расселину забрала
 Предатель сам пищали наводил.

 Хор иереев и народа

 Страшися, изменник! Небесный каратель
 Недремлющим взором коварных блюдет!
 Пусть гибнет без гроба отчизны предатель!
 Да гибнет! и память его не прейдет!..

 Жена именитого гражданина

 Взойдет заря: опять в кровавой битве
 Падут и братья, и мужья...
 Господь и Спас! внемли моей молитве:
 Да нас прикроет длань твоя!
 Призри на нас: мы все осиротели!
 В дыму, блуждая вкруг домов,
 Детей своих находим колыбели
 Под гробом братьев и отцов.

 Клирос

 Будь нашим покровом, пречистая дева!
 Заступницей нашей пред сыном твоим!
 Да стрелы потухнут господнего гнева,
 И даст он спасение людям своим!

 Посадник

 Господь единый - нам спасенье:
 У нас земной опоры нет!
 Предав царя на заточенье,
 Бояре сеют злой развет.
 Развенчан царь - чернец невольный;
 Без Думы - Русская земля,
 И лях, разрушив град престольный,
 Смеется нам со стен Кремля!

 Хор народа

 Василий развенчан, но царь нам - Россия!

 Между 1827 и 1830 (?)

 ТРИЗНА

 Ф. Ф. Вадковскому

 Утихнул бой Гафурский. По волнам
 Летят изгнанники отчизны.
 Они, пристав к Исландии брегам,
 Убитым в честь готовят тризны.
 Златится мед, играет меч с мечом...
 Обряд исполнили священный,
 И мрачные воссели пред холмом
 И внемлют арфе вдохновенной.

 Скальд

 Утешьтесь о павших! Они в облаках
 Пьют юных Валкирий живые лобзанья.
 Их чела цветут на небесных пирах,
 Над прахом костей расцветает преданье.
 Утешьтесь! За павших ваш меч отомстит.
 И где б ни потухнул наш пламенник жизни,
 Пусть доблестный дух до могилы кипит,
 Как чаша заздравная в память отчизны.

 1828
 Чита

 * * *

 Звучит вся жизнь, как звонкий смех,
 От жара чувств душа не вянет...
 Люблю я всех, и пью за всех!
 Вина, ей-богу, недостанет!

 Я меньше пью, зато к вину
 Воды вовек не примешаю...
 Люблю одну - и за одну
 Всю чашу жизни осушаю!

 1828
 Чита

 УМИРАЮЩИЙ ХУДОЖНИК

 Все впечатленья в звук и цвет
 И слово стройное теснились,
 И музы юношей гордились
 И говорили: "Он поэт!.."
 Но нет, - едва лучи денницы
 Моей коснулися зеницы -
 И свет во взорах потемнел;
 Плод жизни свеян недоспелый!
 Нет! Снов небесных кистью смелой
 Одушевить я не успел;
 Глас песни, мною недопетой,
 Не дозвучит в земных струнах,
 И я - в нетление одетый -
 Ее дослышу в небесах.
 Но на земле, где в чистый пламень
 Огня души я не излил,
 Я умер весь... И грубый камень,
 Обычный кров немых могил,
 На череп мой остывший ляжет
 И соплеменнику не скажет,
 Что рано выпала из рук
 Едва настроенная лира,
 И не успел я в стройный звук
 Излить красу и стройность мира.

 1828
 Чита

 * * *

 Струн вещих пламенные звуки
 До слуха нашего дошли,
 К мечам рванулись наши руки,
 И - лишь оковы обрели.

 Но будь покоен, бард! - цепями,
 Своей судьбой гордимся мы,
 И за затворами тюрьмы
 В душе смеемся над царями.

 Наш скорбный труд не пропадет,
 Из искры возгорится пламя,
 И просвещенный наш народ
 Сберется под святое знамя.

 Мечи скуем мы из цепей
 И пламя вновь зажжем свободы!
 Она нагрянет на царей,
 И радостно вздохнут народы!

 Конец 1828 или начало 1829 (?)
 Чита

 ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

 Промелькнул за годом год,
 И за цепью дней минувших
 Улетел надежд блеснувших
 Лучезарный хоровод.
 Лишь одна из дев воздушных
 Запоздала. Сладкий взор,
 Легкий шепот уст радушных,
 Твой небесный разговор
 Внятны мне. Тебе охотно
 Я вверяюсь всей душой!
 Тихо плавай надо мной,
 Плавай, друг мой неотлетный!
 Все исчезли. Ты одна
 Наяву, во время сна
 Навеваешь утешенье.
 Ты в залог осталась мне,
 Заверяя, что оне
 Не случайное виденье,
 Что приснятся и другим
 И зажгут лучом своим
 Дум высоких вдохновенье!

 1829
 Чита

 УЗНИЦА ВОСТОКА

 Как много сильных впечатлений
 Еще душе недостает!
 В тюрьме минула жизнь мгновений,
 И медлен, и тяжел полет
 Души моей, не обновленной
 Явлений новых красотой
 И дней темничных чередой,
 Без снов любимых, усыпленной.
 Прошли мгновенья бытия
 И на земле настала вечность.
 Однообразна жизнь моя,
 Как океана бесконечность.
 Но он кипит... свои главы
 Подъемлет он на вызов бури,
 То отражает свод лазури
 Бездонным сводом синевы,
 Пылает в заревах, кровавый
 Он брани пожирает след,
 Шумя в ответ на громы славы
 И клики радостных побед.
 Но мысль моя - едва живая -
 Течет, в себе не отражая
 Великих мира перемен;
 Всё прежний мир она объемлет,
 И за оградой душных стен -
 Востока узница - не внемлет
 Восторгам западных племен.

 1829
 Чита

 ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ А. С. ГРИБОЕДОВА

 Где он? Кого о нем спросить?
 Где дух? Где прах?.. В краю далеком!
 О, дайте горьких слез потоком
 Его могилу оросить,
 Ее согреть моим дыханьем;
 Я с ненасытимым страданьем
 Вопьюсь очами в прах его,
 Исполнюсь весь моей утратой,
 И горсть земли, с могилы взятой,
 Прижму - как друга моего!
 Как друга!.. Он смешался с нею,
 И вся она родная мне.
 Я там один с тоской моею,
 В ненарушимой тишине,
 Предамся всей порывной силе
 Моей любви, любви святой,
 И прирасту к его могиле,
 Могилы памятник живой...
 Но под иными небесами
 Он и погиб, и погребен;
 А я - в темнице! Из-за стен

 Напрасно рвуся я мечтами:
 Они меня не унесут,
 И капли слез с горячей вежды
 К нему на дерн не упадут.
 Я в узах был; - но тень надежды
 Взглянуть на взор его очей,
 Взглянуть, сжать руку, звук речей
 Услышать на одно мгновенье -
 Живило грудь, как вдохновенье,
 Восторгом полнило меня!
 Не изменилось заточенье;
 Но от надежд, как от огня,
 Остались только - дым и тленье;
 Они - мне огнь: уже давно
 Всё жгут, к чему ни прикоснутся;
 Что год, что день, то связи рвутся,
 И мне, мне даже не дано
 В темнице призраки лелеять,
 Забыться миг веселым сном
 И грусть сердечную развеять
 Мечтанья радужным крылом.

 1829
 Чита

 ЭЛЕГИЯ

 Что вы печальны, дети снов,
 Летучей жизни привиденья?
 Как хороводы облаков,
 С небес, по воле дуновенья,
 Летят и тают в вышине,
 Следов нигде не оставляя,
 Равно в подоблачной стране
 Неслися вы!.. Едва мелькая,
 Едва касаяся земли,
 Вы мира мрачные печали,
 Все бури сердца миновали
 И безыменно протекли.
 Вы и пылинки за собою
 В теченье дней не увлекли,
 И безотчетною стопою,
 Пути взметая легкий прах,
 Следов не врезали в граните
 И не оставили в сердцах.
 Зачем же вы назад глядите
 На путь пройденный? Нет для вас
 Ни горьких дум, ни утешений;
 Минула жизнь без потрясений,
 Огонь без пламени погас.

 Кто был рожден для вдохновений
 И мир в себе очаровал,
 Но с юных лет пил желчь мучений
 И в гробе заживо лежал;
 Кто ядом облит был холодным
 И с разрушительной тоской
 Еще пылал огнем бесплодным,
 И порывался в мир душой,
 Но порывался из могилы...
 Тот жил! Он духом был борец:
 Он, искусив все жизни силы,
 Стяжал страдальческий венец;
 Он может бросить взор обратный
 И на минувший, темный путь
 С улыбкой горькою взглянуть.

 Кто жаждал жизни всеобъятной,
 Но чей стеснительный обзор
 Был ограничен цепью гор,
 Темницей вкруг его темницы;
 Кто жаждал снов, как ждут друзей,
 И проклинал восход денницы,
 Когда от розовых лучей
 Виденья легкие ночей
 Толпой воздушной улетали,
 И он темницу озирал
 И к ним объятья простирал,
 К сим утешителям печали;
 Кто с миром связь еще хранил,
 Но не на радость, а мученье,
 Чтобы из света в заточенье
 Любимый голос доходил,
 Как по умершим стон прощальный, -
 Чтобы утратам слух внимал
 И отзыв песни погребальной
 В тюрьму свободно проникал;
 Кто прелесть всю воспоминаний,
 Святыню чувства, мир мечтаний,
 Порывы всех душевных сил,
 Всю жизнь в любимом взоре слил,
 И, небесам во всем покорный,
 Просил в молитвах одного:
 От друга вести животворной;
 И кто узнал, что нет его -
 Тот мог спросить у провиденья,
 Зачем земли он путник был,
 И ангел смерти и забвенья,
 Крылом сметая поколенья,
 Его коснуться позабыл?

 Зачем мучительною тайной
 Непостижимый жизни путь
 Волнует трепетную грудь?
 Как званый гость, или случайный,
 Пришел он в этот чудный мир,
 Где скудно сердца наслажденье
 И скорби с радостью смешенье
 Томит, как похоронный пир;
 Где нас объемлет разрушенье,
 Где колыбель - могилы дань,
 Развалин цепь - поля и горы;
 Где вдохновительные взоры
 И уст пленительная ткань
 Из гроба в гроб переходили,
 Из тлена в жизнь, из жизни в тлен,
 И в постепенности времен
 Образовалися из пыли
 Погибших тысячи племен. -
 Как тени, исчезают лица
 В тебе, обширная гробница!

 Но вечен род! Едва слетят
 Потомков новых поколенья,
 Иные звенья заменят
 Из цепи выпавшие звенья;
 Младенцы снова расцветут,
 Вновь закипит младое племя,
 И до могилы жизни бремя,
 Как дар без цели, донесут
 И сбросят путники земные...
 Без цели!.. Кто мне даст ответ?
 Но в нас порывы есть святые,
 И чувства жар, и мыслей свет,
 Высоких мыслей достоянье!..
 В лазурь небес восходит зданье:
 Оно незримо, каждый день,
 Трудами возрастает века;
 Но со ступени на ступень
 Века возводят человека.

 1829
 Чита

 СТАРИЦА-ПРОРОЧИЦА

 На мосту стояла старица,
 На мосту чрез синий Волхов;
 Подошел в доспехах молодец,
 Молвил слово ей с поклоном:
 "Загадай ты мне на счастие,
 Ворочусь ли через Волхов".
 За Шелонью враны каркают,
 Плачет в тереме невеста.
 "Гой еси ты, красный молодец!
 Есть одна теперь невеста,
 Есть одна - святая София:
 Обручись ты с ней душою,
 Уберися честно ранами
 И омойся алой кровью.
 Обручися ты с невестою:
 За Шелонью ляжь костями.
 Если ж ты мечом не выроешь
 Сердцу вольному могилы,
 Не на вече, не на родину, -
 А придешь ты на неволю!"

 Трубы звучат за Шелонью-рекой:
 Грозно взвевают московские стяги!
 С радостным кликом Софии святой
 Стала дружина - и полный отваги
 Ринулся с берега всадников строй.
 С шумом расхлынулись волны, вскипели;
 Двинулась пена седая грядой.
 Строи смешались, мечи загремели;
 Искрятся молнии с звонких щитов,
 С треском в куски разлетаются брони;
 Кровь потекла... Разъяренные кони
 Грудью сшибают и топчут врагов;
 Стелются трупы на берег Шелони.
 . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Кровью дымилося поле; стихал
 В стонах прерывных и замер глас битвы.
 Теплой твоей, о София, молитвы
 Спас не услышит... и Новгород пал.

 На мосту стояла старица,
 На мосту чрез синий Волхов:
 Не пройдет ли красный молодец
 Чрез широкий синий Волхов?
 Проезжало много всадников,
 Много пеших проходило,
 Было много изувеченных
 И покрытых черной кровью.
 Что ж? прошел ли добрый молодец?..
 Не прошел он через Волхов.

 1829
 Чита

 * * *

 Зачем ночная тишина
 Не принесет живительного сна
 Тебе, страдалица младая?
 Уже давно заснули небеса;
 Как усыпительна их сонная краса
 И дремлющих полей недвижимость ночная!
 Спустился мирный сон; но сон не освежит
 Тебя, страдалица младая!
 Опять недуг порывом набежит,
 И жизнь твоя, как лист пред бурей, задрожит.
 Он жилы нежные, как струны, напрягая,
 Идет, бежит, по ним ударит, - и в ответ
 Ты вся звучишь и страхом, и страданьем;
 Он жжет тебя, мертвит своим дыханьем,
 И по листу срывает жизни цвет;
 И каждый миг, усиливая муку,
 Он в грудь твою впился, он царствует в тебе!
 Ты вся изнемогла в мучительной борьбе;
 На выю с трепетом ты наложила руку;
 Ты вскрикнула; огнь брызнул из очей,
 И на одре безрадостных ночей
 Привстала, бледная; в очах горят мученья;
 Страдальческим огнем блестит безумный взор,
 Блуждает жалобный и молит облегченья...
 Еще проходит миг; вновь тянутся мгновенья...
 И рвется из груди чуть слышимый укор:
 "Нет жалости у вас! постойте! вы так больно,
 Так часто мучите меня...
 Нет силы более! нет ночи, нету дня,
 Минуты нет покойной. Нет! довольно
 Страдала я в сей жизни! силы нет...
 Но боль растет: все струны натянулись...
 Зачем опять вы их коснулись
 И воплей просите в ответ?
 Еще - и все они порвутся! Ваши руки
 Безжалостно натягивают их.
 Вам разве сладостны болезненные звуки,
 Стенящий ропот струн моих?
 Но кто вы? Кто из вас, и злобный, и могучий
 Всю лиру бедную расстроил? Жизнь мою
 Возьмите от меня: я с радостью пролью
 Последний гул земных раззвучий,
 И после долгих жизни мук
 Вздохну и сладко и покойно;
 На небе додрожит последний скорбный звук;
 И всё, что было здесь так дико и нестройно,
 Что на земле, сливаясь в смутный сон,
 Земною жизнию зовется, -
 Сольется в сладкий звук, в небесно-ясный звон,
 В созвучие любви божественной сольется".

 1829
 Чита

 КН. М. Н. ВОЛКОНСКОЙ

 Был край, слезам и скорби посвященный,
 Восточный край, где розовых зарей
 Луч радостный, на небе том рожденный,
 Не услаждал страдальческих очей;
 Где душен был и воздух вечно ясный,
 И узникам кров светлый докучал,
 И весь обзор, обширный и прекрасный,
 Мучительно на волю вызывал.

 Вдруг ангелы с лазури низлетели
 С отрадою к страдальцам той страны,
 Но прежде свой небесный дух одели
 В прозрачные земные пелены.
 И вестники благие провиденья
 Явилися, как дочери земли,
 И узникам, с улыбкой утешенья,
 Любовь и мир душевный принесли.

 И каждый день садились у ограды,
 И сквозь нее небесные уста
 По капле им точили мед отрады...
 С тех пор лились в темнице дни, лета;
 В затворниках печали все уснули,
 И лишь они страшились одного,
 Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
 Не сбросили покрова своего.

 25 декабря 1829
 Чита

 ЗОСИМА
 Новогородская святопись

 1

 У Борецкой, у посадницы,
 Гости сходятся на пир.
 Вот бояре новог_о_родские
 Сели за дубовый стол,
 Стол, накрытый браной скатертью.
 Носят брашна; зашипя,
 Поседело пиво черное;
 Следом золотистый мед
 Вон из кубков шумно просится.
 Разгулялся пир как пир:
 Очи светлые заискрились, -
 По краям ли звонких чаш
 Ходит пена искрометная? -
 На устах душа кипит
 И теснится в слово красное.
 Кто моложе - слова ждет,
 А заводят речь - старейшие
 Про святый Софии дом:
 "Кто на бога, кто на Новгород?" -
 Речь бежала вдоль стола.
 "Пусть идет на вольный Новгород
 Вся могучая Москва:
 Наших сил она отведает! -
 Вече воями шумит
 И горит заморским золотом.
 Крепки наши рамена,
 А глава у нас - посадница,
 Новог_о_родца жена.
 Много лет вдове Борецкого!
 Слава Марфе! Много лет
 С нами жить тебе да здравствовать!"
 Марфа, кланяясь гостям,
 Целый пир обводит взором,
 Все встают и отдают
 Ей поклон с радушной важностью.
 За столом сидел чернец.
 Он, привстав, рукою медленной,
 Цепенеющим перстом
 На пирующих указывал,
 Избирал их и бледнел.
 Перстьми грозный остановится -
 Побледнеет светлый гость.
 Все уста горят вопросами,
 Очи в инока впились;
 Но в ответ чернец задумался
 И склонил свое чело.

 2

 По народной Новгородской площади
 Шел белец с монахом,
 А на башне, заливаясь, колокол
 Созывал на вече.

 "Отчего, - спросил белец у инока, -
 На пиру Борецкой
 На бояр рукою ты указывал
 И бледнел от страха?

 Что, Зосима, видел ты за трапезой?"
 У отца святого
 Запылали очи, прорицанием
 Излетело слово.

 3

 "Скоро их замолкнут ликованья,
 Сменят пир иные пированья,
 Пированья в их гробах.
 Трупы видел я безглавые,
 Топора следы кровавые
 Мне виднелись на челах.
 Колокол, на вече призывающий!
 Я услышу гул твой умирающий,
 Не воскреснет он в веках.
 Поднялась Москва престольная,
 И тебя, столица вольная,
 Заметет развалин прах".

 1829 или 1830 (?)

 НЕВЕДОМАЯ СТРАННИЦА

 Уже толпа последняя изгнанников
 Выходит из родного Новаг_о_рода,
 Выходит на Московский путь.
 В толпе идет неведомая женщина,
 Горюет, очи ясные заплаканы,
 А слово каждое - любовь.

 С небесных уст святое утешение,
 Как сок целебный, сходит в душу путников,
 В них оживает свет очей.
 Вокруг жены толпа теснится, слушает;
 Услышит слово - сердце расширяется
 И усыпляется печаль.

 Уже темнеет небо, путь туманится.
 Идут... Но в воздух чудная целебница
 С пути подъемлется, как пар.
 Чело звездами светлыми увенчано,
 Чем выше, всё летучий стан воздушнее
 И светозарнее чело.

 В тумане с нею над главами странников
 Не ангелы, но, как она, небесные,
 Мерцая, медленно плывут.
 Плывет она, и с неба слово тихое
 Спадает, замирает в слухе путников,
 Не прикасаясь до земли.

 "Забыта Русью божия посланница.
 Мой дом был предан дыму и мечу,
 И я, как вы - земли родной изгнанница -
 Уже в свой город не слечу.

 Вас цепи ждут, бичи, темницы тесные;
 В страданиях пройдет за годом год.
 Но пусть мои три дочери небесные
 Утешат бедный мой народ.

 Нет, веруйте в земное воскресение:
 В потомках ваше племя оживет,
 И чад моих святое поколение
 Покроет Русь и процветет".

 1829 или 1830 (?)

 ИОАНН ПРЕПОДОБНЫЙ
 (Гробокопатель)

 1

 Уже дрожит ночей сопутница
 Сквозь ветви сосен вековых,
 Заговоривших грустным шелестом
 Вокруг безмолвия могил.

 Под сенью сосен заступ светится
 В руках монаха - лунный луч
 То серебрится вдоль по заступу,
 То, чуть блистая, промолчит.

 Устал монах... Могила вырыта.
 Облокотясь на заступ свой,
 Внимательно с крутого берега
 На Волхов труженик глядит.

 Проводит взглядом волны темные -
 Шумя, пустынные, бегут,
 И вновь тяжелый заступ движется.
 И вновь расходится земля.

 Кому могилу за могилою
 Готовит старец? На свой труд
 Чернец приходит до полуночи,
 Уходит в келью до зари.

 2

 Не саранчи ли тучи шумные
 На нивах поглощают золото?
 Не тучи саранчи!
 Что голод ли с повальной язвою
 По стогнам рыщет, не нарыщет?
 Не голод и не мор.

 Соф_и_и поглощает золото,
 По стогнам посекает головы
 Московский грозный царь.
 Незваный гость приехал в Новгород,
 К святой Софии в дом разрушенный
 И там устроил торг.

 Он ненасытен: на распутиях,
 Вдоль берегов кручинных Волхова,
 Во всех пяти концах,
 Везде за бойней бойни строятся,
 И человечье мясо режется
 Для грозного царя.

 Средь площади, средь волн немеющих
 Блестящий круг описан копьями,
 Стоит над плахою палач; -
 Безмолвно ждут... вдруг площадь вскрикнула,
 Глухими отозвалось воплями
 Паденье топора.

 В толпе монах молился шепотом,
 В молитвенном самозабвении
 Он имя называл.
 Взглянул... Палач, покрытый кровию,
 Держал отсеченную голову
 Над бледною толпой.

 Он бросил... и толпа отхлынула.
 Палач взял плат... отер им медленно
 Свой каплющий топор,
 И поднял снова... Имя новое
 Святой отец прерывным шепотом
 В молитве поминал.

 Он молится, а трупы падают.
 Неутолимой жаждой мучится
 Московский грозный царь.
 Везде за бойней бойни строятся
 И мечут ночью в волны Волхова
 Безглавые тела.

 3

 Что, парус, пена ли белеется
 На темных Волхова волнах?
 На берег пену с трупом вынесло,
 И тень спускается к волнам.

 Покровом черным труп окинула,
 Его взложила на себя
 И на берег под ношей влажною
 Восходит медленной стопой.

 И пена вновь плывет вдоль берега
 По темным Волхова волнам,
 И тихо тень к реке спускается,
 Но пена мимо пронеслась.

 Опять плывет... Во тьме по Волхову
 Засребрилася чешуя
 Ответно облаку блестящему
 В пространном сумраке небес.

 Сквозь тучи тихий рог прорезался,
 И завиднелись на волнах
 Тела безглавые, и головы,
 Качаясь медленно, плывут.

 Людей развалины разметаны
 По полусумрачной реке,-
 Течет живая, полна ласкою,
 И трупы трепетно несет.

 Стоит чернец, склонясь над Волховом,
 На плечи он подъемлет труп,
 И на берег под ношей влажною
 Восходит медленной стопой.

 1829 или 1830 (?)

 КУТЬЯ

 Грозный злобно потешается
 В Белокаменной Москве.

 Не в палатах разукрашенных,
 Не на сладкий царский пир
 Были гости тайно созваны.
 Тихо сели вдоль стола,
 Вдоль стола белодубового.
 Серебро ли - чистый снег
 Их окладистые бороды;
 Их маститое чело
 С давних лет не улыбается;
 Помутился светлый взор.
 У радушного хозяина
 Братья кровные в гостях:
 Новгородские изгнанники.

 Чем он братьев угостит?
 Нет, не сахарными яствами,
 Не шипучим медом солнечным
 Угостил он изгнанных семью.
 Прошептали песнь отходную
 В память павших в Новег_о_роде,
 И на стол поставил он кутью.

 Грозный злобно потешается
 В Белокаменной Москве.
 В небе тихо молит София
 О разметанных сынах.

 1829 или 1830 (?)

 ОТРЫВОК
 (Из "Послов Пскова")

 Посол, погибели предтеча,
 Замолк; но звук последних слов
 Еще гремел, как шум оков,
 В сердцах внимательного веча.
 На бледных лицах скорбь и гнев
 Сменили миг оцепененья.
 Но дьяк, на степени воссев,
 Средь вопля, криков и смятенья
 Покоен был, ответа ждал
 И с оскорбительным терпеньем
 Бессилье бури озирал:
 Так, не достигнутый волненьем,
 Я видел, как за валом вал,
 Венчанный пеной, с моря мчался,
 Но берегов едва касался,
 И с грозным воплем замирал...

 1829 или 1830 (?)

 * * *

 Что за кочевья чернеются
 Средь пылающих огней? -
 Идут под затворы молодцы
 За святую Русь.
 За святую Русь неволя и казни -
 Радость и слава!
 Весело ляжем живые
 За святую Русь.

 Дикие кони стреноженк
 Дремлет дикий их пастух;
 В юртах засыпая, узники
 Видят Русь во сне.
 За святую Русь неволя и казни -
 Радость и слава!
 Весело ляжем живые
 За святую Русь.

 Шепчут деревья над юртами,
 Стража окликает страж,-
 Вещий голос сонным слышится
 С родины святой.
 За святую Русь неволя и казни -
 Радость и слава!
 Весело ляжем живые
 За святую Русь.

 Зыблется светом объятая
 Сосен цепь над рядом юрт.
 Звезды светлы, как видения,
 Под навесом юрт.
 За святую Русь неволя и казни -
 Радость и слава!
 Весело ляжем живые
 За святую Русь.

 Спите, <равнины> угрюмые!
 Вы забыли, как поют.
 Пробудитесь!.. Песни вольные
 Оглашают вас.
 Славим нашу Русь, в неволе поем
 Вольность святую.
 Весело ляжем живые
 В могилу за святую Русь.

 Август 1830

 * * *

 На грозном приступе, в пылу кровавой битвы
 Он нежной матери нигде не забывал;
 Он имя сладкое сливал
 Со словом искренней молитвы...
 Опять увидеть взор очей,
 Услышать радостные звуки,
 Прижать к устам уста и руки
 Любимой матери своей, -
 Вот были все его желанья.
 Уже минули дни страданья!
 Ее опять увидел он;
 Но дни минутные свиданья,
 Но их взаимно-сладкий сон
 Едва приснился им... и снова
 Из-под семейственного крова
 Он в край восточный полетел;
 Восторгом взор еще горел;
 Еще от сладкого волненья
 Вздымалась радостная грудь;
 И, не докончив сновиденья,
 Уже он кончил жизни путь...
 Когда в последний час из уст теснился дух,
 Он вспомнил с горестью глубокой
 О нежной матери, об узнице далекой, -
 И с третьим именем потух.

 1830 (?)

 СЛАВЯНСКИЕ ДЕВЫ

 ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. СЛАВЯНСКИЕ ДЕВЫ

 Нежны и быстры ваши напевы!
 Что ж не поете, ляшские девы,
 В лад ударяя легкой стопой?
 Сербские девы! песни простые
 Любите петь; но чувства живые
 В диком напеве блещут красой.

 Кто же напевы чехинь услышит,
 Звучные песни сладостных дев, -
 Дышит любовью, славою дышит,
 Помня всю жизнь и песнь и напев.
 Девы! согласно что не поете
 Песни святой минувших времен,
 В голос единый что не сольете
 Всех голосов славянских племен?

 Боже! когда же сольются потоки
 В реку одну, как источник один?
 Да потечет сей поток-исполин,
 Ясный, как небо, как море широкий,
 И, увлажая полмира собой,
 Землю украсит могучей красой!

 ПЕСНЬ ВТОРАЯ. СТАРШАЯ ДБ ПА

 Старшая дочь в семействе Славяна
 Всех превзошла величием стана;
 Славой гремит, но грустно поет.
 В тереме дни проводит, как ночи,
 Бледно чело, заплаканы очи,
 И заунывно песни поет.

 Что же не выйдешь в чистое поле,
 Не разгуляешь грусти своей?
 Светло душе на солнышке-воле!
 Сердцу тепло от ясных лучей!
 В поле спеши с меньшими сестрами -
 И хоровод веди за собой!
 Дружно сплетая руки с руками,
 Сладкую песню с ними запой!

 Боже! когда же сольются потоки
 В реку одну, как источник один?
 Да потечет сей поток-исполин,
 Ясный как небо, как море широкий,
 И, увлажая полмира собой,
 Землю украсит могучей красой!

 1830 (?)

 ДВА ОБРАЗА

 Мне в ранней юности два образа предстали
 И, вечно ясные, над сумрачным путем
 Слились в созвездие, светились сквозь печали
 И согревали дух живительным лучом.

 Я возносился к ним с молитвой благодарной,
 Следил их мирный свет и жаждал их огня,
 И каждая черта красы их светозарной
 Запала в душу мне и врезалась в меня.

 Я мира не узнал в отливе их сиянья -
 Казалось, предо мной открылся мир чудес;
 Он их лучами цвел; и блеск всего созданья
 Был отсвет образов, светивших мне с небес.

 И жаждал я на всё пролить их вдохновенье,
 Блестящий ими путь сквозь бури провести...
 Я в море бросился, и бурное волненье
 Пловца умчало вдаль по шумному пути.

 Светились две звезды, я видел их сквозь тучи;
 Я ими взор поил; но встал девятый вал,
 На влажную главу подъял меня могучий,
 Меня, недвижного, понес он и примчал, -

 И с пеной выбросил в могильную пустыню...
 Что шаг - то гроб, на жизнь - ответной жизни нет;
 Не я еще хранил души моей святыню,
 Заветных образов небесный огнь и свет!

 Что искрилось в душе, что из души теснилось, -
 Всё было их огнем! их луч меня живил;
 Ио небо надо мной померкло и спустилось -
 И пали две звезды на камни двух могил...

 Они рассыпались! они смешались с прахом!
 Где образы? Их нет! Я каждую черту
 Ловлю, храню в душе и с нежностью и страхом,
 Но не могу их слить в живую полноту.

 Кто силу воскресит потухших впечатлений
 И в образы сведет несвязные черты?
 Ловлю все призраки летучих сновидений -
 Но в них божественной не блещет красоты.

 И только в памяти, как на плитах могилы,
 Два имени горят! Когда я их прочту,
 Как струны задрожат все жизненные силы,
 И вспомню я сквозь сон всю мира красоту!

 1830 (?)

 * * *

 Недв_и_жимы, как мертвые в гробах,
 Невольно мы в болезненных сердцах
 Хороним чувств привычные порывы;
 Но их объял еще не вечный сон,
 Еще струна издаст бывалый звон,
 Она дрожит - еще мы живы!

 Едва дошел с далеких берегов
 Небесный звук спадающих оков
 И вздрогнули в сердцах живые струны,-
 Все чувства вдруг в созвучие слились...
 Нет, струны в них еще не порвались!
 Еще, друзья, мы сердцем юны!

 И в ком оно от чувств не задрожит?
 Вы слышите: на Висле брань кипит! -
 Там с Русью лях воюет за свободу
 И в шуме битв поет за упокой
 Несчастных жертв, проливших луч святой
 В спасенье русскому народу.

 Мы братья их!.. Святые имена
 Еще горят в душе: она полна
 Их образов, и мыслей, и страданий.
 В их имени таится чудный звук:
 В нас будит он всю грусть минувших мук,
 Всю цепь возвышенных мечтаний.

 Нет! В нас еще не гаснут их мечты.
 У нас в сердца их врезаны черты,
 Как имена в надгробный камень.
 Лишь вспыхнет огнь во глубине сердец,
 Пять жертв встают пред нами; как венец,
 Вкруг выи вьется синий пламень.

 Сей огнь пожжет чело их палачей,
 Когда пред суд властителя царей
 И палачи и жертвы станут рядом...
 Да судит бог!.. А нас, мои друзья,
 Пускай утешит мирная кутья
 Своим таинственным обрядом.

 13 июля 1831
 Петровский завод

 * * *

 По дороге столбовой
 Колокольчик заливается;
 Что не парень удалой
 Чистым снегом опушается?
 Нет, а ласточка летит -
 По дороге красна девица.
 Мчатся кони... От копыт
 Вьется легкая метелица.

 Кроясь в пухе соболей,
 Вся душою в даль уносится;
 Из задумчивых очей
 Капля слез за каплей просится:
 Грустно ей... Родная мать
 Тужит тугою сердечною;
 Больно душу оторвать
 От души разлукой вечною.

 Сердцу горе суждено,
 Сердце надвое не делится,-
 Разрывается оно...
 Дальний путь пред нею стелется.
 Но зачем в степную даль
 Свет-душа стремится взорами?
 Ждет и там ее печаль
 За железными затворами.

 "С другом любо и в тюрьме! -
 В думе мыслит красна девица. -
 Свет он мне в могильной тьме.
 Встань, неси меня, метелица!
 Занеси в его тюрьму...
 Пусть, как птичка домовитая,
 Прилечу я - и к нему
 Притаюсь, людьми забытая!"

 Сентябрь 1831 (?)
 Петровский завод

 СЕН-БЕРНАР

 Во льд_я_ных шлемах великаны
 Стоят, теряясь в небесах,
 И молний полные колчаны
 Гремят на крепких раменах;
 Туманы зыбкими грядами,
 Как пояс, стан их облегли,
 И расступилась грудь земли
 Под их гранитными стопами.

 Храните благодатный юг,
 Соединясь в заветный полукруг,
 Вы, чада пламени, о Альпы-исполины!
 Храните вы из века в век
 Источники вечно шумящих рек
 И нежно-злачные Ломбардии долины.

 Кто мчится к Альпам? Кто летит
 На огненном питомце Нила?
 В очах покойных взор горит,
 Души неодолимой сила!
 В нем зреет новая борьба,
 Грядущий ряд побед летучих;
 И неизбежны, как судьба,
 Решенья дум его могучих.

 С коня сошел он. Чуя бой,
 Воскликнул Сен-Бернар: "Кто мой покой
 Нарушить смел?" Он рек - и шумная лавина
 Ниспала и зарыла дол;
 Протяжно вслед за гулом гул пошел,
 И Альпы слили в гром глаголы исполина:

 "Я узнаю тебя! Ты с нильских пирамид
 Слетел ко мне, орел неутомимый!
 Тебя, бессмертный вождь, мучительно томит
 Победы глад неутолимый!
 И имя, как самум на пламенных песках,
 Шумящее губительной грозою,
 Ты хочешь впечатлеть железною стопою
 В моих нетающих снегах!
 Нет, нет! Италии не уступлю без боя!" -

 "Вперед!" - ответ могучий прозвучал...
 Уже над безднами висит стезя героя,
 И вверх по ребрам голых скал,
 Где нет когтей следов, где гнезд не вьют орлицы,
 Идут полки с доверьем за вождем;
 Всходя, цепляются бесстрашных вереницы
 И в медных жерлах взносят гром.
 Мрачнеет Сен-Бернар; одеян бурной мглою,
 Вдруг с треском рушится, то вновь стоит скалою;
 Сто уст, сто бездн раскрыв со всех сторон,
 Всем мразом смерти дышит он.
 "Вперед!" - воскликнул вождь. "Вперед!" - промчались клики.

 Редеет мгла, и небо рассвело...
 И гордую стопу уже занес Великий
 На исполинское чело.

 "Италия - твоя! мой чудный победитель!
 В лучах блестит Маренго! Цепь побед
 По миру прогремит... но встанет крепкий мститель,
 И ты на свой наступишь след.
 Свершая замыслы всемирного похода,
 Ты помни: твой предтеча Аннибал
 С юнеющей судьбой могучего народа
 В борьбе неравной шумно пал.

 Страшись! уже на клик отечества и славы
 Встает народ: он грань твоих путей!..
 Всходящая звезда мужающей державы
 Уже грозит звезде твоей!..
 В полночной мгле, в снегах, есть конь и всадник медный...
 Ударит конь копытами в гранит
 И, кинув огнь в сердца, он искрою победной
 Твой грозный лавр испепелит!"

 1831 (?)

 ДИФИРАМБ

 Как мирен океан! Заснул, и без движенья
 Валы покоятся, как сонные борцы.
 Когда пробудится борец тысячеглавый
 И вскинет на себя сребристые венцы?

 Он жизни ждет. Но нет, не дышит беспредельный.
 Ровна, мертва, как степь, пустыня сонных вод.
 И целый океан, без зыби, будто капля
 Возносит в свод небес свой необъятный свод.

 Когда повеет жизнь? И, свежими устами
 Зефир касаясь волн, крылами зашумит,
 И древний океан спросонья улыбнется,
 И легким говором волна заговорит?

 Когда повеет жизнь? Ты жаждешь дуновенья,
 Тебе томителен невольный твой покой.
 Для жизни созданный, для вечного волненья,
 Ты мертвою, как раб, окован тишиной.

 Твой необъятный труп лежит передо мною.
 Но время мертвого покоя протекло,
 И вновь усмешкою зазыблилось чело,
 Блеснуло жизненной красою.

 Заколебались небеса.
 За полосою полоса
 По морю быстро пробежала
 И влагу сонную широко взволновала.

 Повеял дух вечерних стран,
 Вольнее дышит океан,
 Что миг растет его дыханье.
 И беспредельного объяло волнованье.

 Отяжелел темнеющий обзор,
 Весь опоясался грядами,
 И мрачных волн, летучих гор
 Неперерывными хребтами
 Покрылось море; молний луч
 Над океаном зазмеился,
 Он кровью облил лоно туч
 И в грудах бездны отразился.

 За блеском блеск кровавый, горы вод
 Бегут, горят в крови текучей.
 Грохочет небо; гулкий свод
 Повис над морем черной тучей.
 То вспыхнет влага вся огнем,
 Вся дикой жизнию заблещет,
 То, как живая под ножом,
 Она и стонет и трепещет.

 На бурный ветер ветер набежал.
 Из рук его он вырвал грозный вал
 И зашумел победными крылами.
 Боренье бурь завыло над водами.
 Не устают воздушные борцы.
 Смешались! В чудной пляске мир кружится,
 И океан бежит во все концы,
 По воле их и мечется и мчится.

 Замолкните, ветры! борец не по вас
 Зовет вас на битву. Он издал свой глас.
 Он встанет, и небо наполнит собою,
 И море утопчет воздушной стопою.

 На крыльях бежит ураган.
 От страха затих Океан,
 Дрожит пред лицом Великана.
 Могучий все бури пожрал,
 И крепкой стопой утоптал
 Седые валы океана.

 Замолк. Настала тишина.
 Чернеет небо над водою,
 И за ленивою волною
 С любовью ластится волна.

 Сверкая, пенится безбрежная пучина,
 Вокруг пустынных скал бездонная шумит.
 И там, на теме их, могильный крест стоит.
 Там смолкнул бурный глас иного Исполина.
 Могучий дух все бури укротил,
 Когда явился он в пылу грозы кровавой.
 Едва дохнул на мир, и громоносной славой
 Свободы голос заглушил.
 Втоптал [он в прах] главы нестройного народа,
 И в тучах и громах по миру полетел,
 И замерла пред ним бессмертная свобода,
 И целый мир оцепенел.
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 [Я слышу войск бесчисленный (?)] восторг,
 Победы радостные клики.
 Цари! пред вами пал Великий.
 Но кто из рук его вселенную исторг?
 Он [нрзб.] крепкий дух; но молненное тело
 На дальнем Севере во льдах оцепенело.

 Он пал, вздохнул и снова поднял стан,
 Но высохла навек руки могучей сила.
 Вокруг высоких скал бушует океан,
 На теме вырыта пустынная могила.

 Глубокая настала тишина

 В странах, усеянных могильными холмами.
 Как благодатна брань! Всемирная война
 Связала мир - сдружила племена,
 Сроднила их под бранными шатрами.

 Напрасно павший вождь царей
 Для мира вынес гром цепей
 Из бурь народного броженья.
 Он своего не понял назначенья
 И власть гранитную воздвигнул на песке.

 Весь мир хотел он сжать в руке,
 Но узами любви соединил народы,
 И, увлекаемый таинственной судьбой,
 Невольно вытоптал кровавою стопой
 Высокий, тайный путь для будущей свободы.

 Его уж нет. Костями бранных сил
 Цари поля его покрыли,
 И ружей блеск сквозь тучи пыли
 Обратный путь в отчизну осветил!..

 Во все концы летучий прах клубится;
 Серея, тянутся сухие облака.
 Теперь под ними войск широкая река,
 И бесконечно серебрится.

 1831 (?)

 ВЕНЕРА НЕБЕСНАЯ

 Клубится чернь: восторгом безотчетным
 Пылает взор бесчисленных очей;
 Проходит гул за гулом мимолетным;
 Нестройное слияние речей
 Растет; но вновь восторг оцепенелый
 Сомкнул толпы шумливые уста...
 Не мрамор, нет! не камень ярко-белый,
 Не хладная богини красота
 Иссечена ваятеля рукою;
 Но роскошь неги, жизни полнота; -
 И что ни взгляд, то новая черта,
 Скользя из глаз округлостью живою,
 Сквозь нежный мрамор дышит пред толпою.
 Все жаждали очами осязать
 Сей чудный образ, созданный искусством,
 И с трепетным благоговейным чувством
 Подножие дыханьем лобызать.
 Казалось им: из волн, пред их очами,
 Всплывает Дионеи влажный стан
 И вкруг нее сам старец-Океан
 Еще шумит влюбленными волнами...
 Сглянулись в упоеньи: каждый взгляд
 Искал в толпе живого соучастья;
 Но кто средь них? Чьи очи не горят,
 Не тают в светлой влаге сладострастья?
 Его чело, его покойный взор
 Смутили чернь, и шепотом укор
 Пронесся - будто листьев трепетанье.
 "Он каменный!" - промолвил кто-то. "Нет,
 Завистник он!" - воскликнули в ответ,
 И вспыхнула гроза; негодованье,
 Шумя, волнует площадь; вкруг него
 Толпятся всё теснее и теснее...
 "Кто звал тебя на наше празднество?" -
 Гремела чернь. "Он пятна в Дионее
 Нашел!" - "Ты богохульник!" - "Пусть резец
 Возьмет он: он - ваятель!" - "Я - поэт".
 И в руки взял он лиру золотую,
 Взглянул с улыбкой ясной, и слегка
 До звонких струн дотронулась рука;
 Он начал песнь младенчески простую:

 "Легкие хоры пленительных дев
 Тихо плясали под говор Пелея;
 Негу движений я в лиру вдыхал,
 Сладостно пел Дионею.

 В образ небесный земные красы
 Слил я, как звуки в созвучное пенье;
 Создал я образ, и верил в него, -
 Верил в мою Дионею.

 Хоры сокрылись. Царица ночей,
 Цинтия томно на небо всходила;
 К лире склонясь, я забылся... но вдруг
 Замерло сердце: явилась

 Дочь океана! Над солнцем Олимп
 Светит без тени; так в неге Олимпа,
 В светлой любви без земного огня
 Таяли очи небесной.

 Сон ли я видел? Нет, образ живой;
 Долго следил я эфирную поступь,
 Взор лучезарный мне в душу запал,
 С ним - и мученье и сладость.

 Нет, я не в силах для бренных очей
 Тканью прозрачной облечь неземную;
 Голос немеет в устах... но я весь
 Полон Венеры небесной".

 1831 или 1832 (?)

 ДВА ДУХА

 Стоит престол на крыльях: серафимы,
 Склоня чело, пылают перед ним;
 И океан горит неугасимый -
 Бесплотный сонм пред господом своим.
 Все духи в дух сливаются единый,
 И, как из уст единого певца,
 Исходит песнь из солнечной пучины,
 Звучит хвалу всемирного творца.
 Но где средь волн сияет свет предвечный,
 Уже в ответ звучнеют голоса
 И, внемля им, стихают небеса,
 Как струнный трепет арфы бесконечной...
 "Вы созданы без меры и числа
 Предвечных уст божественным дыханьем...
 И бездна вас с любовью приняла,
 Украсилась нетлеющим созданьем.
 На чудный труд всевышний вас призвал:
 Вам дал он мир, всю будущую вечность -
 Но вещества, всю мира бесконечность -
 На вечное строенье даровал.
 Дольется ваша творческая сила!..
 Блудящие нестройные светила
 Вводите в путь, как стройный мир земной,
 Как Землю. Духа вышнего строенье
 Исполните изменчивые тленья
 Своею неизменной красотой".
 Замолкла песнь. Два духа светлым станом
 Блеснули над бесплотным океаном;
 Им божий перст на пропасть указал.
 Под ними за мелькающей Землею
 То тихо, то с порывной быстротою
 Два мира, как за валом темный вал,
 В бездонной мгле, светилами блестящей,
 В теченьи, в вихре солнечных кругов
 Катились средь бесчисленных миров,
 Бежали - в бесконечности летящей.

 Склоняя взор пылающих очей,
 Два ангела крылами зашумели,
 Низринулись и в бездну полетели,
 Светлее звезд, быстрее их лучей.
 Минули мир за миром; непрерывно,
 Как за волной волна падучих вод,
 Всходил пред ними звездный хоровод;
 И, наконец, в красе, от века дивной,
 Явилась им Земля, как райский сон,
 И одного из ангелов пленила.
 Над нею долго... тихо... плавал он,
 И видел, как божественная сила
 Весь мир земной еще животворила.
 Везде - черта божественных следов:
 Во глубине бушующих валов,
 На теме гор, встающих над горами.
 Венчанные алмазными венцами,
 Они метают пламя из снегов,
 Сквозь радуги свергают водопады,
 То, вея тихо крыльями прохлады
 Из лона сенелиственных лесов,
 Теряются в долинах благовонных,
 И грозно вновь исходят из валов,
 Из-под морей, безбрежных и бездонных.
 Душистой пылью, негой всех цветов
 И всех стихий величьем и красою,
 Летая, ангел крылья отягчил,
 И медленно поднялся над Землею,
 И в бездну, сквозь златую цепь светил,
 Летящий мир очами проводил.
 Еще в себе храня очарованье,
 Исполненный всех отцветов земных,
 Всех образов недвижных и живых,
 Он прилетел... и начал мирозданье...
 Мир вдвое был обширнее Земли.
 По нем живые воды не текли,
 Весь мрачный шар был смесью безобразной.
 Дух влагу свел и поднял цепи гор,
 Вкруг темя их провел венец алмазный,
 И на долины кинул ясный взор,
 И, вея светозарными крылами,
 Усеял их и лесом и цветами.
 И Землю вновь, казалось, дух узрел.
 Все образы земные вновь предстали,
 Его опять собой очаровали, -
 Другой же дух еще высоких дел
 Не кончил. Он летал. Его дыханье,
 Нетленных уст весь животворный жар
 Пылал... живил... огромный, мертвый шар.
 Изринулись стихии... Мирозданье
 Вздрогн_у_ло... Трепет в недрах пробежал...
 Все гласы бурь завыли; но покойно
 В борьбе стихий, над перстию нестройной
 Дух творческий и плавал и летал...
 Покрылся мир палящей лавой; льдины,
 Громады льдов растаяли в огне,
 Распались на шумящие пучины,
 И огнь потух в их мрачной глубине;
 Взошли леса, в ответ им зашумели.
 Но вкруг лесов, высоких и густых,
 Еще остатки пепельные тлели,
 Огромные, как цепи гор земных.
 Окончил дух... устроил мир обширный...
 Взвился... очами обнял целый труд,
 И воспарил. Пред непреложный суд
 Два ангела предстали. Дух всемирный
 С престола встал... Свой бесконечный взор
 С высот небес сквозь бездну он простер...
 Катится мир, но мир, вблизи прекрасный,
 Нестроен был. Всё чуждое цвело,
 Но образов и мера, и число
 С объемом мира были несогласны.
 Узрел господь, и манием перста
 Расстроил мир. Земная красота,
 Всё чуждое слетело и помчалось,
 Сквозь цепь миров с Землею сочеталось.
 Другой же мир, как зданье божьих рук,
 Юнел. В красе явился он суровой,
 Но в бездне он, - ответный звукам звук -
 Сияет век одеждой вечно новой,
 Чарует вечно юной красотой;
 И, облит света горнего лучами,
 Бесплотный Зодчий слышал глас святой,
 Внимал словам, воспетым небесами:
 "Ты к высшему стремился образцу,
 И строил труд на вечном основаньи,
 И не творенью, но творцу
 Ты подражал в своем созданьи".

 1831 или 1832 (?)

 * * *

 Сначала он полком командовал гусарским,
 Потом убийцею он вызвался быть царским,
 Теперь он зубы рвет
 И врет.

 1831 или 1832 (?)

 КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЬ

 Спи, мой младенец,
 Милый мой Атий,
 Сладко усни!
 Пусть к изголовью
 Ангел-хранитель
 Тихо слетит.

 Вот он, незримый,
 Люльку качает,
 Крылышком мирный
 Сон навевает.

 Атий, мой Атий
 Веянье крыльев
 Слышит сквозь сон;
 Сладко он дышит,
 Сладкой улыбкой
 Вскрылись уста.

 Ангел-хранитель
 Люльку качает,
 Крылышком тихо
 Сон навевает.

 Когда же ты, младенец, возъюнеешь,
 Окрепнешь телом и душой
 И вступишь в мир и мыслию созреешь,
 Блеснешь взмужавшей красотой,-
 Тогда к тебе сойдет другой хранитель,
 Твой соименный в небесах!
 Сей сын земли был вечный небожитель!
 Он сводит небо в чудных снах!
 С любовью на тебя свой ясный взор он склонит,
 И на тебя дохнет, и в душу огнь заронит!
 И очи с трепетом увидят, как в венец
 Вкруг выи синий пламень вьется,
 И вспомнишь ты земной его конец,
 И грудь твоя невольно содрогнется!
 Но он, даруя цель земному бытию,
 По верному пути стопы твои направит,
 Благословит на жизнь, и нет - не смерть свою,
 Но только жизнь в завет тебе оставит.

 2 июля 1832
 Петровский завод

 МОЙ НЕПРОБУДНЫЙ СОН

 Еще твой образ светлоокой
 Стоит и дышит предо мной;
 Как в душу он запал глубоко!
 Тревожит он ее покой.

 Я помню грустную разлуку:
 Ты мне на мой далекий путь,
 Как старый друг, пожала руку
 И мне сказала: "Не забудь!"

 Тебя я встретил на мгновенье,
 Навек расстался я с тобой!
 И всё - как сон! Ужель виденье -
 Мечта души моей больной?

 Но если только сновиденье
 Играет бедною душой,
 Кто даст мне сон без пробужденья?
 Нет, лучше смерть и образ твой!

 Между 1827 и 1833 (?)

 * * *

 Тебя уж нет, но я тобою
 Еще дышу;
 Туда, в лазурь, я за тобою
 Спешу, спешу!
 Когда же ласточкой взовьюсь я
 В тот лучший мир,
 Растаю и с тобой сольюсь я
 В один эфир,
 Чтоб с неба пасть росой жемчужной,
 Алмазом слез
 На бедный мир, где крест я дружно
 С тобою нес.
 Но на земле, блеснув слезами,
 Взовьюсь я вновь
 Туда, где вечными зарями
 Блестит любовь.

 Между 1828 и 1835 (?)

 * * *

 Из детских всех воспоминаний
 Одно во мне свежее всех,
 Я в нем ищу в часы страданий
 Душе младенческих утех.

 Я помню липу, нераздельно
 Я с нею жил; и листьев шум
 Мне веял песней колыбельной,
 Всей негой первых детских дум.

 Как ветви сладостно шептали!
 Как отвечал им лепет мой!
 Мы будто вместе песнь слагали
 С любовью, с радостью одной.

 Давно я с липой разлучился;
 Она как прежде зелена,
 А я? Как стар! Как изменился!
 Не молодит меня весна!

 Увижу ль липу я родную?
 Там мог бы сердце я согреть
 И песнь младенчески простую
 С тобой, мой добрый друг, запеть.

 Ты стар, но листья молодеют,
 А люди, люди! Что мне в них?
 Чем старей-больше всё черствеют
 И чувств стыдятся молодых!

 Между 1832 и 1835 (?)

 * * *

 Как недвиж_и_мы волны гор,
 Обнявших тесно мой обзор
 Непроницаемою гранью!
 За ними - полный жизни мир,
 А здесь - я одинок и сир,
 Отдал всю жизнь воспоминанью.

 Всю жизнь, остаток прежних сил,
 Теперь в одно я чувство слил,
 В любовь к тебе, отец мой нежный,
 Чье сердце так еще тепло,
 Хотя печальное чело
 Давно покрылось тучей снежной.

 Проснется ль тайный свод небес,
 Заговорит ли дальний лес
 Иль золотой зашепчет колос -
 В луне, в туманной выси гор,
 Везде мне видится твой взор,
 Везде мне слышится твой голос.

 Когда ж об отчий твой порог
 Пыль чуждую с иссохших ног
 Стрясет твой первенец-изгнанник,
 Войдет, растает весь в любовь,
 И небо в душу примет вновь,
 И на земле не будет странник?

 Нет, не входить мне в отчий дом
 И не молиться мне с отцом
 Перед домашнею иконой;
 Не утешать его седин,
 Не быть мне от забот, кручин
 Его младенцев обороной!

 Меня чужбины вихрь умчал
 И бросил на девятый вал
 Мой челн, скользивший без кормила;
 Очнулся я в степи глухой,
 Где мне не кровною рукой,
 Но вьюгой вырыта могила.

 С тех пор, займется ли заря,
 Молю я солнышко-царя
 И нашу светлую царицу:
 Меня, о солнце, воскреси,
 И дай мне на святой Руси
 Увидеть хоть одну денницу!

 Взнеси опять мой бедный челн,
 Игралище безумных волн,
 На океан твоей державы,
 С небес мне кроткий луч пролей
 И грешной юности моей
 Не помяни ты в царстве славы!

 14 апреля 1836
 Елань

 А. М. ЯНУШКЕВИЧУ,
 РАЗДЕЛИВШЕМУ СО МНОЮ ВЕТКУ КИПАРИСОВУЮ
 С МОГИЛЫ ЛАУРЫ

 В странах, где сочны лозы виноградные,
 Где воздух, солнце, сень лесов
 Дарят живые чувства и отрадные,
 И в девах дышит жизнь цветов,
 Ты был! - пронес пытливый посох странника
 Туда, где бьет Воклюзский ключ...
 Где ж встретил я тебя, теперь изгнанника?
 В степях, в краю снегов и туч!
 И что осталось в память солнца южного?
 Одну лишь ветку ты хранил
 С могилы Лауры: - полный чувства дружного,
 И ту со мною разделил!
 Так будем же печалями заветными
 Делиться здесь, в отчизне вьюг,
 И крыльями, для мира незаметными,
 Перелетать на чудный юг,
 Туда, где дол цветет весною яркою
 Под шепот Авиньонских струй
 И мысль твоя с Лаурой и Петраркою
 Слилась, как нежный поцелуй.

 30 августа 1836
 Ишим

 * * *

 Ты знаешь их, кого я так любил,
 С кем черную годину я делил...
 Ты знаешь их! Как я, ты жал им руку
 И передал мне дружний разговор,
 Душе моей знакомый с давних пор;
 И я опять внимал родному звуку,
 Казалось, был на родине моей,
 Опять в кругу соузников-друзей.

 Так путники идут на богомолье
 Сквозь огненно-песчаный океан,
 И пальмы тень, студеных вод приволье
 Манят их в даль... лишь сладостный обман
 Чарует их; но их бодреют силы,
 И далее проходит караван,
 Забыв про зной пылающей могилы.

 3 октября 1836
 Ишим

 * * *

 Пусть нежной думой - жизни цветом -
 Благоухает твой альбом!
 Пусть будет дума та заветом
 И верным памяти звеном!

 И если кто - альбома данник -
 Окончит грустный путь земной
 И, лучшей жизни новый странник,
 Навек разлучится с тобой,-

 Взгляни с улыбкою унылой
 На мысль, души его завет,
 Как на пустынный скромный цвет,
 Цветущий над могилой.

 1836 (?)

 * * *

 Как я давно поэзию оставил!
 Я так ее любил! Я черпал в ней
 Все радости, усладу скорбных дней,
 Когда в снегах пустынных мир я славил,
 Его красу и стройность вечных дел,
 Господних дел, грядущих к высшей цели
 На небе, где мне звезды не яснели,
 И на земле, где в узах я коснел,
 Я тихо пел пути живого бога
 И всей душой его благодарил,
 Как ни темна была моя дорога,
 Как ни терял я свежесть юных сил...
 В поэзии, в глаголах провиденья,
 Всепреданный, искал я утешенья -
 Живой воды источник я нашел!
 Поэзия! - не божий ли глагол,
 И пеньем птиц, и бурями воспетый,
 То в радугу, то в молнию одетый,
 И в цвет полей, и в звездный хоровод,
 В порывы туч, и в глубь бездонных вод,
 Единый ввек и вечно разнозвучный!
 О друг, со мной в печалях неразлучный,
 Поэзия! слети и мне повей
 Опять твоим божественным дыханьем!
 Мой верный друг! когда одним страданьем
 Я мерил дни, считал часы ночей,-
 Бывало, кто приникнет к изголовью
 И шепчет мне, целит меня любовью
 И сладостью возвышенных речей?
 Слетала ты, мой ангел-утешитель!
 Пусть друг сует, столиц животный житель,
 Глотая пыль и прозу мостовой,
 Небесная, смеется над тобой!
 Пусть наш Протей Брамбеус, твой гонитель,
 Пути ума усыпав остротой,
 Катается по прозе вечно гладкой
 И сеет слух, что век проходит твой!
 Не знает он поэзии святой,
 Поэзии страдательной и сладкой!
 В дни черные не нежил твой напев
 Его души; его понятен гнев:
 Твой райский цвет с его дыханьем вянет,
 И на тебя ль одну? - на всё, на всех
 Он с горя мечет судорожный смех -
 Кроит живых, у мертвых жилы тянет.
 Он не росу небес, но яд земли -
 Злословье льет, как демон, от бессилья;
 Не в небесах следит он орли крылья,
 Но только тень их ловит он в пыли,
 И только прах несет нам в дар коварный -
 Святой Руси приемыш благодарной!
 Но нет! в пылу заносчивых страстей
 Не убедит причудливый Протей,
 Что час пробил свершать по музам тризны,
 Что песнь души - игрушка для детей,
 И царствует одна лишь проза жизни.
 Но в жизни есть минуты, где от мук
 Сожмется грудь, и сердцу не до прозы,
 Теснится вздох в могучий, чудный звук,
 И дрожь бежит, и градом льются слезы...
 Мучительный, небесный миг! Поэт
 В свой тесный стих вдыхает жизнь и вечность,
 Как сам господь вдохнул в свой божий свет -
 В конечный мир - всю духа бесконечность.

 Когда шутя наш Менцель лепит воск
 И под ногой свой идеал находит,
 Бальзака враг, его же лживый лоск
 На чуждый нам, наборный слог наводит,-
 Поэт горит! из глубины горнил
 Текут стихи, - их плавит вдохновенье;
 В них дышит мысль, порыв бессмертных сил-
 Души творца невольное творенье!

 Конец 1836 или начало 1837 (?)

 * * *

 Как сладок первый день среди полей отчизны,
 На берегах излучистой Усьмы!
 Опять блеснул нам луч давно минувшей жизни
 И вывел нас из долгой скорбной тьмы...
 Мы ожили! Наш взор тонул в зеленом море
 Родных полей, и рощей, и холмов.
 Там горы тянутся, тут в живописном споре
 С лазурью струй сень пышная лесов.
 Усьма то скроется в лесу, то вновь проглянет,
 Одета, как невеста, в блеск небес,
 В объятья кинется, а там опять обманет
 Склоненный к ней, в нее влюбленный лес.
 Тут как дитя шалит: то с мельницей играет
 И резвится, как белка с колесом,
 То остров срядит и, его объемля, засыпает,
 Как мысль любви, застигнутая сном;
 И сладкий сон ее сияет небесами,
 Всей прелестью осенних ясных дней,
 Пока она опять разгульными струями
 Не побежит вдоль рощей и полей.
 И может ли что быть милее и привольней
 Обзора мирного приятных этих мест,
 Где издали блестит на белой колокольне,
 Манит, как жизни цель, отрадный спасов крест?

 Сентябрь 1837

 * * *

 Куда несетесь вы, крылатые станицы?
 В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,
 Где реют радостно могучие орлицы
 И тонут в синеве пылающих небес?
 И мы - на Юг! Туда, где яхонт неба рдеет
 И где гнездо из роз себе природа вьет,
 И нас, и нас далекий путь влечет...
 Но солнце там души не отогреет
 И свежий мирт чела не обовьет.

 Пора отдать себя и смерти и забвенью!
 Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,
 Что нас не Севера угрюмая сосна,
 А южный кипарис своей покроет тенью?
 И что не мерзлый ров, не снеговой увал
 Нас мирно подарят последним новосельем;
 Но кровью жаркою обрызганный чакал
 Гостей бездомный прах разбросит по ущельям.

 Октябрь-декабрь (?) 1837

 СОЛОВЕЙ И РОЗА

 Зачем склонилась так печально,
 Что не глядишь ты на меня?
 Давно пою и славлю розу,
 А ты не слушаешь меня!

 - Зачем мне слушать? Слишком громко
 Поешь ты про свою любовь.
 Мне грустно: ты меня не любишь,
 Поешь не для меня одной. -

 - Но ты, как дева Франкистана,
 Не расточай души своей:
 Мне одному отдай всю душу!
 Тогда я тихо запою.

 Конец 1837
 Тифлис

 МОЯ ПЕРИ

 Взгляни, утешь меня усладой мирных дум,
 Степных небес заманчивая Пери!
 Во мне грусть тихая сменила бурный шум,
 Остался дым от пламенных поверий.
 Теперь, томлю ли грусть в волнении людей,
 Меня смешит их суетная радость;
 Ищу я думою подернутых очей;
 Люблю речей задумчивую сладость.
 Меня тревожит смех дряхлеющих детей,
 С усмешкою гляжу на них угрюмой.
 Но жизнь моя цветет улыбкою твоей,
 Твой ясный взор с моей сроднился думой.
 О Пери! улети со мною в небеса,
 В твою отчизну, где всё негой веет,
 Где тихо и светло, и времени коса
 Пред цветом жизни цепенеет.
 Как облако плывет в иной, прекрасный мир
 И тает, просияв вечернею зарею,
 Так полечу и я, растаю весь в эфир
 И обовью тебя воздушной пеленою.

 Февраль 1838
 Караагач

 БРАК ГРУЗИИ С РУССКИМ ЦАРСТВОМ

 Дева черноглазая! Дева чернобровая!
 Грузия! дочь и зари, и огня!
 Страсть и нега томная, прелесть вечно новая
 Дышат в тебе, сожигая меня!

 Не томит тебя кручина
 Прежних, пасмурных годов!
 Много было женихов,
 Ты избрала - Исполина!

 Вот он идет: по могучим плечам
 Пышно бегут светлорусые волны;
 Взоры подобны небесным звездам,
 Весь он и жизни и крепости полный,
 Гордо идет, без щита и меча;
 Только с левого плеча,
 Зыблясь, падает порфира;
 Светл он, как снег; грудь, что степь, широка,
 А железная рука
 Твердо правит осью мира.

 Вышла невеста навстречу; любовь
 Зноем полудня зажгла ее кровь;
 И, откинув покрывало
 От стыдливого чела,
 В даль всё глядела, всем звукам внимала,
 Там, под Казбеком, в ущелье Дарьяла,
 Жениха она ждала.
 В сладостном восторге с ним повстречалась
 И перстнями поменялась;
 В пене Терека к нему
 Бросилась бурно в объятья, припала
 Нежно на грудь жениху своему.
 Приняла думу, и вся - просияла.
 Прошлых веков не тревожься печалью,
 Вечно к России любовью гори,-
 Слитая с нею, как с бранною сталью
 Пурпур зари.

 12 апреля 1838
 Тифлис

 * * *

 Я разлучился в колыбели
 С отцом и матерью моей,
 И люди грустно песнь запели
 О бесприютности моей.

 Но жалость их - огонь бесплодный,
 Жжет укоризненной слезой;
 Лишь дева, ангел земнородный,
 Простерла крылья надо мной.

 Мне, сирому, ты заменила
 Отца и мать, вдали от них,
 И вполовину облегчила
 Печаль родителей моих.

 С отцом и матерью родною
 Теперь увиделся я вновь,
 Чтоб ввек меж ними и тобою
 Делить сыновнюю любовь.

 22 июня 1838
 Пятигорск

 СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ ОДОЕВСКОМУ

 * * *

 Как носятся тучи за ветром осенним,
 Я мыслью ношусь за тобою, -
 А встречусь - забьется в груди ретивое,
 Как лист запоздалый на ветке.

 Хотел бы - как небо в глубь синего моря
 Смотреть и смотреть тебе в очи,
 Приветливой речи, как песни родимой,
 В изгнаньи хотел бы послушать!

 Но света в пространстве падучей звездою
 Мелькнешь, ненаглядная, мимо, -
 И снова не видно, и снова тоскую,
 Усталой душой сиротея...

 * * *

 На западе подъемлется заря,
 На встречу ей кипит народ могучий
 И шлет привет наследнику царя,
 Сливая гул из всех любви созвучий.
 И вздрогнула от радости святой
 Вся русская земля, заколебалась:
 "К нам будет гость державный, наш родной!"
 И мыслью той, как солнцем обновлялась:
 "Дум царственных отеческую цель
 Исполни, гость, слей душу ты с полсветом!

 Вступил он в путь, и Руси колыбель
 Он первую почтил своим приветом.
 Сам Рюрик-князь, с дружиной удалой,
 На Новгород из светозарной тучи
 Глядит и пьет из чаши круговой
 Янтарный мед, как радость их, шипучий;
 А там, нося святыню честных ран,
 Монгольских мук нетленное преданье,
 Князь Михаил с небес склоняет стан,
 Своей Твери он слышит ликованье:
 "Нежданный здесь!" У всех забилась грудь,
 И Тверь его с любовью угостила,
 И вся, как взор один, следила путь,
 Где встретит гость иного Михаила.
 Витая над обителью святой,
 Где Русь нашла единство и спасенье,
 Он с неба шлет невидимой рукой
 Напутное тебе благословенье.

 Он предок твой, Петра высокий дед,
 Кем лжецарей окончен пир кровавый.
 Родник всех дел великих, всех побед,
 И первый луч неугасимой славы.
 Взгляни: волной сменяется волна,
 Тесна для них широкая дорога;
 Спешат к тебе всей Руси племена
 Твой встретить взор и громко славят бога.
 Что град, что весь, - всё здравый русский ум,
 Плоды труда и русское приволье;
 Для чувств добра, для благотворных дум
 Везде царю роскошное раздолье.

 И где предел? Там - гранью Арарат,
 Тут - вечных льдов полярные громады,
 И та же мысль всё движет: все горят,
 Ждут на всю жизнь одной себе отрады.

 Но здесь - чья тень? Кто в думу погружен?
 Над Иртышем стоит Ермак печальный.
 Всё скорбь одна его тревожит сон,
 Опальный сон: обрел он край опальный.
 Века идут, о берег бьется вал,
 И каждый вал приносит плач изгнанья.
 Не край, а мир Ермак завоевал,
 Но той страны страшатся и названья.

 Взирай: крутит Иртыш; до крайних стран
 Промчалась весть, за нею ликований
 Несется гром, и льдяный Океан
 Заискрился от радужных сияний.
 Слилась Сибирь в гимн радости; сердца
 В ее сынах забились русской кровью,
 Боготворя отечества отца,-
 К тебе они исполнены любовью.
 Сибирь стрясла двухвековой укор
 И - вся восторг - к стопам твоим припала.
 Как сладостен ей первый царский взор!
 Твой взор блеснул, и рушилась опала.

 Минула ночь: от солнца тьма бежит;
 Теперь Сибирь не та же ли Россия?
 Уж гостя нет! но вся еще дрожит,
 Храня о нем предания святые.
 Уж гостя нет! Куда ж далекий путь
 Лежит царя возлюбленному сыну?
 Туда, где Русь ему откроет грудь
 И крепкий дуб окажет сердцевину,
 Приволжие - горнило русских сил,
 Где Нижний-град разгул готовит царский
 И где четой хранительных светил
 Нам светятся и Минин и Пожарский.

 А там, как Рим, разлегшись на холмах,
 Взнося тьмы глав, святыни украшенье,
 Москва хранит их памятник в стенах,
 Как вечное потомства вдохновенье.
 Спасенья град, где враг великий пал,
 Чья длань грозой победною владела;
 Святый костер, где гибли лях и галл
 И дважды Русь как феникс возъюнела,
 Москва! Москва! В чьем русском сердце нет
 Отзывных чувств на клик сей величавый?
 Она блестит и славой древних лет,
 И твоего рожденья юной славой;
 Свой первый взор ты кинул на Москву,
 Твой первый звук отгрянул в них громами,
 Внемли ж ее восторженному зву
 И озари престольную очами,
 Всей юностью и красотой,
 Ее надежд небесным ясполненьем!
 Святи ж и будь нам радостной судьбой,
 Нас радуй всех безоблачным воззреньем.

 Но подвиг твой не кончен! Не свершен
 Возвышенный урок самодержавья.
 Ты слышишь ли печерский звон
 Над первою купелью православья?
 Туда твой путь: во сретенье спешит
 Весь Киев-град веселыми толпами.
 И самый Днепр торжественно шумит
 Под мирными обители стенами.

 Лазурь небес раскрылась над тобой.
 Сплетясь в венцы, горят лучи златые,
 И райскою сияют в них красой
 России всей хранители святые;
 Ко господу возносятся хвалой
 Апостол-князь и все светила веры,
 И вторят им из глубины земной
 Угодников священные пещеры.
 От бога - власть и в господе предел
 Путей земных и всех благих деяний.
 Конец пути в святыне ты обрел,
 Исполнив цель высоких назиданий.

 Ждет гостя царь: крылатых сто полков
 Приветствуют их сладкое свиданье;
 И примет сын награду всех трудов,
 Родителей державных целованье.
 В тот самый миг, склоня колено в прах,
 Взнесет царю чело свое Россия;
 Признательность блестит в ее очах,
 Уста дрожат от радости немые,
 И свежих чувств всей юностью горит,
 Могучим вся восторгом пламенеет
 И за тебя его благодарит:
 Мужаясь в нем, она в тебе юнеет,
 Благодарит за свет твоих очей
 Царя-отца и кроткую царицу,
 Прозрев в тебе бессмертный цвет царей
 И будущих судеб своих денницу.

 ПРИЛОЖЕНИЕ

 PRIERE D'UN PAYSAN RUSSE

 Dieu des hommes libres, Dieu fort! J'ai longtemps prie vers le tzar qui
est ton representant sur la terre... Le tzar n'a pas ecoute ma plainte... il
se fait tant de bruit autour de son Trone!
 Si, comme nos pretres le disent, l'esclave est aussi ta creature, ne le
condamne point sans l'entendre, comme le font les boyards et les serviteurs
des boyards.
 J'ai arrose la terre de mes sueurs, mais rien de ce que la terre
produit n'appartient a l'esclave. Cependant, nos maitres nous comptent par
ames; ils ne devraient compter que nos bras.
 Ma fiancee etait belle,- ils l'ont envoyee a Moscou dans la maison de
notre jeune maitre: alors je me suis dit: il y a un Dieu pour l'oiseau, pour
les plantes, il n'y a point de Dieu pour l'esclave!
 Pardonne-moi dans ta misericorde, o mon Dieu! Je voulais te prier, et
voi'a que je t'accuse!
 {Перевод:
 "Бог людей свободных, боже сильный! Я долго молился царю, твоему
представителю на земле... Царь не услышал моей жалобы. .. ведь так шумно
вокруг его престола! Если, как говорят наши священники, раб - также твое
творение, то не осуждай его, не выслушав, как это делают бояре и слуги
боярские. Я орошал землю потом своим, но ничто, производимое землей, не
принадлежит рабу. А между тем наши господа считают нас по душам; они должны
были бы считать только наши руки. Моя суженая была прекрасна,- они отправили
ее в Москву, в дом к нашему молодому барину. Тогда я сказал себе: есть бог
для птицы, для растений, но нет бога для раба! Прости меня, о боже, в
милосердии твоем! Я хотел молиться тебе, и вот - я тебя обвиняю!"}

 ПРИМЕЧАНИЯ

 В данное издание входят все известные в настоящее время произведения А.
И. Одоевского.
 Издание стихотворений Одоевского представляет особую трудность.
Несмотря на свидетельства друзей поэта о "многих тысячах" написанных им
стихов, до нас дошло лишь несколько более трех тысяч его стихотворных строк.
Одоевский редко сам записывал свои стихи; чаще - диктовал их, а многое,
очевидно, только импровизировал. Так было на каторге, на Кавказе. До 14
декабря 1825 г. дело обстояло иначе: "Стихи пишу и весьма много бумаги мараю
не только в продолжение года, но даже ежедневно, смотря по вдохновению",-
сообщал он В. Ф. Одоевскому в 1824 г. Но, записывал ли он сам или диктовал,
Одоевский неоднократно перерабатывал свои стихи, исправлял их, постоянно
оставался неудовлетворен и немало своих произведений сам же уничтожал. До 14
декабря 1825 г. он ничего в печать не отдавал, за исключением одной
критической статьи. {"О трагедии "Венцеслав", сочинение Ротру, переделанной
г. Жандром" ("Сын отечества", 1825, № 1, стр. 100-105, подпись: А. О.).
Авторство Одоевского засвидетельствовано В. К. Кюхельбекером (см. "Дневник
В. К. Кюхельбекера". Л., 1929, стр. 105). В издании произведений Одоевского
1934 г. статья помещена в числе приписываемых ему сочинений, хотя в
комментарии никаких сомнений в авторстве Одоевского не высказано. М. К.
Азадовский предполагал, что статья приписана Одоевскому Кюхельбекером по
догадке, на основании сходства инициалов, и вопрос об авторстве Одоевского
решал отрицательно, т. к. в том же году в "Сыне отечества" другая статья,
явно не Одоевского, была подписана теми же инициалами (см. М. К. Азадовский.
Затерянные и утраченные произведения декабристов. "Литературное наследство",
№ 59. М., 1954, стр. 772). Но Кюхельбекер именно в 1825 г. был дружен с
Одоевским, жил у него на квартире; сближали их, прежде всего, литературные
интересы; сам Кюхельбекер в 1824-1825 гг. не раз печатался в "Сыне
отечества", - все это решительно не позволяет даже предположить, чтобы он не
знал твердо, кем написана статья о русском стихосложении (поводом для
которой, тем более, послужил перевод, выполненный А. А. Жандром - близким
другом А. С. Грибоедова и Одоевского).} После 14 декабря известна лишь одна
попытка П. А. Муханова - надо думать, с ведома Одоевского - напечатать
несколько его стихотворений (см. ниже).
 Наконец, многое, записанное друзьями Одоевского, погибло в условиях
тюрьмы и ссылки, а также и впоследствии. Какие произведения Одоевского не
сохранились, невозможно сказать даже приблизительно. Известно, во всяком
случае, что не дошли до нас написанные им в 1823 г. стихотворение "К
товарищам", в 1824 г. - "К юности", стихотворение "Безжизненный град",
стихи, посвященные Никите Муравьеву как президенту Северного общества, 3-я
песнь поэмы "Василько", тюремная песня на голос "Во саду ли, в огороде...",
ряд эпиграмм, стихотворение, посвященное М. Л. Огаревой, предсмертная
импровизация о лечившем Одоевского молодом враче (подробный обзор сведений о
не дошедших до нас произведениях Одоевского см. в упомянутой в примечании на
стр. 197 работе М. К. Азадовского, стр. 685-686, 700-706, 726, 729). Кроме
того, дворовые Одоевских помнили ранние стихотворения Александра Ивановича о
липе и о русалках в пруду; {См. запись краеведа М. Орлова. Центральный
государственный архив литературы и искусства, ф. 368, оп. I, ед. хр. 2.}
есть основание думать, что в 1837-1838 гг. Одоевским было написано второе
стихотворение памяти А. С. Грибоедова. {См. А. Е. Розен. Записки декабриста.
М., 1907, стр. 243.}
 Первым и единственным до сих пор академическим изданием произведений
Одоевского было "Полное собрание стихотворений и писем", вышедшее в 1934 г.
и подготовленное И. А. Кубасовым, под редакцией Д. Д. Благого.
 При подготовке настоящего издания обследованы все известные печатные
тексты и рукописи и выявлен ряд новых, не входивших в научный оборот.
 Сравнительно с изданием 1934 г., в настоящем сборнике помещено свыше
четырехсот ранее неизвестных стихотворных строк Одоевского, причем три
стихотворения - "Иоанн Преподобный", "Дифирамб" и "Два духа" - публикуются
впервые.
 Вместе с тем в данное издание не включены восемь стихотворений, обычно
печатавшихся в собраниях произведений Одоевского: "Глетчер", "Лавина", "А.
М. П-ой", "Охлаждение", "На приезд в Сибирь наследника цесаревича",
"Склонясь рукой на грань Урала...", "Вдруг над высями Урала...", "Итак,
исполнены желанья..." (последние четыре стихотворения были объединены в
издании 1934 г. в одно). Все они принадлежат другим авторам. {См. наше
сообщение "Мнимые стихотворения А. И. Одоевского". Сб. "Декабристы и их
время". Л., 1951, стр. 204-213.} Кроме того, вызывают серьезные сомнения в
авторстве Одоевского стихотворения "Как носятся тучи за ветром осенним..." и
"На западе подъемлется заря...", включавшиеся обычно в основной корпус;
здесь они перенесены в раздел приписываемых (подробнее см. в примечаниях к
названным стихотворениям).
 Вовсе не помещены - даже в числе приписываемых - "Песня" ("Бывало, в
доме преобширном..."),<ref>См. издание 1934 г., стр. 246-247, 411.</ref> "Луна"
("Тебя ли вижу из окна...") {Рукописный сборник второй половины XIX века.
Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, ОР, № 256.} и так
называемые стихи о наводнении ("И день настал, и истощилось..."). Для
приписывания их Одоевскому нет решительно никаких оснований. Ввиду большого
интереса, который вызывает отрывок "И день настал, и истощилось...", мы
считаем необходимым остановиться на нем несколько подробнее.
 Отрывок этот был опубликован в журнале "Былое" (1906, № 5, стр. 1-2)
по списку Н. И. Второва, собирателя 40-50-х годов, как принадлежащий М. Ю.
Лермонтову (первые четыре строки печатались и ранее в некоторых собраниях
его сочинений). Основываясь на том, что Д. И. Завалишин вспоминал о
"дифирамбе на наводнение" Одоевского, Н. О. Лернер в 1925 г., в статье
"Мелочи прошлого. IV. Стихи о наводнении", приписал этот отрывок Одоевскому.
<ref>"Каторга и ссылка". 1925, № 8 (21), стр. 243-247.</ref> С тех пор в изданиях
сочинений Лермонтова эти стихи не печатаются даже в разделе "Dubia". В
собрании сочинений Одоевского, в числе приписываемых, оно помещено впервые в
1934 г. М. К. Азадовский, в обзоре "Затерянные и утраченные произведения
декабристов", категорически отверг возможность авторства Одоевского и
подробно аргументировал свою точку зрения. Аргументация М. К. Азадовского
сводится к тому, что стихотворение, о котором вспоминал Завалишин, было,
судя по его передаче содержания, посвящено действительному наводнению в 1824
г.; между тем в отрывке, о котором идет речь, изображено не наводнение, а
революционное восстание, символом которого является наводнение. "Все эти
соображения приводят к мысли о невозможности отождествлять упоминаемые
Завалишиным стихи о наводнении со стихотворением, обнаруженным в сборнике
Второва и четыре первых стиха которого сохранились в автографе Лермонтова.
Это-два различных произведения; подлинное же стихотворение Одоевского пока
не разыскано".<ref>"Литературное наследство", № 59. М., 1954, стр. 702-704.</ref>
Доводы М. К. Азадовского относительно несоответствия отрывка "И день настал,
и истощилось..." и стихотворения, о котором вспоминал Д. И. Завалишин,
вполне убедительны; это несоответствие отметил также В. Н. Орлов. {См. сб.
"Декабристы". Л., 1951, стр. 638.} А ведь это кажущееся соответствие было
единственным основанием приписывать отрывок Одоевскому. Но, конечно, Д. И.
Завалишин мог и неточно передать содержание "дифирамба" Одоевского. Однако в
таком случае гораздо больше оснований видеть в его словах воспоминание о
стихотворении, так и озаглавленном: "Дифирамб", впервые печатаемом в данном
издании. Вопрос об авторе стихотворения "И день настал, и истощилось..."
остается открытым.
 Из автографов Одоевского известны лишь 24 строки в юношеских письмах к
В. Ф. Одоевскому, одно стихотворение 1838 г. и одна строфа из другого
стихотворения конца 1837 г. Последние два автографа - без подписи;
собственная рука Одоевского засвидетельствована его друзьями - М. М.
Нарышкиным и А. Е. Розеном. Одно стихотворение дошло в писарской копии,
подписанной Одоевским, одно - в публикации несохранившегося автографа. Все
же остальное дошло до нас лишь в записях (некоторые с поправками, очевидно,
самого Одоевского) и в списках.
 Любое издание стихотворений Одоевского поэтому в какой-то мере
гипотетично; понятие канонического текста здесь неприменимо; понятие
последней авторской воли весьма условно, и можно даже сказать, что часть
стихотворений печатается, вероятно, в редакции декабристского круга друзей
Одоевского. {Характерно, как озаглавил декабрист А. Е. Розен свою тетрадь со
списками стихотворений Одоевского: "Стихотворения князя Александра Ивановича
Одоевского, сочиненные на память без помощи пера или карандаша, большею
частью продиктованные А. П. Беляеву и А. Е. Розену. От переписывания копии с
копии встречаются в печати и рукописях ошибки и пропуски..." (Институт
русской литературы Академии наук. Рукописный отдел, ф. 265, оп. 2, № 1874,
л. 1).} Выбор того или иного варианта, датировка и хронологическая
последовательность стихотворений, самая принадлежность их перу Одоевского
часто предположительны и нередко требуют детальных мотивировок.
 Основными авторитетными источниками для уточнения круга произведений,
несомненно принадлежащих Одоевскому, и для установления их текста являлись
до сих пор так называемое издание 1883 г. (фактически 1882 г.), {Полное
собрание стихотворений князя Александра Ивановича Одоевского (декабриста).
Собрал бар. А. Е. Розен. СПб., 1883.} в основе которого лежали списки
декабриста А. Е. Розена, и две тетради с записями и списками друзей
Одоевского по каторге (в частности, П. А. Муханова), хранящиеся ныне в
Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Академии наук СССР.
 Издание 1883 г. в течение почти семидесяти лет рассматривалось в целом
как подготовленное друзьями поэта, и тем самым принадлежность перу
Одоевского всего помещенного в издании 1883 г. не подвергалась сомнению.
Между тем в издании этом были объединены стихотворения, имевшиеся в списках
у А. Е. Розена, и произведения, добавленные фактическим редактором издания,
Г. П. Данилевским, на основании разнообразных источников. Ясно, что
авторитетность этих двух частей издания совершенно различна. И
действительно, среди произведений, помещенных вслед за собранными А. Е.
Розеном, ныне обнаружено несколько чужих стихотворений. Таким образом,
авторитетным источником является только та часть издания 1883 г., где
опубликовано собрание самого А. Е. Розена.
 С другой стороны, общеизвестная добросовестность А. Е. Розена не
позволяет усомниться в правдивости его заявления: "Собранные мною
стихотворения А. И. Одоевского были им самим прочтены в моей памятной
книжке, в Пятигорске, в 1838 году, за год до его кончины....и сам ставил
знаки препинания ко всем своим пьесам" (издание 1883 г., стр. 14-15).
Существенно, что подобное же утверждение сделано А. Е. Розеном не только в
печатном предисловии, но и частным образом: "...собранные мною стихотворения
Одоевского, им же самим пересмотренные и исправленные в Пятигорске" (из
письма к М. А. Назимову). {Институт русской литературы Академии наук.
Рукописный отдел, ф. 1, оп. 24, ед. хр. 49, л. 108; см. о том же л. 111.} А
отсюда следует, что тексты А. Е. Розена - безразлично, печатались ли они по
копиям или автографам - это, в сущности, последняя авторская редакция,
более, таким образом, достоверная, чем даже сохранившиеся записи и списки
периода Читы и Петровского завода. Между тем обстоятельство это до сих пор
вовсе не принималось в расчет при подготовке всех советских изданий
стихотворений Одоевского.
 Однако при этом надо учитывать, что издание 1883 г., печатавшееся без
непосредственного участия А. Е. Розена (что окончательно подтверждается
письмами А. Е. Розена к М. А. Назимову), {Институт русской литературы
Академии наук. Рукописный отдел, PI, on. 24, ед. хр. 49.} не могло быть
гарантировано от ошибок - от элементарных опечаток и от вполне возможного
вмешательства Г. П. Данилевского. Так оно и оказалось. В архиве "Русской
старины" (в Институте русской литературы Академии наук СССР) находится
тетрадь со списками рукою А. Е. Розена почти всех стихотворений из его
собрания, предоставленная им в 1870 г. М. И. Семевскому. До сих пор эти
списки не привлекались для подготовки изданий произведений Одоевского.
Правда, это не те списки, которые были в руках Одоевского в 1838 г., но тем
не менее они, конечно, еще более авторитетны, чем само издание 1883 г. Все
разночтения в этом издании объясняются, как это очевидно из сопоставления
его со списками А. Е. Розена, типографскими опечатками или недосмотром Г. П.
Данилевского. Лишь в одном случае расхождение не может быть этим объяснено -
замена стиха 15 в стихотворении "Воскресенье".
 Авторитетность текстов А. Е. Розена не распространяется на заглавия и
даты, которые у него так часто противоречат прочим источникам, что каждый
раз требуют сугубо критического отношения (даты, кроме того, нередко
различны в тетради и в издании); впрочем, в приведенном выше заявлении А. Е.
Розена о просмотре его записей Одоевским, собственно, ни о датах, ни о
заглавиях ничего и не сказано.
 Записи и списки друзей Одоевского по каторге (в двух тетрадях) были
впервые изучены и введены в научный оборот И. А. Кубасовым и Н. В.
Измайловым. {И. А. Кубасов. Декабрист А. И. Одоевский и вновь найденные его
стихотворения. Пб., 1922; Н. В. Измайлов. Обзор хранящихся в Академии наук
СССР материалов о декабристах. П. Пушкинский Дом. Сб. "Памяти декабристов".
III. Л., 1926, стр. 240-241; Н. В. Измайлов. Неизданное стихотворение
Одоевского. Примечание. "Атеней", кн. 3. Л., 1926, стр. 28-29; А. И.
Одоевский. Полное собрание стихотворений и писем. М.-Л., 1934.} Одна тетрадь
(сохраняем для нее условное обозначение: тетр. А, принятое в издании 1934
г.) {А. И. Одоевский. Полное собрание стихотворений и писем. Подготовка
текста, биографический очерк и комментарии И. А. Кубасова. Вступительная
статья и редакция Д. Д. Благого. М., 1934.} представляет собою в основном
черновые, а в отдельных случаях беловые записи различными почерками
пятнадцати стихотворений и отрывков поэмы "Василько", с многочисленными
поправками (в 1922 г. И. А. Кубасов и в 1926 г. Н. В. Измайлов ошибочно
рассматривали эти записи как автографы, что в 1934 г. было признано самим И.
А. Кубасовым). Тетр. А дала множество разночтений к известным уже
произведениям Одоевского, семь неизвестных к тому времени стихотворений и
три ранее опубликованных без подписи и не входивших в собрания сочинений
Одоевского. Обнаруженная в дальнейшем тетрадь из собрания П. И. Бартенева
(сохраняем для нее условное обозначение: тетр. Б, принятое в издании 1934
г.) заключает в себе беловые списки, иногда с поправками, скопированные в
основном с тетр. А. Здесь находится одно стихотворение, не известное по
другим спискам, и ряд разночтений; почти все стихотворения датированы. Эти
списки также были сначала приняты за автографы; Оказалось, что именно эта
тетрадь была послана П. А. Мухановым в 1829 г. П. А. Вяземскому в надежде на
ее опубликование; часть стихотворений, действительно, была опубликована -
без подписи А. И. Одоевского и с некоторыми отступлениями от рукописного
текста - в "Литературной газете" и в альманахе "Северные цветы".
 Подробное описание этих тетрадей и изложение истории проникновения
произведений Одоевского в печать (с некоторыми неточностями) см. в статье И.
А. Кубасова "Литературное наследие А. И. Одоевского в рукописях и в печати".
<ref>А. И. Одоевский. Полное собрание стихотворений и писем, стр. 335-349.</ref>
Необходимо только отметить, что, исходя из посылки тетр. Б в Петербург в
1829 г., П. А. Кубасов считал, будто все находящееся в тетр. А написано не
позднее 1829 г. и все это - более ранние редакции сравнительно с тетр. Б.
Однако анализ обеих тетрадей показывает, что работа над тетр. А продолжалась
и после отправки в Петербург тетр. Б, - но, очевидно, не позднее 1830 г.,
так как ни одного из известных нам стихотворений периода Петровского завода
здесь нет.
 Следует также отметить, что почерк Одоевского был крайне неустойчив
(достаточно сравнить воспроизведенные в данном издании два автографа,
относящиеся к одному и тому же году); недаром обе тетради были сначала
приняты за автографические. Поэтому, хотя ряд поправок в тетр. А мы, так же
как и И. А. Кубасов, считаем принадлежащими самому Одоевскому, всякий раз в
примечаниях мы отмечаем степень вероятности этого предположения.
 Из пятидесяти семи произведений, напечатанных в настоящем издании (не
считая приписываемых), к текстам А. Е. Розена и к тетрадям А и Б восходят
тексты тридцати стихотворений. Из пяти произведений, сохранившихся в
автографах и в списке, подписанном Одоевским, два также имеются в списках А.
Е. Розена, с тем же текстом.
 Остальные источники текстов произведений Одоевского можно разделить на
три группы. К более достоверной мы относим записи и списки М. А. Бестужева,
П. А. Муханова, И. И. Пущина и секретного архива III Отделения. Менее
авторитетны списки других декабристов. Особую группу составляют восемь
стихотворений, печатавшихся неоднократно в собраниях сочинений Одоевского:
"Тебя ли не помнить..." (Из Мура), "Недвижимы, как мертвые в гробах..." (При
известии о польской революции), "Как я давно поэзию оставил!.." (Поэзия),
"Пусть нежной думой - жизни цветом..." (В альбом) и обнаруженные нами:
"Иоанн Преподобный", "Венера небесная", "Дифирамб", "Два духа". Записи и
списки всех этих стихотворений принадлежали друзьям Одоевского, находятся
среди списков других его произведений, но не имеют помет об его авторстве
(кроме стихотворения "Пусть нежной думой - жизни цветом...", которое в одном
случае помечено именем Одоевского, а в другом - именем Н. И. Лорера). Таким
образом, принадлежность этих восьми стихотворений Одоевскому, в сущности,
документально не подтверждена и аргументируется рядом косвенных
доказательств.
 Заглавия стихотворений, кроме имеющихся в тетр. А и Б, сохранены тогда,
когда они подтверждаются несколькими списками, а также в тех случаях, когда
самая структура заглавия не позволяет предположить постороннее вмешательство
(например, "А. М. Янушкевичу, разделившему со мною ветку кипарисовую").
Указания на разночтения и на поправки в записях и списках даются выборочно;
однако невозможность прямого доказательства авторской воли Одоевского
заставляет нас приводить ряд вариантов даже для отдельных строк.
 Детальные обоснования выбора того или иного варианта даны в примечаниях
к отдельным произведениям. При идентичности всех дошедших до нас текстов,
стихотворения печатаются по первой публикации, что в примечаниях специально
не оговаривается.
 Предположительные даты сопровождаются знаком: (?), причем в датах
двойных знак вопроса относится не к последнему году, а ко всей дате. Все
остальные датировки либо имеются в авторских и авторизованных списках, либо
точно установлены.
 Орфография в данном издании в основном приведена к современным нормам.
Модернизируя пунктуацию, мы старались все же сохранить своеобразие интонации
Одоевского, которое можно обнаружить, сопоставляя издание 1883 г. и
различные списки.
 Слова, зачеркнутые в рукописях, воспроизводятся в квадратных скобках:
слова, восстановленные составителем по смыслу, - в угловых скобках.
 Ниже, в примечаниях, фамилия Одоевского указывается сокращенно: О.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

 БЛ - Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей.
 ГПБ - Государственная Публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина.
Отдел рукописей.
 изд. 1883 г. - Полное собрание стихотворений князя Александра Ивановича
Одоевского (декабриста). Собрал басон Андр. Евг. Розен (с дополнениями и
примечаниями издателей <Г. П. Данилевского>, с портретом и facsimile князя
А. И. Одоевского). СПб., 1883.
 изд. 1934 г. - А. И. Одоевский. Полное собрание стихотворений, и писем.
Подготовка текста, биографический очерк и комментарии И. А. Кубасова.
Вступительная статья Д. Д. Благого. М.-Л., 1934.
 изд. 1936 г. - А. Одоевский. Стихотворения. Вступительная статья,
редакция и примечания М. Брискмана. Л., 1936 ("Библиотека поэта". Малая
серия).
 изд. 1954 г. - А. И. Одоевский. Стихотворения. Вступительная статья,
подготовка текста и примечания В. Г. Базанова. Л., 1954. ("Библиотека
поэта". Малая серия).
 ИРЛИ - Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом).
Рукописное отделение.
 ЛГ - "Литературная газета".
 ЛН-"Литературное наследство".
 ОЗ - "Отечественные записки".
 РА - "Русский архив".
 РБ - "Русская беседа".
 PC - "Русская старина".
 сб. 1922 г. - И. А. Кубасов. Декабрист А. И. Одоевский и вновь
найденные его стихотворения. ГТб., 1922 (Труды Пушкинского Дома при
Российской Академии наук).
 ССД - Собрание стихотворений декабристов. <Ред. H. H. Гербеля.>
Лейпциг, 1862 (Библиотека русских авторов, т. 2. На обл.1863).
 Тетр. А - тетрадь, подаренная Б. Л. Модзалевским Пушкинскому Дому, с
записями друзей Одоевского. Рукописное отделение Института русской
литературы Академии наук СССР 1648/CIV б. 18.
 Тетр. Б - тетрадь, принадлежавшая П. А. Вяземскому. Рукописное
отделение Института русской литературы Академии наук СССР (21. 210, CXVII б.
3).
 Тетр. Розена - тетрадь со списками рукой А. Е. Розена. Рукописное
отделение Института русской литературы Академии наук СССР (ф. 265, оп. 2, № 
1874).
 ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства
(Москва).
 ЦГИАМ - Центральный государственный исторический архив (Москва).
 ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив (Ленинград}.

 СТИХОТВОРЕНИЯ

 "И если ты за то сочел безумным брата..." (стр. 47). Впервые - PC,
1904, № 2, стр. 373, публикация И. А. Бычкова по автографу (ГПБ, арх. В. Ф.
Одоевского, II, № 826/4) из письма О. к В. Ф. Одоевскому от 15 октября 1821
г. "Рассудок, который привык все класть на весы свои, не может взвешивать
чувствований", - писал в этом письме О. См. также вступит, статью, стр. 10.
 "Иль сбросив бремя светских уз..." (стр. 48). Впервые - там же, стр.
373-374, публикация И. А. Бычкова по
 204
 автографу (ГПБ, арх. В. Ф. Одоевского, II, № 826/4) из того же письма,
что и предыдущее четверостишие.
 Чалма (стр. 49). Впервые-РА, 1873, кн. 1, стр. XCIX- CI, по списку из
тетр. Б, без последних семи строк; последние строки впервые - сб. 1922 г.,
стр. 42, по записи в тетр. А. Полностью впервые - изд. 1934 г., по записи в
тетр. А, с подзаголовком по тетр. Б (ошибочно: "из поэмы" вместо: "из
повести"). Печ. по этому тексту. В изд. 1934 г. стихотворение датировано: до
1829 г. Действительно, текст в тетр. А, л. 20-22 об. - с поправками,
возможно рукой О., что свидетельствует о работе над стихотворением в
читинском остроге. Поскольку в другом тексте в той же тетр. А, л. 23-25,
имеется заключение, отсутствующее в тетр. Б, ясно, что работа над
стихотворением была продолжена даже после 1829 г., когда тетр. Б была
отослана в Петербург. Но, с другой стороны, характер отрывка резко
отличается от известных нам произведений О. периода каторги, и В. Г.
Базанов, очевидно, прав, относя "Чалму", к "ранним поэтическим опытам
Одоевского, создававшимся под влиянием пушкинской поэмы "Кавказский пленник"
(изд. 1954 г., стр. 17). Не случайно в тетр. Б отрывок посвящен А. С.
Пушкину. Следует предположить, что на каторге О. вспоминал, но вместе с тем
и перерабатывал свое более раннее произведение. Шербет - прохладительный
напиток. Кальян - восточный прибор для курения.
 Луна (стр. 52). Впервые - альм. "Северные цветы" на 1831 г. СПб., 1830,
стр. 92, по списку из тетр. Б, без подписи. Впервые под именем О. - изд.
1883 г. В тетр. А и Б дата: 1824; в тетр. Б - место написания. В изд. 1883
г. А. Е. Розен сопроводил стихотворение примечанием: "В читинском остроге,
во дворе, окруженном частоколом. Экспромт во время прогулки после заката
солнца, 1827 года". Примечание это - одно из доказательств того, с какой
осторожностью следует относиться к датировкам А. Е. Розена.
 Бал (стр. 53). Впервые - альм. "Северные цветы" на 1831 г. СПб., 1830,
стр. 93-94, по списку из тетр. Б, с ошибкой в ст. 12, без подписи. Впервые
под именем О. - РА, 1873, кн. 1, стр. CI-СП, по тому же списку, с изменением
в ст. 2. Исправно - изд. 1934 г., стр. 108-109. Печ. по этому тексту. В
тетр. А и Б ст. 3(1 первоначально:

 [Но в ней я не искал друзей]

 В тетр. Б посвящено П. А. Вяземскому и датировано: 1825. Поэтому весьма
сомнителен рассказ А. П. Беляева, описывающего свой отъезд из Петербурга в
Сибирь 1 февраля 1827 г.: "...У крыльца стояло несколько троек. Нас посадили
по одному в каждые сани с жандармом, которых было четверо, столько же,,
сколько и нас, и лошади тихо и таинственно тронулись. Городом мы проехали
мимо дома Кочубея, великолепно освещенного, где стояли жандармы и пропасть
карет. Взглянув на этот бал, один из наших спутников, Одоевский, написал
потом свою думу, озаглавленную "Бал мертвецов" (А. П. Беляев. Воспоминания
декабриста о пережитом и перечувствованном. СПб., 1882, стр. 204). Возможно,
что это - позднее осмысление декабристами ранее написанного О.
стихотворения.
 Воскресенье (стр. 55). Впервые - PC, 1870, № 1, стр. 7273 (1-е изд.),
по списку М. А. Назимова, под заглавием: "В светлое воскресенье 1826 года в
к<репос>ти С.-Петербурга". Иные тексты - "Записки декабриста" А. Е. Розена.
Лейпциг, 1870, стр. 128-129, и РА, 1873, кн. 1, стр. СП, по списку из тетр.
Б. Печ. по тетр. Розена, л. 1-2, поскольку его тексты были проверены и
исправлены О. в 1838 г. Сохранилось в ряде списков, со значительным числом
разночтений. Запись в тетр. А с поправками, может быть рукой О. Список в
тетр. Б с поправками (в том числе к заглавию приписано: "Светлое"),
сделанными, по мнению И. А. Кубасова, при подготовке стихотворения к печати
П. А. Вяземским. Этому, однако, противоречит то, что одна из поправок
совпадает с текстом А. Е. Розена, а в публикации П. А. Вяземского 1873 г.
именно эта поправка отсутствует (ст. 7). В различных списках и
воспроизведениях в печати заглавия: "Светлое воскресенье", "Светло-Христово
воскресенье", "Светло-воскресная заутреня", "Полночь". В тетр. Б посвящено
В. И. Ланской. В тетр. А:

 ст. 7 Меня, поющего в тюрьме,
 ст. 8 Багряным светом освещали
 ст. 10 Со звуком уст моих на небо взор летел
 ст. 11 И херувимов тьмы вспылали
 ст. 15 Воскресший средь их [волн] бездн стоял

 Важнейшие разночтения в других списках и в печатных публикациях:

 ст. 6 И разлетался во мгле
 ст. 7 Меня, зарытого в тюрьме
 ст. 11 И херувимы запылали
 ст. 15 Воскресший бог средь ангелов стоял
 Воскресший в сонме их стоял
 Средь горних сил воскресший бог стоял.

 О переживаниях декабристов, заключенных в Петропавловской крепости, в
ночь на 18 апреля 1826 г. вспоминали Д. И. Завалишин, Н. И. Лорер и др.,
причем Н. И. Лорер даже перефразировал О.: "...вошел сторож и... предупредил
меня, предлагая заткнуть уши, ибо надо мной сейчас будут палить из пушек,
как всегда во время великой заутрени. И действительно, вскоре раздался над
головой потрясающий гром, и пламя осветило мою мрачную келью... я упал на
колени и горячо молился. Из гроба я пел мысленно Воскресенье. Окошечко мое
разлетелось вдребезги, и только холод, меня охвативший, привел меня к
действительности..." (Н. И. Лорер. Записки. М., 1931, стр. 105).
 Утро (стр. 56). Впервые - сб. 1922 г., стр. 33, по записи в тетр. А.
Исходя из содержания стихотворения, И. А. Кубасов предположил, что оно
написано в 1826 г. в одиночном заключении. Предположению этому не
противоречит и то, что стихотворение в тетр. А записано начисто, без каких
бы то ни было поправок, на первой странице, т. е. оно, очевидно, было
совершенно закончено ко времени заполнения этой тетради в читинском остроге.
 "Что мы, о боже? - В дом небесный..." (стр. 57). Впервые - "Атеней",
1926, № 3, стр. 8, публикация Н. В. Измайлова по списку из тетр. Б под
заглавием "Сетование". В рукописи перечеркнуто; заглавие приписано почерком,
напоминающим почерк П. А. Вяземского (см. примечание к стихотворению
"Воскресенье"), И. А. Кубасов в изд. 1934 г. ограничился условной
датировкой: до 1829 г., поскольку стихотворение находится в тетр. Б,
отправленной П. А. Вяземскому в 1829 г. Поместив, однако, стихотворение
между произведениями, несомненно написанными в читинском остроге, И. А.
Кубасов, как нам кажется, поступил очень формально. В тетр. Б, как известно,
находятся и стихотворения, написанные еще в Петропавловской крепости и даже
до 14 декабря 1825 г. В большинстве случаев тексты этих стихотворений
записаны без существенных поправок, почти начисто. Таков же и текст данного
стихотворения. Поэтому очень вероятно предположение В. Г. Базанова, что оно
написано в 1826 г., в дни следствия и ожидания приговора (см. изд. 1954 г.,
стр. 186).
 Два пастыря (стр. 58). Впервые - ЛГ, 1830, № 68, стр. 259, по списку
из тетр. Б, без подписи. Впервые под именем О. - сб. 1922 г., стр. 40-41. В
тетр. А заглавие первоначально: "Два пастуха". В тетр. Б посвящено M. H.
Глебову. Под списком в тетр. Б дата: 1826 (в изд. 1934 г. ошибочно указано:
1829). В. Г. Базанов, сомневаясь в том, что О. "в одиночной камере, во время
суда и следствия, писал анакреонтические стихи" (изд. 1954 г., стр. 17),
отнес предположительно "Два пастыря" к ранним опытам О., до 14 декабря 1825
г. Но, во-первых, дата, стоящая под авторизованным списком, достаточно
авторитетна; во-вторых, нам представляется, что данное стихотворение вовсе
не анакреонтическое; это стихотворение о высоком значении поэта, примыкающее
тем самым к следующим. Певец, о котором говорится в стихотворении, - Аполлон
(греч. миф.), покровитель искусств, бог света, отождествлявшийся часто с
богом солнца. По одному из мифов, Аполлон, в наказание за убийство Циклопа
(одноглазого великана), девять лет служил пастухом у царя Адмета. Глебов
Михаил Николаевич (1804? - 1851), член Северного общества, отбывал каторгу в
Чите л в Петровском заводе.
 Сон поэта (стр. 60). Впервые - изд. 1883 г., стр. 23, по списку А. Е.
Розена. Печ. по тетр. Розена, л. 6. Заглавие подтверждается списком в
секретном архиве 111 Отделения (ЦГИАМ, ф. 109, оп, 1, ед. хр. 2234). Этот же
список и список в тетр. Розена подтвердили предположение И. А. Кубасова, не
реализованное им в изд. 1934 г., об опечатке в ст. 7: "скрывает он душой
свободной" (предположение это было реализовано В. Н. Орловым в антологии
"Декабристы". Л., 1951). В тетр. Розена дата: 1827. В изд. 1883 г. помета:
"В каземате Петропавловской крепости. 1826". Та же дата - в перечне
стихотворений О., отосланном А. Е. Розеном М. А. Назимову (ИРЛИ, Р. 24, ед.
xp. 49, л. 108). Датируется временем пребывания О. в Петропавловской
крепости, после объявления приговора. Цензурные органы, рассматривая
представленную А. А. Краевским в 1881 г. рукопись сборника произведений О.,
предложили стихотворение исключить, поскольку в нем, как писал цензор, "поэт
с гордостью восхваляет свою деятельность как борца за свободу" (цит. по изд.
1934 г., стр. 351). Однако в изд. 1883 г. стихотворение все же осталось -
вероятно, в результате неофициального содействия П. П. Вяземского, бывшего
председателем Совета Главного управления по делам печати и в то же время
предоставившего материалы для этого издания из принадлежавшего ему архива
(официально все исключения, предложенные СПб. цензурным комитетом, были
санкционированы Советом Главного управления под председательством того же П.
П. Вяземского. - ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 2, № 21).
 Амур-Анакреон (стр. 61). Впервые - ЛГ, 1831, № 35, стр. 284, по списку
из тетр. Б, с ошибками в ст. 16, 20, без подписи. Впервые под именем О. -
сб. 1922 г., стр. 36-38, по записи в тетр. А. Печ. по списку из тетр. Б, как
более позднему. В тетр. Б посвящено П. А. Вяземскому. С предположением И. А.
Кубасова и В. Г. Базанова, что "Амур-Анакреон" написан до 14 декабря 1825 г.
(предположение это нашло отражение и в тексте изд. 1954 г.), согласиться
невозможно. В тетр. Б дважды указана дата: 1826. Кроме того, в тетр. А -
текст с поправками, послуживший источником для тетр. Б; на л. 19 об. -
несколько строк карандашом, наброски к ст. 71-73. Все это свидетельствует о
дальнейшей работе над стихотворением в читинском остроге. Поскольку же в
тетр. Б также ряд поправок, а первоначальный текст соответствовал
первоначальному тексту тетр. А, ясно, что работа над стихотворением
продолжалась и в 1829 г. Апелляция же к характеру стихотворения, будто бы
относящегося к "циклу ранних стихотворных опытов" (изд. 1934 г., стр. 51),
также неубедительна. При всей своей анакреонтичности, это, как нам
представляется, кроме того, произведение о силе поэзии, о поэте-творце, и
тем самым оно входит в какой-то мере в один цикл со стихами "Два пастыря" и
"Сон поэта". В тетр. А:

 ст. 2 Послушать песни старика
 ст. 39 Вот видишь совести укор
 ст. 42 И мало ли что ни сказала

 Первоначально:

 ст. 15 Запутайте ее цветами
 ст. 63-64 [И] все приятней [пел] певец,
 [И] ярче голос раздавался
 ст. 71-73 Старик пылал, лицо юнело,
 [В лучах божественных яснело;
 По расцветающим] устам.

 Сын Киприды (ант. миф.) - Амур. Киприда - одно из имен Афродиты, богини
красоты и любви.
 "Тебя ли не помнить? Пока я дышу..." (стр. 64). Перевод стихотворения
Томаса Мура "Remember thee". Впервые - сб. 1922 г., стр. 54, под заглавием:
"Из Мура", по списку тетради из бумаг В. Е. Якушкина (ИРЛИ, ф. 353).
Принадлежность О. этого стихотворения обосновывается тем, что вместе с его
списком в тетради находятся только стихотворения О.; все это, несомненно,
записи, сделанные в кругу декабристских друзей О.; возможно даже, что
некоторые стихотворения ("Бал", "Чалма") помещены в более поздней редакции.
И. А. Кубасов предполагал, что тетрадь была получена Е. И. Якушкиным в
Иркутске в 1855 г., что весьма вероятно (ср. письмо Е. И. Якушкина к жене от
9 декабря 1855 г. Сб. "Декабристы на поселении". М., 1926, стр. 58).
Датировать перевод следует временем пребывания О. в Чите, т. к. все
остальные стихотворения, находящиеся в тетради, созданы не позже 1830 г.;
кроме того, очевидна идейная связь со стихотворением "Тризна". Поэзия Т.
Мура была весьма популярна в среде передовых русских писателей начала XIX в.
В этом стихотворении Т. Мур обращался к Ирландии, окончательно потерявшей
свою независимость после подавления национально-освободительного движения
1798-1801 гг. Перевод О. очень близок к подлиннику. Последние две строки в
переводе не вполне понятны. В подлиннике: "Чьи сердца, как птенцы в гнезде
птицы пустынь, пьют любовь в каждой капле живительной влаги, текущей из
твоей груди". Птица пустынь - пеликан, распространенный поэтический символ
материнского самопожертвования: пеликан кормит птенцов, прижимая их близко к
груди; отсюда создалась легенда, будто мать, разрывая грудь, кормит птенцов
собственной кровью.
 Дева 1610 года (стр. 65). Впервые - сб. 1922 г., стр. 4344, по записи в
тетр. А. Запись - с поправками, целиком перечеркнута карандашом. Печ. по
списку из секретного архива III Отделения (ЦГИАМ, ф. 109, оп. I, ед. хр.
2234, л. 6). Заглавие и подзаголовок - по тетр. А. Текст тетр. А, очевидно,
не удовлетворил О.; стихотворение не сохранилось ни в каких других списках,
и. самый факт наличия его в тетрадке III Отделения заставляет рассматривать
ее как авторитетный источник; остальные списки стихотворений О. в этой
тетрадке совпадают с наиболее достоверными; наконец, разночтения печатаемого
текста в тетр. А в ст. 41 и 55 являются несомненными исправлениями. В тетр.
А разночтения:

 ст. 17 Но вы в груди навек ли потушили
 ст. 21 Моголец пал; но рабские уставы
 ст. 31 Моей понять не могут укоризны
 ст. 41-42 Сверкает меч, и гибнут как герои,
 Но не за Русь, а за поляков честь
 ст. 44 Исполнят вековую месть
 ст. 55 Узреть чело венгерцев горделивых

 Над строкой: тиранов
 Первоначально:
 ст. 41 [Играет] меч, и гибнут как герои
 ст. 45 Что медлишь ты? Из [стран моих, из]

 В списке секретного архива III Отделения заглавие: "Дева".
Стихотворение, очевидно, представляет собой набросок к поэме, озаглавленной
"Василий Шуйский", о борьбе с польскими Интервентами (ср. "Осада
Смоленска"). Датируется временем пребывания О. в Чите. Божественная дева -
вольность. Вещий колокола звон - звон колокола, созывающего на вече. Моголов
бич - нашествие татар. Сарматы - поляки.
 Осада Смоленска (стр. 68). Впервые - сб. 1922 г., стр. 46-47, по записи
в тетр. А. Запись - с более поздними поправками, первая половина
стихотворения зачеркнута карандашом. Это также, очевидно, один из набросков
к поэме о борьбе с польскими интервентами (ср. "Дева 1610 года"). Датируется
временем пребывания О. в Чите. Завал - заграждение, засека. Наш сын, наш
брат Смоленску изменил. Осада, длившаяся 20 месяцев, закончилась взятием
Смоленска из-за измены боярского сына Андрея Дедешина. Забрало - верх
крепостной стены. Предав царя на заточенье. Имеется в виду насильственное
пострижение Василия Шуйского в монахи и заточение его в Чудов монастырь.
Развет - умысел. Дума - боярская дума.
 Тризна (стр. 70). Впервые - альм. "Северные цветы" на 1831 г. СПб.,
1830, стр. 86, по списку из тетр. Б, с некоторыми изменениями, без подписи.
Впервые под именем О. - сб. 1922 г., стр. 34, по записи в тетр. А. В изд.
1934 г., стр. 119, - по списку из тетр. Б, как более позднему, но
неисправно; точный текст впервые - изд. 1936 г., стр. 47. Печ. по этому изд.
В тетр. А - текст с поправками, очевидно, рукой О.; скопирован в тетр. Б,
где первоначально текст соответствовал тетр. А. В тетр. А:

 ст. 5 Златится мед, взгремел оружий [слышен] гром
 ст. 7-8 И мрачные [воссев] перед холмом
 [Внимают песне] вдохновенной
 ст. 11 [Их подвиг промчится на крыльях преданья]
 [Их тени слетают на голос преданья]
 ст. 12 [И в наших деяньях себя воскресят] ст. 15 Пусть доблестный дух
до могилы [горит]

 В тетр. Б дата: 1828. В обеих тетрадях посвящено Ф. Ф. Вадковскому.
Тема стихотворения - неудачная борьба норвежских ярлов (независимых князей)
с королем Харальдом Харфагром, на время объединившим под своей властью всю
Норвегию. Побежденные в битве при Хафрсфьюре в 872 г., виднейшие роды бежали
в Исландию и на другие острова. Тризна - торжественные поминки в честь
умершего. Вадковский Федор Федорович (1800-1844), член Северного и Южного
обществ, организатор Петербургского филиала Южного общества, сторонник
цареубийства; поэт, композитор, математик; был на каторге в Чите и в
Петровском заводе; автор музыки к стихотворению О. "Славянские девы" (см.
также примечания ьа стр. 215, 224). Бой Гафурский - битва при Хафрсфьюре.
Скальды - древнескандинавские певцы-поэты. Валкирии (еканд. миф.) -
воинственные божественные девы, повелевающие битвами и уносящие с поля боя
павших героев в райское жилище Валгаллу.
 "Звучит вся жизнь, как звонкий смех..." (стр. 71). Впервые - ССД, стр.
34, под заглавием: "Экспромт", по списку А. Ф. Бриггена, с датой: 1828,
Петровское. В списке Лорера, с датой: 2 мая 1830 г., как посвященное ему
(БЛ, ОР, № 59/16; повторено в копии в прибавлениях к запискам Н. И.
Лорера). В ССД, на стр. 223, в примечании приведена выдержка из письма А. Ф.
Бриггена: "Пришедши ко мне, в мой нумер (на Петровском заводе, куда были
сосланы декабристы), и нашедши там несколько товарищей, Одоевский воскликнул
(следует экспромт). Надобно сильное воображение поэта иметь, чтобы сказать
это, ибо у меня ни вина, ни пива не было в нумере; одна только вода, да
дурной артельный квас". Основываясь на том, что в 1828 г. декабристы были в
Чите, а не в Петровском, и что в публикации Н. И. Лорера (РА, 1874, кн. 9,
стр. 7U4) стихотворение датировано 1830 г., И. А. Кубасов в изд. 1934 г.
отнес это восьмистишие к 1830 г. Но А. Ф. Бригген в Петровском заводе не
был; он провел в Чите лишь один год и в 1828 г. был отправлен на поселение.
Поскольку он запомнил стихотворение, ясно, что оно написано именно в 1828 г.
Упоминание же о Петровском заводе, несомненно, вставлено в цитату из письма
А. Ф. Бриггена составителем "Собрания стихотворений декабристов" Н. Н.
Гербелем. Учитывая словарь передовых дворянских кругов 10-20-х годов,
думаем, что под "одной" имеется в виду свобода (ср. у Пушкина: "Й за
здоровье тех и той до дна, до капли выпиваем").
 Умирающий художник (стр. 72). Впервые - PC, 1870, № 1, стр. 73 (1-е
изд.), 14 последних строк, по списку М. А. Назимова, дата: 1827. A. E. Розен
добавил первые 10 строк и заглавие (PC, 18/0, № 11, стр. 527). В ".Записках
декабриста" (Лейпциг, 1870, стр. 368) Розен указал, что стихотворение
написано на смерть Д. В. Веневитинова, а в изд. 1883 г. - дату: 1831. Обычно
в собраниях произведений О. печаталось в редакции, опубликованной А. Е.
Розеном и подтверждаемой тетр. Розена, л. b об. Только В. Г. Базанов (изд.
1954 г.) поместил в основном тексте другую редакцию, по тексту письма О. к
В. И. Ланской от 17 июля 1836 г. (РА, 1885, кн. 1, стр. 129, сообщение М. А.
Веневитинова; также в изд. 1934 г., стр. 329). В письме к В. И. Ланской О.
писал о том, что, узнав о смерти поэта, он "сымпровизировал приблизительно
так..." Эта же редакция - в списке неизвестной рукой в архиве Якушкиных
(ЦГИАМ, ф. 279, ед. хр. 1048). Приводим текст стихотворения из письма к В.
И. Ланской:

 Все впечатленья в звук, и в цвет,
 И в слово стройное теснились.
 И музы юношей гордились
 И говорили: "Он - поэт!"
 Но только первую страницу
 Заветной книги он прочел,
 И вечный сон затмил зеницу,
 Где мир так нежно, пышно цвел.
 И замер вздох задумчивой печали
 С вопросом жизни на устах.
 Зачем же струны так дрожали?
 Чего они не дозвучали,
 Он допоет на небесах!
 Но на земле, где в яркий пламень
 Огня души он не излил,
 Он умер весь, и грубый камень,
 Обычный кров немых могил,
 На охладевший череп ляжет
 И соплеменнику не скажет,
 Что рано выпала из рук
 Едва настроенная лира,
 И не успел он в ясный звук
 Излить его душой разгаданного мира.

 Стихотворение датируется 1828 г., так как в том же письме к В. И.
Ланской О. писал: "Первый и единственный раз, когда я его <Д. В.
Веневитинова> встретил, это было на балу у Степана Степановича Апраксина...
Три года спустя я узнал о смерти поэта... и сымпровизировал" (РА, 1885, кн.
1, стр. 129; на франц. яз.). Встреча эта могла иметь место только в 1825 г.,
когда О. был в Москве. Дата: 1828 - указана и в тетр. Розена. Друзья О.
воспринимали стихотворение как посвящение Д. В. Веневитинову и вместе с тем
как предсказание О. своей ранней смерти. Так, под впечатлением известия о
смерти О., А. Е. Розен писал Н. И. Лореру: "...Вы помните надгробную,
написанную самим поэтом в Чите, во время работы нашей; но тогда он не думал
покоиться на скале Черного моря, а, вероятно, в степи бурятской. Вот она:
"Глас песни <и т. д.>" (выписка рукой Н. И. Лорера в альбоме, подаренном А.
А. Капнист, - БЛ, ОР, № 59/16). В "Записках декабриста" А. Е. Розена: "В
читинском остроге сочинил он на смерть Веневитинова "Умирающий художник" -
как будто написал для себя" (СПб., 1907, стр. 246). Веневитинов Дмитрий
Владимирович (1805-1827) - поэт, один из виднейших участников кружка
"любомудров". Веневитинов, несмотря на кратковременность его литературной
деятельности, оказал влияние на русскую поэзию 30-х годов. Его ранняя смерть
произвела большое впечатление на современников, тем более что его личное
обаяние также было очень велико. В указанном выше письме О. писал: "Его
манера держаться полностью выдавала, что он - новичок в высшем свете; но
изящный облик - что гораздо реже встречается, чем элегантность в манерах,
полная грусти улыбка, которой он пытался придать оттенок легкой иронии,
чтобы смягчить ее неуместность, - всё это дало мне почувствовать, что он был
далек и от этого бала, и от этого мира....Вскоре после этого мне дали
прочесть его стихи, в которых были не поэтические ощущения, не порывы души
юной и впечатлительной, как у Бенедиктова, но глубокое чувство, которое так
редко можно встретить в русских стихах" (РА, 1885, кн. 1, стр. 129; на
франц. яз.).
 "Струн вещих пламенные звуки..." (стр. 73). Впервые - сб. "Голоса из
России", изд. Вольной типографии А. И. Герцена, кн. 4. Лондон, 1857, стр.
40, под заглавием: "Ответ на послание Пушкина" с примечанием: "Кто писал
ответ на послание - неизвестно". Тот же текст, с тем же заглавием был
перепечатан в т. 1 "Русской библиотеки" ("Собрание стихотворений Пушкина,
Рылеева, Лермонтова и других, лучших авторов", Лейпциг, 1858У, в 1-м издании
- анонимно, а во 2-м с подписью: Искандера. Впервые под именем О. -
"Стихотворения Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений".
Берлин, 1861, в примечании к посланию А. С. Пушкина "Во глубине сибирских
руд..." Неоднократно печаталось в зарубежных изданиях. В России впервые с
пропусками - РА, 1881, кн. 1; впервые полностью - и примечаниях Н. О.
Лернера к т. 4 Собрания сочинений А. С. Пушкина, под ред. С. А. Венгерова.
СПб., 1910. Сохранилось в нескольких авторитетных списках. Печ. по
идентичным спискам И. И. Пущина (ЦГИАМ, ф. 279, оп. I, ед. хр. 248, л. 4 об.
-5) и секретного архива III Отделения (ЦГИАМ, ф. 109, оп. I, ед. хр. 2234,
л. 2 и 4), с поправкой в ст. 4 по "Запискам" M. H. Волконской, где, очевидно
по цензурным соображениям, был заменен ст. 8 и опущена последняя строфа. За
исключением ст. 1, тексту И. И. Пущина тождествен и список рукой П. И.
Бартенева (ЦГАЛИ, ф. 46, оп. 2, ед. хр. 445). По тексту Пущина - Волконской
стихотворение напечатано впервые - изд. 1936 г. До настоящего времени
считается несомненным, что послание А. С. Пушкина декабристам написано было
в конце 1826 - начале 1827 гг. и передано было в январе 1827 г. А. Г.
Муравьевой, уезжавшей в Сибирь. Отсюда и ответ О. всегда датируется 1827 г.
Но в неопубликованной работе М. К. Азадовского, посвященной этому
стихотворению А. С. Пушкина, убедительно доказано, что в действительности
послание А. С. Пушкина написано в конце 1828 г. Следовательно, и ответ О. не
мог быть написан ранее конца 1828 - начала 1829 гг. Дата: 1828 имеется также
на списке П. И. Бартенева; все остальные списки стихотворения О. даты не
имеют. В большинстве списков (главным образом, поздних) и в печатных текстах
разночтения:

 ст. 4 Но лишь оковы обрели
 ст. 11 И православный наш народ
 ст. 14-15 И вновь зажжем огонь свободы,
 И с нею грянем на царей

 Кроме того, в списке П. И. Бартенева:

 ст. 1 Струн вещих памятные звуки

 Ответ А. С. Пушкину - самое известное стихотворение О.,
распространившееся в многочисленных списках и прочно вошедшее в арсенал
подпольной революционной поэзии. Строка "Из искры возгорится пламя"
послужила эпиграфом для ленинской "Искры".
 Последняя надежда (стр. 74). Впервые - ЛГ, 1831, № 32, стр. 258, по
списку из тетр. Б, без подписи. Впервые под именем О. - РА, 1873, кн. 1,
стр. CIII, по тому же списку, с ошибкой в ст. 7. У А. Е. Розена имелся
автограф этого стихотворения (см. PC, 1870, т. 2, стр. 527), однако при
подготовке изд. 1883 он им не располагал. По словам А. Е. Розена,
стихотворение было прсвящено ему. В тетр. Б ст. 21 первоначально:

 Дел высоких вдохновенье!

 Узница Востока (стр. 75). Впервые - ЛГ, 1830, № 26, стр. 204-205, по
списку из тетр. Б, без подписи. Впервые под именем О. - изд. 1883 г., стр.
24-25, по списку А. Е. Розена. под заглавием "Дума узника" (опечатка: в
тетр. Розена - "Душа Узника"). Печ. по тетр. Розена с исправлением ст. 19
(где явная описка) по тексту ЛГ. В тетр Б. посвящено П. А. Мухянову. В изд.
1883 г. помета: "В каземате Петропавловской крепости. 1827 года, перед
отправкой". Однако в тетр. Розена: "Чита, 1828", так же как и в тетр. Б.
 Элегия на смерть А. С. Грибоедова (стр. 76). Впервые - ЛГ, 1830. № 19,
стр. 149-150. по списку из тетр. Б, с изменениями, без подписи. Впервые под
именем О. - изд. 1883 г., стр. 29-30, под заглавием "Дума на смерть
Атександра Сергеевича Грибоедова", по списку А. Е. Розена. В изд. 1934 г.,
стр. 143-144,по списку из тетр. Б. В изд. 1936 г., стр. 63-64, - по записи в
тетр. А (не вполне исправно). Тетр. А - запись с поправками рукой О. Печ. по
этому тексту, так как не считаем возможным принять текст А. Е. Розена: в
изд. 1883 г. стихотворение напечатано неисправно: в тетради пропущена одна
строка. И. А. Кубасов неправ, считая, будто редакции в тетр. А и Б
тождественны. Текст в тетр. Б подвергся в Петербурге правке при подготовке к
печати, несомненно из цензурных соображений, но при этом нет возможности
установить, где - в Чите ити в Петербурге - быти сделаны поправки в ст. 5 и
21. Кроме того, есть основания считать, что работа над текстом в тетр. А
продолжалась и после отправки тетр. Б. В тетр. А, л. 15-15 об. последние 6
строк отсутствуют, так как следующий лист вырван. - восстанавливаем по
списку из тетр. Б. В тетр. Б дата: 1899, подтверждающая дату А. Е. Розена. В
тетр. А и Б первоначально:

 ст. 1 Кого [мне здесь] о нем спросить?

 В тетр. Б:

 ст. 1 [Кого мне на земле]
 Где он? Где друг?.. Кого спросить?

 Элегия (стр. 79). Впервые - ЛГ, 1830, № 52, стр. 127-128, по списку из
тетр. Б, под заглавием "Пленник", без последних 5 строк, без подписи.
Впервые полностью и под именем О. - изд. 1883 г., стр. 31-35, по списку А.
Е. Розена, с датой: 1830. Список в тетр. Б - с датой: 1829 и с посвящением
В. И. Ланской. Однако список этот подвергался правке в Петербурге, когда
стихотворение подготовлялось к печатанию в ЛГ (о затруднениях при
прохождении его через цензуру см. Н. К. Замков. К истории "Литературной
газеты" А. А. Дельвига - PC, 1916, т. 166. стр. 258). Поэтому определить, на
каком этапе переделан был ст. 1, нет возможности. Разночтение в тетр. Б:

 ст. 1 Бесцветной [летучей] жизни привиденья

 Ланская Варвара Ивановна (1800-1845) - троюродная сестра О., жена С. С.
Ланского. Постоянно выполняла поручения О. во время его пребывания в Сибири.
Обзор - в смысле "горизонт". И кто узнал, что нет его. Речь идет,
несомненно, о смерти А. С. Грибоедова. Иные звенья заменят из цепи выпавшие
звенья - повторение сказанного О. петербургскому генерал-губернатору П.. В.
Голечищеву-Кутузову на первом допросе: "Je suis un chainon perdu" ("Я -
выпавшее звено"). Ср. слова Е. П. Оболенского: "Я составляю малейшее звено
огромной цепи".
 Старица-пророчица (стр. 83). Впервые - ЛГ, 1830, № 24, стр. 191, по
списку из тетр. Б, с изменением в ст. 17, без подписи. Неоднократно
печаталось под именем А. С. Пушкина. Впервые предположительно под именем О.
- сб. 1922 г., стр. 75-76, по списку рукой М. А. Бестужева (не вполне
исправно). В изд. 1934 г. - вновь по списку из тетр. Б. Печ. по списку М. А.
Бестужева (ИРЛИ, ф. 604, ед. хр. 6/5545, л. 201 об.), как более позднему,
поскольку он записан в Петровском заводе после отправки в Петербург тетр. Б,
в которой стихотворение датировано и посвящено А. А. Дельвигу. В тетр. Б:

 ст. 39 Спас не услышал...

 Первоначально:

 ст. 5 [Сворожи] ты мне на счастие
 ст. 27 Двинул [ось] облако пены седой

 По воспоминанию Д. И. Завалишина, стихотворение было положено на музыку
Ф. Ф. Вадковским. Тема стихотворения - битва новгородцев с войсками
московского великого князя Ивана III 14 июля 1471 г., закончившаяся
поражением новгородского войска, хотя и превышавшего по численности
московскую рать. В результате битвы на Шелони падения Новгородской боярской
республики в полном смысле слова еще не последовало, хотя оно и было по
существу предрешено; возможно, что этим объясняется исправление ст. 39.
Шелонь - река, впадающая в озеро Ильмень. Святая София считалась
покровительницей Новгорода.
 "Зачем ночная тишина..." (стр. 85). Впервые - изд. 1883 г., стр.
126-127, по списку неизвестной рукой из архива Вяземских, без последних 19
строк. Впервые полностью - ЛН, № 60, кн. 1. М., 1956, стр. 260-261, в нашем
сообщении, по спискам из архива Вяземских (ЦГАЛИ, ф. 195, ед. хр. 5183 и
5612). На другом списке - примечание Е. П. Нарышкиной (жены декабриста М. М.
Нарышкина, друга О.): "Стихи Александра Ивановича Одоевского, писанные им во
время болезни Натальи Дмитриевны Фонвизин, с рассказов Ивана Дмитриевича
Якушина, который ходил за больною в Чите, в доме Александры Григорьевны
Муравьевой. И. Д. Якушкин был старинным другом Михаила Александровича
Фон-Визина. Лечил больную Фердинанд Богданович Вольф. Болезнь именовалась la
danse de st. Guy <пляска св. Витта>, но в ней что-то выражалось духовного,
как бы искушение. Бред был поэтический, по натуре больной, которая выходит
из ряда обыкновенных людей. Помнится, что она болела в зиму 29-го года"
(ЦГАЛИ, ф. 368. оп. 1, ед. хр. 1, л. 3-4). Упомянутые списки из архива
Вяземских - с аналогичной, но более краткой припиской неизвестной рукой (в
нашем сообщении "Мнимые стихотворения Одоевского" - "Декабристы и их время".
Л., 1951, стр. 210 - эта приписка ошибочно названа припиской М. М.
Нарышкина). Стихотворение обычно рассматривалось как автобиографическое и
написанное О. незадолго перед смертью. Поэтому оно истолковывалось как
трагическое осмысление О. своей судьбы. Фонвизина Наталья Дмитриевна, рожд.
Апухтина (1805-1869)-жена декабриста М. А. Фонвизина, последовавшая за ним в
Сибирь, впоследствии жена декабриста И. И. Пущина.
 Кн. М. Н. Волконской (стр. 87). Впервые - "Библиографические записки",
1861, № 5, стр. 132, по списку, принадлежавшему М. И. Муравьеву-Апостолу.
Сохранилось в ряде списков в тождественной редакции; в той же редакции
напечатано в "Записках" М. Н. Волконской. Написано в день ее рождения.
Датируется по указаниям на списках М. А. Бестужева (ИРЛИ), И. И. Пущина
(ЦГАЛИ) и в "Записках" Н. В. Басаргина, подтверждающим дату С. В. Максимова
(изд. 1883 г.). Волконская Мария Николаевна, рожд. Раевская (1805-1863) -
жена декабриста С. Г. Волконского, последовавшая за ним в Сибирь. М. Н.
Волконская, приводя это стихотворение, поясняет, что оно было написано "в
воспоминание того, как мы, дамы <жены декабристов>, приходили <в Чите> к
ограде и приносили заключенным письма и известия" (М. Н. Волконская.
Записки. Л., 1924, стр. 58). Декабрист Н. В. Басаргин писал, что в этом
стихотворении О. верно и прекрасно высказал чувства всех узников (см. Н. В.
Басаргин. Записки. Пг., 1917, стр. 120). "Наш милый поэт Ал.. Ив. Одоевский
воспел их <жен декабристов> чуднозвучными и полными чувства стихами", -
вспоминал А. П. Беляев (А. П. Беляев. Воспоминания декабриста о пережитом и
перечувствованном. СПб., 1882, стр. 231).
 Василько (стр. 88). Впервые - PC, 1882, №№ 2-3, стр. 313-336 (песни
1-2), стр. 647-656 (песнь 4), публикация П. А. Ефремова, по списку И. И.
Пущина, принадлежавшему А. П, Беляеву, не вполне точно. Печ. этот текст с
исправлениями по списку Пущина. В списке ряд поправок и дополнений разными
почерками, причем некоторые поправки вызывают сомнения (ИРЛИ, ф. 265, оп. 2,
№ 1876). В том же году, в т. 34 PC было помещено письмо А. П. Беляева к М.
И. Семевскому: "Как я рад был увидеть на страницах "Русской старины" поэму
А. И. Одоевского, сочиненную им еще в Чите и переписанную Иваном Ивановичем
Пущиным... Третья песня, должно быть, выпала как-нибудь из моих бумаг при
переездах с квартиры на квартиру, потому что до сих пор не нашел ее. В ней
заговор Давида о погублении Василька, разговор с Святополком, вступление
Василька с дружиной в Киев, посещение им храма, раздача милостыни, наконец,
явление его во дворец к Святополку и по клевете Давида, напугавшего
Святополка, его арестование и отправление за город, где в какой-то теплушке
совершается ослепление. Мне тем более досадна эта потеря, что другого списка
поэмы "Василько" не было, и значит, она пропала безвозвратно" (стр. 564).
Как справедливо указал В. Г. Базанов, "А. П. Беляев не совсем точно передает
содержание утраченной главы, внося в нее мотивы, известные нам по другим
песням" (изд. 1954 г., стр. 190-191). В тетр. А имеется более ранний текст
песни 1-й и 47 строф песни 2-й. В тетр. Б - первые 7 строф поэмы. Датируется
указанием А. П. Беляева и тем, что в тетр. Б, отправленной в Петербург в
1829 г., помещены всего лишь первые 7 строф. Детальное сличение печатного
текста поэмы с рукописным было проделано И. А. Кубасовым в примечаниях к
изд. 1934 г. (стр. 374-387). Здесь мы приводим из тетр. А лишь три места,
полностью отсутствующие (за исключением одной строки) в списке И. И. Пущина.
 Песнь 2-я, строфа 10, после ст. "Русское небо денницей":

 Спас совершил молитву мою:
 С воплем, на гробе господнем,
 Я поминал отчизну свою,
 Вдовую Русь поминал я;
 Думал о ней, молился о ней,
 Сердце питая слезами;
 В дальних странах, на лоне морей
 Видел ее пред очами.
 С посохом я [весь мир обошел] по миру ходил.
 Но и в самом Цареграде
 Не обаянным взором обвел
 Эллинов [чудные] хитрые зданья.
 Нет! Я дела отчизны следил,
 Подвиги славы бывалой!
 Там, где Олег свой щит пригвоздил,
 Сердце мое трепетало.
 Где на ладьях, полетом ветрил,
 Вещий по суше промчался,
 Где Святослав врагами прудил
 Синие волны Дуная.

 <10 последних строк перечеркнуты.>

 Только дела отчизны следил,
 Вещего славил [помнил] Олега.
 Там предо мною Русь ожила,
 Древнею славой блеснула;
 Стан вознесла и пепел с чела,
 Кровью облитый, стряхнула.
 Но не одною памятью дел
 [Русь] Ты предо мною воскресла!
 [С Русского] К родине с моря струг прилетел;
 Бросил я сходни на берег;
 Видел, не верил: край ли отцов?
 Миром отчизна сияла
 И с вышины станица орлов
 Крыльями Русь осеняла.

 Песнь 2-я (строфа соответствует строфе 47):

 [И вопль, и] И хохот, плеск и заклинаний гул
 [Смешались] Сливались. Синий свет мерцал на лицах
 И ведьм, и дев. Семь стариц пред костер
 [Несли] младенцев принесли. С их глав[ы] кудесник
 В священный пламень бросил клок волос;
 Ступил вперед: остановилась пляска;
 Распались два звена живых цепей.
 И жрец взглянул сурово на гостей.

 После вступительной песни хора:

 1-й хор

 Слава Перуну! тучи горят;
 Землю объемля молний пожаром,
 Грозно грохоча радостным даром,
 Влагой небесной землю дарят.

 2-й хор

 Дажбог тихо с небосклона
 Сходит радуги путем,
 Уст божественных огнем
 Из увлаженного лона
 Негой веющих полей
 Извлекает волны злата
 [Век дарует, а] И, даруя, он возврата
 Не приемлет от людей.

 1-й хор

 Небо томится в тяжком покое,
 Сохнет на нивах злато живое,
 Камни от зноя трещат.
 Стрибог с летучей внуков толпою
 Мчится, и, внемля свисту и вою,
 Горы и долы дрожат.
 Дышит он тише, свежестью веет, -
 Снова леса главы вознесли;
 Крыльями Стрибог нежно лелеет
 Лоно земли.

 2-й хор

 Ветров легкими крылами
 Оживилася земля,
 И на злачные поля
 С длиннорогими стадами
 Снегорунные стада
 Мирный бог Велес выводит,
 Холит их, дозором ходит.
 Ни заботы, ни труда
 Не щадит пастух небесный.
 То под сению древесной
 Дед баянов, бог Велес
 Славит ясный свод небес,
 Славит пажитей приволье.
 Стадо бродит по лугам,
 Внемлет сладостным струнам
 И тучнеет на раздолье.

 1-й хор

 [В снежных странах, в заветных лесах,
 В темя скал несокрушимых]
 Врезаны тайны чар в письменах,
 И для ведьм непостижимых,
 Вечно хранимых цепью духов.
 Там, в ущельях, пред богами
 Пышут костры из целых [дубов] лесов.
 И кровавыми столпами
 Пламя во мраке всходит по льдам,
 Глыбы топит ледяные,
 Вверх по скалам летит к небесам -
 Меркнут звезды золотые.

 <12 последних строк перечеркнуты.>
 В основе поэмы лежит летописный рассказ об ослеплении Василька
Ростиславовича, князя теребовльского, Давидом Игоревичем, князем
владимиро-волынским, в результате междоусобных раздоров после съезда
удельных князей в Любиче в 1097 г., на котором было заключено соглашение о
распределении уделов. Брат киевского великого князя Святополка Изяславовича,
Ярополк, был убит дружинником Нерядцем, бежавшим во владения
Ростиславовичей" Это навлекло на них подозрение в содействии убийству
Ярополка. В поэме князь Давид пользуется этим подозрением, чтобы погубить
Василька. Теребовль - город в Галицкой Руси, ныне Трембова. Мономах - князь
Владимир Всеволодович, в то время князь переяславльский, впоследствии
великий князь киевский. Червенские города - по городу Червену, в районе
Днестра. Тиун - боярский или княжеский слуга, часто несший административные
и судебные обязанности. Гридня, гридница - первоначально помещение для млад-
шей дружины князя; впоследствии - княжий покой. Сурна (зурна) - широко
распространенная на Ближнем Востоке особого устройства свирель, основной
инструмент восточного оркестра. Ферязь - древнерусская верхняя одежда с
длинными, суживающимися к запястью рукавами. Камчатная - сделанная из камки,
узорчатой цветной ткани. Гридни - младшая дружина древнерусских князей. Тур
- древняя порода быка, ныне вымершая. Буй-тур - обычное выражение в русской
народной поэзии (буй - смелый). Паволока - привозная дорогая ткань, особенно
бумажная и шелковая. Володарь, Рюрик - братья Василька. Туряк - воин из
дружины Давида. Вертеп - пещера. Кульмей - один из бояр Василька. Выдубич -
местность близ Киева, где, по преданию, выплывал сброшенный в Днепр во время
крещения Руси идол Перун. Перун (слав. миф.) - верховный бог, бог грома.
Стрибог (слав. миф.) - бог ветра, Велес (слав. миф.) - бог скотоводства.
Купала (слав. миф.) - бог плодородия. Калядо (слав. миф.) - бог мира. Ладо
(слав. миф.) - бог правды и любви. Даж-бог (слав. миф.) - бог солнца. Белбог
(слав. миф.) - бог добра. Чернобог (слав. миф.) - бог зла. Жупел - горящая
смола или сера. Поруб - яма со срубом, погреб. Несчастный твой отец -
Изяслав Ярославович, сын Ярослава I, князь киевский, дважды выгнанный
киевлянами и принужденный искать убежища то у поляков, то у немцев. Всеслав
- князь полоцкий Всеслав Брячеславович. Имеется в виду освобождение его из
темницы киевлянами, восставшими в 1068 г. против Изяслава. Всеслав был
провозглашен князем, а Изяслав бежал и вернулся в Киев лишь в следующем
году. Золотые ворота - сооружены в 1037 г. князем Ярославом. Василь, Лазарь
- воины из дружины Давида. Дмитр - конюх Давида. Сновид - конюх Святополка.
Торчин - торки, одно из тюркских племен; в XI-XII вв. часть их жила в
полуоседлом состоянии на левом берегу Днепра и впоследствии смешалась со
славянскими племенами. Белгород - ныне небольшое село на р. Ирпени.
Здвиженск - по-видимому, теперешняя Здвижка, быв. Радомысльского уезда.
Обаянный - очарованный.
 Зосима (стр. 124). Впервые - сб. 1922 г., стр. 51-53, по записи в тетр.
А, не вполне исправно. Запись - с поправками, возможно рукой О. Печ. по
тетр. А, л. 38-39 об., с исправлением несомненно ошибочной пунктуации,
меняющей смысл, в ст. 56-57. Датируется предположительно 1829-1830 гг.,
исходя из указанной в тетр. Б даты: 1829 под стихотворением
"Старица-пророчица"; оба стихотворения, так же как и три следующих,
относятся к одному, "новгородскому" циклу; с другой же стороны, в тетр. Б,
отосланной в Петербург в 1829 г., помещено из всего этого цикла лишь
стихотворение "Старица-пророчица", - это дает основание думать, что в 1829
г. было закончено только оно. В тетр. А первоначально:

 ст. 9 Вон из [чаши сильно] просится
 ст. 17 А заводят [слово - старшие]
 ст. 19-20 Кто на бога, кто на Новгород
 [Смело руку вознесет]
 ст. 39 На [гостей как смерть] указывал
 ст. 57-59 Запылали очи [вдохновением
 И чернец промолвил]

 Первоначальное заглавие: "Новогородское предание". В основе
стихотворения лежит легенда о видении игумена Соловецкого монастыря Зосимы
(ум. 1478). Бояре, на которых указывал Зосима на пиру, были обезглавлены по
приказу Ивана III в 1471 г. Святопись - житие святого. Борецкая Марфа (Марфа
Посадница) - вдова новгородского посадника Исаака Борецкого, стоявшего во
главе боярской партии, враждебной Москве. Вначале 1479 г. Марфа была по
приказу Ивана III заточена в монастырь. В декабристской поэзии образ Марфы
являлся одним из символов вольнолюбия, борьбы с тиранией. Брашна - яства,
пища. Святой Софии дом - Софийский собор; иногда употреблялось как синоним
Новгорода. Кто на бога, кто на Новгород. Поговорка новгородцев: "Кто против
бога и великого Новгорода" - неоднократно приводилась или перефразировалась
декабристами (Ф. Н. Глинкой, А. А. Бестужевым, М. Н. Муравьевым-Апостолом,
В. К. Кюхельбекером). См. по этом: С. С. Волк. Исторические взгляды
декабристов. М. - Л., 1958, стр. 328. Рамена - плечи. Белец - живущий в
монастыре и готовящийся к пострижению.
 Неведомая странница (стр. 127). Впервые - сб. 1922 г., стр. 49-50, по
тексту в тетр. А. В записи последняя строфа зачеркнута; первоначальные
заглавия: "София Целебница", "Новогородская изгнанница". Датируется
предположительно, на тех же основаниях, что и стихотворение "Зосима". В
тетр. А первоначально:

 ст. 8 Как сок целебный [льется] в душу путников
 ст. 17 В тумане с нею над главами [путников]
 ст. 22 Она [поет] и с неба слово тихое
 ст. 28 Уже [на землю] не слечу.

 В стихотворении идет речь о покорении Новгорода Иваном III в 1478 г.
Неведомая странница - св. София, покровительница Новгорода. Мой дом -
Софийский собор. Мои три дочери - Вера, Надежда, Любовь.
 Иоанн Преподобный (стр. 129). Печ. впервые по записи рукой П. А.
Муханова, вшитой в тетрадь с черновыми рукописями его прозаических
произведений (ЦГИАМ, ф. 1707, оп. 1, ед. хр. 2). Основания, по которым мы
считаем стихотворение принадлежащим О., следующие: а) известно, что в Чите и
в Петровском заводе многие декабристы, в том числе и П. А. Муханов,
записывали со слов О. его стихотворения; в частности, в тетр. А и Б ряд
стихотворений записан именно П. А. Мухановым, причем часть поправок сделана
рукой О., а часть - другими декабристами; б) поправки и последние 20 строк в
записи этого стихотворения очень схожи по почерку с частью поправок в тетр.
А; в) поскольку записан черновой текст, ясно, что стихотворение создано в
Сибири; г) никому из находившихся в Чите и Петровском заводе вместе с П. А.
Мухановым декабристов, кроме О., стихотворение, конечно, принадлежать не
может; д) самим П. А. Мухановым написан был ряд очерков и рассказов; однако
никаких сведений о его стихотворных произведениях до нас не дошло, если не
считать нескольких совершенно элементарных "хоров" в раннем либретто
комической оперы А. А. Алябьева "Лунная ночь, или Домовые" (1822), притом
написанном вместе с П. Араповым. Единственное упоминание в литературе о
сохранившихся будто бы набросках стихотворений Муханова (см. М. К.
Азадовский, цит. статья, стр. 700) основано лишь на том, что в описании
бумаг А. А. Сиверса (ЦГИАМ, ф. 1069), среди которых ранее находились также и
бумаги П. А. Муханова, одна из тетрадей называлась "Тетрадью стихотворений
Муханова" (ср. примечание к стихотворению "Дифирамб"); е) стилистически
стихотворение отличается теми чертами в трактовке исторической темы, которые
характерны именно для О. (см. вступительную статью); ж) по содержанию и
идейному смыслу стихотворение примыкает к так называемому "новгородскому"
циклу О. и непосредственно предшествует стихотворению "Кутья". Поэтому и
датировать его следует - как и весь "новгородский" цикл 1829 или 1830 гг. В
рукописи первоначально:

 ст. 7 Когда вздохнет по казням Новгород?

 В стихотворении (как и в "Кутье") имеются в виду массовые казни 1570 г.
в Новгороде. В основе стихотворения лежит, возможно, упоминание в
"Истории..." H. M. Карамзина о нищем старце Иоанне Жгальцо, который "один с
молитвою предавал мертвых земле в сие ужасное время" (см. H. M. Карамзин.
История государства Российского, кн. 3. СПб., 1845, стлб. 89).
 Кутья (стр. 133). Впервые - сб. 1922 г., стр. 148, по записи в тетр. А.
Запись с более поздними поправками, частично, возможно, рукой О. В тетр. А
первоначально:

 между ст. 11-12 [Камень на сердце лежит, Не светло им на душе]
 ст. 20 [Все запели] песнь отходную
 ст. 25 В небе тихо плачет София
 Над строкой: молит

 Датируется предположительно, на тех же основаниях, что и стихотворения
"Зосима" и "Неведомая странница". В стихотворении имеются в виду массовые
казни 1570 г. в Новгороде.
 Отрывок (стр. 134). Впервые - сб. 1922 г., стр. 45, по записи в тетр.
А. Подзаголовок и незначительные поправки в тетр. А - возможно, рукой О.
Это, очевидно, отрывок из незаконченной или не дошедшей до нас поэмы,
примыкавшей по теме к "новгородскому" циклу; поэтому датируется
предположительно, на тех же основаниях, что и предыдущие стихотворения. В
тетр. А первоначально:

 ст. 8 Средь воплей, крика и смятенья
 ст. 10 И с оскорбительным [презреньем]

 В отрывке имеется в виду эпизод, относящийся к 1510 г., когда, по
приказу вел. кн. Василия Ивановича, дьяк Третьяк Далматов объявил
псковитянам: "Чтобы у вас веча не было, да и колокол бы вечной сняли"
(Псковские летописи, вып. 2. М., 1955, стр 255). Послы Пскова. В январе 1510
г. вел. кн. задержал в Новгороде представителей Пскова, прибывших к нему с
жалобами на наместника Репню-Оболенского. Степени - ступени, возвышенное
место, с которого обращались к народу на вече.
 "Что за кочевья чернеются..." (стр. 135). Впервые - сб. 1922 г., стр.
78-79, по записи М. А. Бестужева, под заглавием: "Стихи на переход наш от
Ч... в П..." , с ошибкой в ст. 12. Печ. по тексту М. А. Бестужева (ИРЛИ, ф.
604, ед. хр. 6/5575, л. 206 об.), за исключением ст. 33, где очевидна
описка: "Спите, рабыни угрюмые". Конъектура, принятая нами, предложена В. Г.
Базановым (изд. 1954 г., стр. 39). Переход декабристов из Читинского острога
в Петровский завод состоялся в августе 1830 г. Описание этого перехода дано
в воспоминаниях Басаргина, Беляева, Завалишина, Лорера, Розена, Якушкина, в
дневниках Штейнгеля и М. А. Бестужева, в письмах Розена и Фаленберга,
Длительное путешествие пешком и на подводах, дневки и ночевки в степи,
общение с бурятами, встречи с населением - все подымало дух декабристов.
Перед самым Петровским заводом до них дошли известия о революции во Франции.
 "На грозном приступе, в пылу кровавой битвы..." (стр. 137). Впервые -
РБ, 1859, № 13, стр. 3-4, под заглавием "На смерть П. П. Ко..." Текст этот
подтверждается списком в собрании бумаг Нарышкиных и Коновницыных (БЛ, М.
5827/10). Почти тождественны списки Н. И. Лорера (БЛ, ОР, № 59/16 и М. 6065
б) и неизвестной рукой (ЦГАЛИ, ф. 368, оп. 1, ед. хр. 6). Фамилия П. П.
Коновницына расшифрована в ССД, стр. 40. В РБ дата: 1832, на списке БЛ:
1830. Коновницын Петр Петрович (1802-1830) - член Северного общества. 14
декабря 1825 г. ездил вместе с О. подымать лейб-гренадерский полк. Был
разжалован в рядовые, служил в Семипалатинске и на Кавказе. В 1828 г. ему
было возвращено офицерское звание. После кратковременного разрешенного ему
свидания с матерью умер во Владикавказе от холеры. Об узнице далекой - о
сестре П. П. Коновницына, Елизавете Петровне (1801-1864), жене декабриста M.
M. Нарышкина, последовавшей за мужем в Сибирь и на Кавказ. И с третьим
именем потух. Думаем, что имеется в виду младший брат П. П. Коновницына,
Иван Петрович, также принявший участие в восстании 14 декабря.
 Славянские девы (стр. 138). Впервые - РБ, 1859, № 16, стр. 10. Печ. по
списку И. И. Пущина (ЦГАЛИ, ф. 392, ед. хр. 6). Печатаемому тексту
тождественны (в том числе и по пунктуации, что в данном случае имеет
существенное смысловое значение) другой, более ранний список И. И. Пущина
(ЦГИАМ, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 248) и один из списков, сохранившихся в
секретном архиве III Отделения (ЦГИАМ, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 2234);
незначительные отличия - в другом списке в секретном архиве III Отделения.
Более существенно разночтение, отражающее, очезидно, бытование песни в
декабристской среде после известия о польской революции:

 ст. 34 Радостно песню свободы запой!

 (в публикации Н. Н. Гербеля - ССД, стр. 42, и в изд. 1883 г. по списку
С. В. Максимова). Возможно, впрочем, что это вариант, принадлежащий и самому
О., так как мы находим его и в записи М. А. Бестужева (ИРЛИ, ф. 604, ед. хр.
6/5575, л. 203 об.- 204). Датируется на основании письма М. И.
Муравьева-Апостола к А. П. Сазонович 1877 г. (Отдел письменных источников
Государственного Исторического музея, В 8/5. 68560/1335, № 35). Та же дата
в списках III Отделения. Помимо того, ст. 2-3 могли быть написаны, думаем,
только до известия о польской революции. Среди декабристов "Славянские девы"
пользовались особой популярностью. И. И. Пущин называл стихотворение
"отголоском нашей мечты, может быть несбыточной" (ЦГАЛИ, ф. 392, ед. хр. 6).
В десятилетнюю годовщину восстания декабристов, в 1835 г., стихотворение
было положено на музыку Ф. Ф. Вадковским и стало одной из любимых песен
декабристов в Петровском заводе (см. воспоминания М. А. Бестужева, Д. И.
Завалишина и наше сообщение с воспроизведением музыки Ф. Ф. Вадковского -
ЛН, № 60, кн. 1. М., 1956, стр. 264-270).
 Два образа (стр. 140). Впервые - РБ, 1859, № 14, стр. 2-4, с датой:
1832. Список под тем же заглавием, рукой Н. И. Лорера, в его альбоме 1866
г., подаренном А. А. Капнист (повторено в писарских копиях, в прибавлениях к
"Запискам" Н. И. Лорера). Заглавие "Два образа" упоминает и А. Е. Розен в
письме к М. А. Назимову (ИРЛИ, PI, on. 24, ед. хр. 49, л. 108 и 111-111
об.). В примечаниях к этому стихотворению Н. И. Лорер дважды утверждает, что
оно написано в Чите, под впечатлением известия о смерти А. С. Грибоедова и
датирует его 1830 г. Кого имел в виду О. под вторым образом, остается
неустановленным; неясно это было, очевидно, и его друзьям; так, желая
объяснить стихотворение, Н. И. Лорер ошибочно указал, что О. тогда же
получил известие о смерти матери (скончалась в октябре 1820 г.!). Можно
думать, что О. имел в виду неизвестную нам любимую женщину, - А. Е. Розен
разъяснял в упомянутом письме к М. А. Назимову стихотворение следующими
словами: "Любовь и Правда".
 "Недвижимы, как мертвые в гробах..." (стр. 142). Впервые - сб. "Русская
потаенная литература XIX столетия". Лондон, 1861, стр. 423, под заглавием:
"При известии о польской революции", с датой: 1831. Авторство О.
подвергалось иногда сомнению; даже И. А. Кубасов в сб. 1922 г. поместил
стихотворение в числе приписываемых, хотя и обнаружил запись рукой М. А.
Бестужева (ИРЛИ, ф. 604, ед. хр. 6/5575, л. 201-201 об.) среди записей
других стихотворений О.; однако в изд. 1934 г. оно помещено в основном
корпусе. Аналогичный текст - в тетради стихотворений О., принадлежавшей П.
А. Муханову (ЦГИАМ, ф. 1707, оп. 1, ед. хр. 3). С пометой: 13 июля. В записи
М. А. Бестужева озаглавлено: "Стихи, писанные при известии о польской
революции". И в шуме битв поет за упокой и т. д. В Варшаве была отслужена
панихида по казненным декабристам. Пять жертв - пятеро казненных
декабристов. Пускай утешит мирная кутья - стихотворение написано в годовщину
казни декабристов.
 "По дороге столбовой..." (стр. 144). Впервые - РБ, 1859, № 14, стр.
4-5, под заглавием: "Далекий путь". Несколько иные тексты в ССД, стр. 37-38
(видимо, по списку А. Ф. Бриггена) и в изд. 1883 г., стр. 87, по списку С.
В. Максимова, под заглавием: "На приезд в Сибирь к жениху". Печ. по записи
М. А. Бестужева, сделанной в Петровском заводе (ИРЛИ, ф. 604, ед. хр. 5575,
л. 201 об.). Разночтения в списках и в печатных текстах:

 ст. 3 Что не парень молодой
 ст. 4 Белым снегом опушается
 ст. 5 Нет, то ласточка летит.
 ст. 17 Сердце горю суждено
 ст. 26 В думе молвит красна девица
 В душе молвит красна девица
 Мыслит - молвит красна девица.

 Заглавие "Далекий путь" - также в списке Н. И. Лооера (БЛ, ОР, № 
59/16) и упоминается в письмах А. Е. Розена к М. А. Назимову. Стихотворение
посвящено Камилле Петровне Ле-Дантю (1803-1839), приехавшей в Петровский
завод, чтобы выйти замуж за декабриста В. П. Ивашева. В РБ дата: 1832.
Датируется временем приезда К. П. Ле-Дантю (1831). Та же дата в ССД и на
втором списке Н. И. Лорера (писарской рукой - БЛ. М. 60516).
 Сен-Бернар (стр. 146). Впервые - "Современник", 1838, т. 10, стр.
167-169, с подписью: А. О. Впервые под именем О., по другому и, видимо,
неисправному списку - 03, 1844, № 1, стр. 3-4. В ССД, стр. 28-30, - с
разночтениями. Печ. по тетр. Розена (в изд. 1883 г. - ряд опечаток).
Разночтения в печатных текстах:

 ст. 2 Стоят, теряясь в облаках
 ст. 17 В очах покойный взор горит
 ст. 26 Ниспала и закрыла дол
 ст. 45 Мрачится Сен-Бернар, одеян бурной мглою
 ст. 53 Я узнаю тебя, мой чудный победитель
 ст. 59-60 Вождей разбив, не победил народа
 И грозный поворот фортуны испытал

 В изд. 1883 г. датировано 1831 г. Сен-Бернар. Имеется в виду Большой
Сен-Бернар, горный перевал в Альпах, который Наполеон перешел 16-21 мая 1800
г. с 30-тысячной армией. На огненном питомце Нила - на арабском коне.
Маренго - селение в северной Италии; переход Наполеона через Альпы
завершился победой 14 июня 1800 г. над австрийскими войсками у Маренго.
Победа Наполеона при Маренго способствовала достижению им диктаторской
власти. Маренго стало как бы символом славы и могущества Наполеона. Аннибал
(Ганнибал, 247-183 до н. э.) - карфагенский полководец, тщетно боровшийся с
Римом. В полночной мгле, в снегах и т. д. - памятник Петру I работы М.
Фальконе; здесь - как символ могущества русского народа, сокрушившего
Наполеона.
 Дифирамб (стр. 149). Печ. впервые по записи рукой П. А. Муханова в
тетради из его бумаг. Тетрадь эта находилась ранее в бумагах А. А. Сиверса
(ЦГИАМ, ф. 1068) и называлась "Тетрадью стихотворений П. А. Муханова". В ней
записаны стихотворения: "Недвижимы, как мертвые в гробах...", "Дифирамб",
"Венера небесная" и "Два духа", все - без указания автора. В тетрадь вшиты
также записанные неизвестным почерком и на другой бумаге черновики трех
совершенно ученических стихотворных набросков. Ныне тетрадь эта находится в
собрании П. А. Муханова и носит название "Тетрадь списков рукой П. А.
Муханова" (ЦГИАМ, ф. 1707, оп. 1, № 3). Запись "Дифирамба" - на л. 2-4, с
рядом поправок. Основания, по которым мы считаем стихотворение принадлежащим
О., следующие: а) как уже указывалось в примечании к стихотворению "Иоанн
Преподобный", сведения о каких-либо стихотворных произведениях П. А.
Муханова вообще отсутствуют, а стихи О. Муханов на каторге записывал
неоднократно; б) хотя по содержанию стихотворение и весьма далеко от того,
что рассказывал Д. И. Завалишин о стихотворении О., названном км "Дифирамб
на наводнение" (см. вступит, заметку к примечаниям), но это совпадение
названий не может быть вовсе оставлено без внимания; в) стихотворение
находится в тетради рядом с несомненно принадлежащими О. стихотворениями
"Венера небесная" и "Недвижимы, как мертвые в гробах...", записанными также
без имени автора, причем первое - начерно; г) ничего, кроме этих
произведений и стихотворения "Два духа", в тетради не было записано; д) по
отдельным мотивам и стилю стихотворение очень сходно со стихотворением О.
"Сен-Бернар". Стихотворение автором не было закончено. В рукописи
первоначально:

 ст. 17 Твой бесконечный труп лежит передо мною
 ст. 63 И вот, настала тишина
 ст. 70 Там умер бурный глас иного Исполина
 ст. 87 Вокруг пустынных скал бушует океан

 Датируем приблизительно, исходя из сходства со стихотворением
"Сен-Бернар" и из того, что после января 1833 г. О. и П. А. Муханов больше
не встречались. Написано, вероятно, в связи с десятилетием смерти Наполеона
(1831). Он своего не понял назначенья И власть гранитную воздвигнул на
песке. Эти слова о Наполеоне почти полностью совпадают с аналогичной оценкой
его исторического значения в записках декабриста А. В. Поджио: "Наполеон...
не понял своего назначения и пал, как падают и все строители на песке"
("Записки декабриста". М.-Л., 1930, стр. 47).
 Венера небесная (стр. 153). Впервые - ЛН, № 60, кн. 1. М., 1956, стр.
236-238, в нашем сообщении, по списку из архива Якушкиных (ЦГИАМ, ф. 279,
оп. 1, ед. хр. 1048, л. 3 об. - 4 об.), находящемуся среди списков других
стихотворений О. Принадлежность этого стихотворения О. доказывается тем, что
ст. 59 ("Долго следил я эфирную поступь"), да и все содержание стихотворения
в точности соответствует воспоминанию Н. П. Огарева об одной из его встреч с
О.: "Мы пошли в лес... Одоевский говорил свои стихи... Это был рассказ о
видении какого-то светлого женского образа, который перед ним явился в
прозрачной мгле и медленно скрылся.

 Долго следил я эфирную поступь...

 Он окончил..." (Н. П. Огарев. Кавказские воды. Избранные
социально-политические и философские произведения, т. 1. М., 1952, стр.
406). Помимо того, в бумагах П. А. Муханова (ЦГИАМ, ф. 1707, оп. 1, ед. хр.
3; ранее - ф. 1068, оп. 1, д. 721) находится незаконченный текст
стихотворения, писанный П. А. Мухановым, с поправками, возможно, рукой О.
Приводим этот текст без первоначальных и зачеркнутых вариантов:

 Клубится чернь: восторгом безотчетным
 Пылает взор безмысленных очей,
 Из уст в уста за словом мимолетным
 Проходит гул неявственных речей
 Пройдет, и вновь восторг оцепенелый
 Сомкнет толпы шумливые уста...
 Венеры лик, как пена, ярко-белый,
 Стоял перед народом... Красота
 Лица и стана каждая черта
 Пленяли взор округлостью живою.
 Вокруг толпа теснилась за толпою
 И жаждала очами осязать
 Бессмертный образ, созданный искусством,
 И с трепетным, благоговейным чувством
 Подножие дыханьем лобызать.
 Никто на ложе грубых наслаждений
 Не лобызал подобной красоты.
 Но негою горевшие черты,
 Но спелый плод высоких упражнений,
 Прекрасный труд искусного резца
 Не восхищал изящным изваяньем
 Среди толпы стоявшего певца.
 Мгновенно весь народ с негодованьем
 Заметил взор певца - холодный взор;
 Вглянулась чернь, и вырвался укор
 Из уст толпы. Она заколебалась.
 "Он каменный! - воскликнула она, -
 Завистник он!" - и за волной волна
 Теснее вкруг любимца муз стекалась.
 "Ты богохульник..." - все взгремели. "...Нет", -
 Сказал певец... И струны золотые
 Уже дрожат на лире, и в ответ
 Текут слова, младенчески простые:
 "Юный я близ Ид бродил,
 И, усталый, сладко заснул
 <Под> лаврового сенью.
 Мне <при>снилась... трепетный, я
 Проб<удился>... Весь я пылал
 поверить виденью.
 Удалялся образ живой.
 Стан я видел... Поступь узнал,
 Стан Венеры небесной;
 Как златились волны волос
 И вились по снежным плечам,
 Полным жизни небесной!
 И с тех пор земные красы
 Не пленяют взоров моих,
 Весь я полон богини.
 Сам я в голос робкой струны
 Не могу вдохнуть божества.
 Но я полон богини.

 Датируется предположительно, исходя из того, что после отъезда из
Петровского завода, в январе 1833 г., О. и П. А. Муханов больше не
встречались. Венера небесная (ант. миф.) - олицетворение чистой и
целомудренной любви, в противоположность любви земной, чувственной. Дионея
(ант. миф.) - нимфа, дочь Океана и Фетиды, родившая от Юпитера Венеру.
Одновременно имя Дионеи прилагалось и к Венере. Пелей (ант. миф.) - отец
Ахилла, муж морской богини Фетиды. Цинтия (ант. миф.) - одно из имен
Артемиды как богини луны.
 Два духа (стр. 155). Печ. впервые по записи рукой П. А. Муханова в
тетради из его бумаг, л. 9-11 (см. примечание к стихотворению "Дифирамб"). В
записи ряд поправок - возможно, рукой О. Основания, по которым мы считаем
стихотворение принадлежащим О., частично те же, что и для стихотворения
"Дифирамб"; кроме того, по фразеологии стихотворение очень напоминает такие
произведения О., как "Зачем ночная тишина...", "Венера небесная", "Два
образа", "Как я давно поэзию оставил!.." К последнему оно близко и по
идейному смыслу. Датируется предположительно по месту в тетради П. А.
Муханова - рядом с "Венерой небесной", "Дифирамбом", "Недвижимы, как мертвые
в гробах...", а также исходя из того, что после отъезда на поселение в
январе 1833 г. О. и П. А. Муханов больше не встречались. Кроме того, в
стихотворении можно обнаружить следы чтения поэмы В. И. Соколовского
"Мироздание" (ценз. разр. - май 1832).
 "Сначала он полком командовал гусарским..." (стр. 159). Впервые -
"Литературный вестник", 1904, т. 8, стр. 203, публикация П. Е. Щеголева по
письму Д. И. Завалишина, где он писал: "Я думаю, что, за исключением меня,
И. И. Пущина, П. С. Бобрищева-Пушкина и разве двух, трех из наших товарищей,
едва ли кого пощадили его <О.> эпиграммы" ("Литературный вестник", 1904, т.
8, стр. 204). В изд. 1883 г. в примечаниях были приведены строки из письма
С. В. Максимова к Г. П. Данилевскому: "Арт. Зах. Муравьев, задавшись мыслью
записывать -все высказанное и написанное поэтом в заточении в Чите и
Петровске, собрал целую тетрадь, где экспромты считаются десятками. Где эта
тетрадь - неизвестно, но она памятна многим из товарищей. В нее старательно
и четко записывалось все, что вылетало из уст поэта. Если долгое время не
пополнялась тетрадь новым и свежим материалом, Арт. Зах. простодушно докучал
поэту, и раз со стороны последнего вызвал за то характерный экспромт в
четырех стихах, обрисовавший прошедшее и настоящее А. З. Муравьева". Текст
этого экспромта в изд. 1883 г. отсутствует; можно думать, что это и есть
эпиграмма, приведенная Завалишиным. Датировать ее следует, очевидно, годами
заключения в Петровском заводе. Муравьев Артамон Захарович (1794-1846) -
полковник, командир Ахтырского полка, член Союза Благоденствия и Южного
общества.
 Колыбельная песнь (стр. 160). Впервые - изд. 1883г., по автографу О.,
принадлежавшему А. Е. Розену (см. PC, 1870, т. 2, стр. 527), без последних
18 строк, запрещенных цензурой. Печ. по тетр. Розена, л. 9 об. - 10. Как
указывал цензор, в последних строках "декабрист Рылеев представляется
ангелом-хранителем младенца и... советуется этому младенцу идти по его
стопам" (Дело СПб. цензурного комитета 1881 г. - ЦГИАЛ, ф. 277, оп. 3, д. № 
85, л. 4). Строки эти впервые опубликованы по цензурному делу Л. С.
Любимовым ("Литературная мысль", 192а, альм. 2, стр. 235-236). Разночтение в
списке из цензурного дела:

 ст. 38-39 Благословит на жизнь, а не на смерть свою,
 И только жизнь в завет тебе оставит

 Дата в тетр. " Розена. Атий - сокращенное имя второго сына А. Е.
Розена, Кондратия, родившегося 5 апреля 1831 г. в Петровском заводе. Вкруг
выи синий пламень вьется. Речь идет о гибели К. Ф. Рылеева на виселице.
 Мой непробудный сон (стр. 162). Впервые - PC, 1870, № 1, стр. 74 (1-е
изд.), по списку М. А. Назимова. Текст подтверждается тетр. Розена, л. 7 об.
В изд. 1883 г. дата: 1827, в тетр. Розена: 1833. Тельма. К кому обращено
стихотворение - остается неизвестным.
 "Тебя уж нет, но я тобою..." (стр. 163). Впервые - ОЗ, 1841, № 8, стр.
159, под заглавием: "Матери" и с подписью: А-ий. Впервые под именем О. -
ССД, стр. 27. В другой редакции - PC, 1870, № 1, стр. 74 (1-е изд.), под
заглавием: "К отлетевшей", по списку М. А. Назимова (ИРЛИ, ф. 217, оп. 2, № 
1873). Текст Назимова подтверждается тетр. Розена, л. 7-7 об., поэтому печ.
по PC. Разночтения в ОЗ:

 ст. 11 На землю ту, где крест я дружно
 ст. 13-16 И на земле, блеснув слезою,
 Взовьемся вновь, Туда, где вечною зарею
 Горит любовь.

 В изд. 1883 г. с указанием: "В Читинском остроге в 1828 году". В тетр.
Розена датировано: Ишим. 1835.
 "Из детских всех воспоминаний..." (стр. 164). Впервые - PC, 1870, № 2,
стр. 156 (1-е изд.), по списку М. А. Назимова, под заглавием: "Липа". В изд.
1883 г. дата: 1832. В тетр. Розена датировано: Ишим, 1835.
 "Как недвижимы волны гор..." (стр. 165). Впервые - ОЗ, 1841, № 7, стр.
154-155, под заглавием: "Отцу", с подписью: А-ий. Впервые под именем О. -
ССД, стр. 25-27. Печ. по изд. 1883 г. Сохранилось в наибольшем числе списков
и неоднократно воспроизводилось с разночтениями. Один из списков -
писарский, с подписью и пометой о дате и месте написания и с надписью
неизвестной рукой: "Собственноручная подпись и помета". Хотя подпись для О.
необычна, однако она похожа на его подпись в прошении на имя Николая I (1833
г.). Кроме того, существенно, что список находится в альбоме Е. Делер,
подаренном ей П. А. Вяземским и принадлежавшем до этого В. А. Жуковскому.
Поэтому мы можем рассматривать список как авторизованный. Текст его
совершенно тождествен с текстами тетр. Розена и изд. 1883 г., что лишний раз
подтверждает авторитетность розеновских списков. Разночтения в других
списках и в воспроизведениях в печати:

 ст. 2 Обнявших тесный мой обзор
 ст. 7 Всю жизнь... Остаток прежних сил
 ст. 13 Проснется ль темный свод небес
 Займется ль темный свод небес
 Зажжется ль дальний свод небес
 ст. 14 И загорится ль дальний лес
 Заговорит ли темный лес
 ст. 15 И золотой зашепчет колос
 ст. 20-21 Пыль чуждую с усталых ног
 Стряхнет твой первенец-изгнанник
 ст. 31 Меня в чужбину вихрь умчал
 Меня судьбины вихрь умчал
 ст. 37 С тех пор, засветит ли заря
 ст. 39 И вот к нему мое моленье
 ст. 42 Побыть, вздохнуть одно мгновенье
 ст. 43 О, вознеси мой утлый челн
 ст. 48 Не поминай ты в царстве славы
 Не вспомяни во царстве славы

 В различных списках и публикациях озаглавлено: "Отцу", "К отцу", "Песнь
к отцу", "Послание к отцу". А. Е. Розен писал, будто О. был обязан этому
стихотворению своим переводом на Кавказ: якобы из III Отделения, куда
направлялась вся корреспонденция декабристов, это стихотворение было
передано Николаю "и так понравилось ему по выраженным чувствам любви сына к
отцу, а может быть и за поэтическое выражение или сожаление о прошлом, что
приказал тотчас освободить Одоевского от вечного поселения в Сибири и
перевести его рядовым на Кавказ. Одни укоряли Одоевского за такую выходку,
другие извиняли его тем, что поэту все дозволяется: и кадить, и льстить, и
проклинать, и благословлять - лишь бы отборными музыкальными стихами... Поэт
сам смотрел на эти стихи как на единственную пилу, которой он мог перепилить
железную решетку своей темницы и выйти на волю". (А. Е. Розен. Записки
декабриста, стр. 243). Однако распоряжение о переводе О. на Кавказ было дано
в июне 1837 г. после его специального ходатайства, дошедшего до нас в
подлиннике. Одновременно с О. были переведены на Кавказ и другие декабристы.
Да в этом стихотворении и нет вовсе таких признаков раскаяния, которые могли
бы "тронуть" Николая, в свое время считавшего О. одним из опаснейших
заговорщиков и достаточно проявившего свою мстительность по отношению к
"друзьям 14-го декабря", как он называл декабристов. Возможно, конечно, что
последние две строфы были добавлены О., поскольку его отец рассчитывал
воспользоваться этим стихотворением при ходатайстве о переводе сына из Елани
в Ишим. Но перевод этот был разрешен, лишь когда за хлопоты взялся на правах
родственника И. Ф. Паскевич, который раньше ничего не делал для облегчения
участи О., несмотря на упорные просьбы А. С. Грибоедова. Характерно, что при
подготовке изд. 1883 г. цензурой не была пропущена следующая фраза из
биографического очерка, написанного А. Е. Розеном: "Одоевский до> конца
своей жизни твердо держался благих убеждений своих; " если в каком-нибудь из
его стихотворений проглядывает шаткость стремлений, то надобно вспомнить,
что в самых гармонических стихах встречается отступление от правил, где оно
послужило единственным средством его освобождения из неволи; о таком условии
был он предупрежден и отцом своим, и другом, и недругом". Цензор заметил при
этом, что, "без сомнения", издатель намекает на стихотворение "Послание к
отцу" (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 3, д. № 85,л. 3 об.).
 А. М. Янушкевичу, разделившему со мною ветку кипарисовую с могилы Лауры
(стр. 167). Впервые - ОЗ, 1844, № 5, стр. 146, под заглавием: "Я-чу,
который подарил автору ветку с могилы Лауры в Авиньоне", с подписью: А.
Од-ий. Впервые под полным именем О. - РБ, 1859, № 15, стр. 3. Печ. по изд.
1883 г., текст которого подтверждается записью в альбоме Н. И. Лорера,
подаренном А. А. Капнист (БЛ, ОР, № 59/16). В "Записках" Н. И. Лорера -
явная ошибка переписчика. Неоднократно воспроизводилось в печати по разным
спискам. Разночтения, в печатных текстах:

 ст. 7 И где же встретил я тебя, изгнанника
 ст. 8 В степях, в стране снегов и туч

 Печаталось иногда как посвященное И. Д. Якушкину. Посвящение А. М.
Янушкевичу, заглавие и дата в "Записках" Н. И. Лорера и в изд. 1883 г.
Янушкевич Адольф Михайлович (1803-1857) был арестован в 1832 г. за участие в
Польском Патриотическом обществе и сослан на поселение в Сибирь. В 1836 г.
встретился и подружился с О. Авиньон - город в южной Франции, где находится
могила Лауры, возлюбленной знаменитого итальянского поэта Петрарки.
Воклюзский ключ - источник близ Авиньона, воспетый* Петраркой.
 "Ты знаешь их, кого я так любил..." (стр. 168). Впервые - сб. "Вчера и
сегодня", ч. 1. СПб., 1845, стр. 68, с подписью: А. Од-ий. Впервые под
полным именем О. - ССД, стр. 4344. В изд. 1883 г. заглавие: "Ему же <А. М.
Янушкевичу>, передавшему привет от курганских товарищей", дата: 3 октября
1836 г.;. в списке Н. И. Лорера (БЛ, ОР, № 59/16) без заглавия, та же дата.
Иногда печаталось под заглавием: "Приезжему из Кургана", В Кургане были
поселены несколько бывших соузников О. по Петровской тюрьме, которых он не
видел со дня перевода на поселение.
 "Пусть нежной думой - жизни цветом..." (стр. 169). Впервые - изд. 1883
г., стр. 46, по списку А. Е. Розена, под заглавием: "В альбом", с изменением
в последнем стихе, очевидно сделанным Г. П. Данилевским. Печ. по
тождественным текстам тетр. Розена и альбома Н. И. Лорера, подаренного А. А.
Капнист. Н. И. Лорер открыл свой альбом этим стихотворением, надписав над
ним: "Александре Алексеевне Капнист" и выставив дату: "Ноябрь 27 1866 г.".
Исходя из этого, И. С. Зильберштейн, опубликовавший впервые исправный текст,
считает автором стихотворения Н. И. Лорера (см. ЛН, № 59, кн. 1. М., 1956,
стр. 172-173). Однако тетр. Розена, в которой находится это стихотворение,
была передана М. И. Семевскому в 1870 г. Трудно предположить, что меньше чем
через четыре года А. Е. Розен мог бы допустить подобную ошибку.. Ясно, что
Н. И. Лорер использовал стихотворение О., список которого им был получен,
вероятно, от Розена. Датировано в тетр. Розена.
 "Как я давно поэзию оставил!.." (стр. 170). Впервые - изд. 1883 г.,
стр. 115-117, под заглавием: "Поэзия", по списку из архива Вяземских. Печ.
сводный текст по тому же списку и записи, сохранившейся в архиве Якушкиных,
под заглавием: "Послание к Е..." (ЦГИАМ, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 1048).
Список - писарский, запись - неизвестной рукой, оба без указания имени О.
Авторство О. обосновывается тем, что находятся они рядом с другими
стихотворениями О. или приписывавшимися ему. Хотя текст в архиве Вяземских,
очевидно, более поздний (в тексте из архива Якушкиных нет ряда строк), нэ
это - неисправная копия; поэтому, печатая стихотворение в основном по списку
из архива Вяземских, мы в местах явных ошибок восстанавливаем текст по
записи из архива Якушкиных (ст. 7-8, 34, 57, 59). Приводим остальные
разночтения в этой записи:

 ст. 3-4 Все радости, усладу горьких дней,
 Когда вдали от мира мир я славил
 ст. 6 Господних дел, грядущих к тайной цели
 ст. 10 И от души его благодарил
 ст. 30 Ты, ты была мой ангел-утешитель
 ст. 31 Пусть раб сует, столиц животный житель
 ст. 41-51 Ты не ему ниспослана в отраду!
 Он чужд тебе! Свидетель Корион,
 Что и за рифмой как ни вьется он,
 Но нанизать и двух не может сряду;
 Бегут, скользят жемчужины из рук
 И нить в руке нагая остается.
 Он ловит их; но вдохновенный звук,
 Ответный звук на звук не отзовется.
 Потом, в сердцах, уверил нас Протей,
 Что мир давно свершил по музам тризны
 ст. 65 Когда, шутя, прозаик лепит воск
 ст. 67-69 Что вздумает, то лепит; модный лоск
 На ровный пол, как на паркет, наводит -
 Поэт горит! пылая, из горнил

 Обычно считается, что стихотворение написано на Кавказе - на основании
стиха "Когда в снегах пустынных мир я славил", понимаемого как воспоминание
о Сибири. Поскольку, однако, оба списка находятся среди произведений,
написанных в Сибири; поскольку незаконченный текст едва ли мог бы
сохраниться в архиве Якушкиных, если бы стихотворение писалось на Кавказе;
поскольку именно в 1833 - начале 1836 гг., во время поселения в Елани, О.,
очевидно, почти не писал стихов ("Как я давно поэзию оставил!..") - по
крайней мере, до нас дошло лишь одно стихотворение этих лет, послание к
отцу, да и то 1836 г.; поскольку, наконец, из письма О. к В. И. Ланской от
17 июля 1836 г. (РА, 1885, кн. 1, стр. 130) видно, что до середины 1836 г.
О. еще не читал Менцеля, - естественнее всего датировать стихотворение
концом 1836 - началом 1837 гг. О "снегах пустынных" О. мог, понятно, писать
и в Сибири. Да и само содержание стихотворения говорит о том же: это отклик
на злободневные вопросы литературной жизни 1834-1836 гг. В тексте из архива
Якушкиных есть даже конкретное указание на "Библиотеку для чтения" 1835 г.
(см. ниже о "Корионе"). Замечание И. А. Кубасова о влиянии на стихотворение
статьи К. Н. Батюшкова "Нечто о поэте и поэзии" верно только в отношении ст.
69-70. Протей (греч. миф.) - одно из морских божеств, обладавшее даром
перевоплощения; имя это стало нарицательным для обозначения человека,
выступающего под разными личинами. В данном случае имеются в виду
многочисленные псевдонимы, под которыми выступал О. И. Сенковский
(1800-1858), критик, беллетрист и фельетонист, редактор "Библиотеки для
чтения". Брамбеус - наиболее известный псевдоним О. И. Сенковского. Святой
Руси приемыш благодарной - О. И. Сенковский был поляк и начал свою
литературную деятельность кате польский писатель и ученый. Менцель - О.
сравнивает Сенковского за реакционность, нападки на прогрессивную литературу
и за пристрастность с известным немецким писателем, критиком и историком
Вольфгангом Менцелем (1788-1873). В частности, нашим Менцелем О. называет
Сенковского за его декларативно-отрицательное отношение к современной
французской литературе. Однако, несмотря на неоднократные выпады, например
против Бальзака, Сенковский в то же время сам ему подражал (его же лживый
лоск). В оценке слога самого Сенковского (чуждый нам) О. солидарен с другими
литераторами-декабристами, например с Н. А. и М. А. Бестужевыми, писавшими
из Петровского завода о "французском построении фраз" Сенковского и
сочинении "самых слов не в духе русском". "Корион" - одна из ранних
стихотворных комедий Д. И. Фонвизина, переделка пьесы Ж. Б. Грессе "Сидней".
Комедия была очень небрежно напечатана по рукописи из бумаг В. А. Озерова в
"Библиотеке для чтения", 1835, т. 13, стр. 121-160. Считая, что рукопись
неполна, Сенковский, совместно с А. В. Тимофеевым, "для полноты действия и
вящего наслаждения читателей", приделал конец (как справедливо писал П. А.
Ефремов, "до того глупый, что совестно его перепечатывать". Д. И. Фонвизин.
Сочинения. СПб., 1866, стр. 667). Об авторстве Брамбеуса было сказано - в
примечании.
 "Как сладок первый день среди полей отчизны..." (стр. 173). Впервые -
PC, 1870, № 2, стр. 156-157 (1-е изд.), по списку М. А. Назимова, под
заглавием: "Река Усьма". В изд. 1883 г. напечатано не вполне исправно, под
заглавием: "Река Усьма или Усмань (по-татарски - красавица)". Печ. по PC,
так как список Назимова подтверждается текстом тетр. Розена, л. 8-8 об.
Датируется по указанию А. Е. Розена: "Во время проезда из Сибири в Грузию по
Тамбовской губернии, где Усьма впадает в Воронеж (1837 года)".
 "Куда несетесь вы, крылатые станицы?.." (стр. 174). Впервые - РБ, 1857,
№ 6, стр. 145, первые 13 строк, под заглавием: "С севера на юг", дата:
1838. Последние 4 строки впервые - в кн. А. Е. Розена "Записки декабриста"
(Лейпциг, 1870, стр. 331). Текст "Записок декабриста" подтверждается тетр.
Розена, л. 2 об., и автографом последних четырех строк (ИРЛИ, ф. 357, оп. 2,
№ 259). Печ. текст тетр. Розена. Разночтение в некоторых списках, в том
числе и самого же А. Е. Розена, в письме к А. Ф. Бриггену (ИРЛИ, ф. 582, IX,
л. 42):

 ст. 3 Где грают радостно могучие орлицы

 В изд. 1883 г. - под заглавием: "Экспромт" и с подзаголовком: "На пути
за несколько верст до Ставрополя, при виде стаи журавлей, летевших на юг к
Кавказу... "Приветствуй их!", - сказал М. А. Назимов, сидевший на повозке
рядом с А. И. Одоевским, и вот ответ (1837 года, в октябре)". Указание это
подтверждается М. А. Назимовым (PC, 1870, № 2, стр. 157), Е. П. и M. M.
Нарышкиными (в пометах на списках стихотворения в ЦГАЛИ) и самим А. Е.
Розеном в письме к А. Ф. Бриггену от 9 декабря 1837 г. ("Литературный
вестник", 1901, № 4, стр. 423). В своих же "Записках" А. Е. Розен указал,
что стихотворение написано, не доезжая Георгиевска. Последние четыре строки,
как неоднократно указывал А. Е. Розен, были добавлены в его записи О.
собственноручно в Пятигорске, в 1838 г. Но, вероятно, сочинены они О.
раньше, не позже начала декабря 1837 г., так как они отразились в
стихотворении М. Ю. Лермонтова "Спеша на север издалека..." Мирт - эмблема
любви. Кипарис - эмблема смерти. Чакал - шакал.
 Соловей и роза (стр. 176). Впервые - ОЗ, 1841, № 7, стр. 189, под
заглавием: "Роза и соловей", с подписью: А-ий. Впервые под полным именем О.
- ССД, стр. 30-31. Печ. по списку, помещенному в прибавлениях к "Запискам"
Н. И. Лорера (копия редакции РА - БЛ, М. 6051 б, л. 71 об.), где имеется
помета о дате и месте написания. Ср. также примечание М. В. Нечкиной к изд.
"Записок" Н. И. Лорера 1931 г., стр. 420. Разночтение в ст. 1:

 Что ты склонилась так печально?

 Стихотворение было переведено на грузинский язык А. Чавчавадзе, С.
Размадзе и Л. Исарлишвили.
 Моя Пери (стр. 177). Впервые - PC, 1870, № 1, стр. 73-74 (1-е изд.),
по списку М. А. Назимова. Печ. по тексту тетр. Розена, л. 7, идентичному
другому его списку (ИРЛИ, ф. 357, оп. 2, № 259). Датировано М. А. Назимовым
и А. Е. Розеном. Пери (персидск. миф.) - божественные женские существа.
Образ пери был распространен в русской поэзии начала XIX в. под влиянием Т.
Мура.
 Брак Грузии с Русским царством (стр. 178). Впервые - изд. 1883 г., по
неисправному списку из архива Вяземских (ЦГАЛИ, ф. 195, ед. хр. 5483). Печ.
и датируется по автографу с пометой М. М. Нарышкина (ЦГАЛИ, ф. 368, оп. 1,
ед. хр. 1, л. 6-7). Первоначальное заглавие: "Брак Грузии с Россией". А. Е.
Розен называл это стихотворение "Сочетание Грузии с Россией" (см. письмо к
М. А. Назимову - ИРЛИ, PI, оп. 24, ед. хр. 49, л. 108-109). А. В. Попов
считает, опираясь на слова А. Е. Розена: "Часто хаживал он <О.> на могилу
своего Грибоедова, воспел его память, воспел Грузию звучными стихами", что
это стихотворение посвящено памяти А. С. Грибоедова. "Для Одоевского, как и
для многих других декабристов, сосланных на Кавказ, брак Грибоедова и Нины,
дочери известного грузинского поэта и общественного деятеля А. Г.
Чавчавадзе, был символом нерушимой дружбы и братства русского и грузинского
народов. Одоевский, конечно, знал, что на Кавказе Грибоедова называли зятем
грузинского народа" (А. В. Попов. Одоевский на Кавказе. Материалы по
изучению Ставропольского края. Вып. 4, 1952, стр. 232). Предположение это,
на наш взгляд, мало обосновано. У А. Е. Розена речь идет, очевидно, о двух
разных стихотворениях. Идейный смысл стихотворения "Брак Грузии с Русским
царством" значительно шире. Анализ стихотворения (к сожалению, по весьма
неисправному тексту) см.: И. Л. Андроников. Лермонтов в Грузии в 1837 году.
М., 1955, стр. 106-108, и В. С. Шадури. Декабристская литература и
грузинская общественность. Тбилиси, 1958, стр. 336-338.
 "Я разлучился в колыбели..." (стр. 181). Впервые - изд. 1883 г., стр.
57-58, по автографу О., принадлежавшему А. Е. Розену (см. PC, 1870, т. 1,
стр. 527), под заглавием: "Песня, спетая Евгением <старшим сыном Розена> в
Пятигорске, 23-го июля 1838 года, в день ангела тетки его, Марьи Васильевны
Вольховской, рожденной Малиновской, которая до замужества и после оного
заменила ему мать, уехавшую к мужу в читинский острог, когда сыну ее было
четыре года от роду, на голос "Вот едет тройка"".

 СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ ОДОЕВСКОМУ

 "Как носятся тучи за ветром осенним..." (стр. 185). Впервые -
"Современник", 1853, № 11, стр. 79, под заглавием: К ***. с подписью: А.
О-ий. Отсюда, только на основании этого криптонима, было перепечатано Н. Н.
Гербелем в ССД, стр. 31, а затем Г. П. Данилевским - в изд. 1883 г.
Основание явно недостаточное. Так, на аналогичном основании (подпись в
первой публикации: А. О-й) входило во все издания произведений О. и
стихотворение "Охлаждение"; тем не менее автором его оказался в
действительности не О., а Э. И. Губер. Таким образом, авторство О. для
стихотворения "Как носятся тучи...", в сущности, ничем не аргументируется.
Поскольку все же не исключена возможность того, что стихотворение может
принадлежать О., помещаем его в числе приписываемых.
 "На западе подъемлется заря..." (стр. 186). Впервые- изд. 1883 г., стр.
60-65, под заглавием: "На проезд наследника престола, цесаревича Александра
Николаевича в 1837 году", где опубликовано по списку М. А. Назимова (ИРЛИ,
ф. 265, оп. 2, № 1873). Из переписки А. Е. Розена и Назимова (ИРЛИ, Р I,
оп. 24, ед. хр. 49, л. 111-111 об.) выясняется, что среди записей А. Е.
Розена стихотворения этого не было; он поместил его в изд. 1883 г.
дополнительно, только на основании текста, присланного ему М. А. Назимовым
(напечатано стихотворение в изд. 1883 г. неисправно). Нам известен также еще
один список этого стихотворения в архиве Вяземских, без упоминания имени О.,
за подписью: NN. Хотя на Кавказе О. и М. А. Назимов, как известно,
сдружились* однако ранее, в Сибири, они даже не встречались (М. А. Назимов
на каторге не был, находился все время на поселении). Назимов не был
достаточно осведомлен о том, что предшествовало кавказскому периоду
творчества О. Так, например, в 1870 г. им была предоставлена М. И.
Семевскому лишь вторая половина стихотворения, написанного на смерть Д. В.
Веневитинова, причем М. А. Назимов даже не знал, что оно посвящено памяти
Веневитинова, и, кроме того, неверно указал возраст О. Тогда же на списке
стихотворения О. "Как сладок первый день..." он пометил: "Река Усьма в
Уральском хребте", в то время как Усьма (точнее - Усмань) протекает за 1000
километров от Урала. Если допустить, что стихотворение, о котором идет речь,
действительно написано было О., то его можно понимать только как вынужденное
средство добиться перевода на Кавказ, о чем О. просил Николая I в начале мая
1837 г. Так и рассматривал это стихотворение И. А. Кубасов (изд. 1934 г.,
стр. 92-93, 402-403). Однако гипотеза И. А. Кубасова о пересылке О.
стихотворения из Ишима в Курган поселенным там декабристам для передачи его
В. А. Жуковскому, сопровождавшему Александра в путешествии по России,
малоправдоподобна; во всяком случае, решительно никаких сведений о передаче
стихотворения В. А. Жуковскому в Кургане мы нигде не находим. А. Е. Розен,
рассматривая в своих "Записках" послание О. к отцу как повлиявшее на решение
Николая I (что также не соответствует действительности - см. примечание к
этому посланию), ничего не говорит о стихотворении, посвященном приезду
наследника. Это особенно странно, поскольку А. Е. Розен посвятил в
"Записках" ряд страниц приезду Александра в Курган, встрече с В. А.
Жуковским и своим попыткам ходатайствовать через него о возвращении в
Россию. Почему же Назимову стихотворение известно, а А. Е. Розену
неизвестно? Н. И. Лорёр также был в Кургане в это время, он также описывает
в своих "Записках" встречи с В. А. Жуковским, подробно пишет на соседних
страницах об О. и опять-таки не упоминает об этом стихотворении. Правда, до
Н. М. Муравьева (бывшего в 1837 г. еще в Петровском заводе) дошли какие-то
поздние сведения о стихотворении О. в честь наследника, но похоже, что в
действительности речь шла о послании к отцу (Муравьев писал о желании О.
"отдаться заботам о престарелом отце" - из письма Муравьева к матери от 19
января 1840 г. см. Н. М. Дружинин. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933, стр.
268). Однако, даже если и существовало подобное стихотворение О., оно никак
не могло быть тем именно, которое напечатано в изданиях 1883 и 1934 гг. Дело
в том, что в нем с точностью описан весь маршрут Александра, как до
посещения Сибири (май 1837 г.), так и после его отъезда из Сибири, вплоть до
окончания путешествия 19 октября, что стало известно из печати лишь в
ноябре. Кроме того, в стихотворении есть намек на частичную амнистию
поселенным в Сибири (не политическим) преступникам, которая была объявлена
после отъезда оттуда Александра. Как же мог все это предвидеть О., сидя в
Ишиме, в мае того же года? Остается - пусть нелепое - предположение, что
стихотворение О. мог написать на Кавказе, в 1838 г.! Но, во-первых, Муравьев
объяснял поступок О. именно желанием вырваться из Сибири. Во-вторых,
стихотворение явно написано в Сибири: об этом говорит его первая строка ("На
западе подъемлется заря") - иначе она просто бессмысленна! - и особый,
"местный" тон строф, посвященных посещению Сибири. Тем не менее все же,
поскольку стихотворение находится в тетради М. А. Назимова 1870-х годов,
озаглавленной "Стихотворения Александра Ивановича Одоевского", и мы не в
состоянии это объяснить, помещаем стихотворение в числе приписываемых.

 ПРИЛОЖЕНИЕ

 Priere d'un paysan russe (стр. 193). Прозаический перевод на франц.
язык юношеского стихотворения О. "Молитва русского крестьянина", не
дошедшего до нас в подлиннике. Впервые - "La Revue independante", 1843, t.
8, pp. 198-230, сообщение в" перевод Ж.-M. Шопена (J. M. Chopin). Впервые в
обратном переводе на русск. язык - сб. "Декабристы и их время", т. 1. М.,
1928,. стр. 215, публикация и перевод Б. И. Николаевского. Шопен - автор
ряда работ о России; долго жил в России, был одним из учителей О. Датировать
это стихотворение возможно только приблизительно, исходя из того, что Шопен
уехал из России в 1819 г. Обратный перевод Б. И. Николаевского, с нашими
поправками, см. во вступит. статье, стр. 5.

---