Г. В. ПЛЕХАНОВ
правитьСОЧИНЕНИЯ
правитьСоциально-политические вопросы, как и все на свете, имеют свою судьбу, и иногда, на первый взгляд, довольно странную судьбу. Так, например, социалистическое движение существует у нас уже давно; можно было бы думать поэтому, что вопрос о политических задачах социалистов принадлежит у нас к числу окончательно и бесповоротно решенных. На деле оказывается, однако, иначе. У нас именно теперь ведутся об этом предмете горячие споры, которые хотя и свидетельствуют о значительной отсталости нашей социалистической мысли, но в то же время показывают, что она не стоит на одном месте. Было время, когда русские социалисты совсем не спорили о своих политических задачах, потому что и слышать не хотели о существовании подобных задач. Так было в 70-х годах, в эпоху процветания народничества. Народники полагали, что социалистам не пристало заниматься политической борьбой, так как она, в конце концов, может привести лишь к политической свободе, которая нужна и полезна не народу, а его врагам, т. е. высшим классам. Но жизнь обращает, как известно, очень мало внимания на доктрины и доктринки общественных деятелей. Она имеет очень бесцеремонные привычки, и если только человек не сидит сложа руки, она распоряжается им по-своему, насильно заставляя его действовать сообразно с нуждами времени. Совершенно так поступила она и с народниками, хотя они считали всякого рода политические задачи не более, как буржуазными выдумками, но на деле все-таки занимались политической борьбой, потому что невозможно было не заниматься ею. С особенною энергией вела ее партия «Н. В.». Казалось бы, что именно эта партия — и именно потому, что она с необыкновенной энергией вела политическую борьбу — должна была решить, наконец, вопрос об отношении социализма к «политике». Но она не решила, а только обошла его, поставив захват власти своею ближайшею политическою целью.
Таким образом они теперь, в конце 80-х годов, стоят перед тем самый вопросом, о решении которого нам следовало позаботиться в начале семидесятых. Нам и теперь приходится спрашивать себя: да полно, могут ли у социалистов быть какие-нибудь особые политические задачи, и если — могут, то в чем же именно они заключаются?
Человек, незнакомый с историей нашего революционного движения, с полным правом мог сказать, что все это по меньшей мере странно. Но всякая странность имеет свою достаточную причину. При ближайшем знакомстве с делом оказывается, что отношение русских социалистов к «политике» обусловливалось общим характером их миросозерцания.
Пределы статьи не позволяют нам даже вкратце очертить здесь историю народничества, в котором причудливо переплелись учения утопического социализма тридцатых и сороковых годов с бакунинским анархизмом и с теориями славянофилов. Поэтому мы ограничимся указанием главных и наиболее характерных черт этого учения.
«Социальная революция», к которой стремились революционеры-народники, была анархической революцией. Народники были принципиальными врагами государства, — не того или другого вида государственной организации, не государства царей и бюрократического централизма, и не буржуазного государства, а государства во всех его видах и формах — бывших, существующих и имеющих существовать. Вслед за Бакуниным, они считали государство главным виновником всех бедствий народа, который, будто бы, боролся против него в продолжение всей своей истории и не покорился до настоящего времени. Все, даже самомалейшие случаи столкновения народа с администрацией объяснялись ими исключительно в этом смысле. Задача революционеров сводилась для них к поддержанию и расширению антигосударственных движений народа. Каждому отдельному «протесту», каждому «бунту», хотя бы он ограничивался пределами одной только деревни, придавалось огромное воспитательное значение. Поэтому наши революционеры-народники называли себя также «бунтарями». Им казалось, что всякие другие способы влияния на народ, помимо «бунтарских», или невозможны, или даже прямо вредны, потому что, как выражался Бакунин, "заражают его, официально, общественным ядом и, во всяком случае, отвлекают его хоть на малое время от единственно ныне полезного и спасительного дела — от «бунта».
Понятно, что, с этой точки зрения, всякая попытка борьбы за политическую свободу казалась изменой народному делу. Стремясь к полному разрушению государства, народники и слышать не хотели о замене нашего полицейского государства так называемым правовым, т. е. конституционным. Участие народа в политической жизни своей страны считалось ими даже особенно вредным, потому что оно означает, говорили они, признание народом государства, примирения его с ним, а хуже этого они и представить себе ничего не могли. Известно, что в конституционных странах последователи Бакунина настойчиво рекомендовали народу «политическое воздержание».
Экономические учения революционеров — народников достаточно известны. Они почти ничем не отличаются от учения мирных народников, никогда не сходивших с пути законом дозволенной деятельности. Вся разница между этими двумя разновидностями народничества заключалась в том, что «бунтари» считали возможным дальнейшее развитие поземельной общины лишь при условии полного разрушения государства. Освобожденные от государственного гнета, крестьяне получат, наконец, возможность осуществить свои идеалы и перейдут от общинного владения землею к общинному производству и, сообразному с этим, распределению продуктов. До тех же пор, пока существует государство, общинное землевладение и связанные с ним народные идеалы могут только падать и разрушаться. Отсюда видно, что экономические взгляды народников должны были сильно укреплять склонность их к «политическому воздержанию». Идеализация общины давала даже новый довод в пользу такого воздержания. Народники понимали, что падение самодержавия окончательно развяжет руки нашей буржуазии и послужит сигналом неслыханного развития русского капитализма, а следовательно, и быстрого разложения общины. А так как на общине основывались все их социалистические упования, то неудивительно, что у них не было ни малейшей охоты содействовать своей борьбой торжеству буржуазии. Отрицание «политики» логически вытекало из всех основных положений народничества.
Мы уже сказали, что народничество развилось под сильным влиянием бакунизма. Если припомнить, что влияние Бакунина сказывалось не только в России, но и за границей: в Италии, в Испании, в Швейцарии и отчасти во Франции, то станет понятно, почему даже те из наших «бунтарей», которые не на словах только изучали социалистические теории Запада и старались познакомиться с его рабочим движением, не легко приходили к мысли о теоретической и практической несостоятельности народничества. На Западе они сочувствовали более всего анархистами, во многих случаях вполне разделявшими их взгляды на вещи. Русским народникам казалось даже по временам, что они имеют право смотреть на Запад с некоторым снисходительным сожалением, так как он, бедный, давно уже утратил естественное основание социалистического строя, — поземельную общину. Во всяком случае, рассматривая западноевропейскую жизнь сквозь анархическую призму, они еще более убеждались в том, что социализм исключает всякую политику.
Не западная, а русская жизнь впервые показала нашим народникам практическую несостоятельность принципа политического воздержания. С Запада пришла к нам теоретическая критика этого принципа, но пришла гораздо позже, когда на деле «политика» поглощала уже все силы революционеров. Со свойственной ему любезностью и предупредительностью, русское правительство взяло на себя труд, путем доказательства от противного, убедить их в необходимости политической борьбы, показав им важное значение политической свободы. Так называемый терроризм был не чем иным, как борьбой за эту свободу. Но всякая борьба нуждается в известном теоретическом оправдании. Сознавая политическое значение принятого ими способа действий, наши террористы не могли уже, без очевидного и вопиющего противоречия, держаться принципа политического невмешательства. Они отказались от него, равно как и от бакунинского взгляда на государство. Желябов на суде называл анархические увлечения ошибками молодости русских революционеров. Отношение партии «Народной Воли» к государству было диаметрально противоположно отношению к нему народников. Народовольцы не стремились уже к разрушению государства, но, наоборот, смотрели на него, как на рычаг, с помощью которого только и может совершиться и упрочиться экономическая революция. Они задались целью овладеть этим рычагом, т. е. захватить политическую власть в свои руки. Таким образом, «бунтари» уступили место заговорщикам. У русских социалистов явилась положительная политическая задача.
Заговор с целью захвата власти представляет собой несравненна более осмысленное революционное действие, чем анархическое «бунтарство» с его чисто отрицательными задачами. В известных, правда, совершенно исключительных случаях, заговорщицкий способ действия следует признать уместным и целесообразным. Но если для социалистов данной страны все шансы «социальной революции» сводятся к заговору, и если он заслоняет собою все их политическое положение, то можно быть уверенным, что они не выяснили себе исторических условий торжества своего дела и политических задач своей партии. Исход заговора зависит от ловкости отдельных лиц: торжество социализма подготовляется общим ходом исторического развития. Заговор всегда был и будет делом случайным и произвольным. Историческое развитие совершается со всею силою необходимости. Толковать о заговоре, и в то же время закрывать глаза на историческое развитие своей страны, значит придавать своему делу характер случайности и произвольности, не справляясь об его исторической необходимости. При таком взгляде заговорщиков на характер своей деятельности может случиться одно из двух: или направление этой деятельности случайно совпадает с направлением исторического движения страны, или оно стоит в противоречии с ним. В первом случае торжество заговорщиков будет возможным, во втором — навсегда останется совершенно немыслимым. Нужно сознаться, что стремление партии «Народной Воли» — как общества заговорщиков — совсем не совпадает с общим ходом русского исторического развития. Поэтому заговорщицкие планы ее были заранее осуждены на неудачу. Во всем, что касалось экономических отношений России, «народовольцы» совершенно разделяли взгляды своих предшественников — народников, или, вернее сказать, они сами были народниками. Это обстоятельство отмечено было еще в программе Исполнительного Комитета. «По основным своим убеждениям, мы — социалисты-народники», говорят ее составители. В качестве народников они по-прежнему идеализировали общину и с благочестивым ужасом смотрели на развитие капитализма в России. Они стремились захватить власть именно для того, чтобы путем государственного вмешательства остановить развитие капитализма и содействовать непосредственному переходу общинного быта в социалистический строй. В возможности такого перехода никто из них не сомневался. Но если в руках «социалистов-народников» государственная машина могла бы, как они думали, способствовать дальнейшему развитию народных «устоев», то с другой стороны они не могли не видеть, что все современные наши общественные и государственные порядки очень неблагоприятны не только для дальнейшего развития, но даже и для дальнейшего существования страны общинного быта. Только слепой мог не видеть его страшного и повсеместного упадка. Таким образом оказалось, что в непосредственном переходе общинного быта в социалистический строй ручалась партия «Народной Воли», т. е. более или менее значительное тайное общество заговорщиков, а против него выступала пассивная сила существующих отношений и активная сила начавшегося капиталистического развития. Взвесив все это, ни один народоволец не мог бы, положа руку на сердце, сказать, что он имеет много разумных оснований «верить» в удачу задуманного его партией социально-политического переворота.
Но, в таком случае, какое же значение могла иметь его политическая борьба с правительством? Если тотчас же после падения абсолютизма власть не может попасть в руки революционеров-заговорщиков, то она не минует рук либеральной буржуазии. В качестве «социалистов-народников» народовольцы не могли не пугаться такого исхода, дорожа участью общинного тыла, который, как мы уже знаем, был им самим дорог не менее, чем «бунтарям». Политическая свобода привлекательна для всякого честного и развитого человека. Но русские революционеры не могли со спокойной совестью бороться за нее, не отказавшись от экономических взглядов народников. Поскольку народовольцы придерживались этих взглядов, постольку они не успели еще согласить в своем уме интересов народной массы с интересами политической свободы и продолжали противопоставлять социализм всякой другой политике, кроме политики заговора с целью непосредственного экономического переворота.
Чтобы всесторонне уяснить себе политические задачи социализма, русские революционеры должны были начинать с критики основных положений социалистического народничества. Но где же они могли найти мерило для подобной критики? Не трудно видеть, что его можно было найти только на родине социализма, т. е. на Западе.
В доброе старое время «бунтарства» и отрицания «политики», мы из всех революционных течений Запада сочувствовали по преимуществу анархическому течению. Анархизм казался нам последним словом западноевропейского социализма. Между тем, рядом с анархическими кружками, на западе существовали целые партии, состоявшие почти исключительно из рабочих, твердо державшиеся социалистической программы и в то же время далеко не равнодушные к «политике». В разных странах и в разные годы эти партии носили разные названия, но в действительности все они в большей или меньшей степени проникнуты были «социал-демократическим духом». Руководители социальной демократии никогда не разделяли предрассудка относительно несогласимости политики с социализмом. «Надо быть очень ограниченным, — пишет Лассаль в своем знаменитом „Гласном ответе Центральному Комитету, учрежденному для созвания общего германского рабочего конгресса в Лейпциге“ — надо быть очень ограниченным, чтобы находить, что работника не должно интересовать политическое движение и развитие!»
Наоборот, только от политической свободы может он ожидать удовлетворения своих законных интересов. Уже самый вопрос о вашем праве собираться обсуждать ваши интересы, составлять для осуществления их общества и пр. — есть вопрос, зависящий от политического положения и политического законодательства страны, и потому не стоит больше тратить слова на опровержение столь ограниченного воззрения. Противником «политики» в период лассалевской агитации явился консервативный социалист Родбертус, который советовал рабочим остаться на почве чисто экономических требований. Лассаль решился лучше потерять в лице Родбертуса союзника, которым очень дорожил, чем последовать его политическим или, лучше сказать, антиполитическим указаниям. В этом случае основатель «Общегерманского Рабочего Союза» остался вполне верен лучшим преданиям немецкого социализма. Еще задолго до начала лассалевской агитации, накануне революционных движений 1848 года, Маркс и Энгельс едко смеялись в своем «Коммунистическом Манифесте» над истинными (по нашей терминологии следовало бы сказать чистыми) социалистами, которые уверяли народную массу, что в борьбе за политическую свободу она ничего не может выиграть, но скорее рискует все потерять. Авторы «Манифеста» без церемонии называли таких «чистых» социалистов реакционерами.
Это было резко, но совершенно справедливо. Противополагать социализм политике просто нелепо. Социализм это — та же политика, но только политика рабочего класса, стремящегося к своему экономическому освобождению. Политика рабочего класса немедленно становится социализмом, когда рабочий класс сознательно задается такою целью и сообразно с нею организуется в особую партию. Поэтому понимающий человек может и должен противополагать не социализм политике и не политику социализму, а политику рабочего класса — политике буржуазии, политику эксплуатируемых — политике эксплуататоров. Такое противоположение имеет глубокий смысл, так как оно основывается на борьбе интересов в современном обществе. Но и создается не отрицательное отношение к политике, а наоборот, стремление принять в политической жизни деятельное и сознательное участие. Экономическое освобождение рабочего класса может быть достигнуто путем политической борьбы и только путем политической борьбы. Так называемая чисто экономическая борьба рабочих с предпринимателями велась и ведется с тех самых пор, как существуют рабочие и предприниматели. Пока рабочий класс занимается чисто экономической борьбой, он еще не думает о коренном изменений своего положения. Он заботится тогда о том, чтобы несколько улучшить его в пределах существующего экономического строя. Так, он борется, например, за повышение платы, даже не помышляя о возможности устранения таких экономических порядков, благодаря которым сила продается, как товар, на рынке. При таком положении дел почти всегда бывает, что, борясь с отдельными представителями буржуазного класса, т. е. со своими предпринимателями, рабочие в то же время поддерживают буржуазию, как целый класс, идя в хвосте буржуазных политических партий. Этим затрудняется достижение даже тех скромных и безобидных экономических целей, которые преследуются тогда рабочими. Имея в своих руках всю политическую власть и не встречая в пользовании ею никакого противодействия со стороны рабочих, буржуазия всегда имеет полную возможность свести, как говорится, на нет все успехи рабочих в области экономической борьбы. Но как только борьба рабочих против предпринимателей, обобщаясь и расширяясь, принимает более серьезный, глубокий и решительный характер, она переносится с узкой арены фабрик и мастерских на несравненно более широкую арену государственной жизни. Рабочие перестают поддерживать буржуазию в политике и сплачиваются в особую политическую партию. Тогда борьба их принимает классовый характер: «всякая классовая борьба есть борьба политическая». Сплотившись в особую политическую партию, рабочие говорят с буржуазией уже совсем другим языком и борются с ней гораздо более грозным оружием. Тогда в чисто экономической области буржуазия делается более уступчивой. И это понятно. Там, где интересы общественных классов до такой степени противоположны и враждебны, как враждебны и противоположны интересы рабочих и предпринимателей, уступки могут быть вынуждены только силой, политическая же борьба представляет собою наиболее производительную затрату сил всякого данного класса, не исключая и класса рабочих. Но вырванные у буржуазии экономические уступки, это — только побочный результат политической борьбы рабочего класса. Самым главным и незаменимым результатом этой борьбы является его политическое воспитание. На арене политической жизни рабочий класс быстро растет и умственно и нравственно, его мужество крепнет, его сознание проясняется, и он зреет для полной победы над буржуазией. Вообще не нужно обманываться на счет цели участия рабочих в политической жизни современных обществ. Как только пролетариат выступает на путь политической борьбы за свои интересы, он, подобно всем другим классам, начинает стремиться к полному политическому господству. Неотвратимый ход экономического развития заботится о том, чтобы обеспечить ему победу. «Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, пролетариат же именно ею создается». Правда, рабочий класс воспользуется своим господством для того, чтобы положить конец разделению общества на классы, а следовательно, и своему собственному классовому господству.
Эта цель навязывается ему сентиментальными соображениями о безнравственности господства одного класса над другим. Подобные соображения легко забываются там, где против них говорит экономическая выгода. Но в данном случае в пользу указанной цели политического господства пролетариата возвышает свой повелительный голос сама экономическая необходимость. Без уничтожения классов немыслимо экономическое освобождение пролетариата. Но это уже более отдаленная цель, к которой пролетариат не может придти без политического господства. Следовательно, политическое господство должно быть непосредственною целью его политической борьбы с буржуазией. Эта ближайшая цель также не может быть достигнута одним смелым скачком, одним удачным политическим действием. Ее достижение предполагает более или менее продолжительный процесс развития рабочего класса. Но важно то, что социал-демократы приурочивают к ней все другие части своей программы и что в сравнении с нею все они являются второстепенными и подчиненными.
Так смотрит на политическую борьбу социальная демократия. Вечная, неустанная, беспощадная борьба с буржуазией — вот краткая формула ее «политики». В этой борьбе речь идет не о существовании рабочей партии рядом с партиями буржуазными, а о полном устранении того порядка, при котором существуют буржуазия и пролетариат. Эта борьба есть борьба политическая: сначала борьба за политические права, как за необходимое условие дальнейшего развития рабочего класса; потом борьба за политическое господство, как за необходимое условие его экономического освобождения. Конечно, в различных странах, сообразно с их культурно-историческими особенностями, программа социальной демократии получает различные видоизменения. Но общий характер ее остается неизменным. Социал-демократы убеждены, что естественная логика вещей, естественное развитие современных отношений должны привести к политическому и экономическому поражению буржуазии. Поэтому они поддерживают всякое поступательное движение, обнаруживающееся в среде современных обществ, как движение, ускоряющее неизбежную развязку. Правда, в тех странах, где буржуазный строй достиг уже полного своего развития, прогрессивные движения могут иметь место только среди рабочего класса. Буржуазия играет там исключительно консервативную, если не реакционную роль: Но не то мы видим в отсталых странах, где буржуазные порядки еще не сделались господствующими. Там сама буржуазия играет революционную роль по отношению к старым, отжившим общественным порядкам. Такова, например, была Германия до 1848 г. Немецкая буржуазия боролась против абсолютизма и обращалась к рабочему классу за помощью и поддержкой. «Истинные» или «чистые» социалисты говорили, что рабочим не следует принимать участие в этой борьбе, потому что исход ее важен для одной буржуазии. Социал-демократы, или, по-тогдашнему, коммунисты, советовали рабочим поддерживать буржуазию в ее борьбе против абсолютной монархии, но в то же время «ни на минуту не переставали вырабатывать в их умах возможно более ясное сознание враждебной противоположности интересов буржуазии и пролетариата». Они хотели, чтобы «общественные и политические условия, которые принесет с собой господство буржуазии, могли послужить немецким рабочим оружием против той же буржуазии, чтобы борьба против нее началась тотчас же после падения реакционных классов в Германии». После контрреволюции 1848—1849 гг. коммунистам и революционным слоят буржуазии пришлось снова бороться с правительством посредством тайных обществ. Тогда возник вопрос о созыве всех революционных элементов в одну антиправительственную партию. Это была проповедь политики, «чистой» от всякого классового антагонизма. Коммунисты отвечали на эту проповедь простым и ясным образом: мы готовы поддерживать вас в борьбе против реакции, говорили они, потому что такая борьба лежит в интересах пролетариата. Но мы ни за что не сольемся с вами в одну политическую партию, потому что такое слияние было бы равносильно отказу пролетариата от всякой самостоятельной роли и низведению его на степень послушного хора, служащего простым отголоском требований демократической буржуазии. Напротив, мы употребим все усилия для того, чтобы создать самостоятельную организацию рабочих, которая могла бы обсуждать интересы своего класса независимо от всяких буржуазных влияний. На случай нашей совместной борьбы против общего врага мы не имеем надобности в полном предварительном соединении. «Оно произойдет на деле, если только радикальная буржуазия не убоится опасности. Что же касается до нас, то мы не замедлим занять в столкновениях с правительством надлежащее нам первое место». От подобной тактики по отношению к буржуазным партиям немецкие социал-демократы не отказались вплоть до настоящего времени, и быстрый рост политического сознания немецкого пролетариата убедительнее длинных рассуждений доказывает ее целесообразность.
Итак, социальная демократия успела слить социализм с «политикой» в одно стройное гармоничное целое. Если бы русские революционеры стали на ее точку зрения, они сразу покончили бы с тою путаницей экономических и политических понятий, которые нередко обращали в ничто их самоотверженные усилия. Они могут это сделать, не опасаясь последствий, потому что учение социальной демократии по своей выработанности и последовательности оставляет бесконечно далеко позади себя противоречивые теории анархистов и народников. Даже враги называют это учение научным социализмом, и при некотором знакомстве с делом, очевидно, что только оно, только учение социальной демократии и может иметь основательную претензию на такое название. С точки зрения социальной демократии экономическая задача русских социалистов представляется совершенно в новом свете.
Последователи научного социализма борются во имя ближайших задач и интересов рабочего класса, но в то же время они отстаивают и будущность движения.
Имея в виду будущность русского рабочего движения, наши социалисты не станут уже, подобно социалистам-народникам, восставать против развития у нас капитализма, потому что капитализм ежедневно и ежечасно увеличивает численность пролетариата и создает те производительные силы (фабрики, заводы, пути сообщения и пр.), те материальные условия, без которых освобождение рабочего класса навсегда осталось бы мечтою.
Точно также в интересах будущности рабочего движения русские социалисты, усвоившие точку зрения социальной демократии, не смогут, подобно анархистам, относиться к государству с голым отрицанием. Конечно, современная государственная власть по существу своему враждебна интересам рабочих. Но, взявши государственную власть в свои руки, революционный пролетариат сумеет сделать ее самым действительным оружием своего экономического освобождения. Говоря вообще, социал-демократы не придают значения захвату власти горстью заговорщиков, хотя бы заговорщики были одушевлены самыми лучшими намерениями по отношению к рабочим, но они считают политическое господство рабочего класса необходимым прологом экономической революции. Главнейшая политическая задача их заключается, как мы видели, в том, чтобы, по возможности, приблизить время этого господства. Поэтому русские социал-демократы не станут толковать о так называемом чистом социализме, т. е. о социализме, чистом от всякой политики. Политическая свобода необходима для роста и развития их партии. Весь социализм есть в их глазах не что иное, как политическая борьба рабочего класса за свое экономическое освобождение. «Чистый» социализм кажется им реакционной утопией. Но их нельзя сбить с толку и мнимыми выгодами «чистой» политики. Для них «чистая» политика есть или простая дополнительная ошибка к «чистому» социализму, нелепая крайность, вызванная другою, не менее нелепою крайностью, или софизм, с помощью которого либеральное лицемерие старается отвлечь внимание рабочих от жгучих экономических вопросов. Русские социал-демократы сумеют понять интересы политической свободы, не закрывая глаз на экономические интересы пролетариата.
Самая первая, самая настоящая, в то же время самая очевидная и самая бесспорная из всех ближайших задач русских социалистов, заключается в поддержании своего существования, как особой, социалистической партии, рядом с другими, либеральными партиями, образующимися или имеющими образоваться для борьбы с абсолютизмом. Слиться с такими партиями для русских социалистов значило бы совершить политическое самоубийство, потому что, в случае слияния, не либералы примут их программу, а им придется принять программу либералов, т. е. на долгое время оставить даже всякие попытки о социализме. Но, с другой стороны, поддержать свое существование, как особой партии, русские социалисты могут только при одном необходимом условии: именно при условии возбуждения сознательно политического движения в среде рабочего класса. Вне этого класса социалистическое движение немыслимо. Движение, ограниченное тесными пределами интеллигенции, ни в каком случае не может быть названо социалистическим. Оно способно служить только преддверием и предвестием настоящего социалистического движения, т. е. движения рабочих. Забывши эту простую истину, наша революционная интеллигенция, какими бы кличками она ни тешила свое самолюбие, на деле тотчас же перестала бы быть социалистической и превратилась бы в левое крыло либеральной буржуазии. Ни подобное превращение было бы выгодно только для дела русского самодержавия. Для завоевания политической свободы недостаточно сил высших классов. Рано или поздно за нее придется проливать свою кровь русским рабочим. Весь вопрос сводится в этом случае к тому, будут ли рабочие бороться против абсолютизма в качества слепых орудий либералов, или их борьбе суждено сделаться первым политическим шагом самостоятельной рабочей партии в России.
От нашей социалистической интеллигенции в значительной степени зависит будущее решение этого вопроса.