Валерий Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования наблюдения
М. —Л., Государственное издательство, 1929
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ПУШКИНА
Краткий очерк
править
Наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин родился (28 мая 1799 года) и вырос в московской дворянской семье[1] и в детстве, естественно, разделял сословные предрассудки той среды, которой был окружен. Но еще на школьной скамье, в последнем классе Царскосельского лицея, Пушкин сошелся с кружком «либералов» того времени. Школьное начальство косо смотрело на Пушкина за высказываемые им политические и особенно религиозные взгляды. Для выпускного экзамена его даже заставили, в виде наказания, написать стихи о вреде «безверия». По выходе из лицея Пушкин всецело увлекся «либерализмом» и, с жаром новичка, в разговорах, в письмах и в стихах поносил «деспотизм». Тогда же Пушкин вступил членом в общество «Зеленая лампа», которое (как теперь выяснено) находилось в связи с тайными освободительными обществами.
Первоначально Пушкин держался, впрочем, весьма умеренных убеждений. Его мечты не шли дальше конституционной монархии. Он верил, что «закон» есть «надежный страж» народной свободы. В этом духе, вскоре по выходе из школы, написана Пушкиным ода «Вольность» и стихотворение «Деревня». В этих произведениях Пушкин еще обращается к «царям» с призывом — опереться на закон, дать свободу крестьянам и т. п. Но такое настроение длилось у Пушкина недолго (менее года).
Уже в стихах Пушкина конца 1818 года и затем 1819 и 1820 годов проходят совершенно другие мысли. Юноша-поэт (Пушкину было лет 19 — 20) из опыта действительной жизни узнал и глубоко почувствовал всю чудовищность русского самодержавия. В своих эпиграммах Пушкин стал беспощадно клеймить всех низких приспешников царизма, вроде Аракчеева, кн. А. Н. Голицына, Фотия и других, не пощадил и Карамзина. Эти эпиграммы читались с жадностью, расходились в сотнях списков и сделали имя Пушкина известным не менее, нежели его нашумевшая поэма «Руслан и Людмила». И сам Пушкин называл себя в те годы «певцом свободы».
Постепенно Пушкин сделал и последний вывод, убедился, что в России нет другого пути к истинной свободе народа, как через насильственное уничтожение самовластья царя. В оде «Вольность» Пушкин еще осуждал казнь Людовика XVI и, отчасти, даже убийство Павла I (хотя прямо называет его: «увенчанный злодей»). Теперь же Пушкин стал прославлять кинжал, как «последнего судию». Самое стихотворение «Кинжал» написано позже (в 1821 г.), но мысли, выраженные в нем, Пушкин устно высказывал много раньше. Так, например, однажды в театре он всем показывал портрет Занда, немецкого студента, заколовшего ярого реакционера Коцебу, и открыто восхищался таким поступком.
Пушкин страстно желал вступить в одно из тайных освободительных обществ, о существовании которых ему было известно. Многие близкие друзья Пушкина были членами этих обществ и впоследствии играли видные роли в революции 14 декабря 1825 года, в том числе — И. И. Пущин и В. К. Кюхельбекер. Но именно эти друзья и не допустили Пушкина в тайное общество: они желали сберечь в Пушкине его поэтический талант. Пущин в своих записках прямо говорит, что таковы были соображения его самого и его товарищей. Будущее показало, что в известном отношении они были правы: если бы Пушкин был в числе декабристов, он, конечно, попал бы, как Рылеев, на виселицу или, как Пущин, Кюхельбекер и другие — в Сибирь.
Все же гроза не миновала Пушкина; об его стихах донесли царю (Александру I). Тот нашел их настолько опасными, что хотел сослать Пушкина в Сибирь или в Соловецкий монастырь; юношу-поэта от такой кары спасло только заступничество другого поэта, В. А. Жуковского, пользовавшегося влиянием при дворе (он был воспитателем наследника). Наказание было смягчено, и Пушкина только сослали служить на юг сначала в Кишинев, потом в Одессу. Когда же Пушкин не поладил со своим начальником, гр. Воронцовым (которого в одной эпиграмме называет «полуподлец»), вышло новое распоряжение: отправить Пушкина в деревню его отца без права выезда оттуда. В этой деревне, Михайловском-Зуеве Псковской губернии, Пушкин прожил до конца царствования Александра I, — два года ютясь зимой в плохоньком, холодном домишке, наедине со старухой-няней.
Живя сначала на юге России, потом в ссылке в Михайловском, Пушкин продолжал писать в том же духе, как ранее но только стал осторожнее в распространении своих рукописей. К этой поре относится ряд стихотворений Пушкина, горячо приветствующих различные революционные движения в Европе, большая поэма, зло высмеивающая религию, а попутно — и самовластие, «Гаврилиада», стихотворение «Кинжал», ода «Наполеон», восторженно говорящая о «великом, неизбежном» дне свободы, и т. п. Очень вероятно, что многое из написанного Пушкиным в эти годы до нас не дошло; опасаясь обысков, он вырвал много страниц из своих тетрадей, а в его одиночестве не было поблизости друзей, которые могли бы сберечь однажды написанные стихи. Образ мыслей Пушкина выступает и из его «прошений» о помиловании, написанных в это время. Как ни принуждал себя Пушкин, он не мог написать к царю иного, кроме следующих слов: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости». Сказать кстати, Пушкин не возлагал больших надежд на помилование со стороны Александра I и готовился тайно бежать из России за границу.
Обстоятельства неожиданно переменились со смертью Александра и вступлением на престол Николая Павловича. Произошла «декабрьская революция», произведшая на Пушкина сильнейшее впечатление. Кроме того, что в ней участвовал длинный ряд друзей Пушкина, его поразило, что движение не имело успеха, что народные массы не примкнули к декабристам. В тетрадях Пушкина уцелело много заметок, относящихся к 14 декабря, между прочим — рисунок виселицы с подписью: «И я мог бы, как тут…»[2] Тем временем новый царь, перевешав и сослав декабристов, вспомнил о ссыльном поэте и послал фельдъегеря с приказом — немедленно привезти Пушкина в Москву. Его действительно повезли немедленно, едва дав время одеться, а в Москве представили прямо царю. С этого начинается новый период в жизни Пушкина.
Николаю I хотелось играть роль «покровителя наук и искусств», вроде Людовика XIV во Франции или Августа в древнем Риме. Пушкин казался царю подходящим украшением для его двора. Поэтому Николай «милостиво» объявил Пушкину, что «прощает» его, позволяет ему жить где угодно и «освобождает» от цензуры. Все это, конечно, оказалось обманом. Прощенный Пушкин был тотчас отдан под надзор полиции; получив позволение жить «где угодно», Пушкин, как скоро выяснилось, должен был испрашивать особое позволение на каждую свою поездку; освобожденный от цензуры, Пушкин поставлен был под такую тройную цензуру (III Отделения" и самого царя), что впоследствии, как о милости, молил — о позволении печатать «просто» с разрешения цензора! К тому же царь, желая «отечески» заботиться о поэте, как о ребенке, поручил его шефу (начальнику) жандармов Бенкендорфу, как «лицу, к которому питает особое доверие». Пушкину пришлось чуть ли не за всем обращаться к Бенкендорфу, — за разрешением на поездку, на издание книги, на продажу имения, на женитьбу и т. д. Бенкендорф же, при случае, делал Пушкину самые оскорбительные выговоры, например, писал ему: «Вы обманули доверие», и т. п.
Вся вторая половина жизни Пушкина прошла в таких отношениях к правительству. Едва поэт куда-нибудь уезжал, летели следом предписания местным властям — зорко следить за ним и доносить о каждом его шаге. Вся переписка Пушкина «перлюстрировалась», т. е. вскрывалась и прочитывалась жандармами, даже его письма к жене и ее к нему. Каждый день Пушкин мог ждать обыска. Он не смел хранить у себя дома даже свои стихи. Одно «вольное» стихотворение, которым Пушкин дорожил, он принужден был записать особым шифром и только в таком виде решился оставить в своих бумагах. Дважды по поводу стихов Пушкина (отрывок из «Андрея Шенье» и «Гаврилиада») начиналось судебное дело: поэта призывали к допросу и грозили ему вновь ссылкой, по его выражению, «прямо, прямо на восток», т. е. в Сибирь, и т. п. При всем том царь непременно требовал, чтобы Пушкин оставался в Петербурге при дворе, не позволил, например, поэту ехать за границу, как он того просил.
Все это создало прямо невыносимые условия жизни для поэта. Когда он женился, жизнь в столице, при дворе, стала ему не по средствам. Долги стали расти с каждым днем; приходилось продавать и закладывать домашние вещи, — шали жены, серебро, — брать взаймы под тяжелые проценты, и т. д. Ко дню смерти Пушкина эти долги достигли суммы свыше 120000 рублей, — в том числе и мелкие: в лавочку, лакею и т. д. Пушкин несколько раз просил позволения уехать хотя бы в деревню, но опять получил отказ. Будущее представлялось безвыходным и не сулило ничего, кроме тягостного пребывания при дворе, на удовольствие царю, желавшему иметь «собственного великого поэта». В значительной мере трагическая смерть Пушкина объясняется этими обстоятельствами его жизни. Поэт почти что «искал смерти», как единственного выхода из тисков, куда загнала его милость царя.
При таких условиях трудно ожидать, чтобы Пушкин оказался ревностным приверженцем русского правительства. Однако существует довольно распространенное мнение, будто Пушкин во вторую половину жизни совершенно изменил свои убеждения, стал реакционером и сторонником царизма. Мнение это основывалось, главным образом, на внешних обстоятельствах, — на том, что Пушкин бывал при дворе, встречался с царем и даже (что самого поэта приводило в бешенство) был пожалован, словно мальчик, «камер-юнкером». В действительности все это происходило вовсе не по желанию Пушкина. Его держали в Петербурге, при дворе, как почетного пленника, и он страстно желал освободиться от «милостей» царя. Впрочем, есть и другие причины, почему сложилось неверное представление о Пушкине последних лет его жизни.
Вопервых, о том постарались первые биографы Пушкина. Жуковский, составляя для царя доклад о смерти поэта, сочинил целую сказку: что Пушкин на смертном одре раскаялся, примирился с небом, говорил умилительные слова о царе и т. д. Теперь доказано,[3] что все это просто сочинено Жуковским, с «добрым намерением» расположить царя в пользу семьи Пушкина, оставшейся без всяких средств (в доме нашлось всего 30 рублей!). В том же духе писал первый биограф Пушкина, Анненков, который выставлял его во вторую половину жизни ревностным приверженцем правительства, чтобы таким способом провести сквозь цензуру свою биографию. Между тем рассказам Жуковского и Анненкова долгое время все верили. Вовторых, сам Пушкин после 1826 года стал очень осторожен. В письмах он перестал говорить с прежней откровенностью; в стихах решался выражаться лишь намеками; многие свои произведения уничтожал или записывал шифром. Только в наше время, когда началось научное изучение Пушкина и его рукописей, удается восстановить его подлинный образ. До последнего времени намеки поэта оставались непонятными, а кое-что, и очень важное в этом отношении из его сочинений (например глава X «Евгения Онегина»), и вовсе неизвестным.
Ныне мы уже можем смело утверждать, что Пушкин никогда не был «реакционером», никогда не продавал своего пера царю. После 1825 года Пушкин начал поиному смотреть на некоторые политические и общественные вопросы. Но неверно, будто он «изменил» убеждениям юности и стал угодником правительства: это — клевета на великого поэта. Правда только то, что Пушкин во многом разочаровался. Ему казалось, что неуспех декабристов доказывает неподготовленность русского народа к свободе. Неуспех ряда европейских революций (неаполитанской, испанской, потом французской 1830 года) утвердил Пушкина в таком мнении. Он стал думать, что освобождение народов — дело очень отдаленного будущего. «И долго ваш ярем не треснет!» — горько писал он о народах. В России же поэт видел полное торжество реакции и самовластья, доведенного Николаем I до высшей степени: все кругом молчало, все подчинялось. И, сообразно с этим, Пушкин как бы отказался от борьбы: он всецело отдался научным и литературным работам. То было поприще, на котором он надеялся быть полезным России и русскому народу, а политику он предоставил другим… И только отдельные стихи, случайные вспышки показывают, что глубоко в душе Пушкин до конца жизни таил свой юношеский идеал «свободы».[4]
В предлагаемой книжке собраны стихи Пушкина «о свободе», взятые из разного времени деятельности поэта. Эти стихи показывают, что, хотя Пушкин, может быть, и не имел определенной социальной программы, он всегда оставался верен одному чувству: ненависти и глубокому презрению к самовластью, в частности — к русскому царизму. Несмотря на все временные «уклонения» своей впечатлительной души, Пушкин пронес это чувство от своих юношеских эпиграмм до горьких строф X главы «Евгения Онегина», написанной уже в последние годы жизни.
Собранными здесь стихами далеко не исчерпывается все, что Пушкин писал по политическим и общественным вопросам. Но многие стихотворения потребовали бы слишком подробных объяснений, чтобы установить их истинный смысл, {Например, «Клеветникам России», — стихотворение, обращенное к говорунам французской палаты депутатов («народные витии»), а отнюдь не к польскому народу, боровшемуся за свою свободу. Таков же смысл стихотворения «Бородинская годовщина», тоже обращенного к «мутителям палат». (Кстати сказать, французские палаты были тогда, в 1830 году, узко-буржуазного состава.) О польском народе Пушкин, в этих стихах, прямо говорит что он —
…не услышит песнь обиды
От лиры русского певца.} другие слишком велики по размерам (повесть «Медный всадник») и т. д. К стихам несомненно Пушкина мы присоединили и те, которые в конце 10-х и в 20-х годов ходили под его именем в списках, поместив, впрочем, эти стихи в особый отдел.
1919.
- ↑ Краткий очерк жизни Пушкина см. в издании «Народной библиотеки»: А. С. Пушкин, «Стихотворения 1815—1836 гг.».
- ↑ С. А. Венгеров читает: «как шут», но мы убеждены, что Пушкиным написано: «как тут».
- ↑ П. Е. Щеголевым.
- ↑ Все сказанное здесь вкратце будет подробно выяснено во вступительной статье того же автора к III тому «Полного собрания сочинений Пушкина», изд. Литературно-издательского отдела НКП.