ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА. править
Наконецъ-то императоръ Францъ-Іосифъ подписалъ три великіе закона, обнародованіи которыхъ Австрія ждала съ терпѣніемъ, но съ безпокойнымъ терпѣніемъ, скрывавшимъ лихорадочное возбужденіе: законъ о гражданскихъ бракахъ, объ училищахъ и такъ называемый интерконфессіональный законъ. Путемъ этого акта держава, униженная на поляхъ Садовой, становится въ болѣе прочное положеніе въ Германіи, поднимается изъ праха, въ которомъ истекала кровью, и съ достоинствомъ глядитъ на побѣдительницу Пруссію, звѣзда которой начинаетъ блѣднѣть, и блѣднѣть довольно замѣтно. Законы эти были доведены до всеобщаго свѣденія именно въ тотъ самый день, когда предавались землѣ смертные останки одного изъ передовыхъ людей либеральной партіи — депутата Мюльфслѣда, который болѣе всѣхъ другихъ хлопоталъ о составленіи и проведеніи названныхъ законовъ. Столичное населеніе выразило ему свою признательность блистательными похоронами. Его погребальный кортежъ провожали министры, большинство членовъ рейхсрата и верхней палаты, многія депутаціи, тысяча студентовъ и несмѣтныя толпы народа. На гробъ почившаго былъ положенъ текстъ трехъ законовъ вмѣстѣ съ лавровыми вѣнками — трофеи побѣды.
Съ другой стороны, раздраженные клерикалы не преминули замолвить, что въ смерти Мюльфельда, приключившейся въ ту самую минуту, когда онъ одержалъ верхъ, видѣнъ перстъ божественнаго- промысла, карающій безбожника, нанесшаго такой горестный ударъ святой апостольской римской церкви. Клерикалы до послѣдней минуты надѣялись удержать императора отъ подписи и разсчитывали на удачу тѣмъ вѣрнѣе, что самъ императоръ съ душевной горечью выставлялъ панѣ свое подневольное положеніе, увѣряя, что еще никогда подпись не стоила ему такой тяжелой внутренней борьбы. Но если нужно было подписать виллафранкскій и ирагскій трактаты, то и теперь задумываться было совершенно напрасно. При всемъ томъ клерикалы не считаютъ себя побѣжденными и ратуютъ противъ новыхъ законоположеній, какъ будто подпись императора не сдѣлала ихъ обязательными для всѣхъ, и безъ обиняковъ говорятъ, что имъ вовсе не хочется воздавать кесареви послушаніе, которое, будто бы, должно воздавать только Богу. Чтобы выпутаться изъ своего непріятнаго положенія они пытаются расшевелить соціальные вопросы, въ особенности вопросъ о рабочихъ классахъ; чтобы собрать вокругъ себя всѣ консервативные элементы, — натравляютъ рабочихъ Чехіи противъ нѣмецкихъ рабочихъ, сторонниковъ Ласалля противъ приверженцевъ Шульце-Делича; соціалистовъ противъ послѣдователей кооперативнаго принципа. Однимъ словомъ, они хотятъ во что бы то ни стало замутить страну, поднять гражданскую неурядицу, соціальную войну, подобно тому, какъ они ополчились противъ первой французской революціи, сообщивъ ей дикій, безжалостный характеръ. Будемъ надѣяться, что и въ этотъ разъ они накликаютъ бѣду на свою же голову, что и теперь они получатъ урокъ, который имъ приходилось испытывать такъ часто и о которомъ одна пуританская пѣсня въ Новой-Англіи выражается въ такомъ наивномъ четверостишіи:
«He digged a pit, lie digged it deep,
He digged it for his brother,
But through. mistake he did fall in
The pit he digged for other». *)
- ) «Онъ яму копалъ и глубоко копалъ,
Для братца копалъ дорогого,
Но самъ по ошибкѣ въ нее онъ упалъ,
Въ ту яму, что рылъ для другого».
Какъ бы то ни было, но не подлежитъ сомнѣнію, что клерикалы замышляютъ бурю, которая хотя и свалитъ ихъ самихъ съ ногъ, однако сначала можетъ сильно искалечить Австрію. Въ подтвержденіе сказаннаго о клерикалахъ мы приведемъ здѣсь пастырское заявленіе епископа города Линца — заявленіе, которымъ достойный прелатъ повѣщаетъ, что онъ не намѣренъ повиноваться новымъ законамъ: — «Законъ о бракахъ находится въ прямомъ противорѣчіи съ догматомъ, законъ объ училищахъ вводитъ пропаганду атеизма въ среду молодежи, а потому церковь, оставаясь вѣрною своему божественному назначенію, должна всѣми средствами, согласующимися съ христіанской нравственностью, протестовать противъ вышеуказанныхъ законовъ и отказывать имъ въ повиновеніи. Сказанное одинаково относится и ко всѣмъ другимъ законамъ, имѣющимъ быть изданными впредь, если таковые не будутъ согласоваться съ предначертаніями божественнаго промысла».
Итакъ, гнойная язва Австріи упорно не закрывается, и бездна дефицита все еще зіяетъ ужасающимъ образомъ. Вѣнская Газета опубликовала отчетъ комиссіи контролированія бюджета, и изъ этого отчета явствуетъ, что къ 31 декабря (н. с.) 1860 года общій государственный долгъ Австріи простирался до 7,563 милліоновъ франковъ, но 4 % среднимъ числомъ. Дефицитъ прошедшаго года составлялъ ровно 250 милльоновъ франковъ. Замѣтьте, что то былъ годъ мира и экономіи, какъ насъ увѣряютъ, — безъ всякихъ передвиженіи войскъ, безъ вооруженія крѣпостей, безъ передѣлки старыхъ мушкетовъ на игольчатыя ружья, безъ обсерваціонныхъ отрядовъ на границѣ Галиціи, — по крайней мѣрѣ, такъ увѣряютъ насъ… Шутка сказать — двѣсти пятьдесятъ милліоновъ! Такъ только позволяетъ себѣ жуировать императоръ Наполеонъ, который за шестнадцать лѣтъ финансоваго управленія издержалъ четырьмя милльярдами болѣе своихъ доходовъ. Но вѣдь то Наполеонъ, а для Наполеона все возможно.
Но что же придумалъ рейхсратъ въ видахъ противодѣйствія этому безотрадному дефициту? Признаемся, мы ожидали болѣе здраваго смысла отъ почтеннаго государственнаго совѣта Австріи. Онъ, изволите ли видѣть, хотѣлъ объявить банкротство въ миніатюрѣ, обрушивъ всю тяжесть его на тѣхъ любезныхъ людей, которые предложили свои капиталы Австріи, вмѣсто тою, чтобы имѣть дѣло съ прусскимъ или русскимъ казначействомъ, Вопреки министру Брестлю, предлагавшему, какъ мы уже говорили, назначитъ налогъ на всѣ возможные доходы, бюргеры рейхсрата настаивали на сбавкѣ процентовъ. Министръ соглашался на сбавку 16 %, рейхсрату хотѣлось сбавить 25 %, т. е. объявить несостоятельность въ уплатѣ пятой части процентовъ. Но ужь если признаваться въ банкротствѣ, то почему не объявить его во всемъ объемѣ? Если сумма процентовъ съ долга составляетъ 820 милльоновъ франковъ, то стоитъ ли еще хлопотать изъ-за какихъ нибудь 64 милльоновъ въ годъ, подрывать свой кредитъ, заводить скандалъ въ Европѣ и становиться на одну линію съ Испаніей, издерживая между тѣмъ 250 милліонами болѣе доходовъ?.. Ужь гораздо же лучше тратить только 186 милльонами болѣе и не нарушать принятыхъ на себя обязательствъ. Вотъ этого-то рейхсратъ и не взялъ въ толкъ, и фонъ-Бейстъ долженъ былъ лично образумить этихъ господъ, зазвать ихъ въ свой кабинетъ и сказать имъ: «что вы, что вы, голубчики, Господь съ вами! Мы никакъ не можемъ жить безъ займовъ, а вы отбиваете у людей охоту намъ вѣрить. Конечно, очень многіе изъ нашихъ кредиторовъ живутъ за-границею, цѣлые десятки тысячъ французовъ, голландцевъ и англичанъ, по своему скудоумію, повѣрили намъ свои капиталы, но украсть у нихъ четвертую часть не такъ легко, какъ вы, друзья мои, думаете. Мы находимся въ дипломатическихъ сношеніяхъ съ иностранцами, и эти сношенія приняли бы чрезвычайно непріятный, даже грозный характеръ, если бы вы осуществили вашу мысль. И откуда мы достали бы фондовъ, гдѣ нашли бы даже союзниковъ для предстоящей войны, которая, какъ сами знаете, у насъ на носу?..» Итакъ, когда вопросъ былъ приведенъ къ формѣ «за или противъ Бейста», палата, скорчивъ кислую физіономію, приняла цифру 16 %, и вотъ какимъ образомъ Австрія оказалась нечестною только на шестнадцать, а не на двадцать пять процентовъ[1].
Изъ всего этого можно сдѣлать только одинъ строго-логическій выводъ: нѣтъ спасенія для Австріи, если она не ограничитъ безотлагательно своихъ издержекъ 300 милльонами и если не уменьшитъ въ той же мѣрѣ бюджетъ флота и арміи. Вырѣзанъ страшный ракъ, разъѣдавшій ея тѣло — конкордатъ — Австрія должна еще освободиться отъ солдатчины, жирѣющей въ ея отощавшей утробѣ. Вотъ солитеръ, чудовищный солитеръ, пресыщающійся жизненными соками больного, и пока страшный червь не перестанетъ благоденствовать, больной будетъ находиться между жизнью и смертью. Но прежде чѣмъ горькая микстура Куссо будетъ выпита, фонъ-Бейстъ предпочтетъ десять, сто разъ быть вышвырнутымъ изъ президентскаго кресла, а достопочтенные сановники рейхсрата скорѣе захотятъ объявить несостоятельность въ уплатѣ двухъ пятыхъ, трехъ, четырехъ, даже пяти пятыхъ. Устраненіе военно-сословнаго преобладающаго элемента повлекло бы за собою коренное перестроеніе Австріи, уменьшеніе государственныхъ расходовъ тою смѣтою, которая назначалась для солдатъ, увеличеніе національныхъ доходовъ вслѣдствіе производительнаго труда солдатъ, сдѣлавшихся мирными гражданами. Источники благосостоянія открылись бы со всѣхъ сторонъ и разлились бы благодѣтельными волнами по всему краю, подобно артезіанскимъ колодцамъ, которые, будучи прорыты въ пустынѣ, обращаютъ мѣстность вокругъ себя въ цвѣтущіе оазисы. И притомъ матеріальныя выгоды денежнаго и промышленнаго благосостояніи были бы менѣе важны, чѣмъ тѣ, которыя реформа доставила бы въ муниципальной жизни, въ политическихъ и общественныхъ отношеніяхъ. Однако, изъ опасенія попасть навѣрняка въ область утопіи, не будемъ болѣе распространяться объ этомъ предметѣ. Достаточно сказать, что австрійское правительство ничего не хочетъ и слышать объ этой системѣ, провозглашаемой и честными квакерами, и мечтательными филантропами — въ родѣ аббата Сен-Пьера — и, наконецъ, этими чудовищными революціонерами женевскаго конгресса. Чтоже касается рейхсрата, то нечего и думать его урезонить: для этого опять потребовались бы такіе уроки, какъ Маджента, Сольферино и Садова…
Итакъ, Австрія занята преобразованіями арміи, которая до сихъ поръ такъ плохо защищала ее во время войны и такъ жестоко отягощала въ мирное время. Мы сообщаемъ нашимъ читателямъ главныя положенія новаго проекта, заимствуя ихъ изъ подробнаго обзора, который Клапка помѣстилъ въ одномъ венгерскомъ журналѣ:
Всякій гражданинъ, начиная съ 21 года жизни, обязанъ пробыть впродолженіе 12 лѣтъ въ военной службѣ безъ всякаго исключенія и послабленія, кромѣ уважительныхъ причинъ, касающихся состоянія здоровья. Изъ этихъ двѣнадцати лѣтъ 4 (по другимъ снѣ, геніямъ 3) приходятся на службу въ казармахъ и гарнизонахъ; 6 (или 7) должно пробыть въ резервѣ, и въ этотъ періодъ служащій можетъ проживать подъ своей крышей, на родинѣ; два послѣдніе года назначаются для службы въ національной гвардіи. Однако не всѣ молодые люди поступаютъ въ дѣйствующую армію, а только тѣ, на кого упадетъ жребій. Особымъ распоряженіемъ будетъ отъ времени до времени опредѣляться число сзываемыхъ въ дѣйствующія войска. Пощаженные жребіемъ будутъ служить двѣнадцать лѣтъ въ національной гвардіи. Резервъ можетъ быть созванъ только въ военное время, и резервистъ воленъ жениться, и подчиняется не военному совѣту, а гражданскимъ властямъ. На исключеніемъ ежегодныхъ ученій національная гвардія становится подъ знамена только въ военное время, но и въ этомъ случаѣ она можетъ быть выведена за предѣлы государства, не иначе, какъ вслѣдствіе особаго на то рѣшенія рейхсрата. Офицеры національной гвардіи по чинамъ стоятъ наравнѣ съ офицерами линейныхъ войскъ. Національная гвардія подчиняется главнокомандующему. На будущіе десять лѣтъ численность австрійской арміи составитъ 800,000 чел. въ линейныхъ войскахъ и 200,000 въ резервѣ, всего одинъ милльонъ — громадная цифра: Этотъ проектъ въ его настоящемъ видѣ, нисколько намъ не нравится, но существующіе въ другихъ мѣстахъ проекты не нравятся намъ еще болѣе, и мы охотно отдаемъ предпочтеніе австрійскому проекту передъ системой Ніэля и комп. Но какъ система Ніэля не спасетъ отъ гибели бонапартистскую Францію, также точно и системѣ, измышленной въ Вѣнѣ, не удастся удержать отъ паденія Австрію Габсбурговъ.
Много говорятъ еще до сихъ поръ о посѣщеніи Вѣны принцемъ Наполеономъ, вояжирующимъ инкогнито, но дорогѣ къ придунайскія княжества и Константинополь. О цѣли этой поѣздки публика не могла провѣдать ничего положительнаго, но и друзья, и недруги Бонапартовъ сильно подозрѣвали, что принцъ получилъ отъ своего августѣйшаго кузена порученіе взбаламутить грязь, всегда лежащую на днѣ этого тинистаго восточнаго вопроса. Всякій думаетъ: принцъ отправился предложить всеобщее полюбовное соглашеніе, чтобы этимъ путемъ поднять всеобщую анархію, но правилу: «Si vis bellum, para pacem». Если желаешь, чтобы люди подрались между собою, предложи имъ порѣшить вопросъ о Константинополѣ къ удовольствію всѣхъ и каждаго. Пруссія также производитъ реформы своей арміи, только на свой ладъ: она очищаетъ ее, увольняетъ въ отставку или опредѣляя въ гражданскія должности всѣхъ тѣхъ ундеровъ, которые въ послѣднюю войну заслужили офицерскіе эполеты. Эти «хамы» — исчадіе мелкой буржуазіи или даже еще болѣе скромныхъ классовъ — не могутъ быть равноправными сослуживцами офицерской аристократіи, этихъ ясновельможныхъ господъ фонъ и господъ Zu. Конечно, плебеи могутъ сколько угодно проливать кровь съ господами на одномъ и томъ же нолѣ, но распивать съ господами вино за однимъ столомъ хамамъ строго возбраняется. Слухъ этотъ разнесся по всей Германіи и не произвелъ особенно благопріятнаго впечатлѣнія, такъ что многіе, въ порывѣ досады, позволили себѣ даже сказать, что въ случаѣ схватки между знатной барыней — Пруссіей и эгалитарной Франціей надо желать пораженія первой. Пораженіе Пруссіи… нѣмцы имѣютъ право этого желать, но и французы имѣютъ также право желать пораженія бонапартистской Франціи.
По части военной реформы одинъ нѣмецкій миніатюрный князекъ — князь Лихтенштейнъ вдругъ рѣшился, motu proprio, на чрезвычайно смѣлый подвигъ, и его августѣйшимъ братьямъ стоитъ только подражать ему, чтобы услышать возгласы счастья и благодарственныя ликованья своихъ народовъ. Сооображая, что содержаніе арміи обходится дорого, и что но кончинѣ германскаго союза не было уже надобности поставлять военный контингентъ въ союзную армію, князь Лихтенштейнъ просто на просто распустилъ до единаго всѣхъ своихъ воиновъ, т. е. девяносто человѣкъ, не оставивъ даже ни одного ординарца, для внутренней службы. Ужь, покрайней мѣрѣ, этого монарха никто не обвинитъ въ томъ, что его царствованіе опирается на силу штыковъ. Хроникеры ничего не сообщаютъ относительно того употребленія, какое получатъ суммы, экономизируемыя вслѣдствіе этого разброда войскъ. Если князь опредѣлитъ эти деньги для просвѣщенія своего народа, то мы охотно признаемъ его крошечную державу образцовымъ государствомъ и, не задумываясь, пожелали бы присоединенія не только Германіи, но и Франціи къ лихтентшейнскому княжеству.
Бисмаркія, какъ называютъ теперь Пруссію, потерпѣла страшное пораженіе. Таможенный парламентъ (Zollparlameiit — терминъ неправильный, но выбранный умышленно: таможенная конференція не можетъ быть названа парламентомъ), — таможенный парламентъ, который долженъ былъ послужить орудіемъ въ дѣлѣ присоединенія Германіи къ сѣверному союзу, возмутился противъ навязываемой ему роли. Его хотѣли облечь чрезвычайной властью, чтобы тѣмъ подстрекнуть къ хищническому произволу; — но замѣчательно, что онъ имѣлъ скромность отказаться отъ лестнаго полномочія. Таможенная конференція не желала позволить преобразовать себя въ національный парламентъ, вотирующій подъ прусскою эгидою. Рѣчь короля Вильгельма встрѣтила большинство 186 неблагопріятныхъ голосовъ противъ 150; и конференція отказалась отвѣчать адресномъ своему «Allerdurchlauchtigsten, Grossmächtigsten Allergnädigsten König und Herrn». Когда результаты вотированія сдѣлались извѣстными, лица у прусскихъ либераловъ повытянулись, а г. Бисмаркъ страшно поблѣднѣлъ. Канцлеръ сѣвернаго союза дѣйствовалъ двулично: исподтишка онъ хлопоталъ о вотированіи адресса, который былъ бы угрозою противъ Франціи, и съ другой стороны, тотъ же канцлеръ хотѣлъ свалить съ себя всякую отвѣтственность въ этомъ дѣлѣ.
Впрочемъ, таможенный парламентъ окончилъ уже свое жалкое существованіе, Онъ замѣчателенъ только тѣмъ, чего не сдѣлалъ. Онъ не хотѣлъ отвѣчать адрессомъ на рѣчь, которую прусскій король любезно обратилъ къ нему, — далѣе, тотъ же нарламентъ отказался вотировать испрашиваемыя у него субсидіи, отвергъ налогъ на нефть, отвергъ все, что только ему навязывали для вотированія. Господину Бисмарку насилу удалось выканючить у него милостыню, конѣечную подачку — увеличеніе ежегоднаго табачнаго акциза на 50,000 талеровъ. Бонмъ депутатовъ и ихъ пребываніе въ Берлинѣ стоили дороже, и депутаты могли бы сдѣлать гораздо проще и выгоднѣе, отдавъ эти деньги г. Бисмарку изъ своихъ кармановъ и спокойно оставались дома. Этотъ такъ называемый парламентъ не принесъ ни одной крупицы пользы, потому что не былъ вызванъ никакою общественною выгодою, никакимъ народнымъ желаніемъ. Онъ существовалъ только благодаря капризу могущественнаго министра, имѣвшаго въ виду интригу, но интрига эта не удалась. «Парламентъ», говорилъ онъ, — «служитъ мнѣ яйцомъ, которое я высиживаю. Но если цыпленокъ не вылупится достаточно скоро, то чѣмъ мнѣ терять время, лучше я раздавлю скучное яйцо». Чтожъ, господинъ архи-канцлеръ сѣвернаго союза, раздавите, батюшка, раздавите его, Богъ съ нимъ, — кому оно нужно… Да только осмѣлимся доложить вашему сіятельству, что ужъ не стоило на него и садиться, на такое негодное яйцо, особенно въ наше критическое время, да и на опытахъ-то можно обжечься…
Работы (?) таможеннаго парламента были окончены, какъ прежде были открыты, — рѣчью короля Вильгельма, служившею настоящей репликою первой рѣчи, произнесенной при открытіи занятій. Южане парламента хорошо сдѣлали, не нарушая молчанія, потому что они никогда не могли бы дать такого хорошаго отвѣта, какой высказалъ себѣ самъ король. Этотъ королевскій манифестъ въ высшей степени удивилъ общество, насколько неожидавшее такого трезваго, скромнаго и примирительнаго отзыва, такого торжественнаго признанія правъ народовъ, вмѣстѣ съ отрицаніемъ, хотя нѣсколько смутнымъ, той теоріи, которая учитъ, что «сила солому ломитъ» и той политики, которая видитъ право только «на концѣ меча.» Король произнесъ даже фразы съ подозрительнымъ либеральнымъ душкомъ, такія фразы, которыя суровый казуистъ консерватизма упрекнулъ бы въ современномъ тлетворномъ либерализмѣ. Чтобъ расположить къ себѣ южное населеніе, этотъ побѣдитель на поляхъ Садовой, расправлявшійся, наступи на горло, съ Саксоніей, Гессеномъ и Баваріей, говорилъ о прошлыхъ конвенціяхъ съ этими государствами, заключенныхъ, будто бы, съ полнѣйшей свободою, совершенно добровольно съ обѣихъ сторонъ.
Однако, южане отвѣчаютъ на всѣ эти любезности съ убійственной холодностью, которая граничитъ даже съ положительнымъ отвращеніемъ. По возвращеніи домой таможенные депутаты обнародовали воззваніе, въ которомъ ихъ избиратели заботливо предостерегались отъ вступленія въ сѣверный союзъ, потому что опрусеніе Германіи «будетъ неизбѣжно идти въ разрѣзъ съ идеею возсоединенія, съ принципомъ конституціонной свободы, съ настоящими интересами южной Германіи». Пруссія, убѣждало далѣе воззваніе, — наводненная солдатчиной, тяжко обременитъ налогами своихъ новыхъ союзниковъ, чтобы увлечь ихъ съ собою въ омутъ страшныхъ бѣдствій, безполезныхъ и раззорительныхъ военныхъ предпріятій. Деспотическая Пруссія будетъ смотрѣть на своихъ новыхъ союзниковъ, какъ на побѣжденныя толпы, да иначе она смотрѣть на нихъ и неспособна. Воззваніе оканчивалось приглашеніемъ всѣхъ согражданъ образовать южно-германскій союзъ, чтобы держать сѣверный союзъ въ предѣлахъ умѣренности. — Идея брошена и намъ остается только подождать, какъ она будетъ принята.
Неудача Пруссіи въ Германіи была въ нѣкоторой степени вознаграждена лестнымъ пріемомъ, оказаннымъ прусскому принцу въ Италіи. За празднествами, сопровождавшими бракосочетаніе молодого Гумберта съ его кузиной, раздались восторженныя привѣтствія и выкрикиванья въ честь прусскаго принца, тогда какъ его beau-frère былъ принятъ убійственно холодно. Это былъ своего рода протестъ противъ Ментаны и вмѣстѣ съ тѣмъ желаніе подстрекнуть Пруссію къ войнѣ съ Бонапартомъ и Францомъ-Іосифомъ, — къ той войнѣ, которая отдала бы Италіи Римъ и южный Тироль.
Можно положительно утверждать, что Пруссія не перестаетъ готовиться къ войнѣ, потому что ужъ больно усердно заявляетъ о своихъ мирныхъ намѣреніяхъ. Она протрубила во всеуслышаніе о томъ, что распускаетъ 12,000 солдатъ; съ своей стороны, Бонапартъ платитъ Бисмарку тою же монетою, объявляя о разоруженіи 18,000 воиновъ, еще невыслужившихъ своего срока. Восемнадцать тысячъ старыхъ мушкетовъ отправляются на оружейные заводы, которые сдѣлаютъ изъ нихъ 500,000 отличныхъ ружей системы Шаспо, — хорошо разоруженіе, нечего сказать… Съ другой стороны, прусское правительство раздаетъ безплатно и огромными количествами нѣчто въ родѣ альманаха Нострадамуса, подъ названіемъ «пастуха Томаса», гдѣ находится предсказаніе, что скоро прусскій орелъ ощиплетъ галльскаго пѣтуха и проглотитъ его въ два раза.
Но увы! — исхудалъ бѣдный пѣтухъ Галліи, а прусскій орелъ, кажется, порядкомъ проголодался. Изъ Помераніи и восточной Пруссіи къ намъ доходятъ весьма печальныя извѣстія. Умы находятся въ волненіи; присоединенныя земли ропщутъ съ возрастающимъ раздраженіемъ. Горожане негодуютъ на повышеніе городскихъ окладовъ; сельское населеніе проклинаетъ увеличеніе кроваваго налога. Въ Гамбургѣ не хватаетъ судовъ для перевозки всѣхъ эмигрантовъ, отправляющихся въ Америку, чтобы поискать правительство подешевле. Жители Ганновера дезертируютъ массами, гессенцы убѣгаютъ еще въ большемъ числѣ, чѣмъ это было въ эпоху Гессенифлуга — «des Hessen Fluch…»
Изъ Англіи, напротивъ, мы получаемъ все хорошія вѣсти. Но къ этой категоріи мы не желаемъ причислить извѣстія объ окончаніи экспедиція въ Абиссиніи, гдѣ Великобританіи везло неслыханное счастье, котораго она нисколько не заслужила.
Вотъ въ немногихъ словахъ весь ходъ этой исторіи. Былъ въ Абиссиніи король или негусъ, по имени Феодоръ, человѣкъ горячій и заносчивый, сильно возгордившійся своими успѣхами въ трудныхъ предпріятіяхъ и незнавшіе никакихъ предѣловъ своему всемогуществу. Былъ онъ жестокъ и свирѣпъ, какъ львы, которыми любилъ окружать себя, но онъ походилъ на нихъ также своею дикою личною отвагою и неутомимою силою- При всѣхъ этихъ качествахъ негусъ былъ доступенъ чувству великодушія и даже могъ возвыситься до пылкаго душевнаго благородства. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ почувствовалъ необыкновенно нѣжную, почти восторженную дружбу къ одному англійскому консулу — мистеру Плаудену, который былъ въ его глазахъ представителемъ par excellence европейской цивилизаціи, воплощеніемъ духа войны и мирныхъ искусствъ. Этотъ англичанинъ былъ умерщвленъ, и его другъ отпраздновалъ но немъ ужасную тризну, перерѣзавъ безжалостно всѣхъ, кто только прямо или косвенно имѣлъ какое либо отношеніе къ убійцамъ. Насладившись вдоволь мщеніемъ, онъ увѣдомилъ англійскую королеву обо всемъ случившемся. Но чтобъ сдѣлать примиреніе болѣе полнымъ, чтобы показать всю свою готовность загладить прошлое, возсоединить абиссинское всемогущество съ англійскою мудростью, Африку съ Европою, — онъ письменно убѣждалъ королеву Викторію положить конецъ своему вдовству и принять его руку вмѣстѣ съ сердцемъ. Похохотавши въ волю надъ брачнымъ предложеніемъ, британскіе министры, напослѣдокъ, совершенно забыли объ этомъ забавномъ казусѣ, и никакой оффиціальный отвѣтъ не былъ препровожденъ къ властителю Абиссиніи, при которомъ Великобританія, однако, не брезгала аккредитовать дипломатическихъ агентовъ. Это нарушеніе условій самой элементарной вѣжливости задѣло за живое надменнаго Феодора, и послѣ нѣсколькихъ непріятныхъ столкновеній (какъ поддержка, оказанная Англіей вицекоролю Египта, врагу негуса и др.) чернокожій монархъ, безъ дальнѣйшихъ церемоній, заперъ въ тюрьму новаго консула г. Камерона и около пятидесяти англичанъ, находившихся въ Абиссиніи; при этомъ Феодоръ объявилъ, что будетъ держать ихъ въ неводѣ до тѣхъ поръ, пока ему не будетъ сдѣлано удовлетвореніе. Войны онъ не боялся, потому что воображалъ себя непобѣдимымъ, чуть не земнымъ богомъ; былъ у него и порохъ, были и европейскія ружья, купленныя, правда, очень недешево. И ктому же онъ удержалъ у себя силою, но осыпавъ всѣми возможными милостями, одного французскаго оружейника изъ С. Этьэня. Сдѣлавъ его главнымъ начальникомъ своей артиллеріи, негусъ заказалъ ему чудовищныхъ размѣровъ пушку, которая, когда изъ нея стрѣляли, издавала адскій грохотъ, нагонявшій страхъ смертный на жителей чуть не исей Абиссиніи. Снарядившись такимъ образомъ, Феодоръ сталъ бодро поджидать англичанъ, которые, имѣя во главѣ генерала Нэпира, пришли отмстить за своихъ соотечественниковъ. Экспедиція эта была положительное и смѣшное безуміе, не смотря на то, что она увѣнчалась успѣхомъ, превзошедшимъ всѣ ожиданія. Цѣною неимовѣрныхъ усилій, громадныхъ издержекъ и лихорадокъ, цѣною повальнаго мора людей, лошадей, муловъ и быковъ, англійская армія съ своими союзниками — индусами, египто-турками и туземцами — проложила себѣ дорогу чрезъ пустынныя равнины и горные хребты; она торопилась безъ оглядки, безъ отдыха; только одинъ мѣсяцъ промедленія, и она была бы застигнута дождливымъ временемъ года; отступленіе было бы заграждено и отъ съѣстныхъ припасовъ не осталось бы ни крошки… Въ Лондонѣ боялись, чтобы Феодоръ не сдѣлалъ самой простой вещи, провѣдавъ о вторженіи непріятеля, онъ могъ безъ всякихъ церемоній перерѣзать своихъ плѣнниковъ, да и отправиться вмѣстѣ съ своими офицерами въ горы гоняться за антилопами и дикими баранами. Феодоръ умѣлъ бѣгать прытко и неутомимо, и настичь его никогда бы не удалось; это тоже самое, что вмѣстѣ со всѣми этими орудіями и зарядными ящиками гоняться за зайцемъ. Если бы Феодоръ хотя на волосъ побоялся англійскаго генерала и британской силы, — онъ былъ бы спасенъ, и намъ пришлось бы говорить теперь объ экспедиціи англичанъ въ Абиссинію, какъ о величайшемъ сумасбродствѣ. Но, какъ истый варваръ, негусъ слишкомъ понадѣялся на свою молодецкую удаль, на мужество своихъ абиссинскихъ вѣрноподданныхъ и также на свою пушку-толстушку, издававшую такой демонскій грохотъ. Запершись въ горной крѣпости Магдалѣ, вооружившись съ ногъ до головы и ревниво охраняя свои сокровища и. своихъ плѣнниковъ, онъ геройски ожидалъ англичанъ. Являются, наконецъ, англичане и располагаются на сосѣдней возвышенности, насупротивъ позиціи Феодора въ разстояніи двойного пушечнаго выстрѣла — если говорить о его пушкахъ — и только въ разстояніи простого выстрѣла изъ ихъ собственныхъ орудій, незамедлившихъ направить адскій огонь на несчастныхъ абиссинцевъ, еще воображавшихъ себя внѣ всякой опасности. Картечь страшно избиваетъ этихъ бѣдняковъ, которые отвѣчаютъ своими снарядами, падающими на половинѣ дороги, и еще болѣе безсильною руганью. Разсвирѣпѣвшій Феодоръ приказываетъ тогда начинить потуже свою толстобрюхую пушку. Но толстобрюхая пушка, на созиданіе которой абиссинскіе мастера употребили все свое усердіе и умѣніе, не выдержала и разлетѣлась въ куски. Осколки не задѣли Феодора, и однако онъ былъ пораженъ, какъ громомъ, постигъ все свое безсиліе. Онъ пересталъ махать копьемъ, опустилъ руки, поникъ головою и вполголоса пробормоталъ нѣсколько словъ; потомъ приказалъ вывести плѣнниковъ, но не для того, чтобы ихъ перерѣзать, а чтобы безъ всякихъ условій сдать на руки англичанъ.
Не смотря на освобожденіе своихъ земляковъ, англичане продолжали осаждать львиное логовище, намѣреваясь во чтобы то ни стало овладѣть имъ, что впрочемъ и не было сопряжено съ особенными опасностями, такъ какъ англичане избивали дикарей совершенно такъ, какъ охотникъ стрѣляетъ въ фазановъ. Въ двухъ стычкахъ англичане имѣли только пятнадцать человѣкъ легкораненныхъ, и ни одного убитаго… ни единаго, а между тѣмъ они убили пятьсотъ абиссинскихъ христіанъ и ранили тысячу пятьсотъ. Предшествуемые своими карабинерами, расчищавшими дорогу и снимавшими голову съ каждаго абиссинца, попадавшагося имъ на глаза, — англичане стали карабкаться на магдальскую скалу, переходя изъ редута въ редутъ. При ихъ приближеніи Феодоръ заперся въ послѣдней цитадели, взошелъ на послѣднюю башню и, не говоря ни слова, разможжилъ себѣ черепъ. Еще трупъ его не успѣлъ остынуть, когда англичане ворвались въ башню и, узнавъ своего павшаго врага, подняли отвратительный крикъ торжествующихъ каннибаловъ. Потомъ они расхитили его казну, унесли ворону, отъ которой отказалась ихъ королева, и нашли также револьверы съ надписью: «королю Феодору Викторія, королева Великобританіи, въ воспоминаніе о г. Плауденѣ», Однимъ изъ этихъ револьверовъ несчастный негусъ покончилъ съ собою. По окончаніи грабежа убогая деревушка была сожжена и еще дымились ея развалины, когда англичане были уже далеко, шагая форсисованными переходами, чтобы какъ можно скорѣе добраться до своихъ судовъ, и нисколько не заботясь о возрожденіи Абиссиніи и насажденіи въ ней европейской цивилизаціи о чемъ не преминули бы поревновать маршалъ Пазенъ и маршалъ Форей. А позади себя они оставляли нѣсколько обгорѣлыхъ изуродованныхъ стѣнъ, страхъ британскаго имени и британскихъ ружей и довольно оригинальное доказательство братской любви, съ какою христіане относятся другъ къ другу, Вѣдь вотъ вамъ такъ называемые первобытные христіане, жившіе въ заброшенныхъ, скромныхъ закоулкахъ восточной Африки. И посреди языческихъ и мусульманскихъ племенъ къ этимъ чернокожимъ христіанамъ идутъ ихъ братья, бѣлые христіане, чтобы сдѣлать ихъ, мишенью для ружей Снайдера и армстронговыхъ пушекъ….
Удовольствіе абиссинской экспедиціи стоитъ бездѣлицу — сто сорокъ милліоновъ. Этою суммою можно было бы почти удвоить общественное пособіе, выдаваемое въ Великобританіи бѣднымъ {Итогъ суммъ, взимаемыхъ подъ категоріей «Poor Raies», налога въ пользу неимущихъ, былъ высчитанъ въ 265 милліоновъ, но этимъ неимущимъ было роздано всего около 165 милліоновъ, остальные же сто милліоновъ были обращены совершенію на другой предметъ, нисколько не касавшійся пособія бѣднымъ…. Но отомстить за арестъ англійскаго консула у полу-дикихъ африканцевъ, изволите видѣть, это поважнѣе, чѣмъ накормить насущнымъ, хлѣбомъ и одѣть въ фланелевыя рубашки цѣлый милліонъ бѣдныхъ гражданъ…
Итакъ, кровавая расправа Англіи съ дерзкимъ королемъ Феодоромъ не слишкомъ веселитъ наше сердце. Не то мы должны сказать относительно грандіозной борьбы либеральной оппозиціи съ англиканской церковью въ Ирландіи.
Упраздненіе господствующей государственной церкви есть безъ всякаго сомнѣнія, одна изъ наиболѣе блестящихъ побѣдъ XIX вѣка и приноситъ честь имени г. Гладстона, который, хотя самъ искренно вѣрующій христіанинъ, тѣмъ не менѣе мужественно ратоборствовалъ, во главѣ свой партіи, противъ этой церкви, вполнѣ проникнувшись убѣжденіемъ, что она вовсе не отвлеченно-духовное учрежденіе, а политическій институтъ, военная машина, англосаксонскій гарнизонъ въ кельтской странѣ, крѣпость для побѣдителей, острогъ для побѣжденныхъ, символъ рабства и завоеванія. Гладстонъ понялъ, что замиреніе Ирландіи возможно только путемъ оказанія ей безотлагательной справедливости, — онъ понялъ, что нелѣпо и нечестно говорить о примиреніи, продолжая оскорблять и унижать. Вотъ почему онъ требовалъ отъ парламента утвердить принципъ отдѣленія англиканской церкви отъ государственнаго тѣла Ирландіи, вотъ почему настойчиво предлагалъ, чтобы парламенту были переданы имущества этой церкви, стоимостью въ 420 милльоновъ, изъ которыхъ 3/5, т. е 250 милльоновъ опять возвратились бы къ англиканскому духовенству въ видѣ щедрыхъ вознагражденій и преимуществъ, такъ что настоящая, фактическая секуляризація духовныхъ имуществъ касалась бы только 170 милльоновъ[2].
Нѣсколько битвъ было дано, и одна изъ нихъ, особенно яростная, случилась въ ночь съ 3 на 4 апрѣля, а другая также ночью — съ 30 апрѣля на 1 мая. Большинствомъ 65 голосовъ (330 противъ 265 — нѣсколькими голосами болѣе, чѣмъ въ прежнее вотированіе) опять было объявлено упраздненіе господствующей церкви въ Ирландіи. Послѣдняя стычка была еще яростнѣе первой, такъ какъ воюющія стороны были больше раздражены. Либералы горячо нападали на сторонниковъ министерства, упрекая ихъ въ двуличіи, въ нарушеніи конституціонныхъ обычаевъ, въ желаніи игнорировать настоящій духъ конституціи и вводить въ заблужденіе королеву, компрометируя достоинство короны. Оппозиція говорила министерству: «большинство парламента представляетъ большинство гражданъ страны. Большинство парламента противъ васъ, слѣдовательно, вы имѣете противъ себя большинство всѣхъ гражданъ вообще. Вы поставлены во враждебное положеніе относительно парламента, вы лишились довѣрія страны. Мы низложили васъ-нашимъ свободнымъ рѣшеніемъ, мы отрѣшили васъ отъ власти. Упорно и насильно удерживая власть въ своихъ рукахъ, вы поднимаете возмущеніе противъ народа, вы виновны въ государственной измѣнѣ». На эту филипику министерство д’Израэли отвѣчало съ злобнымъ сарказмомъ: «милостивѣйшіе государи наши, не во гнѣвъ вамъ будь сказано, не вы одни представляете верховную власть, есть еще наша августѣйшая монархиня. Нѣтъ надобности говорить вамъ, что это не очень далекая старушка, немножко ханжеватая и незаботящаяся о дѣлахъ вслѣдствіе своего вдовства. Вотъ ее-то мы умѣли расположить въ нашу пользу, и наша всемилостивѣйшая государыня не только никогда не согласится на ваше торжество и нашу отставку, но даже убѣждала насъ оставаться министрами въ пику и на зло вамъ и кромѣ того позволила намъ распустить парламентъ и указать вамъ на дверь, Въ ожиданіи новой палаты, которая будетъ созвана въ будущемъ году въ силу новаго Reform Bill’я, вы должны подвергнуться вторичному переизбранію. Выборы стоють дорого, какъ это вамъ извѣстно, и каждый изъ васъ долженъ будетъ взнести отъ 250 до 500 франковъ, чтобы оставаться членомъ парламента стеченіи шести мѣсяцевъ. Ну-съ теперь вы предупреждены, и надо полагать, будете впредь вести себя благоразумнѣе».
Оппозиція Гладстона не могла хладнокровно слушать эти оскорбительныя нотаціи и встрѣтила насмѣшки министерства криками яростной ненависти. Брайтъ, трибунъ Брайтъ вышелъ изъ себя, и слова — преступленіе, измѣна, вѣроломство, изъ глубины сердца прорывались сквозь его губы. Онъ сталъ язвить премьеръминистра, безпощадно осмѣивалъ его тщеславіе, его ребяческое высокомѣріе, его прислужничество. Онъ формально назвалъ его интриганомъ, умышленно обманывающимъ королеву, Брайтъ былъ краснорѣчивъ, былъ ужасенъ. Въ особенности его бѣсило то, что такой ничтожный человѣкъ, какъ д’Израэли, вѣчно прикрывается священной порфирой королевы и говоритъ: «я остаюсь министромъ, потому что такъ благоугодно ея величеству. Если палата этимъ недовольна, пусть объяснится съ ея величествомъ. Брайтъ былъ глубоко возмущенъ тѣмъ, что министръ упомянулъ о гражданской войнѣ, потому что здѣсь была видна тактика министра, который, не желая повиноваться формальной волѣ гражданъ страны, кричитъ реакціонерамъ: „стоитъ ли обращать вниманіе на палату общинъ, одураченную папистами… Противъ нихъ мы имѣемъ нашу протестантскую королеву!..“
За этой бурей яростнаго краснорѣчія, которую палата поддерживала глухимъ ропотомъ, д’Израэли продолжалъ шипящимъ голосомъ и еще болѣе язвительнымъ тономъ: „жалѣю очень, что господа мои оппоненты раскричались, какъ базарныя торговки, и но истинѣ я вижу передъ собою людей, которыхъ никакъ нельзя назвать джентльменами“. Все это очень забавно, но борьба эта возбуждаетъ въ насъ веселость, смѣшанную съ сочувствіемъ къ правому дѣлу. Намъ очень нравится, что неразумное привилегированное положеніе господствующей церкви въ Ирландіи подвергалось серьезнымъ нападкамъ, такъ какъ, но нашему убѣжденію, англиканскій господствующій институтъ, упраздненный въ побѣжденной странѣ, будетъ также упраздненъ и въ странѣ завоевателей, что бы ни говорилъ объ этомъ г. Гладстонъ. Намъ также очень нравится, что предлагаемый Гладстономъ проэктъ, который въ другомъ случаѣ столкнулся бы со многими препятствіями, предвидѣнными и непредвидѣнными, теперь можетъ быть осуществленъ легче подъ вліяніемъ сильно разыгравшихся страстей, и упраздненіе государственной церкви, благодаря г. д’Израэли, становится уже дѣломъ самолюбія, вопросомъ чести и даже общественнаго спасенія.
Англія перестала бы быть конституціонной страною, если бы побѣда осталась за министерской партіей, которая такъ искусно умѣла привести въ враждебное столкновеніе догматъ величества съ парламентарнымъ принципомъ, утверждавшимъ, что король, который царствуетъ и не управляетъ, не можетъ быть вреднымъ для блага общаго. Лено, что д’Израэли-этотъ лукавый и мало совѣстливый человѣкъ — остался въ сущности авантюристомъ-радикаломъ, какимъ былъ въ свое лучшее время, когда писалъ романы — Сивиллу, Конингсби, и Вивіанъ-Грея. Настоящій джентльменъ, пожалуй, не рѣшился бы такъ беззазорно ссорить верховную власть съ націей и, раздраживъ толпу, прятаться за королеву, какъ за ширму, при крикѣ взбеленившихся селедочницъ и пуассардокъ. Ужъ конечно Гладстонъ, ораторъ богатой, просвѣщенной, либеральной буржуазіи, и Джонъ Брайтъ, народный трибунъ, но части смѣлости не могутъ потягаться съ Веніаминомъ д’Израэли — главою торіевъ, коноводомъ реакціонеровъ… Весьма замѣчательно также, что посреди всѣхъ благъ конституціи, при полномъ господствѣ парламентарнаго принципа, г. Диззи вдругъ предлагаетъ во всеуслышаніе великую дилемму: или король повелѣваетъ, или нація. Нравится намъ и то, что противодѣйствіе министерства и королевы желаніямъ палаты поощряетъ духовенство составлять разные экклезіастическіе митинги, возбуждать неудовольствіе народа противъ рѣшеній парламента, кричать No popery и т. д. Реформатская лига съ своей стороны также составляетъ митинги подъ открытымъ небомъ, при громадномъ стеченіи народа, чтобы поддержатьнарламентъпротивъ шайки аристократовъ, ханжей и изувѣровъ», какъ было сказано въ Reynold’s News-paper.: Однимъ словомъ, современное положеніе внутренней политики въ Англіи представляетъ для насъ много-много утѣшительнаго, и при видѣ этихъ двухъ отважныхъ бойцевъ — гг. д’Израэли и Гладстона насъ, право, таки разбираетъ охота рукоплескать…
При третьемъ чтеніи билля побѣда осталась за оппозиціей и законъ объ упраздненіи господствующей церкви въ Ирландіи принятъ палатою.
Гораздо болѣе сильнаго защитника абсолютизмъ нашелъ въ покойномъ маршалѣ Нарваэсѣ — президентѣ совѣта министровъ въ Мадритѣ, и мы желали бы почтить его коротенькимъ надгробнымъ словомъ.
Это былъ одинъ изъ величайшихъ негодяевъ нашего времени, достойный занять мѣсто въ ряду Гайнау, Радецкихъ, Эешшассовъ, о’Доннеллей, и Леруа-де-Сентъ-Арно. Этотъ поклонникъ порядка, прославленный длиннымъ рядомъ насилій и возмущеній противъ закона, дебютировалъ въ качествѣ заговорщика и революціонера. Съ 1820 по 1892 годъ онъ былъ искателемъ приключеній и усердствовалъ въ защиту конституціонныхъ кортесовъ противъ абсолютизма Фердинанда VII. Зависть къ искреннему, но недоразвитому Эспартеро сблизила его съ королевой Христиною. Послѣ своего неудачнаго севильскаго возмущенія, Нарваэсъ бѣжалъ во Францію, гдѣ сообща съ королевой Христиною и въ стачкѣ съ іюльскимъ правительствомъ направлялъ изъ Перпиньяна возстаніе, вслѣдствіе котораго Эспартеро былъ низвергнутъ. Въ награду за этотъ бунтъ Нарваэсъ былъ сдѣланъ президентомъ совѣта, генералъ-капитаномъ и герцогомъ Валенсіи, и обѣ королевы удостоили его чести быть ихъ интимнымъ совѣтникомъ. Съ тѣхъ поръ, вмѣстѣ съ нимъ и Маріей-Христиною, возвращенною изъ изгнанія, въ Испаніи воцарилась реакція, безмятежно господствующная тамъ и до настоящаго времени. Но едва Нарваэсъ успѣлъ ниспровергнуть конституцію 1837 года, какъ новый фаворитъ, побѣжденный прежнимъ, въ видѣ почетной ссылки, былъ отправленъ посланникомъ въ Парижъ. Съ тѣхъ поръ жилъ онъ то въ милости, то въ опалѣ, то посланникомъ, то главою кабинета, выдѣлывая на chassez-croisez съ о’Доннеллемъ, Олосагою, Эспартеро, Мендисабалемъ, Прямомъ.
Этотъ грубый эгоистъ, котораго туманный умъ обнаруживалъ, однако, проблески лукавства, этотъ разбойникъ и настоящій капитанъ невольничьяго судна заставлялъ дрожать двухъ королевъ передъ своей наглой рѣчью и дерзко занесенной рукою. Онъ умеръ (наконецъ, хвалясь передъ напутствовавшимъ его духовникомъ, что ему, Нарваэсу, некого прощать, что у него нѣтъ ни одного врага, потому что онъ всѣхъ ихъ… разстрѣлялъ.
Онъ самодовольно хвалился, этотъ сердобольный христіанинъ, потому что оставлялъ въ живыхъ соперника но части злодѣйствъ и своего заклятаго врага — Прима, графа реусскаго, маркиза де-Кастильехасъ, главу либераловъ и отъявленнаго разбойника…
Напутственное благословеніе, препровожденное св. отцемъ напою напоминаетъ намъ недавно случившуюся смерть кардинала д’Андреа, либеральнаго прелата, скончавшагося отъ несговорчивости благодушнаго Пія IX, который, не смотря ни на какія слезныя просьбы, не позволилъ ему отправиться въ родные горы для поправленія своего разстроеннаго здоровья. La Civitta cattolica разсказываетъ, что пана, во избѣжаніе всякихъ слуховъ объ отравленіи, приказалъ произвести вскрытіе тѣла съ наивозможною гласностью. Но люди умираютъ не отъ однихъ ядовъ; суровыя слова также подъ часъ убиваютъ…
Между тѣмъ намѣстникъ Іисуса Христа не перестаетъ вызывать въ свою службу бельгійскихъ зуавовъ, покупаетъ ружья конструкціи Шаспо, строитъ бастіоны. И посреди всѣхъ этихъ боннскихъ экзерцицій до св. отца дошелъ, быть можетъ, несовсѣмъ пріятный слухъ — именно, что французскіе солдаты отказываются носить пожалованный имъ ментанскій крестъ. Но генералъ Дюмонъ водворилъ порядокъ объявивъ, что съ этихъ норъ ношеніе креста дѣлается обязательнымъ, и что всякій солдатъ, не украсившій имъ своего мундира, будетъ наряженъ въ караулъ на тридцать дней…
Надежда на лучшее будущее, которими Германія себя убаюкивала, какъ мы сказали выше, отложены на неопредѣленное время, и эмиграція въ этомъ году оживилась съ новою, еще никогда небывалою энергіей. Во многихъ округахъ администрація жалуется, что молодые люди, которые должны были вступить на службу, большею частію уже перебрались по ту сторону атлантическаго океана. Эмиграція эта получила особенную силу соблазна съ тѣхъ поръ, какъ конгрессъ Соединенныхъ штатовъ не хотѣлъ утвердить трактата Банкрофта. Въ силу этого трактата Пруссія имѣла право, впродолженіи пяти лѣтъ, преслѣдовать природныхъ пруссаковъ, которые, эмигрировавъ въ Америку, получили уже водворительныя свидѣтельства. Конгрессъ совершенно основательно разсуждаетъ: «съ той минуты, какъ эксъ-пруссакъ дѣлается нашимъ соотечественникомъ, онъ остается имъ и долженъ быть имъ признаваемъ наравнѣ со всякимъ янки, или уроженцемъ Кентукки, и мы не позволимъ, чтобы какой нибудь берлинскій жандармъ схватилъ его за шиворотъ и заставилъ насильно поступить въ иностранную армію». Право, хорошо и резонно сказано и этотъ прекрасный аргументъ годился бы не для однѣхъ берлинскихъ жандармовъ, но и для бордосскихъ.
Очень недавно одинъ сенаторъ изъ Луизіаны пріѣхалъ во Францію повидаться съ своими престарѣлыми родителями. Онъ спокойно прогуливался но древней столицѣ Аквитаніи, покуривая благовонную сигару, какъ вдругъ къ нему пристали полицейскіе агенты, объявившіе ему, что они имѣютъ приказаніе отвести его въ тюрьму, какъ находящагося въ бѣгахъ, и что если онъ желаетъ быть опять свободнымъ человѣкомъ, то долженъ сначала прослужить семь лѣтъ подъ знаменами имперіи. «Прежде, чѣмъ отправиться въ Новый-Орлеанъ и разбогатѣть тамъ», объясняли они, — «вы принадлежали къ бѣдному семейству въ городѣ Бордо, ужь этого вы не можете отвергнуть. Вы эмигрировали передъ самой конскрипціей, по господинъ мэръ выдернулъ за васъ жребій и вамъ достался несчастный номеръ. Поэтому вы были занесены въ списки рекрутовъ, но неявились, чтобы исполнить долгъ службы, и, значитъ, вы дезертиръ, бѣглый солдатъ. Маршъ въ тюрьму!» -«Да вѣдь я у леи не французъ, я гражданинъ Соединенныхъ штатовъ, сенаторъ въ Луизіанѣ». — «Знать не знаю вашихъ Соединенныхъ штатовъ, вѣдать не вѣдаю вашей Луизіаны. Маршъ въ тюрьму и безъ разговоровъ»!
Изъ всего этого явствуетъ, что вопросъ водворенія долженъ быть разрѣшенъ категорически и въ возможно скорѣйшемъ времени. Именно по этому поводу между Англіей и Соединенными штатами могутъ возникнуть довольно серьезныя затрудненія. Пять лѣтъ человѣческой жизни должны же имѣть какое нибудь значеніе. Если пруссакъ или французъ, пробывъ 5 лѣтъ въ Нью-Іоркѣ, пріобрѣтаютъ право не быть болѣе пруссакомъ или французомъ, то это рѣшеніе свободной воли, это пожертвованіе должны же, наконецъ, освобождать человѣка отъ прежнихъ обязательствъ. Когда сынъ достигаетъ совершеннолѣтія, то законъ не запрещаетъ ему переселиться отъ роднаго отца къ тестю, если на это будетъ его желаніе. Можетъ быть генералы Ніэль и Мольтке желаютъ имѣть удовольствіе вывести всю молодежь подъ картечь, — но вѣдь у нихъ и другихъ людей такъ много еще остается…
Американская республика всегда будетъ получать изъ европейскихъ державъ постоянно возрастающій приливъ бѣдняковъ недовольныхъ, людей энергическихъ и безпокойныхъ, и старый свѣтъ долженъ уступить новому свой излишекъ. Для того, чтобы Соединенные Штаты не сдѣлались для Европы тѣмъ страшилищемъ, какимъ стали уже феніяне для Великобританіи, — не надобно безъ всякой нужды враждовать съ эмигрантами и приготовлять въ нихъ враговъ природному отечеству. Въ этомъ смыслѣ высказалась республиканская партія въ Соединенныхъ штатахъ. Назначая Гранта, ричмондскаго побѣдителя защитниковъ рабства, своимъ кандидатомъ на предстоящихъ выборахъ, партія эта въ тоже время заявляетъ 9-ой статьею общей программы, принятой въ Чикаго, слѣдующее:
«Соединенные Штаты должны всѣми силами противодѣйствовать доктринѣ, провозглашаемой Англіею и другими европейскими державами, утверждающими, будто человѣкъ не можетъ перестать быть гражданиномъ страны, въ которой онъ родился. Соединенные штаты не признаютъ этой доктрины, видя въ ней остатокъ феодальныхъ учрежденій, прямо противорѣчащіи нашей національной чести и независимости. Водворенные граждане должны безъ всякихъ стѣсненій пользоваться всѣми, отъ насъ имъ предоставленными правами, не взирая на ихъ первоначальное подданство другой державѣ. Никакое иноземное правительство не можетъ арестовать или посадить въ тюрьму гражданина Соединенныхъ штатовъ — водвореннаго или урожденнаго, все равно — за слова, произнесенныя въ этой странѣ, или поступки, здѣсь совершенные. Если онъ будетъ арестованъ или посаженъ въ тюрьму, то на правительствѣ нашемъ лежитъ долгъ заступиться за него».
На это заявленіе слѣдуетъ обратить особенное вниманіе, такъ какъ въ будущемъ оно можетъ подать поводъ къ довольно серьезнымъ недоразумѣніямъ. Программа продолжаетъ:
XI. «Приливъ къ намъ иностраннаго населенія въ прошедшемъ времени много содѣйствовалъ обогащенію, развитію, силѣ и всестороннему процвѣтанію нашей націи, которая даетъ убѣжище всѣмъ угнетеннымъ, какого бы племени они ни были, и потому направленіе эмиграціи въ эту страну Должно быть поощряемо честною и либеральною политикою».
Этотъ параграфъ можетъ показаться неважнымъ и ни къ чему не обязывающимъ, однако мы не можемъ не признать за нимъ огромнаго значенія, тѣмъ болѣе, что онъ подкрѣпляется ХИ-ю и послѣднею статьею, въ которой, какъ намъ кажется, вскользь проглядываетъ желаніе рано или поздно вмѣшаться въ европейскую политику:
«Конвентъ выражаетъ свое сочувствіе всѣмъ угнетеннымъ народамъ, отстаивающимъ съ оружіемъ въ рукахъ свои права».
А вотъ вамъ маленькій контрастъ сравнительно съ фокусами, выдѣлываемыми теперь Австріей и Италіей:
VI. "Самая лучшая политика, ведущая къ- уменьшенію бремени нашего государственнаго долга, заключается въ носильномъ стараніи поднять нашъ кредитъ, чтобы капиталисты могли отдавать намъ суммы по болѣе умѣреннымъ процентамъ сравнительно съ тѣми, какіе мы выплачиваемъ теперь, и какіе будемъ выплачивать до тѣхъ поръ, пока не изчезнетъ всякій страхъ какого бы то ни было отреченія (répudiation),[3] явнаго или тайнаго, касающагося всего долга или малѣйшей его части.
«Мы протестуемъ противъ всякаго отреченія, какъ противъ націонаго преступленія. Честь страны требуетъ уплаты всего долга съ полнѣйшей готовностью и добросовѣстностью, всѣмъ кредиторамъ здѣшнимъ и заграничнымъ, и при томъ не только по буквѣ, но но самому духу законовъ, освятившихъ ненарушимость долговыхъ обязательствъ при ихъ заключеніи».
Программа эта, изъ которой мы заимствовали наиболѣе поучительныя мѣста для насъ, европейцевъ, выражается съ раздражительной рѣзкостью объ Андрью Джонсонѣ: «этотъ человѣкъ показалъ себя измѣнникомъ въ отношеніи къ народу и тому дѣлу, которое онъ былъ призванъ защищать, самовластно завладѣлъ высокимъ судебнымъ и законодательнымъ значеніемъ, отказался исполнять законы, воспользовался своимъ высокимъ положеніемъ, чтобы подстрекать другихъ правительственныхъ лицъ къ осмѣянію и нарушенію законовъ, употреблялъ во зло ввѣренную ему исполнительную власть, поселяя въ гражданахъ недовѣріе къ ихъ неотъемлемымъ правамъ собственности, противодѣйствовалъ пересозданію штатовъ, въ которыхъ недавно подавлено возмущеніе. За всѣ эти преступленія онъ подвергся обвиненію и голосами 35 сенаторовъ совершенно нелицепріятно и справедливо былъ признанъ виновнымъ».
Да, его признали виновнымъ 35 сенаторовъ, но не призналъ такимъ сенатъ, такъ какъ недоставало еще голоса, только одного голоса, чтобы низложить президента большинствомъ двухъ третей. Это оправданіе или точнѣе неосужденіе въ высшей степени удивило и встревожило всю американскую публику. Подача обвинительныхъ голосовъ происходила въ субботу 16 мая. Радикалы были увѣрены въ успѣхѣ. Еще наканунѣ, вечеромъ, всѣ сенаторы, остававшіеся вѣрными, были пересчитаны но пальцамъ, и можно было надѣяться, по крайней мѣрѣ, на 38 голосовъ. Но президентъ сената г. Чэзъ приложилъ все свое стараніе помѣшать обвиненію, дѣйствуя чисто по личнымъ соображеніямъ и нисколько не изъ симпатіи къ президенту — и, по многимъ уважительнымъ и неуважительнымъ причинамъ, о которыхъ мы распространяться здѣсь не можемъ, Джонсонъ отрѣшенъ небыль. Душевно сожалѣемъ о такомъ результатѣ потому что мы также считаемъ Джонсона виновнымъ. Но даже внѣ этой чисто-юридической стороны дѣла, для государства и для всѣхъ партій нѣтъ ничего отраднаго въ томъ, что этотъ увѣсистый процессъ, въ которомъ всѣ проиграли, не получилъ никакого опредѣленнаго исхода. Республиканцы увидѣли себя людьми, напрасно взволновавшими всю страну; демократы же, болѣе чѣмъ когда либо, подвергаются нареканіямъ въ лицѣ и политикѣ Джонсона и чувствуютъ себя не въ лучшемъ положеніи, чѣмъ сами радикалы. Не предвидя оправданія, они оставили своего главу съ той минуты, какъ почувствовали приближеніе опасности и поспѣшили отдѣлить свою участь отъ его. Но президентъ не изъ тѣхъ людей чтобы могъ проститъ ложныхъ друзей, предавшихъ его; онъ также никогда не проститъ своимъ закоренѣлымъ врагамъ республиканцамъ, которые, въ свою очередь, отплатятъ ему тою же монетою. Этотъ несчастный окруженъ или врагами или союзниками, худшими враговъ; безсильный въ теперешнемъ споемъ положеніи, онъ, оставаясь номинальнымъ главою исполнительной власти, долженъ будетъ дѣйствовать не выходя изъ воли сенаторовъ, которые, большинствомъ 35 голосовъ противъ 19 объявили его виновнымъ въ преступномъ поведеніи. Этотъ оправдательный приговоръ, утвержденный quasi-большинствомъ тяготѣетъ надъ нимъ, какъ самое сильное обвиненіе; Джонсонъ остался на своемъ президентскомъ тронѣ, — это правда, но онъ долженъ смотрѣть на этотъ фактъ, какъ на случайность; и ему но неволѣ придется часто вспоминать, что если онъ не обвиненъ въ преступленіи — злоупотребленія власти, то обязанъ этимъ новому преступленію, совершенному во имя его — подкупу его судей: въ обществѣ громко толкуютъ о существованіи подкупа, и комиссія, изслѣдующая это дѣло, имѣетъ въ рукахъ положительныя данныя, доказывающія справедливость этихъ толковъ. Если бы Джонсонъ не былъ по натурѣ человѣкомъ посредственнаго ума, онъ не вынесъ бы этого положенія, этой репутаціи, онъ давно бы отказался отъ должности президента, и можетъ быть опять принялся бы за ножницы и за иголку.
Осмѣлится ли президентъ продолжать далѣе свою оппозицію закону пересозданія штатовъ? Будетъ ли онъ упрямо произносить свое veto на рѣшенія конгресса относительно федеральнаго представительства Арканзаса, обѣихъ Каролинъ, Георгіи, Луизіаны и -Алабамы? На эти вопросы отвѣтитъ будущее Во всякомъ случаѣ его сопротивленіе будетъ совершенно безполезно; оно будетъ всегда устранено въ Сенатѣ большинствомъ двухъ третей голосовъ. Послѣдній случай, когда не оказалось нужныхъ двухъ третей, навѣрное болѣе не повторится.
Зрѣлище, представляемое современной Франціей весьма поучительно. Огромная имперія находится въ состояніи разложенія. Она испытываетъ переходное состояніе; старое изчезаетъ, но новое еще не намѣтило себя яркими красками, оно еще блѣдно и неопредѣленно. Управляемые чувствуютъ себя безпокойно, они видятъ себя униженными и ихъ недовольство начинаетъ высказываться все громче и громче. Все разстроилось, все испортилось, а нѣтъ пригодныхъ матеріаловъ для созданія новаго. Управляющіе не хотятъ замѣтить того, что происходитъ вокругъ нихъ; они отрицаютъ очевидность, они стараются противиться ей такими средствами, которые въ каждомъ возбуждаютъ изумленіе и насмѣшку; но они еще вѣрятъ въ эти плохія средства; они обманываютъ себя и насильно закрываютъ глаза отъ истины; имъ тяжело сознаться, что они сами причиной всѣхъ бѣдствій и раззоренія страны, и они выдумаютъ новыя, если возможно, еще худшія системы, которыя непремѣнно приведутъ къ катастрофѣ.
Къ довершенію всего вторая имперія но необходимости пришла къ чудовищному, несчастному, безразсудному рѣшенію. Она хочетъ бросить всю Европу во всеобщую войну. Странное ослѣпленіе: обѣднѣвшую, раззоренную, ослабленнную Францію рѣшаться подвергнуть случайностямъ войны, которой она, Франція, должна избѣгать всѣми способами и всякими пожертвованіями?.. Что обѣщаетъ будущее этой виновной и несчастной странѣ, — мы не знаемъ, но мы убѣждены, что всѣ ея друзья съ грустію должны сознаться, что ей предстоитъ пережить тяжелое время и испытать много невзгодъ.
Законодательныя собранія Франціи все это время заняты были обсужденіемъ многихъ серьезныхъ вопросовъ. Пренія въ сенатѣ по поводу свободы обученія, доказавшія, что это высшее правительственное учрежденіе Франціи до сей поры еще одухотворено средневѣковыми идеями, — произвели всеобщее неудовольствіе во всей интеллектуально-развитой части французскаго общества. Но прежде чѣмъ говорить о нихъ, мы обратимся къ преніямъ въ законодательномъ собраніи по поводу торговыхъ трактатовъ.
На этихъ преніяхъ партіи перемѣшались, и лучшая роль — роль защитниковъ свободнаго обмѣна досталась правительственной партіи, а роль протекціонистовъ играла оппозиція (правда составленная изъ такихъ разнообразныхъ элементовъ, до того перемѣшанная, что лучше бы ей и не составляться). Мы, разумѣется, не станемъ обвинять вторую имперію за одно хорошее дѣло, сдѣланное ею Франціи; если она а не узаконила еще вполнѣ принципъ свободнаго обмѣна, то по крайней мѣрѣ приняла систему, которая со временемъ приведетъ къ нему. Она произвела промышленный переворотъ точно также какъ нѣкогда переворотъ политическій. Императоръ, посовѣтовавшись съ Мишелемъ Шевалье, отдалъ приказаніе г. Руэ начать тайные переговоры съ Кобдэномъ и Брайтомъ; и вотъ начали перешептываться съ ними, какъ какіе нибудь заговорщики, стали сходиться на секретныя свиданія. За тѣмъ, въ одинъ прекрасный день, въ Монитерѣ внезапно, къ удивленію всей Франціи, появился декретъ, объявляющій о заключеніи торговаго трактата между Франціей и Великобританіей. Это случилось въ то время, какъ имперія была уже въ теченіе восьми лѣтъ всемогущей; въ то время, какъ страна, заинтересовавшись вопросами политическими, пропускала безъ вниманія всѣ административныя поползновенія. Всѣ интересы, повидимому, находили тогда гарантію въ диктатурѣ, слѣдовательно диктатурѣ надо было дать свободное поле дѣйствій. Но теперь времена перемѣнились. Диктатура уже не пользуется тѣмъ обаяніемъ, какимъ пользовалась въ то время. Наступило время протеста, время критической повѣрки; и явились люди, протестующіе теперь во имя тѣхъ же самыхъ интересовъ, которые еще такъ недавно, но ихъ желанію, вполнѣ зависѣли отъ произвола администраціи и въ ней находили свою защиту; они находятъ, что слѣдовало принять во вниманіе эти интересы; что, наконецъ, не мѣшало спросить согласія цѣлой страны на утвержденіе трактата такой важности. Но Боже мой! странно какъ мы замѣтили все это только теперь, безмолвно созерцая всѣ подобныя штуки въ теченіи 16 лѣтъ! Вы набрались мужества потому только, что имперія ослабла. Но замѣтьте, вы высказываете только свои личныя неудовольствія, а вовсе не требованія націи, которая хорошо знаетъ, чего вы стоите и насколько вы привержены ко всякой тиранніи и барышничеству. Протекціонисты вышли въ бой, опираясь на теоріи, давнымъ давно признанныя несостоятельными; они, какъ всегда, желаютъ принести въ жертву интересы 10. милліоновъ потребителей въ пользу 10 тысячъ фабрикантовъ; они по обыкновенію выставляютъ вѣчный аргументъ о преобладаніи въ индустріи англичанъ надъ всѣми другими націями міра. Противъ этого, какъ они говорятъ, потрясающаго, фатальнаго, все раззоряющаго преобладанія, необходимо бороться удваиваніемъ, утроиваніемъ, учетвереніемъ тарифа. Изъ ихъ нелѣпыхъ аргументовъ можно сдѣлать, напримѣръ, такой выводъ, что если природа дала Англіи обильные каменноугольныя копи, то Англія должна пользоваться ими для выращиванія продуктовъ южныхъ странъ посредствомъ искуственной теплоты, и должна имѣть, положимъ, хоть свое собственное вино, въ изобиліи производимое Франціей. Имѣя свое вино Англія не будетъ зависѣть отъ Франціи, а для того англійскіе протекціонисты должны потребовать у своего правительства поддержки, посредствомъ высокаго тарифа, обширныхъ теплицъ, гдѣ, благодаря обилію каменнаго угля, какъ удобнаго топлива, они станутъ вырощать виноградъ и дѣлать вино, продавая его по 40 франковъ бутылку, въ то время какъ подобное же вино въ южной Франціи будетъ стоить 40 сантимовъ штофъ. Ввозъ французскаго вина въ Англію долженъ быть строго воспрещенъ. Не сущая ли это нелѣпость? Но именно до подобныхъ нелѣпостей и договорились французскіе протекціонисты законодательнаго собранія.
Но не смотря на отсутствіе раціональности, на узкость и нелѣпость системы противниковъ свободнаго обмѣна, именующей себя системой покровительства національному труду, въ настоящее время нельзя еще обойтись безъ уступокъ и прямо перейти отъ одной системы къ другой. Если бы правительство выполнило свои обѣщанія, торжественно заявленныя въ письмѣ 5 января 1860 года, и дало Франціи то, чего ей недостаетъ, чтобы бороться при равныхъ шансахъ съ Англіей и другими націями; если бы оно покрыло Францію сѣтью желѣзныхъ дорогъ и устроило водяныя сообщенія; еслибы оно съумѣло уничтожить налоги, одинаково невыгодные какъ для производителя, потребителя, такъ и для посредника между ними; — протекціонисты не рѣшились бы идти противъ очевидности, доказывающей, что благосостояніе замѣтно возвысилось въ странѣ, и не осмѣлились бы обвинять правительство, способствовавшее этому развитію своимъ коммерческимъ переворотомъ. Тогда народныя сбереженія употреблялись бы на развитіе новыхъ промышленныхъ предпріятій и составили бы оборотный капиталъ для всѣхъ будущихъ производительныхъ работъ. Въ подобномъ случаѣ, разумѣется, всѣ вопли протекціонистовъ должны бы были замолкнуть, ибо они возбуждали бы только одинъ смѣхъ.
Но ничего этого нѣтъ. Совершенно напротивъ. Дѣло представляется въ самомъ безотрадномъ видѣ; народныя сбереженія расточаются самымъ безумнымъ образомъ. Ихъ высасываютъ двумя громадными рожками: биржей и правительствомъ. Биржа употребляетъ народныя сбереженія на разные движимые кредиты, поземельные кредиты, доки Наполеона, общественные магазины, посредствомъ которыхъ вытягиваетъ всѣ капиталы у буржуазіи, и раззоряетъ ее съ единственной цѣлію, чтобы дать возможность нѣсколькимъ своимъ агентамъ, тратя милліоны, жить по царски, и въ свою очередь пособлять публичнымъ женщинамъ играть роль герцогинь и проявлять безумную роскошь. Съ своей стороны правительство вытягиваетъ сбереженія у разной мелкоты посредствомъ налоговъ, которые съ милліоновъ возрасли до милліардовъ, и на эти деньги воюетъ въ Европѣ и предпринимаетъ отдаленныя экспедиціи, будто бы для возвышенія славы латинской расы. Такимъ образомъ Франція обезсилена, лишена необходимыхъ благоразумныхъ сбереженій и поставлена въ безвыходное положеніе на случай неурожая или другой какой чрезвычайной случайности, какъ было, напримѣръ, въ прошедшемъ году, когда, по причинѣ неурожая, всѣ земледѣльческія хозяйства увидѣли себя въ крайне-затруднительномъ положеніи, вся торговля пріостановилась и многія промышленныя предпріятія совсѣмъ закрылись. Возможно ли было думать о какихъ либо новыхъ полезныхъ предпріятіяхъ, когда каждый долженъ былъ заботиться о томъ, чтобы достать простой кусокъ хлѣба? Производя государственный переворотъ правительство обѣщало легковѣрному народу довести Францію до возможной степени благосостоянія; оно раскрыло предъ нимъ завлекательную картину будущаго громаднаго богатства, которымъ хотѣло утѣшить за лишеніе свободы. Но прошло 16 лѣтъ, и статистика опредѣляетъ положеніе Франціи такими краснорѣчивыми цифрами: но количеству желѣзныхъ дорогъ Франція занимаетъ въ Европѣ пятое мѣсто, уступая въ этомъ отношеніи Бельгіи, Англіи, Голландіи и даже гористой Швейцаріи. По количеству желѣзныхъ судовъ она занимаетъ девятое мѣсто (счетъ ведется по отношенію количества даннаго предмета къ числу народонаселенія); вообще же но коммерческому флоту — тринадцатое, не смотря на то, что морской берегъ составляетъ три четверти ея границы. Во Франціи пересылается посредствомъ почты только 9 писемъ на человѣка, въ то время какъ въ Соединенныхъ Штатахъ ихъ пересылается 14, въ Швейцаріи 16, а въ Англіи 24. Но телеграфнымъ сообщеніямъ Франція занимаетъ пятое мѣсто послѣ Бельгіи, Швейцаріи, Великобританіи и Голландіи. Подобный же неутѣшительный выводъ и но всѣмъ остальнымъ фактамъ промышленнаго развитія. И при тгкомъ неблагопріятномъ положеніи Франція должна давать на содержаніе правительства ежегодно слишкомъ 3 милліарда 160 милліоновъ, что, разумѣется, не можетъ увеличить благосостоянія изъ года въ годъ раззоряемаго народа.
Удивительно ли послѣ этого, что народъ жалуется, что недостатки большинства идутъ объ руку съ безумной роскошью меньшинства, смѣняя одинъ другого какъ отливъ наступаетъ за приливомъ. Удивительно ли, что протекціонисты, пользуясь страданіями народа, говорятъ рабочимъ: «дѣла идутъ дурно потому, что наша промышленность лишена покровительства и англичане вырываютъ у насъ изо рта нашъ кусокъ хлѣба». Положимъ, что правительству, во время преній въ законодательномъ собраніи по тарифу, легко было разбить своихъ противниковъ, и оно хорошо сдѣлало, что разбило ихъ, такъ какъ протекціонисты принадлежатъ къ числу самыхъ безсовѣстныхъ эксплуататоровъ, по тѣмъ не менѣе оно не можетъ закрыть рты крикунамъ, пока не докажетъ ложность исчисленія таможеннаго дохода, приводимаго ими, и пока г. Руэ торжественно, посредствомъ неопровержимыхъ фактовъ, не докажетъ точность цифръ, выставленныхъ имъ въ защиту правительственнаго предложенія. Его противники предложили 100,000 франковъ преміи тому, кто сьумѣетъ доказать справедливость ихъ, но его превосходительство, повидимому, не думаетъ взять на себя трудъ получить эту заманчивую премію.
Въ сенатѣ тоже столпотвореніе вавилонское. Клерикалы, вооружась всевозможными іезуитскими тонкостями и казуистическими пріемами, изо всѣхъ силъ старались доказать необходимость репрессивныхъ мѣръ противъ профессоровъ-атеистовъ и студентовъ-матеріалистовъ, и подобные доносы называли «петиціей о свободѣ обученія». Эти возмутительныя рѣчи произносились въ сенатѣ архіепископами и вліятельнѣйшими чиновниками имперіи, старыми грѣшниками, отличавшимися во всевозможныхъ реакціяхъ. Эти господа требовали открытія на счетъ правительства свободныхъ кафедръ: геологіи, преподаваемой на основаніи идей, бывшихъ въ обращеніи еще во времена египетскаго плѣненія, и астрономіи временъ первобытной исторіи. Новые профессора, разумѣется, должны были выбираться изъ іезуитовъ, я имѣть право принимать энергическія мѣры противъ всѣхъ студентокъ, заподозрѣнныхъ ими въ великомъ преступленіи — свободномъ мышленіи. Обвинять, наказывать, ссылать теперешнихъ профессоровъ и замѣнять ихъ педантами и ханжами, взирающими на спиритизмъ съ точки зрѣнія Луи Вельйо; обвинить чуть не во всѣхъ преступленіяхъ такія личности какъ Адамсъ, Араго, Струве, Гаустъ, Гершель, Дарвинъ и Жофруа-Сентъ-Илеръ, — вотъ какую штуку эти господа сенаторы называютъ свободой обученія. Они желали бы позволить католическому клерикализму дѣйствовать безъ всякихъ стѣсненій, уничтожать всякое проявленіе человѣческой свободы, учреждать инквизиціонныя судилища и ауто-да-фэ, и повторить убійства Варфоломеевской ночи, избіеніе альбигойцевъ, кровавые подвиги въ Чехіи и Венгріи. Пусть клерикалы будутъ невѣжественны, нелѣпы, наглы — имъ можно простить всѣ эти качества, но если они къ своей жестокости присоединяютъ трусость, ложь, вѣроломство, ханжество и лицемѣріе — въ такомъ случаѣ нѣтъ для нихъ облегчающихъ обстоятельствъ и страна выносить ихъ не можетъ.
Но не смотря на всѣ злоухищренія клерикаловъ можно утѣшиться, что вся злоба ихъ обратится противъ нихъ самихъ; они выказываютъ столько такта и способностей, что, въ виду ихъ дѣйствій пожалуй можно преклониться предъ мудростію генерала Дюмона, издавшаго военный приказъ, приведенный нами выше. Медалямъ, освященнымъ дисциплинарными наказаніями, вполнѣ соотвѣтствуютъ мѣры, которыя клерикальные сенаторы предлагаютъ принять для внѣдренія въ умы французскаго юношества идей спиритуализма. Въ числѣ этихъ мѣръ есть, напримѣръ, слѣдующая: если ученика застанутъ за чтеніемъ Локка, Гельвеція, Дидеро, Канта или Фихте, онъ будетъ наказанъ въ такой же мѣрѣ, какъ еслибъ онъ бросилъ жеваную бумагу въ спину учителя, и тому подобныя мудрыя правила. Кардиналъ Боннешозъ очень недоволенъ, что медицинскіе студенты обращаются за справками къ словарю Робена Литре; онъ желалъ бы помѣшать профессору Вульніану читать курсъ нервной системы, желалъ бы отправить профессора Аксенфельда въ Россію и даже, если возможно, подальше, за Россію. Французскіе сенаторы негодуютъ, что правительство не умѣетъ усмирить факультетъ; имъ необходимъ полицейскій комиссаръ въ образѣ аббата изъ св. конгрегаціи, который бы строго слѣдилъ за тѣмъ, какимъ убѣжденіямъ слѣдуютъ профессора и ученики нормальной школы Они объявили себя противъ всѣхъ нынѣ существующихъ школъ, кромѣ, разумѣется, состоящихъ въ вѣденіи духовенства, противъ общества народнаго обученія, принесшаго много дѣйствительной пользы, противъ народныхъ библіотекъ, противъ дешевыхъ журналовъ, противъ книгъ отъ 25—50 сантимовъ за томъ; противъ всѣхъ лучшихъ произведеніи французской литературы и пауки. Прикрываясь громкой фразой «мы хотимъ свободы обученія», они ратуютъ противъ просвѣщенія, презираютъ науку, приравнивая ее къ атеизму. Какихъ клеветъ, какихъ нелѣпостей ни измышляютъ они въ борьбѣ противъ научныхъ истинъ? Все это, впрочемъ, старо, пошло и глупо; эти нелѣпости и безобразныя выходки цѣлыя вѣка повторяются разными красными кардиналами, черными аббатами и всякаго рода ханжами. Но пусть бы толковали на эту тему лица, сдѣлавшія изъ подобныхъ толковъ свою профессію, а то за ними полѣзли многіе старые генералы, вышедшіе изъ ума за дряхлостію лѣтъ. Сидѣли бы они лучше съ трубкою въ зубахъ да вспоминали древніе походы, а то тоже наершились и рѣшились стать на одну доску со всякими авантюристами, отмѣченными такими дѣяніями, за которыя при другихъ условіяхъ и въ другое время они жили бы далеко отъ Парижа Эти-то послѣднія особенію распинаются за нравственность, поруганную ими; они смѣютъ употреблять слово «свобода обученія» будто бы ставшее ихъ знаменемъ. Они съ опущенной долу главой, съ постнымъ лицомъ, съ лицемѣрнымъ смиреніемъ провозглашаютъ такія идеи, отъ которыхъ тошнитъ всякаго здороваго человѣка. Ихъ выходки возмутительны и противны; но не менѣе возмутительно поведеніе кардиналовъ, облаченныхъ въ віолетовую мантію, которые тоненькимъ, "два слышнымъ голоскомъ (не взирая на то, что у нихъ очень широкія груди и хорошо развитыя легкія) провозглашаютъ: «Подумайте господа о нашемъ печальномъ положеніи. Великія ошибки приводятъ къ великимъ несчастіямъ. Атеизмъ, — поймите хорошенько, атеизмъ ведетъ насъ къ разрушенію всякихъ общественныхъ связей, онъ приведетъ насъ къ повальному грабежу собственности».
Таковы аргументы, ма которыхъ главнымъ образомъ строятъ свои выходки главнѣйшіе ораторы спиритуализма кардиналъ Донне, баронъ Шарль Дюпенъ и Гекеренъ.
Больно и досадно слышать, какъ грязные господа въ родѣ барона Дюпена или президента клуба содомистовъ въ аллеѣ Марбефъ ораторствуютъ о христіанскомъ спиритуализмѣ, о соблазнахъ плоти, о долгѣ сыновняго почтенія, о Богѣ, объ Іисусѣ Христѣ, о необходимости возвышеннаго моральнаго ученія… Но для всякаго честнаго человѣка будь онъ христіанинъ или нехристіанинъ — еще въ стократъ невыносимѣе слышать этихъ эпикурейцевъ, когда они, ^заключеніе своей злостной политики противъ здраваго воспитанія, противъ современныхъ тенденцій, говорятъ гробовымъ голосомъ, который чуть прорывается изъ за ихъ упитанныхъ подбородковъ и сквозь тучныя губы: «вспомните, гг. сенаторы, что порядокъ въ человѣческомъ обществѣ — божественное учрежденіе и что великія заблужденія ведутъ къ плачевнымъ безпорядкамъ. Атеизмъ ведетъ вѣрнымъ, роковымъ путемъ къ разрушенію силы капитала».
Другими словами это значитъ: «мы, кардиналы-паписты и вы, бонапартистскіе сенаторы, должны крѣпко держаться за старый порядокъ, потому что иначе на насъ можетъ разсердиться Маммонъ…»
Честно и логично!!…
Единственный человѣкъ, который, во имя здраваго смысла протестовалъ противъ всѣхъ этихъ безобразій, былъ литераторъ Сент-Бевъ, сдѣлавшійся по этому случаю героемъ дня, — тотъ самый Сент-Бевъ, съ которымъ истинно-либеральная партія разорвала свои связи еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Теперь ему посчастливилось; во время сказанное простое слово доставило ему настоящій тріумфъ: ученики школъ сдѣлали въ честь его небольшую манифестацію, на которую полиція однакоже посмотрѣла подозрительными глазами и потянула въ префектуру нѣсколькихъ юношей. Тотъ фактъ, что Сент-Бевъ прослылъ либераломъ, какъ нельзя лучше характеризуетъ французскія законодательныя собранія. Человѣкъ за скромность и благонравіе получаетъ кресло въ Сенатѣ. За эту милость отъ него требуется главнымъ образомъ согласія со всѣми, и если, по какимъ нибудь особеннымъ обстоятельствамъ, ему случится не согласиться съ ними, хоть бы въ такомъ вопросѣ, какой ресторанъ лучше кормитъ, онъ навѣрное получитъ множество оскорбленій отъ своихъ товарищей. Онъ услышитъ свистъ, къ нему обратятся спиной, станутъ шумѣть, чтобы помѣшать ему говорить, обзовутъ его революціонеромъ и пр. и пр. Тоже самое пришлось испытать и Сент-Беву, извѣстному въ послѣднее время только своимъ страшнымъ апетитомъ и любовію къ роскошному столу.
Эти пренія въ Сенатѣ выставляютъ на-голо истинное положеніе французскаго государства и церкви. Они послужатъ богатѣйшимъ матеріаломъ для доказательства упадка и разложенія второй имперіи.
Выводы, которые можно сдѣлать изъ этихъ пресловутыхъ преній заключаются главнѣйше въ томъ, что католическая церковь торжественно заявила о своей непримиримой ненависти къ наукѣ. Папство, возгородившееся своей побѣдой при Монтанѣ, высоко подняло голову и желаетъ поразить разомъ всѣхъ своихъ дѣйствительныхъ и воображаемыхъ враговъ; оно гнѣвается на математиковъ; оно проклинаетъ механиковъ и физіологовъ!
Прелаты, негодующіе противъ общества народнаго обученія сильно раздражаются всякою попыткою дать женщинамъ мало-мальски солидное умственное образованіе. Посредствомъ брошюры, подписанной монсеньоромъ Орлеана, они объявляютъ даже, что только однимъ служителямъ божіимъ принадлежитъ право поучать дѣвицъ и что мѣсто женщины… какъ бы вы думали, гдѣ? — на лонѣ церкви.
О, да, тутъ ужь намъ перечить не приходится, такъ какъ принимая въ разсчетъ численныя отношенія, мы видимъ, что духовное сословіе во Франціи совершаетъ въ триста разъ болѣе покушеній противъ чистоты нравовъ, чѣмъ міряне, и что послѣ остроговъ противуестественныя преступленія наиболѣе процвѣтаютъ въ семинаріяхъ юныхъ священнослужителей и въ убѣжищахъ благодушныхъ Frères-Ignorantins… Какъ бы то ни было, но запальчиво протестуя противъ высшихъ учебныхъ заведеній для дѣвицъ, противъ допущенія молодыхъ женщинъ къ слушанію лекцій въ Сорбоннѣ и противъ другихъ нововведеній, французскіе епископы этимъ самимъ признаются, быть можетъ и не подозрѣвая того, что преобладающее вліяніе, которое они полагали неотъемлемымъ, начинаетъ выскользать у нихъ изъ рукъ. Онѣ обращаютъ къ женщинамъ угрозы, вооружаются системой запрещеній. По отношенію къ женской половинѣ человѣческаго рода, любящей во всемъ и всегда прекословить, это очень важная ошибка со стороны попечительныхъ французскихъ архипастырей, смѣемъ ихъ въ томъ увѣрить.
Католическая церковь все болѣе и болѣе навлекаетъ на себя нерасположеніе французской молодежи. Въ парижскихъ училищахъ профессора подвергаются лживымъ доносамъ духовныхъ; наиболѣе уважаемые ученые должны сносить всякія преслѣдованія и притѣсненія, диссертаціи рвутся въ клочки, послѣ того, какъ они были защищаемы и одобрены; студенты-матеріалисты воюютъ съ полицейскими спиритуалистами. Понятно, что при такомъ положеніи вещей всякій, мало-мальски порядочный молодой человѣкъ считаетъ своимъ долгомъ объявить себя врагомъ духовенства. Въ лицеяхъ церковь удостоилась неменьшей ненависти, благодаря экклезіастическому шпіонству ревностныхъ исповѣдниковъ, введенному враждебными прелатами. Всякій либеральный профессоръ дрожитъ за свое мѣсто, мы могли бы даже сказать за свою жизнь. Всякій развитой ученикъ привыкаетъ смотрѣть на священника, съ которымъ ему пришлось столкнуться, какъ на существо тупоумное и вредное. Въ сельскихъ школахъ священникъ мучитъ и притѣсняетъ бѣднаго преподавателя, надоѣдаетъ своимъ катехизисомъ мальчуганамъ и требуетъ ставить ихъ на колѣни, если они не поклонились ему издали и достаточно низко.
И вотъ церковь отталкиваетъ отъ себя учащагося, — это значитъ силу и умъ, гражданскую энергію въ зародышѣ; и отталкиваетъ отъ себя также женщину и ребенка — типы слабости, которые, однако, могутъ имѣть громадное значеніе
Не довольствуясь всѣмъ этимъ, церковь отталкиваетъ отъ себя и народъ.
Но подъ категорію народа, мы включаемъ не однихъ только рабочихъ, которые составляютъ только болѣе развитую его часть, Подъ этимъ собирательнымъ названіемъ, мы помѣщаемъ также поселянъ-мужиковъ, все еще умственно-темныхъ, но уже понимающихъ, что «патеры далеко зашли».
Если не ошибаемся, мы уже говорили о смутахъ, происходившихъ въ Перигорѣ. Духовные безъ умолку и во всеуслышаніе твердили предъ народомъ, что революція ограбила церковь, во что церковь уничтожитъ сдѣланное революціей, вступитъ въ пользоваваніе своими правами и имуществами. Слыша такія рѣчи, поселянинъ, наконецъ, пришелъ къ такому соображенію: «какія же это, въ самомъ дѣлѣ, имущества церкви? Ага, это тѣ, что государство продало моему дѣду, заплатившему за нихъ свои кровныя денежки, это моя собственность, отъ которой я нисколько не намѣренъ отказываться. Какія-такія права церкви? А, это, стало быть, та десятина, отъ которой насъ освободила революція и которую мы платить вовсе не желаемъ». И вотъ поселяне закричали: «долой попа! Да здравствуетъ императоръ!…» — и затѣмъ очистили церкви отъ букетовъ лилій, любезныхъ прежнему режиму, вынесли картины, которыя, какъ имъ было сказано, изображали возстановленіе десятины, женитьбу папы на императрицѣ сейчасъ же послѣ смерти императора и т. д. Волненіе продолжалось въ шаройскомъ департаментѣ. Мѣстныя власти сочли себя обязанными дѣйствовать въ виду этого страннаго мятежа; раздались прокламаціи префектовъ, жандармы и правосудіе должны были вмѣшаться въ это дѣло, нѣкоторые изъ безпокойныхъ субъектовъ попали въ тюрьму на нѣсколько мѣсяцевъ. Но взрывъ произошелъ, и эти безтолковыя выходки невѣжественныхъ мужиковъ наводятъ смышленныхъ и свѣдущихъ людей на серьезное раздумье.
Вся эта возня означаетъ только то, что Франція, разочаровавшись въ своемъ бонапартизмѣ начинаетъ уже тяготиться и своимъ католичествомъ. Ужь таковъ результатъ стараго; почтеннаго опыта: духовенство не можетъ долго царить и хозяйничать во Франціи, не возбуждая противъ себя ненависти.
И между тѣмъ, вооружая противъ себя всѣ жизненныя силы націи, церковь именно теперь показываетъ себя наиболѣе несговорчивою, самонадѣянною, упрямою и сварливою. Тоже дѣлаетъ съ своей стороны и французское правительство. Повинуясь какому-то роковому заблужденію, правительство и церковь соединяютъ свои два непопулярные принципа вмѣстѣ, заключаютъ самый нѣжный и тѣсный союзъ, какой когда либо существовалъ между ними, и вдобавокъ еще — въ виду предстоящихъ выборовъ. Выборы-обстоятельство очень важное. Церковь и правительство своими соединенными, дружными усиліями приготовляютъ революцію.
Чтобы дать нашимъ читателямъ наглядное понятіе о духѣ наглаго антагонизма, обуревающаго клерикальную партію, мы позволимъ себѣ сообщить здѣсь о комическомъ подвигѣ безансонскаго архіепископа Матье, сенатора, два раза присягавшаго въ вѣрности имперіи, которая въ свою очередь клялась поддерживать и развивать принципы 1789 года.
Въ эпоху первой революціи нѣкто монсеньоръ де-Дюрфоръ, человѣкъ вообще очень незначительный, думалъ нанести чувствительный ударъ новому порядку вещей своимъ несогласіемъ принять гражданскую конституцію духовенства, введенную декретомъ національнаго собранія 12 іюля 1790 года. Замѣтимъ мимоходомъ, что эта гражданская конституція духовенства въ сущности согласуется съ конкордатомъ и до сихъ поръ еще лежитъ въ основѣ французской духовной администраціи, на которую прелаты и кардиналы-сенаторы, какъ надо было бы думать, не имѣютъ никакихъ причинъ жаловаться.
Этотъ несговорчивый, но уже довольно пожилой прелатъ поселился съ наивозможнымъ комфортомъ въ Цюрихѣ, гдѣ и номеръ два года спустя. Всѣ, разумѣется, давнымъ давно забыли это обстоятельство и ничѣмъ не замѣчательнаго цюрихскаго поселенца, но если церковь ничему не научается, то также ничего не забываетъ.
И вотъ монсеньоръ Матье приказываетъ отрыть на цюрихскомъ кладбищѣ нѣсколько комковъ глины, которая могла остаться отъ трупа г. Дюрфора и перевезти эту грязь въ Безансонъ. На это необычайное торжество были созваны авангардъ и аррьергардъ клерикальной партіи. 1000—1200 священниковъ шествуютъ великимъ церемоніаломъ подъ командою цѣлой дюжины епископовъ, и всему этому торжественному ходу, внушенному ненавистью, было сообщено необычайное велелѣпіе. При этомъ случаѣ почтенные служители божіи также руководились своимъ всегдашнимъ лозунгомъ: что сдѣлала революція, то мы уничтожаемъ, что уничтожила революція, то мы возстановляемъ: она выгнала высокопреосвященнаго Дюрфора изъ его архіерейскаго дворца, но мы… мы вводимъ почившаго прелата въ его архіепископскій склепъ…
Конечно, монсеньоръ Матье поступаетъ чрезвычайно несообразительно, протестуя противъ гражданской конституціи духовенства, утвержденной конкордатомъ, во имя котораго онъ, Матье, называется архіепископомъ, сенаторомъ и получаетъ содержаніе министра. Но со стороны трусливыхъ и близорукихъ прислужниковъ правительства вдвойнѣ нелѣпо присоединяться къ этой ребячески-пошленькой манифестаціи. Всѣ они были тутъ на лицо, ни одинъ изъ сановниковъ, записанныхъ въ императорскомъ альманахѣ не опоздалъ явиться на зовъ. Мѣстное судебное управленіе, гарнизонъ, префектура, рэестровая экспедиція — прислали свои депутаціи, которыя помѣстились посреди священниковъ, семинаристовъ, иньорантеновъ, бѣдныхъ, вспомоществуемыхъ церковью, посреди цѣлой ватаги монаховъ, монахинь и разныхъ духовныхъ братствъ. Тугъ красовались — баталіонъ стрѣлковъ, батальонъ линейной пѣхоты, артиллерія въ полномъ вооруженіи, съ орудіями и зарядными ящиками, жандармы, расфранченные полицейскіе драбанты, словомъ оффиціальное празднество было самое пышное, и для вящаго усугубленія его красы была даже притащена пожарная команда, предводимая евреемъ.
И министръ внутреннихъ дѣлъ, имѣющій время прочитывать диссертаціи кандидатовъ медицины, для открытія вредныхъ религіозныхъ заблужденіи, — этотъ мудрый сановникъ не обнаружилъ ни малѣйшаго знака неодобренія, не сдѣлалъ ни малѣйшаго замѣчанія своему дубскому префекту, обратившемуся въ архіерейскаго шлейфоносца. Однако, дѣло это произвело повсюду страшный скандалъ. Мелкая буржуазія и поселяне толковали: ужь если для нихъ такъ дорогъ прахъ, оставшійся отъ епископа, то что же сказать объ епархіальныхъ имуществахъ?..
При всемъ томъ, нѣкоторые члены клерикальной партіи, еще сохранившіе остатокъ политическаго здравомыслія, находятъ, что это значитъ уже черезъ чуръ пересаливать. Понимая, что оскорбительныя поддразниванія вызываютъ мщеніе, эти господа съ грустью предвидятъ, что предстоящая революція лишитъ ихъ даже гражданской конституціи, и что первымъ дѣломъ новаго движенія будетъ совершенное отдѣленіе государства отъ церкви, которая должна будетъ пользоваться одними доброхотными даяніями своихъ духовныхъ чадъ. И уже Фаллу и Монталамберъ заигрываютъ съ либералами, крупной буржуазіи, добиваясь изо всѣхъ силъ, чтобы новый порядокъ узаконилъ то, что они называютъ правомъ свободнаго завѣщанія; это право заключается, собственно, въ произволѣ лишать дѣтей наслѣдствъ, что ведетъ къ майоратамъ и къ накопленію поземельныхъ имуществъ церкви.
Нѣкоторые крупные буржуа, изъ числа наиболѣе просвѣщенныхъ и либеральныхъ, благосклонно выслушиваютъ эти льстивыя разглагольствованія. Но народъ, подталкиваемый своимъ инстинктомъ, готовится идти но совершенно иному направленію.
- ↑ И сейчасъ же вслѣдъ за этимъ благимъ примѣромъ Италія принимается стричь своихъ кредиторовъ и даже немножко сдирать съ нихъ шкуру. Но, если вѣрить ея прессѣ, поведеніе Италіи никакъ нельзя прировнять къ австрійскому надувательству. Наше, молъ, банкротство не превышаетъ 10 %, тогда какъ эта безсовѣстная Австріи не платитъ 16 процентовъ. Это разница!…
- ↑ Было высчитано, что если бы католическая церковь во Франціи была также щедро надѣлена имуществами, какъ англиканская церковь въ Ирландіи, то могла бы содержать не менѣе 600 архіепископовъ и епископовъ, болѣе 75,000 священниковъ, съ годовымъ на всѣхъ ихъ содержаніемъ въ 570 милліоновъ, что превышаетъ цифру совокупнаго бюджета арміи и флота, — уже не говоря о пользованіи 3 милльярдами въ видѣ недвижимыхъ имуществъ — церквей, соборовъ и священническихъ домовъ.
- ↑ Техническій терминъ, означающій отказъ государства платить свой долгъ.