Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 1: «И стало так…»
М., «Лаком», 1997.
Собрался он к нам погостить на несколько дней и о приезде своем известил телеграммой.
Пошли на вокзал встречать. Смотрим во все стороны, как бы не проглядеть — давно не виделись и не узнать легко.
Вот, видим, вылезает кто-то из вагона бочком. Лицо перепуганное, в руке паспорт. Кивнул головой.
— Дядюшка! Вы?
— Я! я! — говорит. — Только вы, миленькие, обождите, потому — я еще не обыскался.
Пошел прямо к кондуктору, мы за ним.
— Будьте любезны, — говорит, — укажите, где мне здесь обыскаться?
Тот глаза выпучил, молчит.
— Ваше дело, ваше дело. Я предлагал, тому есть свидетели.
Дяденька, видимо, обиделся. Мы взяли его под руки и потащили к выходу.
— Разленился народ, — ворчал он.
Привезли мы дядюшку домой, занимаем, угощаем. Объявил он нам с первого слова, что приехал развлекаться. «Закис в провинции, нужно душу отвести».
Стали мы его расспрашивать, как, мол, у вас там, говорят, будто бы…
— Все вздор. Все давно вернулись к мирным занятиям.
— Однако ведь во всех газетах было…
Но он и отвечать не пожелал. Попросил меня сыграть на рояле что-нибудь церковное.
— Да я не умею.
— Ну, и очень глупо. Церковное всегда надо играть, чтоб соседи слышали. Купи хоть граммофон.
К вечеру дяденька совсем развинтился. Чуть звонок, бежит за паспортом и велит всем руки вверх поднимать.
— Дяденька, да вы не больны ли?
— Нет, миленькие, это у меня от политического воспитания. Оборотистый я стал человек. Знаю, что, где и когда требуется.
Лег дяденька спать, а под подушку «Новое Время» положил, чтоб худые сны не снились.
Наутро попросил меня свести его в сберегательную кассу.
— Деньги дома держать нельзя. Если меня дома грабить станут — непременно убьют. А в кассе грабить станут, так убьют не меня, а чиновника.
— Поняли? Эх вы, дурашки!
Поехали мы в кассу. У дверей городовой стоит. Дяденька засуетился.
— Милый друг! Ради Бога, делай невинное лицо. Ну, что тебе стоит! Ну, ради меня, ведь я же тебе родственник!
— Да как же я могу? — удивляюсь я. — Ведь я же ни в чем не виновата.
Дядюшка так и заметался.
— Погубит! Погубит! Смейся, хоть, по крайней мере, верещи что-нибудь…
Вошли в кассу.
— Фу! — отдувался дяденька. — Вывезла кривая. Бог не без милости. Умный человек везде побывать может: и на почте, и в банке, и всегда сух из воды выйдет. Не надо только распускаться.
В ожидании своей очереди дяденька неестественно громким голосом стал рассказывать про себя очень странные вещи.
— Эти деньги, друг мой, — говорил он, — я в клубе наиграл. День и ночь дулся, у меня еще больше было, да я остальное пропил. А это вот, пока что, спрячу здесь, а потом тоже пропью, непременно пропью.
— Дяденька! — ахала я. — Да ведь вы же никогда карт в руки брали! Да вы и не пьете ничего!..
Он в ужасе дергал меня за рукав и шипел мне на ухо:
— Молчи! Погубишь! Это я для них. Все для них. Пусть считают порядочным человеком.
Из сберегательной кассы отправились домой пешком. Прогулка была невеселая. Дяденька во все горло кричал про себя самые скверные вещи. Прохожие шарахались в сторону.
— Ладно, ладно, — шептал он мне. — Уж буду не я, если мы благополучно до дому не дойдем. Умный человек все может. Он и в банке побывает, и по улице погуляет, и все ему как с гуся вода.
Проходя мимо подворотного шпика, дяденька тихо, но с неподдельным чувством пропел: «Мне верить хочется, что этих глаз сиянье!..»
Мы были уже почти дома, когда произошло нечто совершенно неожиданное. Мимо нас проезжал генерал, самый обыкновенный толстый генерал, на красной подкладке. И вдруг мой дяденька как-то странно пискнул и, мгновенно повернувшись спиной к генералу, простер к небу руки. Картина была жуткая и величественная. Казалось, что этот благородный седовласый старец в порыве неизъяснимого экстаза благословляет землю.
Вечером дяденька запросился в концерт. Внимательно изучив программу удовольствий, он остановил свой выбор на благотворительном музыкально-вокальном вечере.
Поехали.
Запел господин на эстраде какое-то «Пробуждение весны». Дяденька весь насторожился: «А вдруг это какая-нибудь аллегория. Я лучше пойду, покурю».
Кончилось пение. Началась декламация. Вышла барышня, стала декламировать «Письмо» Апухтина. Дяденька сначала все радовался: «Вот это мило! Вот молодец-девица. И комар носа не подточит». Хвалил, хвалил, да вдруг как ахнет. Схватил меня за руку, да к выходу.
— Дяденька! Голубчик! Что с вами!
— Молчи, — говорит, — молчи! Скорей домой. Дома все скажу.
Дома потребовал от меня входные билеты с концерта, сжег их на свечке и пепел в окно бросил. Затем стал вещи укладывать. Мы просили, уговаривали. Ничто не помогло.
— Да вы хоть скажите, дяденька, что вас побудило?
— Да не притворяйся, — говорит, — сама слышала, что она сказала. Отлично слышала.
Насилу уговорили рассказать. Закрыл все двери.
— Она, — говорит, — сказала: «Воспоминанье гложет, как злой палач, как милый властелин».
— Так что же из этого? — удивляюсь я. — Ведь это стихи Апухтина.
— Что из этого? — говорит он жутким шепотом. — Что из этого? «Гложет, как милый властелин». Статья 121, вот что из этого. Идите вы, если вам нравится, а я, миленькие, стар стал для таких штук. Мне и здоровье не позволит.
И уехал.
Политика воспитывает. «Новое Время» — крупнейшая русская газета, издававшаяся А. С. Сувориным (1834—1912), выступала с консервативных позиций.
Толстый генерал, на красной подкладке — у генеральских шинелей погонный подбой, канты, отвороты и т. п. были красного цвета.
Апухтин А. Н. (1840—1893) — русский поэт, стихотворение «Письмо», в котором нет никакого политического подтекста, написано в 1882 г.
Статья 121 — статья 121 пятой главы («О смуте») Уголовного уложения гласит, в частности: «Виновный в участии в публичном скопище, заведомо собравшемся с целью выразить неуважение Верховной Власти или порицание установленных Основными Государственными Законами образа правления или порядка наследия Престола, или заявить сочувствие бунту или измене, или лицу, учинившему бунтовщическое или изменническое деяние, или учению, стремящемуся к насильственному разрушению существующего в государстве общественного строя, или последователю такого учения, наказывается: заключением в крепости на срок не свыше трех лет или заключением в тюрьме» (Уголовное уложение (статьи, введенные в действие). Том XV [Свода законов]. СПб. 1909. С. 34-35).