Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.
ПОЗДНИЙ ГНЕВ
правитьГде труд, там и злословие; где обновление, там и ропот оставляемых за флагом людей и мнений. В то время как министерство народного просвещения, опираясь на сочувствие общества и на взгляды самих тружеников школы, созываемых в комиссии, отчетливо и прямо выдвигает на очередь вопросы все более и более важные, — приверженцы падающей системы стараются кого-то запугать или кому-то намекнуть, что все предпринимаемое дело есть сплошное легкомыслие. «Русский Вестник», в статье под кричащим заглавием: «Классицизм без экстемпоралий, без форм, без содержания», обрушивается в сентябрьской книжке на две наши заметки, вызванные августовскою книжкою того же журнала. Мы назвали заглавие его нынешней статьи «кричащим»; еще лучше было бы его определить «воплем хватающегося за борт лодки утопленника». Но, увы, лодка плывет и, кажется, проплывает дальше, а утопленник свинцовою гирею идет на дно. Заглавие статьи сильно, и сильны ее заключительные строки: «Нынешнему походу против классической системы сопутствуют восторги недорослей и их родителей; но разве где шум и блеск, там и правда?». Но между ярким заглавием и этим «шумным» заключением как бессильно все остальное в статье.
Не странно ли в самом деле, что за треть века властительного существования упраздняемая система не создала себе защитников, убежденных сторонников и приверженцев в своих питомцах! Ее защищают люди, сами вводившие систему, да, те бывшие коллежские асессоры, которые были ими во дни Толстого и Каткова и которые к нашим дням повысились до генеральских рангов, и ее же толкают в пропасть все подлинные ученики системы, все люди, сидевшие на партах нового толстовского образца, видевшие новых чехов и в новой «переработке» труды Кюнера и Ходобая. «Восторги» несутся от гимназистов семидесятых, восьмидесятых и девяностых годов; если, по определению «Русск. Вестника», они — недоросли, тем доказательнее их восторг. «Нас столько лет учили — и мы остались недорослями: ради Бога не учите так наших детей» — вот несложная логика «родителей и недорослей», и, кажется, достаточный мотив к реформе.
В другом месте журнал говорит: «Высшую науку выбросили на улицу и затоптали в грязь. Университетские аудитории наполнились множеством полудиких, полуграмотных мальчишек, неспособных ни к чему отнестись осмотрительно и критически, неспособных продержать две минуты одну и ту же мысль в своей голове или провести в ней без перерыва коротенький ряд самых элементарных представлений. Можно вообразить, какой чертополох должен разрастаться на дикой почве этих голов при слушании университетских лекций! Так писал Михаил Никифорович в 1871 году, в № 156 „Моск. Вед.“, но, не зная точной даты статьи, можно бы подумать, что имеешь дело с метким изображением окружающей нас в 1900 г. действительности».
Неужели это защита, а не самое горькое изобличение? «После 30 лет классического образования, с двумя древними языками, латинским и греческим, и полною концентрацией системы, мы так же дики и такие же безграмотные мальчишки», — подводите вы итог. На эти итоги вам говорят: «Тридцать лет отпускались из казначейства крупные миллионы на производство этого напрасного опыта, после чего все, однако, осталось по-прежнему и никакой работы, ни в чем улучшения не получилось. Позвольте же прекратить слишком дорогой и слишком затянувшийся опыт». Вот логика спора, от которой некуда деться. Но, может быть, журнал шутит? Да… не столько шутит, сколько «не умеет двух минут продержать мысли на каком-нибудь одном предмете». Фразы публициста сейчас, как были они и в 71-м году, в полемике Каткова, — фразы публициста же, а не размышления педагога.
Читатель, может быть, слышал о поднявшихся у нас за тридцать лет классицизма великих ученых во всех областях науки. Может быть, он умеет назвать замечательных историков, великих филологов, исследователей древностей своих, римских, греческих, восточных? Мы не умеем их назвать. Костомаров, Соловьёв, Ключевский заключили плеяду родных бытописателей, а Буслаев и Тихонравов стоят обелисками над могилой русской умершей почти истории литературы. Между тем трудно поверить, что целью введения классицизма в 71 -м году была также смена мальчишек в науке немальчишками в науке, а между тем это так. Катков именно так и писал, странно игнорируя Соловьёва, Костомарова, Буняковского, Остроградского и ряд замечательных химиков, выдвинувшихся в шестидесятых годах: «Говоря вообще, наши ученые всех специальностей не более как ученики чужих ученых. Мы учимся по их книгам, которые не всегда и переложить на свой язык умеем вполне отчетливо и удовлетворительно; от них получаем все наши учебные пособия; в их школах ищем усовершенствовать себя по разным специальностям. Мы не владеем ни одною отраслью знаний так, чтобы чувствовать себя полными в ней хозяевами и мастерами, чтобы стоять во главе ее и собственным трудом двигать ее вперед. Вообще мы не можем похвалиться, чтобы страна наша отличалась количеством и качеством умственного труда, к сфере которого принадлежат все науки. До сих пор мы не идем далее того, чтобы только быть в состоянии поживиться плодами чужого труда, мало-мальски следить за уроками иностранцев и с грехом пополам применять к своим надобностям результаты их исследований, их изобретения и открытия». Так цитирует старую статью Каткова «Русск. Вестн.», рассказывая — для чего у нас был введен классицизм.
Раскроем маленький секрет. Психология русского беспомощного ученого, собирающего нужные ему крупицы из фолиантов немецких и английских корифеев науки, есть психология самого Каткова в его «Очерках древнейшего периода греческой философии», единственной диссертации, им написанной, — диссертации блестящего стиля, полной путаницы в ходе и построении, и совершенного отсутствия чего-либо своего, оригинального в «первоисточниках». Но ведь нельзя же сравнить с Катковым в смысле учености настоящих наших ученых, его братьев, от которых он с такой горячностью отрекался: Менделеева, Бредихина, Бутлерова, Буслаева, Ключевского и очень, очень многих других. То были настоящие ученые, европейские ученые. Кое-чему Европа у них научилась. Но вот их поколение сменено другим, — и кто же заменил их, выйдя из специально насажденной для этого системы Толстого и Каткова? Никто, так говорят сами защитники этой системы, увлекаясь пылом катковских отрицаний… Мы будем скромнее и им в ответ поставим знак вопроса, на который попросим их отвечать…
Да, ничего не вышло из системы, и самые мотивы ее пусты и часто кажутся притворными. Автор защитительной статьи много говорит о концентрации, т. е. сосредоточении внимания учащихся на главной группе предметов. Мысль эту кто же станет оспаривать? Но никто не доказал, что предметом концентрации, что наукою концентрирующей должна быть филология, грамматика, классицизм. Отчего не сосредоточить, не «концентрировать» ум на естествознании? Или еще — на философии, от простейших
логических истин до высших? или на математике? Что такое за Монблан умственный эти Кюнер и Ходобай?! Вот странное солнце, к которому обратили умы нашего юношества. «Смотрите сюда, смотрите не развлекаясь, не улыбайтесь, не шалите, концентрируйтесь! Посторонних книжек не читайте, посторонних разговоров не слушайте! Так, хорошо. Вот мы наведем на вас камер-обскуру и снимем с вас портрет… Чш… Теперь особенно тихо…».
Слава Богу — это проходит…
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1900. 3 окт. № 8837. Б.п.