Под стражей править
Когда они все ушли, все, и адвокат и журналисты, и искренние и ложные друзья, и те, кто сумел не показать обидного смущения, и кто давал тысячи бесполезных советов; когда тишина сменила шум и господин и госпожа Люйе ушли в наскоро приготовленные для них комнаты, так как они не хотели в эту ужасную ночь оставить одну свою Полетту, несчастное дитя, бедную жертву! Когда все звуки замерли и слышалось только привычное тиканье часов на камине, Полетта выдернула шпильки, сдерживавшие тяжелые косы и бросилась на кресло, возле открытого окна.
Опираясь локтями в колени, положив подбородок на руки, с длинными прямыми волосами, некрасиво спускавшимися по сторонам ее бледного, неинтересного лица, устремив в пространство взор, она старалась привести в порядок свои мысли, ощущения этого тяжелого дня.
Просыпаясь сегодня утром, она была женой важного чиновника, Филиппа Дарвеля, финансиста, политика, значительного лица. А вечером она была женой заключенного, сидящего в тюремной келье. В келье! С крысами! В грязи! О! Какой ужас!.. Вчера ей так завидовали, ей, жене очаровательного красавца, щеголеватого Дарвеля! А сегодня… И вдруг она услыхала под окнами звонкие шаги. Они то удалялись, то приближались. Они были так тяжелы и ритмичны. Полетта выглянула на улицу.
У ее двери сегодня была поставлена полицейская стража.
Она с гневом захлопнула окно. С минуту постояла съежившись. Она была такая маленькая, смуглая, такая некрасивая!
Опустив голову, она отошла к камину и села возле него, снова погрузившись в размышления.
— Надо быть спокойнее, надо успокоиться! — говорила она тихо. — Что же случилось? Я ничего… ничего не могу понять!
Ее мужа обвиняли в том, что он обокрал министерство, правительство, Францию! Что он нарочно запутал счета, говорили о бюджете, о бордеро… Это было все так сложно, она действительно не могла ничего понять…
Был обыск, захватили множество бумаг, целый чемодан, и увели и Филиппа. Уходя, он ей сказал:
— Не тревожься… я скоро вернусь!
И не вернулся!
Был ли он виновен?
Журналистам господин Люйе, отец Полетты, с авторитетностью, которую придавал ему его вид честного, зажиточнаго буржуа, повторил не раз: «Мой зять невинен!» Но к жене он обращался с упреками, что она выдала дочь за бандита. «Это ты устроила этот брак!» — упрекал он; он говорил, что она как дура позволила себя обойти этому красивому негодяю! «Это мошенник, я всегда это тебе говорил, вспомни-ка!»
Но он лгал. Он также радовался и гордился, когда Дарвель посватался к Полетте. Гордился тем, что его зять занимает важный пост, имеет влияние в управлении государством! И даже, под влиянием этой гордости, он увеличил сумму приданого дочери.
Только позднее, когда это приданое оказалось растраченным, он начал нечто подозревать. Теперь он не хотел в этом сознаться, и чтобы доказать свою проницательность, он по косточкам разбирал зятя, разъяснял жене и дочери механизм его плутней, а в защиту обвиняемого у госпожи Люйе были только слезы, у Полетты только любовь.
Она его очень любила. Для ее любви не надо было уверенности в его добродетельности. Да этой уверенности у нее и не было; напротив, она знала, что он коварен и лжив, знала, что он ее обманывал, что у него были любовницы, она готова была поверить, что он виновен, но она его любила, она была вся его.
Он ее сразу очаровал, как очаровывал всех; он сразу ей овладел. Объяснить этого нельзя. Она его любила, как любят очень некрасивые женщины — с яростью и смирением.
Сколько ночей провела она на этой самой кушетке, где теперь о нем думала. Сколько ночей провела его ожидая. Как она бывало прислушивалась к тиканью часов; он обещал не запаздывать… И никогда не сдерживал своего слова!.. Бил час… затем два, три… О! Эти ужасные ночи! Полетта сознавала, что ее горе заслужено. «Зачем я так безобразна? Зачем!» Она знала всех своих соперниц. Она мысленно видела их в объятиях Филиппа, и мучилась. Она дрожала от ненависти и муки. Она мечтала о мести, о преступлениях, убийствах! Доходила до бреда… Комната наполнялась призраками И дойдя до изнеможения Полетта засыпала, а проснувшись находила Филиппа рядом, такого нежного, очаровательного, с видом победителя, что она невольно делала вид
будто верит оправданиям, какие он придумывал в свое извинение.
Она его прощала и стыдилась этого, и не • смотря на стыд и презрение она была счастлива в эти минуты.
И теперь она думала об этой агонии, а не о позоре неожиданного ареста. Также тикали часы на камине. Ta же лампа освещала комнату. Все было как и раньше. Вот он вернется сейчас… Нет, уже два часа! Он не вернется больше, он в тюрьме! Полетта старалась его себе представить в этой обстановке… он не спал, он тосковал и думал… о ком? Он должен был думать о ней, которая никогда его не покинет хотя бы все его покинули. Она так счастлива будет сопровождая его в изгнание, она никогда его ни в чем не упрекнет. И он знал это, он знал, что она его будет любить по-прежнему, и это должно вызвать его улыбку. Но не обманывался ли она?.. Может ли она любить мошенника, вора?
— Да, люблю… и наконец то он будет принадлежать только мне!
И она представляла его таким, как он был: нежным, прекрасным и думающим о ней, радующимся ее любви…
Мать Полетты тоже не спала. Измученная упреками мужа, она пошла к своей погубленной дочери. Сквозь щели двери виден был свет. Потихоньку вошла она в комнату, чтобы обнять свое дитя, поплакать с ней, утешить бедняжку.
Но когда Полетта к ней обернулась, мать увидала радостную, сияющую женщину, с блестящими глазами, торопливо старающуюся ее удалить, чтобы остаться одно с своими мечтами.
— Уйди, мама, уйди… мне надо быть одной!
И проводивши смущенную старуху, Полетта поскорее разделась, открыла окно, как всегда делала на ночь, и бросилась в постель, чтобы продолжать свои мечты.
Он был перед ней как живой, он улыбался ей, они сбирались покинуть родину… уехать вдвоем далеко… далеко. Не будет больше одиноких, мучительных ночей… И она с счастливой улыбкой куталась в одеяло…
А за окном мерно раздавались шаги городских сержантов… полиция стояла на страже.
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1912, № 28. С. 248—250.