Под сенью струй (Дорошевич)/ДО
| Подъ сѣнью струй : Водяные типы |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 71. |
Докторъ обѣихъ столицъ
правитьПріѣхалъ сюда онъ, полный радужныхъ надеждъ и надеждъ на радужныя. Тотчасъ-же устроилъ обстановочку такую, чтобы внушала полное довѣріе. По столамъ разложилъ ланцеты, ножи столовые и перочинные, пилки, черепа и кости; стеклянный шкафчикъ уставилъ баночками съ толченымъ мѣломъ и четкими надписями «Subjectivus[1]», «Genitivus[2]», «Ablativus absolutus[3]» и т. д. Въ прихожей повѣсилъ росписаніе пріемныхъ часовъ и таксу «пользованіямъ и совѣтамъ». Словомъ, создалъ вполнѣ импонирующую обстановку. По всѣмъ угламъ улицъ появились афиши съ извѣщеніемъ, что «на самое короткое время прибылъ докторъ обѣихъ столицъ г. NN и принимаетъ подряды на окончательное излѣченіе всяческихъ болѣзней, а также производить починку и поправку разстроенныхъ организмовъ. Остановился тамъ-то». Затѣмъ г. NN рыскаетъ всюду и вездѣ, хищнымъ окомъ высматривая, не упадетъ-ли гдѣ дама въ обморокъ, — чтобъ кинуться къ ней, «вернуть къ жизни» и тѣмъ себя прославить. Случается, что все это не удается, но начинаетъ свирѣпствовать сапъ у лошадей, и тогда докторъ обѣихъ столицъ, сорвавъ всѣ прежнія вывѣски, замѣняетъ ихъ одной, но выразительной:
«Здѣсь живетъ ветеринаръ».
«Хорошенькій» больной
правитьЕго голова изумительно напоминаетъ колѣно, зубки покрошились, глазки слезятся, ручки трясутся, ножками онъ не владѣетъ, желтъ отъ желчи, какъ лимонъ, а число сидящихъ въ немъ разнохарактерныхъ катарровъ считаетъ десятками.
Таковъ хорошенькій больной, предметъ заботливыхъ ухаживаній водяныхъ докторовъ, любимое дѣтище въ ихъ «больной семьѣ».
Онъ питается исключительно окисями, закисями и перекисями, пьетъ только минеральныя воды, меню ему замѣняютъ рецепты, послѣобѣденную болтовню — консультаціи. Съ каждымъ днемъ онъ чувствуетъ «легче»… въ карманѣ, и къ концу лѣта навѣрное захвораетъ «карманной чахоткой».
Тогда гг. доктора съ изумительнымъ единодушіемъ воскликнутъ:
— Онъ неизлѣчимъ!..
Непремѣнный членъ
правитьГдѣ собрался десятокъ истинно русскихъ, безъ всякаго лукавства людей, — тамъ и онъ является непремѣннымъ членомъ. Потомокъ Хлестакова по мужской линіи и Ноздрева по женской, онъ не карась, и не щука, а простая верхоплавка, что внезапно появится, чтобы блеснуть на солнцѣ чешуей, вильнуть хвостомъ и исчезнуть, чуть-чуть замутивъ спокойныя струи. Онъ больше всякаго нѣмецкаго банкира обрадовался недавнему паденію курса и прискакалъ изъ Питера сюда, «подъ сѣнь отечественныхъ струй». Здѣсь онъ слыветъ за человѣка, привыкшаго трепаться по заграничнымъ курортамъ, а нынѣ принужденнаго силой «враждебнаго курса довольствоваться Пятигорскомъ, вмѣсто Спа».
Онъ весь фаршированъ разсказами о великихъ міра сего, съ которыми ему приходилось сталкиваться на заграничныхъ водахъ. Каждая европейская знаменитость несла эту повинность. Chef-d’œuvre’омъ[4] его разсказовъ служитъ повѣсть объ одной пулькѣ, въ которой Бисмаркъ по его винѣ «вкатилъ здоровенную курицу» — подъ хохотъ двухъ друзей партнеровъ: Александра Баттенбергскаго и генерала Буланже.
Эти разсказы окружаютъ самую личность ихъ автора ореоломъ, дозволяя ему покровительственно относиться къ слушателямъ и обѣдать на ихъ счетъ.
Въ концѣ сезона онъ исчезнетъ, не доплативъ за полмѣсяца за столъ и утреннее молоко, и ухитрится задолжать 10 руб. даже группному доктору (!!!), что и дастъ ему на весь Кавказъ такую-же славу, какой нѣкогда пользовался развѣ только Шамиль.
Человѣкъ у «грота»
правитьИзъ Козьмодемьянска прибылъ онъ сюда, прочитавъ случайно біографію Лермонтова. Онъ вѣчно хранитъ присвоенный, по его мнѣнію, — всѣмъ поэтамъ мрачный видъ и лишь напрасно раздражаетъ этимъ видомъ аппетиты гг. докторовъ. Каждый день, какъ истый горецъ, онъ беретъ по часамъ лошадь и ѣдетъ «джигитовать» въ ближайшее ущелье, которое ежеминутно оглашается его отчаяннымъ воплемъ: «тппрру!..».
Все остальное время онъ сидитъ у «грота» и предается вѣчно-мрачному творчеству. Онъ «продолжаетъ великое дѣло» и уже написалъ начало «собственнаго» Демона:
Плачь, Тамара!.. Плачь, Тамара,
На лицѣ земнаго шара!..
Твой женихъ, въ живыхъ не сущъ,
Взвился къ небу, словно плющъ…
Когда онъ кончитъ «великое дѣло», — то уѣдетъ въ Козьмодемьянскъ и тамъ выпуститъ первый томъ своихъ произведеній, продавъ для того свой единственный домишко, доставшійся послѣ десяти-юродной прабабушки.
«При ней»
правитьУ него нѣтъ своей воли. Солидный, привыкшій къ спокойному, прочному креслу въ правленіи, — онъ сегодня принужденъ лазить по горамъ, завтра принимать участіе въ головоломной джигитовкѣ. Человѣкъ самыхъ гражданскихъ воззрѣній, онъ принужденъ проводить время среди сыновъ Марса и знакомиться съ такими чеченцами, у которыхъ, кромѣ уголовнаго, на умѣ ничего нѣтъ. Онъ взбирается на крутизны, падаетъ, въ бродъ переходитъ ручьи и все это терпитъ безпрекословно.
— Что это за господинъ?
— А это мужъ г-жи Психопаткиной… Эксцентричная дама… Что ни день — то новая затѣя… Ну, а онъ… «при ней»…
Молодой человѣкъ съ пожилыми чувствами
править— Любить… но на время — не стоитъ труда, а вѣчно любить невозможно, — порѣшилъ молодой человѣкъ, недурной наружности и не лишенный воспитанія, и поѣхалъ сюда «искать въ горахъ своего счастья».
Хвативши удесятеренную порцію Нарзана, онъ обрилъ, начавшую предательски и преждевременно лысѣть, голову, на «остатки родоваго достоянія» завелъ бешметъ, папаху, бурку и наглухо задѣланный кинжалъ, и пошелъ ходить по водамъ съ мрачно, «по-горски», сдвинутыми бровями.
Ходилъ, ходилъ да и выходилъ вдову-купчиху Болвашкину, за объемъ прозванную «Эльборусомъ». Купчиха нѣкогда прочла «Аммалатъ-бека», и хоть терпѣла отъ него много огорченій («покойникъ» частенько бивалъ ее корешкомъ этого хорошо переплетеннаго романа), но все-же тотчасъ по овдовѣніи устремилась на Кавказъ за поисками «ироя изъ Аммалатовъ».
Быть можетъ, молодой человѣкъ съ пожилыми чувствами нашелъ-бы въ купчихѣ «свое счастье», но ему помѣшало то, что онъ во время одной поэтической прогулки внезапно спрятался за купеческую тушу при видѣ бѣжавшаго по дорогѣ барана, котораго, въ виду незнакомства съ зоологіей, усиленнаго еще страхомъ, онъ принялъ за дикаго буйвола.
Съ тѣхъ поръ купчиха почувствовала къ нему невыразимое презрѣніе, а молодой человѣкъ принялся ходить по водамъ съ еще болѣе «горскимъ» взглядомъ.
Выводокъ
правитьТаточка въ Наточкиномъ прошлогоднемъ платьѣ, съ Капочкиными третьегодними бантиками, Наточка въ Капочкиномъ платьѣ съ Таточкиными бантиками и Капочка въ платьѣ Таточки и съ бантиками Наточки — выглядятъ совсѣмъ обновленными дѣвицами, и странно, почему никто не торопится оцѣнить ихъ достоинствъ!
Онѣ, какъ три палки, торчатъ всюду и вездѣ въ сопровожденіи «дорогой maman[5]» въ которой вотъ ужь три года бурлятъ и безплодно рвутся наружу инстинкты расовой, породистой тещи.
«Cher papa[6]» взятъ «за пряжку», ради солидности и внушенія своей особой почтенія въ молодыхъ людяхъ. На его обязанности лежитъ толкаться у источниковъ, наступать на ноги интереснымъ молодымъ людямъ, помощью извиненія завязывать знакомства и тащить ихъ знакомить съ семействомъ.
Выводокъ каждый годъ ждетъ безполезно «помощи» отъ водъ.