Редьярд КИПЛИНГ
ПОГОНЯ ЗА ЧУДОМ
править
Rudyard KIPLING. Hunting a Miracle (1887)
Перевод Н. Пушешникова
под редакцией Михаила Назаренко
Столь сбивчивые предписания всегда кончаются какой-нибудь бессмыслицей: «Иди и смотри! В Амритсаре — или около него — или еще где-нибудь жрец отрезал себе язык, и, говорят, язык вырос опять». В Амритсаре — до полутораста тысяч населения, и город так огромен, что пришлось провести вокруг его стен трамвай. Отыскать человека в городской толпе нелегко; язык-то вырос, и отличить его от других языков совершенно немыслимо. А если жрец и до сей поры остается без языка, то единственное средство его найти — это осматривать рты у прохожих. Однако, с языком жрец или без него, а только весь Амритсар полнился слухами. Мальчишка-парс, забежавший в портерную, принес поразительную весть: «Безъязыкий жрец — непременно либо в городе, либо за городом» — и он очертил в воздухе круг, обозначая безграничность своего знания. Писец — возможно ли, чтобы он принадлежал к Арья Самадж? — тоже слышал про Садху; не выпуская перо из руки, он обозвал мальчишку «поганцем», «лгуном» и «побирушкой», разгорячился до такой степени и принялся пронзать пером воздух так яростно, что его собеседник скорее бросился к тикка-гхарри; Бес Противоречия заставил англичанина притвориться не знающим языка и обмануть извозчика. Он два раза выразительно повторил:
— Садху?
— Джехан, — ответил извозчик. — Первосортный Джехан, Дурбар-Сахиб.
Тогда наниматель высунул язык, и пелена упала с глаз возницы.
— Бахут акха, — сказал он и без долгих слов покатил в непроходимую пустыню, которая окружает форт Говиндар. Слово сахиба ничего не сказало ему, зато жест он понял недурно; через некоторое время коляска повернула в степь.
Близ Лахорской ветеринарной школы стоит тихий кирпичный монастырь, осененный деревьями и украшенный лестницами, террасами, извилистыми переходами; его кладбище усеяно могилами благочестивых основателей, а называется обитель «Чубара Чаджу Бхагата». Это место дышит спокойствием и миром; оно заполнено жрецами в розовых набедренных повязках и пропитано сильным запахом святости. Амритсарский извозчик остановился у поворота на лахорскую чубару, уверяя седока, что только здесь можно найти Садху с чудесным языком.
Такая обстановка и вправду сладостна душе восточного святого. Сквозь ветви пипал веял дремотный ветерок; по сторонам квадратного дворика виднелись ниши, предлагавшие место для сна; виднелись каменные ограды, насыпи и глиняные площадки, где жрецы разводили огонь и стряпали; было и множество колодцев. Десятка два жрецов поднялось из пыли, слезло с балкончиков, покинуло свои ложа, чтобы ответить на расспросы о Садху. Все это были славные жрецы — холеные, тучные, широколицые, не измазанные пеплом и куркумой, — словом, приятные на вид. Старики распевали песни для белок и вихрей пыли, несомых легким ветром на равнине. Они были ленивы, очень ленивы! Жрецы помоложе утверждали, что Садху, обретший язык, отправился в другую чубару, лежащую в нескольких милях отсюда, но даже там его настигли толпы поклонников. Жрецы не могли точно сказать, где же та чубара, но указывали примерно в направлении Джандиалы. Извозчик, однако, заявил, что знает это место, и заторопился с отъездом. Жрецы предупредительно посоветовали обождать немного, пока схлынет зной. Так и поступили; тогда-то, сидя в тени под аркой ворот, англичанин понял, почему его соплеменники временами сходят с ума, уходят к исконным обитателям этой страны и становятся жрецами: так поступил *** в Бомбее, а позже — ***, живший одно время у факира на вершине Джакко. Чудесной праздностью, великой непробудной ленью веяло от этого места; в молчании жрецы укладывались спать; юный священник лег животом в горячую пыль, дремотно бормоча и напевая под нос что-то невнятное; теплый ветерок с равнины, слабый аромат сожженного гхи и курений одурманили душу и тело англичанина, и не менее пятнадцати секунд ему казалось, что неплохо было бы дремать, нежиться на солнце и курить от восхода до заката… жирной свиньей среди жирных свиней.
Погоня возобновилась, и гхарри покатила в Джандиалу — примерно в том направлении. Торные пути остались позади, однако первосортный фиакр не уступал любой экке. Наконец, Амритсар исчез за горизонтом, и путники остановились возле второй чубары, еще более тихой и пустынной, опоясанной частыми деревьями. У ног лошадей тучей взвилась пыль, а когда она вновь осела, возник прекрасный юноша; голова его была точь-в-точь Велиалова, какой ее изображают художники, — голова демона удивительно прекрасного, которая даже лошадей поразила. Велиал ничего не знал о Садху, отрезавшем себе язык. Он хмуро поглядел на извозчика и на седока, а затем сел на песок и дико расхохотался, показывая на небо и на землю. Смеяться громко, без всякой причины, среди бела дня да еще прилюдно, — верх непристойности для туземца, а значит, англичанина хотели ошеломить. Даже серебряная монета не произвела впечатления на Велиала. Он раздул ноздри, сжал губы и вновь предался веселью. Так как в чубаре, по-видимому, никого не было, экипаж покатил прочь, преследуемый хохотом Красавца-Юноши, Сидящего в Пыли. Остановили жреца, бредущего по дороге, но тот долго отговаривался, клянясь, что не имеет ни малейшего понятия о Садху. Напрасно англичанин уверял, что сам он — простой человек, верующий в чудеса; что он хочет одарить Садху рупиями; что он, наконец, считает Садху одним из величайших людей столетия и сделает чудотворца бессмертным по крайней мере на двенадцать часов. Жрец остался нем. Тогда пришлось его подкупить — весьма недешево — и выудить признание, что Садху проповедует в Дурбар-Сахибе. Таратайка поехала к Золотому Храму, где правильным строем стояли служители и сикхские женщины совершали вечное хождение вокруг Грантха; все это не раз описывалось на страницах нашей газеты. Но Садху не оказалось и здесь. Старый ниханг, седовласый скептик, тридцать лет проживший в монастыре, сидел на приступке водоема и мыл ноги.
— О сахиб, — мягко сказал он, — какое тебе дело до Садху? Ведь ты не полисвала. О сахиб, какое дело Садху до тебя?
Англичанин принялся с жаром рассказывать о своих приключениях в чубарах, — бесплодные поездки в октябре очень тяжелы! — не упустив и встречу с Красавцем-Юношей, Сидящим в Пыли. Ниханг только ухмыльнулся.
— Жрецы, конечно, надули тебя, сахиб! Народ не хочет, чтобы ты увидел Садху, Садху же не хочет видеть тебя. Это дело простого народа, а не сахибов. Теперь чтут Богов больше прежнего; ты же, сахиб, не поклоняешься Богам.
Сказав так, старик торжественно снял свое облачение и полез в воду.
Англичанин понял, что он обманут самым подлым образом — и извозчиком, и жрецами в первой чубаре, и жрецом близ второй; единственным здравомыслящим человеком оказался Красавец-Юноша, Сидящий в Пыли, но и тот был сумасшедший.
И раздосадованный англичанин уехал. Если садху вырезают себе языки, а великие Боги делают так, что те вырастают снова, — простая благопристойность требует, чтобы святые люди хотя бы давали интервью.