И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в двенадцати томах
Сочинения. Том десятый.
Повести и рассказы 1881—1883. Стихотворения в прозе 1878—1883. Произведения разных годов
Издание второе, исправленное и дополненное
М., «Наука», 1982
Старые портреты. Конспект
Отчаянный. Конспект
Песнь торжествующей любви. Конспект
Образчик старинного крючкотворства. Первоначальная редакция
Алексей Сергеич Лачинов — Алексис род. в 1760 г., ум. 1848. Начал его знать в 1833 году, ему было 73 г.1 Маданья Павловна Лачинова — Mêlanie, Маланьюшка, Маланья урожд. Евстигнеева, род. в 1770, ум. 1848, вышла замуж в 17882.
Одежда3:
|
его реденгот, полосатый жилет, белый галстух, маншетки, брыле, двое часов с ключами, сафьяновые темно-красные сапоги с кисточками без каблуков, волосы редкие, назад зачесанные — [он] в 1812 г. пудрился. Табакерка со шпанским табаком. Выс<окая> трость (словно поповская с эмалевым синим набалд<ашником> и вензелем). Про жену: ох, язычок, язычок! (притворяется, что [считает] боится ее ума, а знает, что она дура). |
ее белый капот коротк<ий>, накинутая на одну руку голубая шелковая кофта, башм<аки> на красных каблуках, высокий чепец с гол<убыми> лентами и рюшем, на лбу множес<тво> серо-белокурых волосиков, завитых кольцами. Сияние. Вокруг шеи воротник; тоже нюхает табак, только французский, из крошечной зол<отой> табак>ерки>, откуда достает табаку ложечкой; пухлые ручки (Орл<ов> замеч<ал>, что колец не следует носить таким ручкам). Пахнет от нее бергам<отом> à la Marêchal, допотопным — в продаже уже нет (Eau de la Reine de Hongrie!) Очень глупа. La Vênus de Moscou (Московская Венера). Медаль на плече с портретом А. Г. Орлова. |
Были две дочери, обе замужем — отделены — и хотя наезжают к [именинам], но чуть ли не в ссоре с родителями.
Сумасш<едший> кн<язь> Львов, который у них живет. Пропасть слуг, всё старых, очень волосатых, истовых, слегка пахучих; все в реденготах, только нанковых, и в мягких сапогах. [Карлики за столом дерутся и стучат лбами]. Л<ачинов> терпеть не может табаку, собак, военных людей: «наденут на себя какие-то султаны из петушьего хвоста и сами петухами стали; шею затянули туго-натуго — хрипят, да и как не хрипеть? глаза таращат». Обожание Екатерины, анекдоты о ней; не ходит, а бегает маленькими шажками от стула до стула. Голосок крикливый, в нос. Очень радушен, но с соседями знается мало. Они зовут его пересмешником! Находит, что после 12-го года удивительная пошла грубость. Приживальщики: Никан<ор> Никанорыч, Савастей Савастеич, Анна Ефимовна, Пелагея Савель<евна> и карло Янус, немецкого происхождения и вовсе не шут4 — напротив, престрогий и преумный и называется также филозофом. Множество скверных картин. Читает старинные русские книги — надевает тогда круглые очки и пьет при этом [оранжад], особый какой-то терпянистый мятн<ый> квас, от которого запах, впрочем, прохла<дный> идет по дому. Но больше смотрит через очки, нежели читает. Набожен, но попов не принимает — очень от них дух силен, — волосы [эта<кие?>] такие большие, расчешут их во все стороны — думают, что тем мне уважение делают, — и громко так крякают между разговором — от робости что ли — да и смертный час напоминают. Сам очень изнежен и вежлив — и всё улыбается. — Камердинер: Иринарх, которого зовет протяжным криком — И-арх! а тот всегда, всегда является, как бы барин ни звал. — Остальных зовет: малец! — Прежде выезжал на хозяйство в широких беговых дрожках на старом коне Драбанте5, но теперь уже всё сидит дома, хозяйством не занимается — и поручил всё бурмистру Антипу, которого боится и которого зовет Микромэгас6 (вольтеровские воспоминания). Собирает часто баб и девок, заставляет петь и плясать7, причем отличался кучер Иван [Сухоруцкий] Сухих — его история. (Забавник; «рыбка»; потом убийство барина — он был выменен на другого слугу и т. д.). Как кн<язь> Львов, поет русские песни ист<ово>, становясь в углу, хохочет, краснеет и приговаривает: бей их, злодеев, бей в мою голову! А<лексей> С<ергеич> гордился своим родом — родословное древо в каб<инете> — но мытарство<вать> не ходили, к Москве не тянули, в Питере не служили — сиднем сидели на своей земле, — гнездари, сударь, дворяне! — Часто употребляет слова: сударь, сударик, по чести, как-никак — употреблял, вероятно, им самим сочиненную поговорку: выше неба не взлетишь! шалишь! — Очень был щедр — еще поговорка: нищему подай раз, подай два, подай три; а в 4-и скажи: ты бы, братец, чем бы другим поработал, не всё ртом. — К слугам и вообще к подчиненным был очень снисходителен — потому говорил: своего ничего нету [к] чужому служи — разве крест на шее свой, да и тот медный, — где тут быть, сударик, разуму?
NB. Приехал ко мне надысь (тоже любимое слово) полицейский капрал8 — как, что-с, мол, до вас дело имею; а я ему: сударь почтенный, ты сперва крючки на воротнике-то расстегни, а то [долго ли до апоплексии?] чихнешь, помилуй бог! [Сейчас апоплексию получишь] ах, что с тобой будет? А я отв<ечай>.
Докторов не любила покойница-матушка, ото всех болезней маслом прованским с солью лечила и прекрасно всё проходило — не веришь? спроси ее . А мать А<лексея> С<ергеича> чуть не за 50 лет до прибытия лица скончалась.
Что касается до М<аланьи> П<авловны>, то она только всё становилась в позу (вероятно, понравившуюся Орлову) с каким-то лихим вывертом правой ноги, говорила много, всё больше об Орлове и тогдашней блестящей жизни, жаловалась на девушек, которых постоянно шпыняла — хотя и не мучила; беспрерывно кушала варенье, которое на китайских блюдечках подносила старушка, которая только и занималась вареньем («варенуха»), — и подносила двойной лорнет в виде рогульки не к глазам, а к носу. — Картами в доме не занимались — и собачонок не было. Удовольствие доставляли ей соседки, сплетницы и рассказчицы сказок (ты мне новых-то не рассказывай!9) Очень глупа была М<аланья> П<авловна>, но сердце имела чувствительное и любила подавать подачками. — (Арфа с оборванными струнами, которую она просто щипала). — Очень она была тоже набожна, но [по ее словам] не умела молиться и заставляла старуху-сплетницу за себя молиться и при этом умилялась и плакала. — У ней был когда-то предмет, племянник гусар, вспоминая о котором она обыкновенно конфузилась и краснела.
NB. Плачущим я видел А<лексея> С<ергеича> только раз — от стихов10. Стихи эти были сочинены неким Гормицким, которого за его стихотвор<ческий> дар А<лексей> С<ергеич> некогда [при] устроил у себя11, но который однажды пьяный поколотил всех людей в доме — а засим исчез.
NB Ридикюль — тоже голубой на руке у М<аланьи> П<авловны>. М<аланья> П<авловна> не любила Януса и всё уверяла, что он вдруг сорвется да подожжет дом12. — Очень она была пуглива и легкомысленна! К кн<язю> Львову, напр<отив>, благоволила благоскл<онно?>
Умер А<лекеей> С<ергеич> странно. Накануне он вдруг сказал своей жене: «Маланьюшка, помирать пора!» — Алексис, бог с вами! Отчего так13? — «А вот смотрю я сегодня на свои ноги. Чужие ноги! — На руки… Чужие руки!.. И на брюхо посмотрел — чужое и брюхо! Значит чужой век заедаю… Пошли-ка за попом, отцом Дмитрием». — В тот же день А<лексей> С<ергеич> слег и на след<ующий> день скончался. М<аланья> П<авловна> похоронила его, слегла и скоро сама скончалась — и похоронили ее в голубом капоте.
В последний мой приезд случился со мной анекдот с Иваном Сухих. Как он пришел ко мне в комнату, стал на колени и так далее. —
Дочери не успели приехать.
М<аланья> П<авловна> описывала свой наряд, и как А<лексей> С<ергеич> был хорош собой, и какой на нем был кафтан, и А<лексей> Г<ригорьевич> был посаженым отцом, и пуговицы на нем были бриллиантовые, и она [сказала] похвалила их — и он сказал: у вас в глазах лучше бриллианты — и взял нож, отрезал одну пуговицу и дал ей, сказав: сравните сами — и вот тот самый брил<лиант> теперь вокруг ее медальона.
Когда она намекала на «предмет» — А<лексей> С<ергеич> хмурился и говорил: «Не верь коню в поле, а жене в доме…» Тогда М<аланья> П<авловна> волновалась пуще и восклицала: Алексис? грешно вам, Алексис! Но он тотчас смеялся и говорил: «Ох, язычок, язычок! Бело та» платье — а душа еще белей!" — Белея, Алексис, белей!.. — «Ох, язычок, по чести язычок», — повт<орял> А<лексей> С<ергеич>. (А ты, сударик, обратись ко мне, замечай сам да на ус мотай}.
Мож<ет> б<ыть>, <2 нрзб.> покривиться (икать)
Да она же не филозоф?
так хорошо молчит
NB. Портрет предмета
(Его убили на дуэли)
«Маланьюшка, встретимся мы на том свете».
— Я буду о том бога молить, Алексис. «Ну, дай поцелую ручку».
— А я твою.
И оба старика поцеловали друг у друга руку.
«А помнишь, как мы венчались, какова была парочка!»
— Была, красавчик ты мой, Алексис ненаглядный! Старуха залилась слезами.
«Ну, не плачь — авось нас господь бог там помолодит».
— Помолодит, Алексис. — «Ну перекрести меня… и я тебя перекрещу…» Но уже руки старика ему не повиновались…
«Там… всё это поправится {и ты поумнеешь], опять парочка будет…» Это были его посл<едние> слова.
О военных: — Эти слав<ные> [воен<ные>] петухи… И пьют же они, {боже мой,] помилуй бог, а не пьянеют; я им цимлянское [судь<ям>] велю подавать, — вино, сударь мой — препакостное, но дуют [же] они его, помилуй бог!!
1 Начал ~ 73 г. вписано выше первой строки текста.
2 Дальнейший текст автографа расположен в три столбца. Первый (левый), столбец см. далее, от слов: Были две дочери и т. д.
3 Выше заголовка: Одежда — вписаны заметки: NB — обратить внимание на костюм. Было время — суета суетствий. Не любит рассказывать о старине — только мог шутить, — что вот, мол, был тогда молодцом, а теперь гриб грибом.
4 К этим словам приписано: Светик? а ты бы, сударик, спросил Януса! А Янус только хмурится.
5 На полях приписано: бурый из когда-то бывшего отличного завода.
6 На полях приписано: а иногда: грабитель — ему в лицо, с улыбкой — и Ант<ип> тоже улыбается.
7 На полях приписано: и в ладошки прихлопывает
8 На полях приписано: Шешковский
9 На полях приписано: новые те все повыдуманы, старых мне
10 На полях приписано:
О всебедный род людск<ой>,
Незнаком тебе покой!
Ты лишь оный обретаешь,
Пыль могильну коль глотаешь.
Горек, горек сей покой!
Спи, мертвец, но плачь живой!
11 На полях приписано: изысканно <1 нрзб> старичок, но
12 На полях приписано: Хороша старина — ну и бог с ней!
13 На полях приписано: Надо и честь знать
Михаил Алек<сеевич> Т<ургенев> — родился в 1828 г., ум<ер> в 1863. — Отец его — образчик старого степного дворянина: богобоязненный, истовый, обрядный и в падучей болезни. Таков должен был быть царь Мих<аил> Фед<орович>. Патриархально семейственный. Воспитан [Мих<аил>] Миша с другим, старшим братом и сестрой — в деревен<ской>, почти церковной атмосф<ере>. Мать — нервическое существо, не любившая мужа и страшно скучавшая. Развитая и образованная; обучила детей по-французски и фортепиано1. Умерла рано. Когда отец умер, Мише было ровно 21 год; нигде не служил, [числился] записан был в канцелярии как<ой>-то (определить, какой?). Жил красной девушкой. Как только умер отец… дым тотчас пошел коромыслом. Вместе с братом за бесценок продали родовое имение, получили по 30 000. Миша бросился в Москву — немедленно бешено кутить; цыганки, карты, трактир, билиард, пьянство, риск (собственный шатер цыган в Сокольниках с надписью: Т<ургеневски>е цыгане). Наружность: красив чрезвычайно — моложавое, краснощекое, почти безбородое лицо, [ла<сковые>] карие глаза с поволок(ою) и пухлые губы; смех ужасный, звериный и зубы какие-то тоже звериные. Разом всё ухнул с какой-то яростной быстротой! Вдруг явился послушником в черной рясе — в Троицкий монастырь — в том же доме, куда прилетал на серых рысаках с бобровой опушкой во всю шинель; потом исчезновение — начинает делать нырки (письма [просительные] к знакомым и родным). Хлоп! отъявился юнкером на Кавказе. Храбростью не отличался в сражениях — и даже в уныние впадал; но дерзость и удаль безумная; ездил к черкесам, где чуть не погиб; как ужасно — раз нашли его полузамерзшим в реке; [пил и] влюблялся — и в него влюблялись; но он сейчас выкинет какую-нибудь отчаянность, иногда мерзость; пел романсы с гитарой, но скоро потерял голос и только плясал; [плутовал] занимал где и как только мог; не платил карточные долги — но шулером не был, а был по-своему очень религиозен — любил не то чтобы помогать бедным, а жить и быть с ними; «с одними нищими весело пить». — Не отступал ни от какого пари и т. д. Не мог, как говорится, «прийти в себя»: тогда надо размышлять, [быть] возиться с самим собою, а этого он вынести не мог — лучше лбом о стену! С Кавказа вдруг явился в Москву — ходил в черкесском костюме — и чёрт знает, куда провалился; стал по улицам милостыню просить. — История с щелчками по носу, вызывает на дуэль того, кто его щелкнул два раза; история с 7-ю <семинар>истами 2 и как его привезли домой в виде Гектора, привязанным ногами к саням; — история прыжка ночью в темный овраг — и всё из-за вздора. Встреча на дороге — история с нищими и калеками: начики-чикалды, чух! чух! чух! и т. д. Приглашение в дом — первые дни опрятной жизни, даже в восторге; а там угроза сжечь дом; 25 руб.; кабак и т. д. Посещение родительского дома, сцена с кулаком, скачка на бешеной лошади. «Дай рубль!» Воз<ч>икам столько дают. Отказ — слезы… пошел на могилу отца. Хочет вырыть яму и лечь с ним рядом — потом напивается мертвецки (не тут ли поставить: начики-чикалды). Еще нырок — последний. Окончательная сцена с его женой, дочерью дьячка; как он умер.
Нежность его к дамам; знает наизусть несколько нежных и возвышенных стихов, — для женщин также готов на всякие отчаянности (сохранил моложавый и субтильный вид до конца). Сила несомненная, при всей дряннейшей слабости, — не то что самопожертвование — самоистребление, но без содержания и идеала; а был бы идеал — герой и мученик.
На л. 1:
ручки мягенькие, небольшие; чрезвычайно правильный и четкий почерк с кудреватой подписью.
На л. 2, против слов: был по-своему очень религиозен: бог добрый — простит!
На л. 2: «Михайло Алекс<еевич>! Я перед вами виноват — не удостоите ли со мной выкушать?»
На л. 3: В отношении к дамам? Очень любезен — но без темперамента. Дерзок, но не храбр. Всякая дисциплина невозможна. От никакого пари не отказывается — прыгает в овраг ночью (боже! боже!); поездка к черкесам (замерз в ручье), пролежал зимой на снегу и всё здоров! Играет — деньги не платит, но не шулер. — Чашечка.
Тоска бедности, несправедливость, Россия… Что тебе за дело до России? А без этого нельзя.
Ходил в черкеске-папахе и с кинжалом,
у женщ<ин>
1) [Сценка с щелчк<ами>] Сцена дома
2) Сцена с нищими
3) Приглашение домой
4) Посещение его вдовы
1 Развитая и образованная ~ фортепиано, вписано.
2 В автографе — с 7-ю исками
В Ферраре в XVI-м стол<етии> живут два друга — юноши, Альберто и Муцио. Там же живет девица Валерия вместе с матерью. А<льберто> и М<уцио> оба влюблены в нее, становятся вхожи в дом. В<алерия>1 не влюбляется ни в того, ни в другого, но с Альберто она спокойнее и дружелюбнее; Муцио ее слегка стесняет, хотя, будучи музыкальным (Альберто рисует), он2 отвечает скорее ее внутреннему чувству. Выбор ее зависит от матери, которая решает дело в пользу Альберто, к которому она чувствует гораздо больше доверия и симпатии. Альберто женится на Валерии. Муцио уезжает надолго на Восток, сказавши Альберто (для которого его чувство не было тайной), что он вернется только тогда, когда почувствует себя вполне излеченным. Альберто и Валерия живут несколько лет очень хорошо — то в самой Ферраре, то в прекрасной соседней вилле. Альберто пишет картину, где изображена его жена в виде святой3. Горестно только то, что у них детей нету. Другое горе: мать Валерии умирает. По прошествии 5 лет4 — летом, когда Альберто и Валерия живут на вилле, внезапно возвращается Муцио. Он переменился, сделался смуглым, получил странный восточный оттенок. Он ездил далеко, проникал в Индию. С ним большой багаж, драгоценные ткани, драгоценности, вина — и немой слуга малаец5. Альберто его встречает очень дружески, предлагает ему жить у него в саду, в. павильоне. Муцио соглашается и поселяется там. В первый же день он удивляет Альберто и Валерию своими рассказами, странными, непонятными фокусами (висение на воздухе и т. д.), в которых помогает ему слуга. Муцио выучился на Востоке магии. Он играет на виоле разные странные мелодии и кончает одною, удивительно страстной и торжествующей, которая очень волнует Валерию (она по-прежнему, больше прежнего его боится), — эта мелодия, по словам Муцио, песнь удовлетворенной любви. Они ужинают поздно — и Муцио потчует их своими винами из особенных кубков и заставляет Валерию пить из одного из этих кубков. На ночь они расходятся — и вдруг во сне Валерия видит, что входит в особого вида6 комнату, встречает там Муцио и отдается ему. Просыпаясь с ужасом, она будит мужа, и оба слышат ту страстную мелодию удовлетворенной) любви, которую Муцио играл в своем павильоне. На другой день они снова сходятся — замешательство Валерии и особенная улыбка, с которою Муцио глядит на Валерию. Сперва он снова рассказывает — но когда Альберто за ужином его спрашивает об его ночной игре, Муцио рассказывает, что. он видел сон (совершенно тождественный со сном Валерии) и что, проснувшись, не мог удержаться, чтобы не сыграть своей победной песни, — при этом он присочиняет рассказ о какой-то красавице, в которую он якобы был влюблен в Индии, которая не хотела сделаться его женою и умерла. Валерия в смущении встает и под предлогом нездоровья уходит… Альберто и Муцио остаются одни — немой малаец им прислуживает — и вдруг Альберто замечает, что он злорадно7 смеется, глядя на него. Ему тоже становится неловко… и они расходятся8.
Муцио отлучается в Феррару, но к вечеру возвращается. Альберто весь день находится в смутном состоянии духа. Он начал портрет своей жены в образе с<вято>й Цецилии, но не может продолжать, — у ней уже нет того чистого выражения, которое его пленяло прежде. Смутное чувство ревности закрадывается в его душу… Он ее обиняками расспрашивает — ее не совсем ясные ответы. Возвращение к вечеру; он очень весел и много рассказывает. Валерия9 остается дольше, чем накануне, хотя и замечает, что Альберто finge10. Ужин… (пить ли вино?). — Ночью Альберто долго не может заснуть, наконец засыпает. Проснувшись, он видит, что постель жены пуста, — и в ту же минуту она возвращается, в ночном белье (луна светит), — не теперь, но за минуту шел лег<кий> дождик11, — и ни слова не говоря, с каким-то ужасом на лице (глаза закрыты), ложится в постель. Альберто ее спрашивает — она молчит. Он чувствует следы дожд<евых> капель на ее волосах, на рубашке; на голых ногах следы песку… Она была в саду. — Он вскакивает — бежит в сад (дверь раскрыта)…12 Луна ярко светит… на песку дорожки следы двух пар ног (одна пара голая) ведут к беседке жасминной. И в это мгновенье опять раздается песнь в павильоне. Альберто вбегает туда… Муцио играет. Он бросается к нему — на его одежде следы дождя. «Ты выходил в сад…» — «[Да, я там] Не знаю… нет, кажется, я не был там». — «Твой плащ мокр… И почему ты играешь это? разве опять видел сон?» Муцио не отвечает — и Альберто уходит… Дома его жена тяжело спит… Он ее будит… Она, увидав его, бросается к нему на шею… «Что с тобой?..» — «Ах, какие сны я вижу…» — и снова содрогается. Он успокаивает ее… На другой день с утра Муцио исчезает… Альберто не может ничего добиться от малайца. — Тяжелый день… Валерия не решается ничего ему сказать, но идет в церковь и исповедуется духовнику… Тот тоже ее успокаивает, а сам думает: колдовство — и посещает Альберто13. Не выдавая тайны исповеди, он предваряет Альберто против Муцио — советует ему отказать от дому… Разг<овор> Альберто с женою.
Муцио не возвращается к вечеру, он приезжает лишь ночью.
Альберто и Валерия ложатся спать; но Альберто не спит и караулит жену. Вдруг он видит, что она начинает шевелиться. Он притворяется спящим…14 Она медленно встает и, как сомнамбула), направляется к двери. Альберто бежит в другую дверь и, обегая дом, запирает дверь в сад… Через несколько мгновений он чувствует, что кто-то силится отворить ее изнутри. Слышит легкие стоны. — Но ведь Муцио нету дома! Он бежит к павильону — и встречает Муцио, который идет тоже, как сомнамбула. Альберто прибли<жается>15 к нему16 — тот словно его не замечает и идет вперед с протянутыми руками… Альберто идет за ним… Вдруг он видит: в доме раскрывается окно, низкое от земли, и появляется Валерия. Альберто бросается к Муцио, схватывает его за руку, потрясает его, кричит… Муцио приходит в себя — но словно помешанный. Альберто ударяет его кинжалом, он кричит и, захватив рану, спотыкаясь, бежит назад в павильон… Но в мгновение его ранения Валерия также испускает страшный крик и падает… Альберто бежит к ней — поднимает ее…17 несет на кровать. Входит служанка, кот<орая> бежит за доктором. Появление малайца — он точно безумный. Делает знак — его господин умер. Альберто стремится в павильон — Муцио лежит мертвый с странной улыбкой на устах. Альберто выходит оттуда как шальной. Прибегают люди и говорят, что и Валерия умерла. Альберто садится на землю в изнеможении — и, о чудо! он слышит опять эту мелодию… Что же? разве [и] теперь они соединены?
1 В дальнейших текстах сокращения имен: Альберто, Муцио, Валерия раскрываются без редакторских скобок.
2 она
3 Альберто ~ святой, вписано.
4 4 лет
5 негр
6 в особую
7 злобно
8 Далее зачеркнуто: То же самое повторяется и в эту ночь, и снова раздается в павильоне торжествующая песнь. Валерия на следующее утро не выходит — она нездорова.
9 Далее начато: рано
10 делает вид, притворяется (итал.) Далее зачеркнуто: Ночью
11 не теперь ~ дождик вписано.
12 Далее начато: В это
13 и обещается на другой день посетить Альберто
14 Здесь к тексту — помета на полях: NB Магнетизерство!
15 Он подходит
16 Далее зачеркнуто: и глядит ему в лицо
17 Далее зачеркнуто: она мертвая
Она приходит в себя. — Радость… Он уехал? Да… да… Слезы — она тихо засыпает (светлые слезы на щеках, улыбка — он сидит возле…) Но что стало с Муцио?.. Он наконец встает и идет в павильон. Застает сцену. — Малаец уложил его на ковре, покрыл хламидой и сам надел какой-то плащ. Муцио лежит как мертвый… Фабио спрашивает: «Е mort о?»1 — Мал<аец> кивает головою — и заставляет выйти… Разм<ышления> Фабио2 — что же ему остается делать? Обо всем дать знать в городе… ведь это убийство!.. — Утр<ом> Валерия встает — приходят люди сказать, что Муцио болен, но уезжает. Малаец укладывает вещи. Муцио уезжает. Изумл<ение> Фабио — он идет в павильон… Там в комнате м<алаец> заперся с Муцио. Фабио смотрит в скважину замка — удив<ительная> сцена. Колдовство малайца — зажженные чашки с благовониями), его поклоны и телодвижения. Повелительный жест малайца. Муцио припод<нимается> и падает назад на подушки. — К вечеру всё готово. Лошади навьючены. Лошадь с особым седлом для Муцио. Момент отъезда. Муцио выходит, поддерж<иваемый> малайцем, — двигающийся труп. Валерия см<отрит> из окна. — Они садятся и уезжают шагом.
Возвращение святости св<ятой> Цецилии. — Играет на органе. — Вдруг у ней под пальцами запела та же мелодия — ребенок шевельнулся под сердцем. Чей он?
Кольцо — подарок Муцио Фабио
Он снимает его и бросает в топ<ящуюся> печь.
Ожерелье Валерии?
Перебирая в прошлом лете старые семейные бумаги, оставшиеся в моем деревенском архиве, нашел и небольшую памятную книжку, в которую дед мой записывал все важнейшие происшествия своей жизни, все известия и слухи, доходившие до его захолустья, — словом всё, что ему казалось занимательным или полезным, начиная с рецептов для грудного декокта до стихов Державина, отрывков из реляций и замечательных просьб. В числе их между прочим находятся просьбы некоего господина Оленина, копию с которых при сем прилагаю. Мне они показались любопытны как памятник языка и нравов прошлого столетия. Особенного внимания, по-моему, заслуживает язык, которым он писан. При всей своей подьяческой запутанности и хитросплетенности (г-н О<ленин> был, по всей вероятности, сам великий делец), он часто поражает смелостью и живостью оборотов и каким-то неподдельным и горячим красноречием.
Если Вы разделите мое мнение насчет этих просьб — то напечатайте их в Вашем сборнике.
Впрочем, с истинным уважением пребываю и т. д.
Алексеев — Алексеев М. П. И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на Западе. — В кн.: Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Вып. 1, с. 37—80.
Антокольский — Марк Матвеевич Антокольский. Его жизнь, творения, письма и статьи / Под ред. В. В. Стасова. СПб.; М.: изд. т-ва М. О. Вольф, 1905.
Грузинский — Грузинский А. Е. И. С Тургенев. Личность и творчество. М., 1918.
Клеман — Клеман М. К. И. С. Тургенев — переводчик Флобера. — В кн.: Флобер Г. Собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1934. Т. 5.
Куприевич — Куприевич А. А. «Стихотворения в прозе» Тургенева и «Диалоги» Леопарди. — В кн.: Minerva. Сборник, изданный при историко-филологической семинарии Высших женских курсов в Киеве. Киев, 1913. Вып. 1.
Поляк — Поляк Л. М. История повести Тургенева «Клара Милич». — В кн.: Творческая история. Исследования по русской литературе / Под ред. Н. К. Пиксанова. «Никитинские субботники». М., 1927.
Сакулин — Сакулин П. Н. На грани двух культур. И. С. Тургенев. М., 1918.
Успенский — Успенский Г. И. Полн. собр соч. М.: Изд. АН СССР, 1940—1954. Т. 1—14.
Шаталов — Шаталов С. Е. «Стихотворения в прозе» И. С. Тургенева. Арзамас, 1961.
Flaubert, Correspondance — Flaubert G. Œuvres complètes. Correspondance. Nouvelle êdition augmentêe. Paris: L. Conard, 1926—1930, sêries I—IX.
Flaubert, Correspondance. Suppl.-- Flaubert G. Œuvres complètes. Correspondance. Supplêment (1830—1880). Paris, 1954. T. 1—4.
Десятый том Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева включает художественные произведения, созданные писателем в последние годы его жизни, а также переводы из Г. Флобера, критику и публицистику конца 1850-х—1880-х годов.
В первый раздел тома вошли «Отрывки из воспоминаний — своих и чужих» («Старые портреты», «Отчаянный»), «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич», «Перепелка» и «Стихотворения в прозе». В это время Тургенев, будучи уже зрелым и законченным мастером, искал новых и новых художественных путей, еще небывалых в его творчестве, новых методов проникновения в глубину психики человека, в неизведанный мир его чувств и переживаний. Выражением этих исканий явились и «Песнь торжествующей любви» — совершенно своеобразное, в новом для писателя стиле произведение, плохо понятое современниками, — и «Клара Милич» — психологический этюд, как бы завершающий собою линию так называемых таинственных повестей 1870-х годов. Этюды совершенно иного стиля и плана из области социальной психологии далекого и недавнего прошлого, где продуманность и отточенность каждой детали достигает высшего совершенства, мы видим в «Отрывках из воспоминаний — своих и чужих». Здесь в первом отрывке — «Старые портреты» — выразился в последний раз глубокий интерес Тургенева к социально-психологическим явлениям XVIII века, ощущаемый уже в «Записках охотника», а во втором отрывке — «Отчаянный» — нашел свое завершение тип «дворянского отщепенца», давший когда-то Петра Петровича Каратаева, Чертопханова, Веретьева, но в лице Миши Полтева духовно измельчавший и разложившийся. Всё это свидетельствует о том, что творческие силы писателя ко времени его болезни и смерти не только не были исчерпаны, не шли на убыль, но были оборваны на пороге новых достижений.
Вместе с тем Тургенев ясно чувствовал и понимал, что его жизненные, физические силы клонятся к концу. Ожидание приближающейся смерти, о которой он так много думал с молодых лет, влекло его к размышлениям о смысле жизни и смерти, о проявлениях личной и общественной психологии, о прошлом и настоящем человеческого общества, к размышлениям на темы искусства и морали, к попыткам прозрения в будущее и т. д. Эти размышления, подводившие итог всему жизненному опыту, всему философскому, нравственному, общественному развитию писателя, нашли выражение в совершенно своеобразном, единственном в своем роде в русской литературе, цикле «Стихотворений в прозе», или, как называл их сам автор, «Senilia» — старческие раздумья. Эти маленькие, глубоко личные и одновременно обобщенно философские, полные художественной прелести, лирические произведения, из которых около двух пятых (32 из 83) остались неизданными при жизни Тургенева и увидели свет лишь почти через полстолетия после его смерти, в настоящем издании подвергнуты всестороннему исследованию в текстологическом, жанровом, стилистическом и историко-литературном отношениях.
Второй раздел включает переводы «Легенды о св. Юлиане Милостивом» и «Иродиады» Г. Флобера, а также незавершенное предисловие к этим переводам. Интерес Тургенева к своеобразным тематическим и стилистическим опытам его друга Г. Флобера, а также и его желание испытать свои силы в труднейшем художественном задании передачи их на русский язык выразились в этих переводах, имевших в глазах русского писателя важное самостоятельное творческое значение.
Третий раздел составляют статьи и рецензии 1859—1881 гг. (см. о них во вступительной статье к этому разделу).
В четвертом разделе («Корреспонденции») содержится, в частности, газетное сообщение об оперном творчестве композитора В. Н. Кашперова и о постановке его оперы «Мария Тюдор» в Милане (1860); атрибуция этой заметки, как несомненно написанной Тургеневым, вместе с тем решает и вопрос о статье «Сочинения Д. В. Давыдова» («Отечественные записки», 1860), ошибочно приписанной Тургеневу М. О. Гершензоном (см. об этом: Т, Сочинения, т. 12,с. 524—525).
Пятый раздел составляют предисловия, особый вид литературно-критических выступлений Тургенева. Они написаны преимущественно к переводам на иностранные языки наиболее значительных произведений русских писателей (предисловия к французским переводам «Мцыри» Лермонтова, «Двух гусаров» Л. Н. Толстого, к английскому переводу «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина) или, наоборот, к переводам на русский язык произведений зарубежных писателей (предисловия к роману М. Дюкана «Утраченные силы», к «Германии» Г. Гейне и др.).
В шестой раздел — Приложения — входят конспекты «Старых портретов», «Отчаянного», «Песни торжествующей любви» и первоначальная редакция «Образчика старинного крючкотворства».
Из произведений настоящего тома в издание 1880 года (т. 1) — последнее, подготовленное к печати целиком самим Тургеневым, — вошли лишь переводы двух легенд из Флобера. Другие произведения — «Отрывки из воспоминаний — своих и чужих», «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич», «Стихотворения в прозе» (первый раздел) — были включены в т. 9 «посмертного» издания сочинений Тургенева (Глазунова, 1883). Однако эта публикация не может служить основой для текста настоящего тома, так как не все произведения были пересмотрены самим автором. Те из них, которые он сам успел подготовить, напечатаны по этому источнику в предшествующих томах настоящего издания. Остальные же (перечисленные выше) предназначались Тургеневым для следующего, десятого тома нового издания (см. письмо его к А. В. Топорову от 9 (21) января 1883 г.) или для девятого — по усмотрению издателя («…или, может быть, Глазунов пожелает присоединить всё это к 9-му тому, который довольно тонок? Это от него зависит?» — писал Тургенев в том же письме). Глазунов так и поступил, но нет никаких данных, которые указывали бы на участие Тургенева в подготовке этих вещей к печати (см.: Клеман М. К. Рудин. К истории создания. — В кн.: И. С. Тургенев. Рудин. Дворянское гнездо. Academia, M.; Л., 1933, с. 459—464; Т, СС, т. 8, с. 555—556; наст. изд., т. 5, с. 384). Поэтому перечисленные выше произведения печатаются по первым публикациям.
Что же касается статей и рецензий, корреспонденции и предисловий, то Тургенев почти никогда не включал их в издания своих сочинений (не считая предисловий к изданиям 1865, 1874 и 1880 годов, имевших временное значение и не повторявшихся). Исключение составляют те из них, которые вошли в том 1 издания И. И. Глазунова (1883 г.), появившийся после смерти Тургенева, но были отобраны, очевидно, им самим. А именно: «Пергамские раскопки» и (Предисловие к публикации «Из пушкинской переписки. Три письма»). В связи с этим статьи и рецензии, корреспонденции и предисловия печатаются также по первым публикациям.
Тексты произведений, входящих в настоящий том, подготовили и комментарии к ним составили: М. П. Алексеев («О книге А. Больца»); М. П. Алексеев, И. В. Алексеева («Стихотворения в прозе»); А. И. Батюто (<Предисловие к «Стихотворениям А. А. Фета, 1856 г.»>); И. А. Битюгова («Перепелка», «Образчик старинного крючкотворства. Письмо к издателю („Русского архива“)», <Предисловие к «Дневнику девочки» С. Буткевич>); Г. Я. Галаган («Krilof and his Fables. By W. B. S. Balston»); Г. Я. Галаган, И. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу повести Л. Н. Толстого «Два гусара»), <Предисловие к очерку А. Бадена «Un roman du comte Tolstoï» («Роман графа Толстого»)>); М. И. Гиллельсон (<Перевод «Демона» на английский язык>); Т. П. Голованова (От переводчика. (Предисловие к переводу «Украинских народных рассказов» Марко Вовчка), (О композиторе В. Н. Кашнерове)); Р. М. Горохова, Г. Ф. Перминов («Первое представление оперы г-жи Виардо в Веймаре»); П. Р. Заборов («Легенда о св. Юлиане Милостивом», «Иродиада», «Предисловие (к переводу романа Максима Дюкана „Утраченные силы“)»); Н. В. Измайлов ((Предисловие к французскому переводу стихотворений Пушкина), (Новые письма А. С. Пушкина. От издателя), (Предисловие к публикации: «Из пушкинской переписки. Три письма»), (Предисловие к французскому переводу неизданной главы из «Капитанской дочки»)); Е. И. Кийко («Обед в Обществе английского Литературного фонда. (Письмо к автору статьи „О Литературном фонде“)», (Предисловие к изданию сочинений 1865 г.), «Предисловие (к переводу „Волшебных сказок“ Шарля Перро)», (Предисловие к изданию сочинений 1874 г.)); Д. М. Климова, Т. А. Лапицкая (<Предисловие и послесловие к очерку И. Я. Павловского «En cellule. Impressions d’un nihiliste» («В одиночном заключении. Впечатления нигилиста»)>); Л. И. Кузьмина (Заметка <о статуе Ивана Грозного М. Антокольского>); Ю. Д. Левин («History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff»); H. H. Мостовская (<Предисловие к переводам повестей Г. Флобера «Легенда о св. Юлиане Милостивом» и «Иродиада»>); И. И. Мостовская, Г. Ф. Перминов («Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки», «Пергамские раскопки»); А. Б. Муратов («Песнь торжествующей любви», примечания); Л. Н. Назарова («Старые портреты», «Отчаянный», «Клара Милич», <Предисловие к французскому переводу «Драматических произведений Александра Пушкина»>, «Предисловие <к изданию Сочинений 1880 г.>»); Л. Н. Назарова, Г. Ф. Перминов («Из-за границы. Письмо первое»); Н. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу поэмы M. Ю. Лермонтова «Мцыри»)); Т. И. Орнатская (<Предисловие к «Русским народным сказкам в стихах» А. Брянчанинова>); М. Б. Рабинович («Alexandre III», (Письма о франко-прусской войне)); Л. И. Ровнякова (<Предисловие к немецкому переводу «Отцов и детей»>, <Предисловие к переводу книги Г. Гейне «Германия. Зимняя сказка»>; Г. В. Степанова (Предисловие <к переводу «Очерков и рассказов» Леона Кладеля>); Е. М. Хмелевская (<Предисловие к очерку Н. В. Гаспарини «Фиорио»>, «Песнь торжествующей любви» — текст и конспекты).
Редакторы тома Н. В. Измайлов, Л. Н. Назарова.
Вводная статья к примечаниям написана Н. В. Измайловым при участии Л. Н. Назаровой. Вступительная заметка к «Статьям и рецензиям» — Л. Н. Назаровой.
В подготовке тома к печати принимали участие Е. М. Лобковская и Т. Б. Трофимова.