Побратимы
правитьI.
правитьПрежде чем присоединиться к добровольцам, бившимся с турками около Скутари, Алил Маргетич и Данило Гордан захотели побрататься по установленному обряду.
Стоя рядом на коленях перед иконами, со свечами в руках, без оружия, они неподвижно молились. Позади них диакон держал в поднятых руках еще две свечи.
Среди кадильного дыма приблизился священник и обратился к ним с обычным вопросом:
— Ради чего желаете вы побрататься?
Они отвечали:
— Ради того, чтобы служить друг другу, при всяких обстоятельствах, в совершенней дружбе.
Священник закончил:
— С сего дня вы воистину братья пред Господом. Ваши семьи делаются родными семьями. Вы будете всегда жить в согласии. Клянитесь!
Они поклялись пред иконостасом; священник благословил их и отпустил.
Выйдя из церкви Алил и Данило снова вооружились. В знак радости они выстрелили в воздух из своих пистолетов. Их окружила толпа земляков; юноши, бывшие свидетелями побратимов, испускали крики. Они проводили кортеж до дома Алила, где приглашенные остались пировать.
После пира гости взялись за руки, и коло потянулось по улицам. Они обошли церковь, потом вернулись на площадь, где начали выделывать фигуры танца. Напротив Данилы танцевала Ксения, сестра его побратима. По правилам танца он должен был привлечь ее к себе. Но когда он протянул руку, она отдернула свою:
— Нет!
Алил увидал, что сестра его с страстным упрямством потупила голову. Он был возбужден пляскою вином и речами, и грубо схватил Ксению за руку:
— Ты не хочешь танцевать с моим братом, который и тебе брат?
С сверкающими в глазах слезами, она заявила:
— Ты не знал разве, Алил, для кого я вышивала свадебную рубаху?
— Для Данилы?..
— А теперь, когда он побратался с тобою, он не может жениться на мне.
Алил вопросительно посмотрел на Данило.
— Я ничего не обещал, — отвечал тот.
Алил пожал плечами.
— Девичьи капризы, брат, не обращай внимания.
Он взял под руку побратима, и они удалились, смеясь.
II.
правитьНочью кучка черногорцев грелась у костра на горе. Когда кто-нибудь из них раздувал золу, чтобы закурить трубку, вспышка пламени озаряла на мгновение солдат, их смуглые, одинаковые лица, всклоченные волосы, красные шапки и серебряную насечку их оружия.
Алил и Данило сидели рядом. Алил заговорил:
— Говорю вам, что эти албанцы трусливы как куры, которые спят уткнув голову под крыло и дают поймать себя лисицею.
Сидевший напротив него старик покачал головою:
— Я бился с ними на равнине; они дорого продают свою жизнь…
— Хочешь побиться со мною об заклад, что я дойду до албанского лагеря, вооруженный только моим канджаром и принесу тебе пару голов? — вскричал Алил.
— Ты пойдешь не один, сказал Данило.
Оба вскочили, горя нетерпением выказать свою храбрость и, заткнув пистолеты рядом с острыми ножами, они скрылись во мраке.
Оставшиеся продолжали сидеть молча. Легкий ветерок доносил прохладу с озера. Где-то в ущелье раздался звериный крик.
Один сказал:
— Если они пошли напрямки через олеандры, то они уже там теперь.
— Только бы Алил и Данило не обратили в бегство этих трусов!
— Вдвоем-то?!
— А как же Янко прогнал целый отряд от источника у Цетинье? Он убил четверых албанцев из пистолетов, и размозжил стольких же камнями…
Отдаленный выстрел прервал беседу.
— Слушайте…
Раздался второй выстрел, потом залп из неприятельского ретраншемента. Может быть Алил и Данило зарезали часовых, их накрыли, и теперь за ними гнался весь отряд. Выстрелы приближались. Черногорцы бросились по тропинке, испуская военный клич.
Внизу, около олеандров, им отозвался один голос. Они остановились, чтобы прислушаться и сообразить, и старик спросил:
— Кто кричал? Алил или Данило?
Никто не знал.
— Во всяком случае, — продолжал старик, — мы слышали только один голос.
III.
правитьВ деревне рассказывали, что произошла схватка между черногорцами и албанцами. С каждым днем тревога все сильнее овладевала женщинами.
— Пусть пойдет одна из нас, — говорили они, — та, у которой нет грудного ребенка. Пусть она отнесет наш привет нашим воинам и принесет нам вести от них.
Ксения вызвалась идти.
Она изменилась с отъезда братьев. По праздникам она не плясала больше и никогда не смеялась.
Она отправилась в Воскресенье, после обедни. Ей приходилось подняться в Цетинье, спуститься по склону и идти вдоль реки до Скутарийского озера. Там она узнает свою судьбу.
Солнце стояло как раз над горою, когда она достигла области серых камней, отражающих солнечные лучи, как зеркало и удвояющих их жар. Но молодая девушка решила добраться в Цетинье засветло и преодолевала усталость. Однако, в полдень, когда ее тень падала у нее прямо под ногами, ее стала мучить жажда. Она давно уже опорожнила свою тыкву, и страдание ее было так невыносимо, что ее мысли мешались. Одна лишь воля поддерживала ее на ногах.
Она уселась на каменный уступ, чтобы немного отдохнуть, когда над нею послышался шум. Это были австрийские матросы в компании с цыганами. Они гнали перед собою мула, навьюченного съестными припасами. При виде молодой девушки, сидящей на пестром покрывале, они с удовольствием остановились:
— Эй! Красавица! Хочешь повеселиться с нами?
Она с тоскою отвечала:
— Я иду к Скутари разузнавать о моих братьях. Не слыхали ли вы внизу, много ли народу перебили албанцы?
Но эти люди высадились только накануне, и им не были известны местные события.
Ксения попросила у них глоток воды и пустилась дальше. Наступила ночь, когда пред нею мелькнули первые огоньки в городе. Она остановилась перед мазанкой, где кучка мужчин сидела за столом перед бутылками сливовицы.
В углу висели иконы, а перед ними серебряная лампада. Ксения перекрестилась на образа и опустилась на скамью.
Прислуживавшая женщина окликнула ее:
— Слушай-ка, подружка, не пособишь ли ты мне? Видишь мне не поспеть прислуживать всем за раз!
— Я пришла из Негуша и очень устала, — отвечала она.
Один из мужчин посмотрел на нее.
— Ты из Негуша? Один из ваших молодцов убит вчера албанцами.
Сердце Ксении замерло.
— Его имя! Скажите его имя — умоляюще произнесла она.
Но человек этот не слыхал имени. Он сообщил только, что двое товарищей попытались напасть на турок, пока те спали; их встретили ружейными выстрелами и один из них пал.
Входя в шинок, Ксения изнемогала; тревога придала ей силы. Она уже не думала об отдыхе. Она говорила себе, что убитый мог быть незнакомцем, или, по крайней мере, посторонним; она была уверена, что убили дорогого ее сердцу — Данилу или Алила.
— Только бы не…
Идя во мраке с жалобными причитаньями, она не хотела делать выбора; она не смела произнести имя.
Темнота придавала дороге страшный вид и, когда взошла луна, Ксении почудилось, что она бродит, заплутавшись, среди могил. Высокие утесы походили на мавзолеи; тенистые места она проходила в ужасе, и боль, причиняемая ее ногам подвертывавшимися камнями, исторгла у ней рыдания, стоны испуганного, запыхавшегося ребенка, в которых физическая боль смешивалась с сердечною мукою. Она шла всю ночь по этой пустыне, иногда падая поперек дороги, подобно измученному животному и, пробужденная от этих припадков дремоты острым жалом своего горя, она уже не различала своих действительных тревог от кошмаров.
Свежая вода, которую ей налили австрийцы под палящим солнцем, утомительный путь, слова человека в шинке, все это представлялось ей в лихорадочном бреду. Она слышала над собою крики, вокруг себя гул разговора. В полузабытьи, она обращалась к своей матери, звала своего побратима, задыхаясь, молилась…
Рассвет поразил ее, как чудо. Никогда еще она не переходила за область серых камней, она не ведала сладости дня, разгорающегося над водами, трепета пробуждающейся растительности, появления деревьев из-за тумана. Она остановилась, вообразив, что она умерла, и что Бог перенес ее в Свой рай. И она простирала руки к дорогому призраку.
Так она достигла берега озера, в котором, как в зеркале, отражалась наоборот розовая картина гор. Она не знала, ведет ли к Скутари эта пыльная дорога, или эти глубокие колеи, которые, подобно жилкам на камне, испещряли лазурную воду. Дорога, огибавшая озеро у подошвы горы, круто заворачивала под сводами нависшей скалы. Там было так темно, что все предметы, стада или повозки, появлялись на свет внезапно, подобно призракам. При входе под один из этих мрачных проходов, Ксения отпрянула и схватилась за бьющиеся виски, с расширенными от ужаса глазами.
Из-под свода вышла печальная процессия, сопровождавшая повозку, медленно влекомую волами.
— Что везут они?
Она хотела знать; влезла на край обрыва; рот ее полуоткрылся, но крик не вырвался из него.
На подстилке из ветвей, раскинув руки, лежал труп юноши. Темные волосы наполовину закрывали лицо, склеенные чем-то, струями, запачкавшими рубашку и грудь.
Один из сопровождавших повозку черногорцев узнал молодую девушку.
— Твоя сестра! — сказал он Алилу.
Волы остановились.
Алил бросился чтобы поддержать Ксению.
— Он умер! — прошептал он. — Ты видишь, он умер… Но не моя вина, клянусь тебе, если я жив, когда Данило мертв! Я вынес его раненого на моих плечах, и тут-то его сразила вторая пуля.
Но Ксения не слушала его. По милосердию Божию, она навсегда освободилась от своего горя. Не узнавая брата, она думала, что говорит с избранником своего сердца, что руки ее прикасаются к Даниле.
И она с улыбкою говорила ему:
— Это не ты… это Алил убит! Ты же, мой Данило, ты свободен! У тебя нет больше побратима… ты можешь сдержать свое слово… Когда же ты женишься на мне, любовь моя?!..
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1915, № 39. С. 356—358.