Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Серторий и Эвмен/Серторий

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Серторий
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис

Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Серторий

Неудивительно, может быть, что в бесконечном пространстве времен при многообразных переворотах счастья случай часто производит одни и те же происшествия. Определено ли количество предметов? Счастье в обилии общества находит богатый источник к произведению одинаковых действий. Из определенного ли какого-либо числа сплетены происшествия? Необходимо нужно, чтобы часто случались одни и те же, ибо проистекают от одинаковых причин. Некоторые охотно делают эти замечания и собирают из истории или из преданий те случайные происшествия, которые кажутся произведением рассудка и намерения. Так, например: двое было известных Аттисов, один сириец, а другой аркадянин^[1], и оба умерщвлены вепрями. Двое было Актеонов, и оба растерзаны, один своим псами, а другой приятелями^[2]. Двое было Сципионов: один победил карфагенян, а другой совершенно истребил их. Илион взят в первый раз Гераклом посредством Лаомедонтовых коней; во второй раз Агамемноном, посредством так называемого деревянного коня, и, наконец, в третий раз Харидемом, когда конь ворвался в этот город и жители не успели запереть городские ворота. Два города имеют имена благовонных растений: Хиос и Смирна^[3]; в одном, говорят, Гомер родился, а в другом умер. К этим замечаниям прибавим и следующее: самые воинственные полководцы, произведшие великие дела хитростью и силой ума своего, были одноокие. Таковы Филипп, Антигон, Ганнибал и Серторий, жизнь которого описываю. Он был воздержнее Филиппа в отношении к женщинам, вернее Антигона к друзьям, снисходительнее Ганнибала к неприятелям; разумом не уступал никому из них, но превзошел всех их своими несчастьями, ибо судьба преследовала его более явных врагов. Но он сравнялся военной опытностью с Метеллом, смелостью — с Помпеем, а удачливостью — с Суллой. Будучи изгнанником и пришельцем, предводительствуя варварами, он противополагал силу свою могуществу Рима.

С ним можно сравнить, в особенности из греческих полководцев, Эвмена Кардийского. И тот и другой имели способности начальствовать и воинские хитрости; оба они изгнаны были из своих отечеств и предводительствовали иноплеменными; обоих смерть была насильственна; оба убиты вероломством тех, с кем побеждали врагов.

Квинт Серторий, уроженец сабинского города Нурсия^[4], был не низкого происхождения. Лишившись отца, он получил пристойное воспитание от матери своей, оставшейся вдовой, и потому имел к ней чрезвычайную любовь. Она звалась Реей. Серторий довольно упражнялся в судебном красноречии, которое еще в молодости его доставляло уже ему в городе некоторую силу, но блистательные дела его и успехи на войне обратили к этому предмету все его честолюбие.

При вторжении в Галлию кимвров и тевтонов Серторий находился в войске под предводительством Цепиона^[5]. Римляне тогда сразились неудачно и были разбиты; под Серторием убита лошадь; он был изранен, но переплыл Родан в броне и со щитом, несмотря на быстроту этой реки. Столько был он крепок телом и столько приучил себя переносить труды упражнениями. При вторичном нашествии на Галлию тех же народов с великими силами и страшными угрозами, когда почиталось весьма трудным заставить воинов не покидать своих мест и повиноваться полководцу, Марий предводительствовал войском, а Серторий был соглядатаем. Он запасся галльским платьем, выучил самые употребляющиеся слова галльского языка, дабы при случае можно было ему несколько говорить, и вмешался в войско варваров. Увидев своими глазами и разведав от других все то, в чем имел нужду, он возвратился к Марию и получил от него должную награду. Во все продолжение этой войны он оказал во многих случаях благоразумие и смелость, которыми приобрел славу и заслужил доверие полководца.

По окончании войны с кимврами и тевтонами он послан был в Иберию военным трибуном при преторе Дидии и остановился зимовать в кельтиберийском городе Кастулоне^[6]. Воины, живя в роскоши, проводили время в пьянстве и поступали нагло с жителями, варвары пренебрегали ими и, послав ночью просить подкрепления у соседей своих истургийцев, вступили в дома римлян и многих умертвили. Серторий, вырвавшись с немногими и собирая тех, кто выбегал из домов, обошел город. Он нашел отворенными ворота, в которые тайно вступили варвары. Он не оставил этих ворот в таковом положении, но приставил к ним стражу, занял город со всех сторон и предал смерти всех взрослых жителей. После того велел воинам, вместо своего платья и оружия, надеть платье и взять оружие варваров и идти к городу, откуда были высланы те, кто ночью напал на римлян. Варвары, видя эти оружия, были обмануты. Серторий поймал многих жителей, которые вышли в надежде встретить друзей и сограждан своих после благополучного успеха. По этой причине большая часть из них на месте умерщвлена была римлянами; другие предали себя победителю и были им проданы.

Эти события прославили Сертория в Иберии. По возвращении своем в Рим он был назначен квестором Галлии, лежащей при реке Паду, и это было очень кстати. Уже начиналась Марсийская война^[7]; Серторию дано было приказание набирать воинов и готовить оружия. Старание его и скорость в исполнении препоручения, в сравнении с медленностью и нерадением других молодых людей, приобрели ему славу человека, подающего надежду на его будущую деятельность. Достигнув достоинства полководца, он не оставил смелость, приличную простому воину. Он производил удивительные дела собственными руками; подвергал себя великим опасностям, не щадя жизни своей, и это было причиной того, что он лишился одного глаза. Этой потерей он гордился и говорил: «Другие не всегда могут носить на себе знаки отличных дел своих; они должны слагать венцы, брони и копья; знаки моей храбрости всегда при мне; кто видит мою потерю, тот в то же время видит и мое мужество». Народ римский оказал ему приличные почести. При вступлении его в театр он принят был с такими рукоплесканиями и похвалами, каких нескоро удостаивались старейшие и славнейшие полководцы, но когда он домогался трибунства, то не имел в том удачи из-за происков Суллы, вот причина ненависти его к Сулле.

Когда Марий, побежденный Суллой, предался бегству, и когда Сулла отправился на войну против Митридата, то один из консулов, Октавий, оставался твердым в привязанности к Сулле, а другой консул, Цинна, возбуждая новые беспокойства, хотел возвысить сторону Мария, которая была угнетена. Серторий пристал к последнему, видя, что Октавий действовал слабо и притом не доверял прежним друзьям Мария. Между двумя консулами произошло на форуме жаркое сражение. Октавий одержал верх; Цинна и Серторий убежали, потеряв не менее десяти тысяч человек. Невзирая на это, они успели склонить на свою сторону большую часть войск, рассеянных по Италии, и вскоре имели достаточные силы, с которыми могли сражаться с Октавием.

Между тем Марий прибыл из Ливии и хотел пристать к Цинне, как частное лицо к консулу. Все были согласны принять его, но Серторий тому противился, или думая, что Цинна менее станет уважать его, когда будет при нем находиться важнейший полководец, или боясь суровости Мария, который мог бы все расстроить и который по одержании победы воспылал бы беспредельной яростью. Серторий представлял Цинне, что при таких успехах им не много произвести оставалось, а если примут к себе Мария, то он всю славу и могущество присвоит себе, будучи человеком вероломным и таким, который неохотно разделяет с другими начальство. Цинна говорил Серторию: «Ты рассуждаешь основательно, но я стыжусь и не знаю средства, как удалить Мария, которого я сам призвал, дабы сделать его участником в своих действиях». — «Я думал, — сказал тогда Серторий, — что Марий сам прибыл в Италию, и потому я обращал внимание только на то, что для нас выгоднее, но тебе не прилично уже рассуждать, когда прибыл тот, кого ты сам призвал; тебе должно его принять и употребить; верность слова не оставляет места никаким рассуждениям». После этих слов Цинна принял к себе Мария. Войско было разделено на три части, которыми предводительствовали эти три мужа.

По окончании войны Цинна и Марий, удовлетворяя своей алчности и жестокости, доказывали римлянам, что бедствия войны были еще, так сказать, золото в сравнении с теми бедствиями, которые за войной следовали. Один Серторий, как говорят, не умертвил никого из гнева, не ругался ни над кем из побежденных. Он негодовал на Мария и старался смягчить суровость Цинны просьбами и частыми представлениями. Наконец, когда невольники, собранные Марием вместо воинов и употребляемые как телохранители его насильственной власти, сделались сильны и многочисленны и когда они частью злодействовали по приказанию Мария, частью сами поступали жестоко со своими господами, осрамляли их жен и детей, то Серторий, не могши уже сносить таковых насилий, велел всех их в одно время поразить в стане копьями. Число их простиралось до четырех тысяч.

Наконец Марий умер; вскоре был умерщвлен и Цинна^[8]. Молодой Марий принял консульство против воли Сертория и вопреки законам. Карбоны, Норбаны, Сципионы не были в состоянии противостать наступающему Сулле. С одной стороны, малодушие и нерадение полководцев, а с другой — предательство были причиной беспорядка. Серторий чувствовал, что при таком расстройстве дел и при худых мерах, приемлемых могущественнейшими гражданами, его присутствие было бесполезно. Тогда Сулла, расположившись станом близ Сципиона, лаская и обнадеживая его в заключении мира, развратил и отделил от него войско так, как Серторий предсказывал Сципиону. Итак, Серторий, отчаявшись спасти Рим, поспешно удалился в Иберию, с намерением там утвердиться заблаговременно и приготовить убежище приятелям своим, из отечества изгоняемым. Суровая погода, постигшая его в местах гористых, принудила его платить пошлины и давать награждения варварам для свободного прохода. Спутники его негодовали и возмущались, что римский проконсул платил дань презренным варварам, но Серторий, не считая это унижением, говорил, что он покупает у варваров время, которое всего дороже для человека, стремящегося к делам важным. Он удовлетворил варваров деньгами и, продолжая поспешно путь свой, прибыл в Иберию. Он принял начальство над народами, сильными своим великим числом и множеством молодых людей, но не приверженными к республике по причине жадности и горделивых поступков посылаемых к ним преторов. Он привлекал к себе сильнейших ласковым обхождением, а простой народ уменьшением налогов. Он приобрел любовь их наиболее тем, что освободил их от постоев. Он заставил своих воинов построить шалаши на зиму в предместьях городов, и первый сам подавал к тому пример, живя в таком же шалаше. Впрочем, он не полагал своей надежды на приверженность к нему тамошних народов. Он вооружил молодых людей из римлян, переселившихся в Иберию, предпринял сооружение разного рода машин и строение кораблей и таким образом держал города в повиновении, показываясь кротким в мирных делах и страшным приготовлениями своими против неприятелей.

Получив известие, что Сулла овладел Римом и что сообщники Мария и Карбона разбиты, он ожидал, что послан будет и против него полководец с войсками. По этой причине он отрядил Ливия Салинатора с шестью тысячами пехоты для занятия Пиренейских гор. Вскоре был выслан Суллой Гай Анний, который, находя Ливия в неприступном положении, остановился у подножья гор, не зная, что предпринять, но некто Кальпурний, прозванием Ланарий, коварно умертвил Ливия; воины его оставили вершины Пиренеев, и Анний прошел свободно с многочисленными силами, обращая в бегство все то, что ему противилось. Серторий, не имея достаточных сил, убежал в Новый Карфаген^[9] с тремя тысячами воинов; оттуда переправился через моря и пристал к берегам Ливии при Мавритании. Тамошние варвары напали на его воинов в то время, когда без всякой предосторожности они черпали воду, и многих побили; после того Серторий опять отплыл в Иберию, но, будучи оттуда отброшен, посадил он воинов своих на киликийские разбойничьи суда, пристал к острову Пифиуса, вышел на берег и прогнал охранное войско Анния. Вскоре прибыл туда и Анний со многими кораблями и пятью тысячами пехоты. Серторий решился дать ему сражение на море, хотя суда его были легки, более способны к быстрому плаванию, нежели к битвам. В то самое время поднялся сильный западный ветер, который, взволновав море, бросал суда его боками к каменистым берегам, по причине их легкости. Немного осталось у него судов; непогода не позволяла ему пуститься в море, а неприятели — пристать к земле; десять дней с великими усилиями боролся он со встречными ветрами и с волнующимся морем.

Когда наконец буря утихла, то он пристал к некоторым рассеянным безводным островам и несколько времени на них пробыл. Оттуда, пустившись в море, проплыл Гадесский пролив^[10] и, поворотив направо, пристал к внешним странам Иберии несколько выше устьем реки Бетис, которая впадает в Атлантическое море и дает свое имя орошаемым ею областям Иберии.

Здесь нашел он несколько мореходов, недавно отправившихся с Атлантических островов. Этих островов только два; один от другого отделяется весьма узким проливом; они отстоят от Ливии на десять тысяч стадиев и называются Островами блаженных^[11]. Редко они окропляются умеренными дождями, но более освежаются тихими ветрами и обильными росами; от чего почва земли не только тучна и способна к земледелию, но и приносит самородные плоды, столь приятные и в таком изобилии, что они могут продовольствовать народ праздный без труда и без забот. Острова эти пользуются воздухом, всегда приятным по причине благорастворенности годовых времен, перемены которых едва приметны. Рожденные в наших странах северные и восточные ветры, ввергаясь, так сказать, в пространство безмерное, по причине великого расстояния рассеиваются и теряют свою силу, прежде нежели достигнут тех островов. Южные и западные ветры, обтекающие острова с моря, наводят оттуда малые и редкие дожди и, слегка освежая влагой землю, питают все растения. Эти выгоды заставили и варваров верить несомненно, что на этих островах должно полагать Елисейские поля и обитель блаженных, воспетые Гомером.

Серторий, услышав это, возымел сильное желание поселиться на этих островах и жить в покое, свободным от тираннства и в удалении от военного шума. Киликийцы, которые заметили его расположение, ненавидя мир и тишину и жаждая богатства и добычи, отплыли в Ливию, дабы возвратить Аскалида, сына Ифта, на мавританский престол^[12], но Серторий не потерял бодрости. Он решился подкрепить тех, кто воевал против Аскалида, дабы одушевить новыми надеждами свое войско, подать ему повод к каким-либо действиям и через то не позволить ему рассеяться от недостатка и нужды. Мавританцы приняли охотно его помощь, Серторий начал действовать; он разбил Аскалида, запер его и осадил. Между тем Сулла послал на помощь Аскалиду войско под предводительством Пакциана. Серторий вступил с ним в сражение, умертвил его, а разбитое войско привлек на свою сторону. Он осадил и взял город Тингис^[13], куда Аскалид убежал со своими братьями. Ливийцы уверяют, что здесь лежит Антей^[14]. Серторий, не веря рассказам варваров о его росте, разрыл могилу его и, обнаружив тело длиной, как говорят, в шестьдесят локтей, изумился, принес жертву и засыпал могилу исполина, чем умножил славу его и воздаваемые ему почести. Тингиты в своих преданиях рассказывают, что по смерти Антея вдова его Тингис вступила в брак с Гераклом, что рожденный от них Софак царствовал этой страной и построил город, который назвал именем своей матери. У Софака был сын Диодор, которому многие ливийские народы покорились; у него было греческое войско, состоящее из ольвийцев и микенцев^[15], переселенных в ту страну Гераклом. Мы упомянули об этом из уважения к Юбе, лучшему историку среди царей, ибо говорят, что предки его происходили от Диодора и Софака.

Серторий, завладев всей областью, не сделал никакой обиды тем, которые призвали его к себе и вверили себя ему; он передал им и деньги, и города, и всю власть, довольствуясь только тем, что они ему дали по своей воле.

Он раздумывал, в которую сторону обратиться, как лузитанцы через посланников просили его быть полководцем их. Боясь римлян, они имели великую нужду в полководце опытном и имеющем от всех великое уважение. Ему одному они предавали себя, узнав его свойства от тех, кто некогда при нем находился.

Говорят, что Серторий не был обладаем ни наслаждениями, ни страхом. Имея от природы непоколебимость духа среди бедствий, он был умерен в благополучии. В открытом сражении он не уступал в смелости никому из современных полководцев; в тех военных действиях, в которых должно употребить обман, или получить какие-либо выгоды от крепкого положения, или предупредить неприятеля скорым переходом, он был искуснейшим изобретателем хитростей и уловок. Будучи щедр в раздаче почестей, оказываемых за отличные подвиги, он умеренно наказывал проступки. Впрочем, свирепый и бесчеловечный поступок его в старости лет с заложниками доказал, что кротость не была природным его свойством и что он получал оную от силы рассудка по нужде. По моему мнению, никакие перевороты счастья не могут заставить истинную и на разуме основанную добродетель переродиться, но случается, что души, одаренные лучшими склонностями и добрыми свойствами, претерпевши, не по достоинству своему, великие бедствия, переменяются вместе с счастьем. Это самое случилось, кажется, с Серторием, когда счастье начинало оставлять его, когда он, будучи ожесточен обстоятельствами, сделался зол против тех, кто поступал с ним вероломно.

Серторий, призываемый лузитанцами, отплыл из Ливии. Как верховный полководец, он собрал войско и начал покорять окрестные области Иберии. Народы большей частью по своей воле к нему присоединялись, будучи привлечены наиболее кротостью его и деятельностью. Но иногда он прибегал к хитростям, чтобы прельстить и обмануть варваров, из которых главнейшей была лань. О ней повествуют следующее. Один простолюдин, деревенский житель, по имени Спан, встретил лань, недавно родившую, которая вместе с детенышем бежала от охотников. Он не мог ее поймать, но погнался за олененком, который привлек его внимание странностью своего цвета — он был весь белый, и он поймал его. По случаю, Серторий находился тогда в тех окрестностях. Он принимал с удовольствием всякую дичь или произведение земледелия, которое приносили к нему, и щедро одаривал тех, кто оказывали ему внимание. Спан принес ему олененка. Серторий был рад подарку и впоследствии сделал лань столь ручной и привязал к себе до того, что она приходила, когда он ее звал, следовала за ним всюду и привыкла не бояться множества и шума воинов. Мало-помалу он некоторым образом освятил ее, уверяя, что она подарена ему Дианой и что она открывала ему многие тайны, ибо он знал, сколь суеверны варварские народы. Он придумал еще следующие хитрости: получив тайное известие, что неприятели ворвались в какую-либо часть подвластной ему страны или заняли какой-либо город, он говорил, будто бы лань объявила ему во сне, что надлежит держать в готовности войско. Равным образом узнав, что кто-либо из полководцев его одержал победу, он скрывал вестника, выводил лань, увенчанную цветами в знак благополучной вести, и советовал всем радоваться и приносить жертвы богам, уверяя, что вскоре узнают нечто приятное.

Сделав, таким образом, эти народы себе послушными, он тем удобнее мог ими управлять, ибо они думали, что ими предводительствует не чужеземец, но как будто бы какое божество. Самые обстоятельства утвердили их в этом мнении, ибо они видели умножающееся могущество Сертория. С двумя тысячами шестьюстами воинов, которых называл римлянами, с семьюстами разнородных ливийцев, которые последовали за ним в Лузитанию, и с присоединившимися к ним из лузитанцев с четырьмя тысячами легкой пехоты и семьюстами конницы вел он войну против четырех римских полководцев, которые имели под начальством своим сто двадцать тысяч пехоты, шесть тысяч конницы, две тысячи стрельцов и пращников и во власти своей несчетное множество городов, между тем как в его власти не было более двадцати городов. Несмотря на столь малое и слабое начало, он не только покорил великие народы и завладел многими городами, но одержал морскую победу над полководцем Коттой в проливе у Менарии^[16]; разбил при Бетисе Фуфидия, правителя Бетики, изрубил две тысячи римлян, умертвил Домиция, бывшего проконсулом другой Иберии^[17], которого разбил квестор его, равно и полководца Тория, посланных против него Метеллом. Сам Метелл, величайший и знаменитейший из тогдашних римских полководцев, претерпел от него столько уронов и доведен был до такой крайности, что Луций Манлий должен был прийти к нему на помощь из Нарбонской Галлии^[18], а Помпей Великий поспешно выслан из Рима с войском. Метелл не знал, как вести войну с человеком смелым, который избегал открытого сражения и принимал разные виды по причине легкости и быстроты иберийского войска. Метелл был воитель, искусившийся в битвах, правильных и открытых, вождь тяжелой и твердой фаланги, превосходно обученный к тому, чтобы отражать и разбивать вступившего с ним в бой неприятеля, но влезать на горы, гоняться беспрестанно за бегущим неприятелем, терпеть голод, жить всегда на открытом воздухе, без крова, без огня, подобно воинам Сертория, он не имел способности.

Метелл был уже стар и предался наслаждениям и изнеженной жизни после многих и великих трудов. Он должен был теперь воевать с Серторием, исполненным юношеской бодрости, одаренным от природы удивительной телесной крепостью, быстротой и воздержанием. Серторий сохранял трезвость и тогда, когда ничем не был занят; довольствуясь малой и невкусной пищей, он привык переносить великие труды, долгие переходы, частое бодрствование. Он всегда блуждал по полям, в свободное время занимался охотой; отчего все проходимые и непроходимые местоположения сделались ему известными. Он знал, откуда вырваться, когда был преследуем, как обойти неприятеля, преследуя его. По этой причине Метелл, не вступая в сражение, терпел такие потери, каким подвергаются побежденные; между тем как Серторий, предаваясь бегству, пользовался всеми выгодами победителя. Он отрезал неприятелей от воды и не допускал их собирать запасы. Двигались ли они — он препятствовал им идти вперед. Останавливались ли — он принуждал их двинуться с места. Осаждали ли они других — он приводил их в осадное состояние, заставляя терпеть недостаток в необходимом. Воины Метелла были утомлены от трудов, и когда Серторий вызывал Метелла к единоборству, то они шумели и требовали, чтобы полководец сразился с полководцем, римлянин с римлянином. Они ругали его, когда он от того отказался. Метелл смеялся над ними, и хорошо делал, ибо полководец, как говорит Феофраст, должен умирать смертью полководца, а не простого воина.

Метелл знал, что лангобригийцы оказывали Серторию великую помощь и что город их можно было взять за неимением в нем воды, ибо в нем был только один колодец, а вода за стенами и в предместьях находилась во власти осаждающего. Он приступил к городу, полагая, что безводие заставит жителей сдаться после двухдневной осады. В этой надежде велел он воинам запастись хлебом не более, как на пять дней. Серторий быстро поспешил на помощь городу; он приказал наполнить водою две тысячи мехов, обещав довольно денег за каждый мех, доставленный жителям. Многие иберы и мавританцы к тому вызвались. Серторий, выбрав из них самых сильных и проворных, послал их горами в город с приказанием вручить жителям воду и вывести из города всех бесполезных людей, дабы вода достала надолго тем, кому надлежало защищать оный. Метелл узнал об этой хитрости Сертория и был весьма огорчен, ибо воины его истощили все свои припасы. Он послал Аквина с шестью тысячами войска для собирания запасов. Серторий, получив о том сведение, успел поставить засаду на дороге; Аквин уже возвращался, как вдруг с одной лесистой рытвины восстают три тысячи человек; Серторий сам нападает на Аквина спереди, обращает его в бегство, часть отряда его предает смерти, а другую берет в плен. Аквин, потеряв и оружия свои, и лошадь, возвратился к Метеллу, который должен был с позором отступить под насмешки иберов.

Серторий, возбуждая к себе удивление этими делами, приобрел любовь варваров тем, что римскими доспехами и устройством смягчил дикость и буйство их храбрости и превратил силу их из многочисленной разбойнической шайки в правильное войско. Употребляя с расточительностью золото и серебро, он украшал шлемы воинов, испещрял щиты, научил их носить цветные хламиды и хитоны и привязывал к себе, даря им уборы и способствуя исполнению их желаний. Более всего он приобрел их любовь своим отношением к детям. Он собрал детей знаменитейших людей разных народов в город Оску^[19] и приставил к ним учителей, которые преподавали им греческую и римскую словесность. По существу эти дети были у него заложниками, а по видимости он старался их образовать, дабы они, достигши взрослых лет, приняли участие в правлении и военачальстве. Отцам было приятно видеть, что дети их ходили благопристойно в училища в плащах, обшитых пурпуром, что Серторий платил за них жалованье, часто наведывался об их успехах, раздавал награды достойнейшим и дарил им золотые ожерелья, которые римляне называют «буллы».

У иберов есть обычай, чтобы люди, окружающие полководца, умирали вместе с ним, когда он падет в сражении. Они называли таковую связь «Посвящением»^[20]. Не многие из оруженосцев или друзей сопровождали других полководцев; за Серторием следовали многие тысячи людей, которые соединились с ним посвящением. Говорят, что когда при некотором городе Серторий был разбит и неприятели теснили его, то иберы, не радея о собственной жизни, думали только о спасении Сертория. Они поднимали его на свои плечи, передавали один другому; таким образом он внесен был на стену, и иберы только тогда начала разбегаться, когда полководец их был уже вне опасности.

Не только иберы, но и все военные люди, приезжавшие из Италии, были привержены к Серторию. Перперна Вентон, державшийся одной с ним стороны, прибыл в Иберию с великим богатством и важными силами, но решился вести войну с Метеллом самостоятельно. Воины его были весьма этим недовольны; они в стане говорили только о Сертории, к великой досаде Перперны, напыщенного родом своим и гордившегося великим богатством. Когда же получено было известие, что Помпей прошел Пиренейские горы, то воины Перперны взяли свои оружия, схватили знамена легионов и с великим шумом требовали от Перперны, чтобы он вел их к Серторию; в противном случае грозили оставить его и обратиться к человеку, который мог спасать и себя, и других. Перперна должен был им уступить; он присоединился к Серторию с пятьюдесятью тремя когортами.

Все народы, живущие за рекой Ибер^[21], присоединялись к нему; силы его был велики, ибо со всех сторон и беспрерывно стекались к нему воины. При всем том тревожили его неустройство и дерзость варваров, которые требовали, чтобы он вступил в сражение с неприятелем, и не терпели дальнейшей медленности. Серторий старался укротить их словами, но видя, что они были в неудовольствии и принуждали его сразиться не вовремя, дал им позволение вступить в дело с неприятелем. Он надеялся, что они, будучи не совсем поражены, но несколько побиты, будут впредь ему более послушными. Так и случилось. Серторий поспешил к ним на помощь, прикрыл их отступление и привел безопасно в стан. Между тем, желая несколько рассеять их уныние, по прошествии немногих дней собрал весь народ и велел привести двух лошадей, одну весьма слабую и старую, другую большую и сильную, у которой был прекрасный и густой хвост; к слабой приставил он великорослого и крепкого человека; к другой — человека малого роста и видом незначащего. По данному знаку великорослый схватил обеими руками хвост и тянул изо всей силы, как будто бы хотел его оторвать, между тем малорослый, стоя у крепкой лошади, вырывал волосы поодиночке. Первый, трудившись долго и бесполезно, возбудил всеобщий смех и наконец отстал от своего предприятия, а другой в короткое время и без малейшего усилия вырвал из хвоста все волосы. Тогда Серторий встал и сказал: «Союзники! Вы видите, что постоянство действеннее силы. Многие дела, которые нельзя произвести одним разом, уступают повторенному действию, ибо беспрерывное действие непреоборимо; с помощью его время превозмогает и сокрушает все силы; время вернейший союзник тех, кто выжидает удобного случая с благоразумием, и жесточайший враг тех, кто спешит произвести что-либо необдуманно». Этими выдумками Серторий часто утешал варваров и укрощал их в ожидании удобного времени.

Средство, которым он покорил харикитан^[22], заслужило удивление более других военных подвигов его. Народ поселен за рекою Тагон и не имеет ни городов, ни селений. Местом пребывания служит ему большая и высокая гора со многими пещерами и впадинами в скалах, обращенными к северу. Лежащая под горой страна состоит из земли глинистой и рыхлой, на которой не может утвердиться нога и которая, будучи несколько потоптана, рассыпается в прах, как пепел или известь. Жители этой горы при малейшей военной опасности скрывались в своих пещерах, собрав внутрь их свое имущество, и пребывали спокойными, почитая себя в них безопасными от всякого нападения. Некогда Серторий, отступая от Метелла, стал близ этой горы. Жители оказывали ему презрение, как побежденному. Серторий, будучи побужден гневом или желая показать, что не бежит от Метелла, рано поутру подъехали к горе и осмотрел оную. Найдя ее со всех сторон неприступной и будучи в унынии, он употреблял против жителей только пустые угрозы. Между тем заметил он, что ветер поднимал с земли большую пыль и нес ее вверх прямо к жителям горы. Пещеры, как я уже сказал, обращены к северу, а с севера дующий ветер, который называют кекием, восставая с влажных равнин и со снежных гор, бывает продолжительнее и сильнее других ветров того края. Это было в самой средине лета; ветер дул сильно; хотя питался он тающими северными льдами, но был весьма приятен и освещал днем жителей горы и стада их. Серторий, рассуждая сам с собою и слыша о том от жителей окрестных мест, приказал воинам своим отрывать рыхлую и золистую землю, свозить ее в одно место против горы и делать насыпь. Горные жители, думая, что насыпь делается вместо вала, дабы напасть на них, шутили и насмехались над римлянами. Серторий занял воинов работой до самой ночи и потом вернул их в лагерь. С наступлением следующего дня начал дуть тихий ветер, который поднимал тончайшую часть наваленной земли, рассыпавшейся подобно легкой соломинке. По восхождении солнца северный ветер подул сильнее; холмы покрылись уже пылью; воины Сертория переворачивали земляную насыпь — всю до глубины и дробили илистые комья; иные на лошадях, разъезжая сверху вниз и снизу вверх по насыпи, поднимали сыпучую землю и предавали ее действию ветра. Таким образом ветер уносил эти сыплющиеся и вверх несущиеся частицы, разносил оные прямо к жилищам варваров, открытым кекию. Поскольку пещеры их имели только одно отверстие, в которое воздух проходил и через которое люди могли дышать, то вскоре зрение их было помрачено, дыхание становилось тяжелым; они задыхались, вбирая в себя воздух густой и смешанный с пылью; они терпели два дня; на третий сдались Серторию и не столько умножили силу его, сколько славу, ибо все видели, что он разумом совершил то, чего оружием произвести невозможно было.

Пока Серторий воевал с одним Метеллом, казалось, он одерживал верх по причине старости и природной медленности Метелла, который не мог с успехом вести войны с воителем смелым, предводителем более толпы разбойнической, нежели устроенного войска. Когда же Помпей прошел Пиренейские горы, и Серторий расположился близ него станом; когда начали они показывать друг дугу всевозможные опыты военачальнического искусства; когда Серторий, противопоставляя хитрости хитрость и действуя с осторожностью, более получал выгод, то до самого Рима распространилось, что он в военном искусстве был способнейший из тогдашних полководцев. Слава Помпея была уже велика и во всем цвете своем после отличных деяний его в пользу Суллы, за которые получил от него название Великого и удостоился почестей триумфа в то время, когда был еще без бороды. По этой причине многие города, подвластные Серторию, обратились мыслями к Помпею и имели склонность пристать к нему, но они вскоре успокоились, узнав, какая неожиданная участь постигла Лаврон^[23]. Серторий осаждал этот город, и Помпей со всеми силами пришел к лавронцам на помощь. Один хотел занять наперед возвышение, с которого мог выгодно действовать против города; другой спешил этому воспрепятствовать. Серторий предупредил Помпея, который остановил свое войско и радовался сему случаю, ибо думал, что Серторий зажат между городом и его войском. Он послал сказать лавронцам, чтобы они были спокойны и со стен смотрели на осаждаемого им Сертория. Тот, узнав об этом, засмеялся и сказал: «Я научу „ученика Суллы“ (так называл он Помпея в насмешку), что полководцу надлежит более смотреть назад, нежели вперед». В то же время показал он осажденным шесть тысяч тяжелой пехоты, оставленной им в первом стане, с которого поднялся, для занятия возвышения, дабы они напали с тылу на Помпея, когда он против него обратится. Поздно заметил это Помпей, он не смел ничего предпринять, боясь окружения, но стыдился оставить в опасности людей, ему преданных. Он стоял тут и своими глазами принужден был видеть, как они погибали, ибо они, потеряв надежду, предали себя неприятелю. Серторий не лишил никого жизни, всех отпустил, а город сжег, но не из гнева и свирепости — он менее всех полководцев был увлекаем гневом, но к стыду и к унижению тех, кто прославлял Помпея, дабы между варварами разнеслось, что он тут находился, и, почти греясь от пожара союзного города, не защищал его.

Серторий тоже претерпевал важные уроны. Хотя он сохранял себя и свою силу непобедимыми, но часто были побиваемы его военачальники; за то он способностями своими умел поправлять ошибки других и восстановлять свои дела. И он был более уважаем, нежели побеждающие его противоборники. Так было в сражении его с Помпеем при Сукроне^[24], с ним же и с Метеллом при Сегунтии. Говорят, что при Сукроне Помпей поспешил дать сражение, дабы Метелл не принял участия в его победе. Серторий также хотел вступить в дело с Помпеем до прибытия Метелла. Дождавшись вечера, Помпей учинил нападение, рассуждая, что темнота ночи будет препятствовать неприятелям как отступать, так и преследовать, ибо они, как иностранные, не знали хорошо местоположения. Войска уже сошлись; Серторий, по случаю, стоял сначала не против Помпея, но против Афрания, который предводительствовал левым крылом, а сам он находился на правом. Он получил известие, что часть войска его, которая дралась с Помпеем, была им разбита и принуждена уступить его напору. Он сдал правое крыло другим полководцам, устремился к тому, которое было разбито, собрал и ободрил тех, кто еще стоял на месте, возобновил сражение с преследовавшим его Помпеем и обратил его в бегство. Помпей, весь израненный, едва не был убит, и лишь чудом спас жизнь свою; ливийцы, бывшие у Сертория, поймали Помпееву лошадь, украшенную золотом, покрытую великолепными уборами, стали разделять оные между собою, начали ссориться и удержались от преследования. Как скоро Серторий перешел на подкрепление к другому крылу, то Афраний разбил тех, кто противостоял ему, и опрокинул до самого стана, ворвался в оный и начал грабить. Тогда было уже темно. Он не знал о поражении Помпея и не мог удержать воинов от грабежа. Между тем Серторий, победивший другое крыло, поворотил назад, напал на войско Афрания, которое было в смятении по причине его беспорядка, и многих побил. Поутру он вооружил вновь воинов своих и хотел вступить в сражение, но, узнав, что Метелл уже близко, он распустил строй и удалился, сказав: «Когда бы не было здесь этой старухи, я бы проучил этого мальчишку и отправил бы обратно в Рим».

Серторий был весьма печален, не видя нигде своей лани. Потеряв ее, он лишился прекрасного способа управлять варварами, которые тогда особенно имели нужду в утешении, но некоторые воины, скитавшиеся ночью с другим намерением, встретили ее, узнали по цвету и поймали. Серторий, известившись о том, обещал им много денег, если никому об этом не объявят. Он спрятал ее; по прошествии нескольких дней показался перед Собранием с веселым лицом и рассказал начальникам варваров, что бог возвещает ему во сне какое-то великое благо. Потом взошел на трибуну и занялся делами. Вдруг лань, выпущенная теми, кто ее стерег, прибежала к Серторию с радостью, положила голову свою к нему на колени, лизала руки его, как привыкла всегда делать. Серторий оказывал ей взаимные ласки и даже заплакал. Все зрители были сперва изумлены, потом, издавая радостные восклицания, с рукоплесканием провожали Сертория до его дома, как человека необыкновенного и богам любезного, и предались веселью и благим надеждам.

Серторий запер неприятелей на Сегунтийской равнине^[25] и довел их до последней крайности. Он был принужден вступить с ними в сражение, когда они выходили для грабежа и собрания запасов. Обе стороны сражались с отличной храбростью. Меммий, искуснейший из Помпеевых полководцев, пал там, где происходила самая жестокая битва; уже победа была на стороне Сертория, который, умерщвляя множество воинов, ему сопротивлявшихся, пробирался к самому Метеллу. Этот полководец выдержал нападение с бодростью, превышавшею лета его, и, мужественно сражаясь, поражен был копьем. Те из римлян, кто видел сие собственными глазами, и те, кто узнал о том от других, устыдились, оставшись без помощи своего полководца, и вдруг воспламенились яростью против неприятелей. Оградив Метелла щитами, они совокупно выступили вперед с отважностью и отразили иберов. Победа перешла на противную сторону. Дабы обезопасить отступление своих воинов и дабы в спокойствии собрать новые силы, Серторий убежал в город, крепкий по своему гористому положению; там поправлял стены и заграждал ворота, хотя менее всего думал выдержать осаду; он хотел через то обмануть только неприятелей; они стояли спокойно перед городом; надеясь без труда овладеть им, они не только позволяли варварам бежать беспрепятственно, но и пренебрегали собиравшимися опять к Серторию силами. Эти силы собираемы были посылаемыми Серторием в города военачальниками, которым он дал приказание известить его, как скоро у них будет набрано достаточно большое число. По получении известия, он без всякого труда пробился сквозь неприятелей и присоединился к своим. Вскоре двинулся он на неприятелей с многочисленными силами; со стороны твердой земли отрезал им засадами возможности получения запасов, обступил их и делал на них с разных сторон быстрые нападения. Со стороны моря он занимал берега разбойничьими судами. Этими движениями он принудил полководцев разойтись. Один пошел в Галлию, Помпей зимовал у вакцеев^[26], претерпевая нужду по неимению денег; он писал в сенат, что отведет назад войско, если не получит денежного вспоможения, и что он, сражаясь за Италию, истощил собственное свое имение. В Риме много говорили, что Серторий скорее Помпея прибудет в Италию. Вот до чего довели первейших и могущественных в то время полководцев искусство и разум Сертория!

Метелл явно показал, до какой степени его боялся и сколь высокое имел о нем понятие, объявив, что кто из римлян убьет его, тому даст сто талантов и двадцать тысяч префров земли, а если убьет его изгнанник, то таковой возвращен будет в Рим. Не имея надежды явно против него обороняться, он хотел купить его смерть предательством. Одержав некогда над Серторием победу, он до того возгордился и так радовался благополучию, что принял название императора. Города, в которые он приезжал, приносили жертвы и воздвигали жертвенники. Он позволял привязывать к голове своей венцы, угощать себя весьма пышными ужинами, за которыми пил и веселился, одетый в триумфальное платье; кумиры победы, спускаемые разными машинами сверху, приносили трофеи и венцы; хоры отроков и дев воспевали ему победные песни. Он, конечно, был достоин посмеяния за эти поступки, ибо, называя Сертория беглецом Суллы и остатком разрушенной стороны Карбона, возносился и радовался, получив некоторые выгоды над Серторием при его отступлении.

Напротив того, возвышенные чувства Сертория обнаруживались, во-первых, тем, что он составил сенат из тех сенаторов, которые убежали из Рима и находились при нем. Собрание их объявил он сенатом. Он назначал их квесторами и преторами и все устраивал по законам отечественным. Действуя силами, казной и пособиями городов иберийских, он не сделал их участниками верховной власти даже для вида, но ставил над ними правителями и полководцами одних римлян, как бы стараясь римлянам возвратить свободу, а не иберов возвысить, к вреду римлян. Серторий безмерно любил свое отечество и имел сильное желание возвратиться в Рим. В несчастьях он был тверд и немало не унижал себя перед неприятелями; по одержании победы он посылал к Метеллу и Помпею и объявлял им, что он готов сложить оружие и, получив позволение возвратиться в отечество, жить как частное лицо, желая лучше быть в Риме самым неважным гражданином, нежели в изгнании от отечества владыкой над всеми другими землями. Он желал жить в отечестве своем более всего по привязанности к матери своей, которой воспитан в сиротстве и которую нежно любил. Он получил известие о смерти ее в то время, когда приятели призывали его в Иберию для принятия начальства, и столько огорчен был этим известием, что едва не лишился жизни. В продолжение семи дней он не давал приказов, не видал ни одного из друзей своих, но лежал в своем шатре до тех пор, пока другие полководцы и равные ему чиновники не обступили шатра и не принудили его выйти поговорить с воинами и заняться делами, которые шли благоуспешно. Многие были уверены, что он от природы был кроток и склонен к мирной жизни, но по нужде и против воли своей предводительствовал войсками; и что гонения неприятелей заставляли его прибегать к оружию и по необходимости делать войну, так сказать, стражей своей жизни.

Отношения его к Митридату также обнаруживают высокий дух его. Этот государь, после претерпенного от Суллы поражения, восставал вновь к битвам и предпринял покорить Азию. Великая слава Сертория со всех сторон до него доходила. Плывущие с запада наполнили Понт известями о нем, словно иностранными товарами. Митридат решился послать к нему посольство, будучи вознесен более всего гордыми словами льстецов, которые, уподобляя Сертория Ганнибалу, а Митридата — Пирру, уверили его, что римляне не будут в состоянии сопротивляться великим способностям и силам тех, кто с двух сторон нападет на них, когда искуснейший полководец соединится с величайшим из царей. Он отправил в Иберию посланников с письмами, обещая Серторию денег и кораблей для продолжения войны, и только хотел, чтобы он утвердил за ним Азию, которую уступил римлянам по договору, заключенному с Суллой. Серторий собрал совет, который называл он сенатом; все были согласны принять эти предложения, ибо Митридат требовал от них только одного имени и пустого письма, касательно того, чего не было в их власти, а взамен давал им то, в чем более они имели нужду. Но Серторий не стерпел сего. Он сказал, что не запрещает Митридату владеть Вифинией и Каппадокией, жители которых привыкли покорствовать царя и не принадлежали римлянам, но что касается до провинции, которую римляне приобрели справедливейшим образом, которую Митридат у них отнял и занимал, но, воюя с Фимбрием, потерял, а потом уступил Сулле по договору, то он не потерпит, чтобы она сделалась ему подвластной. «Я хочу, — говорил он, — возвышать моими победами Рим, а не побеждать к унижению отечества. Человек с благородными чувствами должен желать победы, сопряженной с честью; с бесчестием же не должен желать и жизни».

Митридат был приведен в изумление от такого ответа. «Какие законы, — сказал он своим приближенным, — предпишет нам Серторий, когда будет сидеть на Палатинском холме^[27], если теперь, вытесненный к берегам Атлантического моря, ставит границы нашему царству и грозит войной, если покусимся покорить Азию?» При всем том заключен был между ними договор на следующих условиях: чтобы Митридат владел Вифинией и Каппадокией, чтобы Серторий прислал к нему полководца и войско и чтобы он получил от Митридата три тысячи талантов и сорок кораблей. Серторий отправил к нему полководцем Марка Мария, одного из прибегнувших к нему сенатором. Митридат покорил с ним несколько городов Азии, и когда Марий вступал в оные с ликторами и секирами, то Митридат за ним следовал, представляя второе лицо, и добровольно вид принимал последователя. Марий иным городам возвращал свободу, другие увольнял от налогов, объявляя им, что сим должны быть благодарны Серторию. Азия, угнетенная вновь сборщиками податей, обремененная ненасытностью и надменностью воинов, в ней пребывавших, одушевилась некоторой надеждой и желала ожидаемой ею перемены владычества.

Между тем в самой Иберии сенаторы и другие знаменитые римляне, как скоро миновался страх, и они видели, что имели достаточные против врагов силы, воспламенились завистью и безрассудной ревностью к могуществу Сертория. Перперна, гордясь благородством своим и, по легкомыслию, надеясь получить верховное начальство, тайно поджигал друзей своих коварными словами. «Какой злобный демон, — говорил он, — из худого состояния ведет нас к худшему? Мы почитаем недостойным себя, оставаясь в своем отечестве, покорствовать Сулле, обладателю всей земли и моря. Несчастье завело нас сюда, где надеялись жить свободными, а мы рабствуем по воле своей, охраняя изгнанного Сертория. Мы называем себя именем, осмеиваемым всеми слушающими его, именем сената, а между тем не менее иберов и лузитанцев переносим поругания, претерпеваем труды, повинуемся повелениям». Эти слова имели на многих желаемое действие; они явно не отставали от Сертория, боясь его силы, но тайно старались вредить ему в подвигах его. Они угнетали жителей, наказывали их жестоко, обременяли налогами, поступая таким образом как будто бы по приказанию Сертория. От этого происходили в городах мятежи и возмущения. Посылаемые для укрощения их и для успокоения жителей, возвращались, возжегши более браней и усиливши существующую непокорность. Эти обстоятельства до того переменили природную кротость и человеколюбие Сертория, что он совершил злодеяние над детьми иберов, воспитавшимися в Оске; некоторых из них умертвил, а других продал.

Перперна имел уже на своей стороне много заговорщиков к исполнению своего злоумышления. Он привлек к себе среди прочих и одного из военачальников, по имени Манлий, который по любви своей к одному молодому человеку дал ему знать о предпринимаемом злоумышлении, увещевая его отстать от других приятелей и оказывать более внимания ему, ибо по прошествии немногих дней он сам будет важным человеком. Молодой человек пересказал все слышанное Авфидию, к которому был он привержен более, нежели к Манлию. Авфидий изумился, услышав это; он сам был из числа заговорщиков, но не знал, что и Манлий участвовал в заговоре. Изумление его увеличилось, когда молодой человек назвал Перперну, Грецина и многих других, о которых знал, что участвовали в заговоре. Он старался уверить своего приятеля, что это дело пустое, и просил его презреть Манлия, как человека безрассудного и хвастливого. Между тем пошел он к Перперне, объявил ему, в какой опасности они находятся, и увещевал его приступить к делу немедленно. Они согласились между собою и послали к Серторию человека с письмами, в которых извещаемо было ему о победе, одержанной над неприятелями одним из его полководцев, с великим их поражением. Серторий, радуясь столь приятной вести, приносил богам жертвы. Перперна пригласил к ужину как его, так и присутствовавших приятелей, которые все были участниками, в заговоре, и убедил их многими просьбами прийти к нему. В присутствии Сертория за столом обыкновенно соблюдаемы были благопристойность и приличие; он не терпел ни видеть, ни слышать чего-либо бесстыдного, приучая всех тех, с которыми обходился, довольствоваться пристойными шутками и приятельской беседой, но в тот раз среди пиршества, ища повода к драке, они нарочно употребляли самые непристойные речи и, притворяясь пьяными, предавались бесстыдным поступкам, дабы его раздражать. Серторий, либо досадуя на неблагопристойность их, либо догадавшись об их намерении по медленности их речей и по небрежению, к нему оказываемому, переменил свое положение и лег ниц лицом, как бы не обращал никакого внимания к словам их и ничего не слушал. Наконец Перперна, взяв чашу с цельным вином, между тем как из нее пил, выпустил ее из рук и произвел стук, что было знаком к нападению. Антоний, возлежавший выше Сертория, поражает его мечом. Серторий, получив удар, обратился к нему, хотел встать, но Антоний, бросившись на грудь, схватил его обеими руками. Итак, Серторий был умерщвлен ударами многих, не могши защищаться^[28].

По смерти его иберы тотчас удалились, отправили посланников к Помпею и Метеллу и изъявили покорность. Перперна собрал тех, кто еще при нем оставался, и хотел нечто предпринять. Он употребил сделанные Серторием приготовления только для того, чтобы посрамить себя и показать свету, что он не умел ни начальствовать, ни повиноваться; он напал на Помпея, но вскоре был им разбит в сражении и взят в плен. Он не вынес и последнего бедствия так, как прилично полководцу, но, овладев прежде бумагами Сертория, обещал Помпею показать собственноручные письма важнейших и сильнейших в Риме граждан, которые, будучи недовольны настоящим правлением, призывали Сертория в Италию и хотели произвести перемену. Помпей в таком случае поступал так, как прилично не молодому уму, но самому основательному и опытному, избавив Рим от больших страхов и беспокойств. Он собрал все бумаги и письма Сертория и сжег их, не прочитав сам и не позволив никому их читать, а Перперну немедленно предал смерти, боясь, чтобы какие-либо имена не сделались известными и оттого не произошли бы новые мятежи и возмущения.

Из участвовавших в убиении Сертория одни приведены были к Помпею и умерщвлены, другие убежали в Ливию и были поражены стрелами мавританцев. Никто из них не спасся, исключая Авфидия, который или оттого, что скрывался, или оттого, что не обратил на себя внимания, состарился в одной варварской деревне в нищете, всеми ненавидимый.

---

1. …двое было известных Аттисов, один сириец, а другой аркадянин… — Первый Аттис — в греческой мифологии бог фригийского происхождения, связанный с оргиастическим культом Великой матери богов Кибелы (или Диндимены). Его убил кабан, посланный Зевсом. О втором ничего не известно.
2. Двое было Актеонов, и оба растерзаны, один своим псами, а другой приятелями. — Первый Актеон — в греческой мифологии страстный охотник, увидевший купающуюся нагую Артемиду, за это превращенный в оленя и растерзанный собственными псами. Другой Актеон — из Коринфа, Плутарх обстоятельно пишет о нем в «Застольных беседах».
3. Два города имеют имена благовонных растений: Хиос и Смирна… — Хиос — один из Кикладских островов в Эгейском море, название получил от слова ion («фиалка»). Город Смирна свое имя получил от благовонной смолы (мирры).
4. …уроженец сабинского города Нурсия… — Нурсия — город в Сабинских горах в Умбрии.
5. …Серторий находился в войске под предводительством Цепиона. — Квинт Сервилий Цепион — проконсул вместе с консулом Кнеем Манлием, в 649 году от основания Рима, был разбит галлами и кимврами. Из двух римских отрядов спаслись только полководцы и десять человек, в числе которых был и Серторий.
6. …он послан был в Иберию военным трибуном при преторе Дидии и остановился зимовать в кельтиберийском городе Кастулоне. — Туллий Дидий был консулом вместе с Квинтом Цецилием Метеллом в 656 году от основания Рима, а на следующий год отправился в Испанию в звании проконсула, взяв с собою Сертория. Кастулон — город в Ближней Испании, на реке Гвадалквивир.
7. Уже начиналась Марсийская война… — Марсийская (Союзническая) война началась в 664 году от основания Рима, за 90 лет до Р. Х., в консульство Луция Юлия Цезаря и Публия Рутилия Лупа.
8. Наконец Марий умер; вскоре был умерщвлен и Цинна. — Старший Марий умер за 86 лет до Р. Х. Цинна погиб два года спустя. Младший Марий был избран в консулы вместе с Гнеем Папирием Карбоном в 82 году до Р. Х.
9. …убежал в Новый Карфаген… — Новый Карфаген находился в Мурсии (Испании); ныне Картахена.
10. …проплыл Гадесский пролив… — Ныне Гибралтарский пролив.
11. …и называются Островами блаженных. — Нынешние Канарские острова. Страбон полагал, что Елисейские поля и жилища блаженных, описанные Гомером, суть нынешняя Андалусия и Гранада.
12. …на мавританский престол… — Мавританцы жили на западном побережье северной Африки (ныне Марокко).
13. …и взял город Тингис… — Тингис — мавританский город, ныне Танжер.
14. …здесь лежит Антей. — Антей — сын матери-земли Геи, прикасаясь земле, получал необыкновенную силу. Он заставлял всех приезжих бороться с собой и убивал их. Та же участь ожидала и Геракла, который пришел к Антею на пути за золотыми яблоками Гесперид, но Геракл оторвал Антея от земли и задушил. Что касается исполинских костей, найденных Серторием, то, если это не есть выдумка, надлежит думать, что это кости какого-либо вымершего животного.
15. …у него было греческое войско, состоящее из ольвийцев и микенцев… — Микены — город в Пелопоннесе недалеко от Аргоса, легендарная столица Агамемнонова. Ольвия — милетская колония в районе устья Борисфена (Днепра).
16. …проливе у Менарии… — Менария — город в Испании, к востоку от реки Бетис.
17. …бывшего проконсулом другой Иберии… — То есть Испании Таррагонской.
18. …из Нарбонской Галлии… — Нарбонская Галлия — римская провинция на территории нынешней южной Франции.
19. …в город Оску… — Оска (ныне Уэска) — город в северной Испании.
20. У иберов есть обычай, чтобы люди, окружающие полководца, умирали вместе с ним, когда он падет в сражении. Они называли таковую связь «Посвящением». — У галлов воины, посвящавшие себя таким образом, назывались силодурами.
21. …за рекой Ибер… — Ибер (ныне Эбро) — река в Испании.
22. …покорил харикитан… — Харикитаны — кельтиберское племя.
23. …Лаврон. — Город Лаврон находился на восточной границе Бетики или же, по другим сведениям, недалеко от Валенсии.
24. …при Сукроне… — Сукрон — река в восточной части Испании.
25. …на Сегунтийской равнине… — Сегунция (Сагунция) — город в Испании, недалеко от нынешней Нумансии.
26. …зимовал у вакцеев… — Вакцеи — кельтиберское племя.
27. „Какие законы, — сказал он своим приближенным, — предпишет нам Серторий, когда будет сидеть на Палатинском холме…“ — Можно заметить, что Плутарх употребляет здесь выражения того века, в котором жил сам, а не того, в котором жил Серторий. Во время Плутарха императоры строили дворцы на Палатине, но при Сертории на этом холме дворцов не было и в помине.
28. …Серторий был умерщвлен ударами многих, не могши защищаться. — Аппиан уверяет, что Серторий отчасти сам виноват в своей гибели, поскольку он не доверял бывшим при нем римлянам, поступал с ними неблагосклонно, сделал телохранителями своими испанцев, предался роскоши и проч.