Дион
Симонид говорит, любезный Сенецион, что Илион не гневается на коринфян, которые участвовали в походе вместе с ахейцами, ибо Главк[1], которого предки были коринфяне, помогал троянцам с великим усердием. Равным образом ни римляне, ни греки не должны жаловаться на Академию, приемля равное в ней участие посредством сей книги, содержащей жизнеописание Диона и Брута. Один из них был слушателем самого Платона, другой напитан его учением; оба они, как бы вышедши из одной палестры, устремились к величайшим подвигам. Нет ничего удивительного, если они, произведя сходные и совершенно подобные дела, утвердили мнение в добродетели своего руководителя, что только тогда дела политические получают вместе величие и изящность, когда могущество и счастье совокупляются с благоразумием и справедливостью. Как Гиппомах, учитель борьбы, говаривал, что узнает издали людей, которых он учит, хотя бы он увидел их, несущих с рынка кусок мяса; равным образом надлежит, чтобы правила мужей, получивших одинаковое образование, сопровождали их деяния и сообщали им некоторое согласие и гармонию, соединенную с приличием.
Сверх того, судьба их обоих, будучи одна и та же более по случайностям, нежели по их выбору, придает жизни их великое сходство. Они оба умерщвлены, прежде нежели достигли цели, к которой направляли свои деяния с великими трудами. Но что всего удивительнее, бог обоим предзнаменовал кончину их, ибо как одному, так и другому явился неблагоприятный признак. Те, кто отвергает подобные мнения, уверяют, что ни одному человеку, имеющему здравый рассудок, не явится никогда никакой дух или призрак; что дети, слабые женщины и люди, от бессилия лишенные ума, при заблуждении души или дурном расположении тела принимают пустые и странные мнения, имея в себе самого злого духа — суеверие. Но если Дион и Брут, мужи глубокомысленные и любомудрые, нелегко уловляемые и обольщаемые страстью, приведены были призраком в такое расположение, что они объявили о том и другим, то не будем ли мы тогда принуждены принять самое странное из древних мнений, будто бы злые духи, завидуя добродетельным людям и противясь их деяниям, наводят на них беспокойство и страх, которым потрясают их доблесть, боясь, чтобы они, оставаясь незыблемы и непреклонны в добре, не удостоились после смерти своей лучшей участи, нежели доля самих духов.
Но мы отложим это рассуждение до другого времени, а в этой книге жизнеописаний, которая есть двенадцатая, наперед представим древнейшего из них.
Дионисий Старший, достигнув верховной власти, женился вскоре после того на дочери Гермократа[2], гражданина сиракузского. Тиранния не была еще твердо основана, как сиракузяне возмутились против него и посрамили супругу его столь беззаконным и ужасным образом, что она, не терпя поругания, прекратила жизнь свою. Дионисий, получив вновь власть и усилившись опять, соединился браком с двумя женщинами. Одна была локрийка[3] по имени Дорида, другая — землячка Аристомаха, дочь Гиппарина, мужа, первенствовавшего среди сиракузян и бывшего соправителем Дионисия, когда тот был избран в первый раз полномочным полководцем во время войны. Говорят, что Дионисий женился на обеих в один и тот же день и что никому ни тогда, ни после не было известно, с которой из них имел прежде свидание. Во все время оказывал он им равное внимание; они ужинали вместе с ним, а ночи проводили по очереди. Народ сиракузский желал, чтобы их землячка была предпочитаема чужестранке, но Дорида родила прежде старшего в Дионисиевом роде сына, который служил ей подпорою. Аристомаха долгое время была бездетна, хотя Дионисий весьма желал иметь от нее детей. Он даже умертвил мать Дориды, обвиняя ее в том, что она испортила Аристомаху отравами.
Дион был брат Аристомахи. Сперва он был уважаем благодаря сестре, но впоследствии, обнаружив силу своего ума, сам уже приобрел любовь Дионисия. Сверх других знаков благосклонности дано было Дионисием казнохранителям предписание отпускать Диону все то, что он потребует, и в тот же день доносить ему о том. Возвышенные чувства, высокий дух и твердость души, которыми был одарен, усилились в нем еще более, когда Платон, по некоторому божественному счастью и без всякого человеческого помышления, пристал к Сицилии. По-видимому, некоторое божество, издалека приготовляя сиракузянам начало свободы и уничтожение тираннии, привело Платона из Италии в Сиракузы. Оно свело с ним Диона, который был еще весьма молод, но из всех учеников Платона был самый способный к учению и самый скорый к перенятию правил добродетели, как о том пишет Платон и самые дела доказывают. Будучи воспитан под властью тиранна в низких чувствах, привыкши к жизни рабской и боязливой, к пышной прислуге, к неумеренной неге, к образу мыслей, полагающему все счастье в наслаждениях и любостяжении, едва вкусил он правила философии, руководствующие к добродетели, как душа его вскоре восхитилась, и судя о других по своей собственной готовности к принятию того, что похвально, с юношеской простотой и добросердечием он думал, что те же слова произведут над Дионисием то же действие, какое произвели над ним. Он приложил великое старание, чтобы Дионисий в свободное время видел и слышал Платона.
Они сошлись; добродетель вообще была предметом разговора их; более всего спорили между собою о мужестве. Платон утверждал, что тиранны менее всех людей мужественны. Потом, обратившись к справедливости, он научал, что жизнь самая блаженная есть жизнь людей справедливых, самая несчастная — несправедливых. Тиранн был недоволен этими речами, которые как будто изобличали его; он досадовал, что присутствующие принимали слова Платона с восхищением и были ими очарованы. Наконец, придя в ярость, спрашивал его, зачем он приехал в Сицилию. Платон отвечал ему: «Я ищу добродетельного человека». — «Клянусь богами, — отвечал тиранн, — ты словами своими показываешь, что еще его не нашел».
Дион думал, что этим кончится гнев Дионисия; он провожал до триеры Платона, который спешил к отплытию. На той же триере отправился в Грецию спартанец Поллид. Дионисий просил его тайно убить Платона во время плавания или, по крайней мере, продать его. «Ибо, — говорил Дионисий, — он оттого нимало не будет несчастливым по причине своей справедливости: он будет равно блаженным и в рабском состоянии». Поллид, приехав на Эгину, в самом деле продал Платона, ибо тогда жители этого острова вели войну с афинянами и определили, чтобы всякий попавшийся к ним в руки афинянин был продаваем на Эгине[4].
Несмотря на все это, Дионисий не оказывал Диону менее почестей или доверия. Ему поручаемы были важнейшие посольства; он был отправлен в Карфаген и заслужил отличное уважение своим поведением. Дионисий терпел его смелые речи; Дион мог говорить ему бесстрашно то, что он думал. Примером этому служит укоризна, сделанная Дионисию касательно Гелона. Когда некоторые над ним смеялись в присутствии Диона, то Дионисий заметил, что Гелон сделался действительно смехом Сицилии[5]. Присутствующие находили эту шутку чрезвычайной. Дион в досаде сказал: «Однако ты достиг верховной власти потому, что граждане поверили тебе ради Гелона, но ради тебя никому они более не верят». В самом деле Гелон представил единоначалие в прекраснейшем виде, а Дионисий — в самом безобразном.
У Дионисия было трое детей от локриянки и четверо от Аристомахи, из которых две дочери, Софросина и Арета. Софросину выдал он замуж за сына своего Дионисия, Арету — за брата своего Феорида, по смерти которого Дион женился на Арете, которая была ему племянницей. Дионисий впал в болезнь, которая неминуемо вела его ко гробу. Дион решился ему говорить в пользу детей, рожденных от Аристомахи. Но врачи, в угождение тому, кому надлежало получить наследство, не дали ему времени. Тимей говорит, что
Дионисий попросил усыпительного лекарства, — и врачи, дав ему оное, лишили чувств, соединив сон со смертью[6].
Когда в первый раз собрались при Дионисии Младшем его приятели для совещания, то Дион говорил речь о выгодах отечества, столь приличную обстоятельствам, что умом своим показал других советников детьми, а свободою мыслей — рабами тираннии, дающими с низостью и робостью молодому Дионисию советы, большей частью к угождению его. Поскольку они более всего боялись опасности, грозившей державе Дионисия со стороны карфагенян, то Дион привел их в изумление, обещав Дионисию, если тому нужен мир, отправиться немедленно в Ливию и прекратить войну выгоднейшим образом; если же он решится вести войну, то он обязывался снарядить и содержать на собственном иждивении пятьдесят триер, дабы действовать ими на море.
Дионисий был чрезмерно удивлен его великодушием и весьма доволен преданностью; но те, кто думал, что блеск Диона помрачал их, а сила его унижала, воспользовались немедленно этим началом и не щадили ничего того, что могло разгневать молодого Дионисия против Диона; они уверяли, что Дион морскими силами подрывает его власть, что хочет перенести все могущество к сыновьям Аристомахи, племянникам своим. Самое явное и сильное побуждение к зависти и ненависти было различие образа его жизни и несообщительность его с льстецами. Завладев с самого начала обществом и беседой молодого и дурно воспитанного тиранна, посредством лести и удовольствий они заводили его в любовные дела и забавы, старались пристрастить к вину, к женщинам и к другим постыдным увеселениям; ими смягчали его власть, подобно железу в огне, которая подданным казалась кроткою; однако она лишилась излишней жестокости и сделалась слабее более по беззаботности властителя, нежели кротости его. Мало-помалу слабость эта, умножаясь и распространяясь, ослабила и наконец расторгла адамантовые цепи[7], которыми Дионисий Старший, как сам говаривал, оставил связанной его державу. Говорят, что в продолжение девяноста дней сряду молодой Дионисий предавался беспрерывно пьянству, двор его, во все это время неприступный для людей умных и рассуждений важных, был наполнен пьянством, шутками, песнями, плясками и неблагопристойностями.
Итак, Дион был неприятен им, ибо он не склонялся к удовольствиям и забавам молодости; они клеветали на него, придавая его добродетелям имена, приличные пороку. Степенность его называли высокомерием; благородную смелость — дерзостью; наставления его казались укоризнами; неучастие в проступках, которыми они предавались, называлось презрением. Впрочем, Дион от природы имел в себе некоторую важность и суровость, которая делала его неприступным и несообщительным. Не только он был противен и не мог нравиться молодому человеку, которого слух был изнежен лестью, но те самые, которые близко его знали и любили его простоту и благородные свойства, порицали его обхождение, ибо он вел себя с теми, кто имел с ним дело, грубее и тяжелее, нежели как следовало в общественных делах. Платон впоследствии, как бы вдохновенный, писал ему, чтобы он берегся своенравия, как свойства, сопряженного с одиночеством. Дион в тогдашнее время был весьма нужен Дионисию по причине государственных дел, ибо он один мог утвердить и сохранить колеблющуюся тираннию; однако он знал, что был первым и сильнейшим при дворе не по любви к нему, но по нужде в нем, хотя противен Дионисию.
Почитая причиною сему невежество и необразованность Дионисия, он старался приучить его к благородным занятиям, внушить вкус к рассуждениям ученым и наставительным, дабы он перестал бояться добродетели и привык находить удовольствие в том, что прекрасно и похвально. Впрочем, Дионисий не был от природы из числа самых дурных тираннов, но отец его держал дома взаперти, боясь, чтобы он не возвысился духом и чтобы беседа со здравомыслящими людьми не внушила ему умысла против него и через то он не отнял у него власти. Молодой Дионисий, ни с кем не общаясь и будучи совершенно неопытен, как говорят, мастерил тележки, подсвечники, деревянные стулья и столы.
Отец его столько был недоверчив, до того всех подозревал и остерегался, что не позволял брить свою голову бритвами, но некоторые из приближенных обжигали ему волосы тлеющим углем. В покой его не мог входить ни брат его, ни сын, одетые как попало: до вступления в оный надлежало каждому скинуть платье и надеть другое, дабы стража увидела его совершенно голым. Некогда Лептин, его брат, описывая ему некоторое место, взял копье у одного из телохранителей и очертил им положение оного, Дионисий за то чрезвычайно осердился и умертвил того, который дал ему копье. Он говорил, что остерегается своих друзей потому, что были люди умные и лучше хотят управлять, нежели быть управляемы. Марсия, человека, которого он сам возвысил и которому поручил некоторое начальство, предал он смерти, ибо показалось ему во сне, что Марсий его убивает, как будто бы это видение представилось ему во сне от помышлений и рассуждений Марсия наяву. Вот до какой степени был пуглив тот, кто сердился на Платона за то, что он не считал его мужественнейшим человеком! Такими-то бедствиями была душа его наполнена по причине его малодушия!
Дион, видя молодого Дионисия, так сказать, искаженного невежеством и развращенного, советовал ему заняться учением и употреблять все средства к тому, чтобы первый из философов приехал в Сицилию; по прибытии же его предать ему себя, дабы образовать душу свою в добродетели учением и таким образом употребить тому божественному и превосходному образцу, повинуясь которому все существующее из неустроенного и беспорядочного состояния превращается в благоустроенный и прекрасный мир, что он таким образом составит блаженство, и свое собственное и всех граждан, которые, будучи ими управляемы умеренно и справедливо, с отцовской благосклонностью, будут добровольно исполнять то, что ныне в унынии исполняют, по необходимости, из страха к его власти, что он из тиранна сделается царем их. Ибо адамантовые цепи не те, которые отец его почитал таковыми, — страх, насилие, множество кораблей и десятитысячная стража варваров, но любовь, усердие и приверженность, внушаемые добродетелью и справедливостью, что, хотя эти средства мягче тех жестоких, однако через них существование начальства получает твердость и силу. И наконец, без них правитель народа показывает, что не имеет в себе истинного честолюбия и великодушия, когда он будет только великолепно одеваться, гордиться пышностью и богатой отделкой своего дворца, а между тем разумом и знанием обходиться с людьми не будет превышать нимало самого простого человека, и чертог души его не будет украшен с приличием, достойным царскому сану.
Таковы были частые увещания Диона. Он вмешивал в них и некоторые речи Платона — и тем внушил Дионисию сильную и, так сказать, неистовую страсть к учению Платона и к беседе с ним. В Афинах были получены многие письма от Дионисия, многие просьбы от Диона. Из Италии пифагорейские философы побуждали Платона отправиться в Сицилию овладеть молодой душой, увлекаемой страстями, великой властью и могуществом, и обуздать ее важнейшими рассуждениями. Платон, устыдившись себя самого, как говорит сам, дабы не казалось, что он силен лишь на словах, а по своему произволу ни на что не решается, надеясь при том, что очистив одного человека, как важнейшего члена тела, он будет в состоянии исцелить всю болезненную Сицилию, повиновался их советам.
Но противники Диона, страшась перемены Дионисия, побудили его вызвать из ссылки Филиста[8], человека, образованного учением и весьма сведущего в свойствах тираннов, дабы иметь его оплотом своим против Платона и философии. Этот Филист при самом основании тираннии был ревностнейшим ее защитником и сохранил Дионисию крепость, в которой долго начальствовал. Говорили, что он имел связь с матерью Дионисия Старшего, которому было об этом известно. Когда же Лептин без ведома Дионисия выдал за Филиста одну из двух дочерей своих, которых родила ему женщина, другому принадлежавшая, но обольщенная им, то Дионисий прогневался на него, сковал жену Лептина и держал в заключении, а Филиста изгнал из Сицилии. Филист убежал к каким-то приятелям своим к Адриатическому морю, где, имея свободное время, сочинил большую часть своей «Истории». При жизни Дионисия Старшего он не возвращался в свое отечество; по смерти его, как уже сказано, зависть противников Диона заставила его вызвать обратно в Сиракузы как человека, весьма полезного им и вернейшего тираннии.
Филист по возвращении своем сделался подпорою тираннии. Тиранну доносили на Диона, будто бы он составил заговор с Феодотом и Гераклидом для ниспровержения его власти. Дион надеялся, по-видимому, по прибытии Платона отнять у тираннии самовластие и неограниченную силу и сделать Дионисия властителем законным и умеренным, а когда б он на то не согласился и не смягчился, то решился низвергнуть его и возвратить сиракузянам вольность. Он не любил демократии, но предпочитал ее тираннии для тех, кто не мог у себя учредить благоразумную аристократию.
Дела находились в сем положении, как Платон прибыл в Сицилию. При первой встрече оказаны были ему чрезвычайные ласки и почести. Когда он вышел из триеры, то готова была для него царская колесница, великолепно украшенная. Тиранн принес жертву богам, как будто бы державе его приключилось какое-либо необыкновенное благополучие. Благопристойность в пиршествах, благочиние двора, кротость самого тиранна во всех делах общественных подавали гражданам чрезвычайные надежды на перемену. Во всех обнаружилось вдруг стремление к наукам и к философии. Царский дворец, как говорят, был наполнен песком по причине великого множества людей, занимавшихся геометрией. По прошествии немногих дней приносима была при дворе отечественная жертва. Глашатай по обыкновению молился: «Да пребудет владычество непоколебимым на многие годы!» Дионисий, который стоял подле него, сказал ему: «Не перестанешь ли проклинать меня?» Эти слова огорчили Филиста и сообщников его, они думали, что сила Платона от времени и привычки будет непреоборима, когда беседа немногих дней до такой степени переменила мысли молодого человека.
Итак, уже не по одному и не тайно, но все явно поносили Диона; они говорили, что он явно старается очаровать и покорить себе Дионисия красноречием Платона, дабы Дионисий оставил добровольно свою власть, а между тем он бы передал ее детям Аристомахи, племянникам своим. Некоторые притворно негодовали, что афиняне, прибывшие туда некогда с великими морскими и сухопутными силами, все пограбили прежде, нежели завладели Сиракузами, между тем как ныне они посредством одного софиста ниспровергают тираннию Дионисия, убедивши его оставить десять тысяч телохранителей, четыреста триер, десять тысяч конницы и многократно ее превосходящую пехоту, дабы в Академии искать таинственного верховного блага, стараться быть блаженным через геометрию, предав Диону и Дионовым племянникам блаженство, состоящее в могуществе, в богатстве, в наслаждениях.
Эти слова сперва возродили подозрение, но вскоре гнев Дионисия и ссора его с Дионом еще более обнаружились. Принесено было к нему тайно письмо, писанное Дионом карфагенским правителям; в нем Дион советовал им, когда будут вести с Дионисием мирные переговоры, то ни к чему не приступать без его ведома, уверяя их, что через него они заключат прочный мир. Дионисий прочел это письмо Филисту и, посоветовавшись с ним, как говорит Тимей, обманул Диона ложным с ним примирением. При свидании с ним он жаловался слегка на него и сказал ему, что мирится с ним; потом привел его одного на берег моря под крепость, показал ему перехваченное письмо и обвинил в том, что он соединяется с карфагенянами против него. Дион хотел оправдаться, но Дионисий его не допустил, велел мореходам немедленно посадить его на лодку в том положении, в каком он находился, и высадить на берег Италии[9].
Приказание его было исполнено. Оно показалось всем жестоким; дом тиранна наполнился скорбью — из-за женщин[10]. Город был в тревоге, ожидая новых перемен и переворотов по причине беспокойства одних об изгнании Диона и недоверчивости других к тиранну. Дионисий заметил это и был в страхе; он утешал друзей своих и женщин, уверяя, что не изгнал, но удалил на время Диона, дабы во гневе своем не быть принужденным поступить с ним еще хуже по причине его своенравия. Он дал свойственникам Диона два корабля с приказанием положить в них все то, чего они хотели, из имения и служителей Диона и отвести к нему в Пелопоннес. Имущество Диона было велико; домашние его уборы были великолепны и равнялись царским. Оные были вывезены его приятелями; оставшееся имение отсылаемо было женщинами и приятелями его так, что Дион был среди греков славен имением своим и богатством. Великолепие изгнанника обнаружило всем могущество Дионисиевой державы.
Дионисий после изгнания Диона перевел Платона в крепость и под видом гостеприимства приставил к нему почетную стражу, дабы он не отплыл вместе с Дионом, будучи свидетелем оказанного ему оскорбления. Время и обхождение заставили его — как зверя, привыкшего терпеть прикосновение руки человеческой, — сносить беседы и разговоры Платона. Он возымел к нему тиранническую любовь — хотел, чтобы Платон взаимно его любил и уважал более всех, предлагал предать ему управление и власть, если он не будет предпочитать дружбы Дионовой его дружбе. Эта страсть Дионисия была для Платона наказанием, ибо Дионисий, подобно несчастным любовникам, был вне себя от ревности. В короткое время он многократно приходил в ярость, потом мирился с ним и просил прощения; он имел чрезвычайное желание слушать речи Платона, быть приобщену к его философии, но в то же время стыдился тех, кто его отвлекал от этого и уверял, что Платон испортит его. Между тем случилась некоторая война; Дионисий отослал от себя Платона, обещавши к лету призвать Диона обратно. Однако обманул его; он только переслал к нему доходы с его земель, а у Платона просил извинения, что не исполнил в назначенное время своего обещания по причине продолжающейся войны, но уверял его, что по заключении мира он призовет немедленно Диона. Он требовал, чтобы Дион был покоен, не предпринимал ничего нового и не поносил его перед греками.
Платон старался исполнить его желание. Он обратил Диона к любомудрию и держал его в Академии. Дион жил в Афинах в доме Каллиппа, одного из своих приятелей; но для препровождения времени купил поместье, которое он впоследствии, отправляясь в Сицилию, подарил Спевсиппу[11]. Он более всех имел обращение и беседовал с этим афинянином, сообразно с желанием Платона, который хотел, чтобы нрав Диона был смягчаем и становился благосклоннее от беседы его, исполненной приятности и тонких шуток, которыми Спевсипп отличался. По этой причине Тимон в «Силлах»[12] называет его хорошим шутником. Когда Платон принял на себя составление хора мальчиков, то Дион имел попечение об учении их и заплатил все издержки. Платон позволил ему оказать перед афинянами сию щедрость, которая более приобретала Диону благосклонности, нежели славы.
Дион посещал и другие города Греции, принимал участие во всех торжествах с отличнейшими и опытными в политике людьми и проводил время с ними, не показывая ни горделивой пышности, ни надутости и высокомерия в обращении своем; поступки его обнаруживали воздержание, добродетель и мужество, склонность к учению и философии. Этим поведением приобрел он любовь и уважение всех; города общественными постановлениями оказывали ему почести. Лакедемоняне дали ему право спартанского гражданина, презрев гнев Дионисия, который тогда оказывал им сильное пособие в войне с афинянами.
Говорят, что мегарянин Птеодор некогда пригласил Диона к себе в дом. Этот Птеодор был человек богатый и сильный в своем отечестве. Дион увидел у дверей его множество народа и приметил, что Птеодор казался очень занятым и был почти неприступен. Он взглянул на своих приятелей, которые оказывали на то неудовольствие и досаду, и сказал им: «Зачем жаловаться на него? Разве мы не поступали таким же образом, когда были в Сиракузах?»
По прошествии некоторого времени Дионисий, завидуя Диону и боясь его по причине оказываемой ему греками любви, перестал пересылать доходы его, а имение поручил своим поверенным. Дабы рассеять дурное мнение, которое внушали философам поступки его с Платоном, он призвал к своему двору множество людей, которые казались учеными. Желая по честолюбию своему превосходить всех в рассуждениях об ученых предметах, он был принужден употреблять некстати то, что слышал поверхностно от Платона. По этой причине он опять желал иметь его при себе, обвинял сам себя за то, что не воспользовался им и не узнал от него всего того, что мог узнать. Как свойственно тиранну, необузданному в своих желаниях, стремительному в своих прихотях, он опять обратился к Платону, употребил все средства и убедил Архита[13] и других пифагорейцев призвать Платона и быть поруками в его обещаниях, ибо посредством их в первый раз начались знакомство и связь с Платоном. Архит послал к Платону Архедама, а Дионисий — корабли и приятелей своих, дабы просить Платона отправиться в Сицилию. Сам Дионисий писал определенно, что Диону не будет им оказано никакое снисхождение, если Платон не согласится приехать в Сицилию; если же он согласится, то Дион все получит. Жена и сестра Диона писали ему и советовали просить Платона повиноваться Дионисию и своим отказом не подавать ему предлога против себя. Это побудило Платона приехать в третий раз в пролив Сицилийский.
Да гибельно еще измерит он Харибду[14].
По прибытии своем Платон произвел в Дионисии великую радость и опять одушевил надеждой Сицилию, которая желала и употребляла все средства, чтобы Платон одержал победу над Филистом, а философия над тираннией. Женщины оказывали ему великое уважение; Дионисий сам имел к нему особенное доверие, какое ни к кому более не имел: он мог приходить к нему, не будучи прежде обысканным. Часто Дионисий давал ему подарки и деньги, но Платон их не принимал. Аристипп[15] из Кирены, который тогда находился при дворе, сказал: «Дионисий без убытка может быть великодушен, ибо дает мало нам, хотя и просим у него много, а дает много Платону, который ничего не берет».
После первых приветствий Платон начал говорить о возвращении Диона; Дионисий отложил это дело до другого времени. Вскоре последовали жалобы и неудовольствия, которые Дионисий от других скрывал; он старался почестями и ласками отвлечь Платона от дружбы с Дионом. Платон сам сначала не хотел обнаружить обманы и неверность Дионисия в исполнении данного обещания; он терпел все и принимал довольный вид. Таково было расположение одного к другому! Они думали, что никто того не заметил. Между тем Геликон Кизикский[16], один из учеников Платона, предсказал затмение солнца. Оно случилось так, как Геликон говорил. Дионисий, дивясь его уму, подарил ему один талант серебра. Аристипп, шутя, сказал другим философам: «И я могу предсказать нечто обыкновенное». Они просили его изъясниться. «Я вам предсказываю, — отвечал он, — что в скором времени Платон и Дионисий будут врагами». Наконец Дионисий продал имение Диона и вырученные от того деньги присвоил себе. Он велел Платону, который имел пребывание в саду близ дворца, жить среди наемных воинов, которые давно ненавидели его и хотели умертвить за то, что он уговаривал Дионисия сложить с себя насильственную власть и жить без телохранителей.
Платон находился в крайней опасности. Архит, получив о том известие, послал к Дионисию посольство и тридцативесельное судно. Он требовал, чтобы Платон был отпущен, представляя, что он приехал в Сиракузы, полагаясь на его поручительство в своей безопасности. При прощании с Платоном Дионисий ласками и угощениями старался заставить его предать их ссору забвению. Он не утерпел однако, чтобы не сказать ему следующее: «Неужели ты, Платон, будешь меня жестоко бранить и порицать перед философами, твоими приятелями?» Платон улыбнулся и отвечал: «Не дай бог, чтобы в Академии была такая скудость в разговорах, чтобы нужно было кому-нибудь вспомнить о тебе». Таким-то образом Дионисий выпроводил Платона. Однако то, что Платон пишет сам, не совсем согласно с этим повествованием.
Дион был разгневан такими поступками Дионисия, но вскоре воспламенился желанием вести с ним войну, узнав, как поступил Дионисий с его женою. На это обстоятельство намекает и Платон в письме своем к Дионисию. Оно состояло в следующем. По изгнании Диона, отсылая от себя Платона, велел ему тайно разведать, не будет ли неприятно Диону, когда бы жена его была выдана замуж за другого, ибо носился в городе слух, неизвестно, истинный ли, или выдуманный теми, кто ненавидели Диона, что он не был доволен этим браком и что не жил в согласии со своею супругой. Платон по прибытии своем в Афины, поговорив обо всем с Дионом, писал Дионисию письмо, которого прочее содержание могло быть непонятно всякому, но что касалось до этого предмета, то один Дионисий мог его разуметь; он уведомлял, что переговорил об известном деле с Дионом, который изъявил величайшее неудовольствие, когда Дионисий оное произведет в действо. Как тогда существовали многие надежды к примирению их, то Дионисий оставил свою сестру в покое и позволил ей жить в одном доме с сыном Диона. Когда всякая надежда к примирению исчезла, когда Платон в другой раз отослан был с неудовольствием, то Дионисий выдал сестру против воли ее за Тимократа, одного из своих любимцев. В этом случае он не подражал снисходительности отца своего, когда Поликсен, который был женат на сестре его Тесте, сделался также ему врагом и, страшась его, убежал из Сицилии, то Дионисий Старший призвал к себе сестру свою и жаловался, зачем она не объявила о намерении своего мужа, которое было ей известно. Но она без робости и страха отвечала ему: «Ужели ты, Дионисий, почитаешь меня столь презренной и малодушной женщиной, что я, зная наперед о бегстве своего мужа, не отправилась вместе с ним и не сделалась участницей его судьбы? Будь уверен! Я того не знала, а то было бы для меня славнее называться женою беглого Поликсена, нежели сестрою царствующего Дионисия». С такой благородной смелостью отвечала ему Теста; тиранн был изумлен; сиракузяне дивились добродетели сей женщины до того, что и по низвержении тираннии оставили ей почести и прислугу царскую, а по смерти ее все граждане провожали ее тело до гроба. Это отступление, я надеюсь, не бесполезно для читателей.
Дион после того обратил уже мысли к войне. Платон, частью из уважения к гостеприимной связи с Дионисием, частью по причине своей старости[17], удерживал его от войны, но Спевсипп и другие приятели Диона содействовали ему и побуждали спасать Сицилию, простирающую к нему руки и охотно его приемлющую. Во время пребывания Платона в Сиракузах Спевсипп, имея более обхождения с жителями, старался узнавать их мысли. Сперва он был устрашен вольностью, с которой ему говорили против Дионисия, почитая ее искушением со стороны тиранна, но со временем он поверил им, ибо у всех было на языке одно: все просили и звали Диона — без кораблей, без военных сил; они требовали, чтобы он приехал к ним на ладье и предал сицилийцам одного себя и свое имя для нападения на Дионисия. Спевсипп пересказал все это Диону, который, ободрившись, начал собирать тайно и через других наемное войско, скрывая свое намерение. Ему содействовали многие из политиков и философов, как-то: Эвдем Кипрский, по случаю смерти которого Аристотель сочинил «Рассуждение о душе», и Тимонид Левкадский. Они представили ему и фессалийца Мильта, прорицателя, участвовавшего в академических беседах. Число граждан, изгнанных тиранном из Сиракуз, простиралось до тысячи человек, но не более двадцати пяти человек приняли участие в сем деле, все другие оробели и отстали от него.
Сборным местом назначен был остров Закинф; здесь собирались воины, число которых едва простиралось до восьмисот человек. Все они были люди, отличившиеся во многих и важных походах и искусившиеся в военных трудах; опытностью и смелостью превышали всех и притом были способны воспламенить и одушевить бодростью то множество воинов, которое Дион надеялся найти на Сицилии.
В первый раз, как они услышали, что предприятие их имеет целью нападение на Сицилию и Дионисия, они были поражены удивлением и лишились бодрости, полагая, что Дион ввергается в отчаянное предприятие по безумной ярости и неистовству своему или по неимению лучшей надежды. Они сердились на своих предводителей, которые с самого начала не назвали неприятеля, против которого были назначены. Когда же Дион в речи своей представил им слабую сторону Дионисиева владычества и показал им, что он ведет их не как воинов, но как предводителей, ибо сиракузяне и другие сицилийцы давно уже готовы к возмущению. Когда, после Диона, говорил им речь Алкимен, первенствующий среди ахейцев славой рода своего, который с ним ратоборствовал, то они на все согласились[18].
Тогда была середина лета; на море дули этесии, луна была в полноте своей. Дион, уготовивши великолепную жертву Аполлону, пошел торжественно в храм с воинами, украшенными всеоружием. По принесении жертвы они возлегли на закинфском поприще, и Дион их угощал; они удивлялись множеству золотых и серебряных чаш и столов, которых великолепие превышало всякое богатство частного лица. Они рассуждали, что человек, уже немолодой и обладающий таким имением, не вдался бы в столь дерзновенное предприятие, когда бы не имел твердой надежды и верных друзей, которые подавали ему оттуда сильную помощь и подкрепление.
По принесении возлияний и окончании обыкновенных молитв вдруг луна исчезла. Дион нимало не удивился этому явлению, ибо ему были известны эклиптические периоды; он знал, что луна помрачается, когда Земля находится между нею и солнцем. Но так как нужно было некоторое утешение воинам, которых смутило сие явление, то прорицатель Мильт, став в средине их, увещевал быть спокойными и ожидать лучшего успеха, ибо божество предзнаменовало затмение чего-либо знаменитого, что не было ничего знаменитее державы Дионисия и что они помрачат ее блеск, коль скоро достигнут Сицилии. Это толкование было объявлено Мильтом всем воинам, что же касается до пчел, которые показались вокруг кораблей Диона и составили рой на корме, то он сказал наедине Диону и приятелям своим, что он боялся, чтобы его дела не были сперва славны, но по прошествии краткого времени не лишились цвета своего и не увяли.
Говорят также, что Дионисию явились от бога многие чрезвычайные знамения. Орел вырвал копье из рук одного телохранителя, поднял его вверх и пустил в глубину моря. Вода морская, которая омывала берег при крепости, в продолжение одного дня была пресной; все те, кто вкушал ее, могли в том увериться. У Дионисия родились поросята, которые имели все члены свои в надлежащем порядке, но были без ушей. Прорицатели доказывали, что это знаменовало возмущение и непокорность народа, ибо граждане уже перестанут слушаться тираннии, сладость морской воды знаменовала сиракузянам перемену печальных и тяжких обстоятельств в приятнейшие; орел есть служитель Зевса; копье — знак начальства и владычества; итак, величайший из богов намеревается уничтожить и ниспровергнуть владычество Дионисия. Об этих происшествиях свидетельствует Феопомп.
Дионовы воины поместились в двух грузовых кораблях; за ним следовало одно небольшое судно и два тридцативесельных. Сверх оружий, которые имели при себе воины, Дион вез две тысячи щитов, великое число стрел и копий, множество запасов, дабы ничего недоставало у воинов во время их морского плавания, ибо они предавались морю и ветрам и боялись приблизиться к твердой земле, получив известие, что Филист стоял при Япигии[19] с кораблями и подстерегал их. Плавание их при тихом и слабом ветре продолжалось двенадцать дней; в тринадцатый они были близ сицилийского мыса Пахина. Кормчий советовал немедленно выступить на берег, уверяя, что если удалятся от твердой земли и оставят мыс добровольно, то многие дни и ночи проведут бесполезно на открытом море в ожидании, среди лета, южного ветра. Но Дион, боясь высадить своих воинов на берег, столь близкий от неприятелей, и желая пристать несколько далее от них, объехал Пахин. Вскоре восстал сильный северный ветер, поднял великую бурю и удалил суда от Сицилии; при появлении Арктура[20] ударили громы и молнии, которые навели грозу и сильный дождь. Мореплаватели были тем приведены в смятение; они не знали, где находятся, как вдруг увидели, что корабли их были устремлены волнами на Керкину, острову близ Ливии, и прямо к самому крутому и скалистому месту. Едва корабли не были выброшены и сокрушены о камни и с великим трудом и усилием прошли мимо, отпихиваясь баграми, пока наконец непогода утихла, им попалось навстречу судно, и они узнали, что находились при так называемых Головах Большого Сирта[21]. Безветрие ввергло мореплавателей в уныние; они были носимы по морю, как вдруг с земли поднялся тихий южный ветер тогда, когда они ни мало не ожидали столь неожиданной перемены. Ветер мало-помалу усиливался; они распростерли паруса сколько могли более и, помолившись богам, легким ветром неслись в Сицилию. В пятый день они пристали к Миное[22], сицилийскому городу, бывшему под властью карфагенян.
Синал, карфагенский начальник, находившийся тогда в сем городе — он был приятель Диону и связан с ним узами гостеприимства, — не ведая, что Дион тут находился и что корабли эти ему принадлежали, принял меры, чтобы не допускать воинов выйти на берег; но они выбежали с оружием и, никого не убивая — ибо это было им запрещено Дионом, по причине дружбы его с Синалом, — вместе с бегущими ворвались в город и завладели им. Наконец оба начальника встретились и приветствовали друг друга; Дион возвратил город Синалу, не сделав жителям никакого вреда, а Синал угощал воинов и приготовлял для Диона то, что было для него нужно.
В то время Дионисий не был в Сиракузах; он незадолго перед тем отплыл с восьмьюдесятью кораблями в Италию. Это обстоятельство одушевило бодростью воинов Диона. Когда он говорил воинам, чтобы они отдохнули здесь несколько дней после претерпленных на море долговременных трудов, то они сами того не захотели и воспользовались благоприятным временем; они просили Диона вести их в Сиракузы — Дион выгрузил здесь лишние оружия и другие вещи и просил Синала, когда обстоятельства позволят, переслать их к нему. После того он направил свой путь к Сиракузам. В самом походе прежде всех пристали к нему двести человек конницы из числа граждан Акраганта, живущих близ Экнома[23], примеру их последовали жители Гелы.
Слух о его прибытии вскоре достиг Сиракуз. Тимократ, который был уже сожителем Дионовой супруги, как предводительствующий в городе приверженцами отправил немедленно к Дионисию вестника с письмами, извещающими о прибытии Диона. Между тем сам наблюдал за движениями и беспокойствами граждан: все они были готовы к возмущению, но из страха и недоверчивости оставались еще в покое. С посланным от Тимократа вестником случилось нечто необыкновенное. Переправившись в Италию, он прошел в область регийцев и спешил идти в Кавлонию[24] к Дионисию, как дорогою встретил знакомого ему человека, который нес недавно принесенное в жертву животное. Он взял у него часть мяса и продолжал поспешно свой путь. Проходив некоторую часть ночи, он утомился, захотел отдохнуть и лег в лесу близ дороги. Волк, привлеченный запахом, пришел к тому месту, взял мясо, привязанное к суме, и унес его вместе с сумою, в которой находились письма. Вестник, проснувшись и не найдя писем, долго блуждал и искал сумы, но не мог найти ее. Он принял намерение не являться к тиранну без писем, но спастись бегством. Итак, Дионисию надлежало поздно и от других получить известие о возгоревшейся в Сицилии войне.
Между тем к Диону, идущему вперед, присоединились камаринцы[25]. Сиракузяне, жившие на полях, возмутились и стекались к нему толпами. Вместе с Тимократом стерегли Эпиполы леонтинские кампанские воины[26]; Дион распустил ложный слух, что он намерен обратить оружие на их города. Они тому поверили, кинули Тимократа и пошли на помощь к своим согражданам. Когда это было возвещено Диону, который стоял при Акрах, то он поднял еще ночью своих и пошел к реке Анапу, отстоящей от города десять стадиев. Он остановился у реки, принес жертву и молился восходящему солнцу. В то же время и прорицатели именем богов возвестили ему победу. Присутствующие, видя, что у Диона на голове венок по причине жертвоприношений, вдруг, как бы сговорясь, по собственному побуждению надели венки. Число тех, кто присоединился к нему дорогою, простиралось до пяти тысяч человек. Хотя были они вооружены дурно и как попало, они дополняли своим усердием недостаток в вооружении, так что, когда Дион двинулся вперед, то они пустились бегом с великой радостью, призывая друг друга к свободе.
Отличнейшие и знатнейшие из сиракузян, бывшие в самом городе, одетые в белое платье, встретили его у городских ворот; между тем простой народ нападал на приятелей тиранна и хватал так называемых «осведомителей» — людей беззаконных и богоненавистных, которые, ходя по городу, смешивались с сиракузянами, старались все узнавать и переносить тиранну слова и мысли граждан. Они прежде всех получили наказание; их убивали палочными ударами. Тимократ, не будучи в состоянии присоединиться к тем, кто охранял крепость, сел на лошадь, вырвался из города и, предаваясь бегству, всех исполнял страха и смятения, представляя силы Диона больше, нежели они были в самом деле, дабы не подавать виду, что он оставил город, устрашившись незначительной силы. В то самое время показался и Дион, идущий в голове войска в блистательном вооружении. По одну сторону был его брат Мегакл, по другую — афинянин Каллипп, оба украшенные венками. Из иноземных сопровождали Диона сто человек телохранителей; других в надлежащем устройстве вели военачальники. Сиракузяне смотрели на это шествие, как на священное и богам приятное торжество свободы и законного правления, возвращающегося в город их после сорокавосьмилетнего отсутствия.
Дион, вступив в город Теменитскими воротами и звуком трубы предписав молчание, возвестил, что Дион и Мегакл, пришедшие для низложения тираннии, освобождают от тиранна сиракузян и других сицилийцев. Желая говорить гражданам сам, он шел далее через Ахрадину; между тем сиракузяне по обеим сторонам дороги ставили столы, чаши и жертвы. Когда он проходил мимо них, то они бросали ему под ноги цветы и плоды и, как бога, сопровождали его своими молениями. Под крепостью и Пентапилами[27] стояли солнечные часы, высокие и всем видимые, сооруженные Дионисием. Дион, взойдя на них, говорил речь и поощрял граждан к защите своей свободы. Граждане, ликуя, изъявляли ему свою благодарность и провозгласили Диона и брата его Мегакла полномочными полководцами. По желанию их и просьбе, граждане избрали еще двадцать правителей, из которых половину составляли люди, возвратившиеся с Дионом из изгнания. Прорицателям казалось знамением весьма счастливым то, что Дион, говоря речь, попрал ногами славу и плод расточительности тиранна; но поскольку то были солнечные часы, на которых он стоял, когда был избран в полководцы, то они страшились, чтобы дела его не приняли какого-либо быстрого переворота. Дион занял Эпиполы, освободил граждан, которые тут были задержаны, и обвел стенами крепость.
В седьмой день прибыл Дионисий в крепость, а Диону привезены были на возах оружия, оставленные у Синала. Он разделил их среди граждан. Всякий из них вооружался, кто как мог; все рвались в бой.
Дионисий послал сперва к Диону посланников лично, дабы испытать его. Дион им объявил, чтобы они обратились ко всему сиракузскому, уже свободному, народу. Посланники говорили именем тиранна речи кроткие и снисходительные; Дионисий обещал им умерить налоги и освободить их от походов, которые будут предприняты без согласия их. Сиракузяне смеялись над этими предложениями. Дион отвечал посланникам, чтобы Дионисий не вступал с ними в переговоры, если наперед не сложит своей власти; что, сложивши ее, он по связи родства будет сам ему содействовать, сколько от него зависит, во всех справедливых и рассудительных его требованиях. Дионисий, казалось, был доволен этим ответом; он опять отправил посланников с предложением, чтобы пришли к нему в замок некоторые из сиракузян, дабы переговорить с ними о пользе общей, узнать их требования и представить им свои. Посланы были к нему граждане с одобрения Диона. Из крепости распространился слух среди сиракузян, что Дионисий отказывается от тираннии, более из уважения к себе, нежели к Диону. Но это была хитрость и притворство тиранна и козни, устраиваемые против сиракузян. Он задержал немедленно в крепости присланных к нему из города граждан, а наемных воинов, напоив несмешанным вином, на рассвете дня пустил на стену, которой обвели сиракузяне крепость.
Это нападение было совершенно неожиданно; воины с великой дерзостью и шумом срывали стену и неслись на сиракузян; никто не смел остаться на месте и обороняться, исключая иностранных Дионовых воинов. Едва услышали они шум, то и спешили на помощь своим, но сами не знали, каким образом помочь, не могши ничего понять по причине криков и тревоги бегущих сиракузян, которые смешались с ними и расстраивали их ряды. Наконец, Дион, видя, что никто не слышал его голоса, решился показать им на деле то, что следовало им сделать. Он первый бросается в середину варваров; вокруг него происходит опасная и кровопролитная битва, ибо воины неприятельские знали его столь же хорошо, как и свои. Неприятели с громким криком все вдруг на него устремились. Дион по причине лет своих был уже тяжел и неспособен к такому роду сражений; однако он выдерживал нападение с силою и жаром и отражал противников; он получил удар в руку копьем; броня его едва могла выдержать стрелы и рукою наносимые удары копьем, ибо она была поражаема сквозь щит многими копьями и дротами. Оные нагнулись, и Дион упал; он был вырван у неприятелей воинами своими и назначил им в предводители Тимонида. Разъезжая по городу верхом, он удержал сиракузян от бегства, подвинул иноземных воинов, которые стерегли Ахрадину, и повел их на неприятелей. Будучи свежи и бодры, эти воины напали на неприятелей, утомленных трудами и уже отчаивающихся в успехе предприятия своего. Они надеялись первым устремлением и нападением завладеть всем городом, но вопреки ожиданиям, встречая воинов мужественных и твердых, отступали к крепости. Греки уже напирали сильнее, когда неприятели начали уклоняться. Отступление их превратилось в бегство; они заперлись в своих стенах, убив семьдесят четыре человека у Диона, а потеряв множество своих. Победа была блистательна. Сиракузяне подарили иноземному войску сто мин, а иноземное войско поднесло Диону золотой венец.
Между тем Дионисий послал вестников к Диону с письмами от его родственниц. На одном письме была следующая надпись: «Отцу от Гиппарина». Так звали сына Диона, хотя Тимей называет его Аретеем, в честь Ареты, его матери, но я думаю, что в этом должно более верить Тимониду, который был другом и товарищем Диона. Письма эти были прочтены перед сиракузянами; оные содержали просьбы и моления со стороны женщин. Сиракузяне не хотели, чтобы письмо Гиппарина к нему было распечатано при всех, однако Дион распечатал его против их желания. Оно было писано Дионисием, который хотя на словах относился к Диону, но в самом деле обращался к сиракузянам; содержание письма имело вид просьбы и оправдания, но все сочинено с намерением оклеветать Диона. Дионисий напоминал ему о ревностном содействии, оказанном им в утверждении тираннии; грозил ему поступить жестоко с любезнейшими ему особами — сестрою, сыном и женою; делал ему сильные упреки и жаловался на него. Более всего раздражали Диона даваемые ему советы: не уничтожить, но утвердить тираннию, не освобождать людей, ненавидящих его и злопамятных, но самому начальствовать и заботиться о безопасности друзей и родственников своих.
Между тем как это было читаемо, сиракузяне вместо того, чтобы удивляться, как бы должно было, твердости и великодушию Диона, который за долг и справедливость противился силе родства, возымел к нему страх и подозрение, будто бы он должен был по необходимости щадить тиранна. Итак, они обратили глаза свои на других предводителей. Более же всего привело их в движение известие, что Гераклид возвращается в Сиракузы.
Гераклид сей находился в числе изгнанников, он был искусный полководец, известный тем, что тиранны препоручали ему военачальство; но он не имел твердости в своих мыслях, был легкомыслен и менее всего способен к управлению совместными делами, сопряженными с властью и славой. Находясь в Пелопоннесе, он отделился от Диона и принял намерение напасть на тиранна с собственными силами. Он прибыл в Сиракузы на семи триерах и трех судах. Он нашел, что Дионисий заперт в крепости и что сиракузяне были в волнении. Немедленно он начал искать благосклонности народа, будучи одарен от природы некоторой приятностью в речах и способностью привлекать к себе народ, который требовал уже, чтобы ему льстили. Он мог тем легче прельстить сиракузян и склонить на свою сторону, что они не любили важности Диона, как свойства тяжелого и неприличного в гражданском управлении. Народ, управляя уже сам и сделавшись своевольным и наглым, не довольствовался приобретенными правами гражданства: он хотел, чтобы ему угождали.
Во-первых, граждане, собравшись на площади, по собственному почину избрали Гераклида начальником флота. Когда же Дион предстал и жаловался на них, говоря, что данное Гераклиду начальство есть уничтожение вверенной ему прежде власти, ибо уже он не остается полномочным полководцем, если другой будет управлять морскими силами, то сиракузяне, против желания своего, опять отняли начальство у Гераклида. Дион после того призвал Гераклида к себе в дом, выговаривал ему слегка за то, что он неприлично и вредно ссорится с ним за славу в таких обстоятельствах, когда малейшее обстоятельство может быть пагубным для общества. Потом собрал он народ, сделал Гераклида начальником морских сил и убедил граждан дать ему такую же стражу, какую имел он сам. Гераклид, хотя по наружности и на словах оказывал к Диону великое уважение, говорил о своей к нему благодарности и следовал за ним с покорностью, исполняя его приказания, но между тем тайно развращая и поощряя народ и людей, склонных к перемене, причинял беспокойство Диону, который находился в чрезвычайно сомнительном положении: предлагая о выпуске Дионисия из крепости с условием перемирия, возбуждал против себя клевету, ибо, казалось, он его щадил и старался о его спасении, продолжая осаду, дабы таким образом не причинять гражданам неудовольствие — казалось, он хотел длить войну, дабы этим средством начальствовать и держать их в повиновении.
В Сиракузах был человек по имени Сосид, известный среди граждан своею наглостью и дурными поступками и который почитал избытком свободы позволение простирать смелость до дерзости. Этот Сосид, злоумышляя против Диона, некогда в Собрании встал и бранил сиракузян за то, что они не понимали, что, освободившись от пьяного и безумного властелина, поставили над собою тиранна, бодрственного и трезвого. Таким образом, показав себя явным врагом Диону, он оставил тогда Собрание. На другой день он пустился бежать голый по городу с окровавленной головой и лицом, показывая тем, что бежит от людей, его преследующих. В сем виде прибежал он к Собранию и говорил, что иноземные воины Диона хотят его умертвить. Он показывал раны на своей голове. Многие негодовали и восставали против Диона за столь ужасный и тираннический поступок, как будто бы он убийствами и гонением хотел отнять у граждан право говорить свободно. Хотя тогдашнее Собрание было беспокойно и шумно, однако Дион предстал — и оправдался. Он доказал, что Сосид был братом одного из телохранителей Дионисия, который через него склонил Сосида к возмущению города, не имея уже другого средства ко спасению себя, кроме неверности и междоусобия граждан. Между тем врачи осматривали рану Сосида и открыли, что она причинена более поверхностным резаньем, нежели ударом, наносимым с силою: удар мечом, по причине тяжести своей, вдастся внутрь, но рана Сосида была вовсе наружная; сверх того она имела несколько начал, ибо Сосид, разрезывая сам себя, по причине боли переставал и опять начинал. Между тем некоторые из известных людей принесли в Собрание бритву; они рассказывали, что им попался навстречу окровавленный Сосид, который уверял, что бежит от иноземных воинов Диона, которые незадолго перед тем ранили его, что, дабы удостовериться, они побежали вперед, но не видели ни одного человека, а только нашли бритву под пустым камнем, откуда Сосид отошел. Дело Сосида было уже в дурном виде; к сему изобличению присоединилось свидетельство его служителей, которые уверяли, что Сосид ночью вышел один из дома с бритвой. Доносившие на Диона удалились; народ приговорил Сосида к смерти и примирился с Дионом.
Однако сиракузяне тем не менее подозревали наемных воинов особенно тогда, когда сражения с силами тиранна производились на море, ибо Филист прибыл из Япигии на помощь Дионисию со многими триерами. Сиракузяне уже думали, что в наемных сухопутных воинах не имели более нужды к продолжению войны; они думали, что и воины должны быть в зависимости от них, как от мореплавателей, приобретающих могущество кораблями. Они еще более вознеслись полученным на море успехом, победив Филиста, с которым поступили с жестокостью и варварством. Эфор говорит, что Филист умертвил сам себя, когда корабль его был пойман; Тимонид, который вместе с Дионом с самого начала принимал участие в действиях, уверяет в письме своем к философу Спевсиппу, что Филист был пойман живым, ибо триера его была выброшена на берег. Сиракузяне сняли с него броню, обнажили его тело и ругались над ним, несмотря на его старость, потом отрубили ему голову и предали его тело малым детям с приказанием тащить его через Ахрадину и бросить в каменоломню. Тимей, представляя поругание в большем виде, говорит, что малые дети тащили по городу мертвое тело Филиста, взяв его за хромую ногу, между тем как сиракузяне смеялись, видя влекомым за ногу того, который сказал некогда старшему Дионисию, что он должен бежать тираннии, не сидя на быстром коне, но будучи влеком за ногу. Впрочем, Филист говорил эти слова Дионисию, как сказанные другим, а не как свои собственные.
Впрочем, Тимей, хоть и имея справедливый предлог к порицанию Филиста за верность его и усердие к тираннской власти, но не перестает ругать и поносить его. Может быть, позволительно тем, кто был оскорблен Филистом при его жизни, простирать ярость свою и до бесчувственного его тела; позднейшие же писатели, которые не были им оскорблены, но пользуются его сочинениями, обязаны из уважения к славе его не упрекать ему с поруганием и посрамлением теми бедствиями, которым превратность счастья может подвергнуть и самого добродетельного человека. Эфор также поступает неблагоразумно, превознося похвалами Филиста, который, несмотря на великое искусство облекать в благовидные причины и оправдывать несправедливые поступки и дурные свойства и находить красивые выражения и обороты, не может при всех своих стараниях освободить сам себя от обвинения в том, что он был человек самый преданный тираннам и что он оказывает чрезвычайное уважение и удивление к неге, силе, богатству и бракосочетаниям тираннов. Тот, конечно, поступает весьма разумно, кто не хвалит дел Филиста и не ругается над его участью.
По смерти Филиста Дионисий предложил Диону сдать ему крепость, оружие и наемное войско с полным, на пять месяцев, жалованьем, но с условием, чтобы ему было позволено ехать в Италию, дабы там иметь пребывание, обладая так называемым Гиатом, сиракузской землей, обширной и плодоносной, которая простиралась от моря во внутренность земли. Дион не принял этого предложения; он велел Дионисию обратиться к сиракузянам, но те, надеясь поймать живым Дионисия, прогнали его посланников. Дионисий после того предал крепость управлению Аполлократа, старшего сына своего, а сам, пользуясь попутным ветром, положил на суда все то, что для него было дороже и любезнее, и отплыл так, что Гераклид, начальник кораблей, не мог того заметить. Сиракузяне поносили Гераклида и кричали против него. Тогда Гераклид подучил Гиппона, одного из демагогов, предложить народу разделение полей под тем предлогом, что основание свободы есть равенство, а рабства — бедность и неимение собственности. Гераклид, поддерживая Гиппона и возмущая народ против Диона, который противился сему предложению, убедил сиракузян утвердить предложение Гиппона, отнять у иноземного войска жалованье и избрать других полководцев, дабы освободиться от суровости Диона. Подобно больным после долговременной болезни — сиракузяне после долговременного тираннства, так сказать, желая подняться на ноги тотчас и быть управляемы, как народ всегда независимый, сами расстраивали свои дела и ненавидели Диона, который, подобно врачу, хотел держать их на строгой и благоразумной диете.
Они обрались для избирания новых начальников в самой средине лета, но страшные громы и неблагоприятные предзнаменования, продолжавшиеся пятнадцать дней сряду, удерживали от того народ, объятый суеверным страхом. Наконец демагоги, выждав постоянного ведра, приступили уже к сему делу; но в то же время один бык, запряженный в телегу, впрочем, привыкший видеть многочисленный народ, озлобясь, не известно от чего, на погонщика, вырвался из-под ярма и устремился к театру. Он заставил народ встать и рассеяться без всякого порядка, потом пустился бежать и прыгать по той части города, которая впоследствии была занята неприятелем, и произвел всюду тревогу. Несмотря на все это, сиракузяне избрали двадцать пять военачальников, в числе которых был и Гераклид. Они подсылали тайно людей к иноземным воинам Диона, старались отделить их от него и привязать к себе, обещая сделать их участниками гражданства. Но сии воины, исполненные верности и усердия к нему, отвергли предложения сиракузян; взяли Диона и, оградив его своими оружиями, вывели из города. Они никого не обижали, но упрекали неблагодарностью и вероломством тех, кто им попадался навстречу. Сиракузяне, презирая их и за малое их число и за то, что воины не сделали на них нападение прежде, будучи притом многократно многочисленнее, устремились на них, надеясь одержать над ними верх в самом городе и всех их умертвить.
Дион, дойдя до необходимости либо сразиться с гражданами, либо умереть с иноземными воинами, умолял сиракузян, простирал к ним руки, показывал им на крепость, наполненную выказывающимися из-за стен неприятелями, которые смотрели на происходящее. Но наконец видя, что не мог укротить граждан и что слова демагогов, подобно ветру на открытом море, управляли городом, он велел воинам удержаться от нападения, но обратиться на них с криком и стуком оружия. Никто из сиракузян не остался на месте, они предались бегству по улицам, хотя никто не преследовал их. Дион немедленно поворотил своих воинов и вел их в Леонтины. Сиракузские правители, сделавшись посмешищем в глазах женщин и желая загладить свой стыд, опять вооружили граждан и погнались за Дионом. Они застали его при переправе через реку и, приблизившись к нему, начали стычку; однако видя, что Дион не терпел уже их поступков с прежней кротостью и отцовским снисхождением, но в гневе своем обращал на них иноземное войско и выстраивал его, они отступили к городу, предавшись к бегству еще постыднейшему. Из них пало немного.
Леонтинцы приняли Диона с честью; воинов его привязали к себе жалованьем и приобщением их к гражданству своему. Они отправили к сиракузянам посольство и требовали, чтобы этим воинам оказано было справедливое удовлетворение. Сиракузяне послали в Леонтины посланников для обвинения Диона. В Леонтинах собрались все союзники и разбирали сие дело; сиракузяне признаны виновными, но они не исполнили приговора союзников; они уже были избалованы и гордились тем, что никому не повиновались, но имели полководцев, которые раболепствовали им и боялись их.
Между тем в Сиракузы прибыли посланные от Дионисия триеры под начальством неаполитанца Нипсия; они везли осажденным хлеб и деньги. Дано было сражение на море; сиракузяне одержали победу и отняли четыре корабля у неприятелей. Исполняясь высокомерия, они в радости своей предались питью и неистовым забавам и по причине безначалия забыли все полезные меры; думая, что обладают уже крепостью, они лишились и города. Нипсий заметил, что все жители обуяны безумием, что до глубокой ночи предавались пьянству и занимались игрою на флейтах; что полководцы сами участвовали в сих празднествах и не смели употребить принуждения против людей пьянствующих, он воспользовался временем лучшим образом и сделал к стене приступ. Он завладел стеною, разрушил ее и впустил в город варваров, приказав им поступить с теми, кто попадется, как они хотят и как могут. Вскоре сиракузяне почувствовали беду; будучи в смятении и изумлении, они поднимались навстречу врагу медленно и с трудом. Они терпели все ужасы, каким подвергается город, побежденный неприятелем: мужчин умерщвляли, детей и женщин, издававших жалобные вопли, увлекали в крепость; стены разрушали. Полководцы были в отчаянии; они не могли использавать граждан против неприятелей, которые во всех частях города были перемешаны с ними.
Таково было положение города; опасность грозила уже и Ахрадине. Вся надежда жителей опиралась на одного человека; все о нем думали; никто не смел назвать; они стыдились своего безрассудства и неблагодарности к Диону. Наконец необходимость превозмогла; союзники и всадники одним голосом вскрикнули: призвать Диона и вызвать пелопоннесцев из Леонтин. Как скоро они осмелились сие произнести, то сиракузяне издавали восклицание, проливали радостные слезы, они молились богам, чтобы Дион явился, желали его лицезрения, вспоминали о мужестве и решимости его в опасных случаях; говорили, как сам был неустрашим, как другим придавал бодрости и заставлял их без страха вступать в бой с неприятелями. Они послали к нему немедленно из числа союзников Архонида и Телесида, из числа конных — Гелланика и еще четверых. Они пробежали дорогу верхом, скача во весь опор, и прибыли в Леонтины уже около вечера. Соскочив с лошадей, они пали к ногам Диона в слезах и рассказали ему несчастье, постигшее сиракузян. Между тем стекались к нему жители Леонтин и пелопоннесские воины, подозревая по поспешности и по просьбам гонцов, что в Сиракузах случилось что-нибудь новое. Дион тотчас привел их в Собрание; все собирались с великим усердием. Тогда Архонид и Гелланик предстали, возвестили в коротких словах великость своих бедствий и просили иноземных воинов защитить сиракузян, забыть зло, от них претерпленное, ибо они наказаны более того, что желали даже те, кто был оскорблен.
Они перестали говорить, и все Собрание пребывало в молчании. Дион встал и начал говорить; но слова его прерываемы были обильными слезами его. Иностранные воины, принимая участие в его печали, ободряли его и просили не унывать. Дион, придя несколько в себя, говорил им следующее: «Пелопоннесские воины и вы, союзники! Я собрал вас сюда, дабы посоветоваться с вами о вас самих, ибо мне неприлично рассуждать долее о себе самом в то время, когда Сиракузы погибают. Если я не буду в состоянии спасти их, то я пойду и погребу себя среди пожара и разрушения отечества моего. Но вы, если еще желаете ныне помочь нам, безрассуднейшим и несчастнейшим, то восстановите упадший город Сиракузы; он ваше творение! А если по справедливому неудовольствию на сиракузян вы предаете их участи своей, то молю богов, да получите достойное воздаяние за прежнее мужество ваше и усердие ко мне! Воспоминайте, однако, что Дион тогда не оставил вас, когда вы были оскорблены, и ныне не оставляет своих граждан в несчастном их положении». Он продолжал еще говорить, как воины поднялись с восклицанием и просили, чтобы он повел их поспешно в Сиракузы. Посланники сиракузские обняли и целовали его, моля богов да изольют на Диона и на воинов его всякое благополучие. Как скоро все успокоились, то Дион дал приказание приготовиться немедленно к походу и, отужинав, собраться на том же месте с оружием: он решился идти ночью на помощь к сиракузянам.
Между тем в Сиракузах Дионисиевы военачальники, в продолжение дня причинивши городу великое зло, с наступлением ночи удалились в крепость, потеряв немного людей. По этой причине сиракузские демагоги, ободрившись и надеясь, что неприятели после того, что над ним совершили, останутся в покое, советовали вновь гражданам отказать Диону; если он придет с иноземными воинами, то не принимать его; не уступать иностранцам, как лучшим себя, чести своей, но спасать город и свободу самим. Итак, сиракузяне опять послали к Диону. Полководцы запрещали ему продолжать свой путь; всадники и известнейшие граждане побуждали его идти поспешнее. Эти вести заставили Диона приближаться к городу медленно и спокойно.
С наступлением ночи неприятели Диона заняли ворота, дабы запретить ему войти в город. Но Нипсий выпустил опять из крепости наемных воинов, которые уже были многочисленнее и одушевлены большей бодростью; он срыл остальную часть стены, пробежал город и грабил его; уже воины Дионисия убивали не только мужчин, но женщин и детей; они занимались мало грабежом, а более обратились к убийству, ибо Дионисий, потеряв всю надежду и крайне возненавидя сиракузян, хотел некоторым образом погрести под развалинами города упадающее свое могущество. Для предупреждения помощи, оказываемой городу Дионом, они употребили самое быстрое и деятельное к разрушению и погибели средство — огонь. В ближайшие места они подкладывали факелы и свечи; в дальние пускали из луков каленые стрелы. Из сиракузян одни бегали и были уловляемы и умерщвляемы на улицах; другие, входя в домы, были вскоре понуждаемы выходить из них по причине огня, ибо многие дома горели и валились на тех, кто бегал туда и сюда.
Это несчастье заставило всех согласиться и отворить ворота Диону. Получив прежде известие, уже неприятели заперлись в крепости, Дион продолжал свой путь медленно. Солнце было уже высоко, как попались ему навстречу всадники, которые объявили ему о вторичном взятии города; за ними предстали некоторые из его противников, которые просили его спешить. При усилившихся бедствиях города Гераклид сам послал к нему своего брата, потом Феодора, дядю своего, с прошением, чтобы он помог городу, что никто уже не сопротивляется неприятелям, что он сам ранен, и город находится в опасности вскоре быть разрушенным и сожженным.
Дион находился в шестидесяти стадиях от городских ворот, когда получил эти известия. Он объявил воинам об опасности, которая грозила Сиракузам, велел им ускорить своим походом и уже вел их не шагом, но бегом, между тем как вестники один за другим приходили к нему и просили поспешать. Пользуясь чрезвычайным усердием и быстротой войска, Дион вступил в так называемый Гекатомпед. Сперва пустил на неприятелей легкое войско, дабы сиракузяне, видя их, ободрились, а сам устраивал пехоту и тех граждан, которые к нему стекались, составлял из них прямоугольники и назначал им предводителей, дабы, нападая с разных сторон в одно время, навести тем больший ужас.
Устроивши войско, он принес богам моления и повел его через город на неприятелей. Сиракузяне шумели, радовались, издавали радостные восклицания, смешанные с молениями богам; Диона называли спасителем и богом, а воинов его братьями и согражданами. В таких обстоятельствах не было ни одного человека, столь любящего себя и жизнь свою, который бы не показывал, что он более беспокоился об одном Дионе, нежели обо всех других, ибо Дион первый ввергался в опасности сквозь огонь и кровь, по телам мертвым, лежащим на площади. Неприятели были страшны и в крайнем ожесточении; они выстроились близ ограды, к которой трудно было приблизиться. Более всего приводил в смятение воинов Диона и затруднял шествие их огонь, распространившийся в домах и освещавший их со всех сторон. Они ступали на дымящиеся развалины, проходили с опасностью жизни под падающими великими обломками зданий и шли вперед сквозь дым, смешанный с густой пылью, и между тем старались быть всегда вместе и не разрывать строя. Наконец, они сошлись с неприятелем; теснота и неровность места принудили их сражаться малым числом. Крик и усердие сиракузян укрепляли их; они вытеснили Нипсия; большая часть воинов его спаслась бегством в крепость, который был не в дальнем оттуда расстоянии; оставшиеся вне крепости и рассеявшиеся были преследуемы и уловляемы воинами Диона. Положение города не позволяло тогда гражданам радоваться победе, предаваться радости и изъявлять Диону благодарность, приличную такому подвигу; они обратились к домам своим и в продолжение целой ночи с трудом успели потушить пожар.
С наступлением дня никто из демагогов не остался в городе; они произнесли сами себе приговор и убежали. Гераклид и Феодот пришли к Диону и предали ему себя; они признавали себя виновными и просили Диона, чтобы он с ними поступил великодушнее, нежели как они с ним поступили; говорили, что Диону как человеку, украшенному всеми добродетелями в высочайшей степени, прилично было показать себя обладателем своего гнева пред теми, кто явил себя против него неблагодарными, и кто ныне, признавая себя побежденным его добродетелью, уступает ему то, что прежде оспаривали. Таковы были речи Гераклида. Друзья Диона советовали ему не щадить сих злых и завистливых людей, но выдать Гераклида воинам и изгнать из города обольстителей народа — заразу, столь же пагубную, как и самая тиранния. Дион старался успокоить их и говорил им, что другие полководцы более всего упражняются в оружиях и войне; но что касается до него, то он в Академии учился долгое время обуздывать свой гнев, укрощать зависть и упорство; что свойства эти обнаруживаются благосклонностью не к одним друзьям своим и добрым людям, а тогда, когда кто, будучи обижен, забывает оскорбления и поступает милостиво с теми, кто перед ним проступился; что он желает доказать, что превосходит Гераклида не столько могуществом и благоразумием, сколько добротою и справедливостью, ибо в этом состоит истинное превосходство, что хотя бы никто из людей не оспаривал славы военных подвигов, однако счастье всегда их себе присваивает; что если Гераклид неверен и злобен по зависти к нему, то и он не должен равномерно из гнева помрачать свою добродетель, ибо хотя мщение признано законами справедливее обиды, прежде нанесенной, однако по природе и то и другое есть произведение слабости; что сколь ни жестока и упряма злоба, однако свирепость ее простирается не до того, чтобы человек не переменился, побежденный оказанными ему многократно благодеяниями.
Основываясь на этих рассуждениях, Дион простил Гераклида. Потом, занявшись восстановлением укрепления, велел каждому сиракузянину срубить и принести по одной свае. Ночью между тем, как сиракузяне отдыхали, он привел своих воинов и заставил их окружить крепость палисадом. Как граждане, так и неприятели днем приведены были в удивление красотою и скоростью, с которой укрепление было воздвигнуто. Дион похоронил убитых сиракузян и выкупил тех, кто был взят в плен, которых было не менее двух тысяч. Он созвал народ. Гераклид предстал и предложил избрать Диона полководцем с полной властью над сухопутными и морскими силами. Лучшие граждане приняли с удовольствием это предложение и хотели избрать его; но морской и ремесленный народ зашумел, досадуя, что Гераклид теряет начальство над морскими силами; они думали, что, хотя Гераклид не стоил никакого уважения, однако он был благосклоннее к народу и покорнее Диона. Дион исполнил их желание: он возвратил Гераклиду начальство над морскими силами; но противился желанию их о раздаче домов и земель поровну, и, уничтожив прежде принятые о том постановления, он тем опечалил народ. Итак, Гераклид, воспользовавшись опять этим обстоятельством, старался привязать к себе отплывших с ним воинов и мореходов во время пребывания своего в Мессене и побуждал их против Диона, который будто бы хотел присвоить себе верховную власть. Между тем посредством спартанца Фарака он заключил тайно договор с Дионисием. Но первейшие сиракузяне начали это подозревать; в стане господствовал мятеж, следствием которого в Сиракузах был недостаток в съестных припасах. Дион уже находился в недоумении; самые его приятели укоряли его за то, что он возвысил к своей гибели Гераклида, человека дурных свойств, сварливого и испорченного завистью.
Когда Фарак остановился близ Неаполя, города акрагантской области, то Дион вывел сиракузян, но хотел дать ему сражение в другое время. Гераклид и его моряки кричали, что Дион не хочет решить войны сражением, но имеет намерение ее длить, дабы всегда начальствовать. Дион был принужден дать сражение и потерял его. Поражение не было важно; сами воины были тому виною, придя в расстройство от несогласия и раздора своего. Дион готовился вновь к сражению, приводил войско в порядок, побуждая его к битве. При наступлении ночи он получил известие, что Гераклид поднялся с якоря всем флотом и отплыл к Сиракузам с намерением завладеть этим городом, а ему и войску запереть ворота. Дион взял немедленно сильнейших и усерднейших воинов, ночью поскакал к городу и в третий час дня был уже у ворот его, пробежав семьсот стадиев. Гераклид, видя, что при всех своих усилиях опоздал, отплыл назад и блуждал без цели. Он встретил спартанца Гесила, который сказал ему, что он, как некогда Гилипп, отправлен из Спарты, дабы быть вождем сицилийцев. Гераклид принял его охотно, привязался к нему, как к орудию, служащему для избавления себя от Диона, и представил его союзникам. Он послал вестника в Сиракузы и требовал, чтобы граждане приняли спартанского предводителя. Дион отвечал, что у сиракузян довольно предводителей; что, впрочем, если обстоятельства требуют непременно спартанца, то он и сам спартанец, получив право спартанского гражданина. После того Гесил отказался от предводительства, а отправясь к Диону, примирил с ним Гераклида, который обязался самыми страшными клятвами сохранить верность Диону. Гесил также поклялся отомстить за Диона и наказать Гераклида, если он будет злоумышлять против него.
В то же время сиракузяне распустили морскую силу — ибо в ней не было уже нужды; при том содержание ее стоило много, а сверх того она подавала повод к раздору между начальниками. Осада крепости продолжалась после того, как укрепление было воздвигнуто. Никто не помогал осажденным; хлеба у них не было более; наемное войско было непокорно. Сын Дионисия, не имея более надежды держаться в крепости, заключил перемирие с Дионом, предал ему оный с оружием и другими приготовлениями и, снарядив пять триер, взял свою мать и сестер и отправился к отцу своему. Дион выпроводил его в безопасности. Ни один из жителей сиракузских не утерпел, чтобы не быть зрителем его отплытия; все они кричали и жалели, что и отсутствующие не видели того дня и солнца, освещающего свободные Сиракузы. Если и доныне бегство Дионисия почитается величайшим и славнейшим примером превратности рока, то какова долженствовала быть тогдашняя радость сиракузян, и сколько могли гордиться те, кто с малыми пособиями низвергнул самое страшное из бывших когда-либо владений.
По отплытии Аполлократа Дион шел в крепость. Женщины не дождались, чтобы он вступил в оный; они выбежали за ворота крепости. Аристомаха вела сына Диона; Арета в слезах следовала за нею, не зная, как ей приветствовать и принять Диона, будучи в замужестве за другим. Дион обнял сперва сестру, потом сына. Аристомаха, подводя к нему Арету, сказала: «Дион! Мы были несчастны после твоего изгнания. Ты возвратился с победою и рассеял скорби всех нас, кроме ее одной. Я, несчастная, видела ее при жизни твоей принужденною быть женой другого. Теперь, когда судьба соделала тебя нашим властелином, то каких ты мыслей тогдашней необходимости? Должна ли она приветствовать тебя как дядю или как мужа?» Так говорила Аристомаха; Дион заплакал и обнял жену свою с нежностью. Он предал Арете сына и велел идти ей в дом его, в котором он сам имел пребывание после того, как предал крепость сиракузянам.
Достигнув цели своего намерения, он не прежде насладился настоящим благополучием, как оказавши друзьям благодарность и раздав союзникам подарки, а в особенности знакомым своим, как в Афинах, так и в войске, некоторые почести и награды; он превзошел своим великодушием силы свои. Между тем сам вел жизнь простую и воздержную, довольствуясь тем, что попало. Не только Сицилия и Карфаген ему удивлялись, но вся Греция обращала взоры на него в таком его благополучии. Хотя его современники никого не почитали столь великим, хотя никакого полководца мужество и счастье не являлись в таком блеске, однако Дион показывал такую кроткую умеренность в одежде, в прислугах, в столе, как будто бы он обедал всегда в Академии с Платоном, а не проводил времени среди иноземных воинов, которым ежедневные наслаждения и пресыщение служат утешением после трудов и претерпленных опасностей. Платон писал ему, что все люди во вселенной обращают взоры на одно место, но Дион, по-видимому, обращал взоры на одно предместье одного города — на Академию; он знал, что тамошние зрители и судьи не удивляются никакому подвигу, никакому смелому предприятию, никакой победе, но взирали только на то, пользуется ли он с благополучием и мудростью счастьем своим, ведет ли он себя умеренно и кротко среди дел великих. Впрочем, Дион нимало не старался уменьшить и смягчить свою важность в обхождении и непреклонную суровость к народу, хотя обстоятельства требовали, чтобы он был приятного обращения, и Платон, как я уже заметил, порицал его и писал ему, что своенравие есть спутница уединения. Но, по-видимому, Дион от природы был неспособен к приятности и угодливости и при том старался отвлечь сиракузян от крайнего своевольства и неги, к коим они привыкли.
Между тем Гераклид опять начал строить козни против него. Когда звали его в Совет, то он отказался идти туда под тем предлогом, что, как честный человек, он будет присутствовать в Собрании других граждан[28]. Потом обвинял Диона в том, что он не срыл крепости и не позволил народу сломать гробницу Дионисия и выбросить его прах, как народ того хотел; что он вызывает из Коринфа советников и правителей, не почитая граждан к тому способными. В самом деле Дион призывал коринфян, надеясь по прибытии их тем удобнее установить тот образ правления, о котором помышлял. Он имел намерение ограничить совершенную демократию, которая, по словам Платона, не есть правление, но торжище всех родов правления; составить и устроить правление по образу лаконскому и критскому, смешенное из народного правления и царской власти, в котором бы аристократия имела над всем надзор и управляла важнейшими делами. Он знал, что коринфское правление клонилось более к олигархии и что в немногих общественных делах требовали мнения народа. Будучи уверен, что Гераклид наиболее тому воспротивится, будучи человек беспокойный, переменчивый и мятежный, он побудил к умерщвлению его тех самых людей, которых прежде от того удерживал и которые того хотели. Они пришли в дом Гераклида и умертвили его. Смерть его причинила сиракузянам великое неудовольствие. Дион, сделав ему великолепные похороны, провожал мертвого с войском. Он говорил о том сиракузянам, и они уверились наконец, что город их не перестал бы никогда быть в беспокойстве, пока Гераклид и Дион вместе занимались общественными делами.
При Дионе находился афинянин по имени Каллипп. Приятель его Платон говорит, что Дион познакомился с ним не по склонности к философии, но по мистагогиям и повседневному общению. Он провожал Диона в поход и был им уважаем; вместе с Дионом вступил он в Сиракузы прежде других его приятелей, с венком на голове. В военных действиях был он славен и знаменит. Видя, что лучшие друзья Диона погибли на войне и что по смерти Гераклида народ сиракузский оставался без предводителя, а воины Диона обращали внимание более всех на него, Каллипп решился на самое гнусное дело в полной надежде, что в награду за убийство друга своего достанется ему Сицилия. Некоторые уверяют, что он получил наперед от неприятелей двадцать талантов, которыми подкупил и испортил некоторых из иностранных воинов, употребив к тому самое коварное и злобное средство. Он доносил Диону речи воинов на его счет, действительно воинами произнесенные либо им самим выдуманные, и получил такую власть по причине доверия к нему Диона, что по приказанию его он говорил тайно с кем хотел с открытостью все то, что он думал о Дионе, дабы таким образом открыть тех, кто был к Диону неблагорасположен. Следствием этого ухищрения было то, что Каллипп вскоре отыскал и собрал всех злонамеренных и дурных людей. Если же кто не принимал его речей и объявлял о том Диону, то тот советовал ему не тревожиться и не негодовать, ибо Каллипп поступает так, как ему приказано.
Между тем, как заговор созрел, Дион увидел страшный и чудовищный призрак. Он сидел под вечер в одной галерее своего дома один, погруженный в задумчивость. Вдруг послышался ему шум; он оглянулся в обе стороны галереи — было еще светло — и увидел женщину высокую, одеждой и лицом нимало не отличавшуюся от представляемых на театре Эринний; она держала метлу и мела дом. Дион, ужаснувшись, оробел, призвал своих друзей и рассказал им виденное. Он просил их оставаться при нем и спать вместе с ним, будучи в совершенном исступлении и боясь, чтобы чудовище вновь не явилось очам его, когда бы он остался один. Но этого более не случилось. По прошествии немногих дней сын его, который выходил уже из детского врозраста, с печали и досады, началом которых была какая-то ребяческая шутка, бросился с кровли и умертвил себя[29].
В сем положении Диона Каллипп еще более приступал к совершению злодеяния; он рассеял слух среди сиракузян, что Дион, оставшись бездетным, решился призвать Аполлократа, сына Дионисия, и сделать его своим наследником, ибо он был племянником жены и внуком сестры его. Уже Дион и женщины начали подозревать Каллиппа; доносы доходили к ним со всех сторон; но Дион, по-видимому, раскаявшись в поступке своем с Гераклидом и почитая его убиение некоторым пятном жизни и деяний своих, досадуя всегда и скучая, много раз говаривал, что он готов умереть и что предает себя умертвить тому, кто только хочет, если уже надлежит ему жить и остерегаться не только своих врагов, но и своих друзей. Каллипп, видя, что женщины делали тщательные разыскания по этому делу, устрашился и пришел к ним со слезами, опровергая доносы, против него учиненные, и обещал дать им такое ручательство, какое они хотят. Они требовали, чтобы он дал им великую клятву. Она состоит в следующем: тот, кто клянется приходить в храм богинь Фесмофор и по принесении некоторых жертв надевает на себя порфиру богини, берет зажженный факел и произносит клятву. Каллипп совершил эти обряды; он произнес клятву, но до того над богами смеялся, что, дождавшись праздника Коры, той самой богини, которой он клялся, совершил убийство. Он не уважил, может быть, дня богини потому, что нечестие против нее было бы всегда неизбежно, хотя бы сей мистагог и в другое время умертвил ее миста.
Участниками в заговоре были многие. Дион сидел вместе с друзьями своими в горнице, где была ложа для сидения. Из заговорщиков одни окружили снаружи дом, другие стали у дверей дома и окошек дома. Закинфийцы, которым надлежало нанести удар, вступили к Диону в хитонах без мечей.
В то же время бывшие вне заперли и стерегли двери; другие бросились на Диона, старались его задушить, но, не имея в том успеха, они просили меч. Никто не смел открыть дверей, ибо внутри при Дионе было много людей; но каждый думал, что предав его, будет в состоянии спасти себя — и потому не смели ему помочь. Произошла некоторая медленность — между тем сиракузянин Ликон подал в окошко одному закинфийцу меч, и этим мечом умертвили Диона[30], который долго был в руках их и трепетал, подобно жертве, назначенной к закланию.
Немедленно после того бросили в темницу сестру его и супругу, которая была беременна. Арета в темнице с великим трудом разрешилась от бремени мальчиком, которого сии женщины решились вскормить, убедив к тому тюремщиков, что оказалось нетрудным, так как дела Каллиппа уже находились в сомнительном положении.
Каллипп сначала, умертвив Диона, был силен и обладал Сиракузами; он писал о том в Афины, город, которого после богов ему надлежало более всех бояться и уважать, осквернивши себя таким злодеянием. Но, по-видимому, справедливо сказано, что город сей производит мужей превосходнейших по своей добродетели и самых дурных по своим порокам — подобно земле Аттики, которая производит и лучший мед и самую ядовитую цикуту. Каллипп недолго заставил жаловаться на судьбу и на богов за то, что они оставляли без наказания человека, который своим беззаконным поступком приобрел себе такую силу и власть. Скоро получил он достойное наказание. Он хотел взять Катану, но в то время лишился и Сиракуз. При этом случае, говорят, он сказал: «Я потерял город и приобрел терку»[31]. Он учинил нападение на мессенцев и потерял большую часть воинов, в числе которых были и те, кто умертвил Диона. Ни один город в Сицилии не принимал его к себе, все его ненавидели и отвергали. Наконец он занял Регий. Он находился в дурном положении, с трудом содержал наемное войско и наконец был убит Лептином и Полисперхонтом, по случайности — тем самым мечом, которым, говорят, поражен был Дион. Меч сей узнали по величине. Он был короток, подобно лакедемонскому, но сделан весьма искусно и красиво. Такое-то Каллипп получил возмездие за свое злодейство.
Что касается до Аристомахи и Ареты, то они были выпущены из темницы. Сиракузянин Гикет, который был один из приятелей Диона, принял их к себе и оказывал им приличное уважение; но убежденный словами неприятелей Диона, приготовил корабль под тем предлогом, что намерен отправить их в Пелопоннес, и на пути велел их умертвить и бросить в море. Иные говорят, что они потоплены живые, а вместе с ними и дитя Ареты. Гикет также получил достойное наказание за свои преступления: он был пойман и умерщвлен Тимолеонтом. Сиракузяне умертвили и двух дочерей его, мстя за Диона, как сказано подробнее в жизнеописании Тимолеонта.
- ↑ …ибо Главк… — Главк — царь ликийцев в Малой Азии, союзник троянцев, внук Беллерофонта. Убит Аяксом в битве за тело Патрокла. См. «Илиада», VI, 119—234.
- ↑ Дионисий Старший, достигнув верховной власти… женился вскоре после того на дочери Гермократа… — Дионисий Старший (ок. 432—367 до Р. Х.) — тиранн Сиракуз с 406 года, сын незнатного сиракузского гражданина; пользуясь внутренними беспокойствами и войной с карфагенянами, достиг верховной власти. Гермократ — вождь аристократической партии в Сиракузах, в 412 году до Р. Х. начальствовал над флотом, посланным на помощь лакедемонянам; убит в 408 году.
- ↑ …соединился браком с двумя женщинами. Одна была локрийка… — Локры — город в Нижней Италии. Брак Дионисия последовал в 3 году 95 олимпиады, за 398 лет до Р. Х.
- ↑ …чтобы всякий попавшийся к ним в руки афинянин был продаваем на Эгине. — Диодор пишет, что Дионисий сам продавал Платона на площади и что философы выкупили его за 20 мин. Впрочем, Платон не упоминает в своих письмах об этой продаже.
- ↑ …Гелон сделался действительно смехом Сицилии. — Гелон — тиранн Сиракуз, распространил свое господство на всю Сицилию. Умер в 3 году 75 олимпиады, за 478 до Р. Х. Он управлял 17 лет и удостоился по смерти почестей, воздаваемые героям. Ge^s по-гречески «смех».
- ↑ …соединив сон со смертью. — Дионисий Старший умер после 38-летнего управления во 2 году 103 олимпиады, за 367 лет до Р. Х. Узнав, что трагедия его в Афинах получила награду, он так обрадовался, что учредил пиршество и пил так много, что у него случился сильный жар.
- ↑ …адамантовые цепи… — Адамант — в греческой мифологии созданный Геей металл, железнее железа и тверже алмаза. Циклопы, дети Геи, выковали адамантовые цепи, но были сами в них закованы Кроном, который устрашился их силы, и сброшены в Тартар.
- ↑ …вызвать из ссылки Филиста… — Филист (433—356 до Р. Х.) — греческий историк, советник Дионисия Младшего. Сочинил «Историю Сицилии», «Историю Египта» и «Историю Дионисия Старшего». Его сочинения не дошли до нас. Цицерон называл его вторым Фукидидом.
- ↑ …и высадить на берег Италии. — Это случилось в 3 году 105 олимпиады, за 358 лет до Р. Х.
- ↑ …из-за женщин. — Имеются в виду сестра Диона Аристомаха и его супруга Арета.
- ↑ …подарил Спевсиппу. — Спевсипп — сын Потоны, сестры Платона.
- ↑ …Тимон в «Силлах»… — Тимон из Флиунта (ум. 230 до Р. Х.) — греческий философ, оратор, ученик Пиррона. «Силлы» — род сатирического стихотворения, в котором осмеивались знаменитые мужи. Тимон в трех книгах «Силл» осмеивал философов-догматиков.
- ↑ …убедил Архита… — Архит Тарентский (ок. 428—365 до Р. Х.) — греческий математик и астроном, государственный деятель и полководец. Последователь пифагорейской школы.
- ↑ Да гибельно еще измерит он Харибду. – См. «Одиссея», XII, 428. Этот стих Платон применяет сам к себе.
- ↑ Аристипп из Кирены… — Аристипп из Кирены (435—360 до Р. Х.) — греческий философ, ученик Сократа, основатель киренайской (гедонической) школы. Долго жил при дворе Дионисия и имел большой успех, обладая умением приспосабливаться к обстоятельствам. По этой причине Диоген Синопский называл его «царской собакой».
- ↑ …Геликон Кизикский… — Геликон Кизикский, известен и как Евдокс Книдский (400—356 до Р. Х.) — греческий математик и астроном.
- ↑ …частью по причине своей старости… — Платону было тогда семьдесят лет от роду.
- ↑ …то они на все согласились. — Дион предпринял поход в 4 году 105 олимпиады, за 357 лет до Р. Х.
- ↑ …при Япигии… — Япигия — древнее название итальянской провинции Апулия, южной части Апеннинского полуострова.
- ↑ …при появлении Арктура… — Арктур — звезда в созвездии Волопаса, восход которой приходится на конец августа.
- ↑ …при так называемых Головах Большого Сирта. — Большой и Малый Сирты — небольшие заливы на северном берегу Африки, с многочисленными мелями и подводными камнями.
- ↑ …к Миное… — Миноя — город на южном берегу Сицилии, к западу от Агригента.
- ↑ …близ Экнома… — Экном — крепость на горе к востоку от Агригента, на реке Гимера.
- ↑ …в Кавлонию… — Кавлония — город на южном берегу Италии в области Бруттия.
- ↑ …присоединились камаринцы. — Камарина — большой город на южном берегу Сицилии к востоку от Гелы.
- ↑ …кампанские воины… — Кампанцы — италийский народ, служивший в наемной армии сицилийских тираннов.
- ↑ …и Пентапилами… — Пентапилы, или Пятивратие, — великолепное сооружение с пятью проемами, служившее входом в город.
- ↑ …как честный человек, он будет присутствовать в Собрании других граждан. — Таким образом Гераклид дал знать, что не является приверженцем аристократии, и тем самым распалил ненависть сиракузского народа к Диону.
- ↑ …сын его… бросился с кровли и умертвил себя. — Сын Диона, Гиппарин, был развращен Дионисием и предался неге и роскоши. Дион хотел его исправить, но молодому человеку была столь несносна строгая и воздержанная жизнь, что он умертвил себя.
- ↑ …умертвили Диона… — Дион умер на 55 году своей жизни, через 4 года по возвращении.
- ↑ «Я потерял город и приобрел терку». — «Терка» по-гречески — «катана».
