Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Демосфен и Цицерон/Демосфен

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Демосфен
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис

Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Демосфен

Сочинивший похвальные стихи Алкивиаду по случаю победы, одержанной в Олимпийском конном ристании, — Еврипид ли это, как господствующее мнение полагает, или другой кто; говорит, что счастливому человеку надлежит, во-первых, «иметь отечество славное». Но по моему мнению, Сосий Сенецион, человеку, желающему насладиться истинным счастьем, большая часть которого зависит от его характера и расположения духа, столько же безразлично происходить от бесславного и неизвестного отечества, как если бы родиться от безобразной и малорослой матери. Было бы смешно полагать, что Иулида, малая часть небольшого острова Кеоса, и остров Эгина, который один афинянин советовал стереть как гной с глаз Пирея^[1], могут дать хороших актеров и стихотворцев, но не в состоянии произвести когда-либо мужа, справедливо довольствующегося малым, разумного и великодушного. Искусства, которые имеют целью выгоду или славу, конечно, в бесславных и малых городах могут увядать, но добродетель, подобно растению крепкому и долговечному, во всяком месте пускает корни, когда только примется в хороших свойствах и в душе трудолюбивой. Того ради и я если не так живу и не так рассуждаю, как следует, то по всей справедливости не припишу этого недостатка неизвестности моего отечества, но одному себе.

Если кто поставил себе целью написать историю и извлечь оную из чтения многих чужих рассеянных и не легко находимых книг, имеет действительно нужду прежде всего в том, чтобы отечество его было славное, просвещенное и многолюдное, дабы он, пользуясь многоразличными книгами в изобилии, разыскивая и узнавая о происшествиях, которые хотя не дошли до сведения писателей, но сохранены в памяти людей и тем большую заслуживают доверенность, не оставит своего сочинения недостаточным во многих нужных обстоятельствах.

Что касается до меня, то я, обитая в малом городе^[2] и живя в нем охотно, дабы он не сделался еще меньше, а в продолжение пребывания моего в Италии и в Риме не имея времени учиться римскому языку, как по причине гражданских дел, так и особ, которые посещали меня из любви к философии, уже поздно и в старости лет начал заниматься римскими сочинениями. Со мною случилось нечто необыкновенное, но истинное. Не столько из слов я понимал и узнавал дела, сколько из дел самых, с которыми несколько я был знаком, мог я постигать смысл слов, чувствовать же красоту латинского слога, быстроту, метафоры, гармонию и все то, чем речь украшается, хотя есть дело приятное и сопряженное с большим удовольствием, но оно не легко и прилично человеку, который имеет более свободного времени и находится еще в таких летах, которые способны к подобным усилиям и трудам.

По этой причине, описывая в этой книге, которая есть пятая сравнительных жизнеописаний, дела Демосфена и Цицерона, я буду исследовать свойства их и образ мыслей по их деяниям и управлению, но не намерен заняться суждением об их речах и показанием того, который из них приятнее или сильнее, ибо, как говорит Ион, мала на суше мощь дельфина. Не зная этого, Цецилий^[3], человек во всем неумеренный, осмелился сделать сравнение Демосфена с Цицероном. Подлинно, когда бы всякий мог иметь перед глазами правило «Познай самого себя», тогда бы, может быть, оно не казалось божественной заповедью^[4].

По-видимому, божество, с самого начала вылившее, так сказать, Демосфена и Цицерона в один образ, посеяло в природе их многие сходства, как, например, честолюбие и любовь к свободе в гражданских делах, робость в войнах и опасностях. Оно смешало и многие из случайных обстоятельств. Я думаю, нельзя найти двух других ораторов, которые бы из низкого и неизвестного состояния сделались могущественными и великими; которые бы противились царям и тираннам, лишились бы дочерей, были бы изгнаны из отечества и с честью были призваны обратно, опять бы убежали и были бы пойманы своими неприятелями, и которые бы, наконец, с прекращением свободы граждан кончили и жизнь свою. Когда бы между природой и счастьем было состязание, как между художниками, то трудно было бы решить, природа ли создала сходнее сих мужей свойствами, или счастьем — случайными происшествиями. Сперва будем говорить о древнейшем из них.

Демосфен, отец Демосфена, был из числа отличных и благородных граждан, как свидетельствует Феопомп. Он прозывался Ножовщиком, ибо содержал большой завод и множество работников, которые делали мечи и ножи. Касательно его матери, о которой говорит Эсхин, оратор, будто бы она была дочь некоего Гилона, изгнанного из Афин по доносу в предательстве^[5], и некой варварки, я не могу утвердительно сказать, правду ли он говорит или ложь с намерением обесславить Демосфена. Демосфен остался после отца семи лет с хорошим достатком. Все имение его оценено было без малого в пятнадцать талантов. Но опекуны обидели его, частью присвоив себе его имение, частью не радея об оном до того, что не давали заслуженной платы учителям. По этой причине не был он, по-видимому, образован в изящных науках, как прилично благородному юноше; а еще был он слабого и нежного сложения, ибо его мать отвлекала его от телесных упражнений, и дядьки-наставники его не принуждали ими заниматься. С самого детства был он худощав и подвержен болезням, по этой причине молодые люди дали ему в насмешку за слабость тела ругательное прозвище Батал. Некоторые говорят, что сей Батал был флейтистом, изнеженным и женоподобным. Антифан^[6] сочинил на него маленькую комедию, в которой представил его в смешном виде. Другие упоминают о Батале как о стихотворце, который писал неблагопристойные и сладострастные сочинения. Этим именем в то время афиняне называли и некоторую неблагопристойную часть тела. Демосфену сверх того дано было, как говорят, прозвание Арга, либо за дикие и суровые свойства его — некоторые стихотворцы называют «аргом» змею, — либо за его речь, как неприятной слушателям, по имени поэта, творца жестоких и неприятных слуху песен. В рассуждении этого довольно.

Касательно склонности его к красноречию, то оная, говорят, имела следующее начало. Оратор Каллистрат готовился говорить речь в судилище об Оропском деле^[7]. Ожидание граждан по сему предмету было чрезвычайно, как по причине силы оратора, который был тогда в цвете славы своей, так и по самому делу, которое было знаменито. Демосфен, слыша, что учителя и дядьки сговорились между собою присутствовать на этом суде, упросил своего дядьку взять и его с собою. Дядька, имея знакомство с теми, у кого должность состояла в том, чтобы открывать судилища, достал место, на котором молодой Демосфен, сидя, мог слышать речи и быть невидим. Каллистрат чрезвычайно отличился и возбудил всеобщее удивление. В Демосфене возродилась ревность к славе Каллистрата, которого видел он провожаемым и поздравляемым многими гражданами, но еще сильнее было в нем удивление к могуществу слова, которому все покоряется, которое все укрощает. С тех пор он оставил всякое другое учение и детские забавы, начал сам упражняться в стихотворстве и посвящать ему свои труды, желая сделаться когда-нибудь оратором. Хотя в то время держал училище Исократ, но наставником Демосфена в красноречии был Исей^[8]; потому как говорят некоторые, что Димофсен по причине сиротства не был в состоянии платить десять мин, положенную Исократом себе плату, или более потому, что он предпочел для цели своей красноречие Исея, которое было действеннее и хитрее. Гермипп уверяет, что ему попались записки неизвестного сочинителя, в которых писано, что Демосфен посещал училище Платона и получил от его беседы великую в красноречии пользу. Он упоминает о словах Ктесибия^[9], который пишет, что Демосфен получил тайно от сиракузянина Каллия и некоторых других сочинения о красноречии Исократа и Алкидаманта^[10] и занимался ими.

Выйдя из детского возраста, начал он судиться со своими опекунами и сочинять против них речи; однако они находили многие увертки, пересуды и отлагательства в этом деле. Демосфен, как говорит Фукидид, получил навык упражнением, выиграл тяжбу, но не без великой опасности и не без больших трудов. Впрочем, он не получил и малейшей части отцовского имения; но взамен того приобрел довольно смелости и навыка к произношению речей и вкусил приятность быть славным и сильным своими речами, после чего решился предстать перед народом и заняться делами общественными. Так как Лаомедонт из Орхомена говорит, желая избавиться от расстройства в селезенке, по совету врачей, занимался продолжительным беганьем; и исправив тем свое дурное сложение, со временем принял участие в торжественных подвигах и наконец показал себя совершеннейшим и первейшим скороходом; так и Демосфен, сперва для исправления своего состояния прибегнул к красноречию, но приобретши через то способность и силу, уже в политических делах, как в подвигах всенародных, первенствовал среди граждан, занимавшихся делами на ораторской трибуне. При первой речи, которую говорил, он был прерван шумом народа и осмеян по причине странности его речи, которой периоды, казалось, были запутаны, а доводы отделаны слишком искусственно и холодно. По-видимому слабость голоса, неясность языка и недостающее дыхание смешивали смысл его речи, по той причине, что периоды его были прерывисты. Он наконец отстал вовсе от Народного собрания и в унынии своем скитался в Пирее, где нашел его Эвном из Фрии^[11], бывший уже весьма стар. Он выговорил ему за то, что хотя слог его был весьма похож на Периклов, он изменял сам себе по своей робости и малодушию и вместо того, чтобы предстать перед народом с твердостью или приготовить свое тело к политическим подвигам, он давал ему вянуть от изнеженности.

Говорят, что и в другой раз Демосфен не получил также успеха, уходил домой, закрывшись платьем и погруженный в горести. Сатир, актер, который был ему приятель, последовал за ним и вступил с ним в разговор. Демосфен жаловался на свою участь и говорил, что хотя он трудолюбивее и старательнее всех тех, кто говорил к народу, хотя он на то истощил почти все телесные силы свои, однако не заслужил благодарности от народа, а между тем как слушают пьяниц, невежд и мореходов, которые занимают ораторскую кафедру, он один пренебрегается народом. «Ты правду говоришь, Демосфен, — сказал Сатир, — но я скоро этому помогу, если ты согласишься сказать при мне наизусть какие-либо стихи из Еврипида или Софокла». Демосфен исполнил его желание. После чего Сатир повторил те же стихи, но придал им такую силу и произнес их с такими телодвижениями, с таким приличным чувством, что Демосфену показались они совсем другими. Итак, уверившись, какую красоту и приятность придают речи телодвижение и произношение, он думал уже, что старание и упражнение бесполезны и почти ничто, если он не будет стараться о произношении того, что говорит, и о приличном телодвижении. После того он сделал себе для упражнения подземный покой, который существовал до нашего времени. Он приходил туда непременно каждый день, упражнялся в декламации и укреплял голос. Несколько раз по два и по три месяца сряду оставался тут, выбрив половину головы, дабы стыд препятствовал ему выйти оттуда, хотя бы он того и хотел.

Сверх того предметами его упражнений и трудов были разговоры, слова и дела с другими особами. Оставшись один, он немедленно сходил в место своих упражнений и проходил все дело по порядку, все то, что говорено в пользу какого-либо дела или против него. Когда слышал случайно какую-либо речь, то держал ее в своей памяти и располагал ее мысли и периоды. Он делал многоразличные перемены и поправки в речах, сказанных ему другими и от него другим. Это заставило говорить, что он не имел великих дарований, но что искусство и сила его речи были плодом трудов и усилий. Доказательством тому почитали то, что никто не слыхал, чтобы Демосфен говорил не готовившись; нередко в Собрании народ призывал его по имени, но он сидел и не выступал вперед, как только в том случае, когда он обдумал дело и был к тому готов. По этой причине был он осмеиваем многими демагогами, а Пифей, издеваясь над ним, сказал некогда, что его речи пахнут фитилем. Демосфен с колкостью ему отвечал: «Фитиль, Пифей, видит у меня совсем другое, нежели у тебя». Впрочем, он не только не отрицал, но, напротив, признавался, что не все то было у него написано, что он говорил; однако никогда не говорил, не написавши прежде. Он доказывал, что кто говорил народу приготовясь, был человек преданный народу, ибо приготовление показывало уважение к нему; напротив того, не заботящийся о том, как народ будет думать о его речи, обнаруживал человека, склонного к олигархии, желающего все произвести более насилием, нежели убеждением. Доказательством того, что он не смел говорить не готовясь, полагают и то, что Демад иногда вставал и говорил вдруг в защиту его, когда народ против него шумел, а Демосфен никогда не оказал подобной помощи Демаду.

Итак, скажет кто, отчего Эсхин говорит, что сей муж, по причине смелости своих речей, был самый удивительный? Каким образом он один мог восстать и говорить против Пифона Византийского^[12], который с великой дерзостью и обильным потоком слов изъяснялся против афинян? Когда Ламах Смирнский сочинил похвальное слово царям Филиппу и Александру, весьма много злословил в нем на граждан Фив и Олинфа и читал оное в Олимпии, то Демосфен, восстав против него, описал исторически и с доказательствами, какие благодеяния получила Греция от фиванцев и халкидян^[13], и каких зол сделались виновниками те, кто льстил македонянам. Он до того убедил слушателей, что софист, устрашившись поднявшегося шума, удалился тайно из Собрания. По-видимому, сей муж, хотя думал, что другие поступки Перикла не были ему приличны, однако принял себе в образец важность его и наружный вид, равно как и правило не говорить вдруг и о всяком деле как попало. Почитая это основанием Периклова возвышения, он не искал славы, приобретаемой речами случайно, и не предавал по своей воле могущества своего на произвол судьбе; известно, что в речах, им вдруг произнесенных, более смелости и жара, нежели в написанных, если должно верить Эратосфену, Деметрию Фалерскому и комикам. Эратосфен говорит, что Демосфен в речах своих частно приходил в вакхическое исступление. Деметрий Фалерский упоминает о клятве, некогда народом произнесенной с размером, как бы в энтузиазме:

Клянусь землею, клянусь потоками и реками.

Из комиков один называет его «старой глупой говоруньей»; другой смеется над частым употреблением противоположений, говорит: «Он отнял как принял; Демосфен любит сие слово, переняв его». Может быть, Антифан намекает здесь на речь его касательно Галоннеса, которой Демосфен советовал афинянам не принять остров от Филиппа, но отнять у него^[14].

Впрочем, все признавались, что Демад, действуя природными дарованиями своими, был непреодолим речами, которые он говорил без всякой подготовки и превосходил приготовленные, обдуманные предначертания Демосфена. Аристон Хиосский приводит мнение Феофраста об ораторах. Когда его спрашивали, каковым кажется ему оратор Демосфен, то он отвечал: «Достоин своего города»; о Демаде же сказал: «Выше своего города». Тот же философ говорит, что Полиевкт из Сфетт, один из тех, кто в то время занимался управлением республики, уверял, что Демосфен был величайший оратор, но что Фокион был весьма силен в речи, ибо в кратчайших словах заключал больший смысл. Говорят также, что и сам Демосфен говорил своим приятелям каждый раз, как Фокион вставал, чтобы противоречить ему: «То поднимается секира на мои слова!» Впрочем, неизвестно, в отношении ли к силе речей этого мужа говорил это Демосфен или в отношении к его жизни и славе, почитая одно слово, одно мановение человека, пользовавшегося общим доверием, сильнее и действительнее многих искусных периодов.

Что касается до телесных недостатков, то Демосфен исправлял их так, как пишет Деметрий Фалерский, который при том уверяет, что слышал об этом от самого Демосфена, бывшего уже в старости. Он старался преодолеть и исправить неясность выговора и картавость свою тем, что брал в рот камешки и в таком состоянии произносил речи. Голос свой образовал тем, что, бегая или всходя на гору, в то же время с кем-нибудь разговаривал, произносил речь или стихи одним духом. Он имел у себя дома большое зеркало, против которого стоял и образовал свои телодвижения. Некогда, говорят, пришел к нему человек, просил его, чтобы он говорил в пользу его речь, и рассказывал ему о полученных от другого побоях. «Мне кажется, — сказал ему Демосфен, — с тобой не было ничего того, о чем ты говоришь». Когда же сей человек, возвыся голос, вскричал: «Как, Демосфен! Со мною этого не было?» — «Теперь-то, — сказал Демосфен, — я слышу голос оскорбленного и пострадавшего человека». Такое действие приписывал он для убеждения слушателей звуку и телодвижением говорящего.

Народу чрезвычайно нравились его рукодвижения, но люди с тонким вкусом находили их низкими, неприличными и неблагородными. В числе последних есть и Деметрий Фалерский. Гермипп говорит, что когда спрашивали мнение Эсиона о прежних и новых ораторах, то он отвечал: «Слушая речи, первыми перед народом произносимые с важностью и приличием, должно было им удивляться, но речи Демосфена, будучи читаны, превышают те искусством и силою. Что письменные его речи исполнены суровости и колкости, о том говорить нечего; впрочем, при скорых ответах он употреблял насмешки. Когда Демад сказал: „Меня Демосфен хочет учить — свинья учит Афину!^[15]“ — „Но эту Афину, — отвечал Демосфен, — недавно в Колитте^[16] поймали в блудодеянии“. Один известный вор по прозвищу Медный хотел что-то сказать касательно бдений Демосфена и ночных его упражнений. „Понимаю, — сказал Демосфен, — тебе досадно, что у меня горит ночью светильник. Но вы, граждане, не удивляйтесь случающимся кражам, зная, что воры у нас медные, а стены глиняные“». Хотя я мог бы еще больше сказать о сем предмете, однако здесь остановлюсь. Что касается до его свойств и нравов, то надлежит познать оные по его деяниям и поведению в управлении.

Он вступил в общественные дела в начале Фокидской войны^[17], как уверяет сам и как явствует из его «Филиппик». Ибо последняя из речей сочинена вскоре по завершении войны, а самые первые касаются событий, непосредственно с нею связанных. По всему видно, что когда он готовился говорить речь против Мидия^[18], то ему было тридцать два года, а в это время он не имел еще ни малейшей силы и славы. По этой причине, мне кажется, боясь своего противника, примирился с ним за деньги,

Ибо, впрочем, не был он человек мягкий и кроткий^[19],

но твердый и жестокий во мщении. Демосфен, видя, что дело трудное и превышавшее силы свергнуть Мидия, человека большого богатства, красноречием и числом друзей, решился уступить тем, кто за него просил. Три тысячи драхм, по моему мнению, не смягчили бы жестокости Демосфена, когда бы он надеялся и мог одержать над ним верх.

При начале своего гражданского поприща предпринял он достохвальное дело защитить право греков против Филиппа и препираясь за оные достойным образом. В скором времени сделался он славным и знаменитым своим красноречием и смелостью. Греция удивлялась ему; великий царь оказывал к нему уважение, а при дворе Филиппа говорили о нем более, нежели о других демагогах, и ненавидевшие его признавались, что должны были бороться со славным человеком. Эсхин и Гиперид так о нем изъяснялись в речах своих против него.

Итак, я не знаю, как Феопомп мог сказать, что Демосфен был непостоянного свойства и что не мог долго быть преданным одним и тем же людям и делам. Известно напротив того, что он в правлении остался до конца преданным той стороне и тому порядку вещей, которым сначала себя привязал; и не только при жизни не изменился, но и жизнью пожертвовал, дабы только им не изменить. Он не был подобен Демаду, который, оправдывая перемену свою в правлении, уверял, что часто говорил сам против себя, но никогда против республики, а Меланоп, противившийся в правлении Каллистрату и переменяя мысли деньгами, от него полученными, обыкновенно говаривал народу: «Правда, мне Калликрат — враг, но пусть польза общества восторжествует!» А мессенец Никодем, предавшийся сперва Кассандру, потом принявший сторону Деметрия, уверял, что в его поступках не было противоречия, ибо всегда полезно повиноваться сильнейшим. Мы не можем сказать о Демосфене, равно как о них, чтобы он уклонялся от предначертанной себе дороги и чтобы на словах или на деле он изменил сам себе; напротив того, держась одного образа правления, как одной и той же неизменной мелодии, он в делах сохранил до конца один тон. Философ Панетий говорит, что в большей части его речей, как-то: в речах о венке, против Аристократа, об освобождении от податей и в «Филиппиках» держится он того правила, что похвальное и приличное само по себе предпочтительно. В речах этих он не ведет сограждан своих к тому, что самое приятное, самое удобное или полезное, но во многих местах думает, что безопасность и спасение свое должно почитать вторым после того, что похвально и прилично. Когда бы честолюбие его в делах, благородство его речей были сопряжены с храбростью воинской и чистотой в поступках, то не был бы он причислен к числу ораторов, таким как Мерокл, Полиевкт и Гиперид, но удостоился бы высшей чести стоять наряду с Кимоном, Фукидидом и Периклом^[20].

Из числа его современников был Фокион. Хотя мысли его касательно правления не были одобряемы, ибо казалось, он был привержен македонянам; однако он по причине храбрости и справедливости своей ни в каком случае не почитается ниже Эфиальта, Аристида и Кимона. Но Демосфен не был, как говорит Деметрий, надежен в оружиях, не оградил себя крепко против дароприятия. Хотя был непобедим золотом, идущим из Македонии и от Филлиппа, но не избегал того, что текло из отдаленнейшей земли, из Суз и Экбатан, и давал себя под его власть; был человеком самым способным превозносить похвалами своих праотцов, но подражать им не был в состоянии. Он и славою своей жизни превзошел других ораторов (Фокиона я не полагаю в число их). Кажется, что он говорил народу с великой смелостью, что противился его желаниям, что укорял проступки — как можно видеть из его речей. Феопомп повествует, что афиняне требовали от Демосфена, чтобы он сделал донос на одного человека. Демосфен не повиновался им, они шумели, и Демосфен, встав, сказал им: «Афиняне, вы будете иметь во мне советника, хотя бы того не хотели, но я не буду доносчиком, хотя бы вы хотели этого». Поступок его с Антифонтом доказывает его аристократический дух. Антифонт был оправдан в Народном собрании, но Демосфен представил его Ареопагу, и не заботясь нимало, что из-за этого будет неприятен народу, он изобличил Антифонта в обещании, данном Филиппу сжечь морской арсенал. Совет осудил Антифонта, который был предан смерти. Демосфен донес и на жрицу Феориду в дурных поступках и в том, что научила служителей обманывать своих господ. Она была им осуждена к смерти и наказана.

Говорят также, что речь, которую Аполлодор произнес против полководца Тимофея и которой доказал, что сей был его должником, сочинена Демосфеном, равно как и речи против Формиона и Стефана, чем действительно Демосфен обесславил себя, ибо Формион говорил против Аполлодора речи, сочиненные Демосфеном, который, так сказать, из одной лавки продавал соперникам ножи друг против друга.

Касательно общественных речей, то против Андротиона, Тимократа и Аристократа сочинены им для других, до вступления его в общественные дела. Кажется, что ему было двадцать семь или двадцать восемь лет, когда он оные сочинял. Речь против Аристогитона произнесена им самим, равно и речь об освобождении налогов, из уважения к Ктесиппу, сыну Хабрия, как говорит он, а как другие уверяют, желая жениться на матери этого молодого человека. Однако он женился не на ней, а на какой-то женщине родом с Самоса, как повествует Деметрий Магнесийский^[21] в сочинении об единоименных мужах. Неизвестно, была ли им произнесена речь против Эсхина о дурном отправлении обязанности посла; хотя Идоменей пишет, что Эсхин только тридцатью голосами избегнул осуждения. Но кажется, это ложно, если надлежит заключить по речам, сочиненным обоими о венке. Ни один из них не упоминает ясно и несомненно, чтобы их спор дошел до суда. Впрочем, другие могут лучше разобрать эти обстоятельства.

Что касается до политики Демосфена, то еще в мирное время можно было видеть, что он никаких дел царя македонского не оставлял без того, чтобы их не осуждать: при всяком случае он возбуждал и воспламенял афинян против него. По этой причине при дворе Филиппа много о нем говорили, и когда прибыло в Македонию посольство, состоявшее из десяти мужей, в числе которых был и Демосфен^[22], то Филипп выслушал их всех, но с большим старанием отвечал только на его одного речи. Однако он не оказал Демосфену равных почестей и ласк, как другим посланникам, но более старался привлечь к себе Эсхина и Филократа. И когда те хвалили Филиппа, говоря, что он искусно говорит, прекрасен собою и даже пить с приятелями горазд, то Демосфен, по зависти, принужден был смеяться над ними, говоря, что первая похвала прилична софисту, вторая женщине, а последняя губке более, нежели царю.

Между тем дела клонились к войне; Филипп не мог оставаться в покое, и афиняне были возбуждаемы к войне Демосфеном. Во-первых, он заставил их напасть на Эвбею, отданную тираннами во власть Филиппу; афиняне переправились на остров, одобрив предложение Демосфена, и изгнали македонян. Во-вторых, помог он византийцам и перинфянам^[23], с которыми македоняне вели войну. Он склонил народ предать забвению вражду и неприятности, причиненные один другому во время войны союзнической^[24], и послать к ним военную силу; и эта-то сила спасла византийцев. Наконец, будучи отправлен посланником к другим грекам, он вступил с ними в переговоры и возбуждал их; он соединил всех, кроме немногих, союзом против Филиппа. Тогда собралось пятнадцать тысяч пехоты, две тысячи конницы, кроме городских сил. Деньги и жалованье вносимы были иностранному войску с охотою. В это-то время, как говорит Феофраст, когда требовали союзники, что взносы были определены, демагог Кробил сказал: «Война не знает определенной меры».

Греция была в беспокойстве, ожидая будущих происшествий; в союз вступали народы и города, а именно эвбейцы, ахейцы, коринфяне, мегаряне, жители Левкады и Керкиры, но Демосфену оставалось произвести труднейшее дело — склонить к вступлению в союз фиванцев, народ, который обладал страной, смежной с Аттикой, имел важные силы и в то время более других греков отличался в войне. Нелегко было отвратить фиванцев от Филиппа, который их привязал к себе многими благодеяниями, незадолго перед тем, во время Фокидской войны. Сверх того, по причине соседства двух народов, война и раздоры при всяком случае возобновлялись между ними.

Когда же Филипп, вознесенный успехами при Амфиссе^[25], напал неожиданно на Элатию и занял Фокиду, то афиняне были приведены в ужас; никто не смел взойти на трибуну, никто не знал, что говорить; все были в недоумении и молчали. Один Демосфен предстал перед народом и советовал ему соединиться с фиванцами. Он ободрил его, одушевил надеждою по обыкновению своему и был отправлен в Фивы вместе с другими посланниками: Филипп, как говорит Марсий^[26], также послал в Фивы македонян Аминта, Клеандра и Кассандра, фессалийца Даоха и Дикеарха, дабы противоречить Демосфену. Не укрылось от рассуждения фиванцев собственная польза их, но они имели перед глазами опасности войны, ибо фокидские раны еще не залечились. Сила оратора, как говорит Феопомп, возбудила их дух, воспламенила честолюбие и затмила умы до того, что они, будучи восторженны речами его к тому, что было похвально, забыли и страх, и рассуждение, и благодарность. Это дело, произведенное оратором, показалось столь великим и знаменитым, что не только Филипп немедленно послал вестников с мирными предложениями, но и Греция восстала и взирала на будущее с бодростью; не только афинские полководцы, но и сами беотархи повиновались Демосфену и исполняли его повеления; он управлял тогда Собранием фиванцев не менее, как и афинским; он был любим обоими народами и имел в обоих величайшую власть, не насильственным образом, но самым приличным, как пишет Феопомп.

Но, по-видимому, некоторые божественные судьбы, при кругообращении дел мира сего, в то время хотели предположить предел независимости греков, противились всем их действиями и являли многие будущего порабощения знамения. Среди прочих пифия издавала неприятные прорицания; в то время многие читали следующее древнее сивиллино изречение:

О, если б брани я Фермодонтской не зрел!
О, если б, как орел, и к облакам взлетел!
Кто побежден – в слезах, кто победил – погиб.

Касательно Фермодонта говорят, что это есть речка у нас близ Херонеи, впадающая в Кефис. Однако ныне нам не известно ни одного ручья, называющегося этим именем; я догадываюсь, что нынешняя речка Гемон называлась тогда Феромодонтом. Она протекает близ Гераклиона, где был греческий стан. Думать можно, что после сражения речка эта наполнилась кровью и трупами и поэтому она переменила свое имя^[27]. Дурис говорит, что Фермодонт не есть река, но что во время войны какие-то люди, ставя шатры и копая землю, нашли малый каменный кумир и по бывшим на нем письмам узнали, что это Фермодонт, держащий в объятиях раненую амазонку. По этому случаю приводили другое прорицание:

Жди, птица черная, ты Фермодонтской брани,
Та человеческой тебя насытит плотью.

Впрочем, все это истолковать трудно. Говорят, что Демосфен, ободренный военными силами греков и получив смелость от такого множества сильных и усердных ратников, вызывающих к сражению неприятеля, не позволял уже обращать внимание к прорицаниям и гаданиям. Он и пифию подозревал в сочувствии к Филиппу, напоминая фиванцам Эпаминонда, а афинянам Перикла, которые, почитая все это отговоркою малодушия, действовали только своими силами. До этого времени Демосфен был мужествен, но в сражении не оказал никакого дела похвального и соответствующего тому, что он говорил; он расстроил ряды и постыднейшим образом предался бегству, бросив оружие^[28], и не устыдившись, как говорил Пифей, надписи на щите своем, на котором было писано золотыми буквами: «В благой час!»

Филипп в первые минуты победы, восхищенный радостью, предался беспорядочному веселью, ругался над мертвыми в пьянстве и пел начало законопроекта, предложенного Демосфеном, топая ногою в такт^[29]:

Демосфен, сын Демосфена, так народу предложил…

Но вскоре, протрезвившись и представив в уме своем великость объявшей его опасности, ужаснулся способностям и силе оратора, который в малую часть дня принудил его подвергнуться крайности за владычество и жизнь свою. Слух о том достиг персидского царя, который писал сатрапам давать Демосфену деньги и оказывать внимание более всех греков ему как человеку, который мог македонянина занять беспокойствами, производимыми в Греции, и отвлечь его от дальнейших походов. Эти обстоятельства открыты впоследствии Александром, которому попались в Сардах некоторые письма Демосфена и царских полководцев записки, в которых было показано пересланное к нему количество денег.

После этого несчастья, постигшего греков, ораторы противной Демосфену стороны, нападая на него, готовились донести на него и требовать от него отчета. Народ не только оправдал его, но оказал ему почтение, призывал его к управлению, как человека благомыслящего, даже когда из Херонеи были привезены и погребаемы кости умерщвленных граждан, то народ ему поручил произнести над ними похвальную речь. Народ не перенес, как пишет с высокопарностью Феопомп, случившегося несчастья малодушным и неблагородным образом, но изъявлением советнику почтения доказывал, что не раскаялся в том, что прежде утверждал. Итак, Демосфен произнес речь^[30]; в предлагаемых народу законопроектах уже не ставил своего имени, но писал имена то одного, то другого из своих друзей, как бы избегая неблагоприятного демона и дурного счастья, пока наконец вновь ободрился, как скоро умер Филипп, который не намного пережил своего при Херонее успеха. Кажется, что это разумел последний стих в прорицании:

Кто побежден – в слезах, кто победил – погиб.

Демосфен получил тайно известие о смерти Филиппа^[31], и дабы одушевить афинян бодростью и доверенностью на будущее, он явился в Совет с веселым лицом и сказал, что увидел сон, по которому надлежит ожидать афинянам какого-то великого благополучия. Вскоре предстали люди, возвещавшие о смерти Филиппа. Афиняне приносили жертвы по случаю этого счастливого известия и определили Павсанию венок. Демосфен предстал перед народом в великолепной одежде, с венком на голове, хотя это было в седьмой день после смерти его дочери. В том свидетельствует Эсхин, который поносит его и укоряет в ненависти к своим детям. Но Эсхин сам слаб и малодушен, если плач и горесть почитал признаками души кроткой и нежной и если не одобряет того, чтобы переносить сии несчастия твердо и спокойно. Что до меня касается, то я не скажу, чтобы было похвально украшаться венком, приносить жертвы и веселиться по случаю кончины царя, который, среди успехов своих, поступил так кротко и человеколюбиво с афинянами в их несчастье. Не только богам противно, но и низко живому оказывать почтение, давать право гражданства, и как скоро он погиб от руки другого, то не уметь умерять свою радость, но ругаться над мертвым и воспевать песнь победную, как по оказании какого-либо важного подвига. То, что Демосфен предоставил женщинам плакать и рыдать по домашним несчастиям, а сам поступал так, как почитал полезным республике, то сие заслуживает похвалу; я почитаю свойством души мужественной и способной управлять то, чтобы всегда заботиться об общественном благе, предпочитать его домашним горестям и делам и сохранять свое достоинство с большим старанием, нежели те, кто на театре представляет лица царей и владетелей. Они плачут и смеются не тогда, когда хотят, но как того требует игра и предмет, ими представляемый. Сверх того — если несчастного не должно оставлять без утешения, погруженным в горести; если должно употреблять слова, служащие к облегчению его и обращать его ум к приятнейшим предметам — подобно как страждущего глазною болезнью заставляем отводить глаза от ярких и резких красок и наводить на зеленые и нежные, — то откуда можно занять лучшее утешение, как не от благосостояния отечества, смешивая домашние происшествия с общественными, дабы лучшим изгладить худшее? Я принужден был говорить о том, заметив, что Эсхин своими рассуждениями многих смягчает и склоняет к жалости.

Уже греческие города, воспламеняемые Демосфеном, вновь вступали в союз. Фиванцы напали на охранное войско и многих воинов умертвили. Демосфен заранее готовил для них оружия. Афиняне вооружались, дабы вместе с ними вести войну; Демосфен господствовал на трибуне, писал в Азию царским полководцам и побуждал их воздвигнуть войну с той стороны против Александра, которого он называл мальчиком и Маргитом^[32]. Но когда Александр, устроив дела своего государства, сам с войском явился в Беотию, то дерзость афинян унизилась, и дух Демосфена упал. Фиванцы, преданные ими, сразились одни и погубили себя. В Афинах происходили сильные тревоги; Демосфен вместе с другими избран был в посланники для отправления к Александру, но страшась гнева его, он отстал от посольства в Киферон^[33] и возвратился назад. Александр требовал немедленно выдачи, как уверяют Идоменей и Дурис, десяти, а как другие отличнейшие писатели, восьми демагогов, а именно: Демосфена, Полиевкта, Эфиальта, Ликурга, Мерокла, Демона, Каллисфена и Харидема. В этом случае Демосфен, в речи своей, рассказал басню об овцах, которые выдали собак волкам, уподобляя себя и своих товарищей собакам, которые дрались за народ, а Александру дал имя свирепого волка. Он говорит притом народу: «Вы видите, что купцы, показывая на тарелке для пробы немного пшеницы, по ней продают весь товар. Так и вы, выдавая нас, неприметно предаете себя самих». О том упоминает Аристобул из Кассандрии. Между тем афиняне советовались и не знали, на что решиться. Демад, получив пять талантов от означенных мужей, объявил, что он отправится к царю посланником и будет просить его за них, — надеясь ли на его дружбу к себе или в ожидании, что найдет его спокойнее, как льва, пресыщенного убийством. Он в самом деле выпросил сих мужей и примирил Александра с республикой.

По удалении Александра Демад с другими был в великой силе, а Демосфен в унижении. Когда же Агис, царь спартанский, начал двигаться^[34], то и Демосфен двинулся вместе с ним, но ненадолго; он оробел, ибо афиняне не последовали его примеру, и Агис пал и силы лакедемонские сокрушились. Тогда производилось дело о венке против Ктесифонта^[35]. Оно начато при архонте Херонде, несколько прежде Херонейского сражения, но решено было по прошествии десяти лет при Аристофонте; и пользуется большей известностью, чем любое из всех общественных дел, как по славе ораторов, так и по знаменитости судей. Хотя преследовали Демосфена приверженные к македонянам и бывшие в великой силе, однако судьи его оправдали с таким единодушием, что Эсхин не получил и пятой части голосов. Он немедленно оставил отечество и удалился на Родос и в Ионию, где провел остаток дней своих, преподавая красноречие.

Вскоре после того прибыл из Азии в Афины Гарпал, убежавший от Александра. Чувствуя себя виновным по причине своей расточительности и боясь Александра, который уже становился жесток к друзьям своим, Гарпал прибегнул к афинскому народу и предал ему себя вместе с деньгами и кораблями. Ораторы взирали с алчностью на его богатство и помогали ему, советуя афинянам принять и спасти просителя. Демосфен сперва советовал народу удалить от себя Гарпала и беречься, чтобы не ввергнуть республику в войну за дело ненужное и притом несправедливое. По прошествии немногих дней, при описи имения Гарпала, тот заметил, что Демосфен был прельщен царской чашею и любовался резьбою и видом ее. Гарпал попросил его взвесить чашу на руке и узнать тяжесть ее. Чаша оказалась очень тяжелой, и Демосфен спросил с удивлением, на сколько она тянет. «Потянет тебе двадцать талантов», — сказал Гарпал, улыбаясь. Как скоро настала ночь, то он послал ему чашу и двадцать талантов. Гарпал мог по лицу, и по изъявленной им радости, и по взорам узнать свойство человека, пристрастного к деньгам. Демосфен не устоял и, побежденный дароприятием, сдался Гарпалу, подобно крепости, принявшей в себя чужое войско. На другой день Демосфен, окутав шею шерстью и обвязав лентами, пришел в Собрание. Когда граждане требовали, чтобы он встал и говорил, то Демосфен давал рукою знак, что голоса у него недостает. Забавники, шутя над ним, говорили, что Демосфену ночью зажала рот не жаба, а серебро. Скоро однако народ узнал о его дароприятии, и когда Демосфен хотел оправдаться, то народ его не допустил, негодовал и шумел. Некто в насмешку встал и сказал: «Отчего, афиняне, не слушаете того, кто имеет у себя чашу?»^[36] Афиняне тогда выслали из города Гарпала, но боясь, чтобы с них не потребовали отчета в деньгах, похищенных ораторами, делали строгий обыск и осматривали тщательно все дома, исключая дома Калликла, сына Арренида. Он был новобрачен; обыск отменен потому только, что молодая супруга была внутри дома, как говорит Феопомп.

Демосфен, соображаясь с мыслями народа, предложил, чтобы Ареопаг расследовал дело и наказал тех, кто найдется виновным. Совет осудил его самого в числе первых; он явился к суду, был приговорен к пене в пятьдесят талантов и посажен в темницу. Стыдясь этого бесчестия и, как говорят, по причине телесной слабости не будучи в состоянии перенести заключения, он убежал из темницы, обманув одних из стражей, между тем как другие подавали ему способ скрыться. Говорят, что он в бегстве своем, находясь еще близ города, приметил, что некоторые из разномыслящих с ним граждан преследовали его; он хотел спрятаться, но они, назвав его по имени и подошедшие к нему ближе, просили его принять от них на дорогу денег, которые нарочно принесли к нему. Они уверяли его, что эта была единственная причина их преследования и советовали ему не унывать, но сносить с равнодушием случившееся с ним несчастье. При этих словах Демосфен еще более залился слезами и сказал: «Можно ли мне равнодушно перенести это несчастие, оставляя город, в котором неприятели таковы, каких в другой земле нельзя найти приятелей?»

Он не перенес с твердостью изгнания из отечества. Большей частью жил в Эгине и в Трезене, взирал на Аттику со слезами на глазах и говорил слова, неприличные и несогласные с тем духом, который он показывал в правлении. Говорят, что он, удаляясь из города, простер руки свои к крепости и сказал: «Могущественная Афина! Пусть приятны тебе три злейшие животные — сова, змея и народ!» Молодых людей, которые приезжали к нему и общались с ним, он отвлекал от дел общественных, говоря им, что когда бы снова показаны были ему две дороги, одна, ведущая к трибуне и к Народному собранию, другая прямо к погибели, и когда бы предвидел сопутствующие управлению бедствия: страх, зависть, клеветы, труды, то бросился бы он на ту дорогу, которая вела прямо к смерти.

Между тем, как он находился в изгнании, Александр умер^[37]; греческие города вновь составляли союз; Леосфен оказал знаменитые подвиги, занял и осаждал в Ламии Антипатра. Оратор Пифей и Каллимедонт, прозванный Крабом, убежавшие из Афин, пристали к Антипатру и вместе с его друзьями и посланниками объезжали города и не допускали греков восстать против македонян и обращать внимание к афинянам. Но Демосфен присоединился к отправленным посланникам из Афин^[38], содействовал им и силился возбудить города к нападению на македонян и изгнанию их из Греции. Филарх говорит, что в Аркадии Демосфен с Пифеем ругали друг друга, ибо в Народном собрании один защищал македонян, другой греков. Говорят, что Пифей сказал: «Когда мы увидим, что в какой-либо дом носят ослиное молоко, то заключаем, что тут, конечно, кто-нибудь болен; город, в который придет посольство афинское, должно думать, что находится в дурном положении». Демосфен обратил против него сравнение и сказал: «И ослиное молоко принимается для здоровья, и афинское посольство для спасения страждущих приходит».

Афиняне были столь довольны поступками Демосфена, что народным постановлением позволено было ему возвратиться в Афины. Предложение о том сделано было Димоном из Пэания, племянником Демосфена. За ним послана была в Эгину триера. Когда он шел из Пирея в город, то не только все правители и жрецы, но и все остальные граждане выходили к нему навстречу и принимали его. Тогда, как Деметрий Магнесийский пишет, Демосфен, воздев к небу руки, назвал этот день для себя счастливейшим, возвращаясь в Афины славнее Алкивиада, ибо граждане принимали его не из принуждения, но убежденные им. Впрочем, ему надлежало заплатить денежную пеню, ибо закон не позволял освобождать от оной кого-либо из благоприятства к нему. Афиняне выдумали средство обмануть этот закон. Во время жертвоприношения в честь Зевсу Спасителю они обыкновенно давали деньги тем, которые сооружали и украшали жертвенник; они по этому случаю поручили эту работу Демосфену и выдали ему пятьдесят талантов; и это-то количество он должен был платить народу.

Впрочем, недолго он наслаждался пребыванием в отечестве по своем возвращении. Вскоре греческие силы сокрушились. Сражение при Краноне дано было в месяце метагитнионе, а в боэдромионе охранное войско прибыло в Мунихию; в пианепсионе Демосфен умер следующим образом. Как скоро получено было известие, что Антипатр и Кратер идут на Афины, то Демосфен и его единомышленники успели убежать из Афин. Народ, по предложению Демада, приговорил их к смерти. Они рассеялись по разным городам; Антипатр посылал людей, дабы их ловить; предводителем их был Архий, прозванный Ловцом беглых. Этот Архий был родом из Фурий. Уверяют, что он играл некогда в трагедиях, и что эгинец Пол, превзошедший всех в театральном искусстве, был его учеником. Гермипп почитает Архия учеником оратора Лакрита, а Деметрий говорит, что он посещал школу Анаксимена^[39]. Этот Архий, вырвав из храма Эака^[40], что в Эгине, убежавших в оный оратора Гиперида, марафонца Аристоника и Гимерея, брата Деметрия Фалерского, отослал их к Антипатру в Клеоны^[41], где они погибли. Говорят притом, что Гипериду отрезан был язык^[42].

Получив известие, что Демосфен сидел, как проситель, во храме Посейдона в Калаврии, Архий отправился туда на малых судах, высадил фракийских копьеносцев и говорил Демосфену, чтобы он вышел из храма и отправился бы вместе с ним к Антипатру, уверяя его, что никакой обиды от него не понесет. Демосфен в ту ночь увидел сон весьма странный. Казалось ему, что он представлял трагедию, состязался игрою с Архием, что отличился и что все зрители были на его стороне, но что по недостатку в великолепии и в нужных приготовлениях он был побежден и не получил награды. Когда Архий говорил ему с кротостью и обнадеживал его, то Демосфен, сидя на месте, взглянул на него и сказал: «Архий! Прежде не трогала меня твоя игра; и теперь не трогают твои обещания». Когда Архий начал ему грозить с яростью, то Демосфен сказал: «Вот это прорицание из македонского треножника! А все прежнее было выученная роль, но подожди немного; я хочу нечто написать моим домашним».

С этими словами он удалился во внутренность храма, взял лист, как будто хотел что-то писать, поднес ко рту трость и укусил ее, как обыкновенно делал, когда размышлял и готовился писать; несколько времени пребыл в сем положении, потом обвернулся плащом и опустил голову. Стоявшие при дверях воины смеялись над ним, почитая сие знаком малодушия, и называли его слабым и трусливым. Архий, подойдя к нему, говорил, чтобы он встал, повторил ему те же самые речи и вновь обещал примирить его с Антипатром. Когда Демосфен почувствовал, что принятая им отрава действовала в нем, то он открыл голову и, взглянув на Архия, сказал: «Теперь ты можешь играть роль Креонта^[43] и бросить это тело без погребения. Что до меня касается, любезный Посейдон, я выхожу из святилища твоего еще живым, но Антипатр и македоняне не оставили неоскверненным твой храм». Сказав это, он просил поддержать себя, ибо уже дрожал и не мог ходить, но едва выйдя оттуда и миновав жертвенник, упал, вздохнул и испустил дух.

Что касается до отравы, то Аристон говорит, что Демосфен принял оную из трости, как сказано. Но некто, по имени Паппа, историей которого пользовался Гермипп, уверяет, что Демосфен пал пред жертвенником и что на нем найдено начало письма: «Демосфен Антипатру…» и более ничего; что все дивились скорой его смерти, а стоявшие у дверей фракийцы рассказывали, что он взял рукою с тряпки яд, положил в рот и проглотил; они думали, что это было золото. Когда Архий спрашивал о том прислуживавшую ему рабыню, то она сказала, что Демосфен давно уже носил на себе тот узел, как некоторое предохранительное священное средство. Эратосфен сам пишет, что Демосфен хранил яд в пустом кольце и что кольцо это носил, как обруч. Было бы излишне рассказать о смерти его различные известия, которых весьма много. Упомяну лишь о Димохарете, родственнике Демосфена, который думает, что он не от яду лишился жизни, но что милосердием и промыслом богов был он вырван из рук зверских македонян и окончил жизнь скоро и беспечально. Он умер шестнадцатого числа месяца пианепсиона, в которое женщины постятся в храме богини и отправляют самый печальный день Фесмофорий^[44].

Народ афинский вскоре оказал Демосфену почести по достоинству и воздвигнул ему медный кумир, и определил, чтобы старший в роде его имел право кормиться в пританее^[45]. На основании его кумира сделана известная надпись:

Коль Демосфенова б сравнилась с духом сила,
Эллады б никогда война не покорила.

Некоторые уверяют, что Демосфен сочинил сам эти стихи в Калаврии, намереваясь принять яд, но это совершенно ложно.

Незадолго перед приездом моим в Афины случилось следующее происшествие. Какой-то воин, будучи призван к суду начальником, положил бывшее у него малое количество золота в руки Демосфенова кумира, который стоял, сложа руки; подле него рос небольшой платан. Многие листья от этого дерева, или упав от подувшего случайно ветра, или будучи наложены тем, который скрыл золото, произвели то, что оное немало времени оставалось утаенным. Когда же воин возвратился и нашел золото; когда слух о том распространился по городу, то многие из остроумных людей, приняв предметом своих стихов бескорыстие Демосфена, сочиняли в честь его наперебой стихи.

Демад недолго наслаждался возрастающей своею силой. Правосудие божие привело его в Македонию, и те самые, кому он бесстыдно льстил, наказали его справедливым образом. Он и прежде был им неприятен, но тогда впал в проступок, от которого не мог оправдаться. Пойманы были письма, в которых он побуждал Пердикку напасть на Македонию и спасти Грецию, которая висела, по словам его, на гнилой и ветхой нитке — разумея Антипатра. Коринфянин Динарх обвинил его в сочинении этих писем, и Кассандр, будучи тем раздражен, умертвил его сына в объятиях отца, а потом велел умертвить и его самого. Тем Демад величайшими бедствиями почувствовал, что предатели прежде всех предают самих себя. И хотя Демосфен ему многократно это предсказывал, но он тому не верил.

Вот, Сосий Сенецион, жизнеописание Демосфена, собранное мною из того, что я читал или слышал о нем.

---

1. …что Иулида, малая часть небольшого острова Кеоса… и остров Эгина, который один афинянин советовал стереть как гной с глаз Пирея… — Остров Кеос — один из Кикладских островов в Миртосском море, между южной оконечностью Эвбеи и Кифносом, недалеко от аттического мыса Суний. Город Иулида — родина стихотворцев Симонида и Бакхилида. Остров Эгина мал, но во времена Перикла, который произнес эти слова, он был силен на море и мешал афинянам. Славный актер Пол (о котором ниже) был родом с Эгины.
2. …в малом городе… — Имеется в виду Херонея — город в Беотии.
3. …Цецилий… — Цецилий — греческий ритор из сицилийского города Калакты, автор литературно-критических трудов; жил во времена императора Августа, был другом Дионисия Галикарнасского.
4. Подлинно, когда бы всякий мог иметь перед глазами правило «Познай самого себя», тогда бы, может быть, оно не казалось божественной заповедью. — Правило «Познай самого себя» было написано над дверями Дельфийского храма, и потому Плутарх называет его божественным.
5. …некоего Гилона, изгнанного из Афин по доносу в предательстве… — Гилон был обвинен в передаче неприятелю принадлежавшего афинянам городка Нилфей на Таврическом полуострове. Это обвинение заставило его удалиться из своего отечества на киммерийский Боспор, где он женился на богатой скифской женщине и прижил с ней двух дочерей; младшую из них, Клеобулу, выдали за отца Демосфена.
6. …Антифан… — Антифан (405—330 до Р. Х.) — греческий комический поэт, родом из Кариста на острове Эвбея, современник Демосфена.
7. …оратор Каллистрат готовился говорить речь в судилище об Оропском деле. — Каллистрат — славнейший из афинских ораторов, весьма уважаемый народом. В 4 году 100 олимпиады (378 до Р. Х.) был стратегом вместе с Тимофеем и Хабрием, а во 2 году 106 олимпиады (356 до Р. Х.) — архонтом. После победы македонян бежал из Афин и построил город во Фракии. Обманутый оракулом, возвратился в Афины и был умерщвлен в 355 году до Р. Х. разгневанным против него народом. Ороп — пограничный город на проливе Эврипа. Фиванцы завладели этим городом в 3 году 104 олимпиады. Афинский полководец Хабрий был обвинен в том, будто бы он содействовал фиванцам. Каллистрат говорил речь против него. Демосфену тогда было шестнадцать лет.
8. …наставником Демосфена в красноречии был Исей… — Исей — один из десяти наиболее влиятельных афинских ораторов, родом из Халкиды, что на Эвбее. Умер после 353 года до Р. Х.
9. Гермипп… упоминает о словах Ктесибия… — Ктесибий — историк, современник Птолемея II Филадельфа. Гермипп жил несколько позже и описал жизни ученых (ок. 200 до н. э., «Жизнеописания»).
10. …о красноречии Исократа и Алкидаманта… — Алкидамант — древнегреческий ритор и софист IV столетия до Р. Х., ученик Горгия и Исократа, родом из Элеи. Исократ (436—338 до Р. Х.) — греческий оратор, основатель знаменитой школы риторики.
11. …из Фрии… — Фрия — местечко в Аттике между Афинами и Элевсином.
12. …он один мог восстать и говорить против Пифона Византийского… — Пифон славился своим красноречием и был на службе у Филиппа, который посылал его в греческие города как своего агента. Он многократно вступал с Демосфеном в жаркий спор.
13. …и халкидян… — Область Халкидика во Фракии была заселена жителями Халкиды, что в Эвбее. К этой области принадлежит город Олинф.
14. …намекает здесь на речь его касательно Галоннеса, в которой Демосфен советовал афинянам не принять остров от Филиппа, но отнять у него. — Галоннес — небольшой остров между островом Лемнос и берегом Фессалии. Он принадлежал афинянам. Пираты некогда завладели им и занимали его, пока Филипп Македонский их не выгнал. Когда афиняне изъявили на остров свои права, то Филипп объявил, что отдаст его афинянам в качестве подарка. Но Демосфен утверждал, что афиняне должны не принять, но отнять остров, как свою собственность.
15. …свинья учит Афину! — Известная пословица, употребляемая, когда невежды или глупцы учат умных людей, ибо свинья для древних воплощала глупость.
16. …в Колитте… — Колитт — местечко в Аттике, принадлежавшее Эгейской филе.
17. …в начале Фокидской войны… — Фокидская, или Священная, война началась во 2 году 106 олимпиады, за 356 лет до Р. Х. Фокейцы обработали земли, принадлежавшие Дельфийскому Аполлону, чем оскорбили святыни Аполлонова храма. Беотийцы, локрийцы и фессалийцы защищали права Дельфийского храма, а афиняне и лакедемоняне объявили себя союзниками фокейцев, которые одерживали верх, пока Филипп не вмешался и не прекратил войну на девятом ее году совершенным унижением фокейцев.
18. …говорить речь против Мидия… — Поводом к тяжбе с Мидием стало следующее: когда на Дионисиевых празднествах Демосфен предводительствовал хором своей филы, то Мидий, поссорившись с ним в театре, дал ему пощечину и разодрал на нем праздничную одежду. Демосфен в речи своей против него представил поступок Мидия преступлением против государства и религии.
19. Ибо, впрочем, не был он человек мягкий и кроткий… – «Илиада», XX, 467. Речь идет об Ахилле.
20. …то не был бы он причислен к числу ораторов, таких как Мерокл, Полиевкт и Гиперид, но удостоился бы высшей чести стоять наряду с Кимоном, Фукидидом и Периклом. — Меланоп в речи против Тимократа называет Демосфена негодяем, вором и проч.
21. …как повествует Деметрий Магнесийский… — Деметрий Магнесийский — писатель цицероновской эпохи, сочинил книгу «Об одноименных писателях и поэтах».
22. …когда прибыло в Македонию посольство, состоявшее из десяти мужей, в числе которых был и Демосфен… — Демосфен был в числе посланников во 2 году 109 олимпиады, за 344 года до Р. Х.
23. …помог он византийцам и перинфянам… — Филипп осадил Перинф в 3 году 110 олимпиады, за 339 лет до Р. Х., но не смог им завладеть, ибо византийцы оказывали поддержку перинфянам. Филипп с половиной своего войска пошел против Византия и осаждал его, но осажденные получали помощь от всех греков.
24. …во время войны союзнической… — Союзническая война (357—355 до Р. Х.), которую вели афиняне с отпавшими от них союзниками — членами Второго Афинского морского союза — Хиосом, Родосом, Византием и др. В 355 году Афины вынуждены были признать полную автономию восставших и фактический распад союза.
25. …при Амфиссе… — Амфисса — город в Локриде, недалеко от Дельф. Амфиссийцы учинили нападение на Дельфийский храм, и амфиктионы в наказание объявили им войну и по внушению Эсхина предводительство в этой войне отдали Филиппу. Это дало возможность Филиппу ворваться в середину Греции и укрепится в фокидском городе Элатея. В 338 году до Р. Х. битва при Херонее решила успех Филиппа в Греции.
26. …как говорит Марсий… — Марсий — греческий историк из Пеллы, брат Антигона, полководца Александра Македонского. Он написал «Македонскую историю» с древнейших времен до переправы Александра из Египта (331 до Р. Х.).
27. …после сражения речка эта наполнилась кровью и трупами, и поэтому она переменила свое имя. — Имеется в виду народная этимология слова «кровь» (haima) и названия реки Haimon.
28. …он расстроил ряды и постыднейшим образом предался бегству, бросив оружие… — Сражение при Херонее, которым навсегда оказались ниспровергнуты благосостояние и свобода греков, дано было в 3 году 110 олимпиады, за 338 лет до Р. Х. Демосфен, убегая с поля брани, зацепился платьем за тернии и, воображая, что пойман неприятелем, просил пощады.
29. Филипп… предался беспорядочному веселью, ругался над мертвыми в пьянстве и пел начало законопроекта, предложенного Демосфеном, топая ногою в такт… — Демад, который был в числе пленных, сказал ему с важностью: «Государь! Судьба дает тебе случай играть роль Агамемнона, и ты представляешь нам Ферсита!» Эти слова вразумили Филиппа.
30. Демосфен произнес речь… — Эта речь сохранилась, но Дионисий Галикарнасский считает ее подложной.
31. Демосфен получил тайно известие о смерти Филиппа… — Павсаний умертвил Филиппа во время бракосочетания дочери царя с Александром Эпирским.
32. …он называл мальчиком и Маргитом. — Маргит — глупец, на которого Гомер сочинил забавную поэму. Он умел считать только до пяти.
33. …в Киферон… — Киферон — лесистая гора на границе Аттики и Беотии.
34. Когда же Агис, царь спартанский, начал двигаться… — Между тем как Александр воевал в Азии, Агис III в 333 году до Р. Х. образовал союз против македонян и склонил большинство пелопоннесских государств к отделению от Македонии. Антипатр, полководец Александра, вступил в Пелопоннес, дал неприятелю сражение и окончательно победил его.
35. Тогда производилось дело о венке против Ктесифонта. — Ктесифонт предложил народу наградить Демосфена золотым венком за то, что тот восстановил афинские стены, употребив на это много своих денег. Эсхин противился этому предложению, доказывая, что Демосфен не достоин награды из-за дурных дел своих. Демосфен защищался знаменитой речью «О венке». Речь его поныне существует и почитается образцовым произведением красноречия.
36. «Отчего, афиняне, не слушаете того, кто имеет у себя чашу?» — Остроумный намек на следующий обычай греков: в пиршествах тот, до кого доходила круговая чаша, пел песню или говорил речь, которую другие должны были слушать с вниманием и безмолвием.
37. Между тем, как он находился в изгнании, Александр умер… — Александр умер в 1 году 114 олимпиады, за 323 года до Р. Х.
38. …посланникам из Афин… — То были ораторы Полиевкт и Гиперид.
39. …учеником оратора Лакрита… школу Анаксимена. — Лакрит — софист родом из Фаселиса, ученик Исократа. Анаксимен — греческий оратор и историк родом из Лампсака в Малой Азии, ученик Зоила. Он сопровождал Александра Великого и описал его жизнь в «Истории Александра».
40. …из храма Эака… — Эак — сын Зевса и нимфы Эгины, отец Пелея и Теламона; царь острова Эгина.
41. …в Клеоны… — Клеоны — город в Пелопоннесе между Аргосом и Коринфом.
42. Говорят притом, что Гипериду отрезан был язык. — В «Жизнеописаниях десяти ораторов» Плутарх говорит, что Гиперид сам себе откусил язык, дабы не открыть государственных тайн.
43. Теперь ты можешь играть роль Креонта… — В трагедии Софокла „Антигона“ Креонт, царь Фив, запрещает под страхом смертной казни предать земле тело Полиника, Эдипова сына.
44. …отправляют самый печальный день Фесмофорий. — Праздник Фесмофории отправляли большей частью женщины в память Деметры-Законодательницы. В Элевсине праздник продолжался пять дней в месяце пианепсионе.
45. …имел право кормиться в пританее. — Пританей — здание, где заседали и обедали за государственный счет пританы, то есть дежурные члены афинского государственного Совета, занимавшиеся текущими делами.