Деметрий
Кто первый понял, что искусство и чувства наши между собою сходны, тот, по моему мнению, весьма хорошо постиг в отношении их суждения, тех и других силу, посредством которой могут оные познавать вещи противоположные. Но на этом, однако, сходство заканчивается; они разнствуют между собой в рассуждении цели, к которой относится то, о чем судят. Чувства столь же мало созданы для различения как белого, так и черного; как сладкого, так и горького; как мягкого и уступающего, так жестокого и противодействующего; но дело их состоит в том, чтобы прийти в движение от всех встречающихся им предметов и передать разуму все то, что производит на них впечатление. Искусства, соединяясь с разумом для избрания и отклонения того, что им чуждо, смотрят на первое преимущество и с великим тщанием, на другое — случайно и только для предохранения себя. Так, например, врачебное искусство взирает на болезнь, а музыка — на разногласие, для произведения противоположного. Напротив того, искусства, самые совершенные, каковы суть: воздержание, правосудие, благоразумие, которые должны судить не только о похвальном, справедливом и полезном, но и о вредном, постыдном и несправедливом, не могут хвалить того незлобия, которое гордится лишь неопытностью в дурном, не почитают его глупостью и незнанием того, что преимущественно знать нужно человеку, который хочет жить правильно и благоразумно.
Древние спартанцы принуждали илотов в праздники пить много вина; потом, приводя их на пиршества, показывали молодым людям следствия пьянства. Что до меня касается, то я думаю, что исправление одних людей, соединенное с развращением других, есть дело, противное человеколюбию и политике; но почитаю небесполезным ввести в жизнеописания одну или две пары людей, которые во власти и в великих делах сделались известны своими пороками и употребили во зло свою силу. Намерение мое не то, чтобы испестрить этим свое сочинение лишь к удовольствию и препровождению времени читателей: я подражаю фиванцу Исмению, который, показывая ученикам своим и тех, кто хорошо играл на флейте, и тех, кто играл дурно, говаривал им: «Так должно играть» или: «Так играть не должно». Антигенид также думал, что молодые люди с большим удовольствием будут слушать хороших флейтистов, когда научатся узнавать дурных, — и мы, по моему мнению, будем ревностнейшими созерцателями и подражателями жизни добродетельных мужей, если не останемся несведущи в жизни дурных и всеми порицаемых.
Итак, эта книга должна содержать жизнеописание Деметрия Полиоркета и императора Антония, мужей, которые собою утвердили мнение Платона, что великие натуры производят великие пороки, равно как и великие добродетели. Оба были равно склонны к питью, любви, войне; были щедры, пышны, надменны; подобные же сходства открываем и в судьбе их. Не только в продолжение жизни своей они имели великие успехи и великие неудачи, много приобрели и много потеряли, внезапно впадали в несчастья и неожиданно опять восставали из них; но и кончили жизнь свою одинаково: один, попав в руки неприятелю, другой — будучи весьма близок к тому, чтобы подвергнуться той же участи.
У Антигона от жены Стратоники, дочери Коррага, было двое сыновей; одного назвал Деметрием, в честь брата, другого Филиппом, в честь отца. Так о том свидетельствует большая часть историков; некоторые уверяют, что Деметрий был не сыном, но племянником Антигона, и что в младенчестве он лишился отца, а так как Антигон женился вскоре на его матери, то он был почитаем его сыном. Филипп, который был немногими годами моложе Деметрия, умер еще в молодости.
Деметрий был несколько ниже отца своего, хотя тот был велик ростом. Красота его лица была удивительна и чрезвычайна, ни один из живописцев не выразил ее в совершенстве. На лице его соединялись приятность и важность, суровость и любезность; с молодостью смешана была некоторая героическая наружность и царская сановитость, которую представить было весьма трудно; равным образом и свойства его были таковы, что пленяли и ужасали людей. Будучи самого приятного обхождения, в питье, неге и пиршествах самым роскошным из царей, в действиях обнаруживал величайшую деятельность, твердость и постоянство. По этой причине он ставил себе в образец Диониса, который более всех богов был весьма искусен вести войну, переходил скоро из войны в мир и легко склонялся к веселью и удовольствию.
Деметрий был чрезвычайно отцелюбив, а изъявляемым к матери уважением доказывал он, что чтил и отца своего более по истинной любви, нежели из лести к его могуществу. Говорят, что Деметрий пришел некогда прямо с охоты к отцу своему, который принимал посланников, он приблизился к нему, поцеловал его и сел подле него, держа между тем в руке охотничий дротик. Когда посланники, получив ответ, уже удалялись, то Антигон громким голосом сказал им: «Возвестите вашему господину и о том, что мы так согласны между собою». Он почитал некоторым утверждением царской власти и доказательством могущества согласие и доверие к сыну. До какой же степени власть замкнута и до того исполнена недоверчивости и неблагорасположения, что величайший и старейший из Александровых наследников радуется тому, что не боится своего сына, но допускает его к себе тогда, когда он стоит подле него с дротиком! В самом деле, один сей дом, на протяжении многих поколений, был чист от подобных бедствий. Можно сказать, что из потомков Антигона один только Филипп[1] умертвил своего сына. Между тем почти все другие поколения представляют нам убиение многих детей, матерей, жен. Умерщвлять братьев своих — подобно как геометры выдвигают некоторые условия — почиталось неким обыкновенным требованием, позволительным царям для их безопасности.
То, что Деметрий был от природы человеколюбив и привержен к друзьям своим, тому можно представить следующий пример. Митридат, сын Ариобарзана[2], был по причине сверстничества близким приятелем Деметрия и искал благосклонности Антигона; он не был и не казался дурным человеком. Но по некоторому сновидению Антигон возымел к нему подозрение: ему казалось, что он шел по пространнойё прекрасной равнине и сеял опилки золотые; из них сперва возникла золотая жатва, но когда он вскоре возвратился туда, то не нашел ничего более, кроме срубленной соломы. Он печалился и беспокоился о том, как показалось ему, что кто-то говорил, будто бы Митридат отправился в Эвксинский Понт для уборки золотой жатвы. Это видение смутило Антигона; он сообщил о том своему сыну, заклявши его никому о том не рассказывать и дав знать о своем намерении непременно убить Митридата. Деметрий весьма был огорчен сею вестью, и когда молодой приятель его пришел к нему по обыкновению для препровождения с ним времени, то Деметрий, будучи связан клятвой, не осмелился ему ничего сказать, ни обнаружить дело голосом; но отведя его несколько в сторону от друзей своих и будучи с ним наедине, писал на земле острием копья следующие слова: «Беги, Митридат!» Митридат понял, что это значило, и ночью убежал в Каппадокию. Вскоре судьба совершила наяву сон, виденный Антигоном. Митридат завладел обширной и богатой областью и был родоначальником понтийских царей, которые прекращены были римлянами в восьмом от него колене. Вот примеры природной любви к кротости и правосудию.
Как среди стихий Эмпедокла[3], по причине вражды и дружбы их, существует некоторый раздор и война, в особенности между теми, что бывают близко одни от других и касаются друг друга, так беспрерывно продолжавшаяся между всеми наследниками Александра война становилась между некоторыми из них явственнее от прикосновения мест и обстоятельств и тем больше воспламенялась. В таком отношении тогда находился Антигон к Птолемею. Первый имел пребывание во Фригии. Узнав, что Птолемей переправился с Кипра в Сирию, разорял и покорял города либо склонял их к измене, он послал против него сына своего Деметрия, которому тогда было от роду двадцать два года, и в первый раз получил в важных обстоятельствах верховное начальство над войском. Неопытный молодой человек, вступив в бой с полководцем Александровой палестры, который сам дал многие великие сражения, был побежден при городе Газы, потерял восемь тысяч пленных и пять тысяч убитыми. Он лишился шатра своего, казны и вообще всего обоза. Но Птолемей все это отослал к нему обратно, вместе с друзьями его, с кротким и благородным объявлением, что им должно воевать не за все вместе, но за славу и верховное владычество. Деметрий принял вещи и молился богам не быть долгое время должником Птолемею в этом одолжении, но вскоре заплатить ему тем же. Как свойственно молодому человеку, он не потерял духа, будучи низложен в начале своих предприятий, но подобно опытному и разумному полководцу, испытавшему в жизни своей многие повороты судьбы, старался он о собирании войска и заготовке оружий. Он держал в повиновении города и учил собирающееся войско.
Антигон, получив известие о поражении, сказал: «Птолемей теперь победил безбородых юношей, но скоро будет иметь дело с мужами». Дабы не унизить и не угнести духа сына своего, он не противился ему, когда он просил позволения еще сразиться, но дал на то свое согласие. Спустя немного времени Килл, полководец Птолемея, прибыл в Сирию с сильным войском, дабы выгнать изо всей области Деметрия, которым пренебрегал по причине первого поражения. Но Деметрий напал на него вдруг, когда он того не ожидал, и привел его в такой страх, что завладел неприятельским станом вместе с полководцем[4]. Он захватил семь тысяч человек военнопленными и великое множество денег. Он радовался по одержании победы не тому, что он получил, но тому, что мог возвратить; не столько радовали его богатство и слава, им приобретенные сею победою, сколько случай оказать благодарность Птолемею за человеколюбивый поступок. Впрочем, он не сделал того, что хотел, а писал отцу своему. Получив от него позволение поступить так, как за благо рассудит, он одарил богато Килла и друзей его и отослал к Птолемею. Эта неудача заставила Птолемея выступить из Сирии и побудила расстаться с Келенами Антигона, который радовался победе и желал видеть своего сына.
После этого Деметрий был послан для покорения аравийского племени набатеев[5]. Он находился в великой опасности, зайдя в степи безводные; но, однако, изумив варваров своим бесстрашием и смелостью, он отступил, забрав великую добычу и отняв у них семьсот верблюдов.
Селевк, прежде этого лишенный Вавилонии Антигоном, впоследствии завладел опять этой страной своими собственными силами и отправился с войском для покорения народов, смежных с Индией, и областей, лежащих вокруг Кавказа. Деметрий, надеясь застать Месопотамию без защиты, переправился внезапно через Евфрат и ворвался в Вавилон. Он взял одну из двух крепостей ее, выгнал из нее охранное войско Селевка, оставил в ней семь тысяч человек, позволив воинам своим грабить область и брать с собою как добычу все то, что они могли захватить, и возвратился в приморские области, таким образом укрепив владычество Селевка. Разоряя область, Деметрий как бы отказывался от всех прав на нее.
Между тем Птолемей осаждал Галикарнасс; Деметрий быстро обратился на помощь городу и вырвал его из рук Птолемея[6]. Слава, приобретенная этим предприятием, внушила Деметрию и Антигону чрезвычайное желание возвратить вольность всей Греции, порабощенной Кассандром[7] и Птолемеем. Никакой царь не вел войны достохвальнее и справедливее. Богатство, которое они собирали в то самое время, как унижали варваров, издерживали теперь в пользу греков для приобретения славы и чести. Когда решено было плыть флотом в Афины, то некто из друзей Антигона сказал: «Если возьмем сей город, то надлежит его оставить за собою, как лестницу, переброшенную на берег Греции». Но Антигон отверг совет, он сказал, что лучшая и твердейшая лестница есть любовь и приверженность граждан, а что Афины, как некоторое возвышенное и видимое всей вселенной место, вскоре своей славой ко всем народам распространит их деяния. Деметрий с пятью тысячами талантов серебра и флотом, состоявшим из двухсот пятидесяти кораблей, отплыл в Афины. Город был управляем Деметрием Фалерским именем Кассандра[8], а в Мунихии было охранное войско. Действуя с благоразумием и пользуясь благоприятством судьбы, Деметрий явился перед Пиреем двадцать шестого фаргелиона, когда никто того не предвидел. Едва корабли вблизи показались, то все готовились к принятию их, как бы оные были Птолемея. Полководцы поздно уже узнали, чьи они были; они обратились к обороне; произошла тревога и беспокойство, как необходимо бывает тогда, когда надлежит защищаться против неприятеля, который делает неожиданно высадку. Деметрий нашел, к счастью, входы к пристани не загражденными, вступил в оные. Будучи уже всеми видим, дал с корабля знак, которым требовал, чтобы все успокоились и не шумели. Это было исполнено; он поставил подле себя вестника и объявил, что отец его послал в добрый час освободить афинян, изгнать охранное воинство и возвратить им древние их законы и правление.
Когда это было возвещено, то афиняне, сложив перед ногами щиты, плескали руками, издавали восклицания, просили Деметрия выйти на берег, называя его спасителем и благодетелем. Деметрий Фалерский и его приятели, считая, что надлежит принять сильнейшего противника, хотя бы он не захотел исполнить ничего того, что обещает, отправили к нему с изъявлением покорности посланников, которые были приняты Деметрием благосклонно и отправлены обратно вместе с Аристодемом Милетским, отцовским другом. Он позаботился о Деметрии Фалерском, который в сем перевороте правления более страшился граждан, нежели неприятелей; уважив славу и добродетели этого мужа, Деметрий выслал его под прикрытием в Фивы, как тот просил. Что касается до Деметрия, то он объявил афинянам, что при всем своем желании видеть Афины, однако, не прежде это сделает, как по совершенном их освобождении и по изгнании охранного войска. Он запер Мунихию рвом и валом и отплыл в Мегары, которые были занимаемы войсками Кассандра.
Известившись, что в Патрах находится Кратесиполида, бывшая супруга Александра, сына Полисперхонта[9], женщина, славная своею красотой, и что она охотно желает с ним видеться, Деметрий, оставив войско близ Мегар, шел далее, имея при себе немного легких воинов. Он отделился и от них и поставил особо свой шатер, дабы скрыть от всех посещение сей женщины. Некоторые из неприятелей, проведав об этом, неожиданно напали на него. Деметрий, будучи в великом страхе, надел дурной плащ, вырвался от них бегом и едва не попал в постыдный плен по причине своего невоздержания. Неприятели взяли шатер его с деньгами и удалились.
Между тем Мегары были взяты; воины готовились их грабить; но афиняне многими просьбами выпросили мегарянам пощаду. Деметрий, изгнав охранное войско, возвратил гражданам независимость. В то самое время вспомнил он о философе Стильпоне, славном человеке, который решился провести жизнь в тишине. Деметрий призвал его и спросил, не унес ли кто у него чего-либо. «Нет! — отвечал Стильпон. — Я никого не видел, кто бы похищал науку». Между тем почти все рабы были тайно отняты у жителей, и когда Деметрий при прощании говорил ласково с Стильпоном и наконец сказал ему: «Я оставляю город ваш свободным!» — «Ты правду говоришь, — сказал ему Стильпон, — ибо ты не оставил нам ни одного раба».
Возвратившись опять в Мунихию, расположился станом перед нею, изгнал охранное войско, срыл крепость и тогда уже, удовлетворяя желанию призывавших его афинян, вступил он в их город, созвал народ и возвратил ему древнее его правление. Он обещал им при том именем отца своего, что привезено будет к ним сто пятьдесят тысяч медимнов хлеба и корабельного леса на сто триер. Таким образом, афиняне восстановили демократию, которой были лишены в продолжение пятнадцати лет. Хотя после Ламийской войны и сражения при Кранноне правление их называлось олигархическим; однако на самом деле царило единовластие по причине великой силы Деметрия Фалерского.
Деметрий явил себя великим и блистательным своими благодеяниями; но афиняне сделали его своими неумеренными почестями, ему определенными, несносным и ненавистным. Они прежде всех дали Деметрию и Антигону наименование царей — наименование, которого они отвращались — оно оставалось еще у потомков Филиппа и Александра, не будучи разделяемо и сообщаемо другим. Они прозвали их богами-спасителями и, уничтожив достоинство архонта-эпонима, ежегодно избирали «жреца спасителей», имя которого они писали в начале постановлений и договоров; они постановили, чтобы изображения Деметрия и Антигона вышиваемы были на пеплосе[10] вместе с богами. Место, на которое Деметрий вышел в первый раз из колесницы, посвятили богам, соорудили на нем жертвенник Деметрию Сходящему; к коленам аттическим[11] прибавили два: Деметриаду и Антигониду; Совет, состоящий из пятисот членов, — ибо каждое колено избирало по пятидесяти советников — сделали они шестисотным.
Но самое чрезвычайное изобретение принадлежит Стратоклу — так назывался изобретатель этого премудрого и удивительного раболепия. Он предложил, чтобы граждане, отправляемые Собранием к Антигону и Деметрию, назывались не посланниками, а феорами, подобно тем в греческих празднествах, которые приносят в Дельфах и в Олимпии узаконенные жертвы со стороны своих городов.
Этот Стратокл был человек наглый и всю жизнь свою провел в распутстве; своей дерзостью и бесстыдством, казалось, хотел подражать своевольству древнего Клеона. Он имел у себя дома гетеру Филакион. Некогда она купила ему на рынке мозги и шеи: «О! — сказал он. — Ты купила то, чем мы играем, как мячиком, занимаясь общественными делами». Когда афиняне потерпели поражение в морском сражении при Аморгосе[12], то он, опередив всех вестников, пришел на площадь через Керамик, увенчанный цветами, и объявил гражданам, что они одержали победу; он предложил принести благодарственные жертвы и разделить мясо по коленам. Вскоре после того прибыли те, кто привел остатки кораблей после этого несчастного сражения; народ с гневом призывал Стратокла; он предстал с дерзостью перед шумящим народом и сказал: «Что же дурного с вами случилось, если я заставил вас два дня веселиться?» Таково было бесстыдство и наглость Стратокла.
Но было еще нечто другое, по выражению Аристофана — жарче огня. Другой льстец, превосходящий Стратокла низостью, предложил народу принимать Деметрия каждый раз, как он приедет в Афины, с торжественными обрядами, как Деметре и Дионисию. Кто в этой торжественной встрече превзойдет других великолепием и пышностью, тому давать денег из общественной казны для сооружения богам некоторого памятника. Наконец, месяц мунихион переименован в деметрион; последний день месяца назван деметриадой, а Дионисиевы праздники — Деметриями. Впрочем, божество многими знамениями изъявляло на это свое негодование. Пеплос, на котором по постановлению народному были вышиты изображения Деметрия и Антигона вместе с Зевсом и Афиной, был несом через Керамик и разорван восставшей вдруг бурей. Вокруг жертвенников этих новых богов земля произрастила во множестве цикуту, хотя сие растение редко растет в Аттике. В тот день, в который отправлялись Дионисии, торжество было отложено по причине не вовремя наступившего холода и выпавшего инея; также морозом побило не только все виноградные лозы и смоковницы, но испортило большую часть зеленеющего еще посева. По этой причине Филиппид, неприятель Стратокла, пишет о нем в комедии следующее:
Твое нечестие навлекло те морозы, |
Филиппид был в милости у Лисимаха и уважении; через него народ получил от этого царя многие благодеяния. Когда царь встречал или видел его при начле какого-либо дела или похода, то почитал это хорошим предзнаменованием. Сверх того, Филиппид был уважаем за свои свойства, ибо он никому ничего не открывал и вовсе не имел свойственного придворным любопытства. Некогда Лисимах, для изъявления ему своей любви, спросил его: «Филиппид! Что мне тебе уделить?» — «Что тебе угодно, государь, — отвечал Филиппид, — кроме своей тайны». Я нарочно противоположил одного другому: оратору народному — театрального стихотворца.
Самая бессмысленная и странная почесть определена Деметрию по предложению Дромоклида из Сфетт. Он предложил, чтобы для посвящения в Дельфах щитов, просили наперед от Деметрия прорицания! Я выпишу здесь это постановление слово в слово: «В добрый час да утвердит народ, чтобы был назначен один из афинян, который пришел бы к Зевсу Спасителю, и по принесении жертв вопросил Спасителя, каким образом народ самым благочестивым, приличным и скорым образом может совершить посвящение приношений; какое он даст прорицание, то народ и исполнит». Вот каким образом, издеваясь над ним, они его испортили тогда, когда и без того не был он совсем здравого рассудка!
Находясь в Афинах в то время без занятий, он женился на Эвридике, которая происходила от древнего Мильтиада и прежде была супругой Офельта, властителя Кирены; по смерти же его она опять возвратилась в Афины. Афиняне почли сей брак за милость, оказанную их городу. Впрочем, Деметрий охотно сочетался браком и имел многих жен, среди которых была в уважении и имела большую важность Фила[13] — как по праву дочери Антипатра, так и потому, что была прежде супругою Кратера, которого более всех других Александровых наследников македоняне любили и по смерти. Деметрий был еще очень молод, когда отец его советовал ему на ней жениться, несмотря на неравенство лет, ибо она была гораздо старше его, а так как он не показывал к тому охоты, то Антигон сказал ему на ухо Еврипидов стих:
Для выгоды своей женись и против воли[14]. |
Он прилично заменил одно слово другим, имеющим равное окончание. Впрочем «уважение», оказываемое Деметрием к Филе и другим женам, не препятствовало ему иметь связь со многими гетерами и свободными женщинами, и он более всех тогдашних царей был порицаем за склонность свою к этим удовольствиям.
Между тем Антигон призывал Деметрия, дабы воевать с Птолемеем за Кипр: надлежало повиноваться. Он жалел, что должен оставить начатую за Грецию войну, которая была славнее и похвальнее. Он послал к Клеониду, Птолемееву полководцу, стерегущему Сикион и Коринф, предлагая денег с тем, чтобы он оставил эти города независимыми. Но Клеонид не согласился, и Деметрий, посадив поспешно на суда войско, отплыл на Кипр. Он дал сражение Менелаю, брату Птолемея, и одержал над ним победу. Вскоре явился сам Птолемей с многочисленным войском и флотом. Сначала они грозили друг другу и изъявляли хвастливые предложения. Птолемей советовал Деметрию отплыть прежде, нежели быть растоптанным всею собравшейся силою. Деметрий говорил, что отпустит его, если обещает освободить от охранного войска Коринф и Сикион. Эти обстоятельства не только двух соперников, но и всех других государей держали в беспокойстве, по причине неизвестности о будущем, ибо одержавший победу приобретал немедленно не только Кипр и Сирию, но первенство над всеми.
У Птолемея было сто пятьдесят кораблей. Он велел Менелаю выступить из Саламина с шестьюдесятью кораблями и в самом жару сражения напасть на Деметрия с тылу и расстроить его ополчение. Деметрий противопоставил этим шестидесяти кораблям десять, ибо такое число достаточно к заграждению узкого входа пристани. Он выстроил свое сухопутное войско, расположил его на выдающихся в море оконечностях и с флотом, состоявшим из ста восьмидесяти кораблей, выступил против неприятеля. Нападение его было сильно и стремительно; он разбил совершенно Птолемея, который после этого поражения убежал поспешно с восьмью только кораблями — не более этого числа осталось у него из такого множества кораблей! Все другие погибли в сражении, а семьдесят были взяты в плен вместе с людьми. Множество служителей, приближенных Птолемея и женщин, а также оружие, деньги и машины, которые в перевозных судах стояли на якоре близ берега — все без исключения досталось в руки Деметрию[15]; он все взял и привел в свой стан. Среди пленных была и известная Ламия, которую сперва уважали за искусство — она довольно хорошо играла на флейте, — но которая впоследствии прославилась любовью к ней Деметрия. Хотя в тогдашнее время красота ее уже начинала увядать; однако, уловив гораздо моложе себя Деметрия, овладела им совершенно своею приятностью. Казалось, он был любовником одной ее, а других женщин любимцем.
После морского сражения Менелай уже более не сопротивлялся; он предал Деметрию Саламин, корабли, тысячу двести человек конницы и двенадцать тысяч тяжелой пехоты.
Победа эта блистательна и славна; Деметрий придал ей более красоты своею кротостью и человеколюбием: он похоронил великолепно тела неприятелей, отпустил пленников, а афинянам подарил из взятой добычи тысячу двести полных доспехов. Вестником с победой к отцу послал он милетца Аристодема, первенствующего лестью между всеми придворными и приготовившего, по-видимому, употребить при этом самую большую лесть. Переправившись с Кипра на твердую землю[16], он велел бросить якорь, не причалив к земле судна, на котором спутникам своим приказал стоять спокойно, а сам сел на ботик и вышел на берег один. Он шел к Антигону, который, ожидая конца сражения, был в сильном беспокойстве, в таком расположении, в каком бывает человек, заботящийся о великих делах. Узнав о прибытии Аристодема, он пришел в большее против прежнего беспокойство, с трудом мог удержать себя дома и посылал друзей своих и служителей одних за другими, дабы спросить у Аристодема о происшедшем. Аристодем никому не отвечал ни слова; тихими стопами и с важным лицом шел он в безмолвии к Антигону, который, будучи от того приведен в исступление и не терпя долее неизвестности, встретил его у самых дверей, сопровождаемого уже великим множеством народа, стекающегося во дворец царский. Будучи уже близко, Аристодем простер руку к Антигону и воскликнул громко: «Здравствуй, царь Антигон! Мы победили в морском сражении царя Птолемея; во власти нашей Кипр и шестнадцать тысяч восемьсот пленных». Антигон отвечал ему: «И ты здравствуй, Аристодем! Но за то, что так долго мучил нас, ты будешь наказан: ты не скоро получишь подарка за радостную весть».
Тогда в первый раз народ провозгласил Антигона и Деметрия царями. На Антигона надели диадему его приятели; Деметрию послал диадему отец, который в письме называл его царем. Жители Египта, известившись о том, провозгласили также царем и Птолемея, дабы не казалось, что унизились духом по причине претерпенного поражения. Таким образом, наследники Александра из ревности подражали друг другу в принятии этого названия. Впрочем, диадему начал носить Лисимах, равно как и Селевк, когда занимался делами греческими, ибо он еще прежде обходился с варварами как царь. Что касается до Кассандра, хотя и называли его царем и писали ему как царю, однако он в письмах подписывался по-прежнему.
Принятие царского титула означало не только дополнение к имени и изменение наружного вида; оно произвело перемену в мыслях сих мужей, вознесло их дух, придало их образу жизни и сообществу важность и надутость, ибо они, подобно трагическим актерам, вместе с одеянием меняли и поступь, и голос, и приветствия, и самый образ сидения. С этого времени они сделались насильственнее в своих притязаниях, оставив притворство, которое прежде делало их во власти несколько мягче и снисходительнее к подданным. Такую-то силу имело одно выражение льстеца, и такую-то перемену произвело оно во вселенной.
Антигон, вознесенный подвигами Деметрия на Кипре, немедленно предпринял поход против Птолемея. Он сам предводительствовал пехотой сухим путем, а Деметрий сопровождал его с многочисленным флотом. Касательно будущего окончания этой войны, Медий, друг Антигона, увидел следующий сон. Казалось ему, что Антигон со всем войском участвовал в двойном пробеге[17]. Сперва с жаром и быстротою; но вскоре сила его мало-помалу уменьшилась; наконец, поворотив назад, он сделался слаб, задыхался и с трудом переводил дух. Антигон встретил в походе великие затруднения, а Деметрий находился в великой опасности от непогоды и великой бури быть прибитым к берегам, крутым и неприступным. Он потерял множество кораблей и возвратился без всякого успеха.
Антигону тогда было без малого восемьдесят лет; по причине великого роста его и тяжести телесной более, нежели по причине старости, в походах было трудно его носить. Итак, он употреблял своего сына, который и по своей опытности и по благоприятству счастья хорошо управлял важнейшими делами. Что касается до его неги, роскоши и склонности к питью, то Антигон все это сносил равнодушно. Деметрий во время мира, будучи свободен от дел, предавался наслаждениям необузданно и безмерно; но во время военное он вел себя так благопристойно, как человек, по природе самый воздержанный. Говорят, что в то время, когда Ламия совершенно уже им обладала, Деметрий, приехав из дальней страны, целовал с горячностью Антигона, который сказал ему смеясь: «Ты думаешь, сын мой, что целуешь Ламию!» Некогда в продолжение нескольких дней он предавался пьянству и для извинения своего говорил отцу, что беспокоил его флюс. «Так, — отвечал Антигон, — я это знаю, но скажи, какой это был флюс, хиосский или фасосский?[18]» Узнав некогда, что сын снова болен, Антигон пошел его навестить и в дверях встретил одного пригожего мальчика. Войдя к сыну своему, он сел подле него и взял его за руку. Деметрий сказал, что только что жар его оставил. «Да, это правда, мой сын, — отвечал Антигон, — он мне попался навстречу у самых дверей». Он переносил эти беспорядки с кротостью по причине великой деятельности Деметрия. Скифы, когда предаются пьянству и веселью, чуть щелкают тетивами своих луков, как бы через то возбуждали свой дух, расслабленный удовольствием. Что касается до Деметрия, то, предаваясь наслаждениям или занявшись делами, употреблял и то и другое без примеси. Впрочем, тем не менее, был он страшен военными приготовлениями.
Он казался полководцем искуснейшим в приготовлении военных сил, нежели в их употреблении. Он хотел, чтобы у него все было в изобилии на случай нужды, имел ненасытное желание сооружать корабли и машины в большом виде и находил в созерцании этого великое удовольствие. Имея от природы великие дарования и изобретательный ум, он не обращал способностей своих к забавам и к бесполезному препровождению времени, подобно другим царям, занимавшимся игрою на флейте, живописью или чеканкой. Аэроп[19], царь македонский, когда не имел дела, мастерил столики и подсвечники. Аттал Филометор разводил лекарственные травы, не только белену и черемицу, но еще цикуту, волчий корень и живокость, которые он сам сеял и сажал в царских садах, стараясь узнавать свойства соков плодов их, которые собирал вовремя. Парфянские цари хвастали тем, что сами выглаживали и изощряли острия стрел. Что касается до Деметрия, то сама ремесленная работа его была царская; в занятиях его видно было величие, ибо в произведениях его, вместе с великим его старанием и склонностью к искусствам, обнаруживались некоторая высокость ума и величие духа, так, что оные казались делами, достойными не только его царского разума и богатства, но и царской его руки. Оные величиной своею поражали изумлением даже приятелей, а красотою тешили даже врагов. Сказанное здесь много есть более строгая истина, нежели пышные выражения. Неприятели, стоя на берегу, удивлялись его кораблям пятнадцатью или шестнадцатью рядами весел, плававшим мимо их. Машины, называемые «Градобрателями», притягивали взоры осажденных, как сами события это доказывают. Лисимах, жесточайший из врагов Деметрия и воевавший с ним когда тот осаждал Солы, город киликийский, послал просить его, чтобы он показал ему свои машины и корабли. Деметрий показал ему оные, и Лисимах с изумлением удалился. Родосцы, выдержав долговременную осаду против него, по прекращении войны просили у него несколько машин, дабы они остались у них, как памятник его могущества и их храбрости.
Он вел войну с родосцами, которые были в союзе с Птолемеем, и приставил к стенам их самый большой «Градобратель». Основанием машины был четвероугольник; каждый бок оного был шириною сорок восемь локтей; в вышину имела она шестьдесят шесть локтей; по верху бока ее становились уже основания и сходились. Внутри имели многие ярусы и отделения; передняя часть ее, обращенная к неприятелю, отворялась; в каждом ярусе было окошко, из которого выбрасываемы были разного рода стрелы. Машина была наполнена воинами, способными ко всякому роду военных действий. Она была тверда и не качалась при движении своем; но стоя прямо на своем основании и сохраняя равновесие, шла вперед с великим шумом и силою. Она ужасала душу, но вместе с тем радовалала глаза зрителей.
В продолжение войны принесены были ему с Кипра две железные брони, каждая весом в сорок мин. Оружейник Зоил, желая показать их крепость и силу, пустил в них, с расстояния двадцати шести шагов, стрелу из катапульты. Она попала в броню, но железо осталось цело; только на нем видна была легкая царапина, как бы нанесенная стилем. Одну из этих броней носил Деметрий, другую — эпирец Алким, человек, самый воинственный и самый сильный из тех, кто находился при Деметрии; он носил все оружие весом в два таланта, между тем, как полные доспехи других весили один талант. Этот Алким пал на Родосе, сражаясь близ театра.
Родосцы дали сильный отпор Деметрию, который, не производя против них ничего важного, с досадой продолжал осаду, ибо родосцы, захватив корабль, везший письма, одеяла и платья, присланные к нему от его супруги Филы, отослали все к Птолемею. Они не подражали учтивости афинян, которые во время войны с Филиппом, поймав гонцов с письмами, прочитали оные все, но не распечатали письма ему от Олимпиады. Они отослали его Филиппу запечатанным. Хотя это происшествие оскорбило Деметрия, однако, когда получил благоприятный случай причинить родосцам взаимное неудовольствие, он от того воздержался. В это время Протоген, уроженец Кавна, писал картину, представляющую историю Иалиса[20]; работа приблизилась к концу, как Деметрий завладел картиной в одном предместье. Родосцы послали глашатая и просили его пощадить сию работу и не испортить ее. Деметрий отвечал им, что скорее сожжет изображения отца своего, нежели испортит столь великое произведение художества. Говорят, что Протоген писал сию картину семь лет. Аппелес, увидя ее, приведен был в такое изумление, что недостало у него голоса к изъявлению чувств своих; и после некоторого времени сказал: «Великий труд! Удивительная работа! Но не достает в ней грации, с которой труды живописца достигли бы неба». Эта картина была привезена вместе с другими в Рим и сгорела во время пожара.
Между тем родосцы выдерживали осаду с упорством; Деметрий искал только предлога снять оную[21]. Афиняне примирили его с ними на следующем условии: чтобы родосцы были союзниками Антигона и Деметрия только не в войне с Птолемеем.
Афиняне звали на помощь Деметрия, ибо город их был осаждаем Кассандром. Он приплыл с флотом, состоявшим из трехсот тридцати кораблей и с многочисленным войском. Не только изгнал из Аттики Кассандра, но преследовал его до Фермопил, заключил союз с беотийцами и взял Кенхрию. Он покорил Филу и Панакт, укрепления, занимаемые Кассандром в Аттике, и возвратил их афинянам. Этот народ, и прежде употреблявший без меры лесть, истощивший все почести, в тогдашнее время умел изобрести еще новые почести: он назначил Деметрию местом пребывания задний дом Парфенона[22]. Здесь он и жил. Говорили, что Афина принимала к себе и угощала Деметрия — однако он был гость не самый скромный и жил не так благопристойно, как бы следовало жить в доме богини-девы. Отец его, узнав некогда, что Филиппу, другому сыну его, отведены были покои в доме, где находились три молодые женщины, ничего не сказал ему, но в присутствии его, призвав человека, отвечающего за постой, сказал: «Не выведешь ли ты моего сына из этой тесноты?»
Но Деметрию, хотя и следовало бы чтить Афину если не для чего другого, то по крайней мере, как старшую сестру — ибо он желал, чтобы называли его младшим ее братом, — осквернил Акрополь своими мерзкими насилиями до такой степени, что казалось, что это место тогда было чище, когда Деметрий проводил время с известными гетерами Хрисидой, Ламией, Демо и Антикирой. Из уважения к городу почитаю неприличным описать обстоятельно другие его поступки; однако же не должно пройти молчанием добродетели и целомудрие Дамокла. Он был в отроческих летах и не избегнул внимания Деметрия, ибо само прозвище его изъявляло красоту его; он был прозван Дамокл Прекрасный. Ни дары, ни обольщения, ни угрозы не действовали на него. Он избегал палестры и гимнасии и ходил мыться в простую баню. Деметрий, подстерегши одного его, вошел туда. Дамокл, видя себя беспомощным, снял крышку с медного котла и бросился в кипящую воду. Он погубил сам себя незаслуженным и недостойным образом; но обнаружил дух, достойный отечества своего и своей красоты. Сколь различно поведение Клеэнета, Клеомедонтова сына! Он выпросил у Деметрия, чтобы отцу его отпущена была пеня в пятьдесят талантов, к которой он был приговорен, и принес от него письмо к народу. Он тем не только посрамил себя, но встревожил всю республику. Народ освободил Клеомедонта от платежа пени, но постановил, чтобы никто из сограждан не приносил от Деметрия писем. Деметрий, известившись о том, вознегодовал; и афиняне, вновь приведенные в страх, не только уничтожили постановление, но и тех, кто оное предложил или говорил в пользу оного, частью убили, частью изгнали — и притом вынесли решение, чтобы народ афинский почитал благочестивым в отношении к богам и справедливым в отношении к людям все то, что царь Деметрий повелит. Когда же кто-то из лучших граждан сделал замечание, что Стратокл безумствует, предлагая народу таковые постановления, то Демохар из Левконоя сказал: «Напротив, он бы безумствовал, когда бы не безумствовал». В самом деле, Стратокл своею лестью много выигрывал, а Демохар за свои слова был оклеветан и изгнан из города. Так-то поступали афиняне тогда, когда, казалось, они были независимы и освобождены от охранного войска.
Деметрий вступил в Пелопоннес; никто из противников не осмелился ему противостать; они бежали, оставляя ему города. Деметрий принял на свою сторону так называемый Скалистый берег[23] и Аркадию, исключая Мантинею. Он освободил Аргос, Сикион и Коринф, дав сто талантов охранявшему оные войску. Когда наступали в Аргосе праздники Гереи, то он принял звание подвигоположника, участвовал в торжествах греков и женился на Деидамии, дочери Эакида, царя молоссов, и сестре Пирра. Он сказал сикионянам, что они живут не в том месте, где следовало, и заставил их переселиться туда, где ныне стоит их город, который вместе с местом переменил и имя, и назван Деметриадой.
На Истме составлен был Всеобщий совет, куда стеклось великое множество народа. Деметрий был избран вождем Греции, как прежде Филипп и Александр. Гордясь настоящим своим счастьем и великим могуществом, он во многом почитал себя лучше их. Впрочем, Александр никого из царей не лишил этого наименования, а себя не называл царем царей, хотя он многим дал царства и название царей. Деметрий же, смеясь над теми, кто давал название царя кому-либо другому, кроме отца его и ему, слушал с удовольствием, когда на пиршествах при наливании чаш говорили: «За здравие Деметрия царя! Селевка — начальника слонов! Птолемея — начальника флота! Лисимаха — хранителя казны! Агафокла — властителя Сицилии!» Когда сие доходило до ушей других царей, то они смеялись; один только Лисимах изъявлял досаду, как будто бы Деметрий почитал его скопцом — обыкновенно в казнохранители избирали евнухов. Впрочем, Лисимах чрезвычайно его ненавидел и, понося его за любовь к Ламии, говаривал, что в первый раз видел блудницу, выходящую на трагическую сцену. Деметрий в ответ говорил, что его блудница чище Лисимаховой Пенелопы.
Возвращаясь в Афины, он писал народу, что по прибытии своем намеревался немедленно быть посвященным в таинства и совершить все обряды от низших до созерцательных. Но это было противно законам, и прежде того никогда не бывало. Малые таинства совершались в месяце анфестерионе, а Великие — в боэдромионе[24]; дабы получить созерцательную степень, надлежало, по крайней мере, чтобы после Великих протек один год. Когда прочтено было письмо Деметрия, то факелоносец[25] Пифодор один осмелился сему противиться; но тщетно: Стратокл изъявил свое мнение называть и почитать месяц мунихион афнестерионом. Таким образом, ввели Деметрия в таинства в Агре[26]. После этого месяц мунихион сделался опять из анфестериона боэдромионом, чем совершился остаток посвящения: Деметрий принял степень «созерцателя». По этой причине Филиппид, ругая Стратокла, писал:
Годичный целый срок в единый месяц сжал. |
И еще — насчет постоя в Парфеноне:
Не ты ли превратил в приют наш замок, |
Хотя в то время совершены в городе многие непристойные и противозаконные поступки, но всех более оскорбило афинян данное им приказание собрать две тысячи талантов и внести их немедленно. Взыскание было скорое и строгое. Деметрий, увидя деньги собранными, велел их выдать Ламии и ее приятельницам на румяна и притирания. Посрамление, более нежели убыток, и молва, более самого дела, оскорбили афинян. Некоторые говорят, что он так поступил с фессалийцами, а не с афинянами. Сверх того, Ламия и сама собрала со многих граждан своего рода налог, желая угостить царя. Пиршество, по причине своего великолепия, столько прославилось, что описано Линкеем Самосским. По этой причине кто-то из комиков очень удачно назвал Ламию истинным «Градобрателем». А Демохар из Сол назвал Деметрия «Мифом», ибо у него также была Ламия[27]. Сила, которую имела над ними Ламия, и любовь его к ней не только в женах Деметрия, но в самых его друзьях возбуждали зависть и ревность. Некогда отправлены были им посланники к Лисимаху, который им в свободное время показывал в бедрах и в мышцах рубцы глубоких ран, полученных от львиных когтей, и рассказывал, как он боролся со львом, с которым Александр его запер. Посланники, смеясь, говорили Лисимаху, что у царя их на шее знаки угрызения страшного зверя — Ламии. Удивительно то, что хотя Фила была ему неприятна, по причине ее лет, однако он был прельщен Ламией и долго любил ее, несмотря на то, что прелести ее увяли. Некогда Ламия за пиршеством играла на флейте, и Деметрий спрашивал у Демо, прозванной Бешеной: «Какова тебе кажется Ламия?» — «Старухой, государь!» — отвечала она. В другой раз были поданы к столу сласти, и Деметрий сказал Демо: «Видишь, сколько мне присылает Ламия?» — «Моя мать, — отвечала она, — пришлет к тебе еще более, если ты будешь и ее любить».
Упоминается опровержение Ламии так называемого Бокхорисова суда[28]. Некто в Египте влюбился в гетеру Тониду, которая запросила с него много денег. Влюбленный увидел ее во сне, желание его удовлетворилось, и он успокоился. Тонида, однако, требовала за то платы и подала в суд. Царь Бокхорис, уведомившись о сей тяжбе, велел бывшему любовнику положить потребованное количество денег в сосуд и поводить оный перед глазами гетеры, а между тем Тониде — ловить тень его, ибо мечтание есть некоторая тень истины. Ламия считала, что суд сей несправедлив, ибо тень не освободила Тониду от любви к деньгам, а сновидение прекратило любовь к ней молодого человека. Но довольно о Ламии.
Судьба и деяния мужа, о котором говорим, обращают повествование о нем как бы из комического представления в трагическое. Когда все другие цари составили союз против Антигона и совокупили свои силы, то Деметрий выступил из Греции и присоединился к отцу своему, который не по летам своим горел желанием сразиться и тем более воспламенил его. Кажется, что когда бы Антигон хотя несколько сделался бы снисходительнее и смягчил чрезвычайное свое любоначалие, то сохранил бы до конца себе и оставил бы сыну первенство над всеми царями. Но будучи от природы надменен и горд и на словах не менее, как и на деле, дерзок, он раздражал и ожесточал молодых и могущественных своих противников. Он говорил, что сих союзных и восставших против него царей, как слетевших клевать зерна птиц, разгонит одним камнем и стуком. У него было более семидесяти тысяч пехоты, десяти тысяч конницы, семьдесят пять слонов; у противников: шестьдесят четыре тысячи пехоты, десять тысяч пятьсот человек конницы, четыреста слонов и сто двадцать колесниц. Как скоро войска были в недальнем друг от друга расстоянии, то в душе Антигона произошла перемена, которая касалась более его надежды, нежели намерения. Хотя он в сражениях был обыкновенно высокопарен и дерзок, употреблял громкий голос и грозные слова и нередко, шутя и говоря что-нибудь смешное, при начале сражения изъявлял свою неустрашимость и презрение к неприятелю, однако в теперешнее время был задумчив и молчалив; он показал сына своего войскам и объявил его по себе преемником. Всего более удивило то, что он долго говорил в шатре один с сыном, хотя прежде не имел обычая советоваться с ним тайно, но держался всегда своих мыслей, давал сам приказания и действовал по своим собственным предначертаниям. Говорят, что Деметрий, будучи еще очень молод, спрашивал его, когда снимутся с лагеря, и Антигон с гневом сказал ему: «Ужели боишься, что ты один не услышишь трубы?»
В теперешнее время дурные знамения унижали их дух. Деметрий увидел во сне Александра в блистательном вооружении, который спросил его: «Какой пароль дадут во время сражения?» Деметрий отвечал: «Зевс и Победа!» — «Так я уйду к противникам, — сказал он, — ибо они меня приемлют». Фаланга уже выстроилась, как Антигон, выходя из своего шатра, споткнулся, упал ничком и ушибся. Он встал, простер руки к небу и молился богам, да дадут ему или победу или смерть нечувствительную прежде, нежели быть побежденным. Между тем началось сражение. Деметрий, предводительствуя многочисленнейшей и лучшей конницей, сошелся с Селевком, сыном Антиоха[29], сражался с отличной храбростью и разбил неприятеля; но преследуя безвременно бегущих с большим жаром и честолюбием, он испортил все дело. Поворотив назад, он не мог уже соединиться с пехотой, ибо слоны стали между ним и ею. Между тем Селевк, видя, что пехота остановилась без подкрепления конницы, хотя не нападал на нее, но только стращал и обступал, показывая, будто бы хотел на нее напасть, и тем давал ей время перейти на его сторону. Это и случилось: важная часть пехоты отделилась от Антигона и по своей воле перешла к Селевку. Все войско предалось бегству. Многие уже устремлялись на Антигона; один из приближенных его сказал: «Они бегут на тебя, государь!» — «Кого же другого, кроме меня, имеют они целью? — отвечал Антигон. — Но Деметрий придет ко мне на помощь». Он до конца на это надеялся, смотрел вокруг, не идет ли его сын; между тем вдруг посыпалось на него множество стрел; он пал; прислужники и друзья его покинули; при мертвом теле оставался один Форак из Лариссы.
Так решилось это сражение![30] Победившие цари расчленили, как некое огромное тело, владения, бывшие под управлением Антигона и Деметрия, присваивали себе оные и присоединяли к областям, которыми прежде владел каждый из них[31]. Деметрий предался бегству с пятью тысячами пехоты и четырьмя тысячами конницы и быстро ускакал в Эфес. Все думали, что он, по недостатку в деньгах, не воздержится от того, чтобы не ограбить храма. Но он, боясь в свою очередь, как бы воины его не сделали этого, вышел с поспешностью из Эфеса и обратил свое плавание к Греции, полагая всю надежду на афинян, ибо у них оставил он и корабли, и деньги, и жену Деидамию. Он думал, что самое безопасное для него убежище — была приверженность к нему афинян. Он продолжал свой путь с поспешностью и находился при Кикладских островах, как встретил афинских посланников, которые просили его не вступать в их город, ибо народ определил не принимать в оный никого из царей. Что касается до Деидамии, то они выслали ее в Мегары с почестями и приличным ее достоинству провожанием. Получив сие объявление, Деметрий был от ярости вне себя; хотя перенес свое несчастье с равнодушием и при таком перевороте явил себя не униженным и не малодушным. Для него было горестно, что он вопреки ожиданиям своим обманулся в афинянах и что видимая их приверженность оказалась на деле пустой и притворной. По-видимому, самое ничтожное доказательство приверженности народов к царям и владыкам суть чрезвычайные почести, которых все достоинство состоит в доброй воле оказывающих оные; но когда производит их страх, то не имеют к ним доверия. Народы делают одни и те же постановления и когда боятся, и когда любят. По этой причине разумные государи, полагаясь на собственные свои деяния и поступки, а не на кумиры, живопись и на поклонение народа, или верят им как знакам почестей, или не верят им, почитая их плодами принуждения. Нередко народ, в то самое время, в которое оказывает почести, ненавидит тех, кто вынуждает у него оные и принимают с гордостью и высокомерием.
Деметрий почитал себя оскорбленным, но не будучи в состоянии отомстить афинянам, сделал через посланников легкие укоризны и требовал, чтобы ему возвращены были корабли его, среди которых был один с тринадцатью рядами весел. Получив оные, он пристал к Истму[32]. Дела его были в дурном положении: охранные войска были выгоняемы из крепостей; все переходили к неприятелям его. Оставив в Греции Пирра, он отплыл в Херсонес. Он причинил вред Лисимаху и в то же время обогащал свое войско добычей и держал его вместе. Оно уже начинало мало-помалу становиться опять грозной силой. Лисимах был оставлен другими царями, ибо нимало не казался умереннее Деметрия, а напротив того, он был для них страшнее по причине большей его силы.
Вскоре после того Селевк просил у Деметрия через посланников в супругу себе Стратонику, дочь Деметрия и Филы. Он имел от персиянки Апамы сына Антиоха; но думал, что его государство могло быть достаточно для многих наследников и что он имел нужду в родстве с Деметрием, ибо известно было ему, что и Лисимах женился на одной дочери Птолемея, а Агафокл, сын его, на другой. Предлагаемое родство с Селевком было для Деметрия неожиданным благополучием. Он взял дочь свою и отплыл в Сирию со всеми кораблями своими; делал вынужденные остановки и пристал к Киликии, которую взял Плистарх, получив ее в удел от царей после сражения с Антигоном. Плистарх был братом Кассандра. Почитая себя обиженным тем, что Деметрий вышел на его берег, и дабы обвинить Селевка в том, что он мирится с общим неприятелем без согласия других царей, он отправился к брату своему.
Деметрий, известившись о том, отправился с морского берега к Киндам и, найдя в сокровищнице еще тысячу двести талантов, взял оные, успел сесть на корабль и поспешно отплыл. Уже прибыла к нему и Фила, жена его. Селевк встретил его при Россосе[33]. Свидание их было свободно от подозрения и злоумышлений и поистине царское. Сперва Селевк угостил Деметрия, приняв его на корабль с тринадцатью рядами весел. Они беседовали, веселились и проводили целые дни вместе без телохранителей и без оружия. Селевк наконец взял Стратонику и торжественно отправился в Антиохию.
Деметрий завладел Киликией и послал жену свою Филу к брату ее Кассандру для уничтожения Плистарховых жалоб. Между тем Деидамия приехала к нему из Греции, пробыла с ним несколько времени и умерла от болезни. Деметрий заключил мир с Птолемеем посредством Селевка; положено было между ними, чтобы он женился на Птолемаиде, дочери Птолемея.
До сих пор поступки Селевка похвальны, но когда он предлагал Деметрию, чтобы он уступил ему Киликию за некоторое количество денег, и, получив отказ, требовал с гневом сдачи Сидона и Тира[34], то он этим показал себя человеком насильственным и несправедливым, ибо, покорив власти своей пространную страну от Индии до Сирийского моря, был еще столь беден и до того нуждался, что для получения двух городов гнал родственника своего, столь много пострадавшего от превратностей судьбы. Он тем торжественно доказал истину мнения Платона, который советует тому, кто желает быть истинно богатым, умерять свою алчность, а не умножать имение. Кто не перестанет быть алчным к богатству, тот никогда не освободится от бедности и недостатка.
Несмотря на то, Деметрий не устрашился; он объявил, что хотя бы потерпел тысячу других поражений, как при Ипсе, однако не согласится за такую цену сделать Селевка своим зятем. Он усилил города охранным войском. Узнав, что Лахар, пользуясь раздором афинян, хотел получить верховную власть, Деметрий надеялся, что легко завладеет городом, как скоро предстанет перед его стенами. Он переправился через море в безопасности с сильным флотом. Но на берегах Аттики настигнут был бурей и потерял много кораблей; множество людей погибло. Он сам спасся и вел войну с афинянами, но, не имея успеха, послал собирать морские силы, сам переехал в Пелопоннес и осадил Мессену. Он подверг себя великой опасности, приступая к стенам этого города, ибо стрела из катапульты попала ему в лицо и сквозь челюсть прошла в рот. Исцелившись от раны и покорив некоторые города, отпадшие от него, он опять вступил в Аттику. Он покорил Элевсин и Браврон и стал разорять область. Захватив корабль, везший в
Афины груз пшена, он повесил купца и корабельщика. Другие купцы и корабельщики, боясь подобной участи, не возили уже более хлеба в Афины — и сие произвело в городе голод. Сверх хлеба они нуждались и во всем прочем; медимн соли покупали за сорок драхм; медимн пшена за триста. Афиняне несколько отдохнули, увидя показавшиеся близ Эгины сто пятьдесят судов, присланных на помощь Птолемеем. Но оные убежали, как скоро собралось к Деметрию до трехсот кораблей, частью из Пелопоннеса, частью же с Кипра. Тиранн Лахар оставил город и убежал.
Хотя афиняне определили смерть тому, кто упомянет о мире с Деметрием, однако немедленно отворили ему ближайшие ворота и выслали к нему посланников. Они не ожидали от него никакого снисхождения; но находились в крайне нужде, во время которой случились с ними многие страшные происшествия, среди которых упоминают о следующем. Отец и сын сидели в комнате, лишенные уже всякой надежды к сохранению жизни своей, как с потолка упала мертвая мышь. Увидя ее, они вскочили и начали за нее драться. В то время и философ Эпикур, говорят, кормил своих учеников бобами строго по счету.
В таком-то положении находился город! Деметрий, вступив в оный, велел гражданам собраться в театре; он оградил сцену воинами и занял логий[35] копьеносцами, а сам спустился, подобно трагическим актерам, верхним ходом — чем еще более привел в ужас афинян; но начало его речи было прекращение их страха. Он не употребил жестокого голоса и укорительных речей, но жаловался на них легко и дружески, простил им, роздал сто тысяч медимнов пшена и постановил начальства, какие были народу приятнейшие. Оратор Драмоклид, видя, что народ в восторге издавал восклицания и что демагоги наперебой старались превзойти друг друга похвалами в честь Деметрия, предложил: предать царю Деметрию Пирей и Мунихию. Предложение было принято народом, и Деметрий поставил охранное войско на Мусее[36], дабы афиняне, переменившись когда-нибудь в мыслях своих, не навели ему новых беспокойств и забот.
Имея уже во власти своей Афины[37], Деметрий строил козни против Лакедемона. В Мантинее встретил его царь Архидам, которого Деметрий разбил и потом вступил в Лаконию. Перед самою Спартой дано было другое сражение: он взял в плен пятьсот человек, умертвил двести и едва не завладел городом, который до того времени никем не был взят. Но кажется, ни в каком другом царе счастье не обнаружило столь великих и быстрых переходов; никогда в других случаях не явил себя столь переменчивым, то малым, то великим, никогда из высокой степени не вверглось в унижение и из слабого состояния не восставало к могуществу. По этой причине, говорят, что Деметрий в противных переворотах счастья произносил стих из Эсхила:
Ты вознесло меня, ты ныне низлагаешь! |
В то время, когда дела его поправлялись и сила его и власть возрастали, возвещено ему было, что Лисимах завладел городами, которыми он владел в Азии; что Птолемей отнял Кипр — исключая Саламин, и что в сем городе осаждал он мать и детей его, которые там оставались. Однако счастье подобно женщине, о которой пишет Архилох:
Коварная несла одной рукою воду, |
хотя этими страшными и неприятными известиями отвело его из Лакедемона, однако вновь подало ему надежду к новым великими делам. Поводом к тому было следующее.
По кончине Кассандра старший сын его Филипп управлял недолго македонянами и умер вскоре[38]. Другие сыновья его, Антипатр и Александр, были между собою в раздоре. Первый умертвил свою мать Фессалонику, другой звал к себе на помощь из Эпира Пирра, из Пелопоннеса Деметрия. Пирр успел прийти прежде и в награду за оказанную Александру помощь присвоил себе великую часть Македонии и был уже страшным для него соседом. Александр, получив письма от Деметрия, приближавшегося с войском, боясь его еще более, по причине его славы и знаменитости, выехал к нему навстречу к Дию[39], где принял и приветствовал дружески, но объявил ему, что обстоятельства не имели более нужды в его присутствии. Это возбудило между ними взаимные подозрения. Некогда Деметрий шел к Александру, который пригласил его на пир. Некто возвестил ему, что Александр умышлял умертвить его за вином. Это известие нимало смутило Деметрия: он ненадолго остановился по дороге, и велел предводителям держать войско вооруженным, а проводникам своим и служителям, которых было у него более, нежели у Александра, приказал вступить вместе в комнаты и оставаться тут, пока он не встанет. Эта предосторожность привела Александра в такой страх, что он не осмелился исполнить своего умысла. Деметрий, притворившись, что на этот раз не имел расположения к питью, поспешно удалился, а на другой день готовился к походу под тем предлогом, что случились какие-то неожиданные дела. Он просил у Александра извинения за скорый отъезд, уверяя его, что в свободное время он охотнее пробудет с ним больше времени. Александр радовался, что Деметрий по своей воле, а не из вражды оставлял его области. Он провожал его до Фессалии. По прибытии своем в Лариссу они, строя друг другу козни, опять приглашали друг друга к столу. Это именно и предало Александра в руки Деметрия. Дабы не казалось, что он остерегается Деметрия и тем не заставить его самого остерегаться, претерпел он то, что сам медлил совершить, лишь для того, чтобы Деметрий не избегнул устраиваемых против него козней. По приглашению Деметрия он пришел к ужину. Среди пиршества Деметрий встал; Александр, устрашившись, сделал то же самое и следовал за ним к дверям. Деметрий дошел до дверей, где стояли его телохранители, сказал только: «Бейте следующего за мною». Он вышел — телохранители убили Александра, равно как и друзей его, прибежавших к нему на помощь. Говорят, что один из них, будучи убиваем, сказал, что Деметрий опередил их только одним днем.
Ночь, как легко понять можно, проведена в тревоге. На другой день македоняне были в беспокойстве, страшась Деметриевой силы. Но как никто на них не наступал, а Деметрий послал им сказать, что желает иметь переговоры и оправдаться в своих поступках, то они ободрились и решились принять его дружелюбно. По прибытии своем он не имел нужды в долгих речах. Македоняне, ненавидя Антипатра как убийцу своей матери[40] и не имея лучшего, провозгласили Деметрия царем своим и привели его с собою в Македонию. Перемена эта не была противна и другим македонянам; они всегда помнили и ненавидели Кассандра за злодеяния его над родом умершего Александра Великого. Если оставалась еще некоторая память умеренности древнего Антипатра, то и это служило к пользе Деметрия, который был женат на Филе, дочери его; рожденного от нее сына Деметрий назначил преемником своей власти. Оный был уже в юношеских летах и находился при нем в войске.
Среди столь великого благополучия он получает известие, что его мать и дети отпущены Птолемеем, который при этом осыпал их почестями и дарами; узнает также, что его дочь, выданная им замуж за Селевка, уже в супружестве за Антиохом, сыном Селевка, и провозглашена царицей народов внутренних областей Азии. Это случилось следующим образом. Антиох влюбился в Стратонику, которая была молода, но уже родила сына от Селевка. Он мучился любовью и боролся всеми силами, в конце концов уверившись, что желание его чудовищно и, словно обезумев, искал способа лишить себя жизни и мало-помалу привести в изнурение свое тело, оставя всякое о нем попечение и воздерживаясь от пищи под предлогом некой болезни. Врачу Эрасистрату нетрудно было понять, что Антиох был влюблен; но желая узнать предмет его любви, в чем состояла вся трудность, он проводил целые дни в его комнате, и когда входила туда какая-нибудь прекрасная женщина, то он смотрел пристально на лицо Антиоха, наблюдая за теми членами тела, которые наиболее изменяются, когда душа в беспокойстве. Он открыл, что в Антиохе не происходило никакой перемены, когда входили в комнату другие, но когда Стратоника к нему приходила, или одна или с Селевком, с ним делалось все то же, что и с Сапфо[41]: голос немел, показывался огненный румянец, помрачались очи, выступал быстро пот, пульс бился беспорядочно — и наконец, когда душа его совершенно покорялась, следовала бледность, тоска и исступление. Эрасистрат заключил из того, по справедливости, что когда бы сын царский любил другую, то не сохранил бы молчания до конца своей жизни; но казалось ему опасным обнаружить свои догадки. Однако, полагаясь на любовь Селевка к сыну, он наконец решился и объявил ему, что болезнь молодого человека есть любовь — любовь неисцелимая, которой удовлетворить невозможно. Селевк, приведенный от этих слов в изумление, спросил врача: «Почему она неисцелима?» — «Потому, — отвечал Эрасистрат, — что он влюблен в мою жену». — «И ты, Эрасистрат, — сказал ему Селевк, — будучи моим другом, не уступишь свое ложе сыну моему, когда ты видишь, что он единственная моя опора?» — «Однако ты сам, будучи его отцом, — отвечал Эрасистрат, — не сделал бы этого, когда бы Антиох влюбился в Стратонику». — «О если бы, — воскликнул Селевк, — кто бы из богов или людей переменил его мысли и обратил страсть к Стратонике! Друг мой, я бы охотно уступил царство, чтобы сохранить жизнь Антиоха». Эти слова выговорил Селевк с сильным чувством, обливаясь слезами. Эрасистрат схватил его за руку и сказал ему: «Государь! Ты не имеешь нужды в Эрасистрате; ты и отец, и супруг, и царь, и ты можешь быть лучшим врачом своего дома». После того Селевк созвал весь народ и объявил, что он решился постановить над верхними областями царем Антиоха, а царицей Стратонику, дабы они жили в брачном союзе; что надеется, сын его, привыкши во всем ему повиноваться и быть послушным, не будет противиться этому браку, а если жена его находит в том затруднение, как в деле необычайном, то он просит друзей своих наставить ее и увещевать, дабы она почитала пристойным и позволительным лишь то, что царю угодно и что сопряжено с пользой государства. Вот что подало повод к бракосочетанию Антиоха и Стратоники.
Деметрий владел уже Македонией и Фессалией. Он занимал большую часть Пелопоннеса, а по ту сторону Истма — Мегарами и Афинами. Он пошел войною на Беотию. Сперва предлагаемы были ему умеренные о дружбе условия; но когда Клеоним, царь спартанский, прибыл в Фивы с войском, то беотийцы ободрились и возмутились против него, будучи поощряемы феспийцем Писидом, который первенствовал среди всех силою и славою. Деметрий подвел свои машины к Фивам и осаждал их. Клеомен, устрашившись, вышел тайно из города, а беотийцы в ужасе сдались. Деметрий поставил попечителем и правителем историка Иеронима. Он изъявил великую кротость, особенно по отношению к Писиду; когда тот попал в плен, то Деметрий не сделал ему зла, но принял его дружелюбно и поставил в Феспиях полемархом.
Вскоре после того Лисимах был пойман Дромихетом[42]. Деметрий при этом известии устремился на Фракию, надеясь занять ее, как лишенную защиты. Тогда беотийцы опять против него возмутились, а о Лисимахе получено было известие, что выпущен из неволи; Деметрий с яростью возвратился назад и нашел, что беотийцы были побеждены в сражении сыном его Антигоном. Он осадил опять Фивы.
Между тем Пирр сделал набег на Фессалию и показался у самых Фермопил. Деметрий, оставя Антигона при осаде, сам обратился к Пирру, который предался бегству с поспешностью. Оставив в Фессалии десять тысяч пехоты и тысячу конных, он опять приступил к Фивам и подвел машину, называемую «Градобратель»; но по причине величины своей и тяжести она с такими трудностями и столь медленно была подвигаема, что за два месяца едва прошла вперед две стадии. Беотийцы защищались мужественно. Деметрий часто заставлял воинов своих сражаться с великой для них опасностью, более из упрямства, нежели по нужде. Антигон, видя, что многие из них были убиваемы и сжалясь над ними, сказал ему: «Государь! Для чего нам губить без нужды этих воинов?» Деметрий отвечал ему с досадой: «А тебе почему это неприятно? Разве умирающим должен ты давать содержание?» Но дабы не казалось, что не щадит только других, сам подвергался равным опасностям с сражающимися воинами, получил рану острой стрелой сквозь шею и находился в дурном положении; при всем том не отстал от своего предприятия, но взял Фивы вторично. По вступлении его в город жители были в великом страхе: они боялись, что он поступит с ним жестоким образом. Он умертвил тринадцать человек, несколько выслал из города, а других простил. Итак, Фивы, которые еще десять лет не были населены[43], в один год были взяты два раза.
Между тем наступало Пифийское празднество. Деметрий позволил себе дело совсем необыкновенное. Поскольку этолийцы занимали узкие проходы вокруг Дельф, то он учредил торжество и игрища в Афинах, утверждая, что в сем городе было приличнее поклоняться Аполлону, который издревле у афинян в почтении и почитается родоначальником их племени[44].
Из Афин Деметрий отправился в Македонию. Не будучи способен оставаться в покое и видя, что македоняне в походах оказывали ему более внимания, а дома были беспокойны и склонны к мятежам, он вступил в Этолию с войском и разорил область. Оставя в ней Пантавха с немалой частью войска, обратился он на Пирра, между тем как сам Пирр шел на него. Но так как на пути разошлись, то один опустошал Эпир, а другой, сошедшись с Пантавхом, вступил с ним в сражение; он находился так близко от своего противника, что они друг друга ранили; Пирр разбил Пантавха, убил великое множество неприятелей и взял пять тысяч в плен. Это происшествие было пагубно для Деметрия. Македоняне не столько возненавидели Пирра за полученную над ними выгоду, сколько исполнились к нему удивления, ибо он произвел своею рукой важнейшие дела. Имя его после этого сражения было славно и знаменито среди македонян. Многие из них говаривали, что в нем одном видели совершенное подобие Александровой отважности, между тем как другие цари, в особенности же Деметрий, подражали, как бы на сцене, одной важности и гордости великого Александра.
В самом деле, Деметрий облекал себя театральною пышностью. Не только носил на голове великолепную кавсию с двумя повязками и надевал золотом обшитую порфиру, но сделал себе обувь из чистой порфиры и вызолоченную. По приказанию его долгое время ткали хламиду, работы удивительной: на ней представлен был мир и видимые на небе явления. Работа осталась недоконченной при перемене обстоятельств; никто не осмелился надеть сию хламиду, хотя впоследствии много было в Македонии царей, любящих пышность.
Не одной только наружностью оскорблял Деметрий народ, не привыкший к подобным зрелищам; подданным его была неприятна его нега и роскошь, особенно же его несообщительность и неприступная важность: то не имел он времени принять к себе, то был суров и жесток к тем, кого принимал. Он продержал у себя два года афинское посольство, хотя уважал афинян более других греков. Когда из Лакедемона прибыл к нему один посланник, то Деметрий, почитая себя обиженным, был в великой досаде. Он спрашивал у него: «Как? Неужели лакедемоняне прислали ко мне посланником тебя одного?» — «Да, государь, одного к одному», — отвечал посланник также с лаконской краткостью. В один день он вышел из дворца несколько проще обыкновенного и, казалось, склонен был слушать то, что ему говорили. Некоторые прибежали к нему и подали письменные прошения. Он принял их и держал в своей хламиде; народ тому радовался и следовал за ним. Как скоро он пришел на мост через Аксий[45], то, развернув хламиду, выбросил все просьбы в реку. Этот поступок причинил македонянам величайшее неудовольствие: им казалось, что он не царствует, но измывается над ними. Они сами вспоминали или слушали тех, кто вспоминал, сколь Филипп был кроток и снисходителен в подобных случаях. Некогда одна старая женщина беспокоила его на дороге и просила настоятельно, чтобы выслушал ее; Филипп сказал ей, что не имеет времени. «Так перестань царствовать!» — воскликнула она с досадой, и это произвело над ним такое действие, что он обратил внимание на ее дело, возвратился домой, отложил все другие занятия и несколько дней принимал тех, кто с ним хотел говорить, начиная от старухи. В самом деле, никакое занятие столько царю не прилично, как оказание правосудия. Арес — тиранн, как говорит Тимофей, а закон есть «царь надо всем сущим», по словам Пиндара. Гомер говорит, что цари получают от Зевса не осадные машины, не медноносые корабли, но законы и суд, дабы спасать и хранить[46]. Он называет учеником и собеседником Зевса не самого воинственного или самого несправедливого и жестокого царя, но справедливейшего из всех[47]. Деметрий, напротив того, принимал с удовольствием прозвание, несходное с тем, которое носит царь богов: Зевса величают Защитником, Хранителем городов, а Деметрий получил название Полиоркета — Покорителя городов. Таким образом, невежественная сила привела порок на место того, что похвально и прилично, сопрягая несправедливость со славою.
Деметрий, будучи опасно болен в Пелле, едва не лишился Македонии, ибо Пирр с великой быстротой дошел до Эдессы. Однако, оправившись, он прогнал его без труда и заключил с ним договор. Он не хотел быть в войне с человеком, который всегда мог ему мешать и остановить его на каждом шагу, не давая исполнить свои предначертания. Он помышлял не о маловажном деле — о завоевании бывших под властью его отца областей. Приготовления его не уступали великости его намерений и надежд. У него было уже собрано девяносто восемь тысяч пехоты и без малого двенадцать тысяч конницы; он снарядил флот, состоящий из пятисот кораблей, которые строились в Пирее, Коринфе, Халкиде и близ Пеллы. Он сам переезжал с места на место, учил, что надлежало делать, и сам работал с другими. Все удивлялись не только множеству его кораблей, но и величине их. До него никто не видал корабля с пятнадцатью и шестнадцатью рядами весел. Впоследствии Птолемей Филопатор[48] построил корабль в сорок рядов, длиною в двести восемьдесят локтей, а вышиною (до украшения носовой надстройки) — сорока восьми. На нем было корабельных служителей до четырехсот человек, а гребцов — четыре тысячи. Сверх того в проходах гребцами и на палубе помещалось немногим менее трех тысяч воинов. Но этот корабль служил только для вида; он мало отличался от неподвижных зданий, не приносил никакой пользы, был предметом хвастливости, ибо с великим трудом и опасностью трогался с места. Напротив, Деметриевы корабли при всей красоте своей не были неспособны к сражениям; великолепное их устройство не препятствовало употреблению их; быстрота их и польза были более достойны удивления, нежели сама величина.
Когда такая сила, какой после Александра никто не имел, воздвигалась на Азию, то против Деметрия составили союз Селевк, Птолемей и Лисимах. Потом они послали посланников к Пирру с предложением учинить нападение на Македонию, не уважая договора, которым Деметрий не столько его освободил от опасности войны, сколько себе дал возможность воевать с кем хотел. Пирр принял их предложения, и Деметрий, еще медлящий, был со всех сторон угрожаем войною. В одно и то же время Птолемей с многочисленным флотом пристал к Греции и отделял ее от Деметрия; Лисимах из Фракии и Пирр с Эпира вступили в Македонию и разоряли ее. Деметрий, оставя сына своего в Греции и обратясь к обороне Македонии, устремился сперва на Лисимаха; между тем получает он известие, что Пирр занял Берою. Как скоро весть эта распространилась среди македонян, то в войске не было уже никакого устройства: все плакали и рыдали, были исполнены гнева к Деметрию и ругали его; хотели его оставить и уйти — как они говорили, домой, в самом же деле — к Лисимаху. По этой причине Деметрий рассудил за благо стать как можно далее от Лисимаха; и обратиться на Пирра; первый был македонянином, соплеменником и многим знакомый со времен Александра, а Пирр, пришелец и иноземец, как полагал Деметрий, не мог быть предпочтен ему македонянами. Но он совершенно обманулся в своих мыслях: как скоро стал он станом близ Пирра, то воины его, всегда удивлявшиеся блистательным военным подвигам Пирра, и привыкши издревле почитать способнейшим царствовать того, кто более отличался оружием, вдобавок узнав, что Пирр поступил милостиво с теми, кто попался ему в плен, желая отстать от Деметрия и присоединиться либо к одному, либо к другому из его противников, оставляли его сперва тайно и мало-помалу, потом все войско пришло явно в движение и возмутилось против него. Наконец некоторые осмелились прийти к Деметрию и советовали ему убежать и спасаться, ибо уже македоняне утомились, воюя за его негу. Эти слова показались Деметрию самыми кроткими в сравнении с теми, которые слышал от других и которые были исполнены жестокости и наглости. Он вошел в свой шатер и, подобно комическому актеру, а не царю, надел темное платье вместо прежней великолепной хламиды и тайно удалился. Большая часть воинов обратилась немедленно к грабежу и, вырывая шатер его друг у друга, между собою сражалась. Пирр показался и голосом укротил их и завладел станом. Он разделил с Лисимахом всю Македонию, которой твердо обладал Деметрий в продолжение семи лет.
Деметрий, лишившись таким образом своего царства, убежал в Кассандрию[49]. Фила, супруга его, будучи безутешна и не терпя видеть опять в состоянии обыкновенного смертного и изгнанником несчастнейшего из царей Деметрия, потеряв всю надежду и возненавидев его судьбу, которая была постояннее в злополучии, нежели в благоденствии, приняла яд и умерла. Деметрий, приняв намерение собрать остатки своего политического кораблекрушения, отплыл в Грецию и собирал своих полководцев и друзей, которые там находились. Подобие, которое в Софокловой трагедии[50] употребляет Менелай, описывая свое счастье:
Подобно колесу вращается мой рок, |
можно бы лучше приноровить к счастью Деметрия, к его возвышению, упадку, возобновлению силы и унижению. Хотя тогда казалось уже, что его могущество упало и исчезло, однако оно воссияло вновь. Некоторые силы стекались к нему и мало-помалу оживляли его надежду. В первый раз тогда он проходил из города в город как частное лицо, без царских украшений. Некто, увидя его в Фивах в таком положении, приноровил к нему довольно удачно стихи Еврипида[51]:
Божественный свой вид на смертный превратив, |
Деметрий, наконец, опять вступив на «царский путь» надежды, окружил себя силою и величием власти. Он возвратил фивянам независимость, афиняне же от него отпали. Они выключили Дифила, который был поставлен жрецом Спасителей, из числа архонтов-эпонимов и определили, чтобы опять избираемы были архонты по прежним постановлениям. Они вызывали Пирра из Македонии, ибо Деметрий был уже сильнее, нежели как они полагали. Деметрий, исполненный гнева, приступил к городу и осадил его тесно. Народ послал к нему философа Кратета[53], мужа славного и многоуважаемого. Деметрий, частью снисходя на его просьбы в пользу афинян, частью приняв его советы касательно того, что почитал для себя полезным, снял осаду, собрал все свои корабли, посадил на них одиннадцать тысяч человек пехоты с конницей и отправился в Азию, дабы отнять у Лисимаха Карию и Лидию.
В Милете был он принят Эвридикой, сестрой Филы, везшей с собою Птолемаиду, одну из дочерей Птолемея, которая прежде была помолвлена с ним при посредничестве Селевка. Деметрий женился на ней с согласия Эвридики. После брака он немедленно обратился к городам, из которых одни приставали к нему по своей воле, другие были покоряемы силою. Он покорил Сарды; несколько Лисимаховых полководцев перешли к нему с деньгами и с войском. При нашествии на него Агафокла, сына Лисимаха, с войском, Деметрий направил путь к Фригии; он надеялся, заняв Армению, возмутить Мидию и утвердиться во внутренних областях Азии, где было много мест, служащих к убежищу и отступлению, когда бы был вытесняем неприятелем. Агафокл шел за ним вслед, Деметрий одерживал над ним верх во всех стычках; но как ему отрезали все способы к продовольствию и к снисканию корма, то он находился в большой нужде, и воины начали подозревать, что он их уводит в Армению и Мидию. Между тем голод усиливался; при переправе через Лик[54] река унесла и потопила множество его воинов по причине их неосторожности. Эти несчастья не удержали воинов от насмешек; некто написал на его шатре первые стихи из трагедии Эдипа, с малым изменением[55]:
О, чадо старика слепого Антигона, |
Наконец к голоду присоединились и болезни, как обыкновенно бывает тогда, когда люди едят по нужде какую ни попадя пищу. Потеряв не менее восьми тысяч человек, он отвел остальных назад. По прибытии своем в Тарс он имел намерение оставить неприкосновенной область, которая была тогда во владении Селевка и тем не подать ему никакого повода к неудовольствию; но это было невозможно, ибо войско находилось в крайней нужде, а Агафокл укрепил проходы на Тавре. По этой причине Деметрий написал
Селевку письмо, содержавшее длинные жалобы на свою судьбу: он просил его тронуться жалостью над родственником, который претерпел несчастия, которые могли бы возбудить соболезнование в самых врагах. Селевк был действительно тронут; он писал своим полководцам, чтобы Деметрия содержать царски, а войску его доставлять съестные припасы в изобилии. Но Патрокл, который, казалось, был человеком разумным и верным другом Селевка, придя к нему, представлял, что издержки, употребленные на содержание Деметриевых воинов, ничто, только прилично ли позволять Деметрию, самому стремительному и предприимчивому из всех царей, иметь пребывание в своей земле, когда ныне находится он в таком положении, которое и самым умеренным от природы людям внушает смелость и склонность к оказанию обиды. Слова эти столь подействовали на Селевка, что он выступил в Киликию с многочисленным войском.
Деметрий, изумившись скорой перемене Селевка и придя в страх, отступил к крепчайшему положению на Тавре и послал к Селевку посланников, прося о позволении ему покорить какой-нибудь из независимых варварских народов, дабы провести там остаток жизни своей, перестав странствовать и скитаться; если же Селевк на то не согласится, то содержать его войско зимой, не гнать его в такое время, когда он всего лишился, и не предать на произвол своим неприятелям. Но Селевк, подозревая его, объявил, что позволяет ему, если он хочет, провести два зимних месяца в Катаонии[56], выдав в залог первейших своих друзей. Между тем Селевк ограждал проходы, ведущие в Сирию. Деметрий, будучи заперт со всех сторон, подобно зверю, по необходимости обратился к обороне своей: он делал набеги на страну и одерживал над Селевком победу всякий раз, как вступал с ним в сражение. Некогда были пущены на него колесницы, вооруженные серпами, Деметрий, обойдя их, обратил в бегство, выгнал тех, кто укреплял проходы в Сирию, и занял оные.
Уже дух его был вознесен этими успехами. Видя воинов своих, исполненных бодрости, готовился он дать решительное сражение Селевку, который со своей стороны был в дурном положении. Он не принял, из страха и недоверчивости, присланной к нему Лисимахом помощи и не решался один вступить в сражение с Деметрием, боясь его отчаяния и переменчивости счастья, которое всегда приводило его из крайнего положения в величайшее благополучие. Но в это время Деметрий тяжко занемог. Болезнь привела его в чрезвычайное расслабление и совершенно расстроила дела, ибо воины его частью перешли к неприятелю, частью разбежались. Только по прошествии сорока дней сделалось ему легче. Он взял остальное войско и направил путь свой к Киликии; но только для виду, дабы уверить в том неприятелей, а ночью, не подав знака трубою, поворотил в другую сторону, перешел гору Аман и разорял страну, под ним лежащую, вплоть до Киррестики[57].
Селевк последовал за ним и поставил стан свой подле него. Деметрий в ночное время обратился в сторону вражеского стана. Селевк долго этого не замечал и спал покойно, когда некоторые перебежчики пришли к нему и открыли ему опасность, в которой он находился. Селевк вскочил в испуге, велел затрубить в трубы и, надевая обувь, кричал своим приближенным: «Мы имеем дело со страшным зверем!» Деметрий, заключив по тревоге неприятелей, что они извещены о его приближении, отвел поспешно свое войско. С наступлением дня уже Селевк учинил на него нападение; Деметрий послал одного из своих военачальников на одно крыло и получил некоторую выгоду над неприятелем. Тогда Селевк, слезши с коня, снял шлем и с одним щитом пошел навстречу наемным воинам; он показывал им себя, просил их перейти к нему и наконец понять, что он, щадя их, а не Деметрия, столько времени отлагал сражение. Все они приветствовали его, называли царем своим и переходили к нему. Деметрий, который претерпел столько превратностей в жизни своей, старался избегнуть и сей последней: он убежал к вратам Аманским[58] и, забившись в чащу с весьма немногим числом друзей и последователей, провел тут ночь, намереваясь, если будет возможность, занять дорогу, ведущую к Кавну[59], и пробраться до тамошнего моря, где надеялся найти корабли; но узнав, что не было у них даже на тот день съестных запасов, он переменил мысли. Между тем прибыл к нему приятель его Сосиген, неся в поясе четыреста золотых монет. Надеясь с помощью этих денег дойти до моря, они шли в темноте к узким проходам, но так как на них горели костры неприятельские, то они оставили эту дорогу и опять отступили к прежнему месту, однако не все, — ибо некоторые убежали, а остальные не были одушевлены равной бодростью. Когда некто осмелился сказать, что надлежало предать себя Селевку, то Деметрий, обнажив меч, хотел себя умертвить; но друзья его обступили и утешали, и наконец убедили на то решиться. Он послал к Селевку и предался ему.
Селевк, получив это известие, сказал: «Деметрий обязан своим спасением не своей судьбе, но моей; она вместе с другими благами подает мне случай изъявить свое милосердие и свою снисходительность». Он призвал своих прислужников, велел им поставить шатер царский и делать все нужные приготовления к великолепному приему и содержанию Деметрия. При Селевке находился Аполлонид, бывший некогда другом Деметрия. Селевк выслал его к Деметрию, дабы тем его успокоить и внушить бодрость, удостоверить его, что он идет к родственнику и зятю своему.
Как скоро Селевк обнаружил мысли свои, то сперва не многие, потом почти все его приятели бросились к Деметрию наперебой, стараясь предупредить друг друга: они думали, что Деметрий будет немедленно в великой силе при Селевке. Этот случай превратил жалость Селевка в зависть, а неблагомыслящим и завистливым людям подал повод отвратить его от этой мысли и поколебать его человеколюбие, пугая его тем, что в тот же самый миг, при первом появлении Деметрия, произойдут в войске великие беспокойства.
В то самое время как Аполлонид пришел с радостью к Деметрию, и другие следовали с приятнейшими известиями со стороны Селевка; как только Деметрий после таких несчастий и бедствий — несмотря на то, что почитал сдачу себя постыдною — начал раскаиваться в первых помышлениях, ободренный надеждою и доверяясь Селевку, — прибыл к нему Павсаний, имея около тысячи человек конницы и пехоты. Ими он обступил Деметрия неожиданно, удалил от него всех и, не представив его лицу Селевка, отвел на Херсонес Сирийский[60]. Здесь приставлена была к нему сильная стража. Впрочем, от Селевка прислана была к нему приличная прислуга, и назначено было для ежедневного содержания его значительное количество денег. Сверх того отведены были ему царские ристалища и места для прогулок и заповедники для охоты. Позволено было всякому из тех, кто с ним убежал, находиться при нем. Приходили к нему иногда некоторые от Селевка с утешительными словами, они советовали ему не унывать, ибо по прибытии Антиоха и Стратоники он немедленно будет отпущен.
Деметрий, находясь в сем положении, послал приказание сыну своему и своим полководцам и друзьям, бывшим в Коринфе и в Афинах, не верить более ни письмам его, ни печати, но как бы он умер, охранять для Антигона города и все владение. Антигон, получив известие о задержании отца своего, был весьма огорчен, надел печальное платье, писал всем царям и самому Селевку и просил их за отца, обещаясь выдать им все то, что у него еще оставалось, и изъявляя готовность свою дать себя прежде всего в залог вместо отца. Многие города и владельцы, исключая Лисимаха, просили вместе с ним. Один Лисимах обещал Селевку много денег, если умертвит Деметрия. Селевк, который и прежде ненавидел Лисимаха, тем более почел его человеком свирепым и беззаконным. Он стерег Деметрия для Антиоха и Стратоники и отлагал время, желая, чтобы Деметрий был им обязан своим освобождением.
Деметрий сперва перенес равнодушно свое несчастье; он привыкал уже к настоящему положению своему. Сперва он упражнял свое тело, занимался охотой и ристанием, сколько было ему позволено; но впоследствии мало-помалу сделался тяжел и неповоротлив, предался совершенно пьянству и игре и большую часть времени проводил в этих занятиях или потому, что он разгонял мысли о настоящем несчастии своем, приходящие ему тогда, когда он был в трезвом положении, и пьянством скрывал свои помышления; или потому, что уверился наконец, что это была жизнь, которую издавна желал и за которой гнался, что по безрассудству своему и по любви к пустой славе заблуждался и удалился от оной, причиняя и себе и другим беспокойство, ища в оружиях, во флоте, в станах то счастье, которое ныне нашел неожиданно в бездействии, в праздности, в покое. В самом деле — какая есть другая цель браней и опасностей дурных царей, которые в безрассудстве своем не только не знают, что более гонятся за негою и наслаждением, нежели за добродетелью и благоприличием, но которые действительно не умеют наслаждаться и веселиться?
Деметрий на третьем году своего заключения от бездействия и неумеренного употребления пищи и вина впал в болезнь и умер. Он прожил пятьдесят четыре года. Селевк был порицаем за его поступок и чрезвычайно раскаивался в подозрении, которое прежде возымел к Деметрию, и в том, что не последовал примеру варвара-фракийца Дромихета, который поступил человеколюбиво и как царю прилично с попавшим ему в руки Лисимахом.
Похороны его отправлены были с чрезвычайной и театральной пышностью. Антигон, получив известие, что везут прах его отца, выступил со всеми кораблями и встретил его близ островов. Он принял его урну, которая была из цельного золота, и поставил ее на самый большой предводительский корабль. Города, к которым приставали, налагали на урну венки и посылали людей, которые с печальным видом должны были провожать прах и присутствовать при погребении. По прибытии флота в Коринф урна была видима на передней части корабля, украшенная царской порфирой и диадемой; при ней стояли молодые воины в оружиях. Ксенофонт, превосходнейший из тогдашних флейтистов, сидел подле нее и играл священную песню, с которой согласовалось движение весел, с размером производимое, от чего при всяком обороте песни происходил некоторый шум, какой бывает на похоронах, когда бьют себя в грудь. Самое жалкое зрелище для собравшегося на берегу народа представлял сам Антигон, плачущий и в униженном виде. По оказании праху разных в Коринфе почестей и принесений ему воинов, оный был перевезен в Деметриаду, где и поставлен, как в городе, который носил имя усопшего, созданном им из малых городков, существовавших вокруг Иолка.
Деметрий оставил по себе Антигона и дочь Стратонику от Филы; двух Деметриев — одного, прозванного Тощим, от жены-иллириянки, а другого, обладавшего Киреной, от Птолемаиды; от Деидамии оставил Александра, который провел жизнь свою в Египте. Говорят также, что он имел сына Коррага от Эвридики. Род его непрерывно царствовал до Персея, при котором римляне завоевали Македонию.
Приведши к концу македонскую пьесу, время уже представить римскую.
- ↑ …один только Филипп… — Филипп V Македонский, правивший в 221—179 годах до Р. Х., известен тем, что был побежден римлянами. Старшего сына царя, Деметрия, римляне уважали, за что отец его и убил. См. жизнеописание Эмилия Павла.
- ↑ Митридат, сын Ариобарзана… — Ариобарзан — царь Понта и Каппадокии умер в 4 году 110 олимпиады, за 337 лет до Р. Х., и оставил по себя наследником Митридата, о котором здесь упомянуто. По мнению некоторых, он был внуком Ариобарзана.
- ↑ …среди стихий Эмпедокла… — Эмпедокл (490—430 до Р. Х.) — греческий философ. Согласно его учению, мир состоит из четырех стихий-первоначал: земля, вода, воздух, огонь; любой предмет и любое явление состоят из комбинации этих четырех стихий.
- ↑ …завладел неприятельским станом вместе с полководцем. — Это сражение было дано в 3 году 117 олимпиады, за 310 лет до Р. Х.
- ↑ …аравийского племени набатеев. — Набатеи — арабское племя, обитавшее в степях на пространстве от Евфрата до Красного моря. Столица набатейского царства — город Петра, от которого вся область получила название Петрейской Аравии.
- ↑ …и вырвал его из рук Птолемея. — В 4 году 118 олимпиады, за 305 лет до Р. Х.
- ↑ …порабощенной Кассандром… — Кассандр (355—298 до Р. Х.) — один из диадохов, сын Антипатра. Вытеснил из Македонии ее правителя Полисперхонта и в 306 году до Р. Х. принял царский титул.
- ↑ Город был управляем Деметрием Фалерским именем Кассандра… — Деметрий Фалерский (ок. 360- ок. 280 до Р. Х.) — афинский философ и государственный деятель, своими способностями и красноречием возвысился до того, что Кассандр, покорив Афины, сделал его правителем. Он управлял Афинами десять лет (317—307 до Р. Х.) к великому удовольствию граждан, которые воздвигли ему 360 статуй. Но как скоро они получили независимость, то низвергли все кумиры и преследовали Деметрия как верного Кассандру человека. Он убежал в Египет и был принят благосклонно царем Птолемеем I, но наследник Птолемей II Филадельф удалил его от себя, и Деметрий умер в нищете.
- ↑ …Кратесиполида, бывшая супруга Александра, сына Полисперхонта… — Александр, сын Полисперхонта, был убит в 3 году 116 олимпиады, за 312 лет до Р. Х. Его супруга Кратесиполида, женщина редкой красоты и высокого духа, заняла города Сикион и Коринф, покоренные ее мужем, и содержала множество воинов.
- ↑ …вышиваемы были на пеплосе… — Пеплос — священная одежда, в которую ежегодно, в праздник Панафиней, наряжали древнюю статую Афины, хранившуюся в Эрехтейоне. Пеплос украшался изображением борьбы богов с гигантами.
- ↑ …к коленам аттическим… — Со времен законодателя Клисфена (VI в. до Р. Х.) афинское гражданство делилось на десять аттических колен, или фил.
- ↑ …при Аморгосе… — Аморгос — остров в Эгейском море, недалеко от Наксоса.
- ↑ …и имела большую важность Фила… — Фила — старшая дочь Антипатра, женщина отличных достоинств; была выдана за Кратера, оказавшего помощь Антипатру в Ламийской войне. Осталась вдовой после гибели Кратера в сражении с Эвменом.
- ↑ Для выгоды своей женись и против воли. – Из трагедии «Финикиянки», 395. Антигон заменил фразу «должно служить» на «должно жениться».
- ↑ …все без исключения досталось в руки Деметрию… — Это сражение дано на Кипре в 4 году 118 олимпиады, за 305 лет до Р. Х.
- ↑ Переправившись с Кипра на твердую землю… — Арестодем переправился в Сирию, где Антигон основал на реке Оронт город Антигонию, столицу своих владений.
- ↑ …участвовал в двойном пробеге. — Имеется в виду пробег из конца в конец стадиона и обратно (ок. 370 м).
- ↑ …хиосский или фасосский? — Лучшими винами в то время почитались вина с островов Фасос и Хиос.
- ↑ …Аэроп… царь македонский… — Аэроп — царь Македонии из рода Теменидов, правивший в 396—393 годах до Р. Х. Он достигнул царства, убив малолетнего македонского царя Ореста, опекуном которого являлся.
- ↑ …Протоген, уроженец Кавна, писал картину, представляющую историю Иалиса… — Линд, Иалис и Камир — сыны Охима, брата бога солнца Гелиоса, получили царство Родоса от отца и основали три города, которым дали свои имена. Протоген был родом из Кавна, города в Карии, бывшей под властью родосцев.
- ↑ …Деметрий искал только предлога снять оную. — Эта осада продолжалась целый год; она закончилась в 302 году до Р. Х.
- ↑ …задний дом Парфенона. — Позади Парфенона было особое здание — Описфодотос, которое служило сокровищницей афинян.
- ↑ …так называемый Скалистый берег… — Скалистый берег — прибрежная часть Пелопоннеса напротив Аттики.
- ↑ Малые таинства совершались в месяце анфестерионе, а Великие — в боэдромионе… — То есть в феврале и сентябре — между Малыми и Великими таинствами лежало шесть месяцев. Малые таинства служили приготовлением к Великим.
- ↑ …то факелоносец… — Дадух, или факелоносец, был вторым священником при совершении таинств, а иерофант — первым.
- ↑ …таинства в Агре. — Агра — место близ Афин, где отправлялись Малые таинства.
- ↑ …ибо у него также была Ламия. — В греческой мифологии Ламия — ливийская царица, превратившаяся в чудовище после того, как ревнивая Гера убила ее детей. В горе Ламия укрылась в пещере, похищала и пожирала чужих детей. По этой причине она была страшилищем для малых детей, которых пугали Ламией.
- ↑ …так называемого Бокхорисова суда. — Бокхорис — древний египетский царь, правивший в 732—726 годах до Р. Х.; судья и законодатель, славившийся своею мудростью.
- ↑ …сыном Антиоха… — Антиох I Сотер (324—261 до Р. Х.) — царь Сирии из династии Селевкидов с 281 года.
- ↑ Так решилось это сражение! — Это достопамятное сражение дано при Ипсе, малом фригийском городе, в 4 году 119 олимпиады, за 301 год до Р. Х. Другого описания, кроме как у Плутарха, этого сражения мы не имеем.
- ↑ …которыми прежде владел каждый из них. — Царство Антигона заключало в себе большую часть Малой Азии, Армению, Сирию, Финикию до границ Египта, Месопотамию и Кипр. Селевку после того достались Сирия, Армения и Месопотамия; Лисимаху — часть Малой Азии до Тавра; Плисфену, брату Кассандра, — Киликия. Птолемей не получил ничего, ибо не участвовал в сражении.
- ↑ …он пристал к Истму. — За 298 лет до Р. Х.
- ↑ …при Россосе. — Россос — город в северной Сирии.
- ↑ …сдачи Сидона и Тира… — Тир и Сидон — города в Финикии, против Кипра.
- ↑ …и занял логий… — Логий — узкая площадка перед скеной, где выступали актеры.
- ↑ …на Мусее… — Мусей (холм Муз) — каменная гора в Афинах близ Пникса, где происходило Народное собрание афинян.
- ↑ Имея уже во власти своей Афины… — Взятие Афин случилось за 267 до Р. Х.
- ↑ По кончине Кассандра старший сын его Филипп управлял недолго македонянами и умер вскоре. — Кассандр умер в 298 году до Р. Х., а Филипп, сын его, в следующем году.
- ↑ …к Дию… — Дий — город, лежащий близ фессалийской границы в Македонии.
- ↑ …как убийцу своей матери… — Кассандр умертвил не только Олимпиаду, мать Александра, но и жену его Роксану и сына Александра. Подкупленный Кассандром Полисперхонт убил другого сына Александра, Геракла.
- ↑ …с ним делалось все то же, что и с Сапфо… — Имеется в виду известная ода Сапфо:
…Лишь тебя увижу, – уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я…(перев. В. Вересаева)
- ↑ …Лисимахбыл пойман Дромихетом. — Дромихет — царь гетов, живших при Дунае. После многих сражений с Лисимахом он запер его в безводном месте и принудил сдаться со всем войском, однако впоследствии отпустил Лисимаха.
- ↑ …Фивы, которые еще десять лет не были населены… — Фивы спустя двадцать лет после первого их разрушения восстановлены Кассандром.
- ↑ …и почитается родоначальником их племени. — Афиняне называли Аполлона отечественным богом, ибо полагали его отцом Иона, родоначальника ионян.
- ↑ …через Аксий… — Аксий — большая река, протекающая при Пелле, столице Македонии.
- ↑ Гомер говорит, что цари получают от Зевса не осадные машины, не медноносые корабли, но законы и суд, дабы спасать и хранить. — Плутарх намекает на «Илиаду», I, 238.
- ↑ …но справедливейшего из всех. — «Одиссея», XIX, 179. Речь идет о Миносе, царе Крита.
- ↑ …Птолемей Филопатор… — Птолемей IV Филопатор — царь Египта, правивший в 221—204 до Р. Х.
- ↑ …в Кассандрию. — Город Кассандрия построен Кассандром в 314 году до Р. Х. на перешейке полуострова Паллена, на месте древнего поселения Потидея.
- ↑ …в Софокловой трагедии… — Трагедия эта утеряна.
- ↑ …стихи Еврипида… — Из трагедии «Вакханки».
- ↑ …на берегах Исмена. – Диркея – источник, Исмен – ручей в Фивах.
- ↑ …философа Кратета… — Кратет из Фив (IV в. до Р. Х.) — философ-киник, ученик Диогена Синопского, прославился многими сочинениями, в том числе и трагедиями.
- ↑ …при переправе через Лик… — Лик — река во Фригии, впадает в Меандр при городе Колоссы.
- ↑ …стихи из трагедии Эдипа, с малым изменением… — В начале Софокловой трагедии «Эдип в Колоне».
- ↑ …в Катаонии… — Катаония — южная часть Каппадокии.
- ↑ …до Киррестики. — Киррестика — северная область Сирии, между Коммагеной и Антиохийской долиной, получила свое имя от главного города Кирра.
- ↑ …к вратам Аманским… — Аманские ворота — узкий проход, ведущий из Сирии в Киликию.
- ↑ …к Кавну… — Кавн — город, лежит в Карии — против Родоса.
- ↑ …отвел на Херсонес Сирийский. — Херсонес — город в области Апамены в Сирии. Антигон назвал его Пеллой; Селевк, который расширил город, назвал его Апамеей по имени своей супруги Апамы; так как этот город находился между рекой Оронт и озером, то его позднее назвали Херсонесом, или «полуостровом».
