Артаксеркс
Артаксеркс Первый[1], превосходивший кротостью и великодушием всех персидских царей и прозванный Долгоруким, потому что имел правую руку длиннее левой, был сыном Ксеркса. Второй Артаксеркс, жизнь которого здесь описывается, был сыном Артаксерксовой дочери и прозван Мнемоном. У Дария и Парисатиды[2] было четверо детей, из которых Артаксеркс был старшим, вторым был Кир, за ними Остан и Оксатр. Кир назывался так по имени древнего Кира, который получил свое имя от солнца — Киром персы называют солнце. Артаксеркс назывался прежде Арсиком, но Динон дает ему имя Оарс. Хотя Ктесий ввел в свои сочинения многообразную смесь невероятных и странных басен[3], однако неправдоподобно, чтобы он не знал имени царя, которому служил и которого лечил вместе с женой, матерью и детьми.
Кир с самого младенчества имел в себе нечто сильное и пылкое. Артаксеркс казался во всем сдержанней и имел от природы страсти спокойнее. Он женился на добродетельной женщине по воле своих родителей и продолжал сохранять брак, когда они хотели, чтобы он с нею развелся. Царь, умертвив ее брата, намеревался предать и ее той же участи; но Арсик прибегнул с просьбами к своей матери и пролитием многих слез с трудом удалось ему произвести то, что она была спасена и не разведена с ним. Мать более любила Кира и хотела, чтобы он наследовал в царстве отцу своему. По этой причине, когда Дарий занемог, то она вызвала Кира из приморских областей. Кир возвращался в полной надежде, что его мать успела произвести то, чтобы он был назначен преемником престола. Парисатида имела тот благовидный предлог, который употребил и древний Ксеркс по совету Демарата[4], а именно, что она родила Арсика, когда Дарий был подданным, а Кира, когда уже Дарий царствовал. При всем том она не убедила Дария. Старший сын был назначен преемником и переименован Артаксерксом; Кир назначен сатрапом Лидии и полководцем в приморских областях.
Вскоре по кончине Дария царь уехал в Пасаргады, где персидским жрецам надлежало совершить над ним царские обряды. Там стоит храм богини войны, которую можно бы уподобить Афине. Тот, над которым совершаются обряды, вступает в храм, слагает свою одежду и надевает ту, которую носил древний Кир, прежде нежели соделался царем; затем он ест меру сухой смоквы, заедает фисташками и выпивает чашу кислого молока. Совершаются ли и другие обряды, того неизвестно. Между тем как Артаксеркс приготовлялся к совершению этих обрядов, приходит к нему Тиссаферн, ведя с собою одного из жрецов, который имел надзор над образованием Кира по установленным правилам и научил его мудрости магов. Казалось, ему более, нежели какому-либо другому персу, долженствовало быть прискорбно, что Кир не сделался царем. По этой причине донос его на Кира показался достоверным. Он донес, что Кир имел намерение спрятаться в храме и в ту минуту, в которую царь снимал одежду, напасть на него и умертвить. Одни говорят, что Кир был схвачен по этому доносу; другие — что он в самом деле находился в храме и был выдан жрецом, который его скрывал. Уже определена была ему смерть; Парисатида, держа его в своих объятиях, обвила его своими волосами, прижала шею его к своей и рыданием и молениями избавила от смерти Кира, который вновь был отправлен к приморским областям. Впрочем, Киру не нравилось сие начальство. Он не столько помнил прощение, ему оказанное, сколько задержание, которому его подвергли, и в ярости своей более, чем прежде горел желанием получить царство.
Некоторые говорят, что он возмутился против царя за то, что не получал от него на стол достаточного количества денег. Кто это говорит, тот представляет Кира слишком простым. Ведь помимо всего прочего за ним стояла мать, которая позволяла ему брать и издерживать столько, сколько хотел, из ее доходов. Богатство его доказывается множеством наемного войска, которое он содержал посредством своих друзей в разных местах, как пишет о том Ксенофонт. Он собрал воинов не в одном месте: скрывая еще свои приготовления, под разными предлогами имел в разных местах людей, которые набирали воинов. Между тем Парисатида старалась уничтожить подозрения Артаксеркса; сам Кир писал ему с покорностью: то просил у него пособий, то доносил взаимно на Тиссаферна, притворяясь, что имел к нему ревность и был с ним в раздоре.
В свойствах царя была некоторая медлительность, которую некоторые почитали снисходительностью. В самом деле, сначала казалось, что он подражал кротости и милосердию соименного ему Артаксеркса: он был благосклонен и доступен к тем, кто хотел его видеть; воздаваемые им почести и дары превосходили заслуги, а от наказаний он отнял бесчестие и посрамление. Он оказывал благосклонность и снисхождение, принимая дары с таким же удовольствием, с каким оные ему приносили, или с каким их принимали, когда он их давал. Не было столь малого дара, которого бы он не принял охотно. Некто, по имени Омис, принес ему необыкновенной величины гранат. Артаксеркс принял его и сказал: «Клянусь Митрой! Когда бы этому человеку поручили малый город, то он вскоре сделал бы и его великим!»
Во время одного путешествия жители приносили ему разные дары, какие кто мог. Один земледелец, не найдя вскорости ничего, побежал к реке, черпнул руками воды и принес ее Артаксерксу. Царь был столько доволен, что послал ему золотую чашу и тысячу дариков. Когда лаконец Евклид говорил ему с великой дерзостью, то Артаксеркс велел тысяченачальнику сказать ему: «Тебе можно говорить царю то, что хочешь, а ему и говорить и делать». Некогда на охоте Тирибаз показал Артаксерксу, что его кандий[5] был разодран. Артаксеркс спросил его, что же теперь делать. «Государь, — сказал Тирибаз, — ты надень другой кандий, а этот отдай мне». Артаксеркс исполнил его желание, но при этом сказал: «Я тебе даю, Тирибаз, этот кандий, но запрещаю его носить». Тирибаз, однако, не уважив запрещения, — он был человек не дурной, но легкомысленный и ветреный — надел тотчас кандий и наложил на себя золотые вокруг шеи украшения, какие носят царские жены. Все на это негодовали — ибо это не было запрещено; но царь засмеялся и сказал Тирибазу: «Позволяю тебе носить золотые уборы, как женщине, а кандий — как сумасшедшему».
В трапезе царя персидского никто не имел участия, кроме матери его и супруги, из которых одна сидела выше, другая ниже его. Артаксеркс призывал к столу Остана и Оксатра, которые были моложе его. Колесница царицы Статиры была для персов приятнейшим зрелищем. Она была всегда без занавесок. Царица позволяла женщинам простого состояния подходить к ней и приветствовать ее. По этой причине царица была весьма любима народом.
При всем том некоторые беспокойные и перемену любящие люди думали, что управление требует Кира, человека с великими дарованиями, отличного воина, любящего своих друзей, и что обширность владения имели нужду в царе с духом великим и жадным к славе. Итак, Кир, полагаясь столько же на тех, кто был в верхних областях, как и на тех, кто его окружал, решился начать войну. Он писал лакедемонянам, чтобы они ему помогли и прислали к нему людей, обещаясь дать тому, кто придет пеший — коня, кто приедет верхом — колесницу с парою, имеющим села даст города, и что жалованье ратникам будет выдаваемо не числом, но мерою. Говоря о себе с великим хвастовством, он уверял, что имел сердце больше брата своего, что был ученее его и лучше знал учение магов; что более его пил и выносил вина; и что его брат от малодушия и неги ни на охоте не сидит на коне, ни в сражениях на колеснице. Лакедемоняне послали Клеарху скиталу с приказанием повиноваться во всем Киру[6].
Кир двинулся на царя с многочисленной варварской силою и с греческим наемным войском, состоявшим без малого из тринадцати тысяч. Он находил разные предлоги к сокрытию своего похода; однако не долго скрывался. Тиссаферн прибыл к царю с известием о его походе. При царском дворе господствовало великое беспокойство; вся вина войны падала на Парисатиду; приятели ее были подозреваемы и обвиняемы. Более всего досаждала Парисатиде Статира, которая в горести своей кричала: «Где данные уверения? Где просьбы мои? Ибо ты избавила того, кто злоумышлял на жизнь своего брата, и тем ты погрузила нас в войну и в жестокие бедствия!» С того времени Парисатида, ненавидя Статиру и будучи от природы злобная и жестокая во гневе и злопамятстве, искала случая ее умертвить. Динон пишет, что злоумышление свое она совершила во время войны; Ктесий говорит, что после. Невероятно, чтобы последний не знал времени, будучи очевидным свидетелем дела; он и не имел причины добровольно переменить время, в котором случилось рассказываемое им происшествие, хотя, впрочем, его повесть часто бывает неверная, отклоняясь от истины к баснословному и драматическому; но что касается до этого происшествия, то оно, конечно, случилось в то время, в которое Ктесий полагает его.
Кир, продолжая путь далее, получил известие, что царь не был намерен тотчас дать ему сражение и не спешил с ним сойтись; что он оставался в Персиде, пока туда не соберутся к нему все войска. Он вырыл ров в ширину десять сажень и столько же в глубину на пространстве четырехсот стадиев; но при всем том дал время Киру перейти его и быть не в дальнем расстоянии от Вавилона. Тирибаз, как говорят, прежде всех осмелился сказать, что не надлежало убегать сражения, уступать Мидию и Вавилон и самую Сузу и удаляться в Персиду, имея силу многочисленнее неприятельской и великое число сатрапов и полководцев, которое могли лучше Кировых и сражаться и подавать советы.
Это представление заставило Артаксеркса немедленно решиться на сражение. И вот с войском, состоявшим из девятисот тысяч, в великолепном вооружении, показавшись неожиданно, изумил и привел в смятение неприятелей, которые были не устроены и не вооружены из презрения к нему и самонадеянности; и Кир едва мог выстроить свое войско среди шума и криков. Артаксеркс вел свое войско медленно и в глубоком молчании. Совершенный порядок оного привел в удивление греков: они ожидали от такого множества народа — криков, беспорядочных движений, смятения и неустройства. Артаксеркс весьма разумно поставил и лучшие серпоносные колесницы перед своею фалангой против греков, дабы разорвать их ряды стремительным нападением прежде, нежели войска сошлись.
Это сражение повествуется многими. Но Ксенофонт живым описанием только что не представляет перед глазами все дело, как бы оно происходило теперь, а не прежде. Он, заставляя читателя принимать во всем участие, ввергается в опасности, подобно действующим лицам. Итак, было бы безрассудно оное описывать; можно только коснуться тех обстоятельств, которые Ксенофонтом пропущены, хотя достойны быть упомянуты.
Место, на котором оба войска выстроились, называется Кунакса[7] и отстоит от Вавилона на пятьсот стадиев. Перед сражением Клеарх советовал Киру стоять позади лакедемонян и не вдаваться в опасность. «Что ты говоришь, Клеарх? — воскликнул Кир. — Ты хочешь, чтобы я был недостойным царского достоинства, которого я желаю?!» Кир сделал важную ошибку, бросившись с дерзостью и без предосторожности в самую средину опасности. Но Клеарх сделал не меньшую, если не большую ошибку, не захотел противопоставить греков царю, но растянул до реки правое крыло, дабы не быть обойденным. Если он ни о чем так не заботился, как о безопасности и о том, чтобы ничего дурного не претерпеть, то было бы лучше оставаться дома. Но кто прошел с войском десять тысяч стадиев от моря, не будучи никем принуждаем, а для того только, чтобы посадить Кира на престол царский, а потом искал места и устраивал силу свою не так, как бы спасти своего вождя и нанимателя, но как бы привести в безопасность и в состояние спокойно сразиться с неприятелем, тот, по-видимому, от страха о настоящей опасности забыл помышления о целости всего дела и потерял из виду цель своего военачальства. То, что никто из царских полководцев не выдержал бы нападения греков, что по отражении их, по бегстве или смерти царя Кир одержал бы победу, мог спастись и царствовать, то явствует из последовавших происшествий. По этой причине более дерзости Кира должно винить осторожность Клеарха, ибо она погубила и Кира, и его дело. Когда бы сам царь рассудил, куда поставить греков, дабы они были ему как можно менее вредны, то не нашел бы другого места, как отдаленнейшего от себя и от своих. С этим расположением поражение, им претерпенное, не было бы замечено, а Кир был изрублен прежде, нежели мог получить какую-либо пользу от Клеарховой победы. Кир, впрочем, знал, что ему было полезнее: он велел Клеарху выстроиться в средину. Клеарх сказал, что он печется, дабы дело шло к лучшему, и все испортил.
Греки разбили персов, как хотели и, преследуя их, зашли далеко. Кир сидел на чистокровном, но слишком горячем коне по кличке Пасак, как пишет Ктесий. Против него выступил Артагерс, начальник кадусиев[8], и громко кричал ему: «О ты, посрамивший прекраснейшее и многопочитаемое имя Кира, несправедливейший и безрассуднейший человек, ты ведешь сих презренных греков гибельным путем на расхищение персов. Ты надеешься умертвить государя и брата своего, у которого есть слуги тысячу раз лучше тебя, как вскоре ты сам это испытаешь, ибо ты скорее положишь здесь свою голову, нежели увидишь лицо царское». Сказав это, он бросил в него дрот; броня выдержала удар; Кир не был ранен, но покачнулся, ибо удар был сильный. Артагерс своротил свою лошадь. Кир ударил в него и попал; острие дротика пронзило Артагерса сквозь шею у ключицы. Таким образом он, по призванию почти всех, умерщвлен самим Киром. Касательно смерти Кира, Ксенофонт пишет просто и коротко, ибо он не находился при этом происшествии. Итак, ничто не может быть препятствием, если я приведу здесь порознь повествования Динона и Ктесия.
Динон пишет, что по умерщвлении Артагерса Кир бросился стремительно в середину выстроившихся перед царем воинов и поразил коня его. Царь упал с коня. Тирибаз посадил его немедленно на другого и сказал ему: «Государь! Помни этот день; он не должен быть предан забвению!» Кир опять ударил на брата и повалил Артаксеркса. При третьем нападении царь в великой досаде сказал предстоявшим: «Уж лучше вовсе не жить!» И выступил против Кира, который дерзко и неосторожно бросался на удары противников. Царь ударил в него дротиком; окружающие также стреляли. Кир упал, как одни говорят, от удара Артаксеркса, а по словам других, от удара карийца, которому царь, в награду за этот подвиг, дал право, чтобы перед его рядами носили на копье золотого петуха. Персы называют карийцев «петухами», по причине гребней, которыми те украшают шлемы свои.
Повествование Ктесия, сокращенное мною по возможности, есть следующее. Кир умертвил Артогерса, устремился на самого царя, а царь обратился на него — оба в глубоком молчании. Арией, приятель Кира, бросил прежде копье в царя, но его не ранил. Царь, пустив дрот в Кира, не попал в него, однако поразил и умертвил Сатиферна, человека храброго и верного Киру. Кир бросил дротик в царя, дротик пробил броню и ранил его в грудь, острие вонзилось в нее на два пальца. Артаксеркс от этого удара упал с коня. Вокруг него происходила тревога и бегство, он поднялся и с немногими, в числе которых был Ктесий, занял ближайший холм и пребывал в покое. Кир, попавший в гущу неприятелей, был увлечен далеко разгорячившимся конем. Уже было темно, неприятели его не знали, а друзья искали его. Гордясь победой, исполненный смелости и жара, он стремился далее с криком: «Расступитесь, оборванцы!» Эти слова были им повторены несколько раз на персидском языке; народ расступался и кланялся ему. Между тем с головы его спала тиара. Один молодой перс по имени Митридат, проскакав мимо него, поразил его дротиком в висок близ глаза, не зная, кто он такой. Кровь лилась ручьями из раны его, голова у него вскружилась, он впал в обморок и свалился с коня, который убежал и блуждал один. Служитель того, кто поразил Кира, поднял соскользнувший с коня его чепрак, обагренный кровью. Кир с трудом пришел в себя; несколько евнухов, тут бывших, старались посадить его на другую лошадь и спасти. Он был слаб, но хотел ходить сам; евнухи приподняли и понесли его. Будучи в изнеможении, он не мог стоять на ногах; но почитал себя победителем, слыша, что бегущие называли Кира царем и просили пощады. Между тем несколько кавнийцев, люди бедные и несчастные, которые следовали за войском царским, отправляя самую грязную работу, вмешались как приятели в число тех, кто окружал Кира. Когда они заметили наконец, что платье на бронях было красное, между тем как у царских воинов было белое, они догадались, что то были неприятели. Один из них поразил сзади дротиком Кира, не зная его. Жила у подколенья была прорезана; Кир упал — ударился раненым виском о камень и умер. Таково повествование Ктесия, в которой он мучительно убивает Кира, как бы рубит тупым ножом и, наконец, насилу его добивает.
По умерщвлении его Артасир, око царево, случайно проехал мимо места, где он лежал. Он, увидя рыдающих евнухов, спросил вернейшего из них: «Кто это, кого ты так оплакиваешь, Париск?» Евнух отвечал ему: «Не видишь ли ты, Артасир, лежащего здесь мертвого Кира?» Артасир был приведен в удивление, он велел евнуху успокоиться и оберегать мертвого, а сам поскакал к Артаксерксу, который уже был лишен всякой надежды и находился в крайне слабости от раны и жажды. Он объявил ему с радостью, что собственными глазами видел Кира мертвым. Сперва Артаксеркс хотел идти сам к тому месту и велел Артасиру вести себя; но боясь греков, о которых говорили, что преследуют их, и что они всех победили, решились они послать большее число воинов для обозрения. Послано было тридцать человек с факелами.
Артаксеркс находился в опасности умереть от жажды; евнух Сатибарзан бегал в окрестностях и искал для него воды; но в тех местах воды не было, а достать было далеко. После многих трудов он нашел наконец одного бедного кавнийца[9], который нес в дурном мехе до восьми котил испорченной воды. Сатибарзан взял ее и принес к царю; он выпил всю воду, и когда спрашивали его, не показалась ли ему вода эта отвратительной, то он поклялся богами, что никогда не пил с большим удовольствием столько вина, ни воды легче и чище. «Если я, — продолжал он, — не буду в состоянии наградить при жизни человека, который тебе дал эту воду, то молю богов, да сделают они его богатым и счастливым».
Между тем посланные от него возвратились с великой радостью, возвещая ему о неожиданном благополучии. Уже царь был ободрен и множеством стекающихся вновь к нему воинов; он сошел с холма при свете многих огней. Придя к мертвому, которого голова и правая рука были отсечены по некоему персидскому закону, Артаксеркс велел подать к себе голову, взял ее за густые и длинные волосы и показывал тем, кто еще сомневался и предавался бегству. Воины были приведены в удивление и поклонялись царю. Вскоре собралось вокруг него до восьмидесяти тысяч человек; он вступил опять в стан, из которого, по уверению Ктесия, вышел на битву с четырьмястами тысячами воинов[10]. Динон и Ксенофонт полагают, что число сразившихся было гораздо больше. Что касается до числа убитых, то Ктесий говорит, что к Артаксерксу принесено было девять тысяч мертвых, и что, как ему показалось, число легших на поле брани простиралось до двадцати тысяч. Может быть, это сомнительно; но Ктесий уже явно лжет, когда говорит, что был сам послан к грекам вместе с закинфянином Фалином и некоторыми другими. Ксенофонт знал, что Ктесий находился при царе. Он упоминает о нем и дает знать, что читал его книги. И так, когда бы Ктесий приехал к грекам и служил переводчиком в таких важных переговорах, то Ксенофонт не пропустил бы его имени, ибо он назвал и закинфянина Фалина. Но Ктесий был человек безмерно честолюбивый и при том приверженный Клеарху и Лакедемону; он всегда находит и для себя в повествовании место при всяком случае и упоминает с великой похвалой о Клеархе и лакедемонянах.
После сражения Артаксеркс послал богатые и славные дары сыну Артагерса, убитого Киром; равным образом почтил он дарами Ктесия и других. Он отыскал кавнийца, который уступил ему мех с водою, и сделал его из неизвестного и бедного знаменитым и богатым. Наказания, которым подверг он провинившихся перед ним, довольно кротки. Один мидиец по имени Арбак перешел к Киру во время сражения и потом, когда Кир пал, перешел к Артаксерксу, который открыл в нем робость и малодушие, а не измену и злонамеренность, и потому велел посадить ему на шею голую блудницу и целый день носить ее, ходя по торжищу. Другому, который не только перешел к неприятелю, но к этому поступку присовокупил ложь, сказав Артаксерксу, что он умертвил двух неприятелей, Артаксеркс велел проколоть язык тремя иглами. Он воображал и хотел, чтобы другие верили и говорили, что он сам умертвил Кира, и с этой мыслью послал дары к Митридату, который прежде всех поразил Кира, и велел сказать ему: «Царь чтит тебя этими дарами за то, что ты принес к нему чепрак найденной тобою Кировой лошади». Кариец, которой ударил в подколенье Кира, от чего он пал, просил и себе даров; Артаксеркс велел ему сказать через тех, с которыми послал оные: «Царь дает тебе дары в награду за вторую хорошую весть, ибо Артасир первый, а ты второй принесли ему известие о кончине Кира». Митридат удалился в молчании и великой горести. Но несчастный кариец по своей глупости предался некоторой общей человекам страсти. Испорченный, по-видимому, настоящим благополучием и надеясь приобрести что-либо выше своего состояния, он не хотел, чтобы полученные им дары почитались наградою за хорошую весть; он досадовал и кричал, что не другой кто, а он сам умертвил Кира и что несправедливо лишен принадлежащей ему славы. Царь, услыша это, был до того раздражен, что велел отрубить ему голову. Но его мать, которая тут находилась, сказала ему: «Государь! Не поступи так кротко с этим негодным карийцем; он от меня получит награду, достойную за слова, которые осмеливается произносить». Царь ей позволил, и Парисатида велела палачам мучить его десять дней, потом выколоть ему глаза и в уши влить растопленной меди, пока наконец он не умер.
Равным образом погиб вскоре и Митридат по своему безрассудству. Он был приглашен к ужину, где были евнухи как царя, так и матери его; он пришел в той одежде и в том золотом убранстве, которые получил от царя. Когда начали пить, то евнух, который имел большую силу при Парисатиде, сказал ему: «Прекрасную тебе, Митридат, подарил царь одежду, прекрасные ошейники и нарукавники. Какой дорогой меч! Сколь ты блажен и славен в глазах всех!» Митридат, уже будучи пьян, отвечал: «Это все пустяки, Спарамиз! Я заслужил у царя большие и богатейшие дары за оказанную мною в тот день услугу». Спарамиз, улыбнувшись, отвечал: «Я тебе не завидую, Митридат; однако как греки говорят, что истина — в вине, то прошу сказать, какая тут слава сыскать чепрак, свалившийся с лошади, и принести его царю?» Он говорил это не потому, что не знал истины, но желая возбудить честолюбие и обнаружить перед присутствующими мысли этого человека, который от вина сделался говорлив и невоздержан. Митридат сказал с дерзостью: «Вы говорите что хотите о чепраках и тому подобном, а я вам скажу начистоту, что Кир убит этою рукою. Я бросил копье не понапрасну, как Артагерс; я попал и поразил его, хотя не прямо в глаз, но в висок; он упал на землю, он умер от этого удара». Присутствующие, предвидя уже конец и несчастье Митридата, склонили головы. Тот, кто угощал их, сказал: «Митридат! Будем теперь есть и пить, поклоняясь гению, хранящему царя, оставим речи, которые выше нас».
После того евнух пересказал Парисатиде слова Митридата; она донесла о том царю, который вознегодовал, как будто бы через то он был изобличен и терял лучшее и сладчайшее удовольствие от победы. Он хотел, чтобы и персы и греки верили несомненно, что при нападении и в стычке он нанес и получил удар, что был сам ранен, но убил Кира. Итак, он велел предать смерти Митридата, посадив его в корыта. Наказание в корытах состоит в следующем. Берут два корыта, которые сделаны так, что можно приноровить одно к другому; в одном из них кладут навзничь наказываемого, потом накладывают другое корыто таким образом, что голова, руки и ноги его остаются снаружи, а прочее тело закрыто. Ему дают есть, а если он не хочет, то принуждают его, коля ему глаза. Как скоро он поест, то наливают ему в рот мед, смешанный с молоком, и обливают им ему лицо. Потом поворачивают его глазами к солнцу. Множество мух садятся на него и покрывают ему лицо. Следствия пищи и питья производят внутри корыт гнилость и порчу, от которой родятся черви, которые точат тело, впиваясь внутрь его. Когда страдалец умрет, то снимают верхнее корыто и находят тело съеденным, а в утробе целые рои гнездящихся и пожирающих червей. Таким образом Митридат умер, мучимый в продолжение семнадцати дней.
Оставался еще царский евнух, отрубивший голову и руку Кира, по имени Масабат, на которого мстила Парисатида. Он не подавал никакого повода против себя. Парисатида устроила следующую против него хитрость. Эта коварная женщина весьма искусно играла в кости. До войны она играла часто в оные с царем; по окончании войны она с ним примирилась, старалась быть всегда вместе, играла и шутила с ним, знала все его любовные дела, в которых сколько могла ему помогала. Одним словом, она оставляла ему как можно менее времени быть со Статирой, ибо она ненавидела ее до чрезвычайности и хотела иметь над царем силу более всякого другого. Некогда, найдя его без занятия и расположенного к забавами, она предложила ему играть в кости по тысячи дариков. Она дала ему выиграть и заплатила деньги. Притворяясь, что ей то было досадно и что чрезвычайно о том жалела, она предложила ему начать опять игру, назначить вместо денег играть на евнуха. Царь согласился. Она сделал условие, чтобы побежденный уступил победителю одного евнуха, которого победитель себе выберет, за исключением только пяти вернейших ему евнухов. После того стали играть.
Парисатида, занявшись игрой с большим вниманием, при удачном бросании костей выиграла и получила Масабата, ибо он не был в числе выговоренных. Прежде нежели царь мог иметь какое-либо подозрение, она предала его мучителями и велела содрать с него живого кожу; тело его было воткнуто на трех колах, а кожа была особо растянута.
Царь был возмущен и разгневан на Парисатиду за такой поступок; но она со смехом и иронией отвечала ему: «Как ты мил и забавен! Ты сердишься за старого дурного евнуха, а я, проиграв тысячу золотых монет, молчу и должна быть довольна!» Царь раскаялся, познав обман, но пребывал в покое. Статира, которая во всем противилась Парисатиде, досадовала на случившееся, говоря, что Парисатида, мстя за Кира, губила жестоким и беззаконным образом евнухов, верных рабов царских.
Тиссаферн, обманув вероломным образом Клеарха и других полководцев и нарушив клятву, поймал их и отослал к царю в оковах. Клеарх просил Ктесия, как тот уверяет, достать ему гребень. Он исполнил его желание; Клеарх причесал себе голову и, будучи доволен услугой, подарил ему свой перстень, дабы он служил знаком дружбы его друзьям и родственникам в Лакедемоне; на печати были вырезаны пляшущие кариатиды[11]. Притом Ктесий говорит, что посылаемые Клеарху кушанья отнимали и съедали скованные с ним вместе воины, которые давали ему самую малую часть; что он тому помог, заставив посылать Клеарху большее количество, а воинам давать особо другое кушанье; что все это делал в угодность и по желанию Парисатиды; что ежедневно посылал к Клеарху с другими кушаньями четверть барана; что Клеарх просил его скрыть в мясе малый нож, послать его к нему и не допустить его ожидать конца жизни от жестокости царя, что он из страха не исполнил это; что царь обещал клятвенно своей матери, которая просила за Клеарха, не убивать его, но что будучи убежден потом Статирой, он велел умертвить всех, кроме Менона[12]; что после этого Парисатида злоумышляла против Статиры и уготовила ей отраву. Но это повествование Ктесия неправдоподобно, и причины, которые он тому приводит, вовсе безрассудны, ибо возможно ли, чтобы Парисатида за Клеарха решилась на столь ужасное дело и дерзнула бы умертвить законную царя супругу, с которой он прижил детей, назначенных ему наследниками? Нет сомнения, что Ктесий сделал это трагическое описание, дабы более почтить память Клеарха. Он говорит также, что тела других умерщвленных полководцев растерзаны псами и птицами; но что на тело Клеарха вихрь нанес большую кучу песка, засыпал его и закрыл; что тут были посеяны финики и в короткое время выросла прекрасная финиковая роща, которая осенила сие место, так что и царь раскаялся, что умертвил Клеарха, почитая его как мужа, угодного богам.
Парисатида, ненавидя Статиру и будучи исполнена зависти, ибо сила ее над царем происходила из почтения, но сила Статиры была велика и твердо основана на любви и доверии царя к ней, покусилась на ее жизнь. К этому злодеянию подала повод следующая, по ее мнению, важная причина. При ней была служительница верная, которая имела великую над ней силу; имя ее Гигия. Динон утверждает, что она содействовала ей в составлении яда, а Ктесий, что она только знала о том против воли своей. Принесшего к ней яд Ктесий называет Белитаром, а Динон — Меланфом.
После бывших между ними подозрений и неудовольствий обе женщины начали опять встречаться и вместе ужинать; однако боясь и остерегаясь друг друга, они ели одно кушанье и с одних тарелок. В Персии есть малая птичка, из которой ничего не выбрасывается во время еды, ибо она вся состоит внутри из жиру: по этой причине думают, что питается воздухом и росой. Она называется ринтак. Ктесий говорит, что Парисатида разрезала птичку малым ножом, которого одна сторона была намазана ядом, вытерла его об одну часть птички, чистую и не отравленную часть положила в рот и ела сама, а другую подала Статире. Динон говорит, что Меланф, а не Парисатида, разрезав птицу, подал кушанье с ядом Статире. Эта царица, умирая в страшных муках и судорогах, чувствовала сама, от чего, и внушила царю подозрение к матери своей, ибо ему известна была свирепая и зверская душа ее. Итак, он немедленно приступил к отысканию виновников, поймал и предал пытке служителей и стольников своей матери. Гигию долго держала у себя Парисатида и не выдавала царю, который не переставал ее требовать. После некоторого времени царь, узнав, что Гигия выпросила позволенье у Парисатиды пойти ночью в свой дом, велел поставить засаду; она была поймана и приговорена к смерти. Отравители по законам персидским наказываются следующим образом. Голова виновного кладется на широкий камень, потом бьют ее и давят другим камнем, пока не сокрушат ее. Так-то умерщвлена была и Гигия. Впрочем, Артаксеркс не сделал и не сказал ничего неприятного Парисатиде; по желанию ее он послал ее в Вавилон, сказав, что пока она будет жива, то никогда сам не увидит Вавилона. В таком-то состоянии находился дом Артаксеркса.
Этот государь употребил столько стараний на то, чтобы захватить соратовавших Киру греков, сколько и на то, чтобы преодолеть Кира и удержаться в царстве; однако не имел в том успеха. Греки, потеряв Кира, своего предводителя, и лишившись полководцев своих, вырвались, так сказать, из самой столицы царя и возвратились в свою землю доказать свету, что великость персов и царя их состояла в золоте, в неге, в женщинах, а все прочее было надменность и пустая пышность. Греция оживилась бодростью и презрела варваров. Лакедемонянам показалось уже непозволительным не избавить от рабства населяющих Азию греков и не прекратить унижения, ими претерпеваемого. Сперва они послали в Азию Фиброна, потом Деркиллида[13]; оба вели войну, но не произвели ничего важного. Итак, лакедемоняне поручили войско царю Агесилаю, который, переправившись в Азию, начал немедленно действовать и приобрел великую славу. Он разбил Тиссаферна в открытом сражении и отнял у него разные города. Между тем как это происходило, Артаксеркс понял, каким образом надлежало вести войну. Он послал в Грецию родосца Тимократа с великим количеством золота и с приказанием подкупать в греческих городах людей, которые имели более силы, и тем возбудить к войне греков против лакедемонян. Тимократ это исполнил: сильнейшие города составили союз против лакедемонян; Пелопоннес был в волнении; правители лакедемонские вызывают обратно из Азии Агесилая, который отправляясь назад, говорят, что из Азии изгоняется тридцатью тысячами стрельцов царских. На персидской монете выбит был стрелец.
Царь персидский лишил лакедемонян и владычества над морем посредством афинянина Конона, который действовал вместе с Фарнабазом. Конон после сражения при Эгоспотамах находился в Египте не потому, что он искал безопасности, но ожидая перемены в обстоятельствах, как погоды на море. Чувствуя, что его предначертания имели нужду в силе, а царская сила имела нужду в разумном начальнике, он послал к царю письмо, в котором открывал ему намерения. Он велел подателю письма представить оное посредством критянина Зинона или Поликрата из Менды[14], первый был танцовщик, а второй врач, а если их не окажется, то через врача Ктесия. Уверяют, что Ктесий, получив это письмо, вписал в него от себя, чтобы он был послан к Конону, как человек нужный в делах, имеющих быть произведенными при море. Но Ктесий говорит, что царь от себя возложил на него это препоручение.
Артаксеркс после морского сражения, выигранного при Книде Фарнабазом и Кононом, лишил лакедемонян владычества над морем; он обратил к себе всю Грецию и утвердил славный с греками мир, названный Анталкидовым. Этот Анталкид был спартанец, сын Леонта. Служа царю, он произвел то, что все греческие города и острова, прилежащие к Азии, уступлены были лакедемонянами и платили ему подать по заключении мира — если унижение и предательство Греции можно назвать миром, когда никакая война не имела для побежденных конца, столь позорного.
Артаксеркс, по уверению Диона, всегда ненавидел лакедемонян, почитая их бесстыднейшими людьми, но полюбил чрезмерно одного только Анталкида, который приехал к нему в Персию. Некогда за ужином послал Анталкиду цветочной венок в благовонном и драгоценном масле. Все удивлялись сему особенному знаку милости. Анталкид, конечно, мог быть таким образом осмеян и получить такой венок, так как посрамил в Спарте Леонида и Калликратида. Когда некто сказал при Агесилае: «Горе тебе, Греция! Уже и лакедемоняне приняли сторону мидов!», то сей государь сказал: «Неправда! Скажи лучше, что миды приняли сторону лакедемонян!» Однако эти красивые выражения не уменьшили бесчестия самого дела. Лакедемоняне погубили свое могущество, сразившись бесславно при Левктрах, но слава Спарты погибла по заключении помянутого договора. Пока спартанцы первенствовали в Греции, то царь называл Анталкида своим другом и гостем; когда же они, будучи разбиты при Левктрах и находясь в дурном положении, просили у него денег и выслали в Египет Агесилая, то Анталкид отправился к Артаксерксу и просил его оказать пособие лакедемонянам; но Артаксеркс до того им пренебрег и такое оказал к нему презрение, что Анталкид, отправившись назад, был осмеиваем своими неприятелями и, боясь эфоров, уморил себя голодом.
К царю Артаксерксу прибыли фиванец Исмений и Пелопид, одержавший победу при Левктрах; от Пелопида он не потребовал ничего неприличного; Исмений, от которого он требовал поклонения, бросил перед собою на пол свой перстень, потом нагнувшись, поднял его, и тем показал, будто бы поклонился царю. Афинянину Тимагору, который послал ему тайное через писца Белурида письмо, принесшее ему большее удовольствие, он подарил десять тысяч дариков; и когда Тимагор попросил коровьего молока по причине своей болезни, то Артаксеркс велел, чтобы за ним вели во всю дорогу восемьдесят коров для доения. Сверх того подарил ему ложе и служителей, которые бы оное стлали, как будто бы греки не умели стлать постели; он дал ему и носильщиков, которые несли его до самого моря, по причине слабости его здоровья. Когда он находился при царе, то дан был ему такой великолепный ужин, что Остан, брат царя, сказал ему: «Тимагор! Помни этот стол; не за малые услуги он предлагается тебе с таким великолепием». Этими словами он более упрекал его за предательство, нежели напоминал ему полученную милость. Впрочем, афиняне приговорили Тимагора к смерти за дароприятие.
Артаксеркс только одним поступком усладил греков за оскорбления, им нанесенные — умерщвлением ненавистнейшего им и враждебнейшего Тиссаферна. Этому содействовала Парисатида, умножившая неудовольствие к нему Артаксеркса. Впрочем, гнев царя против своей матери не был продолжителен. Он примирился с нею и отозвал ее, зная, что она имела ум и дух, соответствующие с царским достоинством; при том не было уже более повода подозревать им друг друга и причинять неудовольствия, находясь вместе. Парисатида после того, угождая во всем царю и не оказывая ни в чем противления, пользовалась великой при нем силою и получила от него все то, что желала. Она заметила, что Артаксеркс был страстно влюблен в Атоссу, одну из дочерей своих. Артаксеркс скрывал и обуздывал свою страсть наиболее из уважения к своей матери, хотя имел уже тайное свидание с Атоссой. Парисатида, подозревая это, оказывала сей девице более любви, чем прежде, хвалила Артаксерксу красоту и свойства ее, как достойные украшать царский трон. Наконец она убедила его жениться на ней и признать ее законной женой, не заботясь нимало о мнениях и законах греков; она уверила его, что он сам есть закон для персов и поставлен от бога судить то, что честно и что постыдно. Некоторые писатели, среди которых и Гераклид из Кимы, уверяют, что Артаксеркс женился не только на Атоссе, но и на другой дочери своей, Аместриде, о которой вскоре мы будем говорить. Что касается до Атоссы, то отец имел к ней такую любовь после брака, что хотя у нее была на теле проказа, он нимало не возымел к ней отвращения; он молился за нее Гере и одной ей из всех богов поклонялся, касаясь рукою земли. Сатрапы и приятели его послали к сей богине столько даров по его приказанию, что пространство в шестнадцать стадиев между храмом и царским двором было покрыто золотом, серебром и пурпуровыми коврами и конями.
Артаксеркс послал свои войска в Египет под предводительством Фарнабаза и Ификрата, но несогласие сих полководцев было причиной того, что предприятие осталось без успеха. Он пошел сам на кадусиев[15] с тремястами тысячами пехоты и десятью тысячами конницы. Он вступил в страну гористую, туманную и не производящую никаких плодов посредством посева, но питающую грушами, яблоками и иными подобными плодами воинственных и отважных жителей. Артаксеркс неприметно подверг свое войско великим недостаткам и опасностям: нельзя было ничего съестного ни достать на месте, ни издалека привезти. Надлежало употребить в пищу обозных животных; с трудом можно было купить за шестьдесят драхм ослиную голову; не из чего было изготовить царю ужин. Оставалось уже немного и лошадей; все другие были съедены.
В таких обстоятельствах Тирибаз, человек, который своею храбростью достигнул первых степеней, но который был часто отвергаем царем за его ветреность, и тогда находился в презрении и унижении, Тирибаз спас царя и войско. У кадусиев было два царя; каждый из них стоял с войском особо. Тирибаз пришел к Артаксерксу и объявил ему о том, что намерен был предпринять. Он отправился сам к одному из царей, а к другому послал тайно своего сына. Каждый из них обманывал одного из царей, уверяя, что другой царь посылает посольство к Артаксерксу и старается заключить с ним мир и союз один, и потому советует из благоразумия сделать предложение прежде, обещаясь при том его поддержать. Оба царя поверили ему; каждый из них думал, что другой ему завидует, один послал посланников с Тирибазом, другой с сыном Тирибаза.
Случившееся между тем замедление внушило Артаксерксу подозрение к Тирибазу и подало повод к доносам. Царь был в отчаянии, раскаивался, что поверил Тирибазу и слушал доносы его неприятелей. Когда же возвратился и Тирибаз, и сын его, ведя с собою кадусиев, и с обоими царями заключен мир и договор, то Тирибаз, будучи уже знаменит и силен, отправился назад с царем, который при этом случае доказал свету, что робость и малодушие не всегда суть порождение неги и пышности, как некоторые полагают, но низких свойств души, испорченной дурными правилами. Ни золотые украшения, ни киндий, ни убор в двенадцать тысяч талантов, всегда носимый царями, не препятствовал ему трудиться и переносить все неудовольствия и тяжести, как последний воин. Он носил на себе колчан, держал в руке пельту и шел впереди дорогами гористыми и крутыми, оставив коня своего. Войско окрылялось и укреплялось новою силою, видя его крепость и бодрость, ибо он переходил ежедневно двести стадиев дороги и более.
По прибытии своем среди зимы в царскую станицу, где были чрезвычайные и великолепные рощи и сады среди страны безлесной и голой, он велел воинам рубить дрова в садах, не щадя ни кипарисов, ни сосен. Воины на то не решались, жалея о столь красивых и больших деревьях. Артаксеркс взял секиру и сам срубил самое большое и прекрасное дерево. Воины после того стали рубить деревья, разводили много огней и провели ночь удобно.
Артаксеркс в обратном походе потерял множество людей, а лошадей почти всех. Полагая, что им пренебрегали из-за дурного окончания похода, он подозревал первейших мужей; многих умерщвлял из гнева, а еще более из страха. В тираннах робость есть свойство самое кровожадное; надеянность на себя делает человека снисходительным и кротким и освобождает от подозрений. По этой причине звери самые пугливые и робкие никогда не делаются ручными и смирными, но благородные звери имеют доверие к человеку и по причине своей бодрости не избегают его ласки.
Артаксеркс, будучи уже в летах, заметил, что его сыновья, споря о царстве, старались о приобретении себе друзей среди знатных и сильных. Благоразумнейшие из них думали, что ему надлежало оставить царство Дарию, как он сам получил его по праву первородства; но младший Ох, будучи стремительных и пылких свойств, имел в государстве немалое число приверженных и надеялся склонить в свою пользу отца своего посредством Атоссы. Он оказывал к ней внимание и обещал на ней жениться и вместе с нею царствовать по смерти отца своего. Слух носился, что он имел с нею тайную связь еще при жизни Артаксеркса, но Артаксеркс ничего о том не знал.
Царь, желая лишить Оха надежды на получение царства, дабы он не дерзнул на подобное Киру покушение и новые войны и опасности не постигнули царства, провозгласил царем Дария, которому было от роду пятьдесят лет, и позволил ему носить китару прямую. У персов был закон, чтобы провозглашенный царем просил себе подарка, а чтобы провозгласивший дал все то, что от него было бы потребовано, если это было возможно. Дарий просил у него Аспасию, которую Кир любил более всех женщин и которая тогда была царской наложницей. Она была родом из Фокеи в Ионии, происходила от благородных родителей и получила отличное воспитание. Она была привезена к Киру во время ужина вместе с другими женщинами, которые, садясь подле него, с удовольствием принимали его шутки и ласки, между тем как она стояла близ ложа в молчании. Кир звал ее, но она не повиновалась. Когда служители хотели привести к нему, то она сказала: «Горе тому, кто наложит на меня свою руку». Предстоявшим показалась она неприятной и грубой, но Киру понравилась; он рассмеялся и сказал тому, кто привел сих женщин: «Ужели не видишь, что ты привел ко мне только одну благородную и не испорченную женщину?» После того он начал оказывать ей особенное внимание, любил ее более всех и прозвал Мудрой. После смерти Кира она попала в плен, когда стан был расхищаем.
Дарий этой просьбой причинил отцу неудовольствие. Ревность варваров в любви жестока, не только приблизившийся к царской наложнице, но и опередивший на дороге колесницы, на которых они везутся, и проехавший между ними наказывается смертью. Хотя Артаксеркс женился на Атоссе по любви против законов, однако он содержал триста шестьдесят отличной красоты наложниц. Когда Дарий просил у него Аспасию, то он сказал, что она женщина вольная, и позволил ему взять ее, если только она хочет, а если нет, то не принуждать ее. Когда же Аспасия, против ожидания царя, приняла предложение Дария, то Артаксеркс отдал ее, принуждаемый законом, но вскоре после того отнял. Он сделал ее жрицей Артемиды, которой поклоняются в Экбатанах и которую называют Анаитидой, дабы она провела остальную жизнь свою в целомудрии. Он хотел через то некоторым образом наказать не жестоко, но умеренно и с некоторой шуткой сына своего. Но Дарий перенес это не равнодушно, то ли от того, что мучила его любовь к Аспасии, то ли почитая себя оскорбленным и осмеиваемым отцом своим.
Тирибаз, приметя в нем сие расположение, старался ожесточить его еще более, ибо в участи Дария он видел и свою, по следующей причине. У царя было много дочерей; он обещал выдать Апаму за Фарнабаза, Родогуну — за Оронта, Аместриду — за Тирибаза. Он в самом деле выдал их так, как обещал; но обманул Тирибаза одного и сам женился на Аместриде; вместо которой обручил с Тирибазом младшую Атоссу. Когда же царь, влюбившись в сию, как сказано выше, женился и на ней, то Тирибаз возымел к нему сильную злобу как человеку легкомысленному, непостоянных свойств и неровного нрава, то был он в силе и в числе первейших, то становился неприятным царю, был им отвергаем; однако он не терпел с благоразумием никакой перемены. В могуществе был несносен по причине надутости своей; в несчастии не был унижен и покоен, но надменен и высокомерен.
Тирибаз, подкладывая огонь к огню, воспалял Дария. Он говорил ему: «Прямая китара не приносит никакой пользы тем, кто сам не старается восстать. Как ты безрассуден! Когда твой брат посредством гинекея пробирается к трону; когда у отца твоего душа слаба и непостоянна и ты думаешь, что право твое на наследство твердо основано? Можно ли надеяться, чтобы тот, кто для ничтожной гречанки преступил закон, у персов священнейший, сдержал ненарушимо свое обещание в важнейших делах? Не равно ли Оху не получить царства, а тебе оного лишиться? Оху никто не воспрепятствует жить благополучно частным лицом, но тебе, как провозглашенному царем, должно либо не царствовать, либо не жить».
Справедливы слова Софокла:
Ко злу своей бег стремит поспешно убежденный,
ибо дорога к тому, чего мы желаем, гладка и покатиста. Люди большей частью желают дурного по незнанию своему и неопытности в хорошем. Величие власти и страх Дария к Оху подавали Тирибазу к тому повод. Нельзя сказать, что Киприда также не была в том виновна по причине отнятия Аспасии.
Дарий предал себя Тирибазу; число заговорщиков умножилось. Один из евнухов открыл царю злоумышление и способ, каким хотели оное произвести в действо. Он знал точно, что они намеревались войти ночью в его чертог и умертвить, когда он лежал. Артаксеркс, услыша это, думал, что было безрассудно быть беззаботным в такой опасности и пренебречь донос, и еще безрассуднее поверить ему, не изобличивши никого. Он поступил следующим образом: велел евнуху находиться при заговорщиках и следовать за ними; в чертоге своем, позади ложа, прорубил дверь и покрыл ее завесою. При наступлении назначенного часа, о котором знал он от евнуха, он остался на своем ложе и не прежде встал, как увидел лицо каждого из тех, кто шел на него. Как скоро они извлекли кинжалы и устремились к нему, он поднял поспешно занавес, удалился во внутренний покой и ударил за собою дверьми, призывая с криком телохранителей. Убийцы, которых он увидел в лицо, не произведши ничего, удалились бегом и советовали Тирибазу удалиться, ибо все открыто. Они все разделились и убежали. Телохранители царские погнались за Тирибазом, который многих умертвил и наконец получил издали удар дротиком и пал.
Дарий вместе с детьми своими был приведен к Артаксерксу, который, собрав царских судей, поручил им произвести над ним суд. Он не присутствовал в суде; Дария обвиняли вместо него другие. Артаксеркс велел служителям записывать мнение каждого из судей и приносить к нему. Мнения всех были согласны; они приговорили Дария к смерти. Служители взяли его и отвели в другую близкую комнату. Призван был палач; он пришел с острым, как бритва, ножом, которым отсекают головы виновникам. Увидя Дария, он пришел в изумление, он отступил к дверям, озираясь, как бы он не имел ни сил, ни смелости наложить убийственную руку на царя. Но так как судьи ему грозили снаружи и повелевали ему исполнить приговор, то он поворотился, взял Дария за волосы одною рукою, наклонил его и отрезал ему голову. Некоторые говорят, что суд происходил в присутствии царя и что Дарий, будучи изобличен, пал пред ним ниц, умолял его и просил помилования; Артаксеркс в ярости своей встал, извлек свой меч и поражал его, пока он не умер; потом вышел на двор, поклонился солнцу и сказал персам: «Ступайте и веселитесь и другим расскажите, что великий Оромазд наказал тех, кто имел беззаконные и безбожные намерения».
Таков был конец заговора. Ох, ободряемый Атоссой, имел уже великие надежды; однако он боялся оставшегося из законных детей Ариаспа, а из побочных — Арсама. Ариасп не потому, что был старше Оха, но по причине своей кротости, правоты и снисходительности, почитался персами достойным престола. Арсам был умен и любезен отцу. Это не скрывалось от Оха, который злоумышлял против обоих. Будучи коварен и кровожаден, он употребил свою природную жестокость против Арсама, а коварство и лукавство против Ариаспа. Он подослал к нему некоторых евнухов и приближенных к царю людей, которые переносили его угрозы и страшные слова, будто бы произнесенные отцом его, который решился предать его мучительной и постыдной смерти. Слова эти повторяемы были ему ежедневно под видом тайны с уверением, что царь еще медлит, то намеревается вскоре исполнить свое намерение, и тем ввергли его в такой страх, в такое смятение и отчаяние, что он приготовил яд самый сильный, выпил его и прекратил жизнь свою. Царь, известившись о его смерти, оплакал его и подозревал причину. По причине слабости своих лет он не был в состоянии делать разыскания и изобличить виновников. Любовь его к Арсаку усилилась, он явно показывал, что более к нему имел доверие и говорил о том откровенно. По этой причине Ох недолго откладывал свое намерение; он подговорил Арпата, сына Тирибаза, и посредством его умертвил Арсама. Малейшее обстоятельство могло уже прекратить жизнь Артаксеркса по причине его глубокой старости. Недолго он выдержал приключившееся с Арсамом несчастье. Он погас от горести и уныния, прожив девяносто лет и царствовав шестьдесят два. Он почитается кротким и милостивым к подданным; это мнение умножилось особенно по вступлении на престол Оха, его сына, который жестокостью и кровожадностью превзошел всех своих предшественников.
- ↑ Артаксеркс Первый… — Артаксеркс I Лонгоман — персидский царь, правивший в 465—424 годах до Р. Х.
- ↑ У Дария и Парисатиды… — Дарий II — персидский царь, правивший в 423—404 годах до Р. Х., побочный сын Артаксеркса I. Парисатида — сестра Дария II от другой матери.
- ↑ …Ктесий ввел в свои сочинения многообразную смесь невероятных и странных басен… — Ктесий Книдский (ок. 400 до Р. Х.) — уроженец Карии, долгое время жил при Артаксерксе II в качестве придворного врача. Он сочинил историю Персии и Ассирии. Его считают большим выдумщиком.
- ↑ …по совету Демарата… — Демарат — спартанский царь, правивший в 510—491 до Р. Х., лишен Клеоменом царского сана, жил при дворе Дария I и Ксеркса I.
- ↑ …его кандий… — Кандий — царская мантия, или порфира.
- ↑ …лакедемоняне послали Клеарху скиталу с приказанием повиноваться во всем Киру. — Клеарх (ок. 450—401 до Р. Х.) — спартанский полководец, во 2 году 92 олимпиады, за 411 лет до Р. Х., был послан своим отечеством в Византий для восстановления в нем мира и согласия, но вместо того жестоким образом угнетал граждан, за что был порицаем лакедемонскими властями. Во 2 году 94 олимпиады, за 403 года до Р. Х., он был вновь направлен в Византий, но вынашивал собственные планы по созданию государства в районе проливов, соединяющих Черное и Средиземное моря. Тогда спартанцы послали против него отряд во главе с Панфедом, который разбил его в сражении и принудил бежать в Азию, после чего Клеарх поступил на службу Киру Младшему.
- ↑ …называется Кунакса… — Кунакса — деревня на левом берегу Евфрата в Вавилонии.
- ↑ …начальник кадусиев… — Кадусии — племя, обитавшее в северной части Мидии, вдоль Каспийского моря.
- ↑ …одного бедного кавнийца… — Кавн — город в Карии, против острова Родос.
- ↑ …вышел на битву с четырьмястами тысячами воинов. — Ксенофонт говорит, что у царя было 1 200 000 воинов, но в действительности было только 900 000.
- ↑ …пляшущие кариатиды. — Кариатиды — жрицы храма Артемиды в Кариях в области Лаконика. Перед статуей Артемиды кариатиды, или лакедемонские девы, совершали пляски.
- ↑ …кроме Менона… — Менон — соперник Клеарха, претендовавший на первое место среди полководцев греческих наемников Кира; родом из Лариссы в Фессалии. Ксенофонт представляет его человеком дурных свойств и называет предателем.
- ↑ Сперва они послали в Азию Фиброна, потом Деркиллида… — Фиброн (ум. 322 до Р. Х.) — предводитель спартанских наемников в Азии в 1 году 95 олимпиады, за 398 лет до Р. Х. Деркиллид — спартанский военачальник, преемник Фиброна. С 399 года принял команду над спартанским войском в Малой Азии.
- ↑ …из Менды… — Менда — город на полуострове Паллена во Фракии.
- ↑ Он пошел сам на кадусиев… — Поход против кадусиев последовал в 4 году 98 олимпиады, за 385 лет до Р. Х..
