Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Аристид и Марк Катон/Аристид

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Аристид
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис
Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Аристид

Аристид, сын Лисима, был колена Антиохийского, из местечка Алопеки. О состоянии его мнения различны. Некоторые уверяют, что он провел жизнь в нищете и по смерти оставил двух дочерей, которые по причине своей бедности долго не выходили замуж. Но Деметрий Фалерский[1], опровергая многими принятое мнение в своем сочинении, называемом «Сократ», говорит, что в Фалере знал принадлежавшее Аристиду место, в котором он и погребен. Доказательствами же достаточного его состояния полагает он, во-первых, то, что Аристид был архонтом-эпонимом[2], получив эту должность по жребию, — как принадлежащую тем домам, которые обладали большим имением и потому называемы были пентакосиомедимнами[3]. Другим доказательством почитает он остракизм, ибо изгнанию были подвержены не бедного состояния граждане, но те, кто происходил от великого рода, возбуждавшего против себя знаменитостью своею зависть. Третьим и последним — то, что Аристид посвятил, как хорег, в Дионисовом храме в знак победы треножники, которые и поныне показываются и на которых есть следующая надпись: «Антиохийское колено получило награду в прении; Аристид был хорегом, Архестрат сочинил комедию». Хотя это доказательство, по-видимому, важнее других, но в самом деле оно самое слабое, ибо и Эпаминонд, который, как всем вообще известно, был воспитан и жил в крайней бедности, и философ Платон приняли на себя издержки немало стоящих хоров и дали награды: один — свирельщикам, другой — отрокам, составившим клики. Но Платону дал на то деньги Дион Сиракузский, а Эпаминонду — Пелопид. Добродетельные не ведут войны бесконечной, непримиримой против дружеских подарков. Почитая подлыми и низкими только дары, приемлемые из корыстолюбия и для сбережения, они не отвергают тех, кто может употребить с бескорыстием для чести и славы своей. Впрочем, Панетий[4] доказывает, что в рассуждении треножника Деметрий был обманут сходством имен, ибо со времени Персидской войны до конца Пелопоннесской только два Аристида известны по запискам как хореги, получившие награду, но ни один из них не есть сын Лисимаха. Один был сын Ксенофила, другой жил гораздо после, как то доказывают письмена, введенные в употребление после Евклида[5], равно как и приписанное имя Архестрата, о котором никто не писал во время Персидских браней, но во время войны Пелопоннесской многие упоминают о нем как о содержателе хоров. Впрочем, мнение Панетия требует точнейшего исследования.

Касательно остракизма, то этому наказанию были подвержены все те, кто славой своей, родом и силой красноречия превышал других, ибо и Дамон, учитель Перикла, отличавшийся от других умом своим, был изгнан остракизмом. Идоменей[6] притом свидетельствует, что Аристид получил достоинство архонта не по жребию, но по выбору афинян. Если же он начальствовал и после сражения при Платеях, как пишет сам Деметрий, то весьма вероятно, что при такой славе и по совершении стольких подвигов он удостоился за доблесть свою той почести, которую другие получали через богатство. Как бы то ни было, Деметрий явно старается вывести из бедного состояния, как бы из великой беды, не одного Аристида, но и Сократа, уверяя, что последний не только имел свое поместье, но и семьдесят мин денег, которые получал от Критона в рост.

Аристид был приверженцем того Клисфена, который по изгнании тираннов[7] устроил афинское правление. Удивляясь более всех государственных мужей Ликургу, лакедемонскому законодателю, и следуя примеру его, он прилепился к аристократическому образу правления. Противником его был Фемистокл, сын Неокла, который держался стороны народа. Некоторые уверяют, что в самом детстве, когда они вместе воспитывались, как в важных занятиях, так в играх своих были всегда в ссоре и что тогда же, в распрях, обнаруживались их свойства. Один был гибок, дерзок, хитер, предприимчив и стремился с жаром ко всему; другой, опираясь на твердый свой нрав, непоколебимый в справедливости, не умел и в шутках употребить лжи, обмана, неблагопристойности. Аристон Кеосский уверяет, что причиной их вражды, столь далеко простиравшейся, была любовь к Стесилаю, уроженцу кеосскому, который красотой своей превосходил своих сверстников. Ревность их не прекратилась с исчезнувшей его красотой, но, как будто бы они получили через то навык и упражнение, в жару страсти и раздора устремились в гражданское поприще. Фемистокл окружил себя друзьями, которые служили ему оградой и давали немаловажную в республике силу. Некто сказал ему, что тогда хорошо управит Афинами, когда будет ко всем равен и беспристрастен; Фемистокл отвечал: «Да никогда не воссяду на то седалище, перед которым друзья мои не будут иметь никакого преимущества перед чужими!» Аристид, напротив того, шел один, как бы собственным путем, в управлении республики. Он не хотел участвовать в несправедливостях своих друзей или быть им неприятным, не угождая им. Притом видя, что могущество, происходящее от друзей, многих поощряло к несправедливым поступкам, он остерегался их, будучи того мнения, что добродетельный гражданин должен полагать силу свою только в том, чтобы действовать и говорить по всей справедливости и согласно с долгом своим.

Когда же Фемистокл, вдаваясь во многие дерзкие предприятия, восставал всегда против Аристида и препятствовал всем его намерениям, то и Аристид, частью защищаясь, частью уменьшая силу Фемистокла, от благосклонности народной возраставшую, был принужден супротивиться его предприятиям. Он думал, что лучше было бы отвергнуть некоторые полезные народу предложения Фемистокла, нежели допустить его сделаться во всем сильным тем, что успевал во всех намерениях своих. Наконец, некогда Фемистокл предложил нечто полезное для республики, Аристид восстал против него и одержал над ним верх, но, оставляя Народное собрание, он не мог удержаться, чтобы не сказать, что афиняне не должны ожидать себе спасения, пока и Фемистокла, и его не бросят в Варафрон[8]. В другой раз Аристид предлагал народу некоторое мнение. Многие противоречили ему и спорили, но он одержал верх. Председатель хотел уже собирать голоса народа, но Аристид, приметя из говоренных речей, сколь вредно было предложение его, отстал от него сам. Нередко предлагал он мнения свои посредством других, дабы Фемистокл из ревности к нему не препятствовал полезным его намерениям.

Всего удивительнее казалось в Аристиде постоянство при переменах, происходивших в правлении. Он не возносился почестями, ему оказываемыми, кротко и спокойно переносил неприятности и неудачи, почитая долгом вести себя всегда одинаково и служить отечеству совершенно бескорыстно и, так сказать, даром, не требуя в награду не только богатства, но даже славы. По этой причине, когда однажды представляли на театре Эсхилову трагедию[9], в которой говорится об Амфиарае:

Он справедливым быть, а не казаться хочет;
Глубокую бразду ума он пожинает,
Которая мудрые советы возвращает,

— все зрители обратили к Аристиду взоры свои, как бы ему преимущественно перед другими эта приличествовала похвала.

Он имел твердость для справедливости не только противиться дружбе и благосклонности, но забывать гнев и вражду. В один день обвинял он одного неприятеля своего пред судом. По принесении на него жалобы судьи хотели немедленно произнести приговор над обвиненным, отказываясь слушать его оправдания. Аристид, встав с места своего, вместе с обвиняемым начал просить судей, чтобы они выслушали его и оказали ему законное удовлетворение. В другой раз Аристид судил двух частных лиц; один из них говорил, что противник его во многом обижал Аристида. «Говори лучше, обидел ли он тебя, — отвечал Аристид, — я здесь сужу твое дело, а не свое».

Поручено ему было управление доходами республики. Он показал народу, что много похищено общественных денег не только управлявшими в его время, но и прежде его, особенно же Фемистоклом, который:

Хотя был мудрый муж, руками не владел.

По этой причине, когда Аристиду надлежало дать отчет в своем управлении, Фемистокл, собрав многих против него, обвинял в похищении общественных доходов и, как свидетельствует Идоменей, произвел то, что он был осужден, но первенствующие и лучшие люди в республике изъявили свое негодование. Аристид не только был освобожден от платежа пени, но сверх того управление доходами опять поручено ему. После того притворяясь, что раскаялся в прежнем управлении своем, не наблюдая равной строгости, он сделался приятен тем, кто похищал общественные доходы, ибо он не изобличал их и не требовал во всем подробных отчетов. Эти люди, пресыщаясь народными деньгами, превозносили похвалами Аристида, просили за него народ и всеми силами старались, чтобы поручено было ему вновь то самое управление. Народ готов был избрать его, и тогда-то Аристид упрекал афинян, говоря им: «Когда я управлял общественными доходами тщательно и верно, то был вами поруган, теперь, когда много их предал хищникам, кажусь вам отменным гражданином; я более стыжусь оказываемой мне ныне чести, нежели прежнего осуждения. Жалею о вас, у которых более приносит славы угождать бесчестным людям, нежели сберегать общественные доходы». Сказав это, он изобличил в похищении доходов тех самых, которые его превозносили и говорили в его пользу, заставил их молчать и приобрел искреннюю и справедливую похвалу со стороны лучших граждан.

Между тем Датис, посланный в Грецию Дарием под тем предлогом, чтобы наказать афинян за сожжение Сард[10], на самом же деле — для покорения греков, пристал всем флотом[11] к Марафону и опустошал окрестные области. Афиняне избрали в войне десять полководцев, между которыми первым по важности был Мильтиад, вторым по силе и славе своей Аристид. Присоединяясь к Мильтиадову мнению о сражении[12], придал он ему немалый перевес. Каждый из полководцев начальствовал поочередно по одному дню. Когда начальство досталось Аристиду, то он уступил оное Мильтиаду, наставляя тем соначальствующих, что повиноваться разумнейшим и следовать им нимало не бесчестно, но славно и спасительно. Укротив таким образом ревность и убедив других полководцев повиноваться одному лучшему совету, подкрепил он Мильтиада, который сделался сильным властью, ни с кем не разделяемою. Все вожди отказались уже начальствовать по очереди и охотно повиновались Мильтиаду.

В сражении более всех претерпел центр афинского войска. Персы долгое время сюда устремляли свои усилия против колен Леонтиды и Антиохиды[13]. Здесь оказали в битве блистательные подвиги Фемистокл и Аристид, устроившиеся один подле другого, первый принадлежал Леонтиде, другой Антиохиде. Когда неприятели обращены были в бегство и принуждены сесть на корабли, то афиняне, видя, что персы не плыли к островам, но ветром и волнами теснимы были во внутренность Аттики, боясь, чтобы они не застали города без защитников, с девятью коленами обратились с поспешностью в Афины, куда и прибыли в тот самый день[14]. На Марафонском поле оставлен был Аристид с антиохийским коленом для охранения пленников и добычи. В этом случае он не изменил славе своей. Золото и серебро было рассыпано по всему стану, в шатрах и взятых судах находилось несчетное множество разного платья и всякого богатства, но Аристид ни сам не возжелал коснуться до них, ни других не допустил к тому; разве иные тайно от него воспользовались. Из числа их был факелоносец Каллий[15]. К нему прибегнул некто из варваров, почитая его царем по причине длинных его волос и повязки на голове[16]. Он повергся пред Каллием, взял его правую руку и показал ему великое количество золота, закрытого в одной яме. Но Каллий, человек жесточайший и беззаконнейший, взял золото себе, а перса умертвил, дабы он никому о том не объявил. По этой причине комические стихотворцы назвали потомков его «Златокопателями», намекая с насмешкою на место, в котором Каллий нашел богатство.

После сражения Аристид получил достоинство архонта-эпонима. Впрочем, Деметрий Фалерский пишет, что Аристид был архонтом незадолго перед смертью, после Платейского сражения. В общественных записках мы не находим после Ксанфиппида, при котором Мардоний побежден при Платеях, ни одного имени какого-либо Аристида. Но Аристид показан архонтом тотчас после Фаниппа[17]; во время же архонства последнего дано было сражение Марафонское.

Изо всех добродетелей, украшавших Аристида, справедливость была ощутительнее всех для народа, поскольку польза, от нее происходящая, самая продолжительная, самая обширная. Итак, человек бедный, из простого народа приобрел прозвание самое божественное, самое приличное царям — прозвание Справедливого, которого не желал иметь ни один из владык и царей. Им весьма приятны наименования Полиоркетов, Никаторов, Керавнов, а некоторым из них прозвания Орлов и Ястребов[18]; по-видимому, они более прельщаются славой, происходящею от насилия и могущества, нежели от добродетели. Но божество, которому они подражать и уподобляться желают, тремя существенными свойствами отличается, а именно: нетленностью, могуществом, добродетелью. Добродетель выше и божественнее других свойств, ибо пустое пространство и стихии не подвержены тленности; землетрясения, молнии, порывы ветров, разлитье вод имеют великую силу; бог справедлив и правосуден, потому что умствует и рассуждает. Того ради и человек обыкновенно изъявляет к божеству три различных чувствования: удивление, страх и благоговение. Он ему удивляется и ублажает его за его нетленность и бессмертие, боится и страшится за его могущество и власть беспредельную, любит, чтит и благоговеет перед ним за его правосудие. Хотя чувствования людей таковы, однако они желают бессмертия, к которому природа наша не способна, и могущества, которое большей частью основывается на счастье; добродетель же, единственное божественное благо, от нас зависящее, полагают они ниже всех, не ведая, что жизнь людей в могуществе, в великом счастье и власти справедливость делают божественной, несправедливость — зверской.

Однако участь Аристида была такова, что прозвание Справедливого, за которое был столько любим, впоследствии возбудило против него зависть. Фемистокл более всех рассеивал в народе слухи, будто Аристид уничтожает все судилища, ибо судит все дела и управляет всем один, и, наконец, нечувствительно составил единовластие без телохранителей. Уже народ, гордясь своей победой и почитая себя достойным величайшей власти, не любил тех, кто славой и великим именем превышал простых граждан. Афиняне, собравшись в городе со всех сторон, определили остракизм Аристиду, называя зависть к его славе — страхом тираннии. Остракизм не почитался наказанием за дурные дела, его называли только благовидным именем укрощения гордости и ограничения силы, слишком обременительной для народа. В самом же деле то было некоторое легкое утешение зависти, которой недоброхотство удовлетворялось без жестоких средств, одним только десятилетним удалением оскорбляющего ее предмета. Когда же некоторые начали подвергать этому наказанию людей подлых и бесчестных и наконец изгнали остракизмом Гипербола, то афиняне перестали оное употреблять. Изгнание Гипербола, говорят, произошло по следующей причине. Алкивиад и Никий, имевшие в республике великую силу, были между собой в раздоре. Народ хотел уже прибегнуть к остракизму; не было сомнения, что одному из них надлежало быть изгнанным. Тогда Алкивиад и Никий, уговорившись между собой и соединив своих приверженных, устроили все так, что изгнан был Гипербол. Народ негодовал и, видя, что тем важность наказания унижена и обесчещена, уничтожил остракизм навсегда.

Чтобы дать некоторое понятие об остракизме, мы опишем, как оный происходил. Каждый гражданин брал черепицу, на которой означал имя того, кому хотел определить изгнание, и приносил ее в место на форуме, огражденное со всех сторон деревянным забором. Архонты считали все вместе собранные черепицы, и если число определивших изгнание было менее шести тысяч, то остракизм почитался недействительным. Потом отделяли порознь имена, написанные на черепицах. Того, с чьим именем было более черепиц, объявляли изгнаным на десять лет, с позволением пользоваться своим имением.

Рассказывают, что, когда афиняне подавали черепицы против Аристида, один из безграмотных и самых грубых граждан, встретившись с самим Аристидом, дал ему как обыкновенному гражданину черепицу, прося его написать на ней имя Аристида. Аристид в удивлении спросил у него, не сделал ли ему Аристид какого-либо зла. «Никакого, — отвечал он, — я даже не знаю этого человека, но мне досадно слышать, что его везде называют справедливым». Аристид, услышав это, не произнес ни слова, написал свое имя и возвратил черепицу. Удаляясь же из города, поднял он руки свои к небу и произнес молитву, совсем противоположную Ахилловой[19]; он просил богов, чтобы никакой случай не принудил народ афинский вспомнить об Аристиде.

По прошествии трех лет, когда Ксеркс, пробираясь через Фессалию и Беотию, хотел напасть на Аттику[20], афиняне уничтожили постановление и позволили изгнанным возвратиться в отечество. Более всего боялись они, чтобы Аристид не присоединился к неприятелю и не убедил многих граждан передаться ему. Они худо знали Аристида; еще до этого постановления он не преставал побуждать и увещевать греков к защите вольности своей; и после оного, когда Фемистокл избран был верховным вождем всех военных сил республики, он ему содействовал во всем, давал ему советы свои и для спасения общего делал славнейшим человека, ему враждебнейшего. Когда Эврибиад и другие начальники хотели оставить Саламин и неприятельские суда ночью, обступив их, заняли вокруг все проходы и острова, чего никто не предвидел, то Аристид, пробравшись сквозь неприятельские корабли с необыкновенной смелостью и ночью придя к шатру Фемистокла, вызвал его одного и сказал ему: «Если мы благоразумны, Фемистокл, то должны уже оставить пустой и ребяческий наш раздор и начать между собою прение спасительное и достохвальное, соревнуя один другому для освобождения Греции. Ты будешь начальствовать и предводительствовать войсками, я буду тебе помогать и давать советы. Мне известно, что в настоящем положении дела ты один постигаешь полезнейшие меры, советуя как можно скорее дать сражение в узких проходах. Союзники тебе противятся, но неприятели, кажется, в том тебе содействуют. Все море вокруг нас и за нами покрыто уже неприятельскими кораблями, так что и не хотящие по необходимости должны будут сразиться и оказаться мужественными. К бегству не остается уже никакой дороги». Фемистокл на это отвечал: «Аристид! Я бы не хотел, чтобы ты в этом одержал верх надо мною, однако буду стараться, соревнуя столь прекрасному, сделанному тобою началу, делами своими превзойти тебя». Потом Фемистокл открыл ему хитрость, которую употребил, чтобы обмануть варваров, и просил Аристида представить Эврибиаду и ему, что невозможно спастись, не сразившись. Эврибиад имел более доверия к Аристиду, нежели к нему. Когда в совете полководцев коринфянин Клеокрит сказал Фемистоклу, что его мнения не одобряет и Аристид, который здесь присутствует и молчит, то Аристид возразил, что не молчал бы он, если бы Фемистокл не предлагал совета самого полезного, что теперь не говорит ни слова не из уважения к Фемистоклу, но одобряя его мнение.

Начальники морских сил таким образом советовались между собою. Аристид заметил, что небольшой остров Пситталия[21], лежащий перед Саламином в самом проливе, наполнен был неприятельскими войсками; он посадил на мелкие суда отважнейших и храбрейших ратников, пристал к Пситталии, дал сражение находившимся варварам и всех умертвил, кроме знаменитейших из них, которые попались ему в плен. В числе их были три сына Сандаки, сестры персидского царя, Аристид послал их к Фемистоклу. Говорят, что оные, по некоему изречению, были принесены в жертву Дионису Свирепому так, как советовал прорицатель Эвфрантид. Аристид занял со всех сторон малый остров воинами и смотрел на приближающихся к оному, так что ни один из союзников не погибал и ни один из неприятелей не мог уйти от него. Самое сильное сталкивание судов и упорнейшая битва происходили около того места; по этой причине на острове воздвигнут был трофей.

После великой битвы Фемистокл, желая испытать Аристида, говорил ему, что произведенное ими дело хорошо, однако оставалось еще важнейшее — поймать Азию в Европе; по этой причине надлежало поспешить скорее к Геллеспонту и сорвать наведенный персами мост. При этих словах Аристид издал громкий крик, он советовал Фемистоклу предать забвению намерение и лучше искать средства, как бы скорее выбросить Ксеркса из Греции, дабы он, не находя дороги бежать и будучи как бы заперт с столь великими силами, не был принужден по необходимости обратиться к сильной обороне. Фемистокл после этих слов Аристида опять отправил одного из пленников, евнуха Арнака, с повелением сказать царю тайно, что Фемистокл, желая его спасти, отвратил греков от предпринятого ими намерения идти к мосту[22].

Ксеркс, устрашенный таким известием, поспешил к Геллеспонту. В Греции оставался Мардоний с храбрейшим войском, состоявшим из трехсот тысяч человек. Этот полководец, страшный столь великой силою, имея надежду на свою пехоту, писал грекам с угрозами следующее: «Вы победили морскими судами сухопутных воинов, неискусных действовать веслами. Но ныне Фессалия пространна! На Беотийской равнине могут сражаться храбрая конница и пехота!» В особенности же писал он афинянам письма и обещал им именем царя воздвигнуть их город, обогатить их и сделать властителями над другими греками[23], если согласятся не принимать участия в войне. Лакедемоняне, известившись о том, были устрашены; они отправили в Афины посланников с требованием, чтобы афиняне послали в Спарту жен и детей своих, обязываясь содержать их стариков, ибо народ афинский находился тогда в крайней нужде, будучи лишен города и области своей. По выслушании посланников афиняне дали им, по предложению Аристида, следующий, достойный удивления ответ: что они прощают варварам, если они думают, что можно все купить за золото и деньги, которых лучше они ничего не знают, но что негодуют на лакедемонян за то, что они видят только настоящую бедность и недостаток афинян, а забывают их мужество и честолюбие и призывают их защищать Грецию за съестные припасы. Аристид, написав сие постановление, привел посланников в Народное собрание и велел объявить лакедемонянам, что нет такого множества золота ни на земле, ни под землей, за которое бы афиняне согласились предать свободу Греции. Потом, показав Солнце Мардониевым посланникам, сказал им: «Доколе светило будет идти тем же путем — дотоле афиняне будут воевать с персами за разоренную их область, за оскверненные и сожженные храмы». Сверх того написал постановление, чтобы жрецы прокляли того, кто вступит с персами в переговоры или оставит союз с греками.

Вскоре Мардоний вступил вторично в Аттику, и афиняне вновь вторично переправились на Саламин. Аристид, будучи послан в Лакедемон, выговаривал спартанцам за медленность их и нерадение, которыми вновь предали варварам Афины; он возбуждал их поспешить на помощь тем странам Греции, которые еще не были заняты. Эфоры, услышав его речи, казалось, нимало о них не заботились; днем занимались забавами и празднествами (тогда они отправляли гиакинфии); а ночью, набрав пять тысяч спартанцев, из которых каждый имел при себе семь илотов, выслали их из города без ведома афинян[24]. Аристид вновь приступил к ним с упреками, но эфоры, смеясь, говорили ему, что он бредит или спит, ибо войско уже в Орестии[25] и идет против иноземных (так они называли персов). Но Аристид отвечал им, что они шутят не вовремя, обманывая друзей вместо того, чтобы обманывать врагов. Так повествует о том Идоменей. Но в постановлении, предложенном Аристидом, означены посланниками не он, но Кимон, Ксанфипп и Миронид.

Аристид был избран в предстоящей войне полномочным полководцем. Взяв восемь тысяч тяжеловооруженных афинян, отправился он в Платеи, где присоединился к нему со спартанцами Павсаний, предводитель всех греческих войск. Сюда же стекались и другие силы греков. Все войско неприятеля тянулось вдоль по реке Асоп и по причине великого пространства, им занимаемого, казалось, оно не имело пределов. Только обоз и важнейшие места обведены были валом, составлявшим четвероугольник, которого каждый бок имел в длину десять стадиев. Прорицатель Тисамен[26], родом из Элеи, предрек Павсанию и другим грекам победу, если они будут действовать оборонительно и не нападут первыми. Аристид послал в Дельфы вопросить прорицалище. Дельфийский бог ответствовал, что афиняне превозмогут врагов, если будут молиться Зевсу, Гере Киферонской, Пану и сфрагидийским нимфам и приносить жертвы героям — Андрократу, Левкону, Писандру, Дамократу, Гипсиону, Актеону, Полииду и если дерзнут на сражение на собственной земле, на поле Деметры Элевсинской и Персефоны. Такой ответ привел Аристида в недоумение. Герои, которым надлежало принести жертвы, были родоначальники платейские; пещера сфрагитийских нимф находилась на одной вершине Киферона и обращена к летнему захождению Солнца. В оной пещере было прежде, как говорят, прорицалище; многие из тамошних жителей были вдохновенные и назывались нимфолептами, или «нимфами одержимые». Но поле Элевсинской Деметры и обещание афинянам дать победу, если будут сражаться на собственной земле своей, призывало афинян думать о переносе военных действий в Аттику. В это же время приснилось Аримнесту, полководцу платейскому, что Зевс Спаситель вопросил его, что решились предпринять греки? Аримнест отвечал: «Владыко! Мы завтра отведем войско к Элевсину и там будем сражаться с варварами, следуя прорицанию пифийскому». Но Зевс будто бы сказал ему, что они во всем ошибаются, что тут, в области платейской, находятся места, означенные прорицалищем, и что обретут их, если только будут искать. Это видение было столь явственно, что Аримнест, проснувшись, призвал тотчас к себе искуснейших и старейших сограждан, с которыми разговаривая и делая разыскания наконец открыл, что близ Гисий, под горой Киферон, есть весьма древний храм Деметры Элевсинской и Персефоны.

Немедленно взял он с собою Аристида и привел его к тому месту, которое было весьма удобно к устроению в боевой порядок фаланги при недостатке конницы, ибо подгорье Киферона делало края равнины, простирающейся до храма, не способными к движению конницы. Близ этого места был и храм героя Андрократа, окруженный рощей, состоящей из частых и тенистых дерев. Но дабы в прорицании ничего не мешало к внушению надежды о победе, платейцы по предложению Аримнеста решились уничтожить границы платейской области со стороны Аттики и для спасения Греции уступить землю свою афинянам, дабы они, по предписанию прорицалища, сражались на своей земле. Великодушный поступок платейцев сделался столь славен и знаменит, что долго после того Александр, обладавший уже Азией, велел воздвигнуть стены платейские и обнародовать через глашатаев на Олимпийских празднествах, что царь то делает в благодарность платейцам за храбрость их и великодушие, оказанное ими добровольной уступкой грекам своей земли во время войны с персами, и за изъявленную ими величайшую ревность.

При расположении войск тегейцы спорили с афинянами о месте, которое надлежало им занять во время сражения. Тегейцы, превознося похвалами своих предков, хотели предводительствовать, как всегда, левым крылом, поскольку лакедемоняне предводительствовали правым. Афиняне негодовали; Аристид, выступив вперед, сказал: «Настоящее время не позволяет нам спорить с тегейцами в благородстве и храбрости. Вам, спартанцы и прочие греки, объявляем, что место не дает и не отымает доблести. Какое вы нам место ни назначите, мы постараемся защитить его, прославить и не посрамить прежних подвигов своих. Мы здесь — не для того, чтобы ссориться с союзниками, но чтобы сражаться с врагами, не для того, чтобы хвалить отцов своих, но чтобы самим оказать себя в защиту Греции достойными и храбрыми мужами. Это сражение покажет, чего заслуживает от греков каждый город, каждый полководец, каждый воин». После этой речи полководцы и другие члены совета решили дело в пользу афинян и дали им левое крыло.

При таком колеблющемся состоянии Греции, когда дела афинян были в столь дурном положении, несколько богатых и знатного рода граждан, которые от войны обеднели, видя, что вместе с богатством лишаются силы своей и славы, между тем как другие начальствовали и были почтены народом, собрались тайно в одном доме в Платеях, сделали заговор уничтожить народоправление и, если в том не успеют, все погубить и предать Грецию варварам. Между тем как они производили в действо свои замыслы и в стане многих уже развращали, Аристид получил известие о заговоре. Боясь настоящих обстоятельств, решился он не оставлять без внимания столь важного дела и не до конца его расследовать, ибо было неизвестно, сколько откроется заговорщиков при расследовании оного. Принимая в уважение более справедливость, нежели пользу общественную, он поймал только восьмерых из числа многих. Ламптриец Эсхин и ахарнянин Агасий[27], над которыми первыми суд производился и на которых падала вина более всех, убежали из стана; другие были отпущены Аристидом, который подавал способ раскаяться и ободриться тем из заговорщиков, кто думал, что злоумышление их еще не открыто; он сказал притом: «Сражение есть судилище, пред которым они могут оправдаться, действуя и мысля соответственно пользе отечества».

В это время Мардоний, желая испытать греков теми силами, которыми, казалось, он их превосходил, пустил на них всю свою конницу. Греки стояли у подножья горы Киферон, в местоположении крепком и каменистом; одни мегаряне в числе трех тысяч поставили стан свой на равнине и потому много претерпевали от неприятельской конницы, которая на них нападала и со всех сторон могла их беспокоить. Они послали поспешно вестника к Павсанию и просили помощи, ибо сами не были в состоянии выдержать нападение столь великого множества варваров. Павсаний, слыша это, в то же время видел, что мегарский стан уже был сокрыт тучей дротиков и стрел неприятельских, что мегаряне были стеснены и занимали малое пространство, но сам был в невозможности своей тяжелой фалангою, состоящей из спартанцев, защитить их от конницы. Он старался возбудить между греческими полководцами, окружавшими его, соревнование в храбрости и честолюбии, дабы кто-нибудь по своей воле дерзнул на первый подвиг и поспешил на помощь мегарянам. Никто не решался. Аристид вызвался на сие дело со стороны афинян; он выслал Олимпиодора, храбрейшего из своих военачальников, с тремястами отборными воинами и несколькими стрельцами, перемешанными с ними. Скоро были они уже готовы и быстро устремились на неприятеля. Масистий, начальник неприятельской конницы, человек необыкновенной телесной силы, отменной величины и красоты, как скоро их увидел, поворотил своего коня и устремился на них. Афиняне выдержали нападение и вступили с ним в бой. Битва была жаркая, как будто бы от нее зависел успех всего дела. Но конь Масистия, будучи поражен стрелою, свергнул его с себя; он упал и по причине тяжести своих доспехов не мог уже подняться; афиняне, нападавшие и поражавшие его, не могли его умертвить, ибо не только грудь и голова, но руки и ноги были покрыты золотом, медью и железом. Наконец, некто, ударяя его задним концом копья в то место шлема, сквозь которое виден глаз, умертвил. Персы, оставив мертвого, предались бегству[28]. Сколь важно было сие дело, греки узнали потом не по множеству мертвых, ибо в самом деле их было не много, но по печали варваров. Они стригли волосы свои, гривы своих лошадей и лошаков, наполнили равнину жалобами и рыданиями, как бы потеряли мужа, который храбростью и крепостью был первейший после Мардония.

После сражения обе стороны пребывали спокойными, ибо гадатели равно предсказали и грекам, и персам победу, если они будут обороняться, поражение и потерю, если будут наступать. Наконец Мардоний, видя, что у него оставалось запасов только на немногие дни и что между тем число греков умножалось стекавшимися к ним войсками, не желая долее медлить и оставаться в одном положении, решился на рассвете дня переправиться через Асоп и напасть на греков неожиданно. С вечера дал другим полководцам потребные на то приказания. В самую полночь человек верхом приблизился спокойно к греческому стану, встретил стражу и велел призвать к себе афинянина Аристида. Вскоре Аристид явился, незнакомец говорит ему: «Я Александр, царь Македонский, из благорасположения к вам я подвергаю себя величайшей опасности; я приехал вас известить о намерении неприятеля, дабы неожиданность нападения его вас не устрашила и вы не стали бы сражаться с меньшей храбростью. Знайте, что Мардоний завтра будет с вами сражаться не потому, чтобы имел хорошие надежды или что-либо его ободряло, но претерпевая недостаток в нужных припасах. Гадатели удерживают его от сражения жертвами и прорицаниями неблагоприятными; войско его объято унынием и робостью, но необходимость заставляет Мардония или дерзнуть испытать счастье, или, оставаясь на одном месте, быть доведенному до крайнего недостатка в припасах». Сказав это, Александр просил Аристида помнить об этом и ведать ему одному, а никому более не сказывать. «Однако неприлично, — отвечал Аристид, — скрывать это от Павсания, ибо ему поручено главное предводительство, но прежде сражения можно сие держать в тайне от других. Если победит Греция, то ни от кого не будет сокрыто твое усердие и твое великодушие». После этих слов царь македонян удалился. Аристид, придя в шатер Павсания, пересказал ему разговор с Александром. Они призвали к себе других полководцев и велели содержать в готовности войско, ибо дано будет сражение.

Между тем Павсаний, как повествует Геродот, предлагал Аристиду перевести афинян в правое крыло и противоположить их персам, ибо афиняне, по его мнению, стали бы лучше сражаться, сделавшись опытны в битве с ними и полагаясь на себя по причине одержанной прежде победы; он требовал себе левое крыло, на которое долженствовали учинить нападение греки[29], принявшие сторону персов. Полководцы афинские роптали на Павсания и почитали его человеком неблагоразумным и беспокойным, ибо, оставляя в покое другое войско, их одних переводит туда и сюда, как илотов, и противопоставляет их отборнейшим войскам[30]. Но Аристид доказал им, что они совершенно в том ошибаются. «Прежде, — говорил он, — споря с тегейцами за левое крыло, гордились оказанным вам предпочтением, ужели теперь, когда лакедемоняне по своей воле уступают вам правое и некоторым образом предают верховное начальство, не приемлете сей чести и не почитаете выгодою сражаться лучше с варварами, природными врагами своими, нежели со своими единоплеменными и единокровными». Слова эти заставили афинян охотно поменяться положением с лакедемонянами. Они ободряли друг друга, напоминали один другому, что враги, на них наступающие, не имеют ни лучше оружия, ни душ храбрее тех воинов, которые сражались с ними на поле Марафонском, что у них такие же стрелы, такие же пестрые одежды; и, наконец, такие же золотые уборы покрывают тела слабые и души робкие. «И у нас, — говорили они, — то же оружие, та же сила телесная, но больше бодрости и смелости по причине одержанных нами побед. Нам предстоит подвиг не только за область свою и за город свой, как прежде, но за марафонские и саламинские трофеи, дабы оные не были почитаемы произведением Мильтиада и Судьбы, но делом афинского народа». Таким образом, они спешили переменить положение. Фиванцы, узнав о своей перемене от беглецов, известили Мардония, который в то же время перевел персов на правое крыло или из страха к афинянам, или из честолюбия и желания сразиться со спартанцами; греков же, у него бывших, велел поставить против афинян. Когда перемещение сделалось явным, то Павсаний опять перешел на правое крыло, Мардоний по-прежнему на левое и стал против лакедемонян. Таким образом, день проведен был в бездействии. Между тем греки решились перевести далее свой стан и занять положение, в котором была в изобилии вода, ибо все ручьи и ключи, близ их текущие, были испорчены и осквернены неприятельской конницей[31].

С наступлением ночи полководцы вели войско к назначенному стану. Но воины неохотно за ними следовали и с трудом оставались вместе. Выходя из прежних окопов, многие из них стремились к Платеям, рассыпались там с шумом и ставили шатры свои без всякого порядка. Случилось, что лакедемоняне против воли своей одни остались позади, ибо Амомфарет, человек пылкий и не страшащийся никаких опасностей, который давно уже жаждал сражения и скучал от частых отлагательств и замедлений, тогда громко называл перемену места настоящим отступлением и бегством, говорил, что не переменит положения, но хочет тут оставаться со своим отрядом и противостоять Мардонию. Когда Павсаний, придя к нему, представлял, что мера принята и утверждена общим согласованием и подачей голосов всех греков, то Амомфарет, подняв обеими руками огромный камень, бросил оный к ногам Павсания, говоря: «Вот мой голос о сражении! Робкими советами и постановлениями других я пренебрегаю и о них не забочусь». Павсаний, находясь в недоумении от сего случая, велел отступившим уже афинянам помедлить, чтобы идти вместе с ним; сам же вел свое войско к Платеям, дабы принудить Амомфарета оставить свое положение[32].

Уже наступило утро; Мардоний, от которого не было сокрыто, что греки оставили стан свой, имея устроенными свои силы, пустился на лакедемонян. Варвары издавали громкие крики, производили страшный шум, они думали, что им не надлежало сражаться, а только захватить бегущих греков — и это едва не случилось. Павсаний, видя их движение, остановился и велел каждому занять свое место. Но по гневу ли своему на Амомфарета или по изумлению, произведенному в нем скорым нападением неприятеля, он забыл дать войскам сигнал к сражению; по этой причине они не тотчас и не все вдруг, но мало-помалу и по частям шли к нему на помощь, когда сражение было уже начато.

Между тем Павсаний приносил жертвы, но, находя их неблагоприятными, велел лакедемонянам сложить щиты у ног своих и сидеть спокойно, ожидая его приказания, нимало не обороняясь от неприятелей. Он приносил жертву вновь; уже конница наступала; уже стрелы долетали и некоторые из спартанцев были ранены. В это время и Калликрат, который, как говорят, был прекраснее и ростом выше всех греков, составлявших войско, был поражен стрелою, и умирая, сказал: «Я не жалею о том, что погибаю, ибо умереть за Грецию пришел я сюда из своего дома, жалею только о том, что умираю, ничего не произведши». Положение спартанцев было ужасно, но твердость удивительна. Они не оборонялись от наступавших неприятелей, но ожидая терпеливо благоприятного мановения богов и своего начальника, они сносили раны и самую смерть в рядах своих. Некоторые говорят, что несколько лидийцев напали внезапно на Павсания, который вне строя приносил жертву и молился богам, похитили и разбросали все то, что было приготовлено к жертвоприношению; Павсаний и окружавшие его, будучи безоружны, били их палками и бичами. В память этого набега ныне в Спарте секут молодых людей недалеко от жертвенника и отправляют так называемое лидийское торжество.

Павсаний был погружен в горести от всего происходящего. Между тем как жрец закалывал одно жертвенное животное за другим, он обратил исполненные слез глаза свои к храму Геры и, подняв руку, молился Киферонской Гере и другим богам, покровителям платейской земли: если грекам не определено судьбою победить, по крайней мере да погибнут они, произведши что-либо достойное себя и показав неприятелям на деле, что они напали на людей храбрых и опытных в войне. Так молился Павсаний, и вместе с молением жертвы явились благоприятными, и гадатели возвестили победу. Едва дано было приказание устроиться против неприятеля, как фаланга внезапно приняла вид как бы одного раздраженного, поднимающего щетину зверя, бросающегося на своего противника. Тогда-то персы помыслили, что имеют дело с мужами, готовыми биться до последнего дыхания. Наглухо закрывшись обтянутыми кожей щитами, пускали стрелы в спартанцев. А спартанцы с щитами, тесно сомкнутыми, наступали, устремлялись на персов, разрывали их щиты, поражали их копьями в лицо, в грудь и многих повергали на землю.

Неприятели падали, но с упорством и храбро сражаясь, ибо голыми руками хватались за копья и большей частью ломали, потом обнажали быстро свои мечи, действовали кинжалами и секирами, срывали их щиты, схватывались с ними и противоборствовали долгое время.

Афиняне пребывали между тем спокойными, ожидая лакедемонян; когда же слышны стали им громкие крики сражавшихся и вестник от Павсания уведомил их о происходящем, то они устремились поспешно на помощь своим союзникам. Несясь по равнине к тому месту, откуда слышен был крик, встретили они греков, союзных с персами, которые были обращены на них. Как скоро Аристид увидел их, то выступил далеко вперед, и громким криком, призывая в свидетели богов, покровителей Греции, заклинал противников удержаться от битвы, не препятствовать им спешить на помощь тем, кто прежде всех подвергает жизнь свою опасности за Грецию. Видя, что они не обращали внимания на слова его, но устроились к битве, не могши более идти на помощь лакедемонянам, вступил в сражение с греками, которых было около пятидесяти тысяч. Но большая часть их вскоре отступила и удалилась, ибо и персы были уже обращены в бегство. Говорят, что сильнейшая битва произошла с фиванцами, которых главные и сильнейшие граждане приняли сторону персов и заставили народ, которым они управляли, идти к сражению против своей воли.

Таким образом, битва происходила в двух местах. Лакедемоняне прежде всех обратили в бегство персов, и какой-то спартанец, по имени Аимнест, умертвил Мардония, ударив его камнем в голову, как предсказано ему было Амфиарайским прорицалищем[33]. Мардоний послал в оное некоего лидянина, а в Трифонийскую пещеру — одного человека, родом из Карии. Последнему прорицатель Трифонийский дал ответ на карийском языке. Лидянин же, уснув в капище Амфиарейском, во сне увидел, будто бы некий служитель бога предстал и повелел ему уйти, а как он ему не повиновался, то служитель бросил ему на голову большой камень, и лидянину показалось, что он умер от этого удара. Так об этом повествуют.

Лакедемоняне прогнали бегущих варваров до самой их деревянной ограды. Вскоре после того афиняне разбили фиванцев и умертвили в самой битве трехсот знаменитейших из них. Как скоро фиванцы обратились в бегство, то прибыл вестник с известием, что войско неприятелей заперто и осаждается в его стане. Афиняне оставили бегущих фиванцев искать себе спасения и обратились на помощь к осаждающим стены. Лакедемоняне были недеятельны и неискусны при осаде укреплений, но афиняне по своем прибытии вскоре завладели станом и умертвили великое множество варваров. Говорят, что из трехсот тысяч человек едва сорок тысяч убежали с Артабазом[34]. Из греков, сражавшихся за отечество, пало всего тысяча триста шестьдесят человек[35]. Из них пятьдесят два человека были афиняне, все из колена Эантиды, которое сражалось с отличной храбростью, как свидетельствует Клидем. По этой причине колено Эантиды, по повелению Аполлона, приносило сфрагидийским нимфам жертву за победу, получая издержки из казны общественной. Лакедемонян пало девяносто один; тегейцев — одиннадцать. Я удивляюсь тому, что Геродот повествует, будто бы эти народы одни участвовали в сражении, а из других греков никто. Множество падших в том сражении и памятники их доказывают, что подвиг был общий; если бы только три города участвовали в битве, между тем как другие пребывали бы спокойными, то на жертвеннике не вырезали бы следующей надписи:

Победу одержав на Марсовых полях,
Душевной бодростью наведши персам страх
И за пределы их полки прогнав смятенны,
Зевес Избавитель! Алтарь воздвигли сей
От рабства эллины, тобой освобожденны,
Как общий памятник Элладе вольной всей!

Это сражение дано было четвертого числа первого десятка месяца боэдромиона — по счислению афинскому, а по беотийскому — четвертого числа последнего десятка панема. В этот день бывает ежегодно в Платеях собрание эллинское, и платейцы приносят жертвы Зевсу Избавителю в благодарность за победу. Не должно удивляться сей разности в числах, ибо в наше время, когда астрономия более усовершенствована, начало и конец месяца у разных народов различны.

По одержании победы афиняне не хотели уступить спартанцам награду за храбрость, ни воздвигнуть трофей, от чего едва не расстроились дела греков, которые разделились с оружием в руках, если бы Аристид, увещевая и наставляя соначальствующих, особенно же Леократа и Миронида, не укротил их и не убедил предать сие дело суду других греков. Между тем как греки советовались о том между собой, мегарец Феогитон сказал, что надлежало уступить награду другому какому-либо народу, если не хотят возбудить междоусобной брани. За ним восстал коринфянин Клеокрит и заставил думать, что он хотел требовать эту награду для коринфян, ибо после Спарты и Афин Коринф был знаменитейший город. Но он сказал речь, которая всем была приятна и всеми одобрена, — в пользу платейцев; советовал пресечь раздоры и уступить награду им, ибо, говорил он, таким образом ни одна сторона не будет огорчена честью, им оказываемой. После сей речи Аристид первый уступил награду со стороны афинян, потом Павсаний — со стороны спартанцев. Помирившись таким образом, они отделили платейцам восемьдесят талантов, которыми платейцы соорудили храм Афины, поставили ей кумир и украсили стены живописью, которая и поныне в целости сохраняется. Потом воздвигли трофеи, лакедемоняне один и афиняне особо от них другой. Они вопросили Дельфийское прорицалище: какую жертву надлежало принести богам? Аполлон повелел воздвигнуть жертвенник Зевсу Избавителю, но жертвы не приносить до тех пор, пока по всей стране не будет погашен огонь, оскверненный варварами, и зажжен в Дельфах огонь чистый из общего жертвенника. Начальники греков, обходя страну, заставляли гасить огонь, у кого оный был. Платеец Эвхид дал обещание доставить как можно скорее им огня из Дельфийского жертвенника. Он прибыл в Дельфы, очистил себя, окропил водою, увенчался лавром и, взяв огня с жертвенника, бегом пустился к Платеям, пробежал в один день тысячу стадиев, прибыл в Платеи перед заходом Солнца. Обняв своих сограждан, вручил им огонь — тотчас упал и вскоре испустил дух. Платейцы подняли его, похоронили в храме Артемиды Эвклии и сделали ему следующую надпись: «Эвхид в один день пробежал путь в Дельфы и обратно». Богиню Эвклию, о которой здесь упоминается, многие почитают и называют Артемидой; некоторые говорят, что она была дочь Геракла и Мирто, дочери Менетия и сестры Патрокла. Она умерла девой и удостоена божественных почестей от беотийцев и локрийцев. В каждом городе на площади обретаются кумир и жертвенник ее; женихи и невесты приносят ей жертвы перед своим браком.

После того происходило общее собрание греков. Аристид предложил, чтобы каждый год собирались в Платеях пробулы и феоры[36] греческих народов и каждые пять лет отправлялись бы Элевферии — «Игры Освобождения»; чтобы составилось греческое ополчение из десяти тысяч пехоты, одной тысячи конницы и ста кораблей для продолжения войны против варваров; чтобы платейцы почитаемы были неприкосновенными и посвященными богу и имели обязанность приносить жертвы богам за Грецию. Предложение его было принято и утверждено. Платейцы приняли на себя обязанность чтить каждый год жертвами память греков, падших и похороненных в их стране. Это и поныне совершается следующим образом: шестнадцатого числа месяца мемактериона[37], который фиванцами называется алалкомений, начинается на заре торжественное шествие; ему предшествует трубач, играющий походную песню; следуют возы, нагруженные миртами и венками; за ними идет черный вол; юноши несут кружки с маслом и миром, а в сосудах вино и молоко для возлияний. Все юноши суть состояния вольного; никакому рабу не позволено участвовать в сем обряде, ибо оные мужи пали за вольность Греции. После всех идет архонт Платей, которому в другое время не позволено дотронуться до железа, ни носить другого платья, кроме белого; теперь, облаченный в красную одежду, держа сосуд, взятый из общественного хранилища бумаг, с мечом в руке, идет к гробницам через весь город. Потом черпает воды из источника, сам моет памятники и мажет их миррой. Он убивает вола на костре, приносит моления свои Зевсу и Гермесу Подземному[38] и призывает к ужину и кровавому возлиянию храбрых мужей, умерших в Греции. После того наполняет чашу вином и, выливая его, говорит: «Пью в память мужей, умерших за вольность греков». Эти обряды наблюдаются платейцами и поныне.

По возвращении афинян в город свой Аристид заметил, что они желали восстановить народоправление. С одной стороны, почитая народ ради его доблести достойным уважения; с другой — видя трудность удержать его от такого намерения тогда, когда он усилился оружиями и гордился победами, — Аристид предложил, чтобы правление было общее и архонты избирались из афинян всякого состояния.

Некогда Фемистокл объявил народу, что намерен предложить нечто весьма полезное и спасительное для республики, но которое должно держать в тайне. Народ велел Аристиду узнать о том одному и сказать свое мнение. Фемистокл тогда сообщил Аристиду, что он намеревался сжечь весь греческий флот[39]; через что афиняне сделались бы сильнее всех греческих народов и надо всеми получили бы владычество. Аристид, представ перед народом, сказал: «Нет ничего полезнее и ничего несправедливее того, что Фемистокл намеревается произвести». Афиняне, услышав это, запретили Фемистоклу более о том предлагать. Вот насколько этот народ был справедлив! Вот какое имел к Аристиду доверие и столь много на него полагался!

Вскоре он был отправлен вместе с Кимоном для продолжения войны против персов. Аристид приметил, что Павсаний и другие спартанские полководцы поступали с союзниками надменно и сурово. Обходясь с ними кротко и дружелюбно, заставляя Кимона быть ко всем благосклонным и снисходительным, нечувствительно отнял он у лакедемонян верховное начальство не пехотой, не конницей, не кораблями — но ласковостью своей и благоразумием. Все греки любили афинян по причине справедливости Аристида и снисходительности Кимона; жадность и надменность Павсания еще более привязала их к афинянам. Полководец обходился всегда грубо и сурово с начальниками союзников; простых воинов наказывал побоями или принуждал стоять целый день, держа железный на плечах якорь. Не было позволено никому ни косить травы, ни набирать соломы или приближаться к источнику для черпанья прежде спартанцев; служители прогоняли бичами всякого, кто туда приближался. Аристид хотел некогда представить ему о сих злоупотреблениях и выговорить ему, но Павсаний, наморщив лоб, сказал, что не имеет времени, и не выслушал его.

По этой причине греческие полководцы и корабленачальники, в особенности же хиосцы, самосцы и лесбосцы, приступили к Аристиду и просили его принять верховное начальство и присоединить к себе союзников, давно уже желающих отстать от спартанцев и пристать к афинянам. Аристид ответствовал им, что из слов их видит необходимость и справедливость их требования, но если они хотят приобрести его доверие, то должны сделать какое-либо дело, которое не допустит уже воинов их перемениться вновь. После того самосец Улиад и хиосец Антагор, соединившись клятвой, устремились близ Византия на Павсаниеву триеру, шедшую впереди других кораблей. Павсаний, видя это, восстав, грозил им и с гневом говорил: «Вскоре докажу вам, что вы не на корабль мой учинили нападение, но на собственные свои отечества». Они советовали ему удалиться и благодарить соратоборствовавшее ему на платейских полях счастье, что греки из уважения к оному не воздают ему достойного наказания за его поступки. После того союзники присоединились к афинянам, отстав от спартанцев. В этом случае великодушие Спарты показалось во всем блеске своем. Спартанцы, приметив, что полководцы их портились от великой власти, по своей воле уступили верховное начальство и перестали посылать на войну начальников, желая лучше иметь граждан добродетельных и твердых в нравах своих, нежели начальствовать над всей Грецией.

Греки, будучи предводимы спартанцами, платили некоторую подать для продолжения войны. Желая, чтобы каждый город вносил подать по справедливости, просили они у афинян Аристида и препоручили ему, рассмотрев их области и доходы, определить, сколько кому вносить денег — по возможности своей. Аристид, имея такую силу в руках своих, когда, некоторым образом, Греция все свои дела ему одному препоручила, — бедный вышел из своего отечества, беднее в оное возвратился. Он сделал расписание не только по всей точности и справедливости, но притом весьма соразмерно и к угождению всех. Как древние, воспевавшие век Крона, так афинские союзники прославляли налоги, определенные Аристидом, называя его управление «блаженным временем Греции», особливо вскоре после того, как оные были удвоены и потом утроены. Подать, назначенная Аристидом, простиралась до четырехсот шестидесяти талантов. Перикл увеличил это количество на треть. Ибо в начале войны Пелопоннесской, по свидетельству Фукидида, афиняне получали от союзников шестьсот талантов. По смерти же Перикла народные правители, мало-помалу прибавляя, довели это количество до тысячи трехсот талантов — не столько потому, чтобы продолжительная война и переменчивое счастье требовали великих издержек, сколько от того, что не приучили народ к раздаче денег, к зрелищам и к сооружению храмов и кумиров.

Таким образом, Аристид приобрел великое имя и уважение хорошим устройством налогов. Фемистокл, смеясь над ним, говорил некогда, что похвала не столько прилична человеку, сколько ящику, служащему к хранению золота. Он говорил это, желая мстить Аристиду, хотя не с равной силой, за его смелый о Фемистокле отзыв. Ибо, как некогда Фемистокл сказал, что он почитает великим достоинством в полководце то, чтобы узнать и предугадывать намерение своих неприятелей, то Аристид отвечал: «Это необходимо, Фемистокл! Однако поистине прекрасно и полководцу прилично уметь владеть руками своими».

Аристид заставил союзников присягнуть в верности к союзу, присягнул сам за афинян и за произношением клятвы бросил в море раскаленные железные куски[40]. Но как после того обстоятельства, по-видимому, побуждали афинян управлять с большей властью, то Аристид советовал им обратить на него клятвопреступление и действовать в свою пользу. Феофраст говорит, что Аристид вообще был чрезвычайно справедлив в делах, касающихся до него и относительно к своим согражданам, но в делах общественных большей частью обращал внимание на то, что было полезно отечеству, как бы часто оно имело нужду в несправедливых поступках. Тот же историк свидетельствует, что когда по представлению самосцев рассуждаемо было о том, чтобы перевести в Афины, против договоров, деньги, хранящиеся в Делосе, то Аристид сказал, что это несправедливо, но полезно. Возвысив таким образом Афины до такой степени могущества. Аристид остался в своем бедном состоянии; он любил до конца славу, происходящую от бедности, не менее той, какую приобрел своими победами.

Это видно из следующего обстоятельства. Факелоносец Каллий[41], родственник Аристида, был преследуем судом своими неприятелями, которые обвиняли его в уголовных преступлениях. Изложив достаточно то, в чем его обвиняли, они говорили, наконец, перед судьями следующее, хотя не относящееся к настоящему предмету: «Известен вам Аристид, сын Лисимаха, столь много уважаемый греками. Что вы думаете о его домашних обстоятельствах, видя его показывающимся на площади в таком старом и изношенном плаще? Не вероятно ли, что тот, кто при всех дрожит от холода, в доме своем терпит и голод и недостаток во всем потребном? При всем том Каллий, богатейший из афинян, которому Аристид есть ближний родственник, оставляет его в такой нужде с женой и детьми, хотя Аристид во многом услужил ему, хотя от вашей к Аристиду благосклонности он получил великие выгоды». Каллий, видя, что судьи от этих слов более шумели и негодовали, нежели от других обвинений, призывал Аристида и просил свидетельствовать перед судьями, сколько раз давал ему и просил его принять пособие, но он всегда отказывался, отвечая, что ему пристало более гордиться своею бедностью, нежели Каллию богатством; что можно найти многих, которые употребляют хорошо и дурно свое богатство, но нелегко найдется человек, который бы великодушно терпел бедность; что только те стыдятся бедности, кто беден против своей воли. Аристид подтвердил слова эти; не было никого из слушателей, который бы, оставляя Собрание, не хотел лучше быть бедным, как Аристид, нежели богатым, как Каллий. Так пишет о том Эсхин, ученик Сократа. Изо всех почитавшихся в Афинах великими и знаменитыми Платон одного этого мужа считал достойным уважениями, ибо Фемистокл, Кимон и Перикл наполнили Афины великолепными зданиями, деньгами и другими ненужными предметами; Аристид один в управлении своем имел целью добродетель.

Великим доказательством кротости его есть поступок его с Фемистоклом. Тот был ему врагом во все время своего управления; через него Аристид был изгнан. Когда Фемистокл, преследуемый народом, подал ему случай к отмщению, то Аристид не вспомнил причиненного ему зла. Алкмеон, Кимон и многие другие гнали и хотели погубить Фемистокла; один Аристид не сказал и не сделал против него ничего; он столь же мало веселился несчастьем своего врага, сколь прежде завидовал ему в счастье.

Касательно смерти Аристида: одни говорят, что он умер в Понте, куда отплыл по делам республики; другие же — в Афинах, в старости лет, почитаемый и обожаемый согражданами. Македонянин Кратер о смерти его говорил следующее: по изгнании Фемистокла возникло в народе, сделавшемся уже надменным, множество ябедников, которые, преследуя лучших и сильнейших мужей, подвергали их зависти народа, упоенного своим счастьем и силой. Между прочими и Аристид был изобличен во взяточничестве Диофантом из дема Амфитропа, который обвинял его в получении денег от ионийцев, когда он собирал подати. Не будучи в состоянии заплатить пеню, состоящую из пятидесяти мин, Аристид оставил Афины и окончил дни свои в Ионии. Но Кратер[42] в доказательство этого не приводит ничего писанного — ни решения суда, ни постановления народа, хотя он обо всем подобном имеет обыкновение говорить с осторожностью и представлять свидетельства писателей. Все те, кто описал нам поступки афинского народа к полководцам своим, как-то: изгнание Фемистокла, оковы Мильтиада, пеню на Перикла, смерть Пахета[43], который умертвил сам себя в суде, будучи приговорен к смерти, — и кто собрал и предал потомству подобные сему случаи, упоминают и об остракизме Аристида, но нигде не говорят о наложенной на него пене[44].

Притом показывается в Фалерах и гробница его, сделанная общественным иждивением, ибо Аристид не оставил денег по смерти себя похоронить. О дочерях его говорят, что они выданы замуж государством, что город обязался сделать издержки и определить каждой в приданое три тысячи драхм. Лисимаху, сыну его, народ дал сто мин серебра и столько же плефров земли, усаженной деревьями; сверх того, по предложению Алкивиада, определил ему по четыре драхмы на день[45]. Каллисфен говорит, что оставшейся после Лисимаха дочери его Поликрите народ определил давать на содержание то же самое, что победителям на Олимпийских играх[46]. Деметрий Фалерский, Иероним Родосский, музыкант Аристоксен и Аристотель (если книгу «О благородстве» должно полагать в числе настоящих его сочинений) повествуют, что Миртол, внучка Аристида, жила в доме Сократа, который имел другую жену, но взял ее к себе, ибо она, будучи вдовою, претерпевала крайнюю бедность и недостаток. Панетий достаточно опровергает все их мнения в книге своей о Сократе.

Деметрий Фалерский в своей книге под названием «Сократ» говорит, что помнит некоего Лисимаха, внука Аристида по дочери, человека весьма бедного, который, сидя при храме Иакха, содержал себя толкованием снов на некоторых таблицах. Он предложил народу и убедил его назначить матери его и сестре ее по три обола в день. Известно также, что Деметрий, составляя законы, определил давать каждой из них по одной драхме. Впрочем, нимало не удивительно, что народ так заботился о тех, кто был в самом городе, ибо, узнав некогда, что одна из внучек Аристогитона находилась в Лемносе в бедном состоянии и по причине своей нищеты не выходила замуж, вызвал ее в Афины, выдал замуж за одного из лучших граждан и дал в приданое поместье в Потаме. Афины и в наши времена показали многие примеры человеколюбия и благодетельности, чем приобрели ото всех достойную славу и удивление.


  1. Но Деметрий Фалерский… — Деметрий Фалерский (350—283 до Р. Х.) — греческий философ и писатель, ученик Теофраста, 10 лет управлял Афинами как наместник македонского правителя Кассандра. После смерти Кассандра бежал из Афин к Птолемею Лагу, царю Египта. Наследник Лага Птолемей Филадельф посадил Деметрия в темницу, где он и скончался от укуса змеи.
  2. Аристид был архонтомэпонимом… — Афиняне избирали ежегодно девять архонтов. По имени первого из них (эпонима) назывался год.
  3. …называемы были пентакосиомедимнами. — О пентакосиомедимнах см. примечание к жизнеописанию Солона. Хорег — предводитель хора, ему полагалось брать на себя расходы по постановке драмы, содержанию актеров и хора, а также оплачивать декорации.
  4. Панетий доказывает… — Панетий с Родоса — греческий философ-стоик, известен тем, что сопровождал Сципиона Младшего Африканского в путешествии по Азии и Египту.
  5. …после Евклида… — Евклид — имеется в виду греческий философ, учитель Платона.
  6. Идоменей притом свидетельствует… — Идоменей из Лампсака — греческий философ, ученик и друг Эпикура.
  7. …по изгнании тираннов… — Речь о детях Писистрата, Гиппии и Гиппархе. Первый был убит во 2 году 66 олимпиады Аристогитоном и Гармодием, второй изгнан из Афин в 1 году 67 олимпиады. Клисфен, сын Мегакла и внук Алкмеона, восстановил законы Солона и немного их реформировал.
  8. …и его не бросят в Варафрон. — Варафрон — глубокая расщелина недалеко от Афин, куда сбрасывали преступников.
  9. Эсхилову трагедию… — Речь о трагедии «Семеро против Фив». Вестник, пришедший к Этеоклу, произносит эти слова об Амфиарае, одном из семи полководцев.
  10. …за сожжение Сард… – Аристагор из Милета убедил афинян послать помощь ионянам, отпавшим от персидского царя. Воины, приплывшие на афинских кораблях, взяли приступом и сожгли город Сарды.
  11. …пристал всем флотом… – Флот этот состоял, как уверяет Корнелий Непот в «Жизни Мильтиада», из 500 кораблей, которые перевезли в Грецию 200 тыс. пехоты и 10 тыс. конницы.
  12. Присоединяясь к Мильтиадову мнению о сражении… – В военном совете немногие были согласны с Мильтиадом в плане сражения. Геродот уверяет, что Мильтиад склонил на свою сторону Каллимаха, который был полемархом и имел власть, равную власти остальных полководцев. Сражение при Марафоне произошло в 3 году 72 олимпиады, за 490 лет до Р. Х.
  13. …устремляли свои усилия против колен Леонтиды и Антиохиды. – Афиняне и платейцы сражались с великим упорством на правом и на левом флангах. Однако персы и саки, заметив слабость афинского центра, напали на него и опрокинули. Поначалу помочь центру не представлялось возможным, но когда неприятель был уже разбит на флангах, персидский отряд в центре попал в окружение.
  14. …боясь, чтобы они не застали города без защитников, с девятью коленами обратились с поспешностью в Афины, куда и прибыли в тот самый день. – Они хотели обойти мыс Сунион на Саронском заливе, дабы занять Афины прежде, нежели войско успеет вернуться. Корнелий Непот говорит в «Жизни Мильтиада», что Марафон отстоит от Афин на сорок миль. Персидский флот дошел до Фалеры, но отступил.
  15. …факелоносец Каллий. – Факелоносец при гиерофанте был весьма важным лицом в Элевсинских мистериях.
  16. … и повязки на голове. – Цари и жрецы в древние времена носили на голове повязки или диадемы.
  17. …после Фаниппа… – Фанипп был архонтом в 3 году 72 олимпиады.
  18. …прозвания Орлов и Ястребов… – Орлами и Ястребами называли себя некоторые сирийские и египетские цари после Александра Великого. Полиоркет – Деметрий Полиоркет, сын Антигона. Перун– Селевк Третий; Орел – Пирр, царь Эпира. Никатор (Победитель) – Селевк Первый.
  19. …произнес молитву, совсем противоположную Ахилловой… – См. «Илиада», XVI, 97. Ахилл говорит: «Даже Зевс, Афина и Аполлон, да никто из троян и аргиян, сколько их ни есть, не избегнет смерти, но мы одни избавимся гибели и одни да сокрушим стены Трои!»
  20. По прошествии трех лет, когда Ксеркс, пробираясь через Фессалию и Беотию, хотел напасть на Аттику… – В 1 году 75 олимпиады, за 480 лет до Р. Х.
  21. …небольшой остров Пситталия… – Пситталия – остров между Саламином и побережьем Аттики. Ксеркс занял этот остров ночью по той же причине, по которой Аристид изгнал оттуда персов.
  22. Фемистокл, желая его спасти, отвратил греков от предпринятого ими намерения идти к мосту. – Этой хитростью Фемистокл принудил Ксеркса оставить Европу.
  23. …обещал им именем царя воздвигнуть их город, обогатить их и сделать властителями над другими греками… – Геродот пишет, что Мардоний послал в Афины македонского царя Александра.
  24. …выслали их из города без ведома афинян. – Эфоры держали афинских посланников десять дней, обманывая их под разными предлогами, а между тем укрепляли Истм (Пелопоннесский перешеек), чтобы преградить персам путь в Пелопоннес. Лишь когда афиняне пригрозили согласиться на предложения персов, спартанцы вывели войско.
  25. …в Орестии… – Орестия – город в Аркадии.
  26. Прорицатель Тисамен… – Прорицалище обещало Тисамену пять великих побед. Лакедемоняне изъявили желание иметь его своим прорицателем, но он потребовал принятия в число спартанских граждан; первоначально ему отказали, но при наступлении персов даровали это право и Тисамену, и его брату Гегию.
  27. Ламптриец Эсхин и ахарнянин Агасий… – Ламптры и Ахарны – селения в Аттике.
  28. Персы, оставив мертвого, предались бегству. – Геродот пишет, что персы после гибели их начальника устремились на афинян с великой яростью, чтобы отомстить за него. Афиняне призвали все войско и, когда пехота приблизилась, персы отступили на две стадии.
  29. …он требовал себе левое крыло, на которое долженствовали учинить нападение греки… – Имеются в виду греки, которые по своей воле или по принуждению воевали на стороне персов; их насчитывалось до 50 тыс. человек.
  30. …их одних переводит туда и сюда, как илотов, и противопоставляет их отборнейшим войскам. – Геродот уверяет, что афинские вожди охотно заняли бы это место, но опасались вызвать неудовольствие спартанцев.
  31. …греки решились перевести далее свой стан и занять положение, в котором была в изобилии вода, ибо все ручьи и ключи, близ их текущие, были испорчены и осквернены неприятельской конницей. – Греки стояли близ источника Гаргафия, но поскольку вода этого источника была испорчена неприятельской пехотой, они решили отступить к острову на реке Асоп.
  32. …дабы принудить Амомфарета оставить свое положение. – После ухода Павсания Амомфарет оставил свое место и пошел за другим отрядом, который был в десяти стадиях от него.
  33. …умертвил Мардония, ударив его камнем в голову, как предсказано ему было Амфиарайским прорицалищем. – Мардоний командовал десятью тысячами воинов и умертвил великое число неприятелей. Но когда он пал, все войско бросилось бежать. Амфиарай – прорицатель, один из семи полководцев, осаждавших Фивы. Он был поглощен землей вместе с колесницей и лошадьми, и на том месте, где это произошло, недалеко от Оропа, города на границе Аттики и Беотии, построили храм, в котором было прорицалище – оно находилось глубоко под землей. Мардоний посылал гонцов не только в это прорицалище, но и во все другие в окрестностях – так его беспокоил успех сражения.
  34. …убежали с Артабазом. – Артабаз предводительствовал отрядом из 40 тыс. человек и был недоволен главенством Мардония. Едва персы стали отступать, он поспешил уйти с поля битвы, благополучно прибыл в Византий и переправился в Азию. За исключением его отряда, спаслись всего три тысячи персов.
  35. …пало всего тысяча триста шестьдесят человек. – Диодор пишет, что число погибших со стороны греков составило до 10 тыс. человек.
  36. … чтобы каждый год собирались в Платеях пробулы и феоры… – Ежегодно происходило в Платеях общее собрание греков, также приносились жертвы Зевсу Избавителю в благодарность за победу; а каждые пять лет справляли Игры свободы, в ходе которых вооруженные воины бегали вокруг жертвенника Зевса.
  37. …месяца мемактериона… – Мемактерион – месяц афинского календаря, соответствующий ноябрю-декабрю.
  38. … и Гермесу Подземному… – То есть Психопомпу – проводнику душ умерших в загробном мире.
  39. …весь греческий флот… – Флот стоял в гавани фессалийского города Паги.
  40. …бросил в море раскаленные железные куски. – Это действие толкуется различно. Быть может, оно означало, что жизнь клятвопреступника должна погаснуть, подобно огню в этих кусках железа; или что проклятие клятвопреступника тогда забудется, когда брошенное в море железо всплывет на поверхность.
  41. Факелоносец Каллий… – Тот самый, который после сражения при Марафоне обогатился найденным в яме сокровищем.
  42. Но Кратер… – Кратер – греческий писатель; возможно, речь о полководце Александра Великого, который оставил после себя «Дневники», где описаны походы Македонца.
  43. …смерть Пахета… – Пахет – афинский полководец, прославившийся во время Пелопоннесской войны покорением города Митилена на острове Лесбос.
  44. …упоминают и об остракизме Аристида, но нигде не говорят о наложенной на него пене. – По свидетельству Корнелия Непота он умер через четыре года после изгнания Фемистокла.
  45. …по четыре драхмы на день. – Четыре драхмы – достаточно крупная сумма; из комедии Аристофана «Ахарняне» явствует, что послы получали по две драхмы суточных.
  46. …давать на содержание то же самое, что победителям на Олимпийских играх. – Победившие на Олимпийских играх афиняне получали содержание от государства, подобно пританам и другим государственным чиновникам.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.