Письмо от испанца к англоману (*)
править(*) Из Монитера. Все заставляет думать, что письмо сие сочинено не за горами Пиренейскими. Изд.
С прискорбием увидел я из твоего письма, достойный друг мой, что ты одобряешь ложные умствования англоманов. Прилично ли доброму испанцу, одаренному чувствительным сердцем, прилично ли другу человечества так ослепляться и хвалить нацию, по своей системе неприязненную целому свету, а особливо Испании? Не сомневайся, что Англия вознеслась на верх мнимого величия, не своею храбростью, не числом жителей, не богатством земных произведений (а это суть основание истинного могущества), но беспрестанными нарушениями прав народных, систематическими происками, имеющими целью собственное возвышение на развалинах государств чужестранных.
Нетрудно было бы доказать это целым рядом очевидных, убедительных происшествий; но для сего надлежало бы написать большую книгу, между тем как беспристрастный читатель, раскрыв историю двух последних веков, ясно увидит, что Англия есть государство по природе неприязненное всем нациям. Ее правила политические далеко превзошли правила Макиавелли. Сеять вражду в кабинетах, подкупать министров, не уважать верности общественной, попирать ногами все права — вот обыкновенные оружия, которыми она постоянно действует и — по несчастью — с великим успехом!
Пагубная война за испанское наследство, несмотря на неосновательные требования австрийского дома, никогда не началась бы, если б Англия не раздула пламени несогласия; сим средством ей удалось унизить Францию, природную неприятельницу свою, привести в изнеможение Испанию, разорить даже собственных своих союзников и наконец воспользоваться плодами своих опустошений. Англия завладела Гибралтаром в такое время, когда крепость сия находилась совершенно в беззащитном состоянии, между тем как, будучи в союзе с эрцгерцогом, она не должна была сие завоевание считать собственностью, одной себе принадлежащей. Еще прежде того, англичане в мирное время отняли у нас Ямайку, которая сделалась первым местом соединения, откуда они начали выходить и селиться в Америке, чтобы наносить пагубные удары нашим колониям и нашей торговле. Надлежало бы написать целые тома, для изображения всех насильственных поступков, всех злодейств, которые они беспрестанно позволяли себе делать против нас, и в самое мирное время, прежде объявления войны, захватывая наши флоты и корабли, плывущие из Америки. Не упоминаю о жестокости их, когда они снабжали диких огнестрельным оружием и мунициею, с намерением возмутить их против нас, и заставить их вести войну с нами, — и все это для того только, чтобы вредить нам, и все это в мирное время. Каких оскорблений, каких убытков они не причинили нам по предмету рубки Кампешского леса? Какое коварство употребили они на ярмарке в Порто-Бело, к ущербу казны королевской, пользуясь правом провозить туда товары на одном корабле! Благодаря их вероломству, этот один корабль заменил собою целый флот! Они выгружали днем товары, которые ночью тайным образом подвозили из Ямайки. Не будем уже говорить о чрезвычайном количестве запрещенных товаров, которыми они торгуют в наших владениях американских, хотя терпим от того чрезвычайные убытки. Когда наша береговая стража старалась воздерживать наглость сих опасных разбойников, правительство английское не замедлило неотступно требовать удовлетворения, выдумав разные происшествия, которых совсем не было; а это ясно доказывает, что запрещенная торговля не есть только предмет расчетов некоторых частных людей, но что само правительство питает ее и защищает. Вот причина упадка наших мануфактур и нашей торговли. Много ума и деятельности требовалось от нашего правительства, в прежнее и нынешнее царствование, для прекращения сих насилий и для оживления нашей торговли, приведенной, по милости англичан, в беднейшее состояние. Какой испанец не будет раздражен против нации, виновницы всех наших несчастий!
Способ подкупать деньгами есть один из самых любимых у Англии, когда дело идет о совершении вероломных намерений. Славный Вальполь говорил: «Всякий человек есть вещь продажная; вся трудность при покупке состоит в умении определить цену». Англичане, следуя сему ненавистному правилу, с гинеями в руках нападают на людей разных наций, которые могут быть полезны для них и, по несчастью, находят очень много продажных душ, жертвующих им драгоценными выгодами своего отечества. Почитаю неоспоримым и ясным, что французской революции совсем не было бы, если б Англия не рассыпала золота своего для произведения оной в действо и для того, чтобы французов вовлечь в бездну зол, от которых еще и теперь они стенают.
У меня есть весьма пространная переписка между двумя особами, из которых одна находилась при дворе версальском, другая при берлинском; из сей переписки, напечатанной гораздо прежде революции, видно, что англичане еще с 1780 года трудились над сим ненавистным планом. Будучи раздражены пособиями, оказанными Франциею Соединенным Областям Американским для избавления их от тиранского ига, они с того времени решились мстить, воспламеняя дух вражды и независимости, раздуваемый в сем королевстве Неккером и его сообщниками. Они нашли между самыми французами людей, одобривших нелепые их затеи, а успех в их коварных намерениях оправдал мнение сочинителей упомянутой переписки. Провидению, которое нередко самое зло превращает в добро, было угодно сделать, чтобы непосредственно за революционною бурею следовал новый порядок, ужасный для Англии. Макиавеллическое правительство сего королевства, быв предуверено в сей истине, всеми силами старалось низвергнуть Францию в продолжение безначалия. Оно видит, что нынешнее могущество его скоро исчезнет в политической системе Европы; что тиранское господствование на морях есть отсветок пламени, готового погаснуть; что неправедная война, в которую оно вовлечено своим ненасытным честолюбием, исполинскими шагами приближает его к политическому ничтожеству. Оно видит, что ужасный колосс национального долга, час от часу возрастая, угрожает ему неминуемым банкротством; что народ отягчен чрезвычайными поборами; что одни только богатые люди могут с нуждою содержать себя, и что наконец мануфактуры находятся в совершенном упадке как от недостатка рук, занятых оружием для защиты государства, так и по не имению способов продавать изделия скоро и выгодно. Сии обстоятельства, столь тесные и неприятные, только раздражают гордость английского правительства, вместо того, что должны бы возбудить в нем желание мира. Видя, что вся Европа смеется над слабыми его усилиями, оно, по примеру древнего Тира, хочет перед концом бытия своего, употребить в действо все замыслы бессильного неистовства, расторгая священное условие народов жестокостями, свойственными одним каннибалам. Личина спала: теперь всем известен ход и направление намерений сего правительства; оно само уже не старается благовидными умствованиями прикрыть свое вероломство; почитает позволенным все, что находит для себя полезным: в том состоит главное правило его. Индия, которую оно попирает ногами, служит ясным тому доказательством. Когда оно позвало к суду губернатора Гастинга, обличенного в неслыханных несправедливостях — которые, однако ж, были весьма прибыточными для Англии — и когда парламент, вместо наказания, осудил его заплатить денежную пеню; Индийская компания за него внесла всю сумму! Не ясно ли сим обнаруживается, любезный друг, коварство сей хищной нации? По ее правилам, там не должно смотреть на преступление, где идет дело о прибытке.
«Но патриотизм англичан — говоришь ты — заслуживает похвалы и удивления». Что называешь ты патриотизмом? Неужели этот дух самолюбия, который гнушается всем, что чуждо Англии? Который вопиет, что свобода, богатство и счастье ей одной принадлежит? Который осуждает весь мир терпеть бедность, угнетение? Сей народ, гордящийся своим патриотизмом, занимается ли согласованием своих выгод с выгодами других народов? Не тиранское ли угнетение колоний заставило американцев свергнуть иго зависимости, из опасения, чтоб не быть безжалостно замученными? Англичане показали этот странный патриотизм, когда вели войну с своими собратьями. Они возмутили диких и принудили их разорять селения бедных колонистов, которые не брали в войне никакого участия; ирокезы, предводительствуемые Брандтом и Бутлером, английскими офицерами, опустошали жилища беззащитных колонистов, уродовали их, похищали жен и детей их, разоряли плантации — хотя все сии жестокости ни к чему не служили более, кроме только к удовлетворению неистового мщения. Дикие народы, не захотевшие быть орудиями столь свирепого гонения, сделались жертвами кровожадных англичан, которые, соскучив резать и колоть, бросали в лесах зараженные платья, чтобы несчастные погибали от язвы! Вот следствия народного самолюбия, которое ты называешь патриотизмом! Были ль англичане храбры от него, когда в Саратоге целая армия их положила оружие перед милициею голодной и невыученной? Куда девался патриотизм, когда генерал Корнваллис, быв прежде жестоким варваром, сделался потом трусом и продал все свое войско Вашингтону? Прочти историю сего народа; ты не найдешь в ней ни одного из геройских подвигов, рождаемых истинным патриотизмом; история свидетельствует, что англичане всегда были вероломные, жестокие, изменники, трусы; ибо всякий трус жесток. Вот следствия того, что называешь ты пышным именем патриотизма!
«Страшно могущество Англии», прибавляешь ты: «Ее положение, господствование на морях, владения в Индии, обширная торговля дают ей возможность не бояться никого и предписывать законы вселенной; ибо Нептунов трезубец есть скипетр мира». — Это обыкновенные доказательства англоманов; но стоит только разобрать их — и все сии выгоды тотчас исчезнут. Никакое государство не может хвалиться прочностью своей силы, если она основывается на одной только торговле; история доказывает сию истину рядом многих происшествий, которым должны уступить все софизмы. Тир, Карфаген, Генуя, Венеция, Португалия, Голландия постепенно достигли до высочайшей степени богатства посредством торговли; но их величие обрушилось, не имея твердого основания, которое состоит в многолюдном населении, в плодородии края. Торговое могущество Англии заступило место Голландии, после ее упадка; Англия вознеслась до последнего степени величия, а это и доказывает о близком ее падении. Ее правительство, не умев ограничить своего честолюбия, и не могши ограничить его, по причине торговых видов, ослабело и само приготовило свое падение распространением своих владений. Итак, рассмотрев, что нет никакой соразмерности между обширностью областей и малым числом жителей в Великобритании; что морские и сухопутные силы, которые надобно содержать для защищения сих владений, неминуемо поглощают выгоды, ими приносимые; что прибытки торговые суть уделом только известных людей, весьма немногих в сравнении со всем количеством жителей, на которых падают все тягости, необходимо потребные для поддержания столь многосложной машины; наконец, что за изобилием торговли и за роскошью всегда следуют развращение нравов и моральное расслабление; рассмотрев, говорю, все сии причины, по естественному порядку должно заключить, что Англия не может долго находиться в нынешнем своем положении, и что скорый упадок такого государства непосредственно следует за его возвышением. Надобно прилежно вникнуть и рассмотреть, прочно ли такое могущество, которого главная подпора есть банк; а известно, что кредит Великобритании держится только одним мнением, ибо капитал банка ее по большей части состоит в воображении. Истина сия открыта свету дюком Шуазёлем, министром Людовика XV, когда он едва было не разорил Англии, уничтожив доверие к ее банку. Тогда англичане поспешили воспрепятствовать участникам капитала взять назад их суммы; тогда директоры всячески старались таить недостаток в наличных деньгах; а это самое обнаруживало тайну, и погибель была бы неизбежною, если бы богатейшие купцы не согласились поддержать доверие к банку своими собственными капиталами, рассчитывая — и очень правильно — что упадок английской торговли был бы непосредственною причиною разорения их самих. — И ты думаешь, что твердо величие государства, поддерживаемое одним доверием к банку? Прочти же сочинения Томаса Пена о ненадежном могуществе Англии; там доказано, что близок конец ее, не от влияния причин внешних, но по натуре ее и по беспорядкам внутренним. Не говорю уже об опасностях, грозящих ей от неприятеля, которые, вопреки нелепым умствованиям англоманов, имеют целью скорое разрушение сего государства — какие ни взяло бы оно меры осторожности. Ужасная истина уже загремела в самых стенах его парламента: «Нынешнее состояние Франции и бытие Великобритании суть вещи, совершенно противоположные между собою». Переменить порядок дел никак невозможно, что же остается предпринять для отвращения пагубной кончины? Мир вреден для Англии, потому что ее соперница построит флоты равные великобританским, с помощью которых присвоит себе господство над морями — тогда ударит последний час для Англии. «Так станем вести жестокую войну с Франциею и с ее союзниками; запретим чужестранным флагам развеваться на морях без нашего дозволения; будем расставлять сети, распространять мятежи; средства бесчеловечные не должны останавливать наших намерений; удалим от себя бурю, или всех вовлечем с собою в пропасть изрытую нашим неистовством!». — Спросишь: что же они выиграют решимостью, столь отчаянною? Ускорят свою погибель, и сделают себя предметом общего омерзения. — Англия страшится своей соперницы; опасение высадки заставляет ее держать под ружьем множество людей, занимавшихся ремеслами и земледелием, и на содержание их тратить чрезвычайные суммы; она должна высылать в море многочисленные эскадры, чтобы бесполезно осаждать неприятельские гавани и защищать берега, подверженные опасности нападения. Между тем Франция наслаждается спокойствием мира, строит флоты, учреждает заведения, споспешествующие умножению народного богатства — и все сие производится в действо не только без пособия новых налогов, но даже с уменьшением ныне существующих.
Франция долго может держаться на вершине своего могущества; Англия стонет под бременем государственных издержек. Еще немного времени — и войска неприятельские рассыплются в ее владениях и конечным истреблением ее тиранского правительства отмстят за многие обиды, претерпенные человечеством, отмстят за нарушение права народного. Несмотря на предубеждение в пользу англичан, ты должен признать, что положение сего государства очень, очень критическое.
По следствию жестокой гордости своей и соображаясь с противообщественными своими правилами, они напали на нас без предварительного объявления войны, напали так вероломно, что сами единоземцы их, у которых осталось еще чувство стыда и чести, в сильных выражениях обнаружили все омерзение к сему поступку. Но испанская нация, которую они по наружности презирают, разве не отмстит им приличным образом за такие злодейства? Разве не может она, ведя войну оборонительную, причинить англичанам многие зла? Запрем свои порты, не впустим в государство изделий их, запретим вывоз материалов, необходимо нужных для их мануфактур — вот чем мы нанесем смертный удар их торговле и промышленности. Усилия правительства мудрого и неусыпного тем не ограничатся; ему совершенно известны все пути ко снисканию пособия; ему известно, что можно сделать с народом добрым, мужественным, любящим своего государя, знающим всю цену благородной гордости, оскорбленной столь недостойным образом.
Два громкие манифеста, обнародованные, первый от имени короля, второй от генералиссимуса, которому его величество вверил главное начальство над войсками, суть надежнейшими поручителями в прочности пособий и средств, коих следствия должны быть пагубны для Англии. Остается только нам, гордящимся именем испанцев, остается ревностно содействовать патриотическим намерениям правительства, и не щадить пожертвований для дела, столь справедливого.
Зная, что пагубная политика Англии виною наших несчастий, и что никогда не достигнем до степени благоденствия и изобилия, пока враждебное государство будет в силе, какой испанец не соединит своих стараний с общими для отмщения за кровь наших братий, вероломно умерщвленных, за честь отечества, оскорбленного столь многими неистовствами, за драгоценные выгоды нации, нарушенные столь коварными происками? Итак, станем почитать врагом отечества, кто захотел бы ложными умствованиями оправдывать злодейства врагов наших, или, покровительствуя запрещенный торг, благоприятствовать англичанам ко вреду нашему! Уповая на справедливость нашего дела, на мудрость правительства, не станем сомневаться, что надежда наша оправдается событием, и что национальное мщение соразмерно будет обидам, которыми нас раздражили. Прости!
Письмо от испанца к англоману: [Памфлет против политики Англии]: Из Монитера / Испанец // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 21, N 11. — С. 231-246.