И. М. Муравьев-Апостол. Письма из Москвы в Нижний Новгород
Серия «Литературные памятники»
СПб, «Наука», 2002
Scan ImWerden
- Сие письмо есть отрывок из полного собрания всех Писем Цицерона, переведенных на русский язык Иваном Матвеевичем Муравьевым-Апостолом и печатаемых в Москве. Почтенный Переводчик не удовольствовался одним переводом: он присовокупил к нему исторические, филологические и нравственные примечания. Одно из сих примечаний, заключающее в себе Историю заговора Катилины, напечатано в прошлогоднем издании Сына Отечества. — Из многих примечаний на письмо Цицерона к Помпонию Аттику помещаем некоторые главнейшие, чтобы дать нашим читателям понятие, сколь они важны и любопытны. — Изд.
От Троянки толку не добиться;1 а с тех пор и Корнелий глаз Те-ренции не кажет; остается мне, я вижу, прибегнуть к Консидию, Акцию или Селицию;2 о Селиции же нечего и помышлять: он с отца родного сдерет по двенадцати процентов.3 Обращаясь к Троянке нашей, скажу тебе, что я отроду ничего не видывал бесстыднее, коварнее, несноснее. — Посылаю к тебе отпущенника моего; я уже Титу поручил заплатить тебе; все только обман, отговорки да проволока.
Однако же и в сей неудаче, может быть, случай устроит к лучшему: мне сказывали передовые Помпеевы, что он намерен явно требовать Антониевой смены; и что здесь о сем в то же время предложено будет претором народу. Дело это такого рода, что мне никак нельзя вступиться за него, вопреки общему мнению и заключению честных людей; а всего лучше еще то, что мне самому не хочется защищать его. Ко всему же этому последовало обстоятельство, о котором я хочу, чтобы ты имел ясное понятие.
Есть некто бездельник, именем Илар, мой отпущенник, а твой клиент и бывший счетчик. О нем извещает меня Валерий-переводчик,4 и то же самое пишет Хилий:5 «Что Илар сей находится при Антонии, что Антоний называет меня участником своим в денежных поборах в провинции; и что будто бы я, для верных с ним расчетов, держу при нем и отпущенника моего».
Известием сим я был чрезвычайно расстроен; и хотя не верю слухам, но догадываюсь, что тут, конечно, было говорено что-нибудь похожее на это. Пожалуй, друг мой, обо всем расспроси, узнай, разведай; и, если можно, удали мошенника из того края. Валерий в слышанном им ссылается на Кв. Планция;6 а я обо всем тебе пишу подробно, дабы ты знал, как и за что приниматься.
По всему видно, что Помпеи ко мне очень благосклонно расположен. — Развод его с Муциею7 одобряется всеми вообще. Ты, конечно, уже слышал о приключении Клодия, Аппиева сына, которого застали в женском платье в доме Цезаря, во время тайных жертвоприношений за здравие народа. Его спасла служанка, доставившая ему способ выбежать из дому; однако же дело гласное и самое бесчестное, о котором и ты, конечно, с прискорбием узнал. Более писать к тебе нечего; да, признаться, и охоты нет. Я лишился любезного, дорогого моего писца Соситея и смертию его расстроен более, нежели бы надлежало потерею раба. Пиши ко мне чаще; если не о чем, так пиши все то, что на ум тебе придет.
Примечания
правитьТроянка, Teucris illa; по целой связи письма нет никакого сомнения, что под сим названием Цицерон разумеет Македонского проконсула Антония. Теряться с комментариями в догадках, почему он так его называет, было бы занятие самое пустое. Довольно знать, что это слово может значить малодушного человека, так как в площадном языке трусливого мужчину называют бабою. В «Илиаде» вождь укоряет бегущих греков: axaices oux et axaiti (троянки не трояне!) и, может быть, Цицерон имел в виду сей стих, когда называл Антония Троянкою.
Публий Клодий Пульхер, молодой человек, и по себе знатный, и по связям родства почти со всеми родами патрициев в Риме. Мы уже видели, что две родные сестры его, первая, Клодия, была замужем за К. Метеллом Целлером; Муция за Помпеем; третия же, средняя из них, за К. Марцием Рексом.
Такие связи, и без знатной породы на его стороне, могли бы доставить ему большое уважение в республике: ибо кажется, что он, по личным своим достоинствам, мог бы заслужить оное, если бы приключение, о котором здесь речь, не вовлекло его в бедствия и гонения, которые пресеклися только преждевременною его смертию.
Гораций, который лучше проповедовал, нежели поступал, сказал римлянам великую истину в следующей строфе:
Foecimda culpae saecula nuptias8
Primum inquinavere et genus et domos:
Hoc fonte derivata clades
In patriam populumque fluxit. {*}
{* Сперва поколения, плодовитые на проступки,
Запятнали святыни брака, рода и дома.
Происшедшие отсюда несчастья
Хлынули на родину и народ (лат.).}
И подлинно народ, потерявший уважение к браку, очень близок к разрушению; ибо сим первым естественным законом, и единственно им, держатся все священнейшие узы, связующие общество человеческое. В Риме во времена, которыми мы теперь занимаемся, они были не только послаблены, но совершенно расторгнуты: распущение дошло до высшей степени, до той, на которой оно уже представляется не пороком, а простительною и почти любезною слабостию.
В таком положении вещей и волокита Клодий мог бы спокойно упражняться в ремесле своем и прослыл бы только любезным повесою, если бы он не вздумал отмстить Цезарю за всех мужей, а жене его доказать, что он на все готов, дабы опытом уверить ее в своей страсти к ней. Нельзя было избрать удобнейшего случая к тому, как празднество доброй богини, за здравие римского народа.
Добрая богиня, сия Bona Dea,9 была римлянка, в древности прославившаяся целомудрием, жена некоего Фауна. Ее звали Фауна и Фатуа. Народ же, тогда еще почитавший целомудрие добродетелью, обоготворил ее по смерти. Жертвы приносились ей втайне, ночью и одними женщинами.
Во время сего празднества мужчины не могли оставаться в том доме, в котором поклонники Доброй богини собирались для совершения таинств. Не только мужчинам, но даже самцам животных нельзя было оставаться в том доме; статуи, мужчин изображающие, выносились из оного и даже картины те завешивались полотном, на которых изображены были лица мужеского пола.
Обряд сей сугубо уважался в Риме по той причине, что жертвы приносилися за здравие римского народа (pro salute populi Romani); и суеверие, всегда готовое видеть нечто страшное во всем том, что покрыто завесою тайны, уверяло простолюдинов, что никто из мужчин не может увидеть сих сокровенных обрядов, не будучи мгновенно ослепленным.
Клодий доказал тому противное, оставшись по смерть свою с обоими глазами. Он, как видно из письма, переодетый в женское платье, введен был в дом к Цезарю, у которого происходило празднество. Можно представить себе, с каким ужасом открылось, что таинства нарушены присутствием мужчины, весталки (они по долгу находились при сих жертвоприношениях) остановили обряд; все в доме взволновалось и пришло в смятение, которым Клодий воспользовался и выбежал из дома, выпущен будучи служанкою, может быть, тою самою, которая впустила его. Если б он был захвачен на месте, то суд бы над ним был короткий, и он бы не избежал лютейшей казни. По счастию его, несмотря на гласность дела, не доставало точных доказательств, что мужчина, прокравшийся в женском платье в Цезарев дом во время торжества Доброй Богини, подлинно был Клодий, а не другой. Поводом сим воспользовалась вся знатная родня его и спасла от казни преступника, как мы увидим из следующих писем.
Хотя в римских календарях праздник Доброй Богини поставлен 1 мая, он был, однако же, в числе подвижных; и что касается до празднества, о котором здесь говорится, то, по недавности Клодиева приключения, надобно думать, что оно происходило в декабре. Тайные обряды всегда исполнялися в доме какого-нибудь из главных чиновников республики: например, в прошлом годе — у консула Цицерона, а в настоящем — у Цезаря, по чину его престора.
«Я лишился любезного, доброго моего писца Соситея и смертию его расстроен более, нежели бы надлежало потерею раба». — Более нежели бы надлежало! — Размышляющий читатель, конечно, будет поражен этим местом и откроет в нем разительную черту, отличающую политеиста (и, может быть, деиста) от христианина. Цицерон, философ Цицерон, некоторым образом упрекает себя в том, что он живо чувствует потерю раба.
Что это значит? То, что по мнению политеиста, раб был не человек. В отношении к политическим и гражданским правам я с ним согласен, но во всяком другом смысле спрашиваю: в наши времена и в землях, где гражданское рабство еще существует, найдется ли хотя один господин, который бы постыдился уронить слезу на могилу, сокрывающую прах доброго и верного раба его? — Конечно, нет. Отчего же такая разница? — От Веры Святой, преобразившей весь ход моральных понятий, от откровения, сего Божественного закона, который единый мог восстановить человечество, указав на прямое достоинство оного не здесь, а за пределом гроба.
Я никогда не был вольнодумцем, но если бы тень сомнения коснулась души моей и смутила ее, то мне стоило бы только вспомнить, что уничтожение рабства есть подвиг Христианской религии, дабы непоколебимо признать в ней небесное происхождение. И сколько новых, неизвестных древности добродетелей возникло с нею! С тех только пор, как свет Евангелия разлился по земле, человек восприял свое истинное моральное бытие. Все понятия его возвысились: открылся перед ним мир новый, мир невещественный, и идея бесконечности положила печать свою на все творения, на все помышления человеков, озаренных спасительным светом Веры Святой.
В заключение к письму сему заметим, что Цицерон был чрезвычайно неосторожен в переписке своей. Он сам в одном месте изъявляет опасение свое, чтобы письма его не были перехвачены и прочтены; а между тем пишет так, что почти каждое письмо могло бы поссорить его с первыми лицами в республике, если бы они попалися в чужие руки.
Положим, что он полагался на Аттика как на самого себя, но кто мог поручиться ему за всю толпу его приятелей (familiares)? Что, если бы которому-нибудь из них вздумалось, по ссоре или по вражде, представить письма его в Сенат? Если бы… — Но нет; я гнушаюсь даже и этим если бы: быть не может, чтобы и в развратном Риме нашелся такой человек, который бы добровольно захотел отказаться от уважения всех честных людей чрез нарушение священной тайны писем, начертанных в минуты излияния сердечных откровений.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСО. 1819. Ч. 52. № 8. С. 69—78 (Раздел «Древняя словесность»).
Издание писем Цицерона в переводах Муравьева-Апостола и с его примечаниями, о котором сообщается в примечании, так и не появилось.
Опубликованное в «Сыне Отечества» письмо к Титу Помпонию Аттику в Афины от 1 января 61 г. до н. э. — 17-е по современной кодификации писем Цицерона; современный перевод см.: Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. М.; Л., 1949. Т. 1. С. 48—49.
1 От Троянки толку не добиться… — Муравьев-Апостол полагает, что «Троянкой» Цезарь называл Гая Антония, своего наместника в Македонии, его легата. Однако намек Цицерона допускает и другие толкования: возможно, имеется в виду какая-либо из родственниц, бывшая посредницей в переговорах между Цицероном и Антонием. Последнему грозило отозвание из Македонии в суд по обвинению в вымогательстве; он просил Цицерона добиваться продления срока его наместничества или защищать его в суде.
2 …к Консидию, Акцию или Селицию… — Имеются в виду ростовщики.
3 …о Сецилии же нечего и помышлять: он с отца родного сдерет по двенадцати процентов. — Имеется в виду предельно допустимая по римским законам плата за ссуду (в подлиннике — одна сотая доля в месяц); переводчик в данном случае русифицировал и осовременил высказывание.
4 …Валерий-переводчик… — Обязанностью переводчика было переводить заявления иностранных послов.
5 …и то же самое пишет Хилий… — Фиилл, поэт и друг Цицерона, упоминаемый в его переписке.
6 …ссылается на Кв. Планция… — Гней Планций, римский всадник, в то время военный трибун в провинции Македония, друг и подзащитный Цицерона.
7 Развод его с Муциею… — Муция, дочь Муция Сцеволы Понтифика (ок. 140— 82 до н. э.), выдающегося юриста и оратора, жена Гнея Помпея Великого (106—48 до н. э.), римского полководца и политического деятеля. Поведение Муции во время отсутствия Помпея не было безупречным.
8 Foecunda culpae saecula nuptas… См.: Гораций. «Оды». III. 6, 17—20.
9 Добрая богиня, сия Bona Dea… — Бона деа, италийское божество плодородия, покровительница женщин, богиня врачевания, сестра или жена Фавна (бог плодородия и покровитель скотоводства, соответствовавший греческому Пану). Ежегодно в начале декабря в честь Боны деа устраивалось в доме консула (претора) ночное торжество, в котором участвовали только женщины.