И. М. Муравьев-Апостол. Письма из Москвы в Нижний Новгород
Серия «Литературные памятники»
СПб, «Наука», 2002
Вы желали иметь историческое сведение о моем апостольстве, о деле, которое, конечно, займет не последнее место в собрании (естьли за таковое когда-нибудь и у нас примутся) des Causes Célèbres:[1] ополчитесь же терпением; ибо я, по примеру древних повествователей о Троянской войне, должен начать от яйца, из которого вылупилась Елена, толиких бед виновница!1
В 1796 году, путешествуя по южной России, я заехал к Апостолу, потому что жилище его было на пути моем в Киев. Он принял, обласкал меня, как ближайшего родственника. Я прогостил у него дня три; и этим ограничилась тогда связь наша: ибо, возвратясь в столицу, я вскоре был назначен министром вне государства и не прежде возвратился в отечество мое, как чрез четыре года, в конце 1800.
Я не успел еще оглядеться около себя, как явился ко мне поверенный Апостола, прося меня защитить верителя своего от нападений ближних его родственников, кои, пользуясь его сиротством и заключив союз между собою, истощали все способы ябеды, дабы лишить его, еще при жизни, всего достояния его. Руководствуясь простым, бескорыстным участием, внушенным мне, с одной стороны, сожалением к беззащитности, с другой презрением к корыстолюбию, я горячо вступился за обиженного, и мне посчастливилось представить дело его в настоящем виде некоторым особам, тогда делами рода сего управлявшим.2 Человек, который был накануне того, чтобы всего лишиться, даже убежища и пропитания, и вдобавок к тому быть заключенным в монастыре,3 увидел себя вдруг торжествующим над врагами своими, их уничтоженными, себя освобожденным от их угнетения.
Таков был внезапный оборот дела Апостола, и в сем состояло единственное право мое на благодарность его, которой, впрочем, я не ожидал и не требовал. Да и он, так сказать, не помрачил чистоты моих намерений: ибо не знав еще о неожиданном перевороте в его делах, он сделал мне первое предложение принять фамилию Апостол и по нем в наследство все имение.
Я долго колебался принять предложение его, представляя ему: 1) что вся цена моих к нему заслуг потеряется, как скоро можно будет привязать к ним мысль о корысти; 2) что он имеет родственников, которые хотя по крови к нему и не ближе меня,4 но по установленному законами порядку имеют преимущественное против меня право на наследство; 3) что, имев счастие защитить его от гонений его ближних, я чрез то самое сделался неспособным быть беспристрастным судьею между ним и ими, и, наконец, 4) что, будучи лишен, от самого рождения моего, удела, принадлежащего матери моей,5 я довольствоваться буду им одним, и тем охотнее, что я приму от него как дар то, что он исполнит как долг.
Все отговорки мои остались тщетными. Апостол непоколебимо стоял в своем намерении, отражая мои заключения следующими доводами: на 1) что чистота намерений моих не может затмиться подозрением видов корыстолюбия, ибо он давно уже питал в душе своей мысль иметь во мне единственного преемника имени и достояния своего, чему служит доказательством и то, что он сделал мне предложение прежде, нежели мог узнать о успехе дел своих в столице; на 2) что по праву естественному он никогда не признает родственниками гонителей своих; а по праву гражданскому, то есть по конституции, которая в силе в Малороссии,6 может отдать имение свое не только мимо племянниц, но даже и мимо детей своих, кому заблагорассудит, хотя бы и совершенно постороннему лицу;[2] на 3) что он не приглашает меня быть судьею между ним и ближними его, но желает только, чтобы я убедился в том, что во всяком случае отрицание мое останется для прочих родственников его бесполезным: ибо он непоколебимо решился отдать, естьли бы я отказался, имение свое первому кого повстречает, с тем только, чтобы оно никогда не могло достаться в руки тем, коих единственная цель была отравлять спокойствие его жизни.
После сего мне ничего другого не оставалось, как или принять предложение без условий, или наотрез отказаться от оного. В недоумении моем я прибегнул к советам друзей моих: просил их, чтобы они решили за меня ответ мой. В числе друзей сих я с гордостию назову тех, которых теперь уже нет на поприще жизни: то были брат мой Михаила Никитич Муравьев, графы Строгановы, отец и сын,7 Гаврила Романович Державин.
Любя меня и славу мою, они прилежно занялись предметом сим, рассмотрели оной со всех сторон и единоустно объявили мне, что я без всякого зазрения совести не только могу, но должен принять предложение Апостола; должен как в отношении к Апостолу, дабы оправдать его ожидания, так и в отношении к самому себе, дабы не приуготовить себе позднего раскаяния в том, что, будучи обременен многочисленным семейством, я отказался от благосостояния оного, самим Провидением мне представляемого; тем еще более, что и самое отрицание мое не может оправдаться даже излишнею нежностию чувств; ибо по принятому Апостолом твердому намерению оно не принесет ни малейшей пользы прочим родственникам его.
Я убедился. Однако же намерение мое было, чтобы Апостол в унаследовании меня не утруждал государя императора, а поступил бы просто, по законам, по неоспоримому праву, данному ему Литовским Статутом. Он на то не согласился. Желание его состояло в том, чтобы к его праву присовокупить еще торжественность монаршего утверждения. Я должен был и тут уступить желанию его. Прошение Апостола подано было государю императору, и изложенная в оном воля его удостоилась высочайшего одобрения чрез именный указ Правительствующему Сенату от 9 апреля 1801 года.
Таким образом, сделавшись сам Апостолом и наследником, я вскоре отправился в Вену с поручениями нашего двора. Два года спустя по отъезде моем Селецкая (мать Синельниковой) подала на имя государя просьбу, в которой она представляла, что Апостол не имел права унаследовать мимо меня его дочерей. Государь император, по свойственной ему любви к правосудию, несмотря на утверждение свое, повелел Сенату рассмотреть дело мое снова в комитете правоведцев и доложить ему, подлинно ли усыновление и унаследование меня Апостолом основано на правах и коренных законах Малороссии.
Сенат докладом своим государю императору донес, что поступок Апостола подлинно основан на неоспоримых правах Литовского Статута и что вследствие сего никто уже из прочих родственников не имеет права требовать мне записанного имения.
Я подлинно и не был тревожен никакими притязаниями чрез целые 15 лет, до самой кончины Апостола. Тут вдруг появилась духовная, чрез которую умерший, будто бы, отрешает меня и называет наследницею всего имения своего Синельникову.
Я некоторое время не мог верить, чтобы право мое, на столь незыблемых началах основанное, могло быть поколеблемо иным чем, как только тою властию, которая одна может переменить то, что сама утвердила.
Однако ж заблуждение мое кончилось, когда я узнал, что Миргородский поветовый суд, из ничтожнейших и подлейших людей составленный, не только что чрез несколько часов по смерти Апостола утвердил духовную и ввел Синельникову во владение имением, но даже и мгновенно не поколебался в поступке своем и не уважил акта усыновления моего, 15 лет уже существовавшего и высочайшею волею утвержденного.
Тогда, дабы по крайней мере остановить расточение имения, я прибегнул к последнему средству; к прошению наложить опеку на имение до Высочайшего разрешения, ибо сего рода дело и не подлежало никакому другому разрешению.
Полтавское губернское правление, вняв справедливой просьбе моей, приступило уже к наложению опеки; но Синельникова предупредила исполнение сей меры жалобою на правление в Сенат; а бывший тогда министр юстиции предписал, чтобы опеку отменить, имение отдать Синельниковой, а мне предоставить ведаться с нею формою суда. Последствием сего несправедливого решения было конечное разорение всего имения; конной завод, в котором и государство находило выгоды, приносивший до ста тысяч рублей дохода, истребили до основания.
При таковых обстоятельствах мне оставалось только прибегнуть к источнику правосудия, к государю. Он немедленно благоволил повелеть Комитету министров своих рассмотреть просьбу мою и дать свое мнение о ней. Сей Комитет, исключая одного пристрастного голоса, единогласно положил, что права мои неотъемлемы, заметив при том, что 3-й Сената департамент поступил неправильно и вследствие заключений своих определил, чтобы имение мне немедленно было отдано, за исключением, однако же, Киевского и Херсонского, о которых в просьбе Апостола не было упомянуто, предоставляя мне, впрочем, право и те имения отыскивать судебным порядком. Журнал Комитета министров удостоился Высочайшей конфирмации.
Здесь заметить должно в помянутой просьбе Апостола два обстоятельства: 1) на которое опирались люди, желавшие лишить меня достояния моего; 2) по которому гг. министры заключили оставить в руках Синельниковой Киевское и Херсонское имения.
1). Слова Апостола: но доколе я жив, по то время располагать всем тем имением право остается при мне толковались недоброхотами моими следующим образом: хотя я и отдаю все имение по смерти моей Муравьеву, хотя торжественный акт усыновления и унаследования его сверх непоколебимости своей по Статуту Литовскому, утвердился еще и монаршим словом; однакож, несмотря ни на святость монаршего слова, ни на непреложность записи, которая по Статуту Литовскому никакою уже другою записью, а того еще менее духовною, отмениться не может[3] я предоставляю себе право все это отменить, когда только мне заблагорассудится.
Для чего же было все это делать, и с таким громом, как говорит сам Апостол, если намерение было все это отменить? Но вопрос сей давно уже решен. Гг. министры, исключая одного, видели ясный смысл в сем предложении, и сей один доказал только то, что пристрастие имеет свою особенную логику, которая видит в словах то, чего ей хочется видеть, а не то, что подлинно есть. Ибо, если бы он вникнул только в точное значение наречия по то время, то признал бы, что по то не значит за то, или яснее сказать: предоставляя себе право располагать имением при жизни моей, я не предоставляю себе права располагать оным за пределами жизни, — и тут, конечно бы, вспомнил, что духовная располагает не по то, а за то уже время.
2). Имения Киевское и Херсонское, Апостолом не упомянутые, потому только не были включены в прошении его, что они тогда не были еще за ним; ибо просьба его, поданная государю императору, была писана в 1800 году, а Киевское имение приобретено им в 1804. В Херсонской же губернии 1800 года был только хутор, впоследствии уже населенный из тех самых имений, Апостолом упомянутых в прошении его, которыми я теперь владею.
В 1817 году приехав в Малороссию, я нашел в имении моем одни только развалины и следы опустошений, которые оставила по себе Синельникова. Хотя и задолго до прибытия моего в Малороссию я имел сильные подозрения, что духовная была подложная, рукоделье Синельниковой и соумышленников ее; однако же, не имев верных на то доказательств, я на первых порах моего там пребывания позвал Синельникову к суду в Киев, по причине ее там пребывания и потому, что имение, которое я доискиваю, лежит в той губернии.
Дело началось там гражданским порядком. Я имел в виду доказывать: 1) что духовная составлена не по правилам, законами предписанным; 2) что имение, мне возвращенное, которым Синельникова владела незаконно, произвольно ею разорено до основания; 3) что Киевское имение не упомянуто в просьбе Апостола потому только, что оно не было тогда еще в руках его; но что он не исключал и оного из общего мне по нем наследства, как то явствует из акта, в котором Апостол меня признает наследником своим в имениях его, в трех губерниях лежащих.
Между тем как иск мой начался в Киеве, я, будучи сам на месте, где скончал жизнь свою Апостол, открыл уже не одни подозрения, но яснейшие доказательства о подлоге духовной, как то: что Апостол никогда не помышлял о духовной, а того еще менее приглашал к себе суд для составления оной; что вызванный Синельниковой поветовый судья Киз, приехав к Апостолу за несколько часов до смерти его, впущен был в комнату его с таким объяснением: что г-н Киз, случайно проезжая мимо Хомутца, заехал в дом, чтобы осведомиться о здоровье больного; что часу во втором пополуночи священник, духовник Апостола, призван был с св. дарами для приобщения умирающего, коего (священника) Синельникова, встретив у дверей, убеждала, чтобы он на духу просил дядюшку не оставить ее (следственно, дядюшка ничего еще тогда не сделал для племянницы, иначе ей не для чего было бы просить священника), что священник не мог исполнить желания Синельниковой, потому что больной во время исповеди и причастия боролся уже со смертию; что священник не успел возвратиться в церковь (во ста шагах от дома), как уже прибежал посланный звать его читать отходную по скончавшемся уже Апостоле; что духовная подписана была в промежутке нескольких секунд, т. е. между борьбою со смертию и последним издыханием Апостола; что ослабевшею рукою умирающего или, лучше сказать, мертвого, водил некто Ломиковский, один из свидетелей духовной, и тьма подобных обстоятельств, одно другого гнуснее и подлее.
Открыв такое злодеяние, что должно было мне делать? Не говорю уже о том, что тяжба моя решится в ту минуту, как духовная признается ложною, я спрашиваю: можно ли мне было видеть зло и не открывать оное? Нет! Погрешает и тот, кто видит преступление и молчит о нем. Я отнесся к местному начальству; оно нарядило следствие, и следствие открыло все то, что я сказал, и может быть еще более. С тех пор губернское правление и военный губернатор неоднократно требовали чрез суды, чтобы Синельникова явилась в Миргород к ответу; но она более года, переезжая из губернии в другую, отклонялась от законного требования и, наконец, скрылась в С.-Петербурге, где вопиет против меня: «что я, не довольствуясь четырью тысячью душами, отнимаю у нее последний кусок хлеба и что, начав иск мой против нее гражданским порядком в Киеве, дал ему двоякий противузаконный ход в Полтавской губернии».
Ложь и бессмыслица. 1) Я не отнимаю у нее ничего, а возвращаю себе то, что мне принадлежит и что, если и будет мне возвращено, то не вознаградит и десятой доли того, что она у меня разграбила; 2) я не даю двоякого хода одному делу, но преследую Синельникову: в Киеве, как незаконно владеющую имением моим, а в Полтавской губернии, как преступницу по уголовному делу.
Следственно, Сенат не может видеть, будто бы я даю двоякий ход делам одинаковой сущности. Нет! Дело в Киеве гражданское; оно там и пойдет своим порядком, если я не докажу подложности духовной: ибо, начав дело в Киеве и взяв оное, как говорится тамошним судебным слогом, на поправку, я имею право возобновить оное когда захочу. Дело же в Миргороде совсем другого рода: оно уголовное, а всякое уголовное дело не может производиться иначе, как на месте преступления.
Я достиг до конца моего повествования. Но Троя еще не взята. Чем кончится осада, не знаю;8 а единственное желание мое Εἐ δ᾽ὀίκαδ᾽ ῖκέοϑαι.[4]
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: «Русский архив» (далее — РА). 1887. Кн. 1. С. 39—46. Опубликовано П. И. Бартеневым по автографу из бумаг М. И. Муравьева-Апостола, предоставленному А. П. Сазонович. Датируется концом 1816-го — началом 1817 г. — временем, когда решались дела по наследству подполковника Михаила Даниловича Апостола, умершего 20 августа 1816 г., а за 15 лет перед тем завещавшего все свое имение И. М. Муравьеву (см. статью — с. 193). Обстоятельства возникшей тяжбы Муравьев-Апостол изложил в письме к Д. М. Полторацкому от 6 сентября 1816 г.: «Апостол умер; и злодеи, окружавшие его, водили полумертвую руку его за 3 часа до смерти по выдуманной ими духовной, в которой от имени меня отдает все имение свое племяннице своей Синельниковой. В преступление мне вменяется: что бы Вы думали? — Продажа 500 душ брату Вашему. Я обо всем обстоятельно пишу к Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому. А как я знаю, что Вы с ним довольно коротки, то прошу Вас, любезный Дмитрий Маркович, напомнить ему обо мне. Он был виновник и орудие моего усыновления в род Апостола; никто лучше его не знает справедливости моего дела: и так, я ему и поручаю судьбу мою и детей моих. То, что государь утвердил, государь один может и отменить: неужели после этого я сделаюсь жертвою подлой алчности мерзавцев?» (Российская национальная библиотека. Ф. 603 Полторацкого. Ед. хр. 308).
Публикуемое письмо, помимо «частного» интереса, должно было иметь в глазах Муравьева-Апостола еще и «общий» интерес, поэтому адресат его (возможно, тот же Д. П. Трощинский, сенатор и член Государственного Совета, бывший в 1814—1817 гг. министром юстиции) на сохранившейся копии письма не обозначен. Оно написано, вероятно, вскоре после появления положения Комитета министров, заседавшего специально по этому делу 22 февраля 1817 г. и решившего тяжбу в пользу Муравьева-Апостола (см.: Полное собрание законов Российской Империи с 1649 года. СПб., 1830. Т. XXXIV. С. 80—82) «в назидание» другим людям, могущим попасть в подобную ситуацию.
Ситуация эта, кстати, вызвала оживленное обсуждение в кругу посвященных в нее людей. Так, К. Н. Батюшков, живший в 1816 г. в московском доме Ивана Матвеевича, писал сестре Александре (17 сентября): «Здесь мелькнул Иван Матвеевич Апостол, урожденный Муравьев. Ты слышала о деле его. Кажется, он прав. Что у вас говорят законники? Желаю душевно ему успеху» (Соч. Т. 2. С. 404). О том же — в письме Батюшкова к Е. Ф. Муравьевой от конца сентября 1816 г.: «Иван Матвеевич приезжал сюда на несколько часов. Вы, конечно, знаете его дело. Он писал здесь письма и немедленно возвратился. Желаю душевно успеха в его предприятии» (там же. С. 407).
1 …от яйца, из которого вылупилась Елена, толиких бед виновница! — Елена Прекрасная, в греческих сказаниях и в «Илиаде» Гомера прекраснейшая из женщин, дочь Зевса и Леды, вылупившаяся из яйца; она была обручена с Менелаем; но в споре трех богинь за яблоко Эриды была обещана Афродитой Парису и увезена им в Трою; верные клятве, все греческие цари и герои участвовали в Троянской войне, чтобы вернуть Елену. Муравьев-Апостол иронически соотносит эту мифологическую «историю» с крылатым латинским изречением: ab ovo usque ad mala («от яиц до яблок»), на самом деле связанным не с Еленой, а с порядком обеда у древних римлян (см.: Гораций. «Сатиры». Кн. 1. Сат. 3, 6—7).
2 …мне посчастливилось представить дело его в настоящем виде некоторым особам, тогда делами рода сего управлявшим. — В 1801 г. главным действующим лицом в управлении делами был Н. П. Панин, покровитель Муравьева; Д. П. Трощинский тогда был министром уделов.
3 …вдобавок к тому быть заключенным в монастыре… — М. Д. Апостол, прожив 13 лет в браке с Елизаветой Николаевной (урожденной Чорба), прогнал ее, а вслед за тем увел жену от своего соседа, коллежского асессора Лизогуба. Павел I обязал его выдавать изгнанной жене по 2500 руб. ежегодно, а по жалобе Лизогуба Апостола заключали на три года в Лубенский монастырь на покаяние. Иван Матвеевич, благодаря своим связям, сумел избавить его от этого.
4 …он имеет родственников, которые хотя по крови к нему и не ближе меня… — У М. Д. Апостола была сестра, некая Селецкая; ее дочь, М. А. Синельникова, затеяла тяжбу с Муравьевым-Апостолом о наследстве.
5 …будучи лишен, от самого рождения моего, удела, принадлежащего матери моей… — Елена Петровна Апостол (1731—1768) вышла замуж за М. А. Муравьева, вопреки желанию отца, и была лишена приданого; умерла сразу же после рождения Ивана Матвеевича.
6 …то есть по конституции, которая в силе в Малороссии… — Имеется в виду так называемый Литовский статут, кодекс законов, составленный в XVI в. и послуживший источником особых законов, принятых в России на территории Полтавской и Черниговской губерний.
7 …графы Строгановы, отец и сын… — Александр Сергеевич Строганов (1733—1811), президент Академии Художеств, директор Публичной библиотеки; Павел Александрович Строганов (1774—1817), член дружественного триумвирата или Негласного комитета при Александре I.
8 Чем кончится осада, не знаю… — Тяжба о наследстве Апостола продолжалась и после решения Комитета министров. В конце концов Муравьев-Апостол должен был, по соглашению, состоявшемуся 15 января 1821 г., благодаря посредничеству генерал-губернатора Малороссии князя Н. Г. Репнина-Волконского, уступить часть обширного гетманского имения Синельниковой, а вдове М. Д. Апостола, прогнанной некогда мужем, уплатить 160 тысяч руб.
- ↑ «Знаменитых Тяжеб» (лат.).
- ↑ Узаконяем, что каждому позволяется свои имения, отцовские и матерние, выслуженные и купленные и другим каким-либо образом приобретенные и названные, не токмо треть или две трети, но все вообще, сколько бы кто ни имел, или половину, или по какой бы ни было части, или людей, или земли, что похощет по желанию и намерению своему отдать, продать, подарить, записать, заложить, или от детей и родственников отдалить и по своему усмотрению распоряжать. — Статут. Разд. VII, арт. I.
- ↑ Статут Литовский дает право умирающему завещать по духовной только движимое и приобретенное имение, а не родовое. А поелику Апостол чрез запись свою, Высочайше утвержденную, усыновил меня еще за 15 лет до смерти своей, то никакая духовная не могла уже лишать меня наследства, на которое я получил право сыновнее (Разд. VIII, арт. 1).
- ↑ «Благополучно в дом возвратиться». Начав повествование мое Троянскою войною, я счел пристойным и окончить оное стихом из Омира.