Письмо В. А. Жуковскаго къ Н. И. Тургеневу (1847—1848). править
Благодарю тебя, любезнѣйший Николай Ивановичъ, за доставленіе твоей книги[1]. Не полагая, что ты ее мне пришлешь и нашедши объявленіе о ней въ Allgem. Zeitung я поручилъ здѣшнему книгопродавцу выписать мнѣ экземпляръ изъ Парижа. Я прочиталъ уже съ живѣйшимъ участіемъ первый томъ и онъ напомнилъ мнѣ многое, бывшее съ нами за двадцать лѣтъ. Ты печатный тотъ же, какого я тогда видѣлъ лицемъ къ лицу передъ собою. На счетъ обвиненій, которыя поразили тебя, здѣсь мнѣ сказать нечего: мое убѣжденіе тебѣ давно извѣстно; оно было выражено и на бумагѣ и на дѣлѣ. Но скажу искренно, что многое было мнѣ тяжело найти въ твоихъ запискахъ: въ нихъ выражается вездѣ враждебное чувство къ Россіи; дѣло не о томъ имѣешь ли право питать такое чувство противъ своего отечества и основано ли оно на правдѣ — дѣло о томъ, хорошо ли ты поступилъ, что его такъ выразилъ передъ свѣтомъ. По моему мнѣнію нехорошо, во вредъ самому тебѣ и во вредъ тому дѣйствію, которое бы могла произвести твоя книга. Во вредъ самому себѣ, потому что уменьшилъ довѣренность къ словамъ своимъ, оказавшись послѣ двадцати лѣтъ молчанія все подъ вліяніемъ мщенія и ненависти, которыя зделали тебя равнодушнымъ къ тому поношенію, которое слова твои должны непремѣнно бросить на твое бывшее отечество. Что бы ни говорилъ ты о безуміи патрнотизма, все роля обидчика своего отечества, есть роля тебя недостойная. Правда всего святѣе ты скажешь, изъ любви къ отечеству ты обязанъ ему правдою, хотя и тяжкою. И я скажу правда всего святѣе но правда изъ любви, а не изъ ненависти. А въ твоей книгѣ нѣтъ любви, и сказавъ такимъ образомъ правду, которою такъ сказать привязалъ насъ къ позорному столбу, ты привязалъ къ нему и себя, ты уменьшилъ свое достоинство и передъ собою и передъ свѣтомъ, тѣмъ болѣе, что угодилъ теперешней всеобщей жадности порицать насъ, (бро), прибавилъ свою жемчужину въ тотъ навозъ, которымъ пачкаютъ насъ Кюстины, Бакунины и Головины. Но ты повредилъ той пользѣ, которую могла бы принести твоя книга, возбудивъ противъ нее своимъ оскорбительнымъ тономъ имянно тѣхъ, которымъ бы наиболѣе было нужно извлечь (изъ нее) симпатически принять тѣ указанія, которыя въ ней заключаются: нашъ благодѣтель вселяетъ въ насъ только негодованіе и ненависть, когда бросаетъ намъ свой даръ съ ненавистью и презрѣніемъ. Если этаго плода не будетъ отъ твоей книги, то для чего она напечатана? Не ужели для бѣднаго удовлетворенія устарѣвшей обиды, обиды, которая самимъ дѣйствіемъ провидѣнія обратилась даже въ твое личное благо? Самъ ты спасенъ; и если честолюбіе твое не удовлетворено и кругъ твоей дѣятельности стѣснился въ стѣны твоего дома — то можешь свободно жить для человѣчества и для дѣтей твоихъ; а къ этому благу можешь присоединить самое сладостное воспоминаніе о томъ, какой случай твоему брату[2] доставило твое несчастіе для дѣятельной любви, вполнѣ на тебя обращенной — здѣсь все для души человѣческой, сказалъ (бы) Карамзинъ. Это высочайшая истина, и всѣ наши бѣдствія, выносимыя на землѣ съ вѣрою и правдою становятся сокровищемъ души нашей. Прибавлю здѣсь еще и то, что если бы ты ограничился въ своихъ запискахъ однимъ простымъ изложеніемъ обстоятельствъ, то они, вѣроятно, произвели бы спасительное дѣйствіе и на судьбу твоихъ товарищей несчастія, они просвѣтили бы не оскорбивъ, слѣдовательно, привлекли бы на сторону истины и вѣроятно произвели бы измѣненія; теперь они только болѣе раздражатъ и можетъ быть дадутъ новую силу тому негодованию, которое могло утратить силу отъ времени. Въ заключеніе прибавлю, что мнѣ весьма жаль, что ты позволилъ себѣ тѣ выраженія на счетъ Блудова[3], какія нашелъ на многихъ страницахъ твоихъ записокъ. Если бы и все было вполнѣ правда, что ты о немъ думаешь, то и тогда не стоило бы тебѣ прибѣгать къ такому оружію. Но ты совершенно ошибаешься, выставляя Б. произвольнымъ слугою неправды, съ намѣрениемъ, искажающимъ факты, чтобы услужить требованію власти. Онъ былъ подъ влияніемъ всеобщаго убѣжденія и былъ только издателемъ тѣхъ документовъ, которые были ему доставляемы. Его настоящая вина заключается только въ авторствѣ; онъ хотѣлъ составить цѣлое изъ того что было не иное что какъ сбродъ обломковъ; и такъ поступалъ безъ сознанія, безъ намѣренія говорить ложь, безъ всякаго угожденія неправдѣ, а просто, какъ редакторъ. — И я не оправдываю редактора. По совершенно увѣренъ, что это ошибка ума, который заботился объ искусствѣ, тамъ, гдѣ слѣдовало только выставлять голые факты, которыхъ безпорядокъ былъ бы яснѣе и убѣдительнѣе всякой стройности. Твое сердце строго любитъ правду — что если ты долженъ будешь и себя обвинить, что публично выразилъ такое посрамительно(е) обвиненіе передъ цѣлымъ свѣтомъ противъ человѣка, который всегда былъ чистъ въ своихъ намѣренияхъ и здѣсь погрѣшилъ совсѣмъ не отъ тѣхъ причинъ, которыя ты въ немъ предполагаешь, а просто отъ неосмотрительности авторской и отъ совершенной неопытности въ томъ дѣлѣ, которое на его несчастіе судьба на него возложила? Тебя осудили въ отсутствіи — но твоя свобода и твое достоинство остались не прикосновенными. Ты вооружаешься противъ суда тебя поразившаго, и самъ въ то же время произносишь приговоръ, слѣдуя одному своему негодованію и клеймить честь человѣка, изъясняя причины его дѣйствій, согласно съ своимъ противъ него негодованіемъ. — Однимъ словомъ твоя книга могла бы быть сокровищемъ, если бы не было въ ней тѣхъ страницъ и строкъ, которыя по моему мнѣнію совершенно уничтожаютъ ея главное дѣйствіе, и дѣлаютъ изъ нее одну только прибавку къ тому множеству[4].