Встречи с прошлым. Выпуск 3
М., «Советская Россия», 1978
В 1894 году в Москве вышел сборник «Русские символисты», выпуск 1. На титульном листе был" указаны две фамилии — Валерий Брюсов и А. Л. Миропольский. В сборнике было опубликовано 18 стихотворений Брюсова — его первые поэтические опыты. Вскоре за первым выпуском вышли второй и третий. Сборники «Русские символисты» были программными выступлениями новой поэтической школы русских символистов, декларировавших новую, необычную и непривычную для того времени поэтическую стилистику, причем делалось это в достаточно вызывающей и парадоксальной форме. Напомним хотя бы ставшую тогда же широко известной брюсовскую строку «О, закрой свои бледные ноги…».
«Русские символисты», — писал впоследствии Брюсов в своей автобиографии, — вызвали совершенно несоответствующий им шум в печати. Посыпались десятки, а может быть, и сотни рецензий, заметок, пародий, и, наконец, их высмеял Вл. Соловьев, тем самым сделавший маленьких начинающих поэтов, и прежде всего меня, известными широким кругам читателей… Если однажды утром я и не проснулся «знаменитым», как некогда Байрон, то, во всяком случае, быстро сделался печальным героем мелких газет и бойких, неразборчивых на темы, фельетонистов" («Русская литература XX века», т. I. М., 1914, стр. 109).
В № 21 журнала «Север» за 1894 год появилась рецензия на сборник «Русские символисты», в которой были такие безапелляционные строки: «Если все это не чья-нибудь остроумная шутка, если господа Брюсов и Миропольский не вымышленные, а действительно существующие в Белокаменной лица, то им дальше парижского бедлама или петербургской больницы св. Николая идти некуда». Говоря о «парижском бедламе» и «больнице св. Николая», автор рецензии имел в виду больницы для душевнобольных, дома для сумасшедших. Рецензия принадлежала Аполлону Аполлоновичу Коринфскому (1868—1936), поэту, переводчику, уже успевшему выпустить несколько сборников стихов и усиленно печатавшемуся в самых разнообразных журналах и газетах, благодаря чему его имя получило довольно широкую известность в литературных кругах того времени. В связи с этой рецензией и другими разгромными отзывами о «Русских символистах» в своем «Дневнике» Брюсов 13 декабря 1895 года писал: «Может быть, хорошо, что меня „не признают“. Если б ко мне отнеслись снисходительно, я был бы способен упасть до уровня Коринфских и плясать по чужой дудке» (Валерий Брюсов. Дневники. М., 1927, стр. 23). Таким образом, молодой Брюсов довольно критически относился уже тогда к поэзии плодовитого Коринфского, явно усматривая в ней поэтическую несамостоятельность.
Личное знакомство Брюсова со своим рецензентом состоялось в 1898 году, когда Брюсов приехал в Петербург и стал посещать известного поэта К. К. Случевского. У Случевского обычно по пятницам собирались писатели, читали свои произведения. «Пятницы» Случевского были широко известны в литературной среде. На одной из этих «пятниц» Брюсов встретился с Коринфским. В своем «Дневнике» Брюсов записывает 11 декабря: «От Случевского вышли мы впятером — я, Бальмонт, Сафонов, Коринфский, Мазуркевич». На следующий день 12 декабря Брюсов снова встретился с Коринфским, у Федора Сологуба; по его словам, Коринфский «робко извинялся» за свою рецензию. Следующая встреча состоялась в марте 1899 года во время новой поездки Брюсова в Петербург, опять-таки на «пятнице» у Случевского. «После вечера мы трое — я, Бальмонт и Коринфский, — писал Брюсов, — блуждали до 6 час. утра… Постыдно было, что я забывал поднесенный мне Коринфским „Гимн Красоте“ во всех притонах, и Коринфский должен был сам напоминать мне о нем» («Дневник», стр. 66—67).
Публикуемое письмо Брюсова к Коринфскому (ф. 2657, оп. 2, д. 205) как бы является продолжением этого свидания; оно целиком посвящено оценке стихотворного сборника Коринфского «Гимн Красоте» (СПб., 1899). В нем Брюсов в очень вежливой форме и внешне доброжелательном тоне выступает как взыскательный литературный критик, нетерпимо относящийся к любой форме эпигонства и несамостоятельности в поэзии. Он требует от поэта большой ответственности за свою литературную продукцию. «Надо, чтобы каждый новый сборник был безмерно выше прежнего, и все выше, все лучше, так до без конца, до старости и смерти». Это очень важное программное заявление Брюсова. Значение публикуемого письма Брюсова также в том, что оно является в какой-то мере одним из первых его критических опытов.
В письме Брюсов говорит о своих литературных вкусах и симпатиях; любопытно упоминание о его интересе к урбанистическим мотивам в стихотворении немецкого писателя Арно Гольца, переведенном Коринфским. «Я верю тому же, я люблю кирпичные фабричные трубы, и слишком высокие, слишком населенные дома, и весенний грохот экипажей», — пишет он и далее цитирует строки из своего стихотворения «Я люблю большие дома». Это своеобразный символ веры молодого Брюсова.
И в то же время в этом же письме есть строки, посвященные русскому пейзажу («Иное мне очень близко»). Может показаться неожиданным интерес «урбаниста» Брюсова к книге Коринфского «Бывальщины и картины Поволжья» (СПб., 1899), в значительной степени посвященной русскому народному фольклору. Однако, по-видимому, этот интерес был для Брюсова не случайным, и в более поздние годы он нашел свои отзвуки в его поэзии.
Таким образом, письмо Брюсова к Коринфскому, несмотря на свои более чем скромные размеры, — интересный и содержательный документ, отражающий литературную жизнь конца прошлого века, говорящий о двух современниках, о двух поэтах, начинавших свой путь почти одновременно. Но масштабы их поэтического дарования оказались несоизмеримыми; лучший судья — время --все поставило на свое место. Безусловно талантливый, многообещавший, но многословный Коринфский не стал большим поэтом. Брюсовский отзыв, к сожалению, не помог ему найти самого себя, свой самостоятельный путь в литературе. Выпуская книгу за книгой, сборник за сборником (значительно чаще, чем Брюсов), он постепенно мельчал, повторялся и медленно, но верно сходил с литературной арены. После 1917 года он окончательно умолк. Умер Коринфский в 19,36 году в Калинине, Поэтическая судьба Брюсова сложилась иначе; он стал одним из выдающихся мастеров русской поэзии.
2 апр. 99.
Привет!
Жалею, что встреча наша в Петербурге была такой условной. Хочу написать Вам о Вашей книге. Да, она лучше, выше прежних Ваших книг, но не во всем, а это дурно. Надо, чтобы каждый новый сборник был безмерно выше прежнего, и все выше, все лучше, так до без конца, до старости и смерти. Разве можно жить, если наступающий миг не осуждает и не отвергает ускользнувший.
Вы знаете, два стихотворения, которые запомнились мне живее других, — это «Песнь абсента» и — «Нарва». «Нарва» хороша очень, правда, немного напоминает Верлена, но стихи сжатые и уверенные, разом выдвигающие стены города. Потом не забуду я многие стихи, говорящие о лесе, о полях, изредка о взморье. И белых ромашек полотна, и листва расцветающей липы, и особенно сосны молчаливые. В отделе, где сосны, иное мне очень близко.
Утру молятся сосны столетние.
Тени бегут от теней
Шорохами, шумами
Вся окружена, —
Над лесными думами
Всходит тишина…
Только зачем называть сосны «пальмами»! Это не похвала, не украшение нашим родным соснам.
Стихи, где вы говорите о себе, я прочел с вниманием и думал о них. Ярче среди них «Смутное предчувствие чего-то» и ему созвучные. Но убежден я, что в них Вы скользите лишь по поверхности души, глядитесь в нее, как в зеркало, а не как в прозрачную глубь воды. Догадаетесь Вы, что мне близки иные Ваши размеры, вернее, попытки размеров, и переводы (Роденбах, конечно), и замыслы, как «Зимний день, зарей рожденный». Но не знаю, угадаете ли, что близок мне и перевод «Поэзии» Гольца. Я верю тому же, я люблю кирпичные фабричные трубы, и слишком высокие, слишком населенные дома, и весенний грохот экипажей.
Город и камни люблю.
Грохоты его и шумы певучие.
А в заключение тот же упрек к Вам, который повторяют Вам все и все: Вы пишете слишком много. Эту книгу «Гимн Красоте» можно бы сжать в 10—15 стихотворениях, было бы вернее и более сильно. Неужели Вы не ищете путей, чтобы избегать тех бледностей, тех ненужностей, которые ведь видите же Вы в стихах! Я верю, что Вы их победите, ибо многое уже победили.
Книгой Вашей «Бывальщины» очень интересуюсь, не оставьте меня, если напечатаете; буду рад.
Валерий Брюсов