НЕИЗДАННОЕ ПИСЬМО КН. ВЯЗЕМСКОГО
правитьМ. О. Гершензон писал о Пушкине: "К 1827—1828 годам относятся самые безотрадные его строки. В 7-й песне Онегина, дивясь тяжелому чувству, которое пробуждает в нем весна, он спрашивает себя:
«Или мне чуждо наслажденье? —
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу, мертвую давно,
И все ей кажется темно!..».
Приведенные строки «Онегина» вскрывают характернейший для этого времени мотив пушкинской поэзии, мотив пессимистического раздумья, глубокого разочарования, душевной опустошенности. В поэзии Пушкина 1827, 1828, 1829 годов этот мотив идет, усиливаясь, сгущаясь, и лишь о переломной даты между двумя десятилетиями уступает первое место иным настроениям: с 1830 года образ Чайльд-Гарольда и Гамлета начинает скрываться в тени выходящих на первый план Белкиных и Гриневых.
К 1830 году Пушкиным, в его творчестве, были до конца пройдены все пути, возможные для той социальной группы, к которой он принадлежал, — культурного, родовитого дворянства, разоренного и оторвавшегося от поместья: и мятежная вражда к новому политическому строю, оттеснившему его класс от активного участия в политической жизни страны, и гордое презрение к окружающему миру с уходом от него в сферу эпикурейских переживаний и экзотических образов, и тонкая ирония в отношениях к «светскому» обществу и вместе с тем к самому себе, не умеющему обойтись без этого общества. В результате ущербных настроений — душевная опустошенность, ощущение надвигающейся гибели, ее ожидание.
Этот психологический итог, который мы довольно легко вскрываем, анализируя поэтические произведения Пушкина конца 20-х годов, очевидно, с не меньшей отчетливостью давал себя чувствовать и в «живом» Пушкине, Пушкине — человеке. Одно неопубликованное свидетельство современника о встрече с Пушкиным в начале 1829 года говорит о том тяжелом впечатлении, которое производил Пушкин в это время. Социально ему близкий кн. П. А. Вяземский, переживавший то же оппозиционное настроение и презрение к новой бюрократической знати, сумел в небольшом отрывке письма отметить все главнейшие элементы, из которых складывалась душевная настроенность Пушкина в это время. Он подметил и его мрачный пессимизм, и происки экзотических впечатлений (стремлен не уехать на войну), и злую насмешку нал «светской чернью», ее пошлостью и малокультурностью. Он отметил также нелегкое положение Пушкина в литературном мире, где его преследовали многочисленные и разнообразные враги. Приводим письмо Вяземского не целиком, а только те строки, где говорятся о Пушкине:
"Я нынешнею зимою виделся с Пушкиным в Москве. Он показался мне сумрачнее, ненастнее прежнего, хотя, впрочем, на его небе нет никаких туч. Он написал Мазепу, не Байроновского, а исторического, скоро выйдет из печати. Кажется, за исключением трагедии, это лучшее, сочнейшее и зрелейшее его произведение. В бумагах его есть и 7-я книжка Онегина и много отдельных прелестей. Ему все хотелось бы посмотреть на войну вблизи, но не знаю, позволят ли. В первый раз отказали. Это жаль. Он до сего более жил в мире врожденных мыслей, в мире впечатлений он только заглядывал. К какие впечатления искать поэту в прозе Петербурга и Москвы? На русского поэта, как на русского дворянина, своих доходов не станет: нужно непременно хватить чужого.
И Жуковский наш развозился. В Северных Цветах напечатаны его Море и отрывки из Иллиады, на которые (пишет ко мне Пушкин) сердятся Гнедич, как откупщик на контрабанду. Еще пишет он мне из Петербурга: «нашел здесь все общество в волнении удивительном; веселится до упаду и в стойку, то-есть на роутах, которые входят здесь в большую молу. Давно бы лам догадаться: мы сотворены для роутов, ибо в них не нужно ни ума, ни веселости, ни общего разговора, ни политики, ни литературы. Ходишь по ногам, как по ковру, извиняешься — вот уже и замена разговору. С моей стороны, я от роутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды. Княгини Зинаида давала по Воскресеньям Академические обеды, на которые должно было приезжать с своими закусками прозы или стихов. Пушкин на это бессилен, и в самом деле было скучновато. С нашими ли запасами транжирить? В один раз с’ешь все, что полакомее, а там и глодай сухие кости. Дмитриев забавно представлял в лицах эти авторские обеды…
Теперь к Вестнике Европы пустились на Пушкина и Баратынского. И критика такая что как бы притянуть в тайную: везде намеки на вольнодумство, на безнравственность».
Письмо Вяземского написано к Ал. И. Тургеневу, из Москвы за границу. Оно является до сих пор неизвестным в печати продолжением письма его к тому же лицу от 1 марта 1829 г., опубликованного (без окончания) в 6-м выпуске Тургеневского архива (стр. 77). Вяземский мог видеть Пушкина в Москве, до 16 января 1829 г., когда Пушкин выехал в Петербург, откуда и писал Вяземскому во второй половине января. Вяземский упоминает о скором выходе из печати «Мазепы», — т.-е. «Полтавы» (вышла в свет 27—28 марта 1829 г.), и о трагедии, т. е. «Борисе Годунове». Княгиня Зинаида, упоминаемая в письме, известная «северная Коринна» — княгиня З. А. Волконская. Нападки «Вестника Европы» на Пушкина, о которых бегло говорит Вяземский, вероятно, нападки Надеждина в статье о «Графе Нулине», в февральской книжке этого журнала.