Письмо В. И. Вернадского — В. В. Водовозову *
правитьМюнхен
[18]88.Х.22
Твое письмо застало меня в Англии, где я пробыл около месяца, пробыл несколько дней в Лондоне и затем побывал в окрестностях Бристоля и в северном Уэльсе. Мне не хочется теперь возражать тебе на твое мнение о Германии, но я не вижу ни малейшей надобности смягчать свое. Мне не хочется много возражать на него, п[отому] ч[то] недавно писал о Германии, а т[ак] к[ак] хвалить ее я не могу, то боюсь очень, чтобы не вышло из меня нечто вроде немцофоба — а быть «фобом» какой бы то ни было народности я отнюдь не желаю. Мне хочется наметить по поводу одного явления, которое я очень считаю важным. Мне кажется, не совсем правильно оценивается культурность, образованность известной нации и на основании этого делается целый ряд выводов; мне хочется изложить тебе этот вопрос возможно ясно и глубоко [пребывание мое в Германии, кажется, выразилось в том, что я стал изъясняться еще туманнее, и — к моему крайнему недоумению — я иногда говорил с Сергеем** и Кo в Л[ондоне] так, что они не могли меня понять]***, и, с другой стороны, разъяснить одно твое относительно меня замечание, п[отому] ч[то] я думаю, что ты меня не так понял, как я того хотел.
Я думаю, что народная, массовая жизнь представляет из себя нечто особенное, сильное, могучее. Масса народная обладает известной возможностью вырабатывать известные знания, понимать явления — она, как целое и живое, обладает своей сильной и чудной поэзией, своими законами, обычаями и своими знаниями; я думаю, что она обладает и еще одним качеством, — что она дает счастье отдельным лицам, которые живут с ней неразрывно. Я не могу точно определить и даже хорошо объяснить себе, почему достигается этим счастье, почему несомненно является и чувство связи и какое-то сознание цели у людей, которые более или менее вполне проникаются народной, массовой жизнью. Я вовсе не поклонник ни идиллических теорий первобытного счастья, золотой жизни диких народов, и я вовсе не вижу надобности во всем и всюду идеализировать крестьянина и не считаю, что вся «правда» б[олее] или менее известна крестьянской массе; но я сознаю, что возможна цельная, глубокая жизнь в крестьянстве, я сознаю, что в народных массах бессознательно идет работа, благодаря которой вырабатывается что-то новое, что-то такое, для чего и стоит жить и что приведет к неведомым, неизвестным результатам. Самое важное и самое глубокое, что есть в этой выработке новых идеалов народными массами — это то, что идеал вырабатывается жизнью.
Как долго идет и шла такая работа — я не знаю; я еще не понимаю и, каким образом она происходит, но для меня несомненно, что она происходит совокупной работой отдельных единиц. И вот этой работой вырабатываются формы поэзии, такой несравнимой, чудной; вот этой работой достигается известное общественное знание, выражающееся в иных законах, в иных обычаях, в, иных идеалах; вырабатывается понятие красоты и многие другие, которые и нами принимаются…
И в самом деле, на чем основано наше убеждение, что есть только один путь познания? Отчего мы можем узнавать только путем тех логических попыток, которые делаются отдельными людьми и которые поправляются другими людьми? Если мы вдумаемся в это, то увидим, что у нас нет никаких данных для этого или все эти данные вроде circulus vitiosus’a [порочного круга].
То, что выработано народною жизнью, несомненно, является сильным, прекрасным, могучим и в то же время является таким властным, что я не чувствую себя в силах освободиться от этого, и даже является таким сросшимся со всём существом моим, что я не чувствую желания сбросить эти оковы — мне, даже кажется иногда, что это массовое познанное является остовом всего моего ума и что я могу только добиваться чего-нибудь, когда исхожу и опираюсь на это массами познанное. Я вижу, с другой стороны, что счастье может даваться живущим в массовой мысли. Я не вижу нигде опоры, на которую можно было бы опереться — я не вижу ни в чем преграды сомнению и вследствие этого же сомнения — сомнения и в самом способе познания и сомневания — принужден ухватиться за этот способ познания, сила которого представляется мне великой. Велика она и тем, что вся жизнь является при этом средством познания…
Я вижу, как из работы отдельных лиц, опирающихся и исходящих постоянно ии познанного массами, выработалось огромное, подавляющее здание науки; я вижу, как неутолимо идет работа в нем — работа ощупью, работа почти всегда наугад и как из нестройных, беспорядочных попыток отдельных лиц мало по малу, годами и столетиями вырабатывается нечто более стройное и более упорядоченное. Но в этой работе научной является форма той же массовой работы, только более односторонней и потому менее сильной, менее результативной.
Задача вся состоит в том, чтобы и эта работа вошла в общую массовую жизнь, чтобы масса поднялась до этой работы и влила сама в нее то, чего недостает в ней. И как явилась прекрасной ее поэзия, как явилась чудной ее музыка и как явились высоко гармоничными те или иные мысли, идеалы, стремления из массовой жизни — так, я думаю, должна явиться могучим и новым и наука, знание, вошедшее в массы и их до себя поднявшего.
Те или иные формы, которые мы придаем нашим стремлениям, — стремления ли братства, как в нашем кружке*4, или замечаемое теперь во всех, кажется, странах усиление значения, придаваемого семье, общей собственности земли или деревенской жизни, реформе религии, — это частные стремления к одному и тому же, это слабые, неуклюжие проявления той же идеи. То, что в бессознательной форме зажглось в нас, зажглось в то же время и в массе людей — оно выразилось в разных формах, оно проявилось с различной силой — но оно явилось, оно живет и оно даст результаты. Неважно, если в одном, другом месте оно погибнет, не страшно, если перед тяжестью жизни не привьется и низложится идея, исстрадаются люди. Сила идеи именно в том, что даже когда те, которые первые принялись за нее, или падут в своей слабости, она зарождается без их ведома в других людях и несется дальше, и поднимает массы, и сама растет, изменяется. А идея всегда прекрасна и отчего, почему она так красива и так бесформенна?
Мне иногда кажется, что эта массовая жизнь есть какой-то отголосок космических сил, которые — мы видим — всюду действуют и что, если бы мы смогли применить сюда обычные нам логические методы, мы могли бы разбить эту жизнь на известные рамки, на известные частички, которые оказались бы связанными с более широкими и более общими явлениями, мы [с]могли бы найти «законы этой жизни и „формулы“ ее развития…
Но ясно одно — если у тебя Сомнение касается всего и ни перед чем не останавливается — оно заставит тебя сомневаться и в обычных путях познания, оно не оставит ничего доказанным и заставит тебя желать узнать. А узнать ты можешь не одним способом; узнать ты можешь не только одним путем „научного“ анализа и. т. п. методов, „узнать“ — ты так не можешь, если бы ты [даже] трудился дни и ночи, и если бы твой ум и фантазия обладали самой великой силой и мощью. Ты должен „узнавать“ всеми средствами — и вот тебе способ познания, где вся жизнь твоя, весь ее уклад является средством того же познания, где достигается какая-то особая, какая-то новая гармоничность, правильность — и этой гармоничностью, несомненно, тоже достигается знание».
Ты видишь, следовательно, мой милый друг, что я вовсе но являюсь человеком, не сознающим значение масс в общей жизни человечества. И если я все-таки говорю, что в истории достигается более отдельными «личностями» — если я ставлю очень высоко значение «личности» в исторических событиях, то это вовсе не потому, чтобы я преуменьшал значение масс в «делании истории».
Я думаю, что это тоже вопрос о свободе воли, только на другой подкладке. И как, чтобы нам понимать друг друга хорошенько — надо быть одного понимания «свободы воли», так точно и здесь. Очевидно, говоря о значении личности — я не говорю, чтобы личность могла действовать вне зависимости [от] места, времени, людей — я не могу говорить о «свободном» действии личности. Но я не вижу и не понимаю, почему работа массовой жизни не может и не должна выражаться особенно ярко и сознательно в отдельных личностях? Почему в отдельных личностях не могут развиваться особенно сильно и другие стремления, которые являются результатом сложного процесса того же познания (т. е. жизни) массы, но в то же время — так односторонне сильно развитые — [не могут] являться противником самых ясных логических следствий массовой работы? И отчего непременно явится «массовое», непосредственное делание отдельных исторических событий, когда «исторические события» являются столь же мелкими углублениями в массовой жизни, как и отдельные личности? Обо всем этом, однако, напишу в другой раз*5 — а теперь и так написал очень много.
О культурности также не докончил и даже не напал — а все неуменье справляться с мыслями и упорядочивать их.
Всего, всего тебе лучшего, мой милый друг. Все думаю, что в первый же год моего приезда в Россию приеду к тебе и тогда мы поговорим. А пока — пиши побольше, а то очень и очень коротки твои письма.
Работа моя идет очень порядочно.
Твой Владимир.
Архив АН СССР, ф. 518, он. 3, д. 1949. Автограф.
Вернадский. Философские мысли натуралиста. М. Наука, 1988 г. 520 с. ISBN 5-02-003325-1, стр. 397—401. OCR в Word — Врачев В. Г.
Примечания:
править- Василий Васильевич Водовозов (1864—1933) учился вместе с В. И. Вернадским в Петербургском университете. Здесь состоялось их знакомство, вскоре переросшее в тесную дружбу.
В. В Водовозов принимал довольно активное участие в оппозиционном двшкении студенчества Петербургского университета, сочувствовал народничеству и распространял революционную литературу. Впоследствии сотрудничал в демократической печати, являлся видным деятелем партии трудовиков. Не будучи марксистом, Водовояов занимал правильную позицию по некоторым политическим вопросам на различных этапах революционной борьбы в России. Так, он выступил с разоблачениями соглашательской тактики кадетов в первой русской революции, резко критиковал в 1917 г. Временное правительство за отказ опубликовать заключенные царизмом тайпые договоры с империалистическими державами.
В начале 1887 г. В. В. Водовозов был арестован и находился иод следствием, а затем по приговору суда был сослан на несколько лет в Архангельскую губернию. Возможно, по этой причине письмо В. И. Вернадского адресату отправлено но было.
- Ольденбург Сергей Федорович (1863—1934) — выдающийся советский востоковед и общественный деятель, с 1904 по 1929 гг. Непременный секретарь Академии наук. Друг В. И. Вернадского со времени совместной учебы в Петербургском университете.
- Взятые в квадратные скобки слова в тексте зачеркнуты. — Ред *.
- 4 Автор имеет в виду создавшийся в студенческие годы на почве дружеских связей молодых людей узкий кружок, получивший название «Братства». Из числа его членов вышли впоследствии видные ученые и общественные деятели; кроме В. И. Вернадского — С. Ф. Одьдеибург, Л. Н. Краснов, Н. Г. Ушииский, П. А. Земятченский, И. М. Гревс, Д. И. Шаховской и др. «Братство» продолжало некоторое время существовать и после окопчания его участниками Петербургского университета. Дружеские связи между ними сохранились на всю жизнь. На собраниях кружка в непринужденной обстановке обсуждались волновавшие молодежь того времени научные философские, социальные, этические проблемы.
- 5 В архиве В. И. Вернадского упомянутое письмо не обнаружено, — Ред.
Оригинал здесь: http://www.hrono.ru/dokum/1800dok/18881022vernad.html