Анненский И. Ф. Письма: В 2-х т. Т. II: 1906—1909.
СПб.: Издательский дом «Галина скрипсит»; Издательство им. И. И. Новикова, 2009. (Русский эпистолярный архив.
Список сокращений
121. Е. М. Мухиной. Царское Село, 16.04.1906
122. Е. М. Мухиной. Вологда, 19.05.1906
123. Е. М. Мухиной. Царское Село, 16.06.1906
124. А. В. Бородиной. Царское Село, 25.06.1906
125. А. В. Бородиной. Царское Село, 12.07.1906
126. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 13.07.1906
127. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 26.07.1906
128. А. В. Бородиной. Царское Село, 2.08.1906
129. С. А. Соколову. Царское Село, 11.10.1906
130. Н. П. Бегичевой. Псков, 15.10.1906
131. Е. М. Мухиной. Псков, 16.10.1906
132. Е. М. Мухиной. Псков, 27.10.1906
133. Н. П. Бегичевой. Псков, 29.10.1906
134. Е. М. Мухиной. Царское Село, 11.11.1906
135. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 19.11.1906
136. Е. М. Мухиной. Царское Село, 14.12.1906
137. Е. М. Мухиной. Царское Село, 16.12.1906
138. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 28.12.1906
139. E. M. Мухиной. Царское Село, 3.01.1907
140. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 9.01.1907
141. А. В. Бородиной. Царское Село, 12.01.1907
142. С. А. Соколову. Царское Село, 16.01.1907
143. Е. М. Мухиной. Царское Село, 19.01.1907
144. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 20.01.1907
145. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 13.02.1907
146. Н. П. Бегичевой. Великий Устюг, 21.02.1907
147. Е. М. Мухиной. Великий Устюг, 22.02.1907
148. Е. М. Мухиной. Царское Село, 8.03.1907
149. Е. М. Мухиной. Царское Село, 18.03.1907
150. А. А. Блоку. Царское Село, 18.04.1907
151. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 7.07.1907
152. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 22.07.1907
153. А. В. Бородиной. Царское Село, 28.07.1907
154. Е. М. Мухиной. Царское Село, 31.07.1907
155. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 1.09.1907
156. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 1.09.1907
157. Н. П. Бегичевой. Великие Луки, 10.09.1907
158. Е. М. Мухиной. Великие Луки, 10.09.1907
159. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 17.09.1907
160. Е. М. Мухиной. Царское Село, 17.09.1907
161. Неустановленному лицу. Царское Село, 13.11.1907
162. Н. А. Котляревскому. Царское Село, 12.12.1907
163. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 24.12.1907
164. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 4.01.1908
165. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 8.01.1908
166. А. Г. Горнфельду. Царское Село, 1.03.1908
167. Е. М. Мухиной. Царское Село, 2.03.1908
168. А. В. Бородиной. Царское Село, 10.04.1908
169. О. П. Герасимову. Царское Село, 25.05.1908
170. Е. М. Мухиной. Царское Село, 20.06.1908
171. E. M. Мухиной. Царское Село, 3.07.1908
172. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 22.07.1908
173. Е. М. Мухиной. Царское Село, 23.07.1908
174. А. В. Бородиной. Царское Село, 6.08.1908
175. Е. М. Мухиной. Царское Село, 11.09.1908
176. Е. М. Мухиной. Царское Село, 17.10.1908
177. Е. М. Мухиной. Царское Село, 21.11.1908
178. А. В. Бородиной. Царское Село, 26.11.1908
179. Е. М. Мухиной. Царское Село, 12.12.1908
180. А. Н. Анненской. Царское Село, 16.12.1908
181. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 31.12.1908
182. Е. М. Мухиной. Царское Село, 31.12.1908
183. М. К. Лемке. Царское Село, 13.01.1909
184. А. А. Бурнакину. Царское Село, 30.01.1909
185. Т. А. Богданович. Царское Село, 6.02.1909
186. М. К. Лемке. Царское Село, 15.02.1909
187. М. А. Волошину. Царское Село, 6.03.1909
188. Е. М. Мухиной. Царское Село, 5.04.1909
189. А. Лиронделю. Царское Село, 15.04.1909
190. Е. М. Мухиной. Царское Село, 16.04.1909
191. М. К. Лемке. Царское Село, 19.04.1909
192. С. К. Маковскому. Царское Село, 7.05.1909
193. С. К. Маковскому. Царское Село, 12.05.1909
194. В. И. Иванову. Царское Село, 24.05.1909
195. Над. В. Анненской. Царское Село, 8.06.1909
196. Е. М. Мухиной. Царское Село, 6.07.1909
197. С. Н. Вильчковскому. Царское Село, 6.07.1909
198. С. К. Маковскому. Царское Село, 11.07.1909
199. Е. М. Мухиной. Царское Село, 25.07.1909
200. С. К. Маковскому. Царское Село, 30.07.1909
201. М. А. Волошину. Царское Село, 13.08.1909
202. Н. В. Дризену. Царское Село, 23.08.1909
203. К. И. Чуковскому. Царское Село, конец августа 1909
204. С. К. Маковскому. Царское Село, 31.08.1909
205. П. И. Степанову. Царское Село, сентябрь 1909
206. М. А. Андреянову. Царское Село, 6.09.1909
207. С. К. Маковскому. Царское Село, 15.09.1909
208. С. К. Маковскому. Царское Село, 22.09.1909
209. К. А. Сюннербергу. Царское Село, 25.09.1909
210. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 26.09.1909
211. Н. П. Бегичевой. Царское Село, 1906—1909
212. В. И. Иванову. Царское Село, 17.10.1909
213. М. А. Волошину. Царское Село, 4.11.1909
214. С. К. Маковскому. Царское Село, начало ноября 1909
215. С. К. Маковскому. Царское Село, 12.11.1909
216. Н. Ф. Анненскому. Царское Село, конец ноября 1909
Указатель корреспондентов И. Ф. Анненского
Именной указатель
Указатель произведений И. Ф. Анненского
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АН Академия наук.
Анненская Анненская А. Из прошлых лет: (Воспоминания о Н. Ф. Анненском) // Русское богатство. 1913. № 1. Паг. 1. С. 53-81; 1913. № 2. Паг. 1. С. 36-63; 1914. № 7. С. 31-84.
БиржВ Биржевые ведомости.
Богданович Богданович Татьяна. Повесть моей жизни: Воспоминания: 1880—1910 / [Публ., предисл., подгот. текста, указатель и примеч. О. Л. Поздневой]. Новосибирск: Издательство «Свиныш и сыновья», 2007.
BE Вестник Европы.
Взыскующие града Взыскующие града: Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти XX века в письмах и дневниках современников: Письма и дневники Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, А. В. Ельчанинова, М. К. Морозовой, В. В. Розанова, Е. Н. Трубецкого, П. А. Флоренского, В. Ф. Эрна и др. / Вступ. статья, публ. и коммент. В. И. Кей-дана. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997.
ВК Анненский В. И. Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам // Литературная мысль. Л.: Мысль, 1925. Альманах III. С. 208—255. Подпись: Валентин Кривич.
Волошин Анненский И. Ф. Письма к М. А. Волошину / Публ. А. В. Лаврова и В. П. Купченко // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1978. С. 242—252.
Волошин. ЛП Волошин Максимилиан. Лики творчества / Изд. подгот. В. А. Мануйлов, В. П. Купченко, А. В. Лавров. Л.: Наука, 1988. ("Литературные памятники ").
ГАСО Государственный архив Смоленской области.
Гитин. ТЕ Анненский Иннокентий. Театр Еврипида / Сост., подгот. текста, коммент. Владимира Гитина. СПб.: Гиперион, 2007. (Античная б-ка «Гипериона»; II).
ГЛМ Государственный литературный музей.
ЖМНП Журнал министерства народного просвещения.
Звезда Из неопубликованных писем И. Ф. Анненского / Публ. и прим. А. И. Червякова // Звезда. 2005. № 9. С. 162—176.
ИАД Анненский Иннокентий. История античной драмы: Курс лекций / С.-Петербургская государственная театральная б-ка; Сост., подгот. текста В. Е. Гитина при участии В. В. Зельченко; Прим. В. В. Зельченко. СПб.: Гнперион, 2003. (0EATPON: История и теория зрелища. Вып. II).
ИАН Императорская Академия Наук.
ИМЛИ Институт мировой литературы Российской Академии Наук (Москва).
ИРЛИ (ПД) Институт русской литературы Российской Академии Наук (Пушкинский Дом) (Санкт-Петербург).
ИФА. I Анненский И. Ф. Учено-комитегские рецензии 1899—1900 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2000. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. I).
ИФА. II Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1901—1903 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2000. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. II).
ИФА. III Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1904—1906 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2001. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. III).
ИФА. IV Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1907—1909 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2002. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. IV).
ИФА. VI Библиография Иннокентия Федоровича Анненского / Сост. А. И. Червяков; При участии Н. А. Богомолова, В. Е. Гитина, Н. В. Котрелева, Г. А. Левинтона, Р. Д. Тименчика. Иваново, 2005. Ч. I: Произведения И. Ф. Анненского: 1881—1990. (Иннокентий Федорович Анненский: Материалы и исследования / Под редакцией А. И. Червякова; Вып. VI).
КО Анненский Иннокентий. Книги отражений / АН СССР; Изд. подг. Н. Т. Ашимбаева, И. И. Подольская, А. В. Федоров. М.: Наука, 1979. («Литературные памятники»).
Кузмин Кузмин М. Дневник 1908—1915 / Предисл., подг. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, [2005].
Купченко Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества: 1877—1916 / РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Алетейя, 2002.
ЛТ Лавров А. В., Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры. Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1981. Л.: Наука, 1983. С. 61-146.
Лукницкий Лукницкий П. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой: Т. I: 1925—1926. Paris: YMCA-Press, 1991; T. II: 1926—1927. Paris; M.: YMCA-Press; Русский путь, 1997.
Маковский Анненский И. Ф. Письма к С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1978. С. 222—241.
Маковский. ПС Маковский Сергей. Портреты современников: Портреты современников; На Парнасе «Серебряного века»; Художественная критика; Стихи / Сост., подгот. текста и коммент. Е. Г. Домогацкой, Ю. Н. Симоненко. М.: Аграф, 2000.
МНП Министерство народного просвещения.
НВ Новое время.
НЖ Новый журнал (Нью-Йорк).
НИОР Научно-исследовательский отдел рукописей.
НЛО Новое литературное обозрение.
НМ Новый мир.
нс новая серия.
ООУК Основной Отдел Ученого Комитета.
Орлов. I Юношеская автобиография Иннокентия Анненского / Автор публикации и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 217 л. (Личный архив Н. Т. Ашимбаевой).
Орлов. II Вступительная источниковедческая статья к публикации: Иннокентий Анненский. Неизвестные страницы ранних лет жизни. (С генеалогическими материалами из истории семьи по нововыявленным архивным источникам) / Автор публикации, вступительной источниковедческой статьи к ней и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 108 л. (Личный архив Н. Т. Ашимбаевой).
ПН Последние новости (Париж).
Подольская Из неопубликованных писем Иннокентия Анненского / Вступ. статья, публ. и коммент. И. И. Подольской // Известия АН СССР. Серия лит-ры и языка. 1972. Т. 31. Вып. 5. С. 462—469; 1973. Т. 32. Вып. 1. С. 49-57.
РАН Российская Академия Наук.
РГАЛИ Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
РГБ Российская государственная библиотека (Москва).
РГИА Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург).
РМ Русская мысль (Париж).
РМГ Русская музыкальная газета.
РНБ Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург).
РО Рукописный отдел.
РП Русские писатели 1800—1917: Биографический словарь. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1989. Т. 2-5. М: Научное изд-во «Большая российская энциклопедия»; Научно-внедренческое предприятие Фианит, 1992—2007. (Русские писатели XI—XX вв.: Серия биографических словарей).
РШ Русская школа.
СПбВ Санкт-Петербургские ведомости.
ССКФ Сборник статей по классической филологии.
СТ Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, сост., подгот. текста и прим. А. В. Федорова. Л.: Советский писатель, 1990. (Библиотека поэта. Большая серия).
СТ-1959 Анненский И. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, подгот. текста и прим. А. В. Федорова. Л.: Советский писатель, 1959. (Библиотека поэта. Большая серия).
ТЕ Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. 1.
УК Ученый комитет.
Федоров Федоров А. В. Иннокентий Анненский: Личность и творчество. Л.: Художественная литература; Ленинградское отделение, 1984.
ФО Филологическое обозрение.
ЦГАЛИ Центральный государственный архив литературы и искусства (ныне — РГАЛИ).
ЦГИА СПб Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга.
Conrad Conrad Barbara. I. F. Annenskijs poetische Reflexionen.
Munchen: Wilhelm Fink Verlag, 1976. (Forum Slavicum / Hrsg. von D. Tschizewskij; Bd. 39).
Setchkarev Setchkarev Vsevolod. Studies in the Life and Work of Innokentij Annenskij. The Hague: Mouton & Co, 1963. (Slavistic Printings and Reprintings / Ed. by С H. Van Schooneveld; v. XXXVI).
121. E. M. Мухиной
Царское Село, 16.04.1906
править
Во вторник я не могу быть у Вас, вследствие одной совершенно случайной задержки. Постараюсь заехать как-нибудь на неделе, когда буду на Вас<ильевском> остр<ове>'. Теперь начинается для меня очень хлопотливое время2 — а сердце, как на грех, отказывается работать — между тем этот подневольный работник — сердце, положительно, не имеет права бастовать ни на день, ни на минуту.
Простите, что, без Вашего ведома, я дал Ваш адрес одному из современных французских поэтов, Полю Фор3, и не откажите, дорогая Екатерина Максимовна, подпиской на Vers et prose4 (можно через Вольфа5) поддержать le groupe héroique6 наших единомышленников — поэтов и глашатаев высшего искусства, благородного слова7.
Целую Ваши ручки.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 17-18).
Впервые опубликовано: КО. С. 464.
1 Переезд Мухиных из Царского Села в С.-Петербург был связан с назначением А. А. Мухина директором расположенной на Васильевском острове С.-Петербургской Ларинской гимназии, которое официально было оформлено 3 февраля 1906 г. (см.: Высочайшие приказы по ведомству Министерства Народного Просвещения // ЖМНП, не. 1906. Ч. II. Март. Паг. 1. С. 8), но пресса об этом как о деле решенном писала уже в середине января: «Директором Ларинской гимназии вместо ушедшего г. Смирнова назначен г. Мухин» (В учебных заведениях: Новый директор Л арийской гимназии // Молва. 1906. № 13. 13 (26) янв. С. 4. Без подписи). В архивном деле С.-Петербургского учебного округа, озаглавленном «Ларинская гимназия. Переписка и сведения о преподавателях и учениках 1906 г.» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10566), самые ранние документы, помеченные подписью «И<справляющий> д<олжность> Директора Ар. Мухин», относятся к 17 января 1906 г. (см. в указ. деле: Л. 5-5об.).
С начала 1906 г. Мухины проживали в служебной квартире в здании гимназии по адресу: 6-я линия Васильевского острова, д. 15 (см.: Весь Петербург на 1907 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1907]. Паг. 3. С. 484).
2 «Хлопотливое» время для Анненского, незадолго до написания письма вернувшегося из ревизионной поездки в Вологодскую губернию (см. отложившиеся в его архиве «Записи во время поездки по делу о беспорядках в учительской семинарии в г. Тотьма»: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 408. Л. 1-18об.), было связано, вероятно, прежде всего с участием в качестве инспектора учебного округа в выпускных испытаниях в средних учебных заведениях.
Очевидно, именно эти хлопоты послужили одной из главных причин, почему Анненсюш весной 1906 г. откладывал окончательный ответ на предложение принять участие в частном педагогическом проекте, некоторое представление о характере которого дает более позднее письмо одного из его организаторов (печатается по тексту автографа, написанного на бланке (набранные курсивом элементы даты вписаны рукой автора письма) и сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 388. Л. 1-1об.):
Присяжный Поверенный
Присяжный стряпчий
Евгений Юльевич
Штолль
Октября 15 дня 1906 г.
С.-Петербург
Кабинетская 22, кв. 11
С отказом Вашим от участия в преподавании в «Научно-художественной школе ораторского искусства» — слушатели и преподавательский состав потерпели неизгладимый ущерб. Все же посылаю Вам программы предметов Архимандрита Михаила и приват-доцента С. И. Поварнина в надежде, что если Вы не соблаговолите хотя бы два часа в месяц уделить школе, то согласитесь в Октябре или Ноябре месяцах прочесть в интересах школы публичную лекцию в публичном собрании О<бщества> Л<юбителей> О<раторского> И<скусства> на тему о том предмете, который Вы изволили называть мне весной, когда я имел честь у Вас быть. Во всяком случае покорнейше просил бы разрешения сохранить Ваше имя в распространяемой везде программе Школы, как в интересах популярности школы, так и по причине невозможности разыскать все розданные недели две тому назад программы, что составило бы страшный труд и неблагоприятно бы подействовало на запись.
Е. Штолль
Поименование Анненского профессором в справочном издании (см.: Весь Петербург на 1907 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1907]. Паг. 3. С. 26) связано именно с его анонсированным, но так и не реализованным участием в «Школе ораторского искусства при Обществе любителей ораторского искусства» (С.-Петербург, ул. Кабинетская, 22), учредителем которой был Штолль.
Не исключено, впрочем, что весной 1906 г. Анненский был озабочен не только служебными проблемами. Незадолго до написания этого письма в Царском Селе состоялось событие, позволяющее предполагать если не непосредственное участие Анненского в общественно-политической жизни страны, то, по крайней мере, живой интерес к ней: в ответ на благодарственный адрес, с которым к нему 9 апреля обратилась группа родителей царскосельских гимназистов (в депутацию входили Ю. М. Антоновский, И. Н. Коковцев, В. И. Маркелов и Д. И. Рихтер), Анненский «произнес речь, в которой главную роль в предстоящем обновлении нашей средней школы приписал освободительному движению. Последнее получит свое завершение в имеющей на днях собраться Государственной Думе, созыву которой, по словам Анненского, должны одинаково радоваться и „победители“, и „побежденные“, на этот раз собравшиеся у него вместе» (Местная жизнь: Адрес // Царскосельская речь. 1906. № 1. 22 апр. С. 2. Без подписи). См. также: В учебных заведениях: Адрес И. Ф. Анненскому // Двадцатый век. 1906. № 18. 13 (26) апр. С. 4. Без подписи.
Следующим днем, 10 апреля, датирован автограф Анненского, отложившийся в альбоме Лидии Ивановны Веселитской-Микулич, близкого друга М. О. Меньшикова и воспитательницы его сына Я. М. Меньшикова, выпускника Царскосельской Николаевской гимназии 1907 г. (см.: Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: Переписка. Дневники. Воспоминания. Статьи / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького; Сост., статьи, подгот. текстов и примеч. А. С. Мелковой. М.: Русский путь, 2005. С. 209, 210, 417—425). Нужно отметить, что печатный текст известного стихотворения Анненского, впервые опубликованного В. Кривичем (см.: Посмертные стихи Иннокентия Анненского. Пб.: Картонный домик, 1923. С. 146, 164), содержит некоторые разночтения с упомянутым автографом, который здесь воспроизводится впервые по архивному источнику (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 44. № 22. Л. 68):
Л. И. Микулич
Там на портретах горды лица,
И тонок там туман седой, —
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с Таицкой водой,
Водой, которой не разлиться;
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой!..
Там воды зыблются светло
И гордо-царственны березы…
Там были розы, были розы, —
Пускай в поток их унесло…
Там всё, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
. . . . . . . . . . . . .
Скажите: Царское Село,
И улыбнемся мы сквозь слезы.
10/IV 1906 Ц. С.
Ник. Т-о (И. Анненский)
3 Фор (Fort) Поль (1872—1960) — французский писатель, драматург, автор комедии «La petite Bête» (Paris: L. Vannier, 1891), поэт, принадлежавший к младшему поколению французских символистов, основатель и глава «Théâtre d’Art» («Театра искусства»). На рубеже XIX и XX вв. Фор опубликовал несколько поэтических сборников, написанных ритмической прозой, под общим заглавием «Французские баллады»: Fort Paul. Les ballades franèaises / Avec une préface de Pierre Louys. Paris: Société du Mercure de France, 1897; Fort Paul. Montagne, forêt, plaine, mer: (L’amour et l’aventure — d’anciens jours). Paris: Société du Mercure de France, 1898. (Ballades franèaises, Ile sér.); Fort Paul. Le roman de Louis XI. Paris: Société du Mercure de France, 1898. (Ballades franèaises, Hle sér.); Fort Paul. Les idylles antiques, et les hymnes suivis de «Intermezzo» et des «Jeux de l’hiver et du printemps». Paris: Société du Mercure de France, 1898. (Ballades franèaises, Ive sér.); Fort Paul. L’amour marin. Paris: Société du Mercure de France, 1900. (Ballades franèaises, Ve sér.); Fort Paul. Paris sentimental; ou, Le roman de nos vingt ans. Paris: Société du Mercure de France, 1902. (Ballades franèaises, Vie sér.); Fort Paul. Lucienne: Les hymnes de feu. Paris: Société du Mercure de France, 1903. (Ballades franèaises, Vile sér.). Всего же до 1951 г. Фором было выпущено 40 выпусков «Французских баллад».
В своих воспоминаниях В. Кривич, предваряя публикацию текста единственного письма Фора к Анненскому, сохранившегося в архиве последнего, констатировал: «В другое свое посещение Парижа отец познакомился, между прочим, и с Полем Фор, — избранным в Париже „королем поэтов“, и явился не только первым русским подписчиком организованного им альманаха-журнала „Vers et Prose“, но, насколько мне известно, и вообще много говорил с его основателем относительно организации и значения этого интереснейшего издания.
Кажется, в дальнейшем отец обменялся с П. Фором несколькими письмами, но из этой переписки — если она была — ничего не сохранилось, кроме одного письма П. Фора, не лишенного некоторой интересности» (ЛТ. С. 107).
В той же публикации содержатся текст и перевод этого письма, принадлежащий перу автора мемуаров, с некоторыми поправками исследователей, подготовивших к печати воспоминания Кривича (см.: ЛТ. С. 107—108). В нем затронуты финансовые и организационные проблемы редакции журнала, а также содержатся следующие обращенные к Анненскому слова: «Вы <…> были одним из самых первых, оценивших нас и понявших, какую значительную роль может сыграть в судьбах высокой литературы во Франции и Европе это издание, исключительно посвященное публикации лучших произведений, поэтических опытов оригинальных и единственных».
Ответных писем Анненского, о существовании которых высказал предположение В. Кривич, к сожалению, выявить пока не удалось.
4 Первый том ежеквартального журнала литературы «Vers et prose» («Стихи и проза»), снабженного подзаголовком «Défense et Illustration: de la haute littérature et du lyrisme en prose et en poésie», вышел в свет в Париже в марте 1905 г. В течение первого года издания увидели свет также следующие тома: II (juin-juillet-août 1905), III (septembre-octobre-novembre 1905), IV (décembre 1905 et janvier-février 1906), V (mars-avril-mai 1906).
Директором (редактором) этого журнала был Поль Фор, а секретарем редакции Андре Сальмон (André Salmon).
Подробнее на русском языке об этом журнале см.: Гиль Рене, Брюсов Валерий. Переписка: 1904—1915 = Correspondance: 1904—1915 / [Публ., вступ. статья, и коммент. Р.Дубровкина; Подгот. фр. текста Паскаль-Изабель Мюллер; Пер. писем Ирис Григорьевой и др.] СПб.: Академический проект, 2005. С. 31-32, 137—138. (Современная западная русистика).
Просьбу подписаться на этот журнал Анненский, очевидно, направил не только Мухиной. Так, в числе подписчиков журнала (в рамках издания печатался в качестве приложения с особой нумерацией страниц отдел «Abonnés à Vers et Prose») с 1906 г. была и А. В. Бородина (см.: Там же. С. 137).
5 Речь идет о книгоиздательстве и книготорговой фирме, издательстве на паях «Товарищество М. О. Вольф», основанном в 1882 г. российским издателем, книгопродавцем, типографом Маврикием Осиповичем {Болеславом Маурыцы) Вольфом (1825—1883) и просуществовавшем до 1918 г.
6 Героическую группу (фр.).
7 В числе сотрудников, обозначенных, например, на обложке четвертого тома журнала, находим имена следующих европейских авторов: Андре Жид, Эмиль Верхарн, Морис Метерлинк, Франсис Вьеле-Гриффен, Жан Мореас, Франсис Жамм, Рихард Демель, Поль Валери, Фиона Маклеод (Уильям Шарп), Уильям Моррис, Реми де Гурмон, Альбер Мокель, Поль Леклерк, Артур Саймоне, Поль Верлен, Стюарт Меррил, Жюль Лафорг, Гийом Аполлинер, Робер де Суза.
В 1905—1906 гг. на страницах «Vers et prose» печатались, помимо упомянутых авторов, такие писатели, как Луи де Кардоннель, Шарль Ван Лерберг, Альбер Самэн, Поль Фор, Эжен Демольдер, Танкред де Визан, Ярослав Врхлицкий, Гуго фон Гофмансталь, Эф-раим Микаэль, Поль Клодель, Морис Баррес и др.
Именно здесь, кстати, была впервые опубликована и ода П. Клоделя «Музы», о которой подробнее см. текст 201. Напомним также, что опубликованная в 1907 г. в этом издании драма Андре Сюареса (André Suarès) «Ахилл-мститель» («Achille vengeur») детально анализировалась Анненским в статье «Античный миф в современной французской поэзии» (Гермес. 1908. Т.Н. № 9 (15). 1 мая. С. 238—240; № 10 (16). 15 мая. С. 270—288).
122. Е. М. Мухиной Вологда, 19.05.1906
19 мая 1906 Вологда. Золотой якорь
править
Вы хотели моего письма… Зачем?.. Письма или скучная вещь, или страшная. Не хочу для Вас страшного, стыжусь скучного. Из моего окна видна ограда церкви1, заросшая густой, сочной травой, там уже облетают белые одуванчики, много белых одуванчиков. Ограда заняла площадь — и как хорошо, что там не торгуют. Зато, вероятно, там когда-нибудь хоронили… Фосфор, бедный фосфор, ты был мыслью, а теперь тебя едят коровы… Вологда — поэтический город, но знаете, когда только — поэтический? Когда идет дождь, летний, теплый, парно-туманный, от которого становится так сочна, так нависло-темна зелень берез, глядящих из-за старого забора… В Вологде очень много духовных лиц, и колокола звонят целый день… Колокола меня будят, они тревожат меня… Моя черепная коробка не может вместить их медных отражений — но она не мирится особенно с их разбитным, дробным звоном. Я чувствую, что этот звон хочет подладиться ко мне, что он заигрывает со мной… Молчи, медный… Я не Боделэр2… И ты никого не проклинаешь… Ты просто ханжа, старый болтун…
Боже, Боже, сочинил ли кто-нибудь в Вологде хоть один гекзаметр под эту назойливую медь?..
В Вологде есть и река, похожая на нашу Мойку, только без гранита — она вся в барках. Говорят, что еще недавно на ней целыми днями пели разные марсельские стихиры, — но мещане не возлюбили их и погрозили — кто будет петь, того топить; теперь на реке Вологде никто не поет… Боже мой, как мне скучно… Дорогая моя, слышите ли Вы из Вашего далека, как мне скучно?.. Я сделал все, что полагалось на этот день. Кроме того, я исправил целый ворох корректуры3, я написал три стихотворения4, и не насытил этого зверя, который смотрит на меня из угла моей комнаты зелеными кошачьими глазами и не уйдет никуда, потому что ему некуда уйти, а еще потому, что я его прикармливаю, и, кажется, даже не на шутку люблю.
Что ты пишешь? Что ты пишешь? Это бред… Нет, это письмо, и притом выведенное чуть ли не по клеточкам. Знаете ли Вы, что такое скука? Скука — это сознание, что не можешь уйти из клеточек словесного набора, от звеньев логических цепей, от навязчивых объятий этого «как все»… Господи, если бы хоть миг свободы, огненной свободы, безумия…5 Но эти клеточки, эта линованная бумага и этот страшный циферблат, ничего не отмечающий, но и ничего еще и никому не простивший…
Милая Екатерина Максимовна… Я вижу, что Вы хмуритесь, что Вы огорчены, разочарованы, раздосадованы, почти обижены…
Вечер… Тишина… Одиннадцать часов… А я-то столько хотел Вам сказать… Мысли бегут, как разорванные тучи… Чу… где-то сдвинулись пустые дрожки… Если у Вас есть под руками цветок, не держите его, бросьте его скорее… Он Вам солжет… Он никогда не жил и не пил солнечных лучей. Дайте мне Вашу руку. Простимся.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 19-21об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 51-52. Перепеч.: КО. С. 464—465.
Вскоре после приезда Анненского в Вологду, где он остановился в гостинице «Золотой якорь», располагавшейся на Московской улице (в настоящее время: Советский пр., д. 6) и функционирующей в этом качестве и сейчас, в одной из местных газет появилась следующая хроникальная заметка:
«На днях прибыл в Вологду окружной инспектор министерства нар. проев, г. И. Анненский — для каких надобностей<,> пока не известно.
Ученикам городского училища уже давно внушалось о скором приезде „ревизора“» (Городская хроника // Северная земля. Вологда. 1906. № 98. 20 мая. С. 3. Без подписи).
Сам же Анненский в преамбуле своего отчета, адресованного «Его Сиятельству Г. Попечителю С.-Петербургского Учебного Округа» графу Бобринскому и датированного «16 мая — 25 мая 1906» (автограф сохранился в рамках дела «О ревизии средних учебных заведений с 1905 г.- 1909 г.»: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10250. Л. 46, 59), констатировал: «Исполняя возложенное на меня служебное поручение, я обревизовал следующие учебные заведения: в Вологде 4-х классное городское училище, мужскую и женскую гимназию и реальное училище и в Грязовце женскую прогимназию».
О характере служебного поручения Анненского во время его командировки в Вологду и Грязовец достаточно подробно писал, основываясь именно на цитированном деле, разысканном А. В. Орловым, А. В. Федоров (в угловых скобках — уточнения, в основе которых лежит информация, почерпнутая из следующего источника: Адрес-календарь Вологодской губернии на 1904—1905 годы / Издание Вологодской Губернской Типографии; Под ред. Губернского Статистического Комитета Н. А. Полиевктова. Вологда: Тип. Гу-
бернского Правления, 1904): «…Анненскому как инспектору округа не приходилось ограничиваться только учебными делами, — случалось сталкиваться и с острыми жизненными ситуациями и разрешать конфликты. С одной такой ситуацией он встретился, приехав в Вологду в мае 1906 года (перед этим он уже приезжал сюда в марте). К Попечителю Петербургского учебного округа поступили, очевидно, сведения о том, что священник церкви при Вологодской женской гимназии отслужил панихиду по лейтенанту Шмидту в присутствии двух учительниц, которым к тому же приписывалась противоправительственная агитация среди учениц. Если бы разбор этого дела был поручен какому-нибудь ретивому карьеристу-службисту, оно могло бы принять и тяжелый оборот для трех замешанных в нем лиц — вплоть до удаления со службы или полицейских мер. Но оно попало в руки Анненского, а так как, надо полагать, ни директриса гимназии Рындина <Ольга Васильевна, начальница Вологодской Мариинской женской гимназии. — А. Ч.>, имевшая в городе солидную репутацию, ни губернатор вологодский Действительный статский советник Александр Александрович Лодыженский. — А. Ч.> не были заинтересованы в том, чтобы „выносить сор из избы“, то Анненский этим и воспользовался и в своем отчете Попечителю округа о командировке изобразил происшедшее в самом мягком, чуть юмористическом тоне. С большой похвалой отозвавшись о начальнице гимназии и упомянув, что за ней в городе укрепилось прозвище „герцогиня“, он сообщает: „Когда священник <законоучитель гимназии Феодор Павлович Казанский. — А. Ч.> задумал было служить панихиду по казненном Шмидте, то ей фактически удалось расстроить его попытку, и хотя панихида была отслужена в церкви после уроков, но почти без молящихся и уже точно без тени какого-либо демонстративного характера“.
Далее, сославшись на свою беседу с губернатором, тоже давшим о начальнице хороший отзыв и просившим не начинать расследование о панихиде, Анненский признал инцидент исчерпанным и в заключение еще добавил, что „учительницы Панкова <Анастасия Павловна, домашняя наставница, окончившая высшие женские курсы. — А. Ч.> и Полевая <Мария Игнатьевна, домашняя наставница. — А. Ч.> (первая — очень хорошая учительница математики, вторая — посредственная французского языка) никакой агитации между ученицами не ведут; в вопросе о панихиде они довольно бестолково руководствовались товарищеским чувством, думая, что священник должен будет пострадать, а в конце концов сконфузились от мирного и скромного оборота, который приняла затея священника“. В результате никто не пострадал.
Из Вологды Анненский приехал в Грязовец, где разбирал конфликт между начальницей местной женской прогимназии
M. M. <на самом деле — Марьей Петровной. — А. Ч.> Герасимовой и исполняющим обязанности председателя попечительного совета этой прогимназии А. А. <на самом деле — Александром Павловичем. — А. Ч.> Морозовым (он же городской голова). Там учились его дочери, начальница ему чем-то не угодила, и он написал жалобу в учебный округ, обвиняя Герасимову в грубом обращении с ученицами, заявляя о ее непригодности к занимаемой должности в случае преобразования прогимназии в гимназию (что предполагалось) и грозя прекратить отпуск для прогимназии денежных средств от города, если ее не сместят. Вокруг Герасимовой создалась такая обстановка травли, что она сама попросила Анненского о переводе ее в другое учебное заведение. Проверив на месте обстоятельства конфликта, Анненский установил неосновательность обвинений, возведенных на Герасимову, и признал не имеющим силы адресованный Морозовым в округ документ по той причине, что он был послан только от его имени, а не от лица попечительного совета.
Эти два эпизода — примеры того, как Анненский выполнял свое новое служебное назначение, принципиально и смело соблюдая интересы справедливости и защищая достоинство человека. Следует подчеркнуть при этом, что сведения о приведенных только что фактах почерпнуты всецело из официальных бумаг, а не из писем Анненского» {Федоров. С. 43-45).
1 Речь, вероятно, идет о приходской Никольской церкви, расположенной на Сенной площади Вологды напротив фасада «Золотого якоря».
2 Шарль Бодлер (Baudelaire) (1821—1867) — французский поэт, переводчик, критик, творчество которого, по собственному признанию Анненского, «отравило» его уже в 1870-е гг. и было одной из главных «влюбленностей» в сфере литературы на протяжении всей его литературной деятельности (см.: КО. С. ИЗ, 136, 202—204, 490; Пчелы и осы Аполлона // Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. С. 80; СТ. С. 236—239). Тема «Анненский и Бодлер» затрагивалась в целом ряде литературно-критических и научных работ, некоторые из них были указаны в библиографическом перечне в следующей публикации: ИФА. III. С. 90-91.
Комментируемыми строками Анненский, возможно, отсылает к бодлеровскому стихотворению «La cloche fêlée» («Надтреснутый колокол»). Перевод этого произведения, единственный из числа переводов Анненского из Бодлера, не вошел в сборник «Тихие песни». См. его текст, впервые опубликованный А. В. Федоровым в 1959 г. (СТ. С. 238):
Старый колокол
Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают
И пламя синее узор из дыма вьет,
А тени прошлого так тихо пролетают
Под вальс томительный, что вьюга им поет.
О, я не тот, увы! Над кем бессильны годы,
Чье горло медное хранит могучий вой
И, рассекая им безмолвие природы,
Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
В моей груди давно есть трещина, я знаю,
И если мрак меня порой не усыпит
И песни нежные слагать я начинаю —
Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит,
Гора кровавая над ним всё вырастает,
А он в сознаньи и недвижно умирает.
3 Речь, очевидно, может идти только о корректурах первого тома «Театра Еврипида»: «Книга отражений» вышла в свет в первые месяцы 1906 г., а «Лаодамия» была опубликована в «Сборнике „Северная речь“» в конце апреля — начале мая 1906 г. (см. прим. 1 к тексту 88).
4 Вполне определенно утверждать, какие именно стихотворения были написаны (окончательно оформлены?) Анненским в этот день, довольно сложно, хотя в литературе и встречались подобные попытки (ср., например: «Начнем с неоформленного „трилистника“, о котором поэт отчитывался своей музе в мае 1906 года из „Золотого якоря“. С некоторой вольностью допущения, но и с большой достоверностью будем считать, что речь в письме шла о стихотворениях „Tràumerei“ (нем. мечтание, грезы), „О нет, не стан“ и „Просвет“. По авторской воле они разошлись потом по разным „трилистникам“ или остались в свободном парении, но писались единым порывом в мае 1906 года на подъезде к Вологде и в ней самой» (Бабичева Ю. В. Вологодский «цикл» Иннокентия Анненского // Вологда: Краеведческий альманах. Вологда: Легия, 2000. Вып. 3. С. 431. (Старинные города Вологодской области))). И сложность эта определяется даже не тем, что 19 мая 1906 г. датировано в автографах только стихотворение «О нет, не стан» (пометой «20 мая. Вологда», кстати, снабжено стихотворение «Я на дне»). Пожалуй, тут следует задуматься над более общим вопросом, не свойственна ли датировкам Анненского некоторая доля мистифицированности. Ср., например, помеченные Анненским в ряде автографов датой «30 марта 1906 г. Вологодский поезд» тексты «Опять в дороге» («Луну сегодня выси…»), «Ель моя, елинка», «Колокольчики», «Мысли-иглы» (СТ. С. 169—171, 193—195,213).
5 Ср. с финальными строками «Мучительного сонета» (СТ. С. 114):
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
123. E. M. Мухиной
Царское Село, 16.06.1906
править
16/VI 1906
Ma chère et douce amie
Votre lettre m’a fait du bien --je la lis et la relis, et elle me donne plus de «Vous», de votre «Moi», que vous ne prétendiez peut-être m’y faire parvenir. Je la combine mentalement à la pivoine rose et mystiquement ensoleillée qui s'épanouit tout près de mon balcon et je pense à Vous… et tout enfoui dans la saleté de mes bouquins je ne fais que penser à Vous, si entourée et pourtant si seule et si mystiquement ensoleillée du feu de ma pensée solitaire-Mais je vous vois, Madame, tout en Vous plaisant un brin à ces préciosités, au fond de Votre «Moi raisonnable» me reprocher ma fainéantise sans nom… «Il m’a promis pourtant de travailler»… Si fait, chère dame, Euripide va toujours son petit train, et je suis à Théraméne déjà cet октябрист impayable et «fin de siècle». Ma barque a déjà noyé le dandysme scélérat d’Alcibiade dans l’oubli prochain de ma nouvelle oeuvre, et Aristophane attend son tour en causant «en enfant de bonne maison» avec Euripide son ennemi personnel, que j’ai eu la maladresse d’entasser avec lui dans le désordre de mes feuilles écrites au crayon. Mais je me vois obligé de leur donner quelques jours de trêve à tous sur l’appel sinistre du Ученый Комитет d’on j’ai manqué oublier la gueule de Moloch inassouvi. C’est dimanche aujourd’hui — ennui fatal de… jeu de préférence et de causeries fades et languissantes.
Je Vous entends, mon amie, me demander de mes nouvelles. Oh, je suis toujours à la surface, — mais c’est tout ce que j’ai pour me consoler. Le cœur est faible, — et la pensée fiévreusement agitée, me travaillant… sans avantage même pour les générations à venir. A vous de cœur… pas si faible alors — non.
16/VI 1906
Мой дорогой и нежный друг,
Ваше письмо обрадовало меня — я читаю и перечитываю его, и оно дает мне «Вас», Вашего «я» больше, чем Вы, быть
может, хотели мне его уделить2. Я мысленно сочетаю его с пионом, розовым и таинственно озаренным солнцем, который расцвел рядом с моим балконом, и я думаю о Вас… Погрязая в мусоре моих книг, я беспрестанно думаю о Вас, такой окруженной и все же такой одинокой и таинственно, будто солнцем, озаренной огнем моей уединенной мысли…
Я словно вижу, сударыня, что Вы, как бы получая удовольствие от всех этих изысканностей, в глубине Вашего «разумного я» упрекаете меня в несказанном безделье… «Он ведь обещал мне работать…» Но нет, милостивая государыня, Ев-рипид продолжает двигаться понемножку, я дошел уже до Фе-рамена3, — это занятный октябрист и человек конца века. Моя ладья уже утопила этот злодейский дендизм Алкивиада4 в грядущем забвении моего нового произведения, и сам Аристофан5 ждет, когда настанет его черед беседы «благовоспитанного ребенка» с Еврипидом, его личным врагом, которого я имел неловкость засунуть вместе с ним в мои листы, беспорядочно исписанные карандашом. Но я вынужден дать им всем несколько дней передышки, повинуясь зловещему зову Ученого Комитета, — я чуть не забыл его пасть ненасытного Молоха6.
Сегодня воскресенье — роковая скука… игры в преферанс и разговоров пресных и вялых…
Слышу, мой друг, как Вы спрашиваете о моих делах.
О, я все еще держусь на поверхности, но это все, чем я могу себя утешить. Сердце бьется слабо, и мысль, лихорадочно возбужденная, терзает меня… даже без всякой пользы для грядущих поколений.
Ваш всем сердцем… тогда не таким уж слабым, нет.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 11-12об.).
Впервые опубликовано с неточной датировкой (см. прим. 3): КО. С. 460—461. Перевод с французского Л. Я. Гинзбург; впервые опубликован там же.
С датировкой первопубликаторов («16.06.1905»), основанной на не вполне четко читаемой помете автора, не позволяют согласиться: 1) уподобление Ферамена «октябристу», то есть стороннику политической партии, возникшей после Манифеста 17 октября 1905 г.; 2) указание на дачу Эбермана, в которой Анненский поселился в начале 1906 г.; 3) тот факт, что воскресеньем было 16 июня именно 1906 года.
1 Первое по времени упоминание в разысканных письмах нового царскосельского адреса И. Ф. Анненского.
Эберман Александр Леонтьевич (1830—1902) — известный врач, общественный деятель, председатель правления С.-Петербургского врачебного общества взаимной помощи, издатель медицинской литературы, автор стихотворных текстов на случай.
Из формулярного списка о его службе, отложившегося в институтском деле его младшего сына (ЦГИА СПб. Ф. 492. Оп. 2. № 4767), явствует следующее: «доктор медицины Действительный Статский Советник Александр Леонтьевич Эберман, причисленный к Министерству Народного Просвещения, родился 15-го Августа 1830 года, Лютеранского исповедания. <…> Из иностранцев. <…> Присягнул на подданство России <…> 15 июня 1854 г. <…> Женат на дочери Брауншвейгского купца, девице Елене Федоровне Мейер, родившейся 21-го Августа 1842 г.; имеет детей: сыновей: Александра, род. 13 Марта 1865 г. и Генриха, род. 20 Июля 1874 г. и дочь Елизавету, род. 8 Апреля 1869 г. Жена и дети реформатского вероисповедания» (Л. 7об.-8).
В 1867 г. А. Л. Эберману был отведен участок у Колонистского пруда, являющегося частью Павловского водовода, в Отдельном парке Царского Села для строительства заведения, «использующего в лечебных целях минеральную воду», а также лечебницы для лечения грудных болезней сжатым воздухом. Отдельный парк и сейчас занимает довольно обширную территорию, внешними границами которой являются Павловское и Московское шоссе, Софийский бульвар и железнодорожная линия С.-Петербург — Павловск. Основные постройки лечебницы Эбермана были возведены в 90-х годах XIX века. При лечебнице мастером В. Миллером был устроен сад, на участке располагались оранжереи.
После смерти А. Л. Эбермана участок вместе со всеми постройками перешел к его вдове Елене Федоровне Эберман (1842—1905), а после ее кончины владельцами всего этого имущества стали их сыновья: врач-хирург, доктор медицины Александр Александрович (1865—1931), постоянно проживавший в Царском Селе «против Фрейденталской колонии, собств. дача» (Справочный указатель: Адреса практикующих врачей в г. Царском Селе и Павловске // Царскосельская газета. 1906. № 57. 8 апр. С. 3-4), и инженер-технолог Генрих Александрович (1874-19??), окончивший гимназический курс в Главном немецком училище Св. Петра в С.-Петербурге в 1894 г. и в том же году поступивший в число студентов механического отделения С.-Петербургского технологического института и обучавшийся в нем до 1899 г., но, вероятно, так и не сумевший стать дипломированным специалистом: в его институтском деле (ЦГИА СПб. Ф. 492. Оп. 2. № 4767) нет указаний на завершение им полного курса обучения. Тем не менее он приступил к практической инженерной деятельности, и в справочном издании на 1907 г. указывается, что он служил ревизором службы тяги Управления Балтийской и Псковско-Рижской железной дороги и постоянно проживал в С.-Петербурге по следующему адресу: ул. Заротная, 22 (Весь Петербург на 1907 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1907]. Паг. 3. С. 816). В 1907 г. братья разделили участок, доставшийся им по наследству, между собой (см. подробнее: Семенова Г. В. Отдельный парк // Памятники истории и культуры Петербурга. Исследования и материалы / Администрация С.-Петербурга, Ком. гос. контроля, использования и охраны памятников истории и культуры; [Сост. А. В. Корнилова]. СПб.: ООО «Белое и черное», 1997. Вып. 4. С. 124—125; Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Участок доктора медицины А. Л. Эбермана // Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Историческая застройка Московского шоссе в Отдельном парке Царского Села. СПб.: Серебряный век, 2005. С. 8-15. (Прогулки по городу Пушкину)).
В каком именно из домов, построенных на участке Эбермана (см. схематический план участка и описание размещенной на нем недвижимости, датированные соответственно 1872 г. и 1890 г.: Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Указ. соч. С. 10, 49), жил Анненский в течение 1906—1908 гг., документально установить не удалось, хотя в упомянутой выше краеведческой литературе утверждается, что семья Анненского проживала в доме, который в результате межевания отошел к Г. А. Эберману и на месте которого сейчас стоит трехэтажный многоквартирный дом из силикатного кирпича.
2 Письмо Мухиной в архиве Анненского не сохранилось.
3 Ферамен, Терамен (Θηραμένης) — афинский политический деятель, противник политических крайностей, отстаивавший интересы «среднего» класса. В 411 г. до н. э. член так называемого «правления четырехсот», которое было во многом благодаря его усилиям упразднено. Конституция, выработанная им и имевшая умеренно-олигархический характер, заслужила похвалы Фукидида и Аристотеля, но уже весной 410 г. после военных успехов Алкивиада была уничтожена и заменена прежней, устанавливающей неограниченное демократическое правление. Способствовал заключению мира со Спартой, силы которой осаждали Афины; один из 30 тиранов, правление которых в Афинах было установлено вождем спартанцев Лизандром. Противник насилия и беззакония, к которым обычно прибегали тираны, Ферамен выступал против их действий, что вызвало издание двух законов, направленных лично против него. Жертвой этих законов он, по Аристотелю, и стал.
Речь здесь идет о работе Анненского над трудом, который в автографе озаглавлен «Афины V века» (РГИА. Ф. 6. Оп. 1. № 99. 453 л.); публикация этого труда, сверх меры насыщенного аллюзиями на современную Анненскому российскую политическую ситуацию, недавно осуществлена В. Е. Гитиным (см.: Гитин. ТЕ. С. 39-146). Гитин же впервые указал на связь комментируемого письма с этим текстом (Гитин Владимир. Иннокентий Федорович Анненский и его лекции по античной драме // ИАД. С. 6).
Анненский работал над этим сочинением несколько лет как над введением ко второму тому «Театра Еврипида». Через некоторое время он увидел в нем каркас монографии «Еврипид и его время», которую одно время предполагал издать на немецком языке (см. прим. 5 тексту 66); характерно его примечание, завершающее одну из публикаций, непосредственно связанную с упомянутой работой (Анненский И. Афинский национализм и зарождение идеи мирового гражданства// Гермес. 1907. Т. III. № 1.1 окт. С. 21-25; № 2.15 окт. С. 50-52): «Из книги „Еврипид и его время“, готовящейся к печати» (С. 52).
О соотношении «Афин V века» с архивным делом, озаглавленным в соответствии с авторской волей «Еврипид и его время» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 95) и опубликованным В. Е. Гитиным (Гитин. ТЕ. С. 17-38), а также с одноименной неразысканной работой Анненского см. подробнее комментарии исследователя (Там же. С. 397—399).
Деятельность Ферамена, который, по мнению Анненского, «не был убежденным олигархом» (Там же. С. 94), анализируется в пятой главе этого сочинения (см.: Там же. С. 94-98); о работе над ней, по-видимому, и идет речь в этом письме: там так или иначе упоминаются все античные «герои» этого письма.
Приведя характеристику Ферамена, данную Ю. Белохом («Мы, <…> которые стоим на таком же поле битвы между алчным <…> пролетариатом и алчным юнкерством, не откажем нашему аттическому <в автографе — античному. — А. Ч.> соратнику в сочувствии»), Анненский пытается сформулировать свое отношение к этому персонажу, не проецируя его на сферу актуальных политических явлений: «Но меня Ферамен интересует с другой стороны. Его политические воззрения — „смесь реакции и радикализма“ — являют собой политическое искание, и Ферамена, как Алкивиада<,> м<ожет> б<ыть,> правильнее рассматривать вне их практического влияния, лишь как две формы индивидуалистического провидения той эпохи, для которой понятия об аф<инской> демократии и аф<инской> олигархии являются архаизмами. С одной стороны<,> чисто кабинетная программа и пакт с Лисандром, в виду срываемых Афинских стен, с другой — авантюра и интрига, но пути будущего не всегда гладки» (Там же. С. 98).
Любопытно, что публикатор «Афин V века», не ставящий под сомнение ошибочную датировку письма, приводит один факт, указывающий на более позднюю его хронологическую приуроченность: «Итак, в письме говорится о почти законченной в июне 1905 г. работе над пятой главой и планах в ближайшем будущем начать восьмую. Вместе с тем в этой же пятой главе (низ листа 72 в рукописи <на самом деле листа 172. — А. Ч.>) имеется зачеркнутая строчка „Но люблю я одно невозможно“ <в автографе строка эта, „перевернутая“ по отношению к основному тексту, скорее подчеркнута, чем зачеркнута. — А. Ч.>. Строчка эта не имеет отношения к тексту статьи; это — заключительная строка стихотворения Анненского „Невозможно“ <…> Вероятно, стихотворение писалось в начале января 1907 г., что дает основание предположить, что в то же приблизительно время Анненский работал над пятой главой статьи „Афины V века“, если, конечно, не предположить, что строка эта возникла у него за полтора года до окончания стихотворения и только позднее оформилась в целое стихотворение» (Там же. С. 396).
4 Алкивиад Клиниу Скамбонид (Ἀλκιβιάδης Κλεινίου Σκαμβωνίδης) (около 450—404 до н. э.) — политический и военный деятель древних Афин, ярчайший представитель радикальной афинской демократии; крайне честолюбивый, он неоднократно менял политические ориентиры (см. о нем подробнее в цитированном труде Анненского: Гитин. ТЕ. С. 86-94), жизнь свою закончил в изгнании.
5 Аристофан (Ἀριστοφἀνης) (около 445 — около 385 до н. э.) — древнегреческий драматург, «отец комедии», высоко ценимый Анненским как один из «верных рыцарей иронии», по выражению С. К. Маковского (Маковский. ПС. С. 150).
Именно Аристофану посвящена первая связанная с античной драматургией публикация Анненского (см.: А-ий И. [Рец.] // Библиограф. 1888. № 9-10. С. 324. Рец. на кн.: Лягушки. Комедия Аристофана. С греческого перевел с присоединением необходимых примечаний К.Нейлисов. СПб., 1887). В архиве Анненского сохранился также текст «Характеристика Аристофана» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 102. 12 л.), фрагменты которого были опубликованы В. Е. Гитиным в комментарии к «Афинам V века» (см.: Гитин. ТЕ. С. 453—454). В книге «Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895))» (СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С 40) сообщалось, что в гимназии «в 1899—1900 гг. был организован ряд лекций для учеников старших классов: были прочитаны лекции на следующие темы: „Общественное значение комедий Аристофана“ (И. Ф. Анненский)».
Наследие Аристофана анализируется в восьмой главе указанной работы (Гитин. ТЕ. С. 125—130), при этом затрагиваются и литературные отношения Еврипида и Аристофана, автора комедии «Лягушки», в которой трагедии Еврипида подверглись комическому переосмыслению: «Еврипид едва ли был во вражде с Аристофаном: по крайней мере его <Аристофана> поэзия не дает основания для такого предположения. Здесь скрывалось скорее прежде всего<,> мож<ет> б<ыть,> нагюлов<ину> профессиональное недоверие и даже злоба к искателю новизны во всем: в ситуациях, в источниках пафоса, в трактовке мифа, в музыке; комика возмущала и сентиментальность, и манерность, и софизмы Еврипида. Здесь ему легче было стать на точку зрения пережитого дня, почувствовать в самом себе этого человека традиции и здравого смысла, Дикэополиса или Тригея. Даже совпадение вкусов у него и у Еврипида должно было раздражать Аристофана: мир комика и мир трагика плохо мирились один с другим: в одном затевались веселые свадьбы, а другой сулил досуги для занятий философией. М<ожет> б<ыть,> в Аристофане говорила и зависть» (цит. по автографу: Л. 378—380).
6 Очевидно, речь идет о работе над докладами о многостраничных 6-12-м томах «Сочинений» И. Н. Потапенко и о 1-м томе «Исторической хрестоматии по истории русской словесности» В. В. Сиповского, которые Анненскому было поручено подготовить к заседанию ООУК МНП 21 июня 1906 г. (см.: ИФА. III. С. 171—180, 286).
124. А. В. Бородиной
Царское Село, 25.06.1906
править
Ц. С.
Любите ли Вы стальной колорит, но не холодный, сухой, заветренно-пыльный, — а стальной — только по совпаденью — влажный, почти парный, когда зелень темней от сочности, когда солнце еще не вышло, но уже тучи не могут, не смеют плакать, а дымятся, бегут, становятся тонкими, просветленными, почти нежными? Сейчас я из сада. Как хороши эти большие гофрированные листья среди бритой лужайки, и еще эти пятна вдали, то оранжевые, то ярко-красные, то белые… Я шел по песку, песок хрустел, я шел и думал… Зачем не дано мне дара доказать другим и себе, до какой степени слита моя душа с тем, что не она, но что вечно творится и ею, как одним из атомов мирового духа, непрестанно создающего очаровательно пестрый сон бытия?1 Слово?.. Нет, слова мало для этого… Слово слишком грубый символ… слово опошлили, затрепали, слово на виду, на отчете… На слово налипли шлаки национальности, инстинктов, — слово, к тому же, и лжет, п<отому> ч<то> лжет только слово. Поэзия, да: но она выше слова. И как это ни странно, но, может быть, до сих пор слово — как евангельская Марфа2 — менее всего могло служить целям именно поэзии. Мне кажется, что настоящая поэзия не в словах — слова разве дополняют, объясняют ее: они, как горный гид, ничего не прибавят к красоте заката или глетчера, но без них вы не можете любоваться ни тем, ни другим. По-моему, поэзия это — только непередаваемый золотой сон нашей души3, которая вошла в сочетание с красотой в природе — считая природой равно: и запах бовардии, и игру лучей в дождевой пыли, и мраморный обломок на белом фоне версальских песков, и лихорадочный блеск голубых глаз, и все, что не я…
Объективируя сказанное, я нахожу, что в музыке, скульптуре и мимике — поэзия как золотой сон высказывается гораздо скромнее, но часто интимнее и глубже, чем в словах. В «поэзии» слов слишком много литературы. Если бы Вы знали, как иногда мне тяжел этот наплыв мыслей, настроений, желаний — эти минуты полного отождествления души с внешним миром, — минуты, которым нет выхода и которые безрадостно падают в небытие, как сегодня утром упали на черную клумбу побледневшие лепестки еще вчера алой, еще вчера надменной розы. И странно, что они упали не от холодных стальных прутьев, которыми небо бичевало их на заре, — от этих ударов они только поседели… Я видел днем розу, уже полную тяжелых слез, но еще махровую и обещающую… Но едва я коснулся до ее ветки, как вместе со слезами посыпались и лепестки… Так и с моей невысказанной поэзией, с моими все еще золотыми снами — Альма Тадема4 не соберет их росистых лепестков на мраморе своего полотна — их завтра выметет эбермановский дворник5…
Я наговорил все это… Зачем? Здесь, кажется, есть, немножко, но позы… Есть, есть, что же делать?.. Оставим меня… Здравствуйте, дорогая Анна Владимировна… Я не успел поздороваться с Вами и сразу стал читать Вам свой дневник. Недавно вспоминал Вас особенно ярко: играли в Павловске «Charfreitags Zauber»6 из «Парсифаля»7… Вот это музыка… И разве поэзия слов достигнет когда-нибудь этого покаянного экстаза со своими прилагательными в сравнительной степени и оковами силлогизмов — в утешение! Напишите мне что-нибудь.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 31-ЗЗоб.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 467—468. Перепеч.: КО. С. 466—467.
Адресовано письмо (так же, как письма 125 и 128), очевидно, за границу: в университетском деле сына А. В. Бородиной Александра Александровича Бородина (ЦГИ А СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 42418) сохранился его заграничный паспорт, выданный 31 мая 1906 г. и содержащий визовую отметку австро-венгерского консульства, а также пограничные отметки о выезде за границу 5 июня 1906 г. и об обратном пересечении российской границы 28 августа 1906 г. (см.: Л. 21, 24об., 26). Паспорт содержит также датированный 5 сентября 1906 г. штамп полицейской прописки А. А. Бородина в Царском Селе: «из дома Белозеровой по ул. Захаржевской записан при матери» (Л. 27об.).
В том же архивном деле отложилось и прошение Бородина на имя ректора университета об увольнении в отпуск за границу с 7 июня по 20 августа 1905 г. (Л. 16), что также можно соотнести с письмами Анненского соответствующего периода (ср. текст 115 и прим. 27 к нему, а также тексты 116 и 117).
1 Об анаксагорианских и евангельских «компонентах» представлений Анненского о «мировом духе» и его «атомах» см.: Аникин А. Е. Философия Анаксагора в «зеркале» творчества Иннокентия Анненского // История, филология и философия. Новосибирск, 1992. Вып. I. С. 14-19.
2 В христианской традиции с именами Марии и Марфы (следуя Лук. 10,38-42) принято связывать, одно другому противопоставляя, представления о созерцательном и деятельном типе соответственно, о молитвенном служении духу и о чрезмерном попечении о материальном устройстве земного бытия.
«Словесная» составляющая поэзии, соотношение «слова» и «поэзии» и ранее были предметом размышлений Анненского. См., в частности, текст его тезисов «Будущее поэзии», сохранившийся в «Записной книжке 1898 г.» (ИФА. I. С. 34-35).
Ср. также с суждениями А. А. Бурнакина, которые в значительной степени восходят к самопризнаниям Анненского: «Привыкший смотреть на искусство sub specie aeternitatis, он боялся быть литературной Марфой, ибо превыше всего ценил независимость и честность ищущей мысли» (Бурнакин Анатолий. Мученик красоты (Памяти Иннокентия Федоровича Анненского) // Искра. 1909. № 3.14 дек. С. 8).
3 Возможно, формула о «золотом сне» навеяна строками из стихотворения Беранже «Безумцы» в переводе В. С. Курочкина:
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Строки эти цитируются в пьесе Горького «На дне» Актером, одним из персонажей вошедшей в состав «Книги отражений» статьи «Драма на дне». Отмечу при этом, что образ Актера так или иначе связывался Анненским с обсуждаемой в публикуемом письме проблематикой: «Примирение взбунтовавшейся души с судьбой скрепляется и своеобразной тризной: погибает в петле самый слабый, самый доверчивый и самый бестолковый из бывших людей — Актер. Над гладкой зыбью успокоившейся заводи остается только поэзия, эта живучая тварь, которая не разбирает ни стойла, ни пойла, ни старых, ни малых, ни крестин, ни похорон. Формы ее бесконечно разнообразны. Теперь она повисла над мертвой зыбью желтым туманом острожной песни. Чем не занавес для финала современной пьесы?» (КО. С. 76).
4 Альма-Тадема (Alma-Tadema) Лоуренс (1836—1912) — голландский художник, по словам Анненского, «удивительный „артист кисти“», «один из самых интересных художников второй половины 19-го века <…> не только благодаря профессиональному совершенству, но и как отличный знаток античного мира и древнего востока» (ИФА. II. С. 247—248).
Его имя упоминалось среди ряда имен других художников (прерафаэлиты, А. Бёклин), «напряженное внимание к живописи» которых было одним из стимулов поездок Анненского в Западную Европу (Тименчик Р. Д., Черный К. М. Анненский Иннокентий Федорович // РП. Т. 1.С. 85).
Здесь речь идет о полотне Альма-Тадемы «Розы Гелиогабала» (1888). Ср. вариант первых двух строк «Мелодии для арфы» (цит. по: Анненский И. Посмертные стихи. Пб., 1923. С. 156):
Мечта моей тоскующей любви,
Соперница волшебных роз Тадема.
5 Фамилия дворника, служившего на участке Эбермана, — Васильев (см.: Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Историческая застройка Московского шоссе в Отдельном парке Царского Села. СПб.: Серебряный век, 2005. С. 50. (Прогулки по городу Пушкину)).
6 Чудо Страстной пятницы (нем.).
7 Опера-мистерия Рихарда Вагнера «Парсифаль» («Parsifal»), либретто к которой написал сам композитор, впервые была исполнена в Байройте 26 июля 1882 г.
Рассказ Гурнеманца о смерти Титуреля и мучениях Амфортаса, который «во тьме отчаянья дерзко смерть зовет» (заключительная часть 3-го акта, так называемый «Karfreitagzauber»), нашел отражение в стихотворении Анненского «О нет, не стан», помеченном в одном из автографов 19 мая 1906 г. (СТ. С. 103):
Зову мечтой я звуки Парсифаля,
И Тень, и Смерть под маской короля…
О музыкальных сезонах конца XIX — начала XX вв. в стенах Павловского вокзала см. подробнее: Павловский музыкальный вокзал: Исторический очерк (к 75-му музыкальному сезону): 1838—1912 гг. / Сост. Н. Ф. Финдейзен. СПб.: Издание Управления Петербургской сети М.-В. Р. Ж. д., 1912; Розанов А. С. Музыкальный Павловск. Л.: Музыка, 1978. С. 96-118.
125. А. В. Бородиной
Царское Село, 12.07.1906
править
Ц.С.
Исполняю Ваше поручение, дорогая Анна Владимировна, по всем трем пунктам.
1. Дифирамб1 — одно из прозвищей Вакха-Диониса — было какое-то не восстановленное более слово, прошедшее далекий путь с востока и осмысленное греками, которые сделали из него нечто вроде «дважды вошедший дверьми» = «дважды рожденный»2.
Слово дифирамб очень рано стало обозначать торжественную и восторженную песнь в честь Диониса. Хотя предание выводит и трагедию из дифирамба, но очень рано, уже в 6-м в., эти понятия — дифирамб и трагедия — дифференцировались; первый стал музыкальным, вторая — поэтическим созданием, где музыка подчинилась мифу, слову. Дифирамб получил блестящее развитие в конце V-го в., а уже в 4-м в. он опошлился, сошел на степень оперы, и была даже поговорка: пошло, как дифирамб3.
Выражение dithyrambischer Dramatiker4 создано искусственно, но, по-видимому, оно обозначает участника (в широком смысле слова, включая и автора в число участников) музыкальной драмы; т<о> е<сть> того, кто ее сочинял, играет, поет и танцует. У греков эти понятия разграничивались и актеры назывались «художниками (точнее — техниками) Диониса или при Дионисе»5.
2. «Et comme l’avertissement mélancolique des gondoliers de Venise s’accorde au clapotis des noirs petits canaux, les deux, trois cris de l’agoyate (погонщик) poussant sa bête, s’associent étroitement avec le soleil, le cailloutis (звук от движения по камешкам) et les yeux brûlés de Péloponnèse. „Hourri… Oxo…“ Ce sont juste les syllabes gutturales que Wagner prête aux Walkyries»6.
3. Лучшие работы по искусству эпохи Возрождения принадлежат Вышеславцеву7 («Джиотто и Джиоттисты»8, «Рафаэль»9); есть также русский перевод «Истории живописи» Мутера10 (перев<од> Бальмонта11).
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 34-35об.).
Впервые опубликовано: КО. С. 467.
Текст представляет собой ответ на неразысканное письмо Бородиной.
1 Более подробно о дифирамбе (древнегр. διθύραμβος), его связи с культом Диониса и отношении к жанру трагедии Анненский говорил в своих «Лекциях по античной трагедии» (см.: ИАД. С. 80-82). См. также: ИФА. I. С. 285, 287; ИФА. II. С. 77, 78.
2 Ср. строки, вложенные в уста заглавной героини лирической трагедии «Лаодамия» (СТ. С. 463):
Ио! Ио! Эван! Эвоэ!
О, златокудрый, о, бог,
Дважды рожденный!
Тебе влюбленных
Объятье сладко.
О, Дионис,
О, синеглазый…
Муж Ариадны.
3 Эта же формула почти слово в слово была повторена Анненским в «Лекциях по античной трагедии» (см.: ИАД. С. 82). Комментируя ее, автор примечаний указывал и ее источник: «В буквальном переводе эта поговорка звучит так: „У тебя еще меньше ума, чем в дифирамбах“ (διθυράμβων νοῦς ἔχεις ἐλάττονα; Suda, s. v.; Schol. Aristoph. Av. 1393)» (Зельченко В. В. Примечания // ИАД. С. 352).
4 Дифирамбический драматург (нем.). Речь идет о понятии, введенном Фр. Ницше в работе «Рихард Вагнер в Байройте» (1875—1876): «…весь мир видимого в Вагнере углубляется в мир звуков, делается чем-то внутренним и ищет свою потерянную душу; равным образом в Вагнере все слышимое в мире стремится стать также и явлением для очей, выйти и подняться к свету, как бы воплотиться. Его искусство непрестанно ведет его по двойному пути, из мира игры звуков в загадочно родственный мир игры-зрелища и обратно. Он постоянно принужден — а вместе с ним и зритель — переводить видимое движение в душу, возвращая его к первоисточнику, и вновь затем созерцать сокровеннейшую ткань души в зрительном явлении, облекая самое скрытое в призрачное тело жизни. В этом и состоит сущность дифирамбического драматурга, если взять это понятие во всей его полноте, обнимающей и актера, и поэта, и музыканта; значение этого понятия может быть с полной необходимостью установлено нами на примере единственного совершенного дифирамбического драматурга, предшествовавшего Вагнеру, — Эсхила и его эллинских сотоварищей по искусству» (Ницше Фридрих. Несвоевременные размышления: Рихард Вагнер в Байрейте // Ницше Фридрих. Избранные произведения: В 3-х т. М.: Изд-во «REFL-book», 1994. Т. 2: Странник и его тень / Сост. А. А. Жаровский. С. 108).
5 Слово «τεχυίτης» многозначное, оно имеет значения: и «ремесленник», и «искусный мастер», и «знаток в каком-нибудь деле».
Взятое Анненским в кавычки определение, вероятно, восходит к высказываниям Аристотеля: в «Риторике» (Rhet. III. 2. p. 1405. а23) приводятся в качестве примера употребления метафор для восхваления или порицания следующие наименования актеров: «их называют льстецами Диониса (Διόνυσονκόλακα), a сами они называют себя технитами (τεχνῖτα). И то и другое — метафоры, одна — из порочащих, другая — наоборот» (цит. по: Шарнина А. Б. Техниты Диониса // Фролов Э. Д., Никитюк Е. В., Петров А. В., Шарнина А. Б. Альтернативные социальные сообщества в античном мире. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2002. С. 219 (вся статья — с. 217—314); ср.: Аристотель. Риторика / Перевод с древнегр. и прим. О. П. Цыбенко под ред. О. А. Сычева и И. В. Пешкова; Поэтика / Перевод В. Г. Аппельрота под ред. Ф. А. Петровского. М.: Лабиринт, 2000. С. 116). Выражение «Διονυσιακοί τεχνῖται» встречается и в «Проблемах» (Probl. XXX. 10), приписываемых Аристотелю. Ср. также с высказыванием о трагических и комических актерах, а также о флейтистах, Авла Геллия (Gell. XX, 4): «οἱ περὶ τὸν Διόνυσον τεχνῖται» (цит. по: Шарнина А. Б. Указ. соч. С. 116). Коллега И. Ф. Анненского Б. В. Варнеке в одной из своих работ также подчеркивал, что слово лбояошс, которым в Древней Греции иногда обозначали актеров, «не удержалось и со временем уступило место другому: „художник бога Диониса“» (Варнеке Б. Актеры древней Греции. Одесса: Омфалос, 1919. С. 3).
6 «И как меланхолические возгласы венецианских гондольеров перекликаются с плеском маленьких темных каналов, два-три окрика l’agoyate (погонщика), понукающего свою скотинку, внутренне ассоциируются с солнцем, с le cailloutis (звук от движения по камешкам) и со жгучим взором Пелопоннеса. „Hourri… Oxo…“ Это именно те гортанные звуки, какие издают вагнеровские валькирии» (фр.). Перевод И. И. Подольской.
Цитата из книги М. Барреса «Le voyage de Sparte» (Paris: F. Juven, 1906. P. 273). Впервые на это указал комментатор «Лекций по античной литературе»: «Транскрибируя крик погонщика мулов („hourri… oxo…“), Баррес замечает: „Это те самые гортанные слоги, которые Вагнер вкладывает в уста Валькириям“ <…>. Этот пассаж Анненский выписал по-французски в письме А. В. Бородиной от 12 июля 1906 г. в ответ на ее просьбу <…>, без указания на авторство Барреса» (Зелъченко В. В. Примечания // ИАД. С. 335). Возможно, во втором «пункте» своего письма А. В. Бородина спрашивала его как раз об этом месте из Барреса, почему и не нужна была отсылка.
В «Лекциях» Анненский делает следующую отсылку к книге Барреса: «В „Валькирии“ Вагнер несколько изменил своему эстетическому принципу: у него есть хор. Изображение северных амазонок, возгласы, которые недавно один французский путешественник слышал будто бы и в Пелопоннесе (Морис Баррес), во всяком случае, представляют попытку знаменитого композитора проникнуть в античный мир, недаром древняя трагедия и символизируется хоровым началом» (ИАД. С. 37).
Эта книга упоминается Анненским и в статье «Античный миф в современной французской поэзии»: «Новый элленизм дает любопытные рамификации даже у тех писателей, которые не напечатали ни строчки стихов: так, года три тому назад один из самых видных романистов-идеологов Франции, теперь ярый политик-националист, раньше только удивительный художник слова, Морис Баррес издал Voyage de Sparte, где есть очень интересные замечания об Антигоне и оригинальная характеристика спартанской культуры» (Гермес. 1908. Т. П. № 8 (14). 15 апр. С. 213).
7 Вышеславцев Алексей Владимирович (1831—1888) — писатель, путешественник, историк искусства (см., например: «Между храмов и развалин» (М.: Университетская тип. (М. Катков), 1880), «Искусство Италии: XV в.: Флоренция» (СПб.; М.: Изд. Т-ва М. О. Вольф, 1883), «Умбрия и живописные школы Северной Италии в XV столетии» (СПб.; М.: Изд. Т-ва М. О. Вольф, 1885)), коллекционер, меценат, почетный член Императорской Академии художеств.
8 Речь идет о следующем издании: Вышеславцев А. Джиотто и Джиоттисты. СПб.; М.: Изд. Т-ва М. О. Вольф, 1881. [2], XV, 305 с, 20 л. илл.
9 Рафаэлю (Raffaello Santi, 1483—1520) посвящена следующая книга А. В. Вышеславцева: Вышеславцев Ал. В. Рафаэль. Посмертное изд. СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1894. [2], VI, XXXVI, 719 с. с илл.; 1 л. фронт, (портр.), 25 л. илл.
10 Мутер (Muther) Рихард (1860—1909) — немецкий историк живописи, один из крупнейших представителей культурно-исторической школы в искусствознании.
Анненский хорошо знал книги Мутера и неоднократно апеллировал к его мнению в своих разборах искусствоведческих и художественных изданий. По воспоминаниям Б. В. Варнеке, «одно время его страшно увлекала история искусств, и он всем и каждому восхвалял книги Мутера, тогда еще совсем неизвестные у нас в России» (Варнеке Б. И. Ф. Анненский: Некролог// ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 47). Это не означает, впрочем, что высказывания Анненского, касающиеся сочинений Мутера, не содержали полемического начала (ср., в частности: ИФА. II. С. 178—179,183; ИФА. III. С. 28-30, 107).
Здесь речь идет о следующей его фундаментальной монографии: Geschichte der Malerei im XIX. Jahrhundert / Von Richard Muther. Miinchen: G. Hirth, 1893—1894. Bd. 1-3. На рубеже веков она была дважды переведена на русский язык. См.: Мутер Р. История живописи XIX века: В 3-х т. / Пер. З. Венгеровой, под ред. В. Д. Протопопова. СПб.: Изд. Т-ва «Знание», 1899—1901; Мутер Р. История живописи: В 3-х т. / Пер. с нем. под ред. К. Д. Бальмонта. СПб.: Изд. Т-ва «Знание», 1901—1904. О последнем издании и идет речь у Анненского.
11 Переводческой деятельности Бальмонта Анненский неоднократно давал достаточно высокую оценку (см., в частности, разбор бальмонтовского перевода «Полного собрания сочинений» Шелли: Cherviakov A. I. An Unknown Review by Innokentii Annenskii // The Slavonic and East European Review. London. 1993. Vol. 71. № 2. April. P. 267—273; ИФА. IV. C. 282—293).
126. H. П. Бегичевой
Царское Село, 13.07.1906
править
Ц.С.
Дорогая Нина Петровна,
Не знаю, что Вам и отвечать1. Разумеется, детишек мы пристроим. Пусть Ника2 держит свой экзамен, и, главное, выдерживает его — если Вы не хотите оставить его на второй год, что было бы, может быть, практично, в виду перехода в новую учебную обстановку. Тяжелее вопрос с Олечкой3. Напрасно я искал в Вашем письме некоторых важных деталей, особенно — отметки в поведении. Что там написано — хорошего, отличного? или еще какое-нибудь слово. Напишите мне об ее отметках вообще, тогда я поговорю с Покровской гимназией4. Это ведь наша единственная soi-disant5 казенная, т<о> е<сть> дешевая гимназия. Но знаете, дорогая, серьезно: ведь я не верю, что Вы приедете, — раз дело пошло уже на затяжку, а отговорщики тем временем не дремлют. Вы пишете — Нику в реальное училище, да еще в такое, чтобы близко от Галерной. Это трудно устроить, т<ак> к<ак> у нас три реальных училища казенных6, и все от Галерной не близко. Но ведь он может перейти и в гимназию, на этот год курсы еще не различаются. В гимназии я уже удочку забросил…7 Но, повторяю, не приедете Вы, Нина…
А какие ночи в саду у Эбермана8. Сейчас я кружил по аллеям, кружил, кружил — пишу Вам, а волосы мокрые. Странная ночь, чудная. Светло, а не знаешь, откуда свет… Тихая, нежная ночь — небо все в тучах с меховой оторочкой — знаете, такой вылезший мех, желтый — а между тем и небо светит… На поворотах сплелись ветки и по листам шумит дождик, шумит, чтобы томить, такой же не жаркий и не холодный, как это сердце, теплый, темный, знакомый только листам да иглам, да тому еще, кто под ним томится, и у кого волосы мокрые, и кто смотрит на просветы неба мимо меховой оторочки светящихся облаков… Ну что Вам сказать? Трагедия движется — половина есть9.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 1-2об.).
Бегичева (урожденная Лесли) Нина (Анна) Петровна (1869—1942) — одна из духовных конфиденток Анненского в последние годы его жизни, дальняя родственница его жены, родная сестра О. П. Хмара-Баршевской.
В поле зрения анненсковедов письма Анненского к Бегичевой, очевидно с подачи В. Анненского-Кривича, попали достаточно рано, о чем уже в 20-е гг. XX в. она сама сообщала в недатированном письме к журналисту, прозаику, театроведу, режиссеру, педагогу, автору газетной статьи, посвященной жизни и наследию Анненского (см.: Сахновский Вас. Литературные заметки. Пропущенная годовщина // Голос Москвы. 1914. № 300. 31 дек. С. 2), и одновременно соседу и давнему знакомцу по ст. Дорогобуж, другу всех трех сестер Лесли В. Г. Сахновскому: «Вася, знаете ли Вы, что в Москве есть кружок изучающих творчество И. Ф. Анненского, интересующихся его личностью и собирающихся издать воспоминания о нем. Они просили прислать письма его. Оля осенью ездила в Питер, видела там сына покойного<,> и он это говорил и просил меня об этом. Разузнайте<,> пожалуйста<,> и напишите мне<,> кто стоит во главе этого кружка, охарактеризуйте и напишите адрес. Я сначала несколько колебалась<,> исполнить ли эту просьбу, ведь письма <--> это ведь нечто интимное, имеем ли мы право так поступать, ведь чтение чужих писем — преступно, может быть<,> относительно выдающихся личностей — надо применять другие мерки? Что Вы на это скажете? Ведь напечатана же переписка Толстого, Чехова и др.? Письма Инн<окентия> Фед<оровича> <--> это такая красота, что<,> пожалуй<,> несправедливо не поделиться с друзьями?» (Музей МХАТ. Фонд В. Г. Сахновского. № 8432. Л. 2об.-3).
Документально не удалось установить, освободилась ли Бегичева от своих сомнений и согласилась ли она предоставить письма Анненского (хотя бы в виде копий) в руки его московских почитателей (см.: Тименчик Р. Д. Поэзия И. Анненского в читательской среде 1910-х гг. // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1985. Вып. 680: А. Блок и его окружение: Блоковский сборник VI. С. 101—117; Тименчик Роман. Культ Иннокентия Анненского на рубеже 1920-х годов // Культура русского модернизма = Readings in Russian Modernism: Статьи, эссе и публикации: В приношение Владимиру Федоровичу Маркову / Под ред. Рональда Вроона, Джона Мальмстада. М.: Наука; Издат. фирма «Восточная литература», 1993. С. 338—349. (UCLA Slavic Studies; New Series; Vol. 1)), но из письма дочери Н. П. Бегичевой к В. Г. Сахновскому от 21 августа 1943 г. следует, что впоследствии она все же дала согласие на их публикацию в планировавшемся выпуске «Летописей Литературного музея», посвященном Анненскому: «Узнайте у В. Бонч-Бруевича<,> будет ли сейчас издаваться Иннокентий Анненский. В 1941 г. он собирался это делать<,> и я летом должна была передать ему письма к маме, но немец все это нарушил. Если да, то пусть он мне напишет. Мой адрес: Ленинградская обл.<,> Тихвинский р-н<,> п/о Липная Горка. Бегичевой Ольге Степановне» (Музей МХАТ. Фонд В. Г. Сахновского. № 8436. Л. 2об.).
В рукописный отдел Государственного литературного музея подлинники публикуемых писем были переданы в 1948 г. «дочерью Нины Петровны Бегичевой Ольгой Степановной. Отдавая письма своей матери в литературный музей<,> она выполнила ее предсмертную просьбу» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 11). Письма Ан-ненского были снабжены комментарием дарителя, включавшим в себя «Биографическую заметку о Ин. Фед. Анненском и Н. П. Бегичевой», которая впервые печатается здесь в полном объеме по тексту автографа (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 1-8), и собственно комментарии, которые по необходимости будут цитироваться в примечаниях к соответствующим письмам.
И. Анненский был женат на вдове: Дине Валентиновне Хмара-Барщевской, которая была на много лет старше его. Анненский был репетитором ее двух сыновей Платона и Эммануила. Дина Вал<ентиновна> была дальней родственницей Нины Петровны<,> и кроме того ее сын Платон был женат на родной сестре Н. П. — Ольге Петровне. Таким образом<,> знакомство было у них давнишнее, но душевная близость началась с 1905 года, когда Н. П. стала думать о перевозе семьи в Петербург. В это время она переживала глубокую душевную драму. Ее муж Степан Никит<ьевич>, с которым она прожила исключительно счастливую 15-летнюю жизнь, бросил ее с дочкой Ольгой и сыном Никой, чтобы соединиться с другой женщиной. Нине Петр<овне> было в это время 35 лет<,> и она обладала исключительно красивым голосом высокого mezzo soprano и огромной музыкальностью, но… она была слишком для героических ролей мала ростом, поэтому была камерной певицей и давала уроки пения богатым барынькам.
До переезда детей в Петербург Нина Петр<овна> очень часто гостила у Анненск<их> в Царском Селе на даче Эбермана<,> и тут, находясь в постоянном общении с таким исключительно культурным человеком, каким являлся Ан<ненский,> между ними зародилось то нежное чувство, кот<орое> продолжалось до смерти Анненского. Ин. Анненский много лет был директором Царскосельской муж<ской> гимназии и преподавал греческий яз<ык,> кот<орым> он владел в совершенстве. Кроме него он говорил свободно на лат<инском> яз<ыке,> нем<ецком,> франц<узском,> англ<ийском,> итальянском яз<ыках> и ряде других, кот<орых> я не помню. Библиотека его была огромна. Работал он по ночам непременно при свете свечей, а не при электричестве. Он слишком много читал в своей жизни, поэтому глаза его не выносили яркого света. Глубоко понимал музыку. Нина Петр<овна> очень любила проходить с ним отдельные романсы, для того чтобы отделать каждое слово. Шуман. «Я не сержусь», Лист — Лорелея и ряд других он сумел осветить их необыкновенно тонко. Ин. Анненский прекрасно декламировал и других и себя. Тот, кто видел его в эти минуты, навсегда запомнил его высокий лоб, его необыкновенно лучистые синие глаза и особенный тембр голоса. Иннок<ентий> Фед<оро-вич> был страшно чуток к тому, как его слушают. Если в комнате находился человек, до кот<орого> не «доходили» слова Ин<нокентия> Фед<оровича>, то он сразу потухал, комкал и быстро бросал чтение. Помню такой случай. Анненский должен был читать свою трагедию «Фамира» в квартире Н. П. Бегичевой на Васил<ьевском> Остр<ове,> уг<ол> 6-ой Л<инии> и Средн<его> Просп<екта,> д. 8<,> кв. 21. Чтение проходило в тесном кругу «жен-мироносиц», как прозвал поклонниц Ин<нокентия> Фед<оровича> его единств<енный> сын Валентин Иннок<ентьевич>. Надо отметить, что Ин<ннокентий> Анн<енский> любил, чтобы ему «кадили»<,> и в особенности любил восторги из женских уст. Это были: Хмара-Барщевская Ольга Петровна, его невестка (жена пасынка) и впоследствии душеприказчик. Левицкая Елена Серг<еевна> — она первая в России — в Царском Селе открыла школу для мальчиков и девочек. Мухина Екатер<ина> Максим<овна> <--> жена директора Ларинской муж<ской> гимн<азии>. Большой друг И. Ан<ненского> Васильева Ольга Александровна, у кот<орой> Анненск<ий> был за несколько минут до своей трагической смерти на ступенях царскосельского вокзала<,> и ряд других (названные лица встречаются в коммент<ируемых> письмах).
У Ин<нокентия> Фед<оровича> был болезненный страх перед мышами. При виде мыши он бледнел, дрожал и немел. У детей Бегичевой были две ручные белые мыши<,> и<,> конечно<,> в этот день они были старательно запрятаны. Началось чтение. Ин-нок<ентий> Фед<орович> был в ударе. Звучные строфы сменяли одна другую, слушатели сидели<,> затаив дыхание, как вдруг на лице чтеца появился ужас, глаза вытаращились: «что это?!» <--> дрожащим голосом воскликнул он и показал на двух маленьких мышек, кот<орые> явились, как ни в чем не бывало<,> и нарушили все настроение. «Фамира Кифаред» не прозвучал так, как все ждали.
Тяжелая домашняя жизнь была у Ин<нокентия> Анненск<ого>. Его жена не понимала его творчества. В прошлом красивая женщина, в годы 1906—1909 уже старуха. Она мучительно цеплялась за Анненск<ого,> видя в нем главным образом источник матер<иального> благополучия. Жили они выше тех средств, которые были. Дача Эбермана был большой дом в 8 комнат. Анненск<ие> держали двух лакеев Арефу и Василия (имена в письмах), кухарку. Очень большое семейство Арефы (Кеня, Дина встреч<аются> в письмах)<,> сын с женой Натальей Владим<ировной> (урожд<енной> фон Штейн) <--> все это ложилось весьма тяжелым грузом на плечи Анненск<ого>. Он должен был писать какие-то учебники, должен был принять место попечителя нар<одного> обр<азования> Петербургского Округа, вместо того, чтобы всецело предаться переводу Эврипида и творческой работе. Отсюда те нотки тоски и отчаяния, кот<орые> так часто слышатся в его письмах к Нине Петр<овне> и его стихах.
Иннок<ентий> Анненский<,> несмотря на свой высокий рост, очень прямую осанку<,> не был здоровым человеком. Он был болен сердечной болезнью и поэтому иногда не вставал с постели, в кот<орой> он тогда работал лежа. Эта же болезнь и была причиной смерти. Даты не помню. В этот день у него было заседание ученого Совета, после него он заехал к хорошему другу семьи: Васильевой Ольге Александровне. Тут он посидел немного и, сказав, что чувствует себя неважно, поехал на Царскосельск<ий> вокзал, торопясь попасть скорее домой. У подъезда вокзала слез с извоз<чика,> заплатил ему и стал подниматься по ступенькам, упал и умер от паралича сердца. Дома ничего не знали и стали волноваться только ночью, когда пришел последний поезд и Ин<нокентий> Фед<орович> не явился. На следующее утро Ольга Петр<овна> Хмара-Барщевская с сыном Анненс<кого> Валентином Иннок<ентьевичем> отправились его отыскивать по всем больницам Петерб<урга> и нашли его в мертвецкой Обуховской боль<ницы> совершенно голым, прикрытым дерюгой<,> из-под кот<орой> торчали ступни ног. Какая ирония судьбы для человека — эллина по духу, всю жизнь поклонявшемуся красоте во всех ее видах! Этот трагический конец глубоко потряс тот кружок искренних поклонников Анненского. Похороны привлекли много народу. Тело из квартиры на Захаржевской ул.<,> д. Панпушко было перенесено в Классическую Гимн<азию,> в кот<орой> Аннен<ский> был директором раньше. Почетный караул из близких, родных, товарищей по работе, бывших учеников все время до выноса тела стоял у гроба. Очень много было полиции и шпиков, т<ак> к<ак> хоронили на Царскосельском кладбище и поэтому можно было опасться выступлений. Слова, произнес<енные> над гробом, проходили цензуру. Бегичевой Нины Петровны тогда не было в Петербурге, но она чувствовала в вечер смерти безумную сердечную тоску, металась по большому старому дому в Смоленской губ<ернии> ст<анция> Дорогобуж им<ение> Дворянское. Ей была<,> конечно<,> послана телегр<амма,> но на похороны она не могла поспеть и проститься со своим другом, ценившим ее талант и душу.
Бегичева Нина Петровна родилась 1869 г. 22 июля в имении родителей в Дворянском. Семья эта была очень культурна<,> и музыка с колыбели окружала ее. Мать — Ольга Владимировна, дочь известного мемуариста Лыкошина Владим<ира> Ивановича (друг Грибоедова в молодости)<,> обладала прекрасным контральто, училась пению в Италии, а потом брала уроки пения у композ<итора> Глинки<,> и в нотах ее старшей дочери Трояновской Елены Петр<овны> до Революции хранился романс Глинки с надписью: «Моей сладкозвучной ученице Лыкошиной Ольге на память об авторе. М. Глинка». Отец Нины Петр<овны> — Петр Иванович Лесли был севастоп<ольский> герой и родной брат Евгения Лесли, так доблестно погибшего при обороне Севастополя. Отец был очень музыкален, остроумен<,> и все дети обладали прекрасным голосом и слухом. Часто по вечерам собирались вместе и пели квартеты, дуэты и т. д. Нина Петровна в 12 лет уже поражала не только красотой звука своего голоса, но той глубиной чувства, кот<орую> трудно было ожидать в такие годы. В Петерб<урге> берет уроки пения у певицы контральто Оноре Ирины Ив<ановны> (гремела в Лондоне и Большом т<еатре> вместе с Патти и Луккой) и затем у проф. Прянишникова. Перед девушкой открывалась интересная будущность, но она встречает Бегичева Степана Никит<ьевича,> мичмана флота; страстное увлечение с двух сторон. Жениться на актрисе в то время офицеру не разрешалось<,> и из любви к нему Нина Петр<овна> ставит на работу артисткой крест и начинает петь дома и в узком кругу. Затем через 15 лет ей приходится работать<,> и она до конца своей жизни 1/П 1942 г. дает уроки пения и до 1917 года выступает в концертах в Петрограде. Несмотря на ужасную сердечную болезнь и возраст 72 года Нина Петровна до эвакуации осенью 1941 г. работала в клубе водников пристани «Вознесенье» Ленинградской обл. Тут к ней было удивительное отношение: молодежь носила ее буквально на руках (сердце не давало возможности ходить пешком<,> и ученики возили ее на санях)<,> администрация постоянно премировала, а Ленингр<адское> начальство Щетинин Владимир Никол<аевич> на письмо ее дочери после смерти Н<ины> Петр<овны> ответил: «Дорогая Ольга Степановна! Вместе с Вами скорблю о смерти нашей любимой Нины Петровны. Она была Человек с большой буквы!» Вот вкратце биография той женщины, к кот<орой> написаны данные письма Анненского.
Некоторые дополнительные штрихи к портрету Н. П. Бегичевой дает архивная справка, любезно выполненная по моей просьбе работниками ГАСО (считаю своим долгом выразить самую искреннюю благодарность директору архива Н. Г. Емельяновой и заведующей столом справок Г. В. Гончаровой за оказанную помощь). Из справки следует, что в 1901—1903 гг. Н. П. Бегичева была членом совета Смоленского отделения попечительства императрицы Марии Александровны о слепых, а в 1904—1906 гг. — членом совета Дорогобужского благотворительного общества. В документах Смоленского губернского статистического комитета за 1909 год в списке землевладельцев Сафоновской волости Дорогобужского уезда, владеющих землею от 50 и более десятин, значится дворянка Анна <так. Ср. запись о родителях в копии «Выписки из метрической книги Московской, Пречистенского сорока, Саввинской, что на Саввинской улице, церкви, за тысяча восемьсот девяносто пятый год» о рождении и крещении Н. С. Бегичева: «6-го флотского экипажа мичман Степан Никитин Бегичев и жена его законная Анна Петрова» (ЦГИА СПб. Ф. 361. Оп. 1. № 232. Л. 2).- А. Ч.> Петровна Бегичева (ГАСО. Ф. 5. Оп. 1. № 15. Л. 260об.-261). Согласно этому документу, именно ей принадлежало имение при селе Дворянском, насчитывающее 250 десятин земли. В 1904 г. в этом «сельце» из 5 дворов проживало 17 жителей мужского пола и 16 жителей женского пола (Список населенных мест Смоленской губернии: С приложением карты Смоленской губернии / Издание Смоленского Губернского Статистического Комитета. Смоленск: Тип. П. А. Силина, 1904. С. 175). На территории имения находились станция Дорого-буж Московско-Брестской железной дороги и почтовое отделение. В имении велись хлебопашество и мелочная торговля в трех лавках. Содержится в упомянутой справке со ссылкой на архивные дела и краткая информация о судьбе Бегичевых в 20-е годы, о которой по вполне понятным причинам дочь в своем комментарии к письмам И. Ф. Анненского умолчала: «В документах Смолгубисполкома за 1925 год имеются сведения о выселении и лишении избирательных прав Бегичевых. Постановлением президиума Смолгубисполкома № 64 от 10 июля 1925 года Бегичева Ольга (отчество не указано) выселена как бывшая помещица и крупный землевладелец с лишением права на землю и проживание в принадлежащем ей до Октябрьской революции имении Дворянское Сафоновской волости Дорогобужского уезда. В списке от 10 октября 1925 года лиц, лишенных избирательных прав по Сафоновской волости Дорогобужского уезда, значится помещица Бегичева Нина, 50 лет, мать Бегичевой Ольги, живущая на ее иждивении». В настоящее время, кстати, территория бывшего имения Лесли / Бегичевых находится в городской черте районного центра Смоленской области г. Сафоново (см.: Прохоров В. А., Пучков В. М., Шорин Ю. Н. Очерк истории Сафоновского края. Смоленск: [Изд-во «Смоленская городская тип.»], 2004. С. 63).
Письма Н. П. Бегичевой к А. П. Остроумовой-Лебедевой (РО РНБ. Ф. 1015. № 474), с которой Бегичеву свела судьба в 1930 г., имеют вполне самостоятельную биографическую ценность и ярко характеризуют душевный облик их автора. В письме, датированном 27 июля 1930 г. и адресованном в Нальчик, она, проживая в Ленинграде в квартире Остроумовой-Лебедевой по адресу: Нижегородская, 10-г, кв. 4 и вспоминая свою жизнь на Васильевском острове, констатировала: «У нас тоже на редкость хорошее лето<,> и я удивляюсь, что меня город нисколько не тяготит; ведь я в первый раз за свою уже долгую жизнь провожу лето не в деревне. Я думаю, что это от того, что здесь особые условия благодаря саду напротив, с другой стороны огорода, что нет этих квадратных дворов колодцами, а много воздуха и света» (Л. 6об.). Вскоре, 3 августа, она с благодарностью, взволнованно писала художнице, давшей ей работу и приют, скупо свидетельствуя о непростых обстоятельствах своей жизни в конце 1920-х гг. (Л. 9об.):
Вы меня бесконечно трогаете Вашим сердечным отношением, моя дорогая Анна Петровна! Дело<,> конечно<,> не в деньгах, а в той тонкой чуткости, которую Вы проявляете. Спасибо Вам большое! Но я и так себя чувствую у Вас очень, очень хорошо среди комфорта и красоты, кот<орые> меня окружают и которых я была лишена в течении ряда лет. Мне просто так приятно сесть в мягкое кресло, уставиться глазами на картины и отдыхать душою. Хотя Вы и не испытали, слава Богу, всего того, что я, но все, благодаря Вашей тонкой душе, Вы можете меня понять. Пожалуйста<,> будьте там покойны и ясно сознайте, что благодаря судьбе, кот<орая> нас с Вами столкнула, Вы со своей стороны дали мне ряд очень, очень хороших ощущений. Ведь в наш огрубелый материальный век редко встретишь теперь такую хорошую натуру<,> как Ваша<,> и поймите, моя хорошая, что не Ваши деньги мне ценны и дороги, а нечто более глубокое. Я даже нисколько не стыжусь Вам сознаться, что в то время<,> как я Вам пишу вот эти строки<,> я не знаю, не умею объяснить почему, но я плачу, а что вызывает мои слезы<,> опять-таки не знаю, но чувствую, что это не тяжелые слезы, а какие-то хорошие. Я хочу только отдаться порыву и хочу, чтобы Вы почувствовали ту теплую волну, кот<орая> между нами пробежала.
5 августа Остроумова-Лебедева писала из Нальчика своей близкой подруге К. П. Труневой, которая в это время была фактически ее домоправительницей и постоянно проживала на ее квартире в Ленинграде вместе с Бегичевой: «Дуся<,> как ты думаешь? Не предложить ли Нине Петровне остаться у нас на даче заведовать всем хозяйством <…> Как ты думаешь? Не говори пока ничего Нине Петровне, а напиши мне свое мнение…» (РО РНБ. Ф. 1015. № 281. Л. 31). Мнение Труневой, сформулированное в ответном письме от 14 августа, не было однозначно благожелательным: «Человек она чудесный, бодрый, покладистый, добросовестный, в совместной жизни чрезвычайно приятный, но работает до крайности неорганизованно и потому очень трудно при ней соблюдать чистоту и порядок. Но это ты и сама знаешь» (РО РНБ. Ф. 1015. № 940. Л. 21об.). Вероятно, вскоре после возвращения семьи Лебедевых в Ленинград H. П. Бегичева отправилась вместе с дочерью к ее новому месту работы и прекратила активное общение с Остроумовой-Лебедевой. Лишь на известие о смерти ее мужа, академика С. В. Лебедева, она откликнулась в мае 1934 г. письмом, содержащим следующие строки: «Не думайте<,> что из-за того, что эти два года я у Вас не была, что я Вас разлюбила, нет, душевное тепло было у меня все время<,> и каждый раз<>> когда видела Шуру, интересовалась Вашей жизнью и была, так сказать, в курсе ее» (Л. 13об.).
На сохранившемся в архивном деле конверте рукой Бегичевой написан ее почтовый адрес: "Ленинградская обл.<,> Вознесенский р-н"sub>;</sub" Вознесенье<,> п/о «Пристань Вознесенская», Советская ул.<,> д. № 9<,> Н. П. Бегичева" (Л. 15). Очевидно, жизнь в Вознесенье у Бегичевых сложилась довольно благополучно: по крайней мере О. П. Бегичева уже после смерти матери, рассказывая об обстоятельствах ее кончины под Вологдой В. Г. Сахновскому, в письме от 15 декабря 1942 г. сообщала: «В прошлом году 24/IX мы с последним пароходом покидали наше чудесное Вознесенье. Уж очень хорошо там жили. Пожалуй<,> равнялось со ст. Дорогобуж в далекие годы. Была какая-то ясность жизни, была музыка, была большая библиотека у меня дома<,> и очень много людей<,> полюбивших нас» (Музей MX AT. Фонд В. Г. Сахновского. № 8435. Л. 1-1об.).
В архиве Анненского сохранились отклики Н. П. Бегичевой на известие о его смерти: телеграмма, отправленная со станции Дорогобуж 1 декабря 1909 г. «Анненской» (РГАЛИ. Ф. 6. Он. 1. № 455. Л. 44):
Страшно поражена<.> Грущу о невозвратной потере чудного друга<,> человека<.> Никак не могу успеть приехать <к> похоронам<.> Умоляю Наташу написать подробности смертиО Плачу вместе с вами<,> дорогие<.>
и ее письмо с соболезнованиями (Там же. № 454. Л. 3-4):
1-ого Дек. 1909 г.
Перед глазами у меня лежит Ваша роковая телеграмма… Господи, Боже мой, какой ужас! Какой неожиданный удар! Как мне больно не попасть на последний вынос тела, мне тяжело не быть в числе его родных, его друзей, его почитателей, так как все это я соединяю в моем глубоком чувстве к дорогому усопшему. Мир праху твоему<,> дорогой, бесценный друг!
Никогда не видеть, не слышать его, никогда не петь ему любимых вещей, не окружать его маленькими вниманиями… Передо мной стоит это ужасное, чудовищное слово «Никогда»!
Дина, бедная моя, эти дни Вы много пролили слез, я знаю, что Вам безумно тяжело, слов утешения найти невозможно, да и что скажешь, когда все стало так безотрадно, но знайте<,> дорогая, что я проливаю вместе с Вами за 1000 верст горячие, тяжелые слезы. Когда Вам"sub>;</sub" может быть<,> захочется облегчить свое горе, поделиться с кем-нибудь, вспомните обо мне и напишите мне о последних минутах дорогого Иннокентия Феодоровича!
Боже мой, Боже мой<,> его больше нет! Какое горе!
Целую Вас крепко<,> дорогая<,> поцелуйте от меня Валентина и Наташу.
Остаюсь любящая Вас
Мужем Н. П. Бегичевой был Бегичев Степан Никитьевич, дворянин, общественный и земский деятель, отставной мичман, а с 1905 г. — лейтенант в отставке, в 1898—1902 гг. член Смоленской губернской земской управы, в 1902—1905 гг. председатель Дорогобужской уездной земской управы, человек либеральных взглядов, сочувствовавший революционному движению, по нарративным сведениям, однокашник по Морскому училищу Морского ведомства и близкий друг руководителя восстания 1905 г. в Севастополе П. П. Шмидта. В «Справочных и Памятных книжках Смоленской губернии» имя С. Н. Бегичева упоминается по 1906 г. включительно.
6 августа 1905 г. датирован его доклад «По вопросу о призыве выборных представителей в Государственную Думу» по поводу издания манифеста о созыве так называемой «булыгинской» Думы, в котором серьезная критика внутренней политики государства завершалась констатацией того, что «…все усилия правительственной власти регулировать жизнь русского народа, не справляясь с его желаниями и требованиями, не могли заглушить в народе потребности свободного самоопределения и что то народное недовольство, которое так стихийно проявляет себя в настоящем, имеет глубокие и крепкие корни в прошлом, а потому если правительство полагает, что будущее должно быть похоже на прошлое, то нет никакой надежды на то, чтобы народное недовольство улеглось» (Журналы XXXXI очередного Дорогобужского уездного земского собрания заседаний: 30 сентября, 1,2,3 и 4 октября 1905 года. Дорогобуж: Тип. В. И. Розова, 1906. С. 521).
В заседании 4 октября 1905 г. в условиях нарастания революционного подъема в стране он сделал заявление о досрочном сложении с себя полномочий председателя управы в связи с тем, что эта деятельность «могла бы иметь место лишь при условии крайне тяжелых компромиссов с моими основными убеждениями», и 27 ноября 1905 г. на чрезвычайном Дорогобужском уездном земском собрании главой Дорогобужской уездной земской управы «за отказом С. Н. Бегичева, большинством 25 голосов против 2-х избран уездный предводитель дворянства А. М. Тухачевский» (Там же. С. 39,551).
Большого числа откликов на выступления Бегичевой в печати 1900-х гг. разыскать не удалось. В качестве примера могу привести лишь фрагмент отчета о состоявшемся в зале Царскосельской ратуши 19 ноября 1907 г. шестом семейно-музыкальном «Понедельнике»:
«Как и всегда на этих вечерах исполнителями являлись не исключительно местные любители. Из приглашенных сил выступили г-жа Склярова (арт. Русск. Оп.), г-жа Бегичева и др. Певшая в первом и третьем отделениях г-жа Бегичева имела большой и заслуженный успех. Это вполне законченная певица, и аудитория зала ратуши, видимо, быстро поддалась обаянию ее красивого голоса. У г-жи Бегичевой чистое драматическое сопрано, но, благодаря серьезной школе, которую она, по-видимому, прошла, в исполненной ею меццо-сопрановой партии Далилы Сен-Санса она свободно развернула свой прекрасно разработанный средний регистр. Нельзя не отметить и тонкую художественную фразировку спетых г-жою Бегичевой романсов» (Алеко. Театр и музыка // Царскосельское дело. 1907. № 37. 23 ноября. С. 4).
Позднее мемуарное свидетельство о ее выступлении осенью 1905 г. в зале Тенишевского училища на благотворительном концерте в пользу нуждающихся слушательниц Высших женских курсов также дает представление о том, как воспринималось ее вокальное и артистическое мастерство:
«Концерт удался на славу. Поющих дам-любительниц, только и мечтавших выступить в настоящем концерте, нашлось много. Из привлеченных к участию поэтов и писателей пришли все. Зал был переполнен. В первых трех рядах по „почетным“ билетам сидели тетушки, гувернантки и прислуга „почетных“ гостей — но не все ли равно? Остальные ряды, билеты на которые были много дешевле, заполнила шумная толпа бестужевок и студентов. <…>
Все выступавшие имели успех, их вызывали на бис. Дмитрию Цензору была устроена овация, публика без конца заставляла его читать свои стихи. Вслед за ним вышла на эстраду немолодая и некрасивая женщина низкого роста, необычайно тучная. Темные с проседью волосы были гладко зачесаны назад <Н. П. Бегичева. — Прим. Е. Н. Кареевой-Верейской>. Она сделала знак аккомпаниатору, он взял несколько аккордов, и в зал вдруг полились звуки такого глубокого, такого сильного контральто, что вся публика замерла.
— Подруги милые, подруги милые… — пела женщина арию Полины из „Пиковой дамы“.
Я опустилась на ступеньку лесенки амфитеатра и тоже замерла, не спуская глаз с певицы. Она уже не казалась мне некрасивой, я не замечала ее тучной фигуры, а лицо, озаренное изнутри каким-то ярким светом, было почти прекрасно. И заключительные слова арии: „Могила… могила…“ — прозвучали так бесконечно трагично, что у меня на глаза навернулись слезы.
Несколько мгновений длилась полнейшая тишина. Потом весь зал словно сошел с ума. Все вскочили с мест — аплодисментов не было слышно за взволнованными и восторженными криками. Певица спокойно раскланивалась, улыбаясь доброй и чуть грустной улыбкой. И мы все чувствовали, что она любит нас и что петь для нас доставляет ей радость. И она пела и пела без конца.
После нее по программе должны были выступить два-три любителя. Но всем было ясно, что надо уйти с концерта, не испортив себе впечатления, а умные „номера“ сняли себя с программы» (Кареева-Верейская Е. Н. Странички дневника // Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы: 1878—1918: Сборник статей / Под общ. ред. проф. С. Н. Валка и др. 2-е изд., испр. и доп. [Л.:] Изд-во Ленинградского ун-та, 1973. С. 261).
1 Ни одного письма Бегичевой, адресованного Анненскому, в его архиве не сохранилось.
2 Речь идет о сыне Н. П. Бегичевой, Никите Степановиче Бегичеве (1895—1968), который проявил себя впоследствии как продолжатель семейных певческих традиций и, проживая после 1921 г. в Выборге, стал одной из «знаменитостей русской Финляндии» (см.: Хямяляйнен Эдвард. Из жизни русских в Финляндии // Финляндские тетради / Институт России и Восточной Европы. Helsinki. 2003. Вып. 1. С. 3), будучи не только мастером вокального искусства, оперным и церковным певцом, но и драматическим актером и режиссером драматических постановок.
В своем интервью, опубликованном в выборгском «Журнале Содружества» (1936. № 10 (46). Октябрь. С. 30) в рамках заметки «К юбилейному концерту Н. С. Бегичева», он сообщал о себе следующие сведения: «В январе 1911 года. — сказал артист, — я держал экзамен в Петербургскую Императорскую Консерваторию. Так как я экзаменовался в середине учебного года, то вакансий было всего 5, а желающих 113. Благополучно пропев перед синклитом маститых профессоров во главе с покойным инспектором консерватории С. И. Габель, я был принят в число учеников консерватории по классу Митрофана Михайловича Чупринникова. Осенью того же года я с позволения моего учителя выступал первый раз в здании моей родной 4-й Ларинской гимназии. С этого времени я очень много выступал на различных благотворительных вечерах и концертах. В 1912 г. в юбилейных торжествах консерватории я пел в хоре и маленькую роль Лешего в опере Римского-Корсакова „Снегурочка“. С 1914 по
1917 года я был в рядах армии, а в 1918 году летом я, после конкурса певцов, попал в хор нового оперного театра „Лирической оперы“ в здании Михайловского театра, где через два месяца начал петь и маленькие роли; например: Фиорелло из оперы „Севильский Цирюльник“. В 1919 году я получил закрытый дебют и пел Онегина, после чего заключил контракт с конторой Государственных Театров на первые роли, но призыв в ряды красной армии положил конец моим давнишним мечтам — быть артистом одной из лучших сцен Европы. Мобилизованный, как бывший офицер, я попал в Кронштадт, откуда после восстания, во главе моего полка, где я был адъютантом, попал в Финляндию и после лагеря в Выборг, где и работаю все время. Дата этого года дважды для меня знаменательна. Во-первых, 25 лет со дня моего первого выступления, а во-вторых — 15 лет моей музыкально-театральной работы в Выборге. 16-го октября 1921-го я в первый раз выступал на концерте Русского Общества в здании Выборгского Русского Лицея, с которым я за эти 15 лет породнился, который мне стал близок, благодаря моей ежегодной работе над детскими спектаклями. Посему и свои 25-15-летние „именины“ я справляю концертом в здании родной мне русской школы в Выборге и в программу концерта я влагаю в память моей души aima mater Петербургской Консерватории исключительно наших отечественных композиторов — Чайковского, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рубинштейна и др.» (считаю долгом выразить искреннюю признательность за предоставление текста публикуемого интервью Бегичева Эдварду Хямялайнену).
Следует заметить, впрочем, что Бегичеву было свойственно до некоторой степени «художественное» отношение к своей биографии, и некоторые из перечисленных фактов опровергаются документами из отложившихся в фондах С.-Петербургского университета и С.-Петербургской консерватории дел Н. С. Бегичева. Так, например, в прошении, поданном Бегичевым на имя директора (ЦГИА СПб. Ф. 361. Оп. 1. № 232. Л. 1), констатировалось:
Желая начать свое музыкальное образование<,> покорнейше прошу Ваше превосходительство зачислить меня в число вольнослушателей Императорской петроградской Консерватории по классу пения на весеннее полугодие 1915-16 учебного года с правом осенью 1916 года вступить в число слушателей. <…>
декабря
5 дня
1915 года
Юридического Факультета
потомственный дворянин
Из «Послужного списка Прапорщика армейской пехоты Бегичева», отложившегося в его университетском деле (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 66071. Л. 6-9об.), явствует, что он был «призван по мобилизации Петроградским Уездным Воинским начальником и командирован в 1-ю Петергофскую школу прапорщиков для прохождения курса» 5 марта 1916 г., а уже 20 июля того же года был произведен в прапорщики. Службу он проходил в запасном батальоне Лейб-Гвардии Финляндского полка. Последняя по времени запись в послужном списке Бегичева (о его производстве в подпоручики со старшинством) датирована 3 октября 1917 г. На обороте последнего листа этого документа находим свидетельство о его венчании с дочерью оперного певца и режиссера Иосифа Иосифовича Палечека (1842—1915), представляющее собой мастичный штамп с вписанными рукописными вставками (выделены ниже курсивом), заверенный церковной печатью и подписями протоиерея Николай Рышкова и диакона Павла Федосеева: «Тысяча девятьсот 1918 года месяца Июля 27 дня, в церкви Свв. Праведных Захарии и Елизаветы, что при Елизаветинской богадельне Елисеевых на Вас. Ост. 3 л. 28 в Петрогр. повенчан первым браком означенный в документе Никита Степанович Бегичев с Софией Иосифовной Палечек».
25 сентября 1918 г. Бегичев обратился к ректору университета с прошением восстановить его «в правах и зачислить в списки студентов» (Л. 1) и был восстановлен в списках студентов с осеннего семестра 1918 г. Постановлением Правления Петроградского университета от 27 сентября 1918 г.
См. о нем также: Baschmakoff Natalia, Leinonen Maija. Russian life in Finland: 1917—1939: A local and oral history. Helsinki: Institut for Russian and East European studies, 2001. P. 436. (Studia slavica finlandensia T. 18); «А пришлось в разлуке жить года…»: Российское зарубежье в Финляндии между двумя войнами. Материалы к биобиблиографии 1987—2002 гг. / С.-Петербургский информационно-культурный центр «Русская эмиграция»; Сост. Н. В. Бекжанова, Н. А. Волкова, О. Х. Маханов, И. А. Сидоренко. СПб.: Сударыня, 2003. С. 44 (в этом издании в качестве года его рождения указан 1892 год); Хроника культурной и общественной жизни русской диаспоры в Финляндии: 1930-е гг. / Сост. Эдвард Хямяляйнен // Финляндские тетради / Институт России и Восточной Европы. Helsinki. 2004. Вып. 3. С. 12, 13, 15, 18, 21, 22, 23, 26; Русский Культурно-Демократический Союз в лицах и судьбах: 1945—2005 / Отв. ред. В. Суси. [2-е изд., перераб.] Helsinki: Валерий Суси, 2005. С. 9, 13.
3 Речь идет об Ольге Степановне Бегичевой, дочери Нины Петровны и авторе приведенной выше сопроводительной заметки к письмам Анненского, датированной 3/IV 1948 г.; в ней она указала и свой тогдашний (ср. с суждением матери: «Оля <…> бродяга по натуре» (Музей МХАТ. Фонд В. Г. Сахновского. № 8431. Л. 4)) почтовый адрес: «Эстония, г. Вильянди, п/о Раудна, Ус. „Выса“<,> Лугаер A. (Luhaär)<,> Бегичевой Ольге Степановне».
О том, что и она обладала хорошими вокальными данными, свидетельствовала К. П. Трунева в письме Остроумовой-Лебедевой от 3 августа 1930 г.: «Она <Нина Петровна Бегичева. — А. Ч.> сейчас очень счастлива присутствием своей дочери, котор<ая> весь день проводит здесь, помогает матери немного по хозяйству, читает ей и ходит с ней по вечерам в гости. У дочки прекрасный голос — меццо-сопрано низкий<>> и они обе много играют и поют» (РО РНБ. Ф. 1015. № 940. Л. 18об.).
4 С.-Петербургская Покровская женская гимназия располагалась на Васильевском острове по адресу: Большой проспект, д. 77. На протяжении нескольких лет (1895—1901 гг.) Анненский был председателем педагогического совета этого учебного заведения (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 22).
В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 427) сохранились автографы недатированных текстов телеграмм, адресованных начальнице гимназии Надежде Александровне Довбышевой по указанному выше адресу:
Четверг вечером быть не могу<,> благоволите сказать об этом членам комиссии по латинскому языку<.>
От И. Анненского: Царское Село. Николаевская гимназия (Л. 1).
Будьте любезны уведомить членов комиссии по латинскому языку<,> что <в> четверг вечером заседание не состоитсяО Прошу выставить годичные отметки для учениц седьмого класса (Л. 2).
См. также прим. 15 к тексту 43.
5 Так сказать (фр.).
6 В 1906 г. в С.-Петербурге было всего три реальных училища ведомства Министерства народного просвещения с соответствующей нумерацией: № 1,2, 3.
В архиве Анненского (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1 № 415.11 л.) сохранились черновые материалы к адресованному министру народного просвещения служебному докладу Анненского «Об открытии средних школ в С.-Петербургском учебном округе», в котором автор предлагал увеличить в первую очередь число таких средних учебных заведений.
7 Речь, очевидно, идет о Ларинской гимназии, где с начала 1906 г. директорствовал А. А. Мухин. О том, что среднее образование Бегичев получил именно в этом учебном заведении, свидетельствует (помимо его собственной констатации, см. прим. 2) сохранившийся в «Деле студента Императорского Петроградского университета 1915-16 уч. года Никиты Степановича Бегичева» подлинник его «Аттестата зрелости», датированный 28 апреля 1915 г. и подписанный Мухиным (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 66071. Л. 4-4об.; курсивом выделены писарские вставки в печатный бланк):
Дан сей сыну пот<омственного> дворянина Бегичеву Никите Степановичу, православного вероисповедания, родившемуся в городе Москве в апреле месяце тысяча восемьсот девяносто пятого года двадцать второго числа в том, что он, вступив в Петроградскую Ларинскую гимназию двадцать первого августа тысяча девятьсот шестого года при отличном поведении, обучался по двадцать восьмое апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года и кончил полный восьмиклассный курс, при чем обнаружил нижеследующие познания:
В Законе Божием отличные (5)
" Русском языке и словесности хорошие (4)
" Философской пропедевтике удовлетворительные (3)
" Латинском языке удовлетворительные (3)
" Законоведении хорошие (4)
" Математике удовлетворительные (3)
" Математической географии удовлетворительные (3)
" Физике удовлетворительные (3)
" Истории отличные (5)
" Географии отличные (5)
" Французском языке удовлетворительные (3)
" Немецком языке отличные (5).
8 См. прим. 6 к тексту 123.
9 Речь идет о вакхической драме «Фамира-кифарэд», впервые опубликованной уже после смерти Анненского в 1913 г.
127. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 26.07.1906
править
Ц.С.
Дорогая Нина Петровна,
В письме Вашем меня смутило PS. Вы сами просили меня устроить Олечку в Покровскую гимназию, а между тем пишете, что и слушать не хотите о Васильевском Острове. Да ведь Покровская-то гимназия находится в глубине Васильевского Острова, даже в Галерной гавани. А не Вы ли сами писали мне раньше, что, кроме Покровской гимназии, т<о> е<сть> казенной, ни одна Вам более не подходит. Что-то здесь не ладится одно с другим.
Что касается Ники, то с Фохтом1 я уже говорил: во 2-й класс определить нечего и думать, но в 1-й класс он подал мне надежду, хотя для этого надо сделать скачок через спину ближайшего кандидата. Мнение мое таково. Нику надо оставить в первом классе. Переводить в новое училище и без оставления на второй год мальчика, имеющего переэкзаменовку, и крайне непрактично. Это значит обречь его на плохое ученье с первых же шагов…
Что значит еще, объясните мне ради всего небесного, этот — faux bond2, который сделан Вам Азаревич3? Я ничего не понимаю. Напишите Вы толком, раз в жизни, дорогая кузина.
О себе могу сказать Вам, что я написал новую драму «Фамира-кифаред» и завтра впервые буду ее читать. До тех пор пока я не убедился хотя бы на одном человеке в том, что она производит впечатление, ничего не могу об ней не только решить, но и подумать. Три хора, — нарушение античных схем, некоторая смелость положений — вот и все. Когда будете в Царском, прочту Вам непременно «Фамиру». Только когда это. В Покр<овской> гимн<азии> уроки начинаются после 20-го, в других г<имназиях> и р<еальных> у<чилищах> Пет<ербурга> тоже!
Поздравляю с Ельнинскими лаврами4. Жалею, что не мог участвовать в наслаждении, которое Вы дали слушателям.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 3-4об.).
1 Фохт Карл Васильевич (1849—1913) — педагог-математик, окончивший в 1870 г. по математическому разряду физико-математический факультет С.-Петербургского университета и в следующем году утвержденный в степени кандидата. Фохт служил по ведомству МНП с 30 октября 1872 г. (сначала наставником Гатчинской учительской семинарии, а с 1 июля 1878 г. — преподавателем математики и физики С.-Петербургской 5-й прогимназии, впоследствии преобразованной в 8-ю гимназию, где он продолжал служить — инспектором с 1 июля 1882 г. по 29 октября 1896 г., а после перемещения Анненского — директором до 6 января 1899 г.), заметный деятель народного образования, сослуживец Анненского по УК МНП (см. подробнее формулярный список о его службе: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 16978. Л. 114-126об.). С должности директора С.-Петербургской 8-й мужской гимназии он был с 6 января 1899 г. переведен в качестве директора во 2-е С.-Петербургское реальное училище (см.: Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1899. Март. С. 131), которое располагалось по адресу: Измайловский полк, 8 рота (сейчас это 8-я Красноармейская улица), д. 3. Очевидно, именно как к директору реального училища и обращался Анненский к Фохту по поводу сына Бегичевой.
Неоднократно в заседаниях ООУК Анненский выступал в прениях по поводу докладов Фохта. См., например, его замечания касательно мнений Фохта «по вопросу о разрешении воспитанникам средних учебных заведений M. H. Пр. участвовать в музыкальных собраниях, устраиваемых Отделениями Русского Музыкального Общества», и «по вопросу об отмене ежедневных отметок в средних учебных заведениях (представление Попечителя С.-Петербургского учебного округа от 16 марта с. г. № 3795)», высказанные соответственно 7 февраля и 22 августа 1905 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 109. Л. 181-181об., 557, 558).
См. также фрагмент воспоминаний Кривича, в котором Фохт выступает как действующее лицо, именуемое «один из наших хороших знакомых, математик по профессии» (ЛТ. С. 102). См. также: ВК. С. 219—220.
2 От французского фразеологизма faire faux bond à… — подвести, обмануть.
3 Речь идет о матери мужа Н. П. Бегичевой Азаревич (урожд. Щербачевой, в первом браке Бегичевой) Марии Платоновне (1843—1910). Краткая информация о ней и ее мужьях содержится в поколенной росписи рода Щербачевых (см.: Щербачев О. В. Щербачевы // http://www.mtu-net.ru/sherbach/rodoslov/sherbachev.html), которая частично была опубликована в одном из периодических изданий, посвященных генеалогической проблематике (Щербачев О. В. Щербачевы // Дворянский календарь. СПб., 1997. Тетрадь 2. С. 107—119; СПб., 1998. Тетрадь 5. С. 109—117; Дворянский календарь. СПб., 1999. Тетрадь 7. С. 119—135).
Именно Азаревич, «Действительного Статского Советника жена», была восприемницей своего внука, Н. С. Бегичева (см.: ЦГИА СПб. Ф. 361. Оп. 1. № 232. Л. 2).
О. С. Бегичева в своем комментарии, не раскрывая обстоятельств конфликта, ограничилась замечанием: «Азаревич Мария Платоновна — свекровь Нины Петр<овны>» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 8).
4 Очевидно, речь идет о концертном выступлении Бегичевой в Ельне, в то время уездном городе Смоленской губернии.
128. А. В. Бородиной
Царское Село, 2.08.1906
править
Ц.С.
Дорогая Анна Владимировна,посылая Вам письмо с ответами1, я имел в виду назавтра же написать другое. Но вышло иначе — у меня накопилось столько дела, что пришлось отложить беседу с друзьями до более приятных дней. Вот, наконец, я сбыл и главную тяготу по Учен<ому> Ком<итету>2, и также бесконечное число накопившихся докладов в Округе3, да, кстати уж, и еще одно — дело не дело — которое мучило меня уже давно. Лет шесть тому назад я задумал трагедию. Не помню, говорил ли я Вам ее заглавие. Мысль забывалась мною, затиралась другими планами, поэмами, статьями, событиями, потом опять вспыхивала. В марте я бесповоротно решил, или написать своего «Фамиру» к августу, или уже отказаться навсегда от этой задачи, которая казалась мне то непосильной, то просто нестоящей. Вот послушайте миф, в древности мало распространенный и, кажется, никого не пленивший в новые века.
Сын фракийского царя Фамира (иначе Фамирид) был кифаредом, т<о> е<сть> музыкантом на кифаре. Его родила нимфа Аргиопа. Надменность и успех Фамиры довели его до того, что он вызвал на состязание муз, но был осилен ими на музыкальном турнире — ослеплен и лишен музыкального дара.
Софокл написал на этот миф трагедию, которая до нас не дошла, но мы знаем, по преданию, что он был тогда еще молодым человеком, п<отому> ч<то> сам играл в своей пьесе роль Фамиры4. Меня что-то давно влекло к этой теме. Между тем в этом году, весной, мой старый ученик написал на этот же миф прелестную сказку под названием «Фамирид»5. Он мне ее посвятил6. Еще года полтора тому назад Кондратьев говорил мне об этом намерении, причем я сказал ему, что и у меня в голове набросан план «Фамиры», — но совсем в ином роде, трагического. И вот теперь уже состоялось чтение моего «Ф<амиры>»7. Ек<атерина> Макс<имовна> находит, что это, безусловно, высшая из моих трагедий. Но, кажется, покуда только ей да Арк<адию> Андр<еевичу> «Фам<ира>» мой и понравился8. Жду Вашего суда — тем более что в «Фамиру» вошли волнующие меня Grenzfragen9 из области музыкальной психологии и эстетики.
До свидания, дорогая Анна Влад<имировна>.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 36-37об.).
Впервые значительный фрагмент письма был опубликован А. В. Федоровым в комментариях к вакхической драме «Фамира-кифарэд» (СТ-1959. С. 630). В полном объеме опубликовано с одним пропущенным словом: Подольская. С. 468—469. Перепеч.: КО. С. 468.
1 См. текст 125.
2 См. перечень докладов Анненского, прочитанных в заседании ООУК МНП 21 июля 1906 г.: ИФА. III. С. 286—287.
В этот же день Анненский выступал в прениях «по вопросу о препровожденном Департаментом Народного Просвещения при отношении от 19-го сего июля № 13905 представлении Начальства Оренбургского учебного округа от 11-го сего июля № 5848 по вопросу о некоторых изменениях в программах преподавания русского языка и словесности и истории в средних учебных заведениях округа» и по поводу «письма Г. Товарища Министра Д. Ст. Сов. Извольского на имя Г. Председателя Ученого Комитета от 6 июля с. г. № 12859 по вопросу о допущении в университеты лиц, окончивших курсы коммерческих училищ» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 113. Л. 481, 497).
3 Какие именно работы (очевидно, связанные с подведением итогов прошедшего учебного года и организационной подготовкой к следующему) были составлены Анненским для докладов руководству учебного округа, определенно установить не удалось.
4 Ср. строки [«Предисловия»] Анненского к вакхической драме: «Софокл написал на эту тему трагедию, в которой сам некогда исполнял роль кифарэда, но трагедия не дошла до нас» (СТ. С. 474).
3 Речь идет о произведении А. А. Кондратьева (см. прим. 13 к тексту 43). Впервые оно (см.: Кондратьев Ал. Фамирид: (Древнегреческий миф) // Понедельники газеты «Слово». 1906. № 13. 15 мая. С. 2) было опубликовано в том же номере газеты, в котором Анненский под псевдонимом напечатал одно из своих стихотворений в прозе: Ник. Т-о. Мысли-иглы: (Стихотворение в прозе) // Там же. С. 1.
О «Фамириде» Кондратьева Анненский упоминал и в предисловии к «Фамире-кифарэду»: «А. А. Кондратьев сделал мне честь посвятить мне написанную им на ту же тему прелестную сказку, где музы выкалывают Фамире глаза своими шпильками. Он рассказывал мне о своем замысле уже года полтора тому назад, причем я также сообщил ему о мысли моей написать трагического „Фамиру“, но почти ничего не сказал ему при этом ни о характере самой трагедии, так как никогда ранее не говорю никому о планах своих произведений, — во всяком случае ни со сказкой г. Кондратьева, ни, вероятно, с драмой Софокла мой „Фамира“ не имеет ничего общего, кроме мифических имен и вышеупомянутого остова сказки» (СТ. С. 474).
Важно отметить, что впервые эти строки появились в печати лишь в 1919 г., когда драма была переиздана (см. [«Предисловие»] автора в следующих изданиях: Анненский Иннокентий. Фамира-Кифаред: Вакхическая драма / Обложка Н. Радлова; Илл. А. Экстер; Концовки А. Б<елобородова>, В. Белкина, Д. Митрохина, С. Судейкина. СПб.: Гиперборей, 1919. С. 5-6; Анненский Иннокентий. Фамира-Кифаред: Вакхическая драма / Обложка Н. Радлова; Илл. А. Экстер; Концовки А. Б<елобородова>, В. Белкина, Д. Митрохина, С. Судейкина. СПб.: Издание З. И. Гржебина, 1919. С. 5-6). В первопубликации же (Анненский Иннокентий. Фамира-Кифаред: Вакхическая драма. Изд. посмертное. М.: Издание В. П. Португалова, 1913) во вводной заметке «От автора» этот пассаж отсутствует.
Именно в таком усеченном виде эта заметка и воспроизводилась в театральной прессе в период постановки «Фамиры» в Камерном театре (см.: Анненский И. От автора // Театр. 1916. № 1932. 8 ноября. С. 17; № 1933. 9 ноября. С. 23; Анненский И. От автора // Новости сезона. 1916. № 3316. 8 ноября. С. 19).
Факсимиле правки указанной вводной заметки и приведенного выше дополнения, выполненных рукой неустановленного лица, воспроизведены в качестве одной из иллюстраций к статье Л. С. Гейро и И. В. Платоновой-Лозинской «История издания „вакхической драмы“ И. Ф. Анненского „Фамира-Кифарэд“: Проблемы текста и комментария» (Русский модернизм: проблемы текстологии: Сб. статей / Отв. ред. О. А. Кузнецова. СПб.: Алетейя, 2001. С. 100—119, илл. 29). Там же (с. 112—116) см. о соотношении «Фамирида» Кондратьева и вакхической драмы Анненского.
6 Об этом посвящении см. прим. 13 к тексту 43.
7 Первое публичное чтение «Фамиры», вероятно, состоялось 27 июля 1906 г. (см. текст 127).
8 Речь идет о Мухиных. Кто присутствовал на этом чтении «Фамиры», кроме них, установить не удалось.
9 Пограничные вопросы (нем.).
129. С. А. Соколову
Царское Село, 11.10.1906
править
Ц.С.
дом Эбермана
Одновременно с этим посылаю Вам Гейне1, сокращенного до объема газетного фельетона. Принципы моих литературных анализов изложены в предисловии2 к «Книге отражений» и иллюстрированы самой книгой (изд. Башмаковых3). Об них едва ли надо мне еще Вам говорить. Я назвал книгу «Отражения» — теперь у меня лучше придумалось заглавие, точнее: « Влюбленности».
Если Гейне подойдет, время от времени могу присылать в таком же роде все небольшие вещицы, главным образом из русской и французской литературы… Вы не боитесь индивидуализации, доведенной до фантастичности?
В «Весах» меня назвали эстетическим нигилистом4 — это неточно, т<ак> к<ак> я ничего не отрицаю. Но, действительно — для меня нет большего удовольствия, как увидеть иллюзорность вчерашнего верования… Книгу мою назвали также беглыми заметками5 — против этого я решительно протестую. Я дорожу печатным, да и вообще словом… и много работаю над каждой строкой своих писаний. Я уверен, что Вас не обманет манера моего письма… Наконец, упрек «Весов» в том, что я будто подражал Мережковскому6 — неоснователен. Мережковский очень почтенный писатель, высокодаровитый, но я никогда сознательно не пил из чужого стакана… Еще хоть бы сказали Уайльда7, — тот в самом деле когда-то меня сильно захватил, пока я не увидел, что он просто боится черта и через
Гюисманса8 и messe noire9 пробирался только к исповедальной будке. Эх… бумаги мало… А жаль.
Ваш И. Аннен<ский>
P. S. Я бросил псевдоним «Ник. Т-о»10.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. А. Соколова (НИОР РГБ. Ф. 499. К. 1. № 3. Л. 1-2об.). Автограф содержит карандашную помету адресата «отвечено». Листы, на которых написано письмо, пробиты дыроколом.
Впервые опубликовано: КО. С. 468—469.
Датировка письма вызывает вопросы, поскольку автограф ответного письма Соколова датирован 1 октября 1906 г. Любопытно, что и первопубликатор письма (КО. С. 654), и один из крупнейших знатоков литературы рубежа XIX—XX веков, посвятивший отдельную статью истории «Перевала» (Лавров А. В. «Перевал» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 184), очевидно, вполне сознательно обошли этот вопрос, не акцентируя внимания на расхождении в датах.
Определенно установить, кто ошибся, датируя письмо, и мне не удалось, но тот факт, что публикуемое ниже письмо редактора «Перевала» написано на типографском бланке журнала, выходившего в свет с ноября 1906 г., позволяет, на мой взгляд, предполагать вполне объяснимую (первый день нового месяца!) ошибку редактора журнала и датировать его ответное письмо 1 ноября 1906 г. (более ранние его письма, например, адресованные И. А. Новикову 12.09.1906 г. (РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 2. № 47. Л. 4), А. М. Ремизову 20.09.1906 г. (ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 203. Л. 13), H. M. Минскому 4.09.1906 г. (ОР ИРЛИ (ПД). Ф. 39. Оп. 1. № 343. Л. ненум.), Ф. К. Сологубу 9.09.1906 г. (ОР ИРЛИ (ПД). Ф. 289. Оп. 3. № 636. Л. 9), написаны на обычной почтовой бумаге; письмо от 4 октября 1906 г. И. А. Новикову помечено мастичным оттиском-штампом «Редакция журнала „Перевал“» (РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 2. № 47. Л. 7); наиболее раннее разысканное мною письмо, написанное Соколовым на бланке «Перевала», датировано 30 октября 1906 г. (ОР РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 203. Л. 14)).
Газетные анонсы журнала «Перевал», в которых Анненский упоминался в числе его сотрудников, появились в середине октября (см., в частности, один из первых: Соколов Сергей, Линденбаум Владимир. «Перевал» // Русское слово. 1906. № 252. 14 окт. С. 4).
Соколов Сергей Алексеевич, псевдоним Кречетов (1878—1936) — поэт, участник символистского движения, редакционно-издательский и литературно-общественный деятель, владелец издательства «Гриф», редактор альманахов «Гриф», журналов «Золотое руно» и «Перевал» (1906—1907), директор Московского литературно-художественного кружка, после 1917 г. — журналист, публицист, общественно-политический деятель. В письме отчество Соколова написано неверно.
Роль Соколова в литераторской судьбе Анненского была значительной не только в связи с «Перевалом» и определялась не только тем, что «привлечение его <Анненского. — А. Ч.> к постоянному сотрудничеству <…> по праву можно поставить в заслугу С. Соколову» (Лавров А. В. Указ. соч. С. 187; см. также: Ходасевич Владислав. Книги и люди: Памяти Сергея Кречетова; «Неблагодарность» // Возрождение. Париж. 1936. № 4012.28 мая. С. 3; Ходасевич Владислав. Памяти Сергея Кречетова // Ходасевич Владислав. Колеблемый треножник: Избранное / Сост. и подгот. текста В. Г. Перельмутера; Коммент. Е. М. Беня; Под общ. ред. И. А. Богомолова. М.: Советский писатель, 1991. С. 437; Рындина Лидия. Ушедшее // Мосты. Мюнхен. 1961. Кн. 8. С. 298; Перепеч.: Воспоминания о серебряном веке / Сост., автор предисл. и коммент. Вадим Крейд. М.: Республика, 1993. С. 415). Он пытался привлечь Анненского к литературно-просветительской, лекционной деятельности, издал «Кипарисовый ларец» и способствовал легальной публикации «Фамиры», в альманахе собственного издательства им были опубликованы стихи Анненского, не выходившие в свет при жизни автора (см.: Анненский Иннокентий. «Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали…»; «Погасла последняя краска…» // Альманах Гриф: 1903—1913. М.: Гриф, 1914. С. 9-11).
Остается лишь сожалеть, что публикуемое письмо является единственным сохранившимся в архиве Соколова письмом Анненского.
Вероятно, и письма Соколова в архиве Анненского сохранились не все. Так, например, не разыскано приглашение к участию в «Перевале», на которое, вероятно, и отвечает Анненский.
Фрагменты ответного письма Соколова, написанного на журнальном бланке, приводились в КО (С. 654—655) и в процитированной статье А. В. Лаврова (С. 184). Воспроизводим его здесь впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 1):
«Перевал»
Журнал
свободной мысли
Глубокоуважаемый
Очень извиняюсь, что до сих пор не мог ответить на Ваше любезное письмо и поблагодарить за присылку статьи. Она мне очень по-
нравилась, и я напечатаю ее в одном из ближайших NoNo «Перевала».
Очень согласен с Вами, что точка зрения на Вас «Весов», действительно, далека от истины. Особенно нелепо соображение о «беглых заметках». Журналу, всегда стоящему, как никак, за принципы субъективной критики, подобало бы различать «беглость» (в смысле поверхностности отношения) от скользящей, ярко-индивидуальной манеры письма.
Надо заметить, что я вообще расхожусь с пониманием «олимпийцев» из «Весов», за что и предан там анафеме. В частности, я был всегда нелюбим там за то, что за скобками «чистого» искусства не таил политического реакционерства. Что делать!.. Я не плачу.
Жму руку! Привет.
1 Различные аспекты творчества Генриха Гейне (Heine) (1797—1856) находились в центре внимания Анненского (см. по указателю имен: ИФА. VI). Заведомо неполный перечень публикаций, в которых затрагивается тема «Анненский и Гейне», см.: ИФА. III. С. 92.
Как уже констатировалось ранее (см.: Там же), Анненский предполагал издать свои гейневские штудии отдельной книгой. Об этом неосуществленном проекте свидетельствуют рекламный проспект издательства «Пантеон», принадлежавшего З. И. Гржебину, и письма М. С. Фарбмана (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 374; они печатаются в прим. 6 к тексту 147): к числу произведений, «которые уже имеются в распоряжении Книгоиздательства», отнесено и следующее: «Гейне. — Избранные страницы. Перевод и статья И. Ф. Анненского» (Книгоиздательство Пантеон: (Проспект). СПб.: Пантеон, [1908]. С. 6 ненум.).
Здесь речь идет о статье Анненского «Гейне и его „Романцеро“», которая была напечатана в одном из первых номеров «Перевала», увидевших свет в 1907 г. (см.: Анненский И. Гейне и его «Романцеро» // Перевал. 1907. № 4. С. 27-34). Впоследствии под названием «Гейне прикованный» она была включена в состав «Второй книги отражений».
2 См.: КО. С. 5-6.
3 Башмаковы Николай Яковлевич (1859—1918) и Яков Яковлевич — книгопродавцы, издатели (см. об их деятельности подробнее: Габдельганеева Г. Г. Башмаковых книгоиздание и книжная торговля // Татарская энциклопедия. Казань: Ин-т Татарской энциклопедии АН Республики Татарстан, 2002. Т. 1. С. 331).
Внучка последнего в своих воспоминаниях, основываясь на семейном предании, так охарактеризовала его судьбу: «…со стороны папиного отца, петербургского книгоиздателя Якова Яковлевича Башмакова, род в основном русский и идет из Казани и, если не изменяет мне память, из Вятки. В Казани находилось одно из крупных провинциальных книгоиздательств — Издательство Братьев Башмаковых. Еще подростком дедушка Яша решил самостоятельно стать на ноги и уехал в Петербург, где поначалу работал мальчиком на побегушках на складе Корбасникова, постигая заодно секреты книжного дела. Через какое-то время он открыл филиал семейного предприятия в Петербурге, а затем окреп и стал независимым столичным книгоиздателем; это решило его судьбу и участь всей нашей семьи. Он стал петербуржцем в первом поколении, встретил бабушку, случайно приехавшую из Архангельска к родственникам, и она ему приглянулась: миниатюрная, не красавица, но порядочная, хозяйственная и с удивительно стойким характером. Так они зажили, родили шестеро детей, издательское дело стало процветать, и в 1913 году, если не ошибаюсь, дед купил в Куоккала первую дачу, потом построили вторую, по соседству с Пенатами, где дед и решил в 1918 году остаться на зимовье и постепенно перешел в звание беженца» (Башмакофф Наталия. Пряный вкус многоголосья, или в поисках утраченного семейного уклада / Публ. Елены Земской // Отечественные записки. 2004. № 3 (18). С. 331).
Общался ли лично Анненский с Башмаковыми, под маркой издательства которых вышла в свет «Книга отражений», документально установить не удалось.
4 Речь идет о следующей публикации: Чуковский Корней. Об эстетическом нигилизме // Весы. 1906. № 3-4. С. 79-81. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906.
Любопытно, что из всего спектра рецензий на «Книгу отражений», опубликованных ко времени написания письма, — возможно, отчасти в связи с их анекдотичностью и явной пристрастностью (Налимов А. [Рец.] // Наука и жизнь. 1906. Кн. 2-3. С. 437; Ходасевич В. Ф. [Рец.] // Золотое руно. 1906. № 3. С. 137—138. Подпись: Сигурд; Стечькин H Я. Журнальное и литературное обозрение: (Письмо Белинского к Гоголю. — Д. С. Мережковский. «Грядущий Хам». — H. Ф. Анненский. «Книга отражений») // Русский Вестник. 1906. Т. 302. Март. С. 285—288. Подпись: H Я. Стародум; Ляцкий Е. А. [Рец.] // BE. 1906. Т. 3. Кн. 6. С. 801—804. Подпись: Евг. Л.; [Рец.] // Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1906 г. Сентябрь. Стлб. 135. Без подписи; См. также: Фомин А. Г. [Рец.] // Исторический вестник. 1906. T. CXVI. Ноябрь. С. 690—691. Подпись: А. Ф-н) — Анненский в публикуемом письме отсылает непосредственно лишь к отзыву Чуковского.
5 Выявить такую оценку «Книги отражений» в критической литературе пока не удалось.
Не исключено, что ответ Соколова (см. прим. 1) ввел в заблуждение комментаторов КО, которые связали это суждение с публикацией Чуковского, о «беглых заметках» в своей рецензии не упоминавшего.
Ближайшее отношение к этой оценке, пожалуй, имеют следующие фразы Чуковского: «Книга его — интимнейшее создание в области русской критики. Это даже не книга, а листки из записной книжки, записки из подполья. <…> У него, повторяю, дневник» (Чуковский К. Указ. соч. С. 79, 80).
6 Речь идет о следующем суждении: «Знаю я также, что не все у него от Промефея, а кое-что и от Мережковского. То, напр., послышится „Гоголь и черт“, то „Толстой и Достоевский“» (Там же. С. 81).
7 Уайльд (Wilde) Оскар Фингал О’Флаэрти Уилс (1854—1900) — английский прозаик, драматург, критик.
Детальный анализ генетической связи критической прозы Анненского с наследием Уайльда был проведен в исследовании Г. М. Пономаревой (см.: Пономарева Г. М. Анненский и Уайльд: (Английская эстетическая критика и «Книги отражений» Анненского) // Ученые записки / Тартуский гос. ун-т. Тарту, 1985. Вып. 645: Проблемы типологии русской литературы: Труды по русской и славянской филологии: Литературоведение. С. 112—121). См. также: Conrad. S. 64-65; Подольская И. И. Иннокентий Анненский — критик // КО. С. 527; Тростников М. В. Сквозные мотивы лирики И. Анненского // Известия АН СССР. Серия лит-ры и языка. 1991. Т. 50. № 4. С. 333.
8 Гюисманс (Huysmans) Жорис Шарль (1848—1907) — французский писатель, один из героев «Второй книги отражений» (КО. С. 132), прошедший в своем творчестве довольно замысловатый путь от натурализма к модернизму, от увлечения оккультными науками, магией, «сатанизмом», розенкрейцерством к консервативной католической мистике.
Здесь речь идет, вероятно, о его романе «Là-bas» (Paris, 1891), в котором автор пытался утвердить в качестве метода художественного осмысления жизни «спиритуалистический натурализм». Героя романа, писателя Дюрталя, являвшегося в значительной мере рупором идей автора, влечет к мистике, потустороннему, он, как и сам автор в конце 80-х — начале 90 гг. XIX в., участвует в «дьявольской мессе», в оргиях секты сатанистов. Первый русский перевод этого романа см.: Гюисманс Ж. К. Там, внизу: Роман / Перевод Л. Горовиц. СПб.: Изд. А. В. Швырова, 1907.189 с. (Прил. к журн. «Вестник иностранной литературы»; 1907. Июнь-декабрь).
9 Черная месса (фр.).
10 Под этим псевдонимом вышла первая книга стихов Анненского «Тихие песни», так же подписаны отдельные стихотворения в «Литературном приложении» и «Понедельниках» петербургской газеты «Слово» в 1906 г. (см.: ИФА. VI. С. 65).
Последние публикации Анненского под этим псевдонимом отмечены концом весны 1906 г., причем Анненский прибегал к его более прозрачным вариантам (см.: НИКТО (Ник. Т-о). Буддийская месса в Париже; Я люблю; Осенний романс // Сборник «Северная речь»: Анненский И. Ф. Лаодамия. Загуляев П. М. Волки. Кривич. Ночью. Пашка. Стихотворения. Полознев Д. Счастливый брак. Коковцев Д., Никто, Гумилев Н. С. Стихотворения. СПб.: Издание редакции «Северной Речи»; Тип. Ц. Крайз, 1906. С. 69-72).
Следует упомянуть, что Анненский использовал этот псевдоним, подписывая одно из своих стихотворений в литературном альбоме сына, и в начале 1907 г. (см., в частности, прим. 2 к тексту 139). Кстати, тот факт, что автограф стихотворения «Покуда душный день томится, догорая…», озаглавленный «На закате» и содержащий посвящение Н. П. Бегичевой (РО ИРЛИ. Разряд I. Оп. 1. № 87), подписан «И. Анн<енский> (Ник. Т-о)», позволяет датировать этот автограф временем не позднее рубежа 1906—1907 гг., что придает этому варианту характер «промежуточного» и ставит под сомнение правомерность замены заголовка этого стихотворения «В зацветающих сиренях» в наиболее авторитетном издании произведений Анненского (см.: СТ. С. 199, 582).
Публично раскрыт псевдоним в информационной заметке от редакции одного из эфемерных издательств: в перечне сотрудников проектировавшихся сборников, которые так и не появились в печати, поименован и «И. Анненский (Ник. Т-о)» (см.: [От издательства] // Хризопрас: Художественно-литературный сборник издательства «Самоцвет». М.: Самоцвет, 1906—1907. С. 84).
Очевидно, основанием для этого извещения послужило выраженное Анненским осенью того же 1906 г. согласие деятельно сотрудничать с другим московским изданием, о чем косвенно свидетельствует письмо его редактора (фрагмент письма печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 332. Л. 1):
Редакция сб<орников> «К вершинам!» приносит глубокую благодарность уважаемому Иннокентию Федоровичу за согласие быть сотрудником.
Так как сборники будут ежемесячными, то редакционный портфель не страшится обилия стихов, из которых легче выбрать лучшие. Будем очень благодарны и за стихи.
При посылке рукописи сообщите условия. Будете ли сами править корректуру или поручите это редакции, присылать ли Вам чистые гранки или нет.
Номера будут Вам высылаться.
Е. Казаков
Москва.
<19>06.XI.29
Разыскать ответные письма Анненского, а также установить, оказались ли в распоряжении редакции так и не увидевших свет сборников его произведения, не удалось.
Первая публикация лирического стихотворения Анненского, помеченная его настоящим именем, относится к середине 1907 г. (см.: Аниенский И. Милая // Трудовой путь. 1907. № 7. С. 36).
Некоторое представление о сложностях вхождения Анненского в литературный процесс эпохи, о довольно унизительных процедурах «печатания с выбором» дает сохранившееся в архиве Анненского письмо редактора «Журнала для всех» и «Трудового пути» Виктора Сергеевича Миролюбова (1860—1939), непосредственным образом связанное с этой публикацией и датируемое по почтовому штемпелю 30.06.1907 г. (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 352. Л. 1):
Стих<отворение> «Милая» будет напечатано в Июле. Два других стих<отворения> не совсем меня удовлетворяют — и напечатаны не будут. Почему Апрель — мертвый? От звонов похоронных? Но ведь от них уплывает Вербн<ая> нед<еля>… Неправильный стих не связан, как мне кажется, органически с содержанием. В стих<отворении> «Бесследно…» «Там» и «Здесь» не ясны для меня. Представляется, что и «там» и «здесь» относятся к одному и тому же.
В. Миролюб<ов>
У нас Ваши стихотворения.
Письмо Анненского Миролюбову с предложением опубликовать стихотворения «Милая», «В желтый сумрак мертвого апреля…» (публиковавшееся впоследствии под заглавиями «Суббота» и «Вербная неделя») и «Тоска мимолетности» («Бесследно канул день. Желтея на балкон…») в архиве последнего в Пушкинском Доме (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 185) разыскать не удалось.
См. также прим. 2 к тексту 140.
130. H. П. Бегичевой
Псков, 15.10.1906
править
Ц.С.
Мой дорогой соловей!Мне кажется почему-то, что это письмо Вам подадут утром 17-го, когда Вы будете еще потягиваться в постели, готовясь вставать после кануна, после того, как Вы пели и хорошо пели перед публикой1 и в отсутствии того, для которого Вы все равно не могли бы спеть лучше, чем однажды (я помню когда, а Вы помните?) спели «Оставь меня»2. Не знаю уж, право, оставил ли он, или нет — ту, которая так драматично его об этом молила. Вернее, что не оставил… Но бросим эту пару… выпутываться, как она хочет, из своих мелодраматических тенет…
Милая Нина, как мне скучно, как мне скверно… Гостиница, где я остановился, не то эстонская, не то немецкая3. Клопов, правда, нет… Но есть песни — есть биллиард и пиво… пиво… целый океан пива, который грозит, пройдя через немцев, потопить целую канализационную систему. Всю ночь я сегодня не спал, отчасти под влиянием возбуждения и споров по глупейшему делу, которое подняло на ноги целый Псков4, — отчасти вследствие невозможной гулкости дома… Эти негодяи своими пьяными голосами и пьяным потом, одной идеей их растрепанного бессюртучья и немецкой тупости исполняют меня какой-то бессильной злобы против моего поручения… Эти бочки так горланят, что можно подумать, будто они сговорились утешить меня в потере Вашего пения… нет, даже не пения, а какой-то чуткой и трепетной грусти, которую я так люблю в Вашем пении, мой милый соловей.
До свидания, Нина.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 5-6об.).
Вопреки авторскому обозначению, письмо (как явствует и из его содержания) написано во Пскове, куда Анненский был вынужден дважды в октябре-ноябре 1906 г. выезжать в служебные командировки по поводу «беспорядков» в Псковском Сергиевском реальном училище, формально же — «для ревизии местных учебных заведений».
Первая из этих ревизионных поездок состоялась во второй декаде октября 1906 г. В отчете о ревизии (см. прим. 5) сам Анненский точно определял, когда он оказался в этом городе: «Я приехал в Псков в ночь с пятницы на субботу и в субботу, 14-го октября утром после официальных визитов представителям высшей власти администрации попал в Реальное Училище как раз к заседанию Пед<агогического> Совета» (Л. 71об.).
1 Где происходило упомянутое Анненским выступление Бегичевой, установить пока не удалось.
2 Речь идет о романсе «Оставь меня» композитора, виолончелиста, музыкального педагога Карла Юльевича Давыдова (1838—1889) на слова Байрона в переводе П. Гнедича (№ 2 из Ор. 26 «Три романса [для голоса и фортепиано]», посвященного Владимиру Ивановичу Иванову (Давыдов К. Ю. Оставь меня: Для контральто с фортепиано: Соч. 26: h-Fis: Из Байрона. СПб.; Гамбург: А. Битнер; Д. Ратер, [Б. г.] 5 с.)). Подробнее об этом произведении см.: Гинзбург С. Л. Проф. К. Ю. Давыдов: Глава из истории русской музыкальной культуры и методической мысли / Ленинградская гос. консерватория. [Л.]: Музгиз; Ленинградское отделение, 1936. С. 68,176.
Привожу здесь текст этого романса по следующему нотному изданию: Арии, романсы и песни из репертуара К. Г. Держинской: Для сопрано в сопровождении фортепиано / Сост. В. Подольская. М.: Музыка, 1971. С. 96-98:
Оставь меня! Меня печаль тревожит.
Душа мучительных раскаяний полна.
И вот она уж вынести не может
Всего того, что вынесла она.
Оставь меня! Безумствуя, тоскуя,
Как бредом пламенным, тобой исполнен я.
И все, что чувствую, чего желать могу я:
Все в этом возгласе: оставь меня!
Ср. «Оставь меня…» во включенном впоследствии в состав «Трилистника проклятия» стихотворении Анненского «О нет, не стан…» (1906), в котором романсовый антураж: интонации и свойственный этому жанру образный арсенал (см. текст 181) — присутствует в преображенном виде.
О. С. Бегичева, воспроизведя в своем комментарии текст романса, добавила: «Этот романс Н<ина> Петр<овна> пела так сильно, что у слушателей пробегали мурашки по спине» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 8).
3 Анненский остановился во Пскове в гостинице «Петербургская» (ср. текст 131), располагавшейся по следующему адресу: Сергиевская ул., д. Гитца.
В 1913 г. этой гостиницей заведовали Яков Яковлевич и Вилле Якубов Даугау (Памятная книжка Псковской губернии на 1913—1914 гг. / Издание Псковского Губернского Статистического Комитета. Псков: Тип. Губернского Правления, 1913. С. 430).
4 Значительная часть отчета Анненского о командировках в Псков (см. его автограф, озаглавленный «Отчеты по ревизии в Псковском реаль<ном училище>» и датированный автором 30 октября 1906 г.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10250. Д. 65-73об., 75-83об.) посвящена именно первой поездке.
Внешняя канва конфликта, из-за которого в училище разгорелись беспорядки, была связана с отношениями между учителем математики и учеником 4-го класса Арвидом Клаваном, сыном бывшего народного учителя, а в начале 1906 г. писца (секретаря) собраний родителей учащихся. Ученик, публично и весьма некорректно выразивший несогласие с неудовлетворительной оценкой, выставленной ему учителем А. В. Пирожковым, был сначала наказан решением директора (5 часов карцера). 10 октября состоялось совещание педагогического совета, в котором участвовал и председатель родительского комитета училища H. M. Кисляков. Отменив наказание, назначенное директором, педагогический совет единогласно постановил временно удалить ученика 4-го класса Клавана до 1 января 1907 г. с правом поступления по экзамену.
Это решение спровоцировало события, которые обсуждались и на родительских собраниях в училище, и в местной прессе. В одной из анонимных публикаций сообщались подробности «шумного» (см.: Городская хроника: Заседание родителей // Псковский городской листок. 1906. № 81. 18 окт. С. 1. Без подписи) заседания родителей воспитанников училища, продолжавшегося 15 октября до 11 часов вечера: «Председатель родительского комитета, г. Кисляков толково разъяснил в точности характер действия не только провинившегося ученика, но и учеников четырех классов, которые незаконно ворвались в запертый гимназический зал, где и устроили митинг. Педагогический совет постановил ученика К. освободить от посещения уроков до января будущего года и принять его по выдержании экзамена за целый полугодовой курс. Родительский комитет с своей стороны постановил ходатайствовать о приеме ученика К. в более кратчайший срок и без экзамена. По этому поводу проходили оживленные прения: одни находили поведение ученика не уместным, другие же стояли за ученика, находя, что ответ его заслуживал 3, а не 2 и пр. Третьи желали жаловаться в округ и даже г. министру, г. Кисляков просил присутствующих несколько успокоиться; даже сам министр не имеет права изменять оценки знания предмета, произведенной учителем. Кроме того округ или министр препроводит жалобу на рассмотрение и распоряжение педагогического совета. Так, собрание не пришло к окончательному решению дела, которое отложено до нового собрания.
Сколько бурных речей, шумных слов, душевных волнений из-за двойки! А там люди говорят еще, что двойка не важный предмет» (Городская хроника: К собранию родителей // Псковский городской листок. 1906. № 82. 22 окт. С. 3. Без подписи).
Анненский, стремясь к разрешению конфликта, усмотрел в решении педагогического совета неточности в формулировке наказания, несоответствие этого решения нормативным документам и способствовал смягчению наказания и устранению препятствий, грозящих ученику, в виде экзаменов при восстановлении.
Однако во время этой поездки Анненскому, установившему хороший рабочий контакт и с администрацией училища, и с руководителем родительского комитета, пришлось столкнуться с рядом неприятных моментов, довольно подробно описанных им в отчете: "В среду 18-го октября я был в Училище без 10 минут 9. Уроки начались во всех классах благополучно; отсутствовавших в старших классах было довольно много. В 4-м же были почти все налицо. Я посетил 5 уроков и везде видел полный порядок и спокойствие; лишь в исходе второго урока в зале и соседних помещениях стало слышаться движение и шум, хлопанье дверей: это собирались беспокойные, которые решились во что бы то ни стало помешать урокам. В перемену было шумно, появились ученики, державшие себя вызывающе, с шапками в руках; послышались революционные песни, свистки. Три ученика подошли к директору <Николаю Владимировичу Благовещенскому. — А. Ч.> и в моем присутствии просили у него права собраться. Он отказал, но при этом, мне кажется<,> с ущербом для своего авторитета и достоинства, сослался на мое запрещение. Тогда шум усилился"sub>;</sub" и одиозность стала обращаться исключительно на Окружного Инспектора. Чтобы подать пример местным педагогам, я вошел в толпу<,> пробрался к кафедре и стал<,> прислонившись к ней спиной, чтобы помешать сходке. Так я и простоял до звонка, чтобы бунтари потерпели неудачу: это уменьшает их успех среди нейтральных элементов. Когда пробил звонок, спокойные пошли по классам, а неспокойные в свой зловонный клуб. Мне, по порядку дня, надо было отлучиться для обзора частных школ, с какой целью за мною и заехал директор народн<ых> уч<илищ>. Между тем я послал в Управу за Предс<едателем> родит<ельского> ком<итета>, и он провел в училище до 3 часов. Я же вернулся туда к 20' 2-го. Беспокойство, между
тем, возросло. Когда я вторично входил в швейцарскую, то сверху лестницы ученики встретили меня свистом и явно враждебными криками, но долго не выдержали этой позиции, а когда я поднялся к ним, разбежались" (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10250. Л. 76-77об.).
В отчете Анненским были воспроизведены (Там же. Л. 75об.-76) положения, которые он сформулировал в заседании педагогического совета Псковского реального училища. Суждения эти представляются крайне интересными (бесспорно, необходимо учитывать при этом, кому адресован документ) и сами по себе, и как ретроспективный взгляд на события, происходившие в Царскосельской гимназии в 1905 г., и как свидетельство некоторого смещения акцентов в административно-педагогической позиции Анненского в непростое для педагогов время революционного брожения в обществе:
1. Воспитательные задачи, возлагаемые на учителя, заключаются главным образом в том, чтобы улучшать качество своего преподавания.
2. В последнее время мы, т<о> е<сть> школьные педагоги, слишком часто прибегаем к направлению нашей деятельности, как единичной, так и коллегиальной на цели умиротворения школы. Цель эта слишком неопределенная, а достижение ее зависит очень редко от нас. Опыт еще слишком мал, чтобы можно было основываться на его показаниях. Затем умиротворение бывает только кажущееся, и в нем иногда таятся зерна будущей неурядицы: так в нынешнем году Пск<овское> Р<еальное> уч<илище,> может быть<,> пожинает плоды своей умиротворительной деятельности прошлого года. Пед<агогический> Сов<ет> разрешил ученикам собрания: этой организацией и воспользовались внешние силы; а учитель, который, по выбору учеников, был бессменным председателем собраний, оказывается теперь до некоторой степени их жертвой. Дело не в том, чтобы умиротворять, а надо исполнять свои обязанности, не думая слишком много о том, что выйдет из этой иногда весьма затрудненной работы.
3. К ученическим проступкам надо относиться не как к проступкам большой важности, а низводить наказуемых в разряд неполномерно рассуждающих людей и не допускать при этом до того, чтобы они чувствовали себя героями и борцами.
Кроме того я заявил Педагогическому Совету, что, не входя в теоретическое обсуждение вопроса о пользе или вреде ученических собраний, я полагаю, что П<едагогический> С<овет> более таких собраний разрешать или устраивать не будет и что во всяком случае вся ответственность за новые беспорядки, связанные с этой формой умиротворения, падет теперь на Пед<агогический> Сов<ет>.
Несколько позже той же осенью 1906 г. Анненский столкнулся и с другого рода неприятностями, так или иначе связанными с его служебной деятельностью и нашедшими отражение в одной из газетных публикаций: «Председатель Царскосельской уездной земской управы В. А. Ветвеницкий, исполняя постановление уездного земского собрания, поднял вопрос об организации в г. Царском Селе и уезде вечерних народно-просветительских курсов. 8-го ноября в помещении уездной управы им было созвано совещание из преподавателей местных учебных заведений и сведущих лиц для обсуждения предполагаемого дела. Из происшедшего обмена мнений выяснилось, что постановление уездного собрания легче всего будет осуществить при содействии С.-Петербургского общества народных университетов. Представитель общества д. ст. сов. Н. В. Дмитриев горячо отстаивал эту идею, говоря, что для присоединения к обществу достаточно будет учредить его местную комиссию. Совещание отнеслось к предложению Дмитриева крайне сочувственно и наметило в качестве председателя предполагаемой комиссии окружного инспектора М-ва Нар. Пр. И. Ф. Анненского, а в качестве ее членов нескольких преподавателей. <…> Царскосельская полиция усмотрела в совещании <…> незаконное сборище, а в устройстве чтений небывалую крамолу; по начальству полетели доносы; председатель управы имел неприятное объяснение с полицмейстером… и, надо думать, симпатичное предприятие не осуществится» (Зарвавшийся администратор // Пригородная жизнь. 1906. № 1. 27 ноября. С. 2. Без подписи).
В день публикации процитированной выше заметки Анненский председательствовал в проведенном в канцелярии Попечителя С.-Петербургского учебного округа совещании преподавателей истории столичных гимназий «по вопросу о постановке преподавания истории в гимназиях». Писарской протокол этого совещания, подписанный Анненским и отложившийся в архивном деле «Ларинская гимназия. Переписка и сведения о преподавателях и учениках 1906 г.» (ЦГИАСПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10566. Л. 109-110об.), несмотря на то, что позиции конкретных его участников и, в частности, председателя в документе не обозначены, представляет несомненный интерес и должен приниматься во внимание исследователями жизни и наследия Анненского:
В совещании, происходившем под председательством Окружного Инспектора д. с. с. И. Ф. Анненского, приняло участие 18 преподавателей истории. <…>
По предложению Председателя Собрание ограничилось обсуждением вопроса о реформе курса истории VIII класса и об экзаменационных требованиях по этому предмету на выпускном испытании на аттестат зрелости. <…>
Большинство <…> высказалось за замену Древней Истории в программе VIII кл. Новой Историей, преимущественно XIX века, с выделением этого последнего отдела из курса VII кл., причем в пользу такой замены приводили и более тесную связь современного мира с ближайшими эпохами истории и больший интерес к последним со стороны учащихся. Указывали и на то, что именно в настоящее время, при чрезвычайно остром интересе учащейся молодежи к революционному движению в России, которым эта молодежь в значительной части своей захватывается и увлекается вплоть до активного в нем участия, главным образом вследствие отсутствия научной подготовки и знакомства лишь с односторонней и пристрастной партийной литературой, — основательное, спокойное и беспристрастное ознакомление молодых людей с историей революционных движений последнего столетия помогло бы им более критически и хладнокровнее разбираться в совершающихся кругом нас событиях. <…>
Совещание, начавшись в 7½ часов вечера, было закрыто председателем в половине двенадцатого.
131. Е. М. Мухиной
Псков, 16.10.1906
править
Гостиница Петербург
Вы, вероятно, уже слыхали, моя дорогая Екатерина Максимовна, что досадная случайность, в виде экстренного поручения в Псков — на этот раз впрочем довольно серьезного, хотя и возникшего из пустяков — лишает меня радости видеть Вас сегодня в белом. Положительно, я создан для мелодрам и элегий. Сколько удовольствий уже проходило мимо меня… Я даже начинаю находить вкус в неудачах… Радость, пройдя сквозь призму несбыточности, — окрашивается такой нежной радугой… Видите ли ее вы, vous autres, chanèards? La voyez-Vous ma guigne irisée?1 Во Пскове холодно, хотя снегу и нет, и скверно: солдаты, солдаты… да праздно шатающаяся молодежь… Но колокола почти не звонят зато: только по темным улицам между редких фонарей движутся парами какие-то фигуры — это прогимназисток2 ведут, чтобы они в церкви отмаливали наши грехи… Ох, бедные мои птички, много ли то вы отмолите?..
…Когда я приеду, спрашиваете Вы… Вероятно, в четверг3… Это зависит главным образом от денег. Как только проживусь до ретура: я здесь с Арефой4, в шубе, калека… Сегодня одна дама меня спросила, читаю ли я поэтов. Я ответил: «не только читаю, но даже заставляю себя читать». Она ничего не поняла и как-то глупо заморгала… Я, разумеется, оставил ее искать Эдипа, или быть съеденной сфинксом.
Скучно… Нудно… Внизу поют пьяные… Не входите сюда, нет…
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 22-23об.).
1 Вы, другие, счастливцы? Видите ли ее Вы, моя радужная несбыточность? (фр.).
2 Единственным казенным женским средним учебным заведением во Пскове была Псковская Мариинская женская гимназия, также бывшая одним из объектов ревизии Анненского и располагавшаяся в доме уездного земства по ул. Гоголевской (см.: Памятная книжка Псковской губернии на 1907 год. Псков: Тип. Губернского Правления, 1907. С. 77-79).
Здесь же, вероятно, речь идет о воспитанницах частной женской прогимназии при лютеранской церкви Св. Иакова с правительственными правами, располагавшейся в доме Гессе по ул. Сергиевской (Там же. С. 83).
3 19 октября.
4 Лакей Анненского, служивший в его семье, по словам В. И. Анненского, около 25 лет (см.: ВК. С. 209). В архиве Анненского сохранилась нотариально заверенная копия его свидетельства о браке, датированная 20 ноября 1893 г., в которой помечено, что документ этот представлен для заверения одному из киевских нотариусов «казаком Арефою Федоровичем Гламаздою».
В наиболее авторитетном издании воспоминаний об Анненском Арефе уделено немало строк. См., например, отрывок воспоминаний Т. А. Богданович: «Не нравилось мне и то, что на стол у них подавал лакей в белых перчатках, хотя я очень скоро убедилась, что этот лакей — Арефа — был очень простой и славный украинский парень, вывезенный ими из Киева. Лакейство, несмотря на все старания Дины Валентиновны, к нему совершенно не прививалось. Единственное, что было у него от лакея, это белые нитяные перчатки за обедом. В остальном он сохранил и своеобразный русско-украинский язык, и непосредственность обращения деревенского парня.
Из всей семьи до некоторой степени усваивал тон хозяйки только младший сын, Валя, и то больше по присущей ему лени.
Сидя за обедом, он вдруг заявлял:
— Арефа, налей мне воды. Меня это возмущало.
— Валя, — вмешивалась я. — Как тебе не стыдно. Ведь графин перед тобой. Неужели ты не можешь сам налить.
Но Дина Валентиновна сейчас же обрывала меня:
— Оставь, пожалуйста, Таня. Арефа здесь именно для того, чтобы нам прислуживать.
Дядя Кеня отпускал какую-нибудь шутку. Остальные смеялись, и инцидент был исчерпан.
Вне обеда никто не обращался с Арефой как с лакеем, и сам он чувствовал себя как в родной семье, прожил там несколько десятков лет, женился, народил кучу детей, которые все жили и воспитывались тут же, и ушел только тогда, когда умерли и Иннокентий Федорович, и Дина Валентиновна» (ЛТ. С. 81).
Там же приводится фрагмент мемуаров «Петербургские эпизоды и встречи конца XIX и начала XX века» певицы M. H. Остроумовой, в котором она касается и этого весьма колоритного персонажа: «Типичная, сухая, изысканная фигура поэта-критика И. Ф. Анненского, точно сорвавшаяся со старинной английской гравюры, — и сейчас стоит перед моими глазами. Эстет до мозга костей, он любил красивую позу и в личной жизни. За столом ему всегда прислуживал в блестящей ливрее и в белых перчатках слуга Арефа, он же докладывал о посетителях и подавал ему письма и литературу на серебряном подносе… Не многие знали, что под шикарной ливреей с золотыми позументами Арефа был просто преданный „слуга за все“ (как выражались в Одессе). Не уклонялся ни от какой работы для семьи Анненских, к которым он был сильно привязан. Да и не мудрено… <…> В торжественные кануны больших праздников слуги приобщены были к большому семейному столу — такое отношенье в те времена являлось редким» (ЛТ. С. 134). См. там же суждения об Арефе Н. Н. Пунина.
Позволю себе процитировать также мемуарный фрагмент А. В. Орлова, посвященный, впрочем, не столько Арефе, сколько жене Анненского: «Обладатель чина IV класса имел право на общий титул „превосходительства“. Иннокентий Федорович относился к чинам, как к обветшалому пережитку давнего прошлого. В руководимой им гимназии титулование не применялось при обращении к нему ни учителями, ни учащимися. Все называли его просто по имени-отчеству. Напротив, супруге его, Дине Валентиновне, титулование импонировало чрезвычайно: дочь „генеральши“ Сливицкой — она сама стала теперь „генеральшей“. Привезенному ею из Киева и оставшемуся в семье Анненских на долгие годы слуге Арефию Гламазда (Арефе) она велела титуловать ее и Иннокентия Федоровича: „Ваше превосходительство“. Ею был установлен в домашнем обиходе старомодный ритуал „доклада“ о посетителях, сохранявшийся и после смерти И. Ф. Анненского.
Это запомнилось мне из поры моего детства по тем неоднократным случаям, когда моя мать, взяв меня с собою, навещала больную вдову И. Ф. Анненского в наемной царскосельской квартире Анненских (район Софии, Захаржевская улица, дом генеральши Панпушко, а позднее — дом Башиловой). Ни электрического освещения, ни электрических звонков в этих домах не было. Поднявшись на крыльцо, моя мать дергала ручку старинного звонка. Спустя минуту слышались поспешные шаги по скрипучей деревянной лестнице, входная дверь отворялась, и Арефа в белых нитяных перчатках и светло-серой ливрейной куртке с „ясными“ пуговицами кланялся. Пригласив посетительницу войти в дом и обождать внизу, он взбегал проворно на второй этаж, откуда до нашего слуха доносился его громкий „доклад“: „Вашше превосхходительство! Госпожа Орлова с сыном. Прикажете принять-с?“ — „Проси, проси, Арефа, голубчик…“» (Орлов. I. Л. 186—187).
См. также: Пащенко Т. А. Мои воспоминания // Пащенко Т. А., Позднева О. Л. В минувшем веке: Два детства. СПб.: Формика, 2002. С. 8.
132. Е. М. Мухиной
Псков, 27.10.1906
править
Pscow
Après une nuit très tourmentée, dans le désespoir d’une vilaine chambre d’hôtel quel bienfait, oh ma blanche consolatrice, que quelque pages de Vous en ces chers caractères romains si… effacés… si lointains…
Toute la journée à ma triste besogne je ne pensais qu'à Vous écrire. Il fait déjà sombre, mais mon premier moment libre Vous appartient.
Changeons de décor, voulez-vous? Abolissons le mien — ces abominables lits d’auberge, le tas de pommes sous ma table… et la moisissure de ce mur qui me barre la vue et qui m’enlève les yeux enrhumés de ce vieil ivrogne que les grecs ont si délicatement surnommé Ouranos (Ciel). Abolissons même le Votre si élégant… Bast… je brise ce cadre, si charmeur pourtant. Il n’y a ni vous, ni moi… Il y a la mer… Noire pour être d’azur et légèrement duvetée d'écume… Il y a le soleil si définitivement, si grossièrement rond, fatigué, rougeâtre, presque bronzé tout près de l’horizon — la journée a été tropicale… Voyez-vous encore se dessiner là-haut ce pâle substitut du souverain agonisant, cette lune si jaune et si vaguement ronde — on dirait une tranche de melon sur une assiette devenue bleue pour être trop abondamment lavée… Et encore ce tas de bâtiments — palais, masures, églises et prisons — mais qui sont pour le moment tous — cachots fraîchement blanchis à la chaux, mornes et aveugles et dardant leurs prunelles étrangement dilatées vers le ciel mourant — spectre effrayé par un autre…
Au balcon il y a un malade et il se laisse doucement bercer par la fraîche harmonie du soir… Oh… Il la voudrait… oui… se laisser bercer… Mais il y a un regret et il y a un reproche qui ne veulent pas de repos… Et ils n’obéissent pas ces vilaines bêtes au rythme de tout ce qui meurt si splendidement et qui se tait en mourant… Mais ils font des grimaces et n’osant pas crier ils s’amusent à donner des piqûres au coeur du convalescent… et il dit lui-même pour ces vilaines bêtes… «Le rêve n’a rien à évoquer… rien à évoquer…»
Псков
После ночи, очень беспокойной, среди безнадежности гадкой гостиничной комнаты какое благодеяние, о моя светлая утешительница, — эти несколько страниц от Вас, с их милыми латинскими буквами, такими блеклыми… такими отдаленными1…
Весь день, занимаясь своим скучным делом, я думал только о том, чтобы Вам написать. Уже стемнело, но моя первая свободная минута принадлежит Вам.
Переменим обстановку, хотите? Упраздним мою — эти отвратительные трактирные кровати, груду яблок под столом… и плесень стены, загораживающей мне вид, заслоняющей воспаленные глаза старого пьяницы, которого греки так деликатно назвали Ураном (Небо). Упраздним даже Вашу обстановку, столь элегантную… Довольно… Я ломаю эту раму, несмотря на всю ее прелесть. Нет ни Вас, ни меня… Только море… Черное в своей лазурности, в легком пуху пены…. Солнце совершенно, грубо круглое, утомленное, красноватое, почти бронзовое — у самого горизонта; день был тропический… Все ли еще Вы видите, как вырисовывается в вышине бледный заменитель агонизирующего владыки, луна, такая желтая и расплывчато круглая — будто ломоть дыни на тарелке, посиневшей от слишком усердного мытья… И еще эта груда строений — дворцы, лачуги, церкви и тюрьмы, — но сейчас это все темницы, свежевыбеленные известью, мрачные и слепые, вперившие свои странно расширенные зрачки в умирающее небо — призраки, испуганные другим призраком…
На балконе больной, он убаюкан прохладной гармонией вечера… О… он хотел бы… да… дать себя убаюкать… Но есть упрек и есть сожаления, которые не ищут покоя… И эти мерзкие звери не покоряются ритму того, что так торжественно умирает и, умирая, безмолвствует… Они кривляются и, не смея кричать, забавляются уколами в сердце выздоравливающего… И эти мерзкие звери говорят его устами: «Нет в прошлом ничего, что могла бы вернуть мечта… Ничего, что могла бы вернуть…»
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 24-25об.).
Впервые опубликовано: КО. С. 469—470. Перевод с французского, впервые опубликованный там же, принадлежит перу Л. Я. Гинзбург.
Публикуемое письмо было написано Анненским во время его повторной поездки в Псков по поводу событий, разворачивавшихся вокруг ученика Псковского реального училища А. Клавана. Нужно заметить, что и здесь возникает вопрос по поводу датировки письма. Дело в том, что формально Анненский был направлен в командировку отношением, подписанным попечителем учебного округа, от 28 октября за № 17568 (печатается по отпуску: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10250. Л. 85):
И. Ф. Анненскому
Прошу Ваше Превосходительство отправиться в г. Псков для ревизии местных учебных заведений.
Остается предполагать, что этот документ был оформлен «задним числом» уже после отъезда Анненского: цитировавшийся в прим. 5 к тексту 129 его отчет датирован 30 октября, вероятно, как датой окончания командировки.
Во всяком случае, в псковской прессе вскоре появилась следующая заметка:
«Окружный инспектор д. с. с. Анненков снова приехал, вызванный положением учебных дел в Псковском реальном училище. В последнем волновались два класса по поводу временного удаления из училища одного из учеников» (Городская хроника: Из педагогического мира // Псковский городской листок. 1906. № 85. 1 ноября. С. 3. Без подписи).
1 Письмо в архиве Анненского не сохранилось.
133. Н. П. Бегичевой
Псков, 29.10.1906
править
Ц. С.
Я исполнил Ваше желание, милая Нина, и сберег Ваше письмо не читая до той минуты, как сел в вагон1. К сожалению, Вы не предвидели одного условия. Из Ваших страниц я мог прочитать только две первые, а потом наступила полная темнота… Прошел томительный час, в вагон принесли огарок и воткнули его в фонаре… Попробовал возобновить чтение — не тут то было… Насилу раздобыл у кондуктора огарок, воткнул его в пепельницу и таким образом прочитал и перечитал Ваше письмо2… Отчего я тогда смеялся? Знаете, как это ни странно, — от конфузливости. Вы ведь читали обо мне3, и если бы я сосредоточенно молчал, то получил бы и в Ваших глазах немножко вид какого-то раззолоченного бурхана4, которому то воскуряют, а то его секут, а — он-то только «древесно золотится»?.. Это был немножко смех, какой бывает от щекотки… Затем, Вы задаете еще один вопрос: Отчего Вы иногда меня любите, а иногда ненавидите… Это, видите ли, потому что Вашему неопределенному чувству Вы хотите придать непременно известное наименование. У Вас есть ко мне только «зыбкий каприз». Слово каприз употребляю как музыкальный термин5. Проходили года, проходили десятки лет, я был все тот же, а вы проходили мимо меня, как мимо пыльного, несколько устаревшего тома дедовской библиотеки… Но вот ветер, который только что обвевал сирени, распахнул листы старого тома — этот том самым прозаическим образом поддерживал узор на пяльцах, где вы вышивали какую-то пастораль… Еще не выпуская из рук иглы, Вы уронили глаза на страницу… Батюшки, стихи… В этой прозе, в этой пыли, в этом устое — стихи… Но какой смешной шрифт! Длинные буквы, т не отличить от ш… Постойте, но ведь это же сирени… Здесь мое сердце, мое ждущее сердце… Эта слеза?.. я не видала глаз, ее уронивших?.. Игла упала, Вы не скоро ее поднимете… Но, дитя мое, не ропщите на старый том, если он недоверчиво отражает лучи Ваших минутных, Ваших случайных глаз… Сиреневый, передзакатный, майский ветер, ты один виноват… Захлопните старый том. Он долго жил, он много думал. Любил ли он сам, но его любили. И он волнует.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 7-8об.).
Впервые опубликовано: Звезда. С. 172—173.
И здесь отметим расхождение между реальным местонахождением Анненского (29 октября он был во Пскове) и сочетанием временной и территориальной локализации, обозначенной Анненским в письме.
1 Очевидно, речь идет об отъезде Анненского во вторую командировку во Псков.
2 Письмо не сохранилось.
3 Свидетельств о характере упомянутого чтения разыскать не удалось. Может быть, уместно здесь будет еще раз воспроизвести суждение дочери адресата письма, О. С. Бегичевой, основанное, вероятно, на оценках матери: «Надо отметить, что Ин. Анн. любил, чтобы ему „кадили“, и в особенности любил восторги из женских уст» (см. подробнее прим. 1 к тексту 125).
4 Бурхан — наименование ламаистской статуэтки, обычно отлитой из меди, бронзы или серебра и изображающей Амитаюса — Будду вечной жизни.
5 Ср. с первыми строками статьи «Проблема Гамлета», над которой Анненский работал в конце 1906 — начале 1907 г.: «Есть проблемы-капризы, которые, возникнув перед нами, тотчас же притягивают к себе нашу мысль и держат ее плотно, не отпуская. Они похожи на выпавшее из своей ячейки и почему-то совершенно необходимое нам именно в данную минуту имя, которое мы никак не можем заставить себя не припоминать» (КО. С. 162).
Характерно, что в сохранившемся фрагменте чернового автографа первого варианта статьи «проблемы» присутствуют, а вот «капризов» еще нет: «Есть проблемы, которые притягивают к себе вашу мысль сразу» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 138. Л. 1). Стоит отметить, что и на первом листе в автографе, послужившем основой опубликованного варианта «Проблемы Гамлета», слова «капризы» изначально не было, оно вместе с дефисом вписано рукой Анненского поверх строки (Там же. Л. 2).
См. также выполненный Анненским перевод стихотворения П. Верлена «Caprice» (СТ. С. 263).
«Каприз» в качестве музыкального термина (от итал. capriccio, собственно — каприз, прихоть, франц. caprice) используется обычно для обозначения виртуозной инструментальной пьесы свободной формы, зачастую с причудливой сменой настроений.
Сквозь слова Анненского, обращенные далее к адресату, просвечивает, на мой взгляд, та же мысль, которая высказана в финальных строках статьи о Гамлете: «Признаюсь, что меня лично Гамлет больше всего интригует. Думаю также, что и все мы не столько сострадаем Гамлету, сколько ему завидуем. Мы хотели бы быть им, и часто мимовольно переносим мы его слова и музыку его движений в обстановку самую для них неподходящую. Мы гамлетизируем все, до чего ни коснется тогда наша плененная мысль. Это бывает похоже на музыкальную фразу, с которою мы заснули, которою потом грезили в полусне… И вот она пробудила нас в холодном вагоне, на миг, но преобразив вокруг нас всю ожившую действительность: и этот тяжелый делимый нами стук обмерзших колес, и самое солнце, еще пурпурное сквозь затейливую бессмыслицу снежных налетов на дребезжащем стекле… преобразило… во что?.. То-то во что?..
В сущности, истинный Гамлет может быть только — музыкален, а все остальное — лишь стук, дребезг и холод нашего пробуждения с музыкой в сердце» (КО. С. 172).
134. Е. М. Мухиной
Царское Село, 11.11.1906
править
Ц. С.
Дорогая Екатерина Максимовна.Когда мы назначали вторник, то, кажется, оба забыли два обстоятельства: 1) Это праздник1, и я не еду утром на службу2, во-2-<х>, это — Ниночкин концерт3 (Вы будете?). И потому, позвольте мне, моя дорогая, заменить 14 — 21-м, если Вы не назначите другого дня, когда бы мои глаза могли светиться в Вашем доме радостью видеть Ваши.
И. Аннен<ский>
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 26).
1 Речь идет о дне рождения супруги императора Александра III, матери Николая II, с конца 1894 г. Вдовствующей Государыни Императрицы Марии Феодоровны (1847—1928), отмечавшемся 14 ноября по старому стилю. Этот день был «неприсутственным».
2 По вторникам обычно проходили заседания Попечительского Совета С.-Петербургского учебного округа, на которых (приезжавший из Царского Села) Анненский обязан был присутствовать в качестве инспектора округа и секретаря Попечительского Совета.
3 Не удалось установить, о каком концерте Н. П. Бегичевой идет речь.
135. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 19.11.1906
править
Ц.С.
Милая Нина,Я могу быть у Вас завтра, дорогая, только утром перед Уч<еным> Комитетом1, в 12-м часу.
Вчера я был в Ваших местах и в ½ 4-го зашел к Вам — неудачно. Послал швейцара наверх, а он пришел с ответом, что Вас нет. Я сказал свою фамилию, но он Вам очевидно ее не передал, ни Ваши тоже.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 9-9об.).
1 Присутствие Анненского в заседании ООУК 20 ноября 1906 г. засвидетельствовано его автографом в Журнале заседаний ООУК (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 113. Л. 913).
136. E. M. Мухиной
Царское Село, 14.12.1906
править
Ц.С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Простите за каракули, и то запоздалые. Я тут прихворнул1. Очень благодарю Вас за сведения о книгах. Boiteau2 (эти легенды для детей) — самая подходящая книга, и я пошлю за ней к Цинзерл<ингу>3. Ведь там ее найдут, не правда ли? Переплет? это не так важно, если нет в переплете или хотя бы картонаже.
Пожалуйста, не хворайте. Оставьте же и нам хоть какую-нибудь привилегию… Читаю лежа в постели Ибсена4… Снежные люди3… Снежные люди… Поющая руда6… Недвижные, застывшие розовые зори… Женщины с кроличьими воротниками, молитвенником7… и острый, убивающий воздух голых утесов… Зима… зима жизни… Ибсен?.. Какой это в жизни, должно быть, был тяжелый человек… Он пишет — точно хоронит… От того ли, что от героинь его пахнет елкой и можжевельником8?..
Когда же Вы в Царское?
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 27-28об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 52. Перепеч.: КО. С. 470—471.
1 См. прим. 2 к тексту 137.
2 Буато (Boiteau) Дьедонне-Александр-Поль (1829—1886) — плодовитый французский литератор, беллетрист, публицист, историк.
Здесь речь идет о следующей его работе, выдержавшей при жизни автора три издания: Légendes pour les enfants / Arrangées par Paul Boiteau et illustrées de 42 vignettes par Bertal. Paris: Librairie de L. Hachette et Cie, 1857. VIII, 331 p., fig.; 2e éd. Paris: Librairie de L. Hachette et Cie, 1861. VIII; 321 p.; ill; 3e éd. Paris: Librairie de L. Hachette et Cie, 1874. 284 p. (Bibliothèque rose illustrée).
Книга эта, богато иллюстрированная французским писателем, фотографом, карикатуристом и художником Альбером Д’Арну (d’Arnoux) (1820—1882, псевдоним Берталь) и открываемая предисловием составителя, включает в себя следующие «легенды»: «Le Roi Dagobert» («Король Дагобер»), «Geneviève de Brabant» («Женевьева Брабантская»), «Robert le Diable» («Роберт-Дьявол»), «Jean de Paris» («Жан Парижский»), «Griselidis» («Гризельда»), «Le Juif errant» («Вечный Жид»).
3 Петербургский книжный магазин А. Ф. Цинзерлинга, основанный в 1879 г., располагался по адресу: Невский пр., д. 20, дом Голландской церкви. В 1890 г. владельцем фирмы, которая занималась и книгоиздательской деятельностью, был приобретен французский книжный магазин «Мелье и К0» («Общество французской книжной торговли в России»), и объединенное предприятие стало едва ли не крупнейшим в столице центром торговли французской книжной продукцией. См. подробнее: Адресная книга книгопродавцев, издателей, торговцев нотами, редакций газет и журналов, библиотек для чтения и заведений печати в России: Год издания второй: 1900—1901 / Сост. по официальным и частным сведениям Р. Эд. Гинлейн. СПб.: Изд. Р. Эд. Гинлейна, [1900]. С. 50-51.
Цинзерлинг Август Федорович (1849-19??) — российский издатель и книгопродавец, владелец библиотеки, купец, общественный деятель, почетный член Русского Общества книгопродавцев и издателей. Подробнее о нем см.: [А. Ф. Цинзерлинг] // Книжный вестник. 1908. № 32. 9 авг. С. 300—301, портр. Без подписи.
4 Ибсен (Ibsen) Генрик (1828—1906) был одним из главных героев «Второй книги отражений» Анненского (см.: КО. С. 173—180).
О восприятии Анненским личности Ибсена и его драматургического наследия см. подробнее: Setchkarev. P. 209, 256—258; Conrad. S. 213—215; Подольская И. И. Иннокентий Анненский — критик; Бранд-Ибсен // КО. С. 508, 603—605; Федоров А. В. Стиль и композиция прозы Иннокентия Анненского // КО. С. 556—557; Федоров. С. 191—193. Ждет своей публикации интереснейшая работа Н. Ю. Грякаловой «Статья И. Анненского „Ибсен-Бранд“ в литературном контексте эпохи», которая была прочитана в качестве доклада на международных научно-литературных чтениях «Художественный мир Иннокентия Анненского», состоявшихся в октябре 2005 г. в Литературном институте им. А. М. Горького.
5 Судя по образному ряду, предметом чтения Анненского была в этот момент именно «драматическая поэма в пяти действиях» «Бранд», в которой идиллические картины норвежской горной долины, изображаемые в норвежской литературе первой половины XIX в., преображаются в образ куда более жесткий и «холодный»: «Крутит снег, воет ветер, ледник угрожающе нависает над стеною скал, и луч солнца никогда не проникает на дно долины; обитатели ее видят его теплые лучи всего в течение трех недель в году, и то лишь высоко на одной из скалистых стен ущелья. Все нежное, хрупкое мерзнет, чахнет и умирает; хлеб на полях не вызревает, и недород и голодовки тяготеют над этой местностью словно проклятие» (Ганзен А. и П. Жизнь и литературная деятельность Генрика Ибсена: Очерк // Ибсен Генрих. Полное собрание сочинений: [В 8-ми т.] / Пер. с датско-норвежского А. и П. Ганзен. М.: Издание С. Скирмунта, [1907]. Т. 1. С. 128).
Стоит отметить, что единственная подстрочная ссылка Анненского к «Бранду» в его статье дается к одному из томов именно процитированного выше собрания сочинений Ибсена, включающего в себя перевод этого произведения (см.: Ибсен Генрих. Полное собрание сочинений: [В 8-ми т.] / Пер. с датско-норвежского А. и П. Ганзен. М.: Изд. С. Скирмунта; Тип. Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко, [1904]. Т. 3: Комедия любви. Борьба за престол. Бранд. С. 285—521).
Таким образом, публикуемое письмо, как и отмечалось его первопубликатором (КО. С. 603), является своего рода отправной точкой в работе Анненского над статьей «Бранд-Ибсен», в которой нарисована яркая картина леденящего, мертвящего воздействия властолюбия.
6 Образ «поющей руды» определенно отсылает к стихотворению Ибсена «Рудокоп» (цит. фрагмент по следующему изданию: Ибсен Генрих. Полное собрание сочинений: [В 8-ми т.] / Пер. с датско-норвежского А. и П. Ганзен. М.: Издание С. Скирмунта, [1907]. Т. 1: С. 396):
Выше, молот мой, вздымайся,
камень с треском разрушайся!
Надо путь пробить туда,
где поет, звенит руда.
Жилы красно-золотые
и каменья дорогие,
в темных недрах мощных гор
мой угадывает взор.
Веет миром, тишиною
в тьме извечной под землею;
глубже внутрь, в земную грудь
пробивай мне, молот, путь!
Стихотворение это воспринималось современниками Ибсена как имеющее автобиографический характер: «…он был, как сам себя обрисовал в одном из своих стихотворений, рудокопом, который своим тяжелым молотом пробивает себе путь вглубь, — в самые недра жизни и души человеческой» (Там же. Т. 1. С. 270—271).
Ср. с словами Бранда (Ибсен Генрих. Полное собрание сочинений: [В 8-ми т.] / Пер. с датско-норвежского А. и П. Ганзен. М.:
Изд. С. Скирмунта; Тип. Т-ва И. Н. Кушнерев и К0, [1904J. Т. 3. С. 349):
Вглубь и вовнутрь! О, я понял теперь,
Это — путь верный, единый!
7 Ср. с репликой Бранда, обращенной к матери (Там же. С, 354):
И если в первую же ночь, как будешь
На смертном ложе при свечах ты спать,
Держа молитвенник в руках застывших,
К тебе в покой я проберусь и стану
Искать, копаться, шарить по углам,
Разыскивая спрятанные клады…
А там — возьму свечу да подожгу?…
8 Возможно, эта фраза навеяна следующими строками, вложенными Ибсеном в уста Бранда (Там же. С. 318):
О нет, здоров и свеж я,
Как сосны гор, как можжевельник дикий…
137. Е. М. Мухиной
Царское Село, 16.12.1906
править
Ц. С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Милая, привезите легенды1. Не знаю, когда я выберусь. Хотя я и ползаю, но только по комнатам. Едва ли выеду ранее 22-го, на каковое число отложил заседание Попеч<итель-ского> Сов<ета>2. Иначе — ранее конца месяца я бы и не рискнул даже. Ведь инфлуэнца c’est comme la femme: c’est trompeur3.
Сегодня целый день сижу за бумагами… Вышел Еврипид4… Вы любите Ибсена?.. Холодно… резко… до жестокости резко иногда. Сегодня вечером, когда кончу ненавистные дела, буду читать «Женщину с моря»5… Знаете? Чем более я думаю над Гамлетом, тем ничтожнее кажутся мне выводы мои из этой трагедии6. Боюсь, что все мои заметки сведутся к тем словам, к<ото>рые Эккерман7 приписывает Гёте: «Пиеса, как „Гамлет“, все-таки, что бы там ни говорили, лежит на душе, как беспросветный загадочный вопрос»… Гамлет?.. Право, о нем уже были сказаны все слова: и звучные, и глубокие, и острые, и жгучие… и какие еще… Да и страшно говорить о нем после Гёте8, Гервинуса9, Куно Фишера10, Брандеса11, Белинского12. Страшно, а в то же время влечет, как море, как бездна, как чуткое безмолвие… То, что было у меня написано, я отверг и уничтожил13. Слава Богу, отделался хоть от одного кошмара.
Ну, храни Вас Бог. Желаю Арк<адию> Анд<реевич>у скорей поправиться. Жду Вас в Царское…
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 29-30об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 52-53. Перепеч.: КО. С. 471.
1 См. прим. 2 к тексту 136.
2 Речь идет о заседании Попечительского совета С.-Петербургского учебного округа, в заседаниях которого Анненскому было поручено секретарствовать и которое он был вынужден перенести из-за болезни.
Косвенным свидетельством о сроках его болезни являются протоколы декабрьских заседаний ООУК, которые позволяют констатировать, что в заседаниях ООУК в конце 1906 г. Анненский единственный раз участвовал 4 декабря, а 11 и 18 декабря отсутствовал (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 113).
3 Как женщина: она обманчива (фр.).
4 Первый том «Театра Еврипида», 628 с. (см.: ТЕ).
5 Ибсеновская «Женщина с моря» («Fruen fra havet») была впервые опубликована в конце ноября 1888 г. в Копенгагене и Кристиании тиражом 10 тыс. экземпляров и уже в начале 1889 г. поставлена на сцене ряда театров.
На русский язык эта пьеса на рубеже XIX и XX веков переводилась не однажды, причем под двумя разными заглавиями. См., например: Собрание сочинений Генрика Ибсена: В 6-ти т. СПб.: Изд. И. Юровского, 1896—1897. Т. 4: Женщина с моря; Ибсен Генрик. Женщина с моря: Драма в 5-ти действиях / Пер. Вл. Саблина. М.: Типо-лит. А. В. Васильева и Ко, 1901. 239 с; Ибсен Генрик. Женщина с моря: Пьеса в 5-ти действиях / Пер. Э. Э. Маттерна и А. П. Воротникова. М.: Русская худож. тип. Д. Н. Корнатовского, 1903. 87 с; Ибсен Генрик. Дочь моря: Драма в 5-ти действиях / Пер. с дат. А. и П. Ганзен. М.: Изд. С. Скирмунта, [1904]. 110 с; Полное собрание сочинений Генрика Ибсена: В 8-ти т. М.: Изд. С. Скирмунта, [1904]. T. 6: Дикая утка. Росмерсгольм. Дочь моря. Гедда Габлер / Пер. с датского А. и П. Ганзен. С. 241—348.
Нужно особо отметить, что Петр Готфридович (1846—1930) и Анна Васильевна (1869—1942) Ганзен, в переложении которых Анненский читал «Бранда» Ибсена в декабре 1906 г., озаглавили свой перевод этой драмы «Дочь моря».
6 Вероятно, именно шекспировский «Гамлет» был первокирпичиком диптиха «Гамлет» — «Бранд» и первым по времени предметом анализа (краткий список литературы, посвященной проблеме «Анненский и Шекспир», см.: ИФА. III. С. ИЗ).
В пользу этого предположения свидетельствует впервые опубликованный там же (ИФА. III. С. 113—114) текст Анненского, связанный с трехсотлетием выхода в свет трагедии «Гамлет», в котором уже сформулированы концептуальные подходы к «проблеме» Гамлета:
Гамлет — одно из величайших созданий человеческой мысли. Начала в античности. Орест Еврипида. Человек должен потерять веру, основу жизни. Столкновение индивидуального и родового момента. Столкнов<ение> веры и разума, традиции и развития. Человек — чужой окружающим, сам не человек мира, а человек-мир.
Нота прозвучала в мире. Жизнь как фонограф хранит звуки. Величайший из символов поэзии, значительный по силе и красоте.
Мысль разобщает людей, как любовь сближает их.
Сила, свобода и смелость человеческой мысли, которая почувствовала свои крылья. После момента гуртового, национального подъема — трагизм одиночества.
7 Эккерман (Eckermann) Иоганн Петер (1792—1854) — немецкий литератор, личный секретарь и друг Гёте, занимавшийся после смерти последнего подготовкой к печати его сочинений и разборкой его архива.
Отсылка комментаторов КО к его главному труду «Разговоры с Гете в последние годы его жизни» не вполне корректна: подобной фразы книга Эккермана не содержит.
Эккерман следующим образом передавал слова Гёте: «Нельзя говорить о Шекспире, — все, что говоришь, несостоятельно. В своем Вильгельме Мейстере я пытался касаться его, но немногого достиг. Это не писатель для театра; он никогда не думал о сцене, она казалась чересчур тесной его великому духу; да и весь видимый мир был для него чересчур тесен» (Эккерман Поган Петер. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни / Вступ. статья В. Ф. Асмуса; Пер., прим. и указатель Е. Т. Рудневой. М.; Л.: Academia, 1934. С. 288. (Немецкая лит-ра; Под общ. ред. Мих. Лифшица)).
Ср.: «Гамлет — ядовитейшая из поэтических проблем — пережил не один уже век разработки, побывал и на этапах отчаяния, и не у одного Гёте…» (КО. С. 162).
8 Гёте был автором нескольких публикаций, посвященных специально Шекспиру и его наследию. См., в частности, его статьи «Ко дню Шекспира» и «Шекспир, и несть ему конца!» (Гёте Иоганн Вольфганг. Собрание сочинений: В 10-ти т. / Под общ. ред. А. Аникста и Н. Вильмонта. М.: Художественная лит-ра, 1980. Т. 10. С. 261—264, 306—317).
Здесь речь, вероятно, идет о романе «Годы учения Вильгельма Мейстера», главный герой которого готовится к постановке «Гамлета» и исполнению заглавной роли: в этой книге разбору «Гамлета» посвящены целые главы (см.: Гёте Иоганн Вольфганг. Собрание сочинений: В 10-ти т. / Под общ. ред. А. Аникста и Н. Вильмонта. М.: Художественная лит-ра, 1978. Т. 7. С. 175—270).
В первом приближении образ Гамлета рисовался герою Гёте следующим образом:
«Вот я и считал, что по-настоящему войду в дух роли, если, можно сказать, взвалю на собственные плечи весь груз тяжкой тоски и с этой ношей постараюсь последовать за своим прообразом по прихотливому лабиринту переменчивых настроений и странностей поведения. Так зубрил я, так репетировал свою роль и воображал, что постепенно сольюсь с моим героем.
Однако чем дальше, тем труднее становилось мне видеть перед собой человека, а под конец я уже просто не мог обозреть его полностью. Тогда я проштудировал последовательно всю пьесу, но и тут многое не вмещалось в мое представление. То характеры, то выразительные средства вступали в противоречие с собой, и я чуть было не отчаялся найти тот тон, в каком мог бы сыграть свою роль целиком, со всеми его отклонениями и нюансами. Долго и безуспешно плутал я по этим хитросплетениям, пока наконец у меня не мелькнула надежда приблизиться к своей цели совершенно особым путем.
Я прилежно искал каждый штрих, свидетельствующий о характере Гамлета в раннюю пору, до смерти отца…» (Гёте Иоганн Вольфганг. Собрание сочинений: В 10-ти т. / Под общ. ред. А. Аникста и Н. Вильмонта. М.: Художественная лит-ра, 1978. Т. 7. С. 176).
9 Гервинус (Gervinus) Георг Готфрид (1805—1871) — немецкий историк, литературовед, профессор университетов в Гёттингене (1836—1837 гг.) и Гейдельберге (1835,1844-1853 гг.), политический деятель.
Здесь речь идет, безусловно, о следующем его исследовании: Shakespeare / Von G. G. Gervinus: Leipzig: Wilhelm Engelmann, 1849—1850. 4 Bde. На русском языке в извлечениях оно начало публиковаться в периодической печати в начале 1860-х гг. (см., в частности: Гамлет (Из Гервинуса) / Пер. с нем. // ЖМНП. 1860. Ч. CV. Паг. 2. С. 43-83), а вскоре увидело свет и в полном объеме: Шекспир Гервинуса / Пер. со 2-го изд. Константин Тимофеев. СПб.: Тип. В. Безобразова и Ко, 1862—1875. Т. 1-4. См. отсылку к этому сочинению в статье Анненского и комментарий публикатора к ней: КО. С. 165, 603.
10 Фишер (Fischer) Куно (1824—1907) — немецкий философ, историк философии и литературы, о трудах которого Анненский отзывался и в своих учено-комитетских работах: ИФА. II. С. 226.
«Гамлету» посвящена следующая его монография: Shakespeares Hamlet / Von Kuno Fischer. Heidelberg: C. Winter, 1896; 2. Aufl. Heidelberg: C. Winter, [1904]. (Kleine Schriften, 5). На русском языке она увидела свет незадолго до написания настоящего письма: Фишер Куно. Гамлет Шекспира / Пер. с нем. А. Страхова; С предисл. M. H. Розанова, приват-доцента Императорского Московского университета. М.: Изд. журнала «Правда», 1905.
11 Брандес (Brandes) Георг Моррис Кохен (1842—1927) — датский литературный критик, эстетик и философ.
Здесь речь идет о работе, переведенной на основные европейские языки: William Shakespeare / Par Georg Brandes. Paris: A. Langen, 1896. [3 v. in 1]; William Shakespeare: A critical study / By George Brandes. New York: Macmillan, 1898; Брандес Георг. Виллиам Шекспир: Историко-литературная монография / Пер. с нем. М. А. Энгельгардта. СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1897; Брандес Георг. Шекспир, его жизнь и произведения / Пер. В. М. Спасской и В. М. Фриче. М.: Изд. К. Т. Солдатенкова, 1899—1901. Т. 1-2.
Ср.: «Гамлета походя называют гением; вспомните за последнее десятилетие хотя бы Куно Фишера и Брандеса» (КО. С. 170).
12 Анненский неоднократно готовил для Ученого Комитета отзывы о сочинениях Виссариона Григорьевича Белинского (1811—1848), подборках из его трудов, приспособленных к учебным целям, а также учебных изданиях, посвященных его наследию (см., в частности: ИФА. I. С. 125—128, 192—195; ИФА. II. С. 50-54, 203—208; ИФА. III. С. 67-69). Впрочем, и в других учено-комитетских работах Анненского рассыпано немало интересных замечаний и наблюдений, посвященных Белинскому (см. именные указатели к соответствующим выпускам).
Трагедии Шекспира и ее русским адаптациям Белинский посвятил несколько работ (см.: «Гамлет», драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета; Гамлет, принц Датский. Драматическое представление. Сочинение Виллиама Шекспира. Перевод с английского Николая Полевого. Москва. 1837 // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13-ти т. / АН СССР; ИРЛИ (ПД). М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1953. Т. II: Статьи и рецензии; Основания русской грамматики: 1836—1838. С. 253—345, 424—436; Гамлет. Трагедия Шекспира, перевод А. Кронеберга. Харьков. В университетской типографии. 1844 // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13-ти т. / АН СССР; ИРЛИ (ПД). М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1955. Т. VIII: Статьи и рецензии: 1843—1845. С. 187—192).
Данное упоминание Белинского отсылает, вероятно, к первой из указанных работ. Своего рода отсылкой к ней в статье «Проблема Гамлета» является следующее замечание Анненского: «…я хочу любоваться Гамлетом во всей прихотливости шекспировского замысла, где в беспокойной смене проявлений могли узнавать свою мечту и Мочалов, и Барнай, и Сальвини» (КО. С. 164).
13 Это суждение дало возможность комментатору КО предположить, что существовал и иной вариант статьи (КО. С. 602). В цитировавшемся в прим. 6 к тексту 133 архивном деле, действительно, сохранился первый лист первоначального варианта статьи, озаглавленной «Гамлет» и снабженной подзаголовком «Вместо эпиграфа».
138. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 28.12.1906
править
Ц.С.
Ниночка! Ниночка! Нинуша!Милая Нина, сейчас только приехали наши1. Петрик2 все в таком же положении — они застали его ослабевшим донельзя. Он еле говорит тоненьким голосом. Доктора тамошние не понимают, что с ним. Делали пробные проколы, даже очень глубоко, но гною не обнаружилось. Доктора, видимо, хотят отделаться от бедного мальчика поскорее и советуют везти его в Москву, но это совершенно невозможно. Платон3, Ольга4 и здоровые дети5 на второй день при Валентине и Наташе были на елке в Сливицком. Леленька, действительно, прибавилась в весе на ½ пуда. Ее с виду равнодушное отношение к Петрику объясняется, кажется, притупившейся вследствие своей деятельности тревогой. П<иш>ет она по-прежнему мало, но Дине написала очень бодрое и вовсе уж не безумное письмо6.
Наташа и Валентин в восторге от своей поездки. В Сливицком их приняли дочери, и, по их словам, там большой комфорт (?) и даже простор (?!)7.
В письме Лели к Дине было написано, в противоположность слов Анны Андр<еевны>8, что Виктора9 привезли еле живого и что дни его сочтены, т<ак> к<ак> силы падают. Кому верить?
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 10-11об.).
1 Речь идет о возвратившихся из Смоленской губернии Валентине и Наталье Анненских.
2 Внуку Анненского Петру Платоновичу Хмара-Барщевскому (1899—1945) к этому моменту исполнилось 7 лет, и он уже около двух месяцев был болен (см. письмо О. П. Хмара-Барщевской к О. П. Герасимову, воспроизведенное в прим. 4 к публикуемому тексту).
Из документов, отложившихся в «Деле ученика С.-Петербургской Ларинской гимназии Хмара-Барщевского Петра» (ЦГИА СПб. Ф. 276. Оп. 2. № 815), следует, что с сентября 1915 г. он по прошению матери, О. П. Хмара-Барщевской, был переведен из Царскосельской Николаевской мужской гимназии, где он учился «с девятнадцатого августа 1910 г. по двадцать четвертое сентября 1915 года», в 6-й класс Петроградской Ларинской гимназии пансионером. В «Свидетельстве ИМПЕРАТОРСКОЙ Николаевской Царскосельской гимназии о успехах, внимании, прилежании и поведении ученика V класса Хмара-Барщевского Петра» указано, что в 6-й класс он был переведен с наградой 1-й степени. Отличные оценки по итогам обучения в 5-м классе он имел по семи учебным предметам, поведению, вниманию и прилежанию, а хорошие только по немецкому и французскому языкам.
В «Обязательстве» О. П. Хмара-Барщевской, датированном 1 сентября 1915 г., содержалась просьба отпускать сына на выходные и праздничные дни из пансиона «без провожатого к сестре моей Нине Петровне Бегичевой, угол 6-ой и Среднего д. 28/29 и к тетке его Наталии Владимировне Анненской, Лиговка 44, комн. 355» (Л. 3). Однако обучение П. Пл. Хмара-Барщевского в Ларинской гимназии было непродолжительным: уже 24 октября того же года Директор Царскосельской гимназии К. Иванов сообщил директору Ларинской гимназии А. А. Мухину об обращении О. П. Хмара-Барщевской с прошением произвести обратный перевод младшего сына, который в конце 1915 г. и состоялся.
Во время гражданской войны П. Пл. Хмара-Барщевский был юнкером в Учебном кавалерийском дивизионе Вооруженных сил Юга России и Русской Армии вплоть до эвакуации из Крыма. В конце 1920 г. числился в составе 1-го эскадрона дивизиона в Галлиполи (см.: Волков С. В. Офицеры армейской кавалерии: Опыт мартиролога. М.: Русский путь, 2004. С. 556). В 1928 г. он женился в Косовской Митровице (Королевство сербов, хорватов и словенцев) на Наталии Дмитриевич (1907—1955) и в браке имел шестерых детей (сыновей Платона, Владимира, Всеволода и дочерей Ольгу, Анастасию и Галину). Погиб на войне.
3 Речь идет о старшем пасынке Анненского, Платоне Петровиче Хмара- Барщевском.
4 Хмара-Барщевская (урожденная Лесли, в первом браке Мельникова) Ольга Петровна (1867—1926) — жена Платона Петровича Хмара-Барщевского, старшего пасынка Анненского, один из наиболее близких ему людей, допущенных в святая святых его духовного мира, его конфидентка во многих сферах на протяжении более десятка лет, роль которой в судьбе Анненского трудно переоценить (см.: Тименчик Р. Д. О составе сборника Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» // Вопросы литературы. 1978. № 8. С. 307—316; ЛТ. С. 65,117-119).
Анненский посвятил ей отдельное издание одного из первых переводов из Еврипида (Геракл, трагедия Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Миф и трагедия Геракла» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается О. П. Хмара-Барщевской. СПб.: Тип. В. С. Балашева и Ко, 1897. 97 с. (Извлечено из ЖМНП за 1897 г.)), стихотворение «Стансы ночи» (СТ. С. 148, 575).
Кривич в своих воспоминаниях, характеризуя самую незаурядную из «жен-мироносиц» Анненского, констатировал: «К 80-м годам относится и начало сближения с нашей семьей Ольги Петровны Мельниковой (урожд. Лесли, сестры В. П. Лесли), ставшей впоследствии Хмара-Барщевской — женой моего старшего брата и матерью любимого внука Вали.
С первых же дней своего замужества О. П. Хмара-Барщевская не только родственно, но и сердечно вошла в нашу семью, а с годами эта связь становилась все теснее и крепче. Много лет она с детьми уже непременно часть зимы проводила у нас, сначала в Петербурге, а потом и в Царском Селе. (Хмара-Барщевские жили в деревне.) О. П. не только с любовью, но, я бы сказал, с каким-то благоговейным вниманием следила за творчеством отца, — и о ней, конечно, мне не раз еще придется и говорить и упоминать в этих моих записках» (ВК. С. 231). Остается лишь сожалеть, что последнее намерение автора воспоминаний осталось нереализованным.
Нужно особо отметить, что Хмара-Барщевская, безусловно, и сама по себе была яркой творческой личностью: она владела даром художественного слова (см. экспромт Анненского, помещенный в прим. 7 к тексту 173, а также ее стихотворение в прозе «Сон» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 442. Л. 1об.-6об.)), была внимательным и вдумчивым читателем, обладавшим слухом к поэзии народного слова (см.: Янчук Н. Народная песня и ее изучение // ЖМНП, не. 1914. Ч. LI. Июнь. Паг. 4. С. 44), и, главное, имела талант чуткости и доброты.
В связи с О. П. Хмара-Барщевской нельзя не привести слова одного из ее искренних и верных почитателей, неоднократно с любовью и душевным теплом вспоминавшего и писавшего о ней: «Говоря о царскосельской духовной жизни, было бы несправедливо обойти молчанием имя Ольги Петровны Хмары-Барщевской, родственницы Анненского, вдохновительницы его музы, благожелательной и страстной свидетельницы первых поэтических опытов таких царскосельских поэтов, как Гумилев и Ахматова. <…>
Анненский очень любил Ольгу Петровну, посвятив ей некоторые из своих лучших стихотворений. Она с первого взгляда понимала их исключительную ценность» (Оцуп Николай. Николай Гумилев: Жизнь и творчество / Пер. с франц. Луи Аллена при участии Сергея Носова. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 33-34. (Судьбы. Оценки. Воспоминания)).
Не во всем достоверные в части, касающейся его личных отношений с Анненским, слова Оцупа, характеризующие Хмара-Барщевскую, вполне правдивы: «Когда меня познакомили с Анненским, я знал уже многое о нем и о его жизни. Было это в год смерти поэта (1909), я только что перешел из четвертого в пятый класс гимназии. За год до того я начал помогать готовить уроки моему приятелю и бывшему однокласснику Вале Хмара-Барщевскому, отставшему от меня на год по болезни. Постепенно я подружился с семьей моего сверстника, приятеля и „ученика“, и мы вместе провели лето в Смоленской губернии в имении Хмара-Барщевских. Эти люди сумели заразить меня любовью к Анненскому, дедушке Вали.
Редко поэт встречает у близких такую любовь и понимание, какими окружали Анненского его родственники Хмара-Барщевские. Приведу один-два примера отношения этой семьи к поэту.
Как-то О. П. Хмара-Барщевская, ближайший друг поэта, мать Вали, просила сына отдать визит каким-то соседям. Валя был мальчик с характером.
— Не поеду, мама.
— Это неудобно, невежливо.
— Не поеду.
— Я пожалуюсь отцу.
— Жалуйся.
— Я напишу дедушке. Минута молчания.
— Ну что же, едешь?
— Еду.
Имя Анненского было для мальчика убедительнее просьб и угроз.
Анненский и сам любил внука. Вале Хмара-Барщевскому он посвятил несколько лучших стихотворений. Но, конечно, ближе всех поэту была мать его внука, О. П. Хмара-Барщевская. Многие, вероятно, помнят, с какой смелостью и энергией, вскоре после смерти Анненского, выступила она на защиту его Еврипида против поправок Ф. Зелинского. Пусть возражения Хмара-Барщевской местами менее убедительны, чем доводы Зелинского, но уже одна решимость ее вести полемику с знаменитым эллинистом показывает, как она чтила покойного поэта.
С черновиками Анненского в руках, вооружась греческо-русским словарем, она призвала себе на помощь все свои познания в языке и литературе Эллады, познания, приобретенные под руководством покойного родственника и поэта. Главный ее довод был — нельзя трогать, нельзя исправлять ничего из написанного Анненским. И если прав Зелинский, говоря, что Еврипид важнее переводчика, согласимся зато и с Хмара-Барщевской, что судить Анненского как обыкновенного переводчика нельзя» (Оцуп Николай. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания о писателях / Вступ. статья, сост. и подгот. текста Л. Аллена; Коммент. Р. Тименчика. 2-е изд. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 505—506. (Лит-ра русского зарубежья)).
Оцуп посвятил О. П. Хмара-Барщевской также прочувствованные стихотворные строки в своем «Дневнике в стихах», впервые опубликованном в Париже в 1951 г. (цит. по: Там же. С. 268—269):
Родственница Анненского, Хмара,
Вам спасибо за любовь к моей
Детской музе. Для чужого дара —
Были вы нужнейшим из друзей…
Вы, сумевшая в его Софии
Неизвестного еще России
Мага Иннокентия понять
(С глубиной и чуткостью афинской).
Валина и Олечкина мать —
Нежностью не только материнской,
Нежностью тех самых вольных муз,
Чей закон «неразделим и вечен»,
Вы скрепили и со мной союз,
Счастием которого отмечен,
Если на такое он набрел,
Пушкину любезный царскосел.
Хмара, лето… Каменец… Усадьбы
Под Смоленском ветхость и уют…
Голос чуть надтреснутый… Сказать бы,
Друг ушедший, вам, что я и тут,
Без России, ей вернее сына.
Мне отечество, как он сказал, —
Царское Село… А где — чужбина?
Неужели там, где я узнал,
Что не лгут и вымыслы о феях?..
Мне бы познакомить вас обеих.
Как бы вы обрадовались ей,
Как бы восхитились бескорыстно.
Знаю, что для многих матерей
Лучшее в невестке ненавистно.
У духовной матери не то:
Ты была бы для Хмара-Барщевской,
Хочется мне думать, как никто,
Другом и, через меня, невесткой.
Есть же и такое в тесноте:
Встречи на огромной высоте.
Характерно, что в целом весьма сдержанно оценивавший роль Хмара-Барщевских в жизни Анненского А. В. Орлов особо выделял из их круга его невестку: «…фамилия Хмара-Баршевских „вписалась“ в творческую биографию поэта через ставшую для него душевно близкой Ольгу Петровну Хмара-Барщевскую (урожденную Лесли) — жену старшего его пасынка Платона. Ей он посвятил „Стансы ночи“ и перевод „Геракла“ Еврипида, а ее старшему сыну, своему любимому внуку Вале Хмара-Барщевскому — стихотворения: „Вербная неделя“ и „Завещание“. Кроме того, основываясь на письмах О. П. Хмара-Барщевской к В. В. Розанову, Р. Д. Тименчик <…> указал, что с личным общением поэта с нею связаны его стихотворения: „Последние сирени“ и „В марте“. Добавлю к этому, присоединяясь к хорошо обоснованному утверждению моего покойного отца, что в сюжете стихотворения „Прерывистые строки. (Разлука)“, точно датированного — „июнь 1909 // Царское Село“, отображено реальное событие: отъезд О. П. Хмара-Барщевской из Царского Села в смоленскую деревню и проводы ее Анненским на поезд дальнего следования, делавший первую остановку на станции Царское Село. Тут ничто не скрыто: ни то, что „она“ несчастлива в браке, ни то, что поэт и „она“ связаны глубоко самой нежной взаимной платонической любовью. И надо сказать прямо, что лишь благодаря Иннокентию Анненскому семья мало кому известных, затерявшихся в лесной смоленской глуши потомков обрусевшей шляхты, присвоившая себе пышное двойное родовое имя Хмара-Барщевских, обрела всероссийскую известность в литературном мире» (Орлов. I. С. 130).
Учитывая тот факт, что в ряде публикаций последних лет (см., например: Сучков С. В. Предисловие: Невидимые миру слезы, или Две жизни Иннокентия Анненского // Анненский Иннокентий. Стихотворения; Трагедии / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Сучкова; Илл. А Озерской; М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1998. С. 13-14; Лурье Самуил. Русалка в сюртуке // Знамя. 2002. № 5. С. 136) проявилась тенденция рассматривать взаимоотношения Анненского и Хмара-Барщевской сквозь призму бульварного романа, нахожу уместным привести здесь ряд ее стихотворных и эпистолярных произведений, дающих представление о ней и ее отношении к поэту.
В архиве Анненского сохранились два посвященных ему стихотворения О. П. Хмара-Барщевской (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 442. Л. 1; № 59. Л. боб.):
Ты и только ты!
Леленька — Кене
Не юный пыл, не светлые стремленья
Я в дар несу тебе, поэт,
Лишь горечь слез и тонкий яд сомненья —
Все, чем жила я столько лет!
Отвергнуть дар мой бедный, запоздалый
Едва ль, поэт, решишься ты,
Сказать «уйди» душе моей усталой,
Разбить последние мечты!
Не ты ль направил в высь мои желанья
К искусству, к правде красоты
И научил меня любить мои страданья?
То сделал ты… и только ты!
О. Хмара-Барщевская
16-ое Апреля 1907 г.
Царское Село
Кене
Ум Кени хочется с шампанским мне сравнить:
Он искрится, и мысли и сердца к себе влечет,
Экспромтом, речью острою умеет всех пленить,
Но разницу с вином я подчеркну: он через край не бьет.
О. Хмара Некоторые из нижепубликуемых писем, адресатами которых были товарищ министра народного просвещения О. П. Герасимов (РГИА. Ф. 1597. Герасимов И. П. Оп. 1. № 107. Л. 46-47об.), В. Г. Сахновский (Музей МХАТ. Фонд В. Г. Сахновского. № 8596. Л. 1-3об.) и В. В. Розанов (РГАЛИ. Ф. 489. Оп. 1. № 687. Л. 1-4об.; 5-6об.; 18—19об.; 21-24об.), фрагментарно или в несколько отредактированном виде уже появлялись в печати (см., например: Розанов В. В. Переводчик и редактор: (К изданию переводов И. Ф. Анненского) // НВ. 1917. № 14677.14 (27) янв. С. 13-14; Зелинский Ф., Предисловие редактора // Театр Еврипида: Драмы / Перевод с введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1917. Т. 2. С. X—XIV. (Памятники мировой литературы: Античные писатели); ЛТ. С. 118—119). Здесь они воспроизводятся с сохранением некоторых орфографических особенностей по автографам Хмара-Барщевской.
г. Белый
Дорогой Осип Петрович!Пишу Вам из больницы, и сейчас не имею под рукой ничего, кроме клочка бумаги — но надеюсь, что товарищ Министра, так дружески относящийся ко мне<,> — простит мне это!
Дорогой Осип Петрович, сейчас прочитала в газете, будто бы Сонин — назначается 2-м товарищем Министра — и следовательно уходит из Председателей Ученого Комитета. Вы прямо высказывали Ваше мнение, что считаете Иннок. Федоровича по его знаниям, высокому образованию очень подходящим занять это место. — Пожалуйста, помогите Вашим влиянием и Вашей властью и сделайте его Председателем — дайте ему возможность наконец на 27-м году службы иметь тот род занятий, на котором он вполне сможет принести пользу, используйте его всестороннее образование; имея дело с книгой — Иннок. Федорович с любовью поведет это дело, будучи кабинетным ученым<,> и положит все силы на то, чтобы быть на высоте положения.
Вот уже 10 дней, как я в больнице у Петруши<,> и всякую минуту радуюсь, что Господь ставит его на ноги. Он уже теперь ходит, играет, весельчак такой, к<аки>м, кажется, не был и до болезни — все его радует, все веселит; t° нормальная; дренажей осталось 2 — гною почти из них не идет, т<ак> ч<то> скоро доктор начнет заращивать раны<,> и недели через 3 мальчика, если все пойдет, как сейчас<,> — выпустят домой. — Приехала я в Белый по первопутку — да и захватила меня теперь отчаянная осенняя распутица — трудно будет завтра начинать 65-верстный путь в тележке, по грязи, под дождем, а домой необходимо добираться; жизнь в больнице меня утомляет, да и занятия с Олечкой нужно возобновлять, чтоб ей не так трудно было проходить курс. Тоня работает, — устает, хозяйственный год нынче очень труден; овес не уродился, рожь дала плохой урожай — и это обстоятельство не способствует радужным мыслям. Как Ваше здоровье и как чувствует себя милая Анюта? Недавно я послала ей длинное письмо, и еще не получила от нее ответа. До свидания, дорогой Осип Петрович, крепко жму Вашу руку, Анюту целую.
Каменец
Многоуважаемый Василий Григорьевич.Вы просите отрывков из писем покойного Иннокентия Федоровича, предполагая, что они помогут Вам разностороннее осветить его творчество… Я целый вечер перечитывала его письма ко мне и пришла к заключению, что делать этого нельзя: каждое письмо Инн. Фед. в целом так поэтично, так красиво и своеобразно, что обнародовать их частично <--> прямо преступление против покойного… Это все равно, как из драгоценного колье вынуть хотя бы половину бриллиантов и показывать их порознь — камни дивной грани, и каратов в них, как и было, но это только камни — а где же художественное исполнение колье? Не обижайтесь на меня, ради Бога, а согласитесь, что я в данном случае безусловно права: публике нельзя давать кусочков писем Инн. Фед., она должна их получить целиком, и я постараюсь их обнародовать. Теперь, когда выходит его перевод под ред<акцией> Зелинского — (Боже, как этот прозаик-ученый хозяйничает в посмертном труде И. Фед. Анненского (труде 20-ти лет!!)) — Вы имели в руках 1-ый том Еврипида в изд<ательстве> Сабашниковых? — Поинтересуйтесь только введением Зелинского — Вам станет ясно, почему именно теперь я особенно болезненно отношусь к памяти моего бедного друга! Так вот<,> теперь"sub>;</sub" говорю я, особенно важно поскорее показать — как он думал, чего искал… Это отчасти уяснится изданием его писем… Я говорю отчасти, п<отому> ч<то> даже мы, имевшие счастье в течение долгих лет входить в соприкосновение с этой исключительно одаренной и богатой натурой, и для нас — его близких друзей — он был неисчерпаем; из одной его мысли, кажется, можно было написать целый реферат, а эти мысли — как иглы у сосны — они сыпались… и вновь нарождались… в них была его радость. «Мыслить — какое счастье!»… «мыслить и страдать — вот в чем оправдание жизни»… Он обожал Достоевского, он поклонялся французским символистам, и как чуткий инструмент звучал ответно на всякое новое направление в области искусства… Вы найдете Инн. Фед. в «Царе Иксионе», в «Фа-мире»… и во всякой его крупной и маленькой статье… Прочитайте внимательно его обе книги отражений и статью «О современном лиризме» (Аполлон 1909 г. № I, II и III)<,> и статья о его творчестве (да! Конечно, очень важны его книги стихов 1-ая и «Кипарисовый ларец») может вырасти в целую книгу. <…>
Сейчас я вся в житейской прозе — volens-nolens — хозяйничаю, «творю» ригу — буквально творю — а не просто строю — набираю всеми правдами и неправдами поденщиков, чтоб было где молотить урожай — а мысли уходят совсем в другую сторону — мне страшно нужно для души написать свои воспоминания об Ин. Фед. — он, точно из могилы<,> взывает ко мне: «Ольга, ты знаешь, ты должна…» и я хожу, как виноватая, знаю, что должна… но ведь для этого нужно сосредоточиться, нельзя же в промежутке между толками с мужиками, вопросами о соломе, саде, пажиннике — присесть и пописать полчасика — я ведь знаю, как он любовно-внимательно обращался со словом, и писать об нем, если хочешь, чтоб он воскрес на страницах, надо с настроением, скажу даже <--> с эмфазом, иначе выйдет одна ерунда… Рассчитываю, что за три недели моего пребывания у Олечки моей (я еду к ней 24-го) мне удастся на свободе найти нужное мне настроение — иначе уже по возвращении в Каменец долгими зимними вечерами отдамся воспоминаниям и подготовлю к печати его переписку со мною. Если бы <…> Вам захотелось написать мне — мой адрес будет: «Довск, Могилевской губ. имение Дедлово».
Крепко жму Вашу руку.
с. Каменец
Глубокоуважаемый Василий Васильевич.Уже несколько месяцев сердце мое уязвлено горькой обидой, и я не знала только, в какой форме и как заступиться за дорогую мне память Иннокентия Федоровича Анненского. Теперь, думается мне, я нашла верный путь, — рассказать мое горе именно Вам…
Вы тонкий, чуткий и смелый человек, Вас Бог отметил гением и Вы умеете «глаголом жечь сердца людей». Я только расскажу Вам, в чем дело, а Вы поступите, как найдете нужным.
Вы ведь лично знали покойного Иннок. Фед.? Скоропостижная кончина, ровно 7 лет тому назад, 30-го ноября 1909 г., не дала ему завершить печатанием самый большой его труд, труд 15-тилетней работы — и «Театр Еврипида» — (1-ый в изд. «Просвещения» том удостоен одобрения Ученого Комитета) оказался после его смерти в виде рукописей, из коих в двух трагедиях даже не перенумерованы страницы четвертушек бумаги, с «тире» вместо имен, и — в грустной суматохе водворения среди ночи мертвого хозяина в тот самый кабинет, где еще накануне он работал, полный творческих сил, все эти листки были спешно свалены с письменного стола в сундук и еще более перепутаны.
Я, пишущая вам эти строки, его невестка, с которою он в течение многих лет делился своими поэтическими замыслами и которая переписывала его произведения, изучив до тонкости его почерк и свободно разбираясь поэтому в его черновых рукописях, за два почти года внимательного и настойчивого труда наконец привела в порядок и подготовила к печати 12 переведенных им трагедий с большими статьями к каждой.
Иннок. Фед, был первый и единственный в России ученый и вместе с тем поэт, давший полный стихотворный перевод всех драм Еврипида… Наследник его продал труд своего отца книгоиздательству «М. и С. Сабашниковых» в полную собственность, и вот в июне или в июле этого года вышел 1-й том Еврипида в переводе И. Ф. Ан-ненского в «Памятниках мировой литературы», под редакцией Ф. Фр. Зелинского. Посмертный труд Инн. Фед. увидел давно желанный свет! И, казалось бы, радостно надо было встретить это осуществление мечты покойного!
Я услышала об этом в глуши своей деревни и тотчас приобрела книгу. Издана прекрасно, тщательно, красиво, но… и в этом «но» вся трагедия творца ее, который не может из могилы заступиться за свое детище! Я очень Вас прошу, многоуважаемый Василий Васильевич, прочтите только одно предисловие редактора, и Вы согласитесь со мною, что так нельзя редактировать посмертный труд человека, уже имевшего имя известного (не менее Фаддея Франц<евича>) эллиниста и специалиста в области Еврипида! Г. Зелинский редактирует ведь не каникулярную работу гимназиста VII-го кл<асса>, чтобы силою своего авторитета произвольно вносить поправки в поэтический перевод (не дословный, не подстрочный, заметьте, а поэтический) И. Ф. Анненского.
В своем предисловии он, как бы из милости дарит поэту его метафору:
По сердцу и мыслям провел ты
Мне скорби тяжелым смычком…,
и тут же нравоучительно замечает, что во время Еврипида греки не знали скрипок…
Г. Зелинский не считается с основным мнением поэта-переводчика, что поэтически перевод древнего классика должен вызвать в современном читателе те же эмоции, какие трагик умел вызывать в своих слушателях в V веке до Р. Хр., трагедия должна не утомлять, а дать ту красоту, от созерцания которой душа облагораживается, становится «над жизнью».
Вот уже первое коренное недоразумение между редактором и его «пациентом» (я говорю «пациентом», п<отому> ч<то> он производит над ним ряд мелких и крупных операций и думает, что если тот молчит — значит, ему не больно…).
Пока еще рукописи не возвратились владельцу, нельзя даже проверить, какие изменения внес редактор в текст трагедий, так как «оговорки вносимых в текст изменений» выразились у г. Зелинского в объяснительных примечаниях буквально так: «Изменения допущены в следующих стихах: 1-3; 38; 39; 41; 48-51…» и т. д., до бесконечности. А где же первоначальный текст? где то, что сказал Иннок. Фед.? Мы, читатели, хотим же где-нибудь видеть, пусть в конце книги, как сказал не Фаддей Франц., а Иннок. Федорович. Ведь это же посмертный и проданный на 50 лет огромный труд Анненского!
Значит, теперь каждому интересующемуся работой Инн. Фед. надо ехать в Лесной и просить наследника: «Позвольте мне порыться в ваших рукописях, мне вот любопытно сверить стих 528 и 890… Может быть, Инн. Фед. сказал лучше, чем его редактор?»
Уже по маленькому факту лично я, работавшая над приведением в порядок рукописей Инн. Фед., могу судить, что не всегда «изменения» г. Зелинского служат на украшение перевода. Я знаю, что Инн. Фед. перевел заглавие одной трагедии словом «Умоляющие». В перечне же г. Зелинского я уже читаю — и без оговорки в тексте: «Просительницы». Согласитесь же, что для русского уха между словами: «Умоляющие» и «Просительницы» есть большая разница в нюансах, м<ожет> б<ыть>, и незаметная для г. Зелинского. Со словом «Просительницы» лично у меня возникает картина не алтаря, у которого ищут защиты несчастные женщины, а приемная важного лица, где какие-то жалкие существа, может быть в салопах стародавнего фасона, с выражением испуга в робких глазах, с трепетом ожидают появления сановника из кабинета… На мой взгляд «Просительницы» как-то не вяжется с трагедией, и «Умоляющие» более идет к этому сюжету (даже в прозаическом переводе Леконт де-Лиля трагедия эта называется «Les suppliantes»). Разве не странно и не дико было бы прочитать вместо «Гераклиды» — «Геракл и сыновья», в роде «Торговый дом Боткина с сыновьями» — правда?
Беда в том, что юридически г. Зелинский неуязвим! Наследник, продавая труд отца, дал право на изменение текста… Тут пострадала лишь этическая сторона, тонкая, едва уловимая, но мучительная своей почти непоправимостью для тех, кто ценит талант Инн. Фед. и кто знал, как он много работал над каждой строчкой перевода, пока, наконец, она его вполне удовлетворяла со стороны научной и поэтической.
Вот, глубокоуважаемый Василий Васильевич, что больно задело меня. Может быть, вы захотите заступиться за бедного Иннок. Фед., который только тем и виноват, что не дожил до издания своего перевода!
Ну, пускай бы г. Зелинский делал какие ему угодно исправления, пускай «в особенности приводил перевод в гармонию с своим переводом Софокла»… хотя разве это так необходимо? Разве Софокл и Еврипид Сиамские близнецы, что должны быть непременно «на одно обличье»? Пускай ему было бы «приятно иметь место в книге, в котором он бы мог беседовать с читателем от себя, лично!»
Но не надо было в конце книги совсем стереть границы, где кончается Инн. Федор, и начинается Фаддей Франц., надо было в посмертном труде дать не голый перечень изменяемых строк, а самые строки. Я не думаю, чтобы фирма Сабашниковых, преследующая высокие цели «образования русского общества», захотела бы обезличить приобретенный ею труд Инн. Фед. и сознательно допустить «химическое соединение» Иннокентия Федоровича с его редактором Фаддеем Францевичем!
И как-то не верится мне, что Фаддей Франц. действительно искренно хотел бы, чтобы с его наследием поступили так же!
На страницах «Русской Мысли» (хорошо не помню, в июньской или июльской книге этого года) г. Зелинский напечатал свою статью, где цитировал строки стихотворного перевода Инн. Фед. из еще неизданной трагедии Еврипида, но, понимаете, я уже отравлена сомнением, подлинные ли это строки Иннок. Фед., или тоже измененные. Разве это не обидно? И разве вправе был так поступить г. Зелинский?
Неужели ему мало собственных лавров, что он захотел вплетать в свой венок те лавры, которые должны увенчать тень усопшего?
Простите, что обратилась к вам, но я знаю вас по Вашим книгам и потому смело пишу именно Вам.
О. Хмара-Барщевская.
почт<овый> адрес
Смоленской губ., почт<овая> ст<анция> Волочек, с. Каменец.
Ольге Петровне Хмара-Барщевской
17 Января 1917 г.
Глубокоуважаемый, дорогой, милый Василий Васильевич!Простите, ради Бога, за фамильярность второго и третьего эпитетов, но они вырвались у меня непроизвольно «от избытка сердца»… Я полна такой благодарности к Вам, что плакать хочется от счастья! Ведь Вы, именно Вы поняли, почувствовали мое страдание за безгласного моего друга Ин. Федоровича и дали выход моей за него скорби и так бережно, так деликатно заключили неотшлифованный камень моей души в редкую оправу Ваших золотых слов… Ведь это, действительно «золотые слова»: «идейная тяжба»… «аромат поэтической филологии»… «факсимиле души поэта»…
Эти Ваши слова служат как бы яркими огнями бессонных маяков, оберегающих затерянные суда в туманные и бурные ночи и вливающих бодрость в смятенные сердца людей… Вы помогли мне выйти из затишной мертвой бухты, но Вы уже и светите мне… И мне не страшно… Я предчувствую, как обрушится на меня г. Зелинский, задетый в своем самолюбии, самоуверенный во всеоружии своего профессорского знания и опыта, как он закидает меня научными опровержениями… но чувство нравственного удовлетворения при сознании, что Вы помогли мне «ударить в набат»<,> все же останется при мне. И надо думать, что при дальнейшем редактировании г. Зелинский посчитается с Вашим авторитетным мнением, что «в примечаниях следовало восстановить полностью слова самого Ин. Фед. Анненского», равно как признает необходимым осторожнее обращаться с «факсимиле» души поэта.
Я прочитала Вашу статью «Переводчик и издатель» вчера глубокой ночью, и безумная радость охватила меня… Я жадно читала, вновь и вновь перечитывала каждое Ваше слово… За окном моей спальни свистела метель, и старый парк как-то гудел и содрогался под ударами ветра… а в душе моей цвела белая сирень"sub>;</sub" и аромат ее пьянил меня: Василий Васильевич, сам Розанов заступается за дорогую мне память Ин. Фед.! Какое счастье! Мне хотелось тотчас написать Вам, но остановила мысль: письмо вышло бы слишком «вне рамок», и мне больно было бы представить себе потом:
«А вдруг он усмехнулся, читая?»
Позвольте мне от всего сердца пожать Вашу руку, так великодушно поддержавшую меня и еще раз повторить, как я бесконечно Вам благодарна: ведь Вы оживили мою душу!
Вы знаете… впрочем, откуда же в самом деле Вам знать, когда и сама-то я в Вашем сознании лишь листок почтовой бумаги? Ну, все равно… Я заканчиваю мои воспоминания об Ин. Фед. и думаю их напечатать с приложением его удивительно поэтичных писем ко мне. Мне кажется, что это, в числе всего прочего, послужит отчасти материалом при оценке Ин. Фед. как поэта и мыслителя. Постараюсь устроить мою работу в Русской мысли, вернее, я мечтала бы об этом, имея лишь ту маленькую надежду, что несколько лет тому назад я познакомилась с Брюсовым, но провела в его обществе всего один вечер<,> и едва ли он вспомнит меня… Во всяком случае попытаюсь… «Толците — и отверзнется Вам…»
с. Каменец
— «Как Вы приходитесь И<ннокентию> Ф<едоровичу>? Замужем ли Вы?» —
Теперь уже я вижу, что дело дошло до настойчивого: «Маска, открой лицо, скажи, кто ты?»
И в самом деле, друг-то друг, а кто ее знает, кто она?
Вот Вам мой паспорт, дорогой Василий Васильевич, как его пишут бабам в волости.
Лета: 49
Холост, или женат Замужем
Имеет ли детей Имеет
Ин. Фед. в моем дневнике написал мне прелестное стихотворение, где между прочим сказано:
«А ты — что сберегла от голубых огней И золотистых кос, и розовых улыбок».
Значит, когда-то была молодость, были золотистые косы… но все в прошедшем, увы… все это «было».
Не умею я, да и нахожу смешным, как большинство дам моего «за-Бальзаковского» возраста ведет счет своим годам на «пикетный» манер: 29… 29… 60…, и говорю попросту: 49 лет. Но не скрою, что завидую способу Сирано де Бержерака, пряча свое уродство под покровом ночи, овладевать сердцем прелестной героини силою своего красноречия… Увы, в жизни это редко удается…
Итак, немолода… «красотка перезрела»<,> слышу я ядовитое замечание Мефистофеля.
— «Дальше — что можете Вы, подсудимая, сказать в свое оправдание? Как Вы приходитесь И. Ф.?» —
— Я — жена его пасынка.
— Ваше общественное положение?
— Живу собственными средствами. Землевладелица Смоленской губернии, —
— Ваши занятия?
— Председательница Волостного Попечительства<> Попечительница Земского училища<,> почетный член Ком<итета> Сельскохозяйст<венного> Общества. Член Ком<итета> Кредитного товарищества… Собирательница народных песен и сказок… поклонница прекрасного вообще и Розанова в частности.
— «Довольно… довольно… Это к делу не относится…» Вот Вам en gros<,> кто я и что я.
Правда, не так уж поэтично, как могло бы быть. Как-то просто… банально… обыденно…
«Tu l’as voulu, Georges Dandin?»
Что делать? Маска снята… Оркестр с эстрады ушел. Часть электричества потушена… пары, только что так изящно интриговавшие, сидят в буфете, пробегая жадными глазами меню ужина… На лицах утомление и разочарование. Куда девалась волнующая тайна? Многообещающие улыбки? Сияющие взгляды?.. Неужели только ужин и пошлая «игра в чувство»?
— «Ваш внутренний мир? Чем живет Ваша душа?»
Кажется<,> меня об этом не спрашивают… Мне этот вопрос только почудился… Да, да… вопроса не было… Это<,> верно, ветер в трубе гудит… иногда бывает в холодные дни. Вы разве не замечали. А то, может быть, галлюцинация слуха… тоже случается, когда уж очень тоскливо тихо в комнате и только в уголке дивана слегка подсапывает собачонка и в сладком сне чуть-чуть подлаивает и дернет лапками, точно бежит.
Мне уже просто совестно, что я, Василий Васильевич, как бы вызываю Вас на ответы. Вы так безумно заняты и устаете страшно. Простите, ради Бога, что отвлекаю Ваше внимание не только на чтение моих частных писем, но и на отвечание.
Виновата моя экспансивность не в меру и не по возрасту. Виновата… впрочем, виноваться не обобраться, что уж там пересчитывать.
Ведь недавно еще послала Вам экзальтированное письмо… И почти раскаиваюсь… Меня мучит Ваше «ох, устал безумно. Больше не могу».
Бросьте… Не отвечайте. Спасибо, что позволили заехать к Вам… Приеду в Петроград, вероятно<,> в первой половине марта, затем к мужу в Нейшлот (он 3-ий год на войне), и на обратном пути буду жить в Петрограде во 2-ой половине марта; в один из этих моих проездов Вы, может быть (о чем я мечтаю)<,> подарите мне вечер, да? Я очень хочу Вас видеть.
Замечаете, что я ни словом не обмолвилась об Зел.? Да что? Меня уж от него тошнит… До того он мне противен! Но борьбы с ним не брошу! Чем он гнуснее, тем слаще будет сломить эту гадину! Голиафа отвратительного…
Жму Вашу руку.
по Вашему приказанию пишу адрес на письме. Смоленская губ. почт. отд. Волочек, с. Каменец, Ольге Петровне Хмара-Барщевской
с. Каменец
Какая прелесть Ваше последнее письмо! Оно меня в восторг приводит. «Дорогая и милая…»<,> «не смейте на меня сердиться». — Тут уже положительно impératif… Предъявленное право! Чудно! Дружба, вижу, не на шутку завязывается, морским узлом. Безумно рада! Милый, хороший мой друг! Вы спрашиваете, любила ли я Ин. Фед.? Господи! Конечно, любила, люблю… и любовь моя «plus fort que mort»… Была ли его «женой»? Увы, нет! Видите, я искренно говорю «увы», п<отому> ч<то> не горжусь этим ни мгновения; той связи, которой покровительствует «змея-Ангел», между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась, или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что «можно любить двумя половинами сердца», — нет, тысячу раз нет! Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, настояще любил только одну меня… Но он не мог переступить… его убивала мысль: «Что же я? прежде отнял мать (у пасынка), а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?» — И вот получилась «не связь, а лучезарное слиянье». Странно ведь в ХХ-м веке? Дико? А вот же — такие ли еще сказки сочиняет жизнь? И все у нее будто логично… одно из другого… А какая уж там логика? Часто мираж, бред сумасшедшего, сновидение — все, что хотите, но не логика…
Дело в том, что мы с ним были отчасти «мистики» — ведь я Вам исповедуюсь как верному другу, я так счастлива, что нашла Вас! Пускай потом при свидании я не сразу смогу взглянуть Вам в глаза — это ведь бывает: на расстоянии в чем не признаешься — а при встрече смутишься глаз друга… особенно такого «духовного» друга, как Вы для меня, что и выражения лица себе не представляешь, не то что глаза?
Ну, все равно, слушайте сказку моей жизни, хотя чувствую, как Вам хотелось другого! Недаром Вы любящей рукой указывали мне на чудные мостики, чтоб не так страшно было перекинуться через пропасть: «И любовь — не грех. И всегда: вышла за пасынка, а люблю тестя…» И про «ангела-хранителя». Вы об этой за него, для него мечтали? Да! И я мечтала… п<отому> ч<то> я женщина… не монахиня… не святая… И за жертву бы не считала, а лишь за «дым кадильный пред алтарем любимого»… Что и говорить…
Он связи плотской не допустил… Но мы «повенчали наши души», и это знали только мы двое… а теперь знаете Вы… По какому праву? Почему Вы? Господь ведает… значит, так нужно… для кого? для чего? Не спрашиваю… Подчиняюсь и только… И знаете, это самая сильная форма брака… Вы спросите, «как это повенчали души»? Очень просто: ранней весной, в ясное утро мы с ним сидели в саду дачи Эбермана: и вдруг созналось безумие желания слиться… желание до острой боли, до страдания… до холодных слез… Я помню и сейчас, как хрустнули пальцы безнадежно стиснутых рук и как стон вырвался из груди… И он сказал: «хочешь быть моей? Вот сейчас… сию минуту?.. Видишь эту маленькую ветку на березе? Нет, не эту… а ту… вон высоко на фоне облачка? Видишь?.. Смотри на нее пристально… и я буду смотреть со всей страстью желания… Молчи… Сейчас по лучам наших глаз сольются наши души в той точке, Леленька, сольются навсегда…» О, какое чувство блаженства, экстаза… безумия, если хотите… Весь мир утонул в мгновении! Есть объятья… без поцелуя… Разве не чудо? Нет, не чудо, а естественно (ведь объятия и поцелуи для тела!). Вы поймете меня, п<отому> ч<то> Вы все понимаете, оттого ведь я Вам и исповедуюсь… А потом он написал:
Только раз оторвать от разбухшей земли
Не могли мы завистливых глаз,
Только раз мы холодные руки сплели
И, дрожа, поскорее из сада ушли…
Только раз… в этот раз…
Ну вот и все. Решительно все… И вот он умер для мира, для всех… Но не для меня… Его душа живет в моей душе… пока я сама дышу… Смерть не могла ее отнять у меня, не увела ее за собой… И эту его душу я ношу в себе… Она со мной, и я не грущу: в любую минуту ведь я могу говорить с его душой, понимаете, в любую, п<отому> ч<то> телом его (теперь уже съеденным червями) я никогда не владела и не могу его оплакивать в силу этого…
Хорошо, правда?
Мне не хватало живого друга… и через Ин. Фед. я обрела его в Вас — и благодарю свою счастливую звезду.
Теперь естественный вопрос с Вашей стороны: «А разве муж вам не друг?» — Нет, конечно, друг, и близкий друг, но — совсем по-иному… Мы горячо любим друг друга по сейчас… Он ценит, могу сказать, боготворит меня и через 25 лет… но мы с ним — разные люди, совсем разные… Я, видите ли, мечтательница, болею «мировой скорбью», как он любя подшучивает надо мною, и многие вопросы для меня нужные, мне почти святые — он к ним равнодушен… Меня мучат «вечные» вопросы… Я больше «там», а не «тут»… А он — и по сейчас полон сил, здоровья, он красив, обаятелен, нравится женщинам… прежде я его ревновала безумно… потом выработала миросозерцание такое, чтобы не мешать любимому человеку «дышать»… Я сделала себе «прививку» философского отношения к «изменам мужа»… Были тяжелые полосы жизни… безумно тяжелые… Но тогда меня, изнемогавшую, поддерживал мой друг И. Ф., он учил меня «любить страдание», учил «мыслить», учил «покорности», и таким образом «научил жить».
А к Вам у меня какое-то чувство нежности, такое хорошее чувство! Люблю Вас (и отчего, Боже мой? И откуда это?), люблю Ваш неразборчивый почерк, торопливый, нервный… Люблю, что Вы вдруг начинаете писать по два слова на строчке, а то и поперек… люблю, что вы читаете письма как-то чудно, по частям: и прежде на одну часть ответите, потом на другую…
Люблю Ваш своеобразный Розановский слог… и вашу правдивость и экспансивность… Люблю так по-русски «оголтело» -предложенную дружбу… по первому хорошему впечатлению — «друг и баста» — разве не прелесть?
А зачем Вы все-таки добивались, люблю ли я И. Ф.? Мне интересна просто Ваша психология в данном случае? И я знала. Ведь и тогда знала, когда послала Вам «паспорт», что не это Вам от меня нужно, а «нутро» нужно, чтобы так решительно «до дна узнать». И нарочно — маску сняла, а все же не показалась… Хотелось от Вас еще письма… Теперь получила… счастлива и буду терпеливо ждать свидания, да? Вы от свидания не отвильнете? Может быть лучше «заочно»? Но мне страшно хочется… пожалуйста!..
А на счет «все равно — сколько лет», — это Вы так себе, чтоб утешить, по доброте сердца… И сами ведь не верите поди… Народная мудрость говорит другое: «Муж любит жену здоровую, а брат сестру богатую»… А я никогда, даже в молодости, «розовых очков» не надевала. В этом было и мое несчастье, и моя сила. Я не давала жизни обмануть себя и видела вещи, как они есть. А уж под старость — тем более.
Адрес не пишу, не потому, чтоб забыла, а потому, что не успела бы получить Вашего письма (ответ приходит не раньше 10-ти дней — а я через несколько дней уезжаю к дочери в Могилевскую губ<ернию> побыть с нею несколько дней — она только что проводила горячо любимого молодого мужа в Румынию на войну — надо ее поддержать морально… вселить запас душевных сил, чтоб не поддалась унынию… Это ведь нас, старых, жизнь не ломает, а только гнет…<)>
А на 4-ой неделе я буду в Царском — и спишусь с Вами на счет дня, т<о> е<сть> вечера свидания — да? Или по телефону, если он у вас есть. Т<ак> ч<то> эту мою «исповедь» сложите в сердце своем и не отвечайте «в пространство».
Подводя итог, замечу, что, к сожалению, никаких определенных сведений о судьбе подготовленных к печати писем Анненского к Хмара-Барщевской и ее воспоминаний о нем (ср. фрагмент ее письма к Розанову от 2 февраля 1917 г.: «Мне хотелось прочитать Вам, что я написала об Ин. Фед., раньше, чем буду пытаться напечатать… Мне дорого Ваше искреннее мнение. В литературе я неопытна… да ведь это и не литература вовсе… Но, так как я пытаюсь раскрыть только его душу, не касаясь его интимной жизни — по причинам вполне понятным — его семья налицо — мне важно узнать, достаточно ли он обрисован в том очерке, маленьком, кот<орый> я даю, и стоит ли обнародовать его, или ограничиваться лишь изданием его писем?» (РГАЛИ. Ф. 489. Оп. 1. № 687. Л. 15об.)) разыскать мне не удалось. Да и информация о ее послереволюционной судьбе не отличается богатством. В архивной справке, цитировавшейся во вводном прим. к тексту 125, со ссылкой на архивные документы (ГАСО. Ф. р-13. Оп. 1. № 461. Л. 185; № 569. Л. 12; № 2579. Л. 247; Оп. 5. № 48. Л. 39) приводится лишь следующая информация: «В документах Смолгубисполкома за 1924 год, в списке лишенных избирательных прав по Холмовской волости Вельского уезда, значится Хмара-Бор-щевская Ольга (отчество не указано), 67 <так. — А. Ч.> лет, мать помещика села Каменец Валентина Хмара-Борщевского». По семейным воспоминаниям, умерла она в Оренбурге.
5 Речь идет о старшем сыне Хмара-Барщевских Валентине (см. подробнее прим. 10 к тексту 68) и старшем ребенке О. П. Хмара-Барщевской, дочери Ольге (1893—1920), удочеренной ее вторым мужем.
Кстати сказать, Ольга Платоновна Хмара-Барщевская училась в Царскосельской женской гимназии, а Пл. П. Хмара-Барщевский был заместителем председателя родительского комитета этой гимназии (см.: Очерк возникновения и деятельности Царскосельской женской гимназии М. Н. П.: 1904—1911. СПб.: Тип. В. Я. Мильштейна, 1911. С. 107).
В 1914 г. она вышла замуж за Дмитрия Алексеевича Кита (1894—1943), который с 1916 г. служил в действующей армии полковым адъютантом 11-го гусарского Изюмского полка, а во время гражданской войны — в Вооруженных сил Юга России и Русской Армии вплоть до эвакуации из Крыма (см. подробнее: Волков С. В. Офицеры армейской кавалерии: Опыт мартиролога. М: Русский путь, 2004. С. 250). После трагической гибели О. П. Кигн (она утонула под Одессой) на руках у мужа, вынужденного в конце 1920 г. покинуть Россию, осталось трое детей: Ольга (1915 г. рожд.), Александра (1916 г. рожд.) и Алексей (1919 г. рожд.).
6 Письмо в архиве Анненского не сохранилось.
7 Ср. с комментарием О. С. Бегичевой: «Сливицкое (им<ение> жены Ин. Анненск<ого>) в Смоленской обл. Вельского уезда. Дом и постройки полуразрушены» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 9).
8 Анна Андреевна Герасимова (урожд. Линберг), жена О. П. Герасимова (см. о нем прим. 12 к тексту 32, прим. 2 к тексту 164, прим. 6 к тексту 165); дочь Бегичевой сообщала о ней: «Герасимова Анна Андреевна <--> соседка по имению Хмара-Барщевских „Каменец“ Вельского уезда (бывшее имение кн. Голенищева-Кутузова). Имен<ие> Герасимовых „Зайцево“» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 9).
9 Трояновский Виктор Иванович — муж старшей родной сестры О. П. Хмара-Барщевской и Н. П. Бегичевой Елены Петровны.
О. С. Бегичева, указав на это, добавила: «Жили в имении „Ивановское“ — Сычевского уезда. Страдал запоем и доходил до белой горячки» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 9).
Однако в изданном почти через десять лет справочном издании (см.: Памятная книжка Смоленской губернии на 1915 год. Смоленск: Издание Губернского статистического комитета; Тип. П. А. Силина, 1914. С. 334) «Виктор Иванович Трояновский» упомянут здравствующим в числе гласных Уездного Земства г. Сычевки и его уезда.
Нужно констатировать при этом, что траурная телеграмма, отправленная со станции Дорогобуж 1 декабря 1909 г. Н. В. Анненской (РГАЛ И. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 32), была подписана только его женой:
Страшно поражена"sub>;</sub" сочувствую всей душой<,> горюя вместе с вами<.>
Письмо с соболезнованиями, помеченное 2 декабря 1909 г. и адресованное жене И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 33-34), было подписано тоже только ею.
О непростых обстоятельствах жизни после 1917 г. бывших владельцев смоленских поместий Е. П. Трояновская совершенно искренно рассказывала В. Г. Сахновскому в письмах второй половины 1919 г. (см.: Музей МХАТ. Фонд В. Г. Сахновского. № 8592/1-4). См., например, фрагмент письма от 6 сентября: «Ах<,> если бы Вы видели, Вася, что представляют наши окрестные усадьбы — сжалось бы сердце у Вас! Этот красивейший Каменец, Волочек, Михайловское — все загажены, заплеваны, окна перебиты, крыши текут, штукатурка оббита… вся мебель вывезена, машины, где были, распроданы, экипажи тоже» (№ 8592/2. Л. 2). В письме от 6 октября она сообщила и о переменах, которые коснулись непосредственно Трояновских: в начале октября 1919 г. В. И. Трояновского, служившего до этого времени лесничим, «уволили со службы неожиданно, п<отому> ч<то> он „не соответствует требованиям“» (№ 8592/3. Л. 1об.). В том же письме она известила адресата, что половина дома Трояновских в Ивановском взята властями под школу.
139. Е. М. Мухиной
Царское Село, 3.01.1907
править
Ц. С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Простите, что давно не писал Вам и не был у Вас. Я тут проделал инфлуэнцу, и все еще не могу наладиться как следует. Праздниками я однако воспользовался и кончил «Гамлета»2. Я хочу непременно, чтобы Вы его услышали. Буду у Вас, как только немножко потеплеет. Теперь выезжаю только по службе3.
Дина очень благодарит Вас за поздравление. Она лежит в постели уже которую неделю.
Не обижайтесь, милая, что я не приезжал к Вам, и помните немножко
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 31-31об.).
1 Праздник Рождества Христова отмечался в Российской Империи 25-27 декабря, а праздничный день 1 января в 1907 г. выпал на понедельник.
2 Речь, очевидно, идет о статье, которая получила название «Проблема Гамлета» и впервые была опубликована в составе «Второй книги отражений» (СПб., 1909).
3 Тем не менее в заседании ООУК МНП 8 января 1907 г. Анненский все же отсутствовал, хотя в этот день и был заслушан ряд его докладов (см.: ИФА IV. С. 10-16, 379).
140. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 9.01.1907
править
Ц. С.
Милая Нина,У Валечки свинка. Он ее привез1: выходит, что, когда я находил его пополневшим, — это была уже припухшая шея. Итак, три недели — карантина для домов; в школы, однако, я ездить, по словам доктора, имею нравственное право, т<ак> к<ак> свинка почти всегда переносится только непосредственно. Холод у нас эти дни адский.
Дина, насколько может, ухаживает за Валей, но ей трудно это делать, лежа в постели. Если Валя уже наградил Нику2 свинкой (лучше бы гусем!), то известите меня: я не буду бояться, что Вы нас боитесь. Я написал новые стихи3, но не посылаю Вам их, п<отому> ч<то> должен первый их прочитать.
Ну, прочитал я «Крылья»4. Какая мерзость, — и не только мерзость, но и дрянь! Какая жалкая вещь — эта претенциозная подражательность! Ну, до свидания, или покуда — письма.
Печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 12-12об.).
1 Речь идет о Валентине Хмара-Барщевском (см. прим. 10 к тексту 68); вероятно, в конце декабря Валентин и Наталья Анненские привезли его из Смоленской губернии, где они гостили у П. П. и О. П. Хмара-Барщевских (см. текст 138).
2 Сын Н. П. Бегичевой Никита (см. о нем прим. 2 к тексту 126); со своим двоюродным братом Валентином Хмара-Барщевским они были ровесники.
3 В наиболее авторитетном издании поэтических произведений Анненского 7 января 1907 г. датировано стихотворение «Лира часов» (см.: СТ. С. 172, 578).
Основанием этой датировки служит неозаглавленный автограф этого стихотворения, которым открывается «Литературная тетрадь Валентина Кривича» (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 111. Л. 1-1об.). Автограф этот завершается следующей пометой: «7/1 1907 Ц<арское> С<ело> Ник. Т-о (И. Анне<нский>)».
Возможно, впрочем, речь идет и о стихотворении «Невозможно» (см. текст 142).
4 Речь, вероятно, идет о ноябрьском номере «Весов», практически целиком посвященном именно этому произведению (см.: Кузмин М. Крылья: Повесть // Весы. 1906. № 11. Ноябрь. С. 1-81). Вскоре повесть была выпущена и отдельным изданием (Кузмин М. Крылья: Повесть в 3-х ч. / Обл. работы Н. Феофилактова. М.: Скорпион, 1907. 103 с). Произведение это, представляющее собой «своего рода опыт гомосексуального воспитания» (Лавров А., Тименчик Р. «Милые старые миры и грядущий век»: Штрихи к портрету М. Кузмина // Кузмин М. Избранные произведения. Л.: Художественная литература, 1990. С. 6), после публикации вызвало литературный скандал, в значительной мере способствовав формированию одиозной репутации Кузмина.
Кузмин Михаил Алексеевич (1875—1936) — поэт, прозаик, литературный и театральный критик, композитор.
В статье «О современном лиризме» Анненский дал отзыв о стихах Кузмина, в котором говорил одновременно и об «изумительном по его музыкальной чуткости» лиризме поэта, и о «немалых странностях» его поэзии (см.: КО. С. 364—366).
О литературных и человеческих взаимоотношениях и взаимодействиях Кузмина и Анненского, довольно тесно общавшихся в последний год жизни Анненского (см. подробнее: Кузмин. С. 151, 158, 164, 174, 176, 177, 180, 184, 184—185, 187, 191, 192, 629, 632, 637, 645, 648—649, 653, 657—658, 660, 671, 711), но смотревших друг на друга не без недоумения и уж во всяком случае не ощущавших друг друга людьми «самой первой родственности» (Там же. С. 158), высказывалось немало мемуарных, литературно-критических и исследовательских суждений, зачастую весьма противоречивого характера. См., в частности: Анненский В. И. Заметки о русской беллетристике // Аполлон. 1909. Кн. 1. Октябрь. Паг. 2. С. 25. Подпись: Валентин Кривич; Иванов Вячеслав. О прозе М. Кузмина // Аполлон. 1910. № 7. Апрель. Паг. 2. С. 47; Зноско-Боровский Евгений. О творчестве М. Кузмина // Аполлон. 1917. № 4-5. Апрель-май. С. 30-31; Голлербах Э. Радостный путник: (О творчестве М. А. Кузмина) // Книга и революция. 1922. № 3 (15). С. 44; Голлербах Э. Старое и новое: Заметки о литературном Петербурге // Новая русская книга. Берлин. 1922. Июль. С. 3; Голлербах Э. Дары поэтов: (Из петербургских впечатлений) // Веретено: Литературно-худож. альманах. Berlin: Отто Кирхнер и Ко, 1922. Кн. 1. С. 200; Иванов Георгий. Кузмин // ПН. 1926. № 1940. 15 июля. С. 3; Кондратьев Александр. Из литературных воспоминаний: М. А. Кузмин (ум. 3.III.1936 г.) // Наше время. Варшава; Вильно. 1936. № 85 (1714). 12 аир.; Русское слово. Варшава; Вильно. 1936. № 85 (1283). 12 апр.; Шмаков ГГ. Блок и Кузмин: (Новые материалы) // Блоковский сборник II: Труды второй научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока. Тарту, 1972. С. 350—351, 354; Malmstadj. E. Mixail Kuzmin. A Chronicle of His Life and Times // Кузмин Михаил. Собрание стихов = Gesammelte Gedichte / Hrsg., eingeleitet und komm. von John E. Malmstad und Vladimir Markov. Mtinchen: W. Fink Verlag, 1977. T. 3. С 132—133. (Centrifuga; 12); Агеев A. Отдел критики в журнале «Аполлон» как выражение новых тенденций в литературе (1909—1912 гг.) // Творчество писателя и литературный процесс: Межвуз. сборник научных трудов / Ивановский гос. университет; Редколл.: Л. Н. Таганов и др. Иваново, 1979. С. 40-43; Адамович Г. Из старых тетрадей: Споры о Некрасове // РМ. 1980. № 3335. 20 ноября. С. 9; Федоров. С. 206—207; Невзглядова Елена. «Дух мелочей, прелестных и воздушных…»: О лирике Михаила Кузмина//Аврора. 1988. № 1. С. 114; КушнерА. Музыка во льду//H M. 1989. № 10. С. 269. Рец. на кн.: Кузмин М. Стихи и проза. М.: Современник, 1989; Ремизов Алексей. «Послушный самокей»: (Михаил Александрович Кузмин): Литературный портрет // Литературная учеба. 1990. № 6. С. 124; Пурин Алексей. Двойная тень: Заметки о поэзии М. Кузмина // Звезда. 1990. № 10. С. 171, 172, 174, 175—176; Иванов Вяч. Вс. Постсимволизм и Кузмин // Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 15-17 мая 1990 г. / Сост. и ред. Г. А. Морева. Л., 1990. С. 13-14; Лавров А., Тименчик Р. Комментарии // Кузмин М. Избранные произведения. Л.: Художественная литература, 1990. С. 502, 523—524, 544; Из дневника Михаила Кузмина / Публ. С. В. Шумихина // Встречи с прошлым: Сборник материалов / ГАУ при Совете Министров СССР; ЦГАЛИ СССР. М.: Советская Россия, 1990. Вып. 7. С. 247; Сафиулина Р. М. Статья М. А. Кузмина «О прекрасной ясности» в контексте литературного развития 10-х годов XX в. // Писатели как критики: Материалы Вторых Варзобских чтений «Проблемы писательской критики» / Ин-т языка и лит-ры им. Рудаки АН Таджикской ССР; Таджикский гос. ун-т им. В. И. Ленина. Душанбе: Дониш, 1990. С. 193; Karlinsky Simon. Kuzmin, Gumilev and Tsvetaeva as Neo-Romantic Playwrights // Russian Theatre in the Age of Modernism / Ed. by R. Russel and A. Barrat. London: The Macmillan Press, 1990. P. 106—107; Лукницкий. I. C. 285; Ронен Омри. Символика Михаила Кузмина в связи с его концепцией книги жизни // Культура русского модернизма = Readings in Russian Modernism: Статьи, эссе и публикации: В приношение Владимиру Федоровичу Маркову / Под ред. Рональда Вроона, Джона Малъмстпада. М.: Наука; Издат. фирма «Восточная литература», 1993. С. 292—294. (UCLA Slavic Studies; New Series; Vol. 1); Богомолов H. A. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М.: НЛО, 1995. С. 39-41, 333—334. (НЛО: Научное приложение. Вып. III); Богомолов Н. А., Малмапад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М.: НЛО, 1996. С. 145—151, 158—159. (НЛО: Научное приложение. Вып. V); Богомолов Н. А. Складень // Анненский И., Кузмин М. Поэзия / Ин-т «Открытое общество»; Сост., предисл. и коммент. Н. А. Богомолова. М.: СЛОВО/SLOVO, 2000. С. 5-14. (Пушкинская б-ка).
Несколько отстраненная запись, сделанная в дневнике Кузмина 4 декабря 1909 г., в день похорон Анненского («Было серо и дождливо, денег в обрез; встал со светом, вспоминая В<асильевский> О<стров>. На вокзале бродил Бородаев<ский>, потом прибыли Сережа, Женя и Дымов; депутация от гимназий. Проехали к церкви, куда только что прибыл гроб. Разъяснело. Стояли в коридоре, было похоже на Пасху. Мако предложил съездить позавтракать на вокзал. Было некстати весело и шутливо, но граф приставал ко мне и Жене, что было даже неловко. До кладбища долго шли пешком среди какой-то гимназии, Макс же затесался в женскую. На поле ясно и ветрено. Возвращ<ались> все вместе. Поехал в „Аполлон“; было приятно, хотя я устал. <…> Что потухло? Не знаю» (Кузмин. С. 192)), послужила одному из наиболее талантливых и верных почитателей Анненского поводом к написанию следующего стихотворения (Пурин Алексей. 4 декабря 1909 // Звезда. 2005. № 9. С. 80):
Когда тростинка легкая умрет
и станет в лес огромного органа,
благословенной медью запоет
ее сквозная мыслящая рана.
И сберегут ларцы бесценных книг
все те лучи, что здесь зеницу грели…
Все так, все так! Перелистай дневник
певца живой, разбившей лед форели.
«Мне не хотелось в Царское —
такой дождливый день. Сбежав, перекусили
на станции. С гимназией мужской шли.
Веселились даже и шутили.
Макс затесался в женскую. А граф
все приставал — стесненья никакого!»
…О вянущем венке, о смене трав
над капищем волненья — ни полслова.
Ни в коей мере не пытаясь здесь хоть сколько-нибудь обстоятельно осветить историко-литературную проблему «Анненский и Кузмин», ограничусь замечанием, что отголоски вполне определенной прижизненной заинтересованности Кузмина в Анненском (ср. с запиской А. Н. Толстого, адресованной «Анненскому» на одном из собраний в «Аполлоне» и сохранившейся в его архиве: «Кузмин просит подумать о нем. AT» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 369. Л. 5-5об.)) проявлялись так или иначе и после смерти Анненского (см.: Кузмин М. Наивные вопросы: (Гастроли Московского Камерного театра) // Жизнь искусства. 1919. No ИЗ. 6 апр. С. 3; перепеч.: Кузмин М. Условности: Статьи об искусстве. Пг.: Полярная звезда, 1923. С. 106; Кузмин М. Дневник 1934 года / Под. ред., со вступ. статьей и примеч. Глеба Морева. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. С. 45, 70, 73).
141. А. В. Бородиной
Царское Село, 12.01.1907
править
Ц.С.
Дорогая Анна Владимировна,Дина все не поправляется: температура скачет — утром сегодня было 36,4, а к пяти часам — 38. Слабость Дину донима-
ет: пробовала она было написать записку, сидя на постели, — кончилось тем, что записки не написала, а вся в испарине улеглась опять. У Вали1 температура все время была нормальная, — но его мучили сильные боли, и поплакивал он, бедняжка, то и дело. Сегодня ему не больно, но он только очень смущен своим безобразием. Доктор надеется, что дело обойдется без осложнений, которые у мальчиков бывают иногда в этой болезни пренеприятные и требуют даже операции… Сегодня я видел Нину2 (она была у меня на приеме) — не хочет знать ни о какой заразе и зовет к себе; впрочем, сегодня же я еще раз спрашивал доктора Карпова3 — свинка и в самом деле обыкновенно передается только от больного прямо… К Тане4 я все-таки не поехал — да и к Нине, вероятно, не поеду…
Мне было очень приятно прочитать в Вашем милом письме5, что Frostzauber6 заставил Вас подумать и обо мне. Знаете — смешно подумать иногда: отчего это не хочется порой возобновлять приятных впечатлений?.. Это было более 25 лет тому назад; зимой, в морозную, густо бело-звездную ночь мы по дороге во Ржев7 заплутались на порубе… Если представить себе в июльский полдень эту же мшистую поляну, которая курится по бокам Вашей дороги, ее выкорчеванные пни, такие мшисто-пыльные, и этот дрожащий полуденный воздух, весь полный гари, белых бабочек, удушливой пыли, зноя и свежего дегтя, — и во что обратил иней все это тяжелое калечество!.. Если когда-нибудь в жизни я был не… счастлив… а блажен, то именно в эту ночь. Рядом со мной была женщина, которую я любил, — но она была решительно ни при чем в этом таинстве; я был поэтом, но мне и в голову не приходило подойти к этому завороженному не-я с покровами слова, с назойливостью ритма, с попыткой какого бы то ни было ограничения…
Вы пишете — стихотворение.
А Вы знаете, что, когда сердце захвачено, то слово кажется иногда не только смешным, но почти святотатственным. Если бы вторая такая ночь — так иногда я думаю… И вдруг мне становится жалко той — старой, невозвратимой, единственной. Да и не слишком ли много бы было на одно человеческое сердце две такие ночи: стенки бы, пожалуй, не выдержали…
Посылаю Вам мое последнее стихотворение.
Невозможно.8
Есть слова. Их дыханье — что цвет:
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, Н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о.
Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.
Но лишь в белом венце кризантэм,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих вэ, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья,
И, запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разубрали,
. . . . . . . . . . . . . .
У забитой калитки я жду,
Позвонить к сторожам не пора ли.
. . . . . . . . . . . . . .
Если слово за словом, — что цвет,
Упадает, белея тревожно, —
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно — Н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о.
Ваш И. Ан<ненский>
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 38-40об.).
Впервые: КО. С. 471—473.
1 См. прим. 1 к тексту 140.
2 Н. П. Бегичева, очевидно, побывала у Анненского, который в качестве инспектора учебного округа вел прием по пятницам от 3 до 5 часов вечера в здании С.-Петербургской 6-й мужской гимназии (Чернышевская пл., 6).
3 Очевидно, Григорий Абрамович Карпов (1867—1935), санитарный врач С.-Петербургского губернского земства по Царскосельскому уезду, автор брошюры «Условия и источники водоснабжения в Царскосельском уезде» (СПб.: Тип. акц. общ. «Слово», 1908), проживавший в Царском Селе. В справочном указателе «Адреса практикующих врачей в г. Царском Селе и Павловске» (Царскосельская газета. 1906. № 57. 8 апр. С. 3) о нем сообщались следующие сведения: «Карпов, Г. А. Внутр<енние> и детск<ие> бол<езни,> д. Сметанникова, по Московск<ой> ул. Ежедневно от 4-5 час».
А Т. А. Богданович. См. о ней подробнее вводное прим. к тексту 186.
Отказ от визита, очевидно, в значительной степени был связан с заботой о здоровье ее детей: дочерей Шуры, Сони, Танюши и сына Володи.
3 Письмо в архиве Анненского не сохранилось.
6 Морозное чудо (нем.).
7 Речь, очевидно, идет о возвращении из Сливицкого в Петербург по тракту Белый-Ржев.
Ржев в конце XIX в. был уездным городом Тверской губернии, в черте которого находилась станция на введенной в строй в 1870-х гг. железнодорожной ветке Вязьма-Лихославль Николаевской железной дороги, связывавшей С.-Петербург и Москву.
8 Впервые в полном объеме опубликовано с корректурными разночтениями в составе «Кипарисового ларца» (М.: Гриф, 1910. С. 89). Открывает в книге раздел «Разметанные листы».
Фрагмент стихотворения (его первая строфа) впервые в печати появился в некрологической статье, написанной корреспондентом Анненского, редактором журнала «Белый камень» (Бурнакин Анатолий. Мученик красоты (Памяти Иннокентия Федоровича Анненского) // Искра. 1909. № 3. 14 дек. С. 8): «Чтобы сказать
Есть слова, их дыханье, что цвет,
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя: невозможно,
о, для этого нужно иметь веру в слово, огромный запас любви к слову».
142. С. А. Соколову
Царское Село, 16.01.1907
править
Ц. С.
дача Эбермана
Жаль, что «Невозможно» не пойдет. А впрочем, оно само виновато: nomen-omen1. Вы пишете — прислать Вам стихов. Ей-богу, не знаю, как за это и приняться. Попробовал я пересмотреть ларец2, и, кажется, кроме «Невозможно» в разных вариациях, там ничего и нет. Я везде я, и если оно не интересно, то где же мне взять другого? Впрочем, чтобы показать Вам, насколько я ценю милую сердечность Вашего — пусть и огорчительного — письма, посылаю Вам несколько пьесок3.
Отчего так запоздает мой Гейне4?.. А я-то с ним горячку порол.
Первый No «Перевала» мне больше понравился, чем второй3.
Еврипид высылается: я написал об этом редактору «Просвещения»6.
P. S. Я выбирал пьесы из разных отделов и, по возможности, менее субъективные.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп 1. № 290. Л. 1-1об.). Очевидно, это своего рода «отпуск», автокопия письма, которые Анненский стал время от времени создавать во второй половине 1900-х гг.
Впервые опубликовано: КО. С. 473.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на отклик Соколова на неразысканное письмо Анненского, содержавшее предложение опубликовать в издательстве «Гриф» свою вторую книгу стихов и осуществить другие литературные проекты (в частности, связанные с публикацией в «Перевале» стихотворения «Невозможно»). Послание Соколова, написанное на бланке редакции журнала и неоднократно цитировавшееся (см., например: КО. С. 655), печатается здесь в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 2).
Редакция журнала
«Перевал»
Было бы очень приятно, если бы Вы прислали Ваш «Театр Еврипида». Кстати<,> мы поместили бы рецензию.
Книгу Ваших стихов издал бы с большим удовольствием, но мешает одно обстоятельство: на этот год у меня есть на очереди несколько книг, и бюджет «Грифа» с большой точностью рассчитан на них, — а увеличить бюджет я не могу. Поверьте, что только эта причина заставляет меня упускать возможность издать Вашу книгу.
Относительно стихотворения: Ваше «Невозможно» — вещь изысканная, изящная и утонченная. Но пока «Перевал» не занял твердой позиции, нельзя нам печатать вещей, рассчитанных на немногих избранных. Приходится, подбирая материал, считаться с широкой аудиторией, которую имеет в виду «Перевал». Очень прошу — пришлите несколько Ваших стихотворений, для выбора.
Ваша статья пойдет в 4 или 5 No.
Жму руку от души
Черкните ответ поскорее.
Комментируя факт отклонения редактором «Перевала» стихотворения «Невозможно», нельзя не отметить, что по духу и настроению оно, действительно, резко противостояло опубликованным в первых номерах «Перевала» «политическим» стихотворениям Сологуба, «революционным» опусам Кречетова, произведениям с «общественной подкладкой» А. Белого и А. Блока (см. прим. 5), а говоря об отказе «Грифа» опубликовать книгу стихов Анненского, нужно иметь в виду, что подобное отношение к предложениям авторов Кречетов именно в это время был вынужден высказывать не однажды. См., в частности, его ответ от 7 июня 1906 г. на предложение А. М. Ремизова «внепланово» издать его книгу в издательстве Соколова (РО РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 203. Л. 8):
Увы! В данное время «Гриф» лишен возможности предпринять что-либо в смысле новых изданий, кроме уже намеченных.
Причина — простая: финансовые затруднения на почве книжного застоя последнего года.
1 Здесь: в самом имени предзнаменование (лат.).
2 Речь идет о реально существовавшем кипарисовом ларце, в котором Анненский хранил рукописи своих стихотворений.
3 Полный перечень стихотворений, отосланных Анненским Соколову, установить не удалось. Ответное письмо Соколова, публикуемое ниже по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 3), позволяет лишь констатировать, что не все отобранные им стихотворения из числа присланных Анненским были опубликованы в журнале (см.: Анненский И. Облака; Старая шарманка; Я на дне // Перевал. 1907. № 11. С. 29-30):
«Перевал»
Журнал
свободной мысли
Из Ваших стихотворений берем 4: «Сиреневая мгла», «Облака», «На дне» и «Старая шарманка».
Остальные возвращаю.
Ваша статья идет в 4 No (февраль).
Шлю Вам мой искренний привет. Надеюсь, что нам доведется увидеться, когда я буду в Петербурге.
Жму руку.
Книги Вашей еще не получил.
4 См. прим. 1 к тексту 129.
Четвертый, февральский номер «Перевала», в котором была опубликована статья «Гейне и его „Романцеро“», увидел свет только в середине марта 1907 г.: «Вышел 4-й No, запоздавший благодаря локауту, объявленному частью московских типографий» (Соколов Сергей, Линденбаум Владимир. «Перевал» // Новь. 1907. № 63. 17 марта. С. 1; № 66. 21 марта. С. 1).
5 Подобная общая формулировка заставляет сделать краткий обзор содержания этих номеров.
В шестидесятистраничном первом номере «Перевала», открывавшемся редакционным манифестом, в котором в качестве девиза издания закреплялся «радикализм философский, эстетический, социальный!» (От редакции. С. 3-4), были опубликованы стихотворения Ф. Сологуба (Простые песенки: В день погрома; Жалость. С. 5), К. Бальмонта (Из книги «Жар-птица»: 1. Славянское древо; 2. Огненной рекой; 3. Гусли-самогуды. С. 8-10), С. Соколова-Кречетова (Победитель; На могиле героя. С. 23-24) и В. Зоргенфрея (Сентябрь. С. 34). Художественная проза представлена произведениями Б. Зайцева (Молодые. С. 6-8), О. Дымова (Осень. С. 24-27) и А. Ремизова (Без пяти минут барин. С. 34-35). Значительное внимание в номере было уделено публицистике: началась публикация растянувшейся на три номера статьи Н. Минского «Идея русской революции» (С. 11-23), был напечатан этюд А. Борового «Этическая ценность революционного миросозерцания» (С. 28-33). В критико-библирграфическом отделе были опубликованы статьи и рецензии Ф. Сологуба, Н. Петровской, Вл. Ходасевича, А. Блока и других авторов.
Второй номер «Перевала» несколько объемнее первого (72 с). В нем напечатаны стихотворения А. Белого (Бегство; Горемыки: Осинка; Горе. С. 3-5), И. Бунина (Панихида; На рейде. С. 12), А. Блока (Корабли идут; Рабочие на рейде. С. 27-28) и Г. Чулкова («Я на темных полях до рассвета блуждал…» С. 30). Прозаические произведения во второй номер предоставили М. Криницкий (Оплот общества. С. 6-11), Мирэ (Смерть. С. 29-30), А. Кондратьев (В объятьях тумана: Миф. С. 31-33), И. Новиков (Про Мишу. С. 33-34) и Н. Петровская (Раб. С. 48-50). Самая яркая публицистическая вещь номера — статья М. Волошина «Пророки и мстители: Предвестье Великой Революции» (С. 12-27), в которой «осознание неизбежности революционного возмездия вело поэта к нагнетанию пророчеств о „надвигающемся ужасе“ грядущих общественных катаклизмов; повернутые вспять, его прозрения „невиданных мятежей“ подкреплялись опытом Великой французской революции с ее идеальными порывами и кровавым террором. При всем доверии к привлеченным историческим аналогиям, бросающим отсвет на события современности, Волошин воспринимает предназначенные испытания в апокалипсическом аспекте — как „очистительный огонь“, видит в революции „меч Справедливости — провидящий и мстящий“» (Лавров А. В. «Перевал» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 181—182). Н. Минский напечатал продолжение своей статьи (Идея русской революции: Социал-гуманизм и его задачи. С. 34-48). В числе театральных, музыкальных, художественных и книжных обозревателей и рецензентов — С. Яремич, А. Кондратьев, Б. Попов, А. Блок, С. Соколов-Кречетов, С. Соловьев, А. Бачинский и ряд других авторов.
6 Упомянутое письмо разыскать не удалось.
Рецензия на «Театр Еврипида» была помещена в двух последних номерах журнала (см.: Зелинский Ф. Еврипид в переводе И. Ф. Анненского // Перевал. 1907. № 11. С. 38-41; № 12. С. 40-46).
143. Е. М. Мухиной
Царское Село, 19.01.1907
править
Ц.С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Простите, что не приношу Вам лично поздравления1. Но завтра с утра я должен быть на официальном юбилее2, и Вы
можете сеое представить, как я буду веселиться на юбилейной выставке дамских рукоделий, для к<ото>рой надо ехать на Калашниковский проспект и в белом галстуке.
Арк<адий> Андр<еевич> звал меня к Вам в субботу слушать <Озаровского? — А. Ч.>3. Но знаете, милая, мысль о толпе мне страшна, а ведь в гимназии будет, конечно, масса народа. Каждую свободную минуту занят теперь Еврипидом, но работа подвигается медленно. Первая глава второго тома разрастается4. Завтра увижу Вас во сне — наверно, наверно…
Посылаю Вам Невозможно. Оно не будет напечатано. «Перевал» нашел его «изысканным, изящным и утонченным»5, но не для большой публики… И он совершенно прав. — Я тоже не для большой публики.
Невозможно.
Есть слова. Их дыханье, — что цвет:
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, «Невозможно».
Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.
Но лишь в белом венце кризантэм,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих вэ, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья,
И запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разубрали,
У забитой калитки я жду.
Позвонить к сторожам не пора ли.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я… одно Н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о.
И. А.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Он. 2. № 5. Л. 32-ЗЗоб.).
1 Очевидно, 20 или 21 января у Мухиной был день рождения. По крайней мере, 21 января 1901 г. датирована дарственная надпись Анненского «A m-me С. М.» на подарке — «Собрании сочинений» Расина («Œeuvres de Jean Racine»), — которая известна по сделанной Кривичем копии (тетрадный листок: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 6. Л. 8):
Maint rêves le liaient au grand Athénien.
Qu’il parle à votre cœur comme Euripide au mien.
<Многие мечты связывали его с великим афинянином.
Пусть он говорит с Вашим сердцем, как Еврипид с моим.
2 Речь, вероятно, идет о мероприятиях, приуроченных к 25-летию Женской профессиональной школы А. И. Мессинг, формально существовавшей с 8 ноября 1881 г. и располагавшейся по адресу: Калашниковский пр. (ныне пр. Бакунина), 9-2 (см.: Весь Петербург на 1907 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1907]. Паг. 2. Стлб. 633—634).
3 Хронологически ближайшей ко дню написания публикуемого письма субботой в 1907 г. было 20 января.
Документально установить, о каком именно мероприятии в Ларинской гимназии идет речь в письме, не удалось.
Озаровский Юрий (Георгий) Эрастович (1869—1924) — актер, режиссер, служивший в 1892—1915 г. в Александрийском театре, театральный педагог, специалист в области художественной декламации. Его наиболее значительные труды: «Вопросы выразительного чтения» (СПб., 1896—1901. Кн. 1-2); «Наше драматическое образование» (СПб., 1900), «Музыка живого слова» (СПб., 1914). Под редакцией Озаровского в начале XX в. выходило продолжающееся издание «Пьесы художественного репертуара и постановка их на сцене».
Именно Озаровский был режиссером-постановщиком еврипидовской «Ифигении-жертвы» в переводе Анненского на сцене зала Павловой (Троицкая пл., 13) в марте 1900 г.
О работе над этим спектаклем оставил воспоминания Б. В. Варнеке:
«Поздней осенью 1899 г., вернувшись с последнего магистерского экзамена, я читал его перевод „Ифигении в Авлиде“, а за несколько дней до этого мой приятель Ю. Э. Озаровский слезно умолял меня подыскать ему какую-нибудь пьесу пооригинальнее для спектакля с участием В. Ф. Коммиссаржевской. Она пригласила его режиссировать, но ни она сама, ни он ни на какой определенной пьесе не остановились. Чем дальше читал я „Ифигению“, тем больше казалась мне подходящей эта роль для В. Ф., и, едва дочитав пьесу до конца, поспешил с книжкой журнала к Озаровскому. Он, перед этим с учениками казенных курсов ставивший в переводе Мережковского „Антигону“ Софокла, пришел в восторг от перевода Анненского. Не меньше понравилась и пьеса и роль Коммиссаржевской, и вот в ближайшее воскресенье я отправился в Царское к Анненскому с просьбой разрешить постановку пьесы. Тот согласился с живейшей радостью, и так завязалось наше знакомство.
Хлопоты по постановке пьесы тянулись до марта следующего года, когда в зале Павловой на Троицкой и состоялся спектакль, прошедший с громадным успехом. Правда, в последнюю минуту Коммиссаржевская, едва ли не под влиянием интриг Мережковского и m-me Гиппиус, от главной роли отказалась, и она перешла к жене Озаровского Д. М. Мусиной, но и та справилась с ней вполне хорошо» (ЛТ. С. 71-72).
Последняя, вероятно, по времени встреча Анненского с Озаровским состоялась 25 ноября 1909 г. на «среде» у Дризена, посвященной теме «Литература и театр» (см. вводное прим. к тексту 202).
4 Речь идет, очевидно, о введении ко второму тому «Театра Еврипида» (см. прим. 3 к тексту 123).
В «Предисловии» к первому тому этого издания, датированном 20 сентября 1906 г., Анненский анонсировал содержание очередного тома таким образом: «Введений у меня два <…>. Вторым открывается следующий том, и оно заключает в себе выяснение исторических условий Еврипидова творчества» (ТЕ. Паг. 1. С. VI).
5 См. вводное прим. к тексту 142.
144. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 20.01.1907
править
Ц.С.
Милая Нина, я не могу Вам писать эти дни. Я в таком тяжелом и чадном состоянии — душа моя так угнетена, что я скажу Вам не свои слова. Никогда заранее не надо мне говорить, что напишу, — тогда именно у меня ничего не может выйти. Поймите меня, чтобы быть тем, что Вы любите, т<о> е<сть> вполне и смело искренним, надо свободную душу, а моя теперь годится только для Ученого Комитета1.
Сейчас я один у себя… тихо, страшно. Завтра тяжелый день — я должен быть в белом галстуке и завтракать с протодьяконом.
Уходят минуты… может быть мои последние, когда я еще чувствую розовый подбой на белом крыле птицы… моей птицы. Как темно за окном!
Милая, не сердитесь
Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 13-13об.).
Фрагмент письма впервые опубликован А. В. Федоровым (см.: Федоров А. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского // СТ-1959. С. 8), с ошибочной ссылкой на его первопубликацию: «цитирую по статье Е. Р. Малкиной „И. Анненский“ в „Литературном современнике“, 1940. № 6-7». В расширенном виде фрагмент увидел свет в следующем издании: Федоров. С. 46.
1 В ближайшем ко времени написания письма заседании ООУК, состоявшемся 22 января 1907 г., Анненский присутствовал (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 1. № 116. Л. 73), но доклады его в этот день не заслушивались.
145. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 13.02.1907
править
Ц.С.
Дорогая моя, мне не судьба видеть Вас ни в пятницу, ни в субботу: сегодня узнал от Попечителя1, что необходимо ехать в далекий путь — на самый дальний край нашего Округа, в Великий Устюг (полторы тысячи верст вагона и 70 верст по проселку). Я уезжаю в четверг — самую рань или среду (завтра) ночью. Напишу Вам из моей ссылки. Дело, кажется, предстоит трудное. Вернусь не ранее двух недель. Как не во время все эти гимназисты бунтуют2 — только что я наладился с Еврипидом… А впрочем, может быть, все к лучшему… для кого-нибудь. Напишите мне, только скорее: Великий Устюг (Вологодской губернии), Мужская Гимназия. Побывайте в Царском, хотя бы без меня. Руку! Другую!3
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 14-14об.).
Написано письмо во вторник, очевидно, после заседания Попечительского Совета С.-Петербургского учебного округа.
1 Высочайшим приказом по ведомству Министерства народного просвещения № 7 от 3 февраля 1906 г. Попечителем С.-Петербургского округа с 3.02 1906 г. был назначен граф, в придворном чине камергер Андрей Александрович Бобринской (Бобринский) (1859—1930) — крупный землевладелец и сахарозаводчик, политический деятель, закончивший С.-Петербургский университет и начавший свою карьеру в качестве уездного предводителя дворянства Черкасского уезда Киевской губернии, впоследствии служивший помощником статс-секретаря Государственного совета по отделению промышленности, наук и торговли. Попечителем округа он был по 12.09.1907 г., после ухода с этого поста состоял членом совета министра народного просвещения. С 1909 по 1915 г. Бобринский — член Государственного совета по выборам от землевладельцев Киевской губернии, член Государственной Думы. После 1917 г. в эмиграции.
2 О волнениях гимназистов в Великом Устюге сохранилось свидетельство провинциальной прессы:
«С 12 февраля спокойное течение местной общественной жизни было нарушено забастовкой средне-учебных заведений. Поводом к объявлению последней послужило увольнение воспитанника 5-го класса мужской гимназии.
С 12 февраля воспитанники 5, 6 и 7-го классов прекратили посещение классов, выставив требование обратный прием уволенного товарища.
К забастовщикам присоединились воспитанницы 7-го и 8 классов женской гимназии, также потребовав обратного приема. Администрация мужской гимназии категорически заявила, что все воспитанники, не явившиеся 16-го числа в классы, будут считаться выбывшими из гимназии. В означенный день не явилось 60 человек.
Они теперь все уволены с правом подавать прошения о зачислении вновь в число воспитанников.
Право принятия принадлежит всецело педагогическому совету. В настоящее время забастовка прекращена в обеих гимназиях» (Великий Устюг // Северная Окраина. Вологда. 1907. № 52. 28 февр. С. 4. Без подписи).
3 Вероятно, усеченная цитата из вокального репертуара Бегичевой (см. прим. 11 к тексту 210).
146. H. П. Бегичевой
Великий Устюг, 21.02.1907
править
Великий Устюг,
Нина, милая, дорогая! Вы единственная мне написали. Впрочем, я Вам тоже одной писал при отъезде. Ек<атерине> Мак<симов>не я послал бессодержательную открытку с дороги2. Она не отвечала. Нина, письмо Ваше3 меня захватило — мне принесли его рано утром перед мучительным днем, и вот первая минута, когда я вернулся к себе, и она — ваша, да что там?! Одна ли эта минута?.. Постараюсь не звать Вас к себе в этот ужас — комната оказалась сырая, и я все дни хожу точно угорелый. Крысы пищат и скребутся по углам… Я и крысы4… Чего не бывает? Если все будет благополучно, то в пятницу послезавтра я выезжаю, впрочем, не уверен, что удастся уехать. Не хочу описывать Устюга… Тут красиво… Хотя снег какой-то серый, не тот, не мой, не я… Дел своих тоже описывать не буду. Покуда насилиям не подвергался. Интересных людей не встречал. На небе не нашел ни одной красивой черепахи облака. Но бросим все это. Вы просили моего ответа… Порыв мой, аметистинка5, что я скажу Вам? Вы знаете, что я и сам думал — если мне нужна будет нежная рука в этой толчее, в этом отчаянии, в этой жути… И я решил, что я скажу Вам: Ниночка, приди, милая — побудь со мною6… Но, Нина, меня берет и раздумье… Ведь это сейчас Вы чувствуете… О, я не хочу, я не смею сомневаться. На жертву Вы способны будете и потом. Но так свободно, нежно, желая… Это — надолго?.. А впрочем, все это ведь на всякий случай. Наше последнее свидание было чудное, но мне тяжело бы было держать себя, как я держал себя тогда, дольше тех коротких часов… минут, кажется. Зачем я пошел к Е<катерине> М<аксимовне> от Вас? А знаете, ведь это я себя искушал7. И я знаю, я чувствую, как это было грубо по отношению к Вам. Прости мне, Нина… Ниночка… Нина… До свиданья, дорогая. Как жалко расставаться с Вашим письмом. Какой это свет, какое это счастье его иметь и читать и опять читать.
Рассчитываю увидеться с Вами в среду 28, буду у Вас, если к тому времени доберусь до Пет<ербурга>.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 15-16об.). Впервые опубликовано: Звезда. С. 173—174.
1 Анненский был не вполне точен, так именуя гостиницу, где он остановился. Ср.: «Самой эффектной и красивой улицей города всегда была Набережная. Белоснежные, с золочеными куполами храмы, богато украшенные жилые дома городской знати, деревянная обшивка берега придавали устюжской Набережной оригинальный и нарядный вид. Ее часто ровняли и посыпали дресвой. На Набережной находились здание городской управы (ныне основное здание музея) и лучшая в городе гостиница „Добрецовские номера“, принадлежавшая купчихе М. В. Добрецовой. <…> С Набережной открывался чудесный вид на Сухону и на заречную сторону» (Чебыкина Г. Н. Великий Устюг во второй половине XIX — начале XX века // Великий Устюг. Краеведческий альманах. Вологда: Русь, 1995. Вып. 1. С. 62. (Старинные города Вологодской области)).
2 Эта открытка в архив Анненского не попала.
О. С. Бегичева, раскрывая сокращение, так охарактеризовала скрывающееся за ним лицо: «Мухина Екатерина Максимовна <--> близкий друг И. Анненского. Широко образ<ованная> женщина. Знала 7 языков» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 9).
3 Письмо Бегичевой в архиве Анненского не сохранилось.
4 О паническом страхе Анненского, связанном с грызунами, дочь адресата писала в биографическом комментарии к письмам (см. вводное прим. к тексту 125).
5 О. С. Бегичева в своем комментарии к этому письму сочла необходимым сделать следующее примечание: «Анненский больше всех цветов спектра любил фиолетовый и из драгоцен<ных> камней аметисты» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 9).
Некоторые не лишенные интереса наблюдения о значении «аметистового» начала в лирике Анненского содержатся в следующей статье: Хохулина А. Н. К символической системе номинаций в поэзии «серебряного века» (обозначения камней в лирике И. Анненского) // Динамика русского слова: Межвузовский сборник статей к 60-летию проф. В. В. Колесова / С.-Петербургский гос. ун-т; [Ред. колл.: В. М. Мокиенко и др.] СПб., 1994. С. 126—132.
6 Романсовая стихия невольно пробивается в общении Анненского с Бегичевой: на мой взгляд, эта и последующие фразы отсылают к одному из самых известных вокальных произведений композитора и поэта Николая Владимировича Зубова (1867-19??), романсу «Побудь со мною!» (1899), вероятно, входившему в репертуар Бегичевой:
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно и светло,
Я поцелуями покрою
Уста, и очи, и чело.
Побудь со мной, побудь со мной!
Не уходи, побудь со мною,
Я так давно тебя люблю.
Тебя я лаской огневою
И обожгу, и утомлю.
Побудь со мной, побудь со мной!
Не уходи, побудь со мною,
Пылает страсть в моей груди.
Восторг любви нас ждет с тобою…
Не уходи, не уходи!
Побудь со мной, побудь со мной!
Об отношениях Анненского, «специалиста по придушенным семейным несчастьям» (по словам А. А. Ахматовой; см.: Лукницкий. II. С. 62), и сестер Лесли, о «вечной игре в невозможно» см. также раздел «Две сестры» следующей публикации: Лурье Самуил. Дом на дне пруда: О хозяине кипарисового ларца, в котором прошлый век нашел свое фамильное серебро // Первое сентября. 2001. № 16 (998). 3 марта. С. 5.
7 Своеобразное «соперничество» Е. М. Мухиной и Н. П. Бегичевой в «борьбе» за Анненского юмористически отразилось и в одном из его стихотворных экспромтов (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 59. Л. 5):
Катя смотрит резвым птенчиком,
Нина — нежным стебельком,
И у Кати бант кузнечиком,
А у Нины мотыльком.
147. Е. М. Мухиной
Великий Устюг, 22.02.1907
править
В. Устюг
Je viens de recevoir votre lettre, ma douce amie, la veille de mon départ (possible!). C'était un alinéa charmant — tout poésie
et violette — à mon épopée d’Устюг le fastidieux, où, du reste, je crois avoir mis le point résolu.
Vous me parlez de Lohengrin. Savez-vous que j’ai pensé à ce personnage mystique (plutôt que mystérieux), et peut-être au moment même que Vous l’applaudissiez. Pour toute ressource j’ai emporté avec moi de Царское un volume de Зелинский «Troisième livre des idées». La partie concluante en est consacrée à Merlin l’enchanteur d’Immermann. Зелинский me donne l’impression d’en raffoler. D’après son analyse — et par esprit de contradiction peut-être — je ne le goûte que médiocrement, ce monde de cygnes et de blondes charnues aux yeux couleur de mousse de bière. Pour Wag-nérien, je le suis, je l'étais toujours, et je me réjouis d’avance de la perspective de contempler le Ring en entier, d’autant plus que je puis compter sur votre commentaire… une parcelle de vous: vous qui l’aimez bien, n’est-ce pas, ce monde d’Allemagne légendaire?
Vous ne me dites rien, si Vous allez toujours bien et si Vous avez de bonnes nouvelles de ce pauvre Max. Que Dieu vous le garde, chérie! Vous qui êtes la bonté et la compassion même, Vous le soleil de tous ceux qui Vous entourent et qui vous adorent même pour la faible lueur qui leur parvient de vous.
La plume me glisse de la main. Au revoir, fée! Il est nuit, il fait noir!.. Ah…
I. A.
В. Устюг
Я получил Ваше письмо1, мой милый друг, накануне моего отъезда (возможного!). Это было прелестным введением — сплошная поэзия и фиалки — к моей эпопее Устюга Усыпительного2, где, кстати, я полагаю, поставил решительную точку.
Вы говорите мне о Лоэнгрине3. Знаете ли Вы, что я думал об этом персонаже (мистическом в большей мере, чем таинственном) и, может быть, в тот самый момент, когда Вы ему аплодировали4. В подспорье я захватил с собой из Царского том Зелинского — «Третья книга идей»5. Заключительная часть ее посвящена Мерлину-волшебнику Иммермана6. У меня впечатление, что Зелинский от него в безумном _вос-
торге7. Судя по его анализу (и, быть может, из духа противоречия), мне не слишком нравится этот мир лебедей и упитанных блондинок с глазами цвета пивной пены8. Вагнерианцем же я остаюсь, я им был всегда, и я заранее радуюсь перспективе увидеть «Кольцо» полностью9. Тем более, что я могу рассчитывать на Ваши пояснения… частицу Вас, Вас, которая так любит, не правда ли, этот мир Германии легенд?
Вы ничего мне не говорите о том, хорошо ли Вы себя чувствуете и имеете ли Вы добрые вести о бедном Максе10. Пусть Бог сохранит Вам его, дорогая! Вы, воплощенная доброта и сострадание, Вы, солнце всех, кто Вас окружает и обожает Вас даже за слабый свет, который Вы на них изливаете.
Перо выскальзывает из моих рук… До свидания, фея! Наступила ночь… Темно… Ах…
И. А.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 34-35). Перевод с французского Л. Я. Гинзбург.
Впервые опубликовано: КО. С. 473—474.
1 Письмо Мухиной в архиве Анненского не сохранилось.
2 В командировке в Великом Устюге в феврале 1907 г. Анненский провел около двух недель.
3 Лоэнгрин — заглавный персонаж романтической оперы в трех актах Р. Вагнера, который был и автором ее либретто. Премьера оперы состоялась 28 августа 1850 г.
4 Речь, очевидно, идет о спектакле, объявление о котором было помещено в день представления в одной из петербургских газет:
«Мариинский театр. — „Лоэнгрин“, оп. в 3 д. Р. Вагнера. Участвующие: г-жи Больска, Славина; г. Ершов, Карелин, Иванов, Смирнов, Лосев, Маркевич, Касторский и Климов. Начало в 8 час. вечера» (Справочный отдел: Зрелища и театры // СПбВ. 1907. № 36. 15 (28) февр. С. 6. Без подписи).
5 Речь идет о книге: Соперники христианства: Статьи по истории античных религий / Проф. С.-Петербургского университета Ф. Зелинского. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1907. VII, 406 с. (Из жизни идей: Научно-популярные статьи / Проф. С.-Петербургского университета Ф. Зелинского. Т. 3).
В состав тома вошли следующие работы: «Рим и его религия» (С. 1-87), «Гермес Трижды Величайший» (С. 88-152), «Елена Прекрасная» (С. 153—185), «Древнее христианство и римская философия» (С. 186—200), «Античная гуманность» (С. 201—240), «Умершая наука» (С. 240—340) и «Трагедия веры» (С. 341—406).
Анненский сочувственно отзывался об этом сочинении Зелинского в монографической рецензии (см.: Анненский И. [Рец.] // Перевал. 1907. № 7. С. 63. Рец. на кн.: Проф. Ф. Зелинский. Соперники христианства. Из жизни идей. Т. III. С.-Пет. 1907); впрочем, сформулированные им во введении и в заключительной части рецензии положения были достаточно амбивалентными:
«Есть книги и_д_е_й и книги-и_д_е_и. Том, недавно изданный профессором Зелинским, является и тем и другим. С одной стороны „Соперники христианства“ поражают нас богатством идейного содержания, а с другой — книга проникнута одной идеей. Это одновременно и интереснейший музей, и келья анахорета. Музей мы видим, музею не удивляемся, а келью только воображаем себе, но именно келья-то и влечет к себе вдумчивого читателя книги. Суть книги Ф. Фр. Зелинского, ее идея, это — н_е_о_б_х_о_д_и_м_о_с_т_ь и_с_к_а_т_ь в_е_р_у. Девиз Мерлина „воля Бога есть осуществление жизни“ кажется мне символом не самой веры, а именно ее и_с_к_а_н_и_я, т. е. мысли о том, что без веры нет и не может быть сознательной жизни.
Размеры этой заметки не позволяют нам возражать Ф. Фр. Зелинскому по поводу интереснейших положений и сближений, которыми изобилует его книга: ее автор не боится ни парадоксов, ни резких характеристик (назвал же он 17-й век убогим!), и книга как бы рассчитана даже на полемизм возбужденной мысли читателя. Во всяком случае появление „Соперников христианства“ в России в наши дни следует признать очень знаменательным: мы задыхаемся в чаду противоречий. Нам нужен синтез, а не сделка» (С. 63).
6 Иммерман (Immermann) Карл Леберехт (1796—1840) — немецкий писатель, поэт, драматург, театральный деятель, мемуарист.
Речь идет о его сочинении, основанном на сюжете древнекельтской легенды о короле Артуре: Merlin: Eine Mythe / Von Karl Immermann. Diisseldorf, 1832. [3], 244 S.
Лоэнгрин является одним из важнейших героев этого произведения (см. в книге Зелинского стр. 351, 353—354, 365—366, 368, 370—371). Как рыцарь Грааля, последним приобщившийся к святыне, он «должен вернуться в мир и принести ему весть о Граале
Врагам в укор, скорбящим в утешенье» (С. 351).
В трактовке Зелинского иммермановский Лоэнгрин предстает именно в качестве исповедника «религии Грааля», избранника «всемогущей и самодовлеющей благодати». Суть этого учения, сопоставляемого автором «Соперников христианства» с идеями Августина, Лютера и Бернарда Клервоского, по Зелинскому, сводится к следующему: «…человек должен отказаться от всякой мысли о том, будто он своими делами может снискать расположение своего Творца; его единственное дело, это — „сознать себя носителем избранья“; его оправдывает только вера — и более ничего» (С. 366). При этом образ иммермановского Лоэнгрина рисуется Зелинским неоднолинейным; это фигура, не чуждая противоречий: ощущение избранности сменяется безутешностью при виде страданий и несовершенств земной жизни, сомнения в праве вступить на порог Монсальвата — религиозным одушевлением и экзальтацией, которые после долгих скитаний по земле оборачиваются утратой веры в благую весть о Граале, которую он должен принести людям.
7 Говоря о забвении значительной части творений Иммермана и концентрируя внимание читателей именно на этом произведении, Зелинский в своей статье «Трагедия веры», посвященной «Мерлину», констатировал: «…он современниками так же мало был оценен, как и потомством; во все времена он имел немногих, но искренних и восторженных почитателей. Они смело приравнивали его величайшему произведению немецкой поэзии, называя его „Анти-Фаустом“ или „Вторым Фаустом“; но, за исключением этой небольшой горсти сильных мыслью людей, публика довольно безучастно отнеслась к этому глубокому по содержанию и чарующему по форме творению» (Указ. соч. С. 345).
8 В своей рецензии Анненский был более сдержан и подчеркнуто корректен, ограничившись по поводу упомянутой в предыдущем примечании статьи следующим замечанием: «Отдельно от прочих этюдов стоит последний: он написан с особой любовью, и в нем автор является одним из немногих поклонников Иммермана.
Этюд посвящен символической драме „Мерлин“, про которую автор сам говорил, что она „изнемогает под тяжестью своей метафизической брони“» (С. 63).
9 Речь идет о тетралогии Вагнера «Der Ring des Nibelungen» («Кольцо нибелунга»).
Первые постановки в Мариинском театре: «Золото Рейна» — 27 декабря 1905 г., «Валькирия» — 24 ноября 1900 г., «Зигфрид» — 4 февраля 1902 г., «Гибель богов» — 20 января 1903 г. Вся тетралогия в полном объеме исполнялась на сцене Мариинки в рамках специального вагнеровского абонемента с начала 1907 г.
Весьма критично и об организации этого абонемента, и собственно об исполнении «Кольца нибелунга» отозвался Н. Ф. Финдейзен (см.: Мариинский театр: XCV. Кольцо Нибелунга // РМГ. 1907. № 15.15 апр. Стлб. 443—445. Без подписи; Мариинский театр: XCVI. Еще о «Кольце Нибелунга» // РМГ. 1907. № 16-17. 22-29 апр. Стлб. 468—470. Без подписи). К числу главных организационных «курьезов и нелепостей» он отнес «порционность» постановки: в рамках одной недели три раза представлялся один и тот же спектакль. Главной же ошибкой исполнения и постановки тетралогии рецензент считал то, что «каждую драму ее давали как самостоятельную, отдельную оперу, а не как часть, неразрывно связанную с целым произведением Вагнера» (Там же. Стлб. 468).
Подробнее о характере и особенностях постановок вагнеровских опер на петербургской сцене начала XX в. см.: Гозенпуд А. Русский оперный театр между двух революций: 1905—1917 / Ленинградский гос. ин-т театра, музыки и кинематографии. Л.: Музыка, 1975. С. 110—143; Гозенпуд А. Рихард Вагнер и русская культура: Исследование / Ленинградский гос. ин-т театра, музыки и кинематографии им. Н. К. Черкасова. Л.: Советский композитор, 1990. С. 219—244; Малкиель М. Рихард Вагнер и его оперы на сцене Императорской русской оперы (Мариинского театра) в Санкт-Петербурге. СПб.: Немецкое общество Рихарда Вагнера; С.-Петербургская секция научного исследования Р. Вагнера, 1996. С. 23-41.
10 Речь, вероятно, идет о родном брате Е. М. Мухиной Максимилиане-Георгии Максимилиановиче Клеменце (1874-19??).
Из документов, составляющих «Дело ИМПЕРАТОРСКОГО Санкт-Петербургского университета о Студенте Максимилиане Максимилианове Клеменц» (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 30320. 58 л.), можно почерпнуть биографические сведения не только о нем самом, но и о членах его семьи. Так, в частности, копия с выданного Евангелическо-христианской церковью Св. Петра в С.-Петербурге «Свидетельства о рождении и крещении» (Л. 20) содержит информацию о точной дате его рождения, его родителях и восприемниках:
Двадцать третьего Мая тысяча восемьсот семьдесят четвертого года <…> в девять часов утра в браке родился и восьмого <…> Октября крестился
Максимилиан, Георгий.
Родители: купец Максимилиан Федор Иоганн (Иван) Клеменц (Clementz) и супруга его Екатерина Федоровна, урожд. Фридлэндер.
Воспреемники: аптекарь Григорий Фридлэндер; д-ца Анна Плеске, д-ца Генриетта Боде, урожд. Клеменц.
По окончании в 1893 г. (с золотой медалью) Царскосельской Николаевской мужской гимназии М. М. Клеменц 8 августа 1893 г. обратился с прошением на имя ректора С.-Петербургского университета о зачислении в число студентов юридического факультета. С сентября 1893 г. он приступил к университетским штудиям; в период обучения из-за материальных затруднений он не однажды был вынужден обращаться к ректору с прошениями об освобождении от внесения платы за обучение, причем к одному из них прилагалось следующее характерное «Свидетельство», подписанное царскосельским полицмейстером и датированное 14 мая 1895 г. (Л. 18):
Дано сие из Полиции г. Царского Села студенту ИМПЕРАТОРСКОГО С.-Петербургского Университета Максиму Максимовичу Клеменц, согласно его прошения, для представления в Канцелярию означенного Университета, в том, что он, Клеменц, проживает при матери своей вдове Потомственного Почетного Гражданина Екатерине Федоровне Клеменц, имеющей от роду 57 лет и при которой находятся, кроме Максима Максимовича Клеменц, дети: Лев 18 лет, Екатерина 24 лет, Ольга 22 лет и Мария 14 лет, состояния недостаточного, поддерживают они свое существование тем, что занимаются преподаванием в частных домах уроков, имущества у них никакого нет, кроме необходимой квартирной обстановки и необходимого носимого платья.
18 марта 1897 г. датировано его «Свидетельство» за № 593 о прослушании полного курса наук юридического факультета С.-Петербургского университета.
Какие именно обстоятельства жизни M. M. Клеменца позволяли Анненскому именовать его «бедным», выяснить не удалось.
В 1894 г. с золотой же медалью Царскосельскую Николаевскую мужскую гимназию окончил его младший брат Лев-Оскар Максимилианович Клеменц (1876/77-1948), впоследствии окончивший С.-Петербургский институт инженеров путей сообщения. В 1907 г. он проживал в С.-Петербурге по адресу: Троицкая, 13 и упоминался в справочном издании как инженер путей сообщения (см.: Весь Петербург на 1907 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1907]. Паг. 3. С. 326).
Умер Л. М. Клеменц в эмиграции в г. Пассау (см.: Эхо. Регенсбург. 1948. 5 февр.; указано Р. Д. Тименчиком).
148. Е. М. Мухиной
Царское Село, 8.03.1907
править
Ц.С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Не откажите, пожалуйста, написать хоть несколько слов о Вашем здоровье, но только дайте точные сведения по следующим пунктам:
1. Как Ваше самочувствие?
2. Что сказал доктор? Неделя испытания окончилась сегодня, не правда ли?
3. Можно ли Вам разговаривать?
Я пишу обо всем этом, п<отому> ч<то> меня очень беспокоит Ваше недомогание, а приехать узнать некогда. За мою поездку в Вел<икий> Уст<юг> накопилось так бесконечно много дел по Уч<еному> Ком<итету>1 и Окр<угу>2, что я начинаю немножко тяготиться процессом, который, по какому-то недоразумению, принято называть жизнью, хотя чем он отличается от простого и даже темного сгорания, я совершенно не знаю.
Прочитал на днях (в конце праздников3) «Иосифа»4 и написал Павлу Павловичу5 на трех листах разбор этой очень замечательной книги. Третьего дня наткнулся на «Шиповник»6 и занозил мозг «Жизнью человека»7. Вещь неумная, а главное, вымученная. Совершенно не понимаю, для чего было ее писать, а еще менее, зачем было тратить тысячи на ее постановку8? Если так нужен был этот лубочный дидактизм — то не проще ли было взять любую притчу или пролог9. Разве не дадут они гораздо более глубоких контрастов (напр<имер>, Богач и Лазарь10), — я уже не говорю о более трогательной поучительности и более чуткой морали. Вместо всех бесцветных старух, людей в сером и т<ак> д<алее> насколько символичнее было бы гноище Иова и сиреневые крылья серафима с глубокими черными глазами и нежным овалом лица11…
Зачем я пишу Вам все это? Все эти эстетические вопросы затушевались для Вас моралью12. Мне жалко Вашей души. Нет, не думайте, что жалко из ревности, потому что она уходит от моей, — от нашей голубой шири. Мне грустно, потому что она обрывает свои крылья. А впрочем, м<ожет> б<ыть>, Вы правей меня и лучше видите, куда идти.
Не слушайте меня, милая… Идите, куда ведет Вас Ваша мысль.
Право, иной раз мне страшно: уж не являюсь ли я в сущности истинным деспотом со всей моей хваленой эстетической свободой. Да еще если бы я сам точно в чем-нибудь был уверен.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 36-37об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 53. Перепеч.: КО. С. 474—475.
1 За время командировки в Великий Устюг Анненский пропустил лишь одно заседание ООУК 26 февраля. В журнале заседаний ООУК отмечено, что в последующих заседаниях (5,12, 19, 26 марта, 2 и 16 апреля) он присутствовал, но выступал с докладами не часто (см.: ИФА. IV. С. 379—380). Но именно на это время выпал завершающий этап его председательства в особых комиссиях УК по присуждению премий императора Петра Великого и по пересмотру программ по русской словесности для мужских гимназий.
Доклады, подготовленные им (разбор рукописи его давнего приятеля А. Г. Шалыгина, представленной на Петровский конкурс, окончательный вариант программы курса «Теория поэзии» и др. (см. подробнее: ИФА. IV. С. 26-47,359-370)), были весьма значимы и трудоемки, особенно те, что непосредственно касались его проекта реформирования теоретико-литературного курса в средних учебных заведениях.
В архиве И. А. Шляпкина, который входил в состав особой комиссии УК по присуждению премий императора Петра Великого, сохранилась отправленная за день до написания публикуемого письма телеграмма Анненского по поводу одного из представленных на конкурс трудов (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 9; впервые опубликована: ИФА. IV. С. 47):
ул. Гоголя
гостиница Париж
профессору
Илье Александровичу
Шляпкину
<из> Царского Села
Сочинения под девизом тонцы завел у меня нет и не было<.>
2 Точный перечень служебных поручений Анненского по учебному округу выяснить не удалось.
3 Речь идет о государственных праздниках Российской Империи Пятнице и Субботе Масляницы и о следующем за ними воскресенье, которые в 1907 г. пришлись на 2, 3 и 4 марта.
4 Речь идет о магистерской диссертации П. П. Митрофанова (см. прим. 28 к тексту 115): Митрофанов П. П. Политическая деятельность Иосифа II, ее сторонники и ее враги: (1780—1790). СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1907. [2], VI, [2], 784 с. (Записки Историко-филологического факультета С.-Петербургского ун-та; Ч. 83). В этой работе впервые в России на широкой документальной основе исследовалась история самостоятельного правления императора Священной римской империи германского народа Иосифа II (с 1765 по 1780 г. он был соправителем своей матери, императрицы Марии Терезии), в том числе его внешняя политика, проведенные им реформы (административная, военная, судебная, сословная и др.), также и противодействие ему оппозиционных сил.
Фундаментальность и высокая научная ценность этого труда отмечены в рецензии научного руководителя Митрофанова, давнего знакомца Анненского (см.: Кареев Н. Книга об Иосифе II как представителе и деятеле просвещенного абсолютизма // ЖМНП, нс. 1907. Ч. XII. Ноябрь. Паг. 2. С. 134—187). Вскоре это сочинение вышло в немецком переводе: Mitrofanov P. von. Joseph II. Seine politische und kulturelle Tâtigkeit / Aus dem Russischen ins Deutsche ubersetzt von V. von Demelic, mit einem Geleitwort von Dr. Hanns Schlitter. Wien; Leipzig: С W. Stern, 1910.
Переводчица этого труда, венгерская подданная Вера Федоровна Демелич фон Панъова (род. 12 июня 1868 г.) в 1912 г. стала женой Митрофанова (см. подробнее: ЦГИА СПб. Ф. 53. Оп. 1. № 3464. Л. 91,99).
Над диссертацией Митрофанов работал с конца 90-х годов XIX в., собирая материал в двухгодичной командировке по Западной Европе (он побывал в архивах Берлина, Брюсселя, Будапешта, Вены, Дармштадта, Дрездена и Парижа). Выходу книги предшествовал ряд публикаций, первая из которых увидела свет еще до возвращения автора в Россию: Митрофанов П. П. Материалы к истории Иосифа II // ЖМНП. 1903. Ч. CCCXXXXVI. Март. Паг. 2. С. 41-120. См. также: Митрофанов П. П. Оппозиция реформе Иосифа II в Венгрии. СПб.: Тип. ИАН, 1905.
5 Письмо не разыскано.
6 «Шиповник» — крупная книгоиздательская фирма в С.-Петербурге, основанная 3. И. Гржебиным и С. Ю. Копельманом в 1906 г. и выпускавшая художественную литературу и книги по философской, искусствоведческой и театроведческой проблематике. В своей политике издательство ориентировалось на творчество «неореалистов» и символистов, что нашло отражение и в содержании выходивших с 1907 г. одноименных литературно-художественных альманахов, в составлении которых принимал деятельное участие Л. Н. Андреев (подробнее см.: [Келдыш В. А.] Альманахи издательства «Шиповник» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 257—294).
Может быть, отчасти благодаря авторитетности «Шиповника» Анненский благосклонно отнесся к предложению участвовать в отпочковывавшемся от этой фирмы и возглавляемом тем же 3. И. Гржебиным (в связи с преследованием его полицией официальным представителем издательства выступал М. С. Фарбман (см. подробнее: Русская литература. 1996. № 1. С. 360)) книгоиздательстве «Пантеон», которое планировало выпускать переводы памятников мировой литературы.
Первое обращение к Анненскому по этому поводу написано еще на бланке «Шиповника» (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 374. Л. 1; элементы бланка в тексте выделены курсивом):
Издательство
ШИПОВНИК
Спб., Б. Конюшенная 17
Телеф. № 33-92
Милостивый Государь
Из прилагаемого проспекта Вы сможете ознакомиться, в общих чертах, с задачами и программой «Пантеона».
Мы надеемся, что Вы сочувствуете такому предприятию и охотно поможете нам в трудном деле, которое мы предпринимаем. Вашими многообразными знаниями в области Мировой Литературы Вы могли бы оказать неоценимую услугу «Пантеону». Как своим компетентным мнением при выборе произведений М<ировой> Л<итера-туры> для издания их в Пантеоне, так и вступительными статьями (которым мы придаем особое значение), наконец, переводами.
Прилагаемый проспект «Пантеона» еще не отпечатан. Это лишь корректурный оттиск. Цель моего письма просить Вас разрешить нам присоединить Ваше имя к именам сотрудников «Пантеона». Кроме того я позволю себе просить Вас назначить мне время, когда я мог бы лично с Вами переговорить, как о задачах «Пантеона» вообще, так и о тех работах, какие Вы пожелали бы взять на себя. Так как мы спешим с выпуском Проспекта, то я вынужден просить Вас назначить мне один из ближайших дней.
М. Фарбман
Михаил Семенович
Фарбман «Шиповник»
Предлагаемая Фарбманом встреча, очевидно, вскоре состоялась, и в проспекте издательства, опубликованном весной 1908 г. (см. отзыв: В мире литературы и искусства // Современное слово. 1908. № 187. 18 апр. (1 мая). С. 3. Без подписи), была анонсирована (очевидно, в значительной мере в рекламных целях) весьма широкая программа сотрудничества с Анненским:
«В настоящее время выйдут в свет те произведения, которые уже имеются в распоряжении Книгоиздательства <…>:
Бытовая поэзия древних и ее Французские отражения: Геронда и Марсель Швоб. Перевод и вступ. статья И. Ф. Анненского. <…>
Стендаль. — Избранные страницы. Перев. и статья И. Ф. Анненского. <…>
Гейне. — Избранные страницы. Перевод и статья И. Ф. Анненского. <…>
Книгоиздательство организует:
Лекции по мировой литературе при ближайшем участии: И. Анненского…» (Книгоиздательство «Пантеон»: (Проспект). СПб.: Пантеон, [1908]. С. 3, 4, 5, 6, 8 ненум.).
Рекламный характер этого анонса подтверждается содержанием письма, направленного Анненскому Фарбманом через год, в начале 1909 г. (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 374. Л. 1; элементы бланка выделены в тексте курсивом):
Книгоиздательство
«ПАНТЕОН»
С.-Петербург
Итальянская, 15
Телефон 289-13
Не знаю<,> приходилось ли Вам кое-что слышать о судьбе «Пантеона», зарождение которого Вы в свое время приветствовали. Во всяком случае Вы, несомненно, недоумеваете относительно того, что мы в течении целого года ни разу не обратились к Вам по поводу работ, которые Вы любезно обещали представить нам.
Как и во всяком молодом деле, этот первый год был для нас годом тяжелых испытаний. Но в результате, после целого ряда ошибок, неудач и разочарований, мы начинаем ощущать твердую почву под ногами…
Мы теперь снова обращаемся к Вам. Но мы также не знаем, что стало за этот год с теми работами"sub>;</sub" которые Вы нам обещали. В настоящее время нас особенно интересуют Стендаль и Аристофан. Мы будем Вам очень благодарны, если известите<,> в каком положении они сейчас у Вас.
Если бы их можно было бы издать еще в этом сезоне, это было бы чрезвычайно приятно. С нетерпением будем ждать Вашего ответа.
М. Фарбман
30.1.09
Прерывая экскурс в историю взаимодействия Анненского с кругом людей, близких к «Шиповнику», следует констатировать, что здесь речь идет, очевидно, о первом выпуске литературно-художественного альманаха издательства «Шиповник», который увидел свет в феврале 1907 г.
Стоит отметить, что Анненский «занозил мозг» не только произведением, упомянутым им далее в письме. Его внимание в этом выпуске альманаха привлекла также повесть С. Н. Сергеева-Ценского «Лесная топь» (С. 43-132), статью о которой он предлагал редакции газеты «Свободные мысли» (об интересе Анненского к творчеству Сергеева-Ценского см. также: Литературные и библиографические известия // Известия книжных магазинов Т-ва М. О. Вольф по литературе, наукам и библиографии — Вестник литературы. 1907. № 9. С. 2 обл. Без подписи).
К сотрудничеству со «Свободными мыслями» (см.: Календарь писателя // Свободные мысли. 1907. № 16. 3 сент. С. 4. Без подписи), впрочем, не приведшему к публикации его произведений, Анненский был привлечен автором заметки, содержавшей отзыв о критической прозе Анненского (см.: Польский Петр. Поют ручьи // Свободные мысли. 1907. № 2. 28 мая (10 июня). С. 2).
Для «обозначения» этого сюжета необходимо ввести в научный оборот недатированные письма Пильского, адресованные Анненскому летом 1907 г. (печатаются по тексту автографов, сохранившихся в его архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 356. Л. 1-2об.):
По мысли моей, редакция «Свободных Мыслей» поручила мне предложить Вам сотрудничество в нашей газете. Всякая статья Ваша была бы желательна, — пусть только она не превышает 250—300 строк. Вы пишете обыкновенно, или, по крайней мере, преимущественно на литературные темы; и если будете и у нас писать, главным образом, критические статьи, то очень прошу: небольшие и не больше двух раз в месяц. Остальные два раза — на философские, эстетические, общие или религиозные.
Лично Вас я не знаю, но я знаю то, что не может быть хуже Вас, — Ваши статьи.
Ответьте мне — адрес: Спб. Пет<е>р<бур>г<ская> Сторона. Б<ольшой> Проспект. 19<,> кв. 49.
Ответное письмо Анненского разыскать не удалось, но из содержания следующего письма Пильского ясно, что он откликнулся на его предложение вполне благожелательно и предложил весьма широкую программу публикаций:
Редакция поручила мне принести Вам искреннюю благодарность за Ваше согласие участвовать в «Своб<одных> Мыслях». Но из Ваших тем нам все же ближе «Иуда», п<отому> ч<то> о Ценском у нас уже была статья, а «Лесная топь» — пока едва ли заслуживает особенного внимания и особенного фельетона. На этом и я, и наш редактор (Илья Маркович Василевский-Не-буква) сошлись… Важно, чтобы Вы не откладывали <присылку? — А. Ч.>. По-видимому, мы сходимся и во взглядах на «Иуду», а о «мыслишках» — это Вы хорошо сказали. — Спасибо на лестном слове обо мне. Что до «Гамлета», мы боимся, что это едва ли будет газетно. Впрочем, если это философская обработка темы, то и ее.
Вообще же так: Вы пишете для газеты. Но эта газета дает философии, искусства, мысли, оригинальных взглядов, и не хочет стеснять своих сотрудников ни в чем. Особенно таких определившихся, как Вы.
Искренно Петр Пильский
P. S. Б<ыть> м<ожет>, Вы наслышаны о том, что скоро у меня выходит журнал (2-х недельный) «Полдень». Позвольте иметь на Вас виды и там, — В журнале, естественно, Вы будете еще свободней. — Ответьте.
О характере дальнейших контактов Анненского с Пильским см. прим. 1 к тексту 203.
7 Речь идет о первопубликации пьесы Леонида Николаевича Андреева (1871—1919): Жизнь человека: Представление в пяти картинах с прологом. Соч. Леонида Андреева // Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник». СПб.: Шиповник, 1907. Кн. 1. С. 197—290.
Восприятие Анненским творчества Андреева (см. статьи «Иуда», «Театр Леонида Андреева») затрагивалось в ряде публикаций (краткий библиографический перечень: ИФА. III. С. 188; см. также: Мыслякова М. В. Новый взгляд на творчество Л. Андреева в критических статьях И. Анненского // Писатели как критики: Материалы Вторых Варзобских чтений «Проблемы писательской критики» / Ин-т языка и лит-ры им. Рудаки АН Таджикской ССР; Таджикский гос. ун-т им. В. И. Ленина. Душанбе: Дониш, 1990. С. 196—199). Любопытным, хотя и не бесспорным, представляется и диссертационное исследование, в котором автор предпринимает попытку установить точки пересечения художественно-эстетических миров Андреева и Анненского (см.: Курганов А. В. Антропология русского модернизма: На материале творчества Л. Андреева, И. Анненского, Н. Гумилева: Автореф. дисс. … канд. филол. наук / Пермский гос. ун-т. Пермь, 2003. 24 с).
8 Андреевская «Жизнь человека» была поставлена В. Э. Мейерхольдом в театре В. Ф. Комиссаржевской (премьера спектакля состоялась 22 февраля 1907 г.).
9 Пролог — древнерусский аналог византийского месяцеслова, сборник кратких житий, поучений и назидательных рассказов, расположенных по дням года.
10 Притча о богаче и нищем Лазаре: Лук. 16, 19-31.
11 Ветхозаветная «Книга Иова» находилась в центре внимания православной библеистики и русской литературы XIX в.; любимая библейская книга почитаемого Анненским Достоевского.
12 Мухина выказывала самый живой интерес к религиозно-философским и религиозно-общественным проблемам. Ср. со словами В. Кривича: «Вспоминаю я, как „выговаривал“ он Е. М. Мухиной <…> за некоторое увлечение ее „искательством“ Свентицкого, взывая при этом даже к ее лютеранству» (ЛТ. С. 114).
По-видимому, увлечение это в значительной мере определялось духовным влиянием на Мухину Константина Марковича Аггеева (1868—1921), православного священника, автора книг «Христианство и его отношение к благоденствию земной жизни: Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства» (Киев, 1909); «Христова вера» (СПб., 1911. Т. 1-2) и многочисленных статей по церковно-общественным вопросам, общественного деятеля, активного участника Религиозно-философских собраний в С.-Петербурге, Московского и С.-Петербургского религиозно-философских обществ. Он был членом так называемой «Группы 32 священников», которая публично выступила в 1905 г. с инициативой реформирования Православной Церкви; поддерживал деятельность Христианского братства борьбы, активно сотрудничал в журнале «Век».
В самом начале 1906 г. Аггеев, в 1903 г. переехавший из Киева в С.-Петербург и служивший с этого времени законоучителем Института инженеров путей сообщения Императора Александра I и настоятелем церкви благоверного князя Александра Невского при этом институте, приступил к службе в Ларинской мужской гимназии, практически одновременно с Мухиным. О своем новом назначении Аггеев писал своим соратникам В. Ф. Эрну и В. П. Свенцицко-му в письмах от 15.02 и 2.03.1906 г.: «Перешел я на должность законоучителя самой „буйной“ гимназии Ларинской и настоятелем гимназической церкви. <…> Чувствую себя на новом месте отлично. Постом занят очень. У меня церковь открытая для посторонней публики, и при ней развита приходская жизнь. Я служу ежедневно, исключая только понедельник» (Взыскующие града. С. 92-94).
Обстоятельства гибели К. М. Аггева выяснены Л. М. Абраменко, изучившим документы архива Службы безопасности Украины: «В этот же день, 4 января 1921 г., той же „тройкой“ рассмотрена еще пачка анкет на 58 человек. <…> Согласно постановлению „тройки“ все 58 человек подлежали расстрелу. <…> 2. Аггеев Константин Маркович, 1878 г. р., уроженец Тульской губернии, магистр Киевской духовной академии, протоиерей, глава учебного комитета при Священном Синоде, профессор Севастопольского высшего социально-юридического института, проживал в пос. Алупка в санатории духовного ведомства. <…> На обратной стороне листа написано: Приговор привести в исполнение в течение 2-х часов. <…> 6.01.1921 г.» (http://swolkov.narod.ru/doc/yalta/07-l.htm).
149. Е. М. Мухиной
Царское Село, 18.03.1907
править
Ц. С.
Вчера, дорогая Екатерина Максимовна, привозил в заседание Совета1 Вам письмо, но Арк<адия> Андр<еевича> не было, и сегодня письмо уже анахронизм.
Простите меня великодушно и нежно, Вы добрая и милая, за то, что я не приехал по Вашему всегда для меня — Вы знаете — приятному зову2. И на наступающей неделе — это последняя перед Петровским конкурсом3 — я не свободен ни одного дня. Постараюсь урваться в субботу — между завтраком и обедом. Вы меня напоите чаем, не правда ли?
Впечатление от музыки «Золота Рейна»4 у меня большое, чудное, но от игры — расхолаживающее. Текст немецкий я изучил. Меня пленили символические аллитерации5 и это первое возникновение страстей6 — вначале столь же смешанных и хаотических, как и стихии. Лучше всего по музыке, несомненно, водная картина7. Жалко только, что эти дуры с хвостами мешали работе фантазии, к<ото>рую разбудила музыка и у меня, по крайней мере, повела по совсем другому пути. Хороша характеристика стелющегося пламени (Логе — Ершов7) и чудный голос, меня завороживший, у Земли — Збруевой8.
Я слушал с таким вниманием, что у меня даже голова заболела. Понимаете Вы художественную концепцию Вотана9? Я никак не мог решить: кто он именно: Король пива Гамбри-нус10 или бухгалтер? Фрика-Славина11 — sa bourgeoise12 — этим все сказано. Ершов пел чудесно, но по временам забывал, что он не Мефистофель13. Но Збруева… Збруева…
Вы знаете новость? Я написал третье Отражение — «Брэнда»11, вещь, к<ото>рую, кажется, никто от меня не услышит.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 38-39об.). Впервые опубликовано: КО. С. 475—476.
1 Речь идет о заседании Попечительского совета С.-Петербургского учебного округа в субботу, 17 марта 1907 г., в котором по должности должны были принимать участие и Анненский, и Мухин.
2 Письмо Мухиной в архиве Анненского не сохранилось.
3 О премиях Императора Петра Великого, учрежденных МНП, см. подробнее прим. 2 к тексту 83.
В качестве программы конкурса по присуждению Императора Петра Великого в 1907 г. по номинации «Учебная книга по русскому языку для IV класса реальных училищ (теоретические сведения и хрестоматия)», объявленного в 1905 г. (см.: От ученого комитета Министерства народного просвещения: Об условиях конкурса на соискание премии Императора Петра Великого в 1907 году // ЖМНП. 1905. Ч. CCCLIX. Июнь. Паг. 1. С. 110—111), были опубликованы составленные Анненским «Программа курса русского языка для IV класса реальных училищ» и «Объяснительная записка» к ней (см.: ЖМНП. 1905. Ч. CCCLIX. Июль. Паг. 1. С. 37-40; РШ. 1905. № 7-8. Паг. 1. С. XX—XXVI; ИФА. III. С. 253—254).
Итоги конкурса, лауреатом которого стал приятель Анненского с университетских времен А. Г. Шалыгин, были подведены Анненским в заседании ООУК 26 марта 1907 г.
4 Вероятно, Анненский присутствовал на спектакле, который состоялся в Мариинском театре в рамках вагнеровского абонемента 16 марта 1907 г. (начало в 8 часов вечера) в декорациях, написанных А. Я. Головиным, в ролях же выступали «г-жи Забела, Славина, Збруева, Носилова, Петренко, гг. Ершов, Лабинский, Карелин, Тартаков, Шаронов, Лосев, Серебряков и Филиппов» (Справочный отдел: Театры и зрелища: 16 марта // СПбВ. 1907. № 60. 16 (29) марта. С. 7. Без подписи).
5 Характерно, что эта художественная особенность вагнеровских либретто оценивается в «Лекциях по античной трагедии», читанных через полтора года, иначе: «Что касается слова, то оно стремилось у Вагнера к чистой музыкальности, пользуясь при этом, однако, свойствами эпической речи, т. е. ономатопеей и символическими аллитерациями (особенно в звуках в, з, ш).
Язык Вагнера полон символов, звукоподражаний, повторений начальных слогов для выражения чувств. Все эти лингвистические особенности не скоро, конечно, повторятся, все-таки музыкальная драма Вагнера написана не тем языком, каким пишут самостоятельные, ничем не связанные авторы. Вагнер обрекает язык на служебную роль; его речь, его слово — не искание красоты и истины <…>.
И все же язык „Нибелунгов“ есть лишь новый совершеннейший инструмент оркестра, и его подчиненность, его служебность по отношению к музыке бросаются в глаза.
Рихард Вагнер своей драмой безмерно понизил слова. Они сходят у него на словесный подбор, на искусственную, даже тончайшую, символику звуков, и в конце концов язык, текст, т. е. весь трепет постигающей мысли лишь как бы входит у трагика в оркестр — точнее, <представляет собой> еще один, правда, исключительный и гениально изобретенный самим Вагнером, инструмент этого оркестра. И все это вместе делает музыкальную драму лучше, чем жизнь, но это не жизнь и не мысль о жизни» (ИАД. С. 44).
Подобное смещение акцентов было, очевидно, одним из аргументов, позволивших — пожалуй, несколько поспешно — констатировать, что «после того, как Анненский переживет страстное увлечение творчеством Вагнера, он будет разоблачать „вагнерианство“» (Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 35).
6 Речь идет, вероятно, о первой сцене оперы «Золото Рейна», в которой действующими лицами являются русалки Воглинде, Вельгунде и Флосхильде, а также уродливый нибелунг Альберих, сначала исполненный «жадных желаний» и изнемогающий от любовной страсти, а после их «игривого» отказа испытавший «безмолвную ярость», сменившуюся преклонением перед властью золота и проклятиями в адрес любовного чувства.
7 Речь идет о 2-й картине оперы.
Ершов Иван Васильевич (1867—1943) — оперный и камерный певец (драматический тенор), режиссер и музыкальный педагог, доктор искусствоведения (1941). Музыкальное образование получил в С.-Петербургской консерватории (окончил в 1893 г. по классу С. И. Габеля), в 1916—1941 гг. преподавал там же в качестве профессора.
8 1895—1929 гг. (с перерывами) Ершов, один из крупнейших представителей русской вокальной школы, обладавший и драматическим талантом, был солистом Мариинского театра в С.-Петербурге-Петрограде-Ленинграде и исполнил свыше 50 партий тенорового репертуара (в том числе партии Тангейзера, Тристана, Лоэнгрина, Зигфрида в операх Р. Вагнера).
Финдейзен, подводя итоги вагнеровского абонемента 1907 г., отмечал: «Ершов — хороший Логе и еще лучший Зигфрид, особенно в последней драме» (Мариинский театр: XCVI. Еще о «Кольце Нибелунга» // РМГ. 1907. № 16-17. 22-29 апр. Стлб. 468. Без подписи).
Об исполнении Ершовым партии Логе см. подробнее: Старк Э. Самородок; Шведе Е. Из минувшего; Скуднова В. Впечатления юных лет // Иван Васильевич Ершов. Статьи. Воспоминания. Письма / Сост. С. В. Акимова-Ершова и Е. Е. Шведе; Общ. ред. и вступ. статья М. О. Янковского. Л.; М.: Искусство, 1966. С. 89, 285—287, 292—293; Гозенпуд А. Иван Ершов: Жизнь и сценическая деятельность: Исследование. Л.: Советский композитор, 1986. С. 257—258.
8 Збруева Евгения Ивановна (1867/1868-1936) — оперная и камерная певица (контральто), окончившая в 1893 г. Московскую консерваторию по классу Е. А. Лавровской. В 1894—1905 гг. солистка Большого театра в Москве, с 1905 по 1917 г. — Мариинского театра. В 1915—1917 гг. профессор Петроградской консерватории, с 1921 г. — Московской консерватории.
Исполнение ею партии Эрды, богини Земли в «Золоте Рейна» (см. четвертую сцену оперы) в цитированном выше отзыве в «Русской музыкальной газете» было отнесено к «положительным сторонам настоящего цикла».
9 Вотан — верховный бог в древнегерманской мифологии, персонаж тетралогии Вагнера.
В «Золоте Рейна» Вотан долго колеблется, размышляя, какой выкуп будет достаточен великанам Фазольту и Фафнеру за обещанную им в качестве «оплаты» за строительство замка богиню Фрейю и нет ли возможности сохранить за собой залог могущества — кольцо Нибелунга.
Образ Вотана был в центре внимания одного из выдающихся музыкантов и музыкальных критиков начала XX в. в цикле статей, опубликованном несколько позднее в связи с вагнеровским абонементом в Мариинке (см.: Вальтер Виктор. «Кольцо Нибелунга»: (Музыкальная трилогия (три вечера) с эпилогом (один вечер)) // СПбВ. 1907. № 72. 30 марта (12 апр.) С. 2-3; № 75. 3 (16) апр. С. 2; № 76. 4 (17) апр. С. 2-3; № 77. 5 (18) апр. С. 2).
10 Гамбринус — сказочный фламандский король, которому приписывалось изобретение пива и чье имя по одной из версий происходило от имени Яна I, герцога Брабантского (Jan Primus) (1251—1294), почетного председателя гильдии брюссельских пивоваров.
11 Славина Мария Александровна (в замужестве баронесса Ме-дем) (1858—1951) — оперная певица (меццо-сопрано), получившая музыкальное образование в Императорском С.-Петербургском театральном училище (1877 г.) и С.-Петербургской консерватории (окончила в 1879 г. по классу К. Эверарди). В 1879—1917 гг. солистка Мариинского театра, в 1920 г. эмигрировала. Умерла в Париже.
В музыкальной критике исполнение ею роли Фрики оценивалось неоднозначно. См., в частности, отзыв Н. Ф. Финдейзена: «Славина — одинаково прекрасна и в роли Фрикки (хотя здесь и можно пожелать меньшей драматизации и порывистости жестов и мимики), и в небольшой роли Вальтрауты» (Мариинский театр: XCVI. Еще о «Кольце Нибелунга» // РМГ. 1907. № 16-17. 22-29 апр. Стлб. 468. Без подписи).
12 Это буржуазка (фр.).
Вагнер вложил в уста героини слова, обращенные к мужу, которые во многом определяют мотивацию ее действий:
Ах, дрожа за верность твою,
печально я мечтала —
как заставить супруга
странствий желанье забыть:
в мирном жилище,
в счастье семейном
мог бы найти ты
отрадный покой…
(Вагнер Рихард. Золото Рейна / Перевод Виктора Коломийцова // Вагнер Рихард. Кольцо Нибелунга: Избранные работы / Сост., подгот. текста и коммент. Кирилла Королева. М.: Издательство ЭКСМО-Пресс; СПб.: Terra Fantastica, 2001. С. 39. (Серия «Антология мысли»)).
13 Ершов дебютировал на сцене Мариинского театра в 1895 г. в роли Фауста в опере Ш. Гуно «Фауст», партию Мефистофеля в этом спектакле исполнял Ф. И. Шаляпин.
Партию Фауста Ершов исполнял и в опере А. Бойто «Мефистофель», а также в драматической легенде Г. Берлиоза «Осуждение Фауста».
Ср.: «В „Золоте Рейна“ Ершов исполнял роль Логе — бога огня. Артист не сразу овладел ею. Логе — это и злое, и благодетельное начало (огонь не только сжигает, но и греет, защищает от холода). Ершов первоначально приблизил своего Логе к Мефистофелю Бойто, олицетворяющему стихию отрицания (своеобразный импульс, полученный от Шаляпина). Ершов не удовлетворился созданным и продолжал работу над ролью, обогатив образ новыми оттенками» (Гозенпуд А. Русский оперный театр между двух революций: 1905—1917 / Ленинградский гос. ин-т театра, музыки и кинематографии. Л.: Музыка, 1975. С. 143).
14 Именно под таким названием упоминаемая работа и была вскоре опубликована: Анненский И. Бранд // Перевал. 1907. № 10. С. 42-48. Впоследствии она вошла в состав «Второй книги отражений» под названием «Бранд-Ибсен».
Говоря о «третьем отражении», Анненский имел в виду, очевидно, уже завершенные к этому времени статьи, посвященные «Романцеро» Гейне и шекспировскому «Гамлету».
150. А. А. Блоку
Царское Село, 18.04.1907
править
Ц. С.
д. Эбермана
«Снежную маску»1 прочитал и еще раз прочитал.
Есть чудные строки, строфы и пьесы. Иных еще не разгадал, и разгадаю ли, т<о> е<сть> смогу ль понять возможность пережить? Некоторые ритмичности от меня ускользают. Пробую читать, вспоминая Ваше чтение, — и опускаю книгу на колени…
«Влюбленность»2 — адски трудна, а
зеленый зайчик
В догоревшем хрустале3 —
чудный символ рассветного утомления.
Благодарю Вас, дорогой поэт.
Посылаю письмо это поздно — затерял Ваш адрес.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. А. Блока (РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. № 131. Л. 1-2).
Листы, на которых написано письмо, пробиты дыроколом.
Впервые опубликовано Д. Е. Максимовым в его статье «О мемуарах В. П. Веригиной и H. H. Волоховой» с неточной датировкой 18 июня 1907 г. и несколькими неточно прочитанными словами: Ученые записки Тартуского государственного университета: Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1961. Вып. 4. С. 306. Перепеч. с теми же неточностями: КО. С. 476. На самом деле письмо написано в среду Страстной недели, после которой следовали 11 праздничных и выходных дней.
Необходимые уточнения в текст были внесены при новой публикации письма в работе, в которой взаимоотношения Анненского и Александра Александровича Блока (1880—1921), лично знакомых, вероятно, с 30 сентября 1906 г. (см.: Письма А. А. Кондратьева к Блоку: (1903—1912) / Предисл., публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1980. Т. 92: Александр Блок: Новые исследования и материалы. Кн. 1. С. 558; Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века: Портреты; Проблемы; Разыскания: Томск: Водолей, 1999. С. 499), освещены наиболее детально и точно: Письма Валентина Кривича к Блоку / Предисл., публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1981. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 2. С. 317—323. В этой публикации содержалось косвенное указание на то, что письмо является ответом Анненского на презентованный (судя по контексту — при личной встрече после 8 апреля 1907 г.) Блоком экземпляр «Снежной маски»: «См. дарственную надпись Блока Анненскому — наст, том, кн. 3» (Там же. С. 321), однако ни в третьей книге блоковского тома «Литературного наследства», ни в более поздних блоковедческих и анненсковедческих публикациях этот инскрипт не был напечатан. В ответ на мой запрос Р. Д. Тименчик написал: «Инскрипт — думаю, что не видел — ибо, заглянув в свой экз-р ЛН, увидел свою помету на полях — гигантские вопр. и воскл. знаки, что означает, что эта сноска для меня была полным сюрпризом и появилась после верстки».
Остается лишь сожалеть, что и в самом авторитетном издании сочинений Блока не учтена публикация в блоковском (!) томе «Литературного наследства» и воспроизводится фрагмент публикуемого письма с неточностями, допущенными в статье Д. Е. Максимова (см.: Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20-ти т. / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького; ИРЛИ (ПД). М.: Наука, 1997. Т. 2: Стихотворения: Книга вторая (1904—1908). С. 784).
Публикуемое письмо Анненского к Блоку вряд ли было единственным (см. опубликованные Р. Д. Тименчиком инскрипты Анненского на подаренных Блоку экземплярах трагедий «Царь Иксион», «Меланиппа-философ», «Лаодамия» и «Второй книги отражений»; некоторые из них вряд ли могли не сопровождаться хотя бы чисто формальной сопроводительной эпистолярией: Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1981. Т. 92. Кн. 2. С. 318), но в архиве Блока сохранилось только это его послание.
Не ставя здесь перед собой задачи хоть сколько-нибудь полного освещения проблемы «Анненский и Блок», ограничусь — в дополнение к уже указанным выше публикациям — следующим библиографическим перечнем: Штейн СВ. фон. Воспоминания об Ал. Ал. Блоке // Последние известия. Ревель. 1921. № 205.24 авг. С. 2. Подпись: Приват-доцент Сергей Штейн; Бекетова М. А. Александр Блок: Биографический очерк. Пб.: Алконост, 1922. С. 125; Перцов Петр. Ранний Блок. М.: Костры, 1922. С. 43,47-49; Кондратьев Ал. Из воспоминаний: Иннокентий Федорович Анненский // За свободу! Варшава. 1927. № 208.11 сент.; Княжнин В. Н. Неопубликованная речь о Блоке // Судьба Блока: По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам / Сост. О. Немировская и Ц. Вольпе. [Л.]: Изд-во писателей в Ленинграде, 1930. С. 139—140; Неопубликованные письма Л. Блока / Примеч. П. М<едведева> и Э. Г<оллербаха> // Стройка. 1931. № 20-21. С. 17-18; Письма Александра Блока к Л. Я. Гуревич / Предисл. и прим. И. Ямпольского // НМ. 1932. Кн. 5. С. 204; Адамович Георгий. Наследство Блока // НЖ. 1956. Кн. XLIV. С. 76-78, 82, 84; Куприяновский П. В. Пометки А. Блока на манифестах поэтов-акмеистов // Ученые записки Ивановского гос. пед. института. Иваново, 1957. Т. XIII: Филологические науки; Вып. 3. С. 125; Герасимов Ю. К. Театр и драма в критике А. Блока в период первой русской революции // Вестник Ленинградского университета: Серия истории, языка и литературы. 1962. Вып. 4. С. 82-83; Гинзбург Л. Я. О прозаизмах в лирике Блока // Блоковский сборник: Труды научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока, май 1962 года / Тартуский гос. университет. Тарту, 1964. С. 160, 162, 163—164; Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л.: Советский писатель, 1966. С. 85-87, 218—235, 270, 389, 428—429, 452—453, 540; Иваск Юрий. Эпоха Блока и Мандельштама: О новой русской поэзии // Мосты. Мюнхен. 1968. № 13-14. С. 211, 220—223, 227; Машбиц-Веров И. Русский символизм и путь Александра Блока. Куйбышев: Книжное изд-во, 1969. С. 39, 49, 141—142, 205, 342; Турков А. Александр Блок. М.: Молодая гвардия, 1969. С. 102, 138—139, 184—185. (Жизнь замечательных людей; Вып. 15 (475)); Черный К. Чувство пути: К 90-летию со дня рождения А. А. Блока // Знамя. 1970. № 11. С. 228, 232—233; Адамович Георгий. Памяти Блока // РМ. 1971. № 2860. 16 сент. С. 2; Жаравина Л. В. Кольцевые формы в лирике А. А. Блока // Ученые записки Ленинградского гос. университета. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1971. Вып. 355: Русская литература XIX—XX веков. С. 132—133; Федоров А. В. Театр Блока и драматургия его времени. [Л.]: Изд-во Ленинградского университета, 1972. С. 9, 12, 85-86, 126—129, 142; Горелов Анатп. Гроза над соловьиным садом: Александр Блок. 2-е изд., доп. Л.: Советский писатель, 1973. С. 191, 195—196, 286; Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л.: Советский писатель, 1975. С. 23-26, 95-98, 151, 186, 200—201, 224, 234—235, 304, 370, 402, 403, 491; Федоров А. В. Проза А. Блока и «Книги отражений» Ин. Анненского: (Опыт типологического сравнения) // Тезисы I всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века» / Тартуский гос. университет; Отв. ред. З. Г. Минц. Тарту. 1975. С. 90-95; Козлов М. В. А. Блок и И. Анненский: К вопросу об идейно-творческих контактах // Вопросы русской литературы. Львов. 1980. № 1 (35). С. 50-58; Орлов В. Н. Поэт и город: Александр Блок и Петербург// Звезда. 1980. № 10. С. 17, 22, 24, 30-31, 45, 55-56, 74; Енишерлов В. Александр Блок: Штрихи судьбы. М.: Современник, 1980. С. 208, 227—228, 265, 267. (Б-ка «Любителям российской словесности»); Минц З. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1980. Т. 92: Александр Блок: Новые исследования и материалы. Кн. 1. С. 100, 101, 102, 107, 124, 126, 133, 136, 145, 149, 167, 168; Федоров А. В. Ал. Блок — драматург. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1980. С. 15, 16-17, 24-25, 113—114, 137—138, 163—165, 182; Pyman Avril. Thelite of Aleksandr Blok. Oxford; London; New York: Oxford University Press, 1980. Vol. 2. P. 29, 65,86,104; Топоров В. Н. Ахматова и Блок: (К проблеме построения поэтического диалога: блоковский текст Ахматовой). Berkeley: Berkeley Slavic Specialties, 1981. С. 22, 25, 98, 99, 101, 107—108, 111, 136—137. (Modern Russian Literature and Culture: Studies and Texts; Vol. 5); Панченко О. Н. «Невероятная близость переживаний»: О тематических перекличках в лирике А. Блока и И. Анненского // Русская речь. 1984. № 2. С. 51-56; Долинский М. З. Искусство и Александр Блок: Книжная и журнальная графика. Театр. Портреты. М.: Советский художник, 1985. С. 25, 50, 186, 252—253; Скворцова Н. В. Александр Блок в критике 1905—1907 гг. // Русское революционное движение и проблемы развития литературы: Межвуз. сборник / Ленинградский гос. университет; Отв. ред. В. Д. Андреев и др. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1989. С. 35, 45; Ставровская И. В. Образ-мотив свечи в поэзии И. Анненского и А. Блока // Филологические штудии: Сборник научн. трудов. Иваново: Ивановский государственный университет, 2001. Вып. 5. С. 167—117; Кушнер Александр. «Среди людей, которые не слышат…» // НМ. 1997. № 12. С. 207—210; Грякалова Н. Ю. Поэт и критики // Александр Блок: Pro et contra: Личность и творчество Александра Блока в критике и мемуарах современников: Антология / Сост., вступ. статья, примеч. Н. Ю. Грякаловой. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2004. С. 11-12. (Серия «Русский путь»).
1 «Снежная маска» вышла в свет 8 апреля 1907 г. в петербургском издательстве «Оры».
2 «Влюбленность» — стихотворение, датированное 4 января <1907 г.> и помещенное в указанном издании (С. 31-32) в подцикле «Снега»:
И опять твой сладкий сумрак, влюбленность.
И опять: «Навеки. Опусти глаза твои».
И дней туманность, и ночная бессонность,
И в дали, в волнах, вдали — пролетевшие ладьи.
И чему-то над равнинами снежными
Улыбнувшаяся задумчиво заря.
И ты, осенившая крылами белоснежными
На вечный покой отходящего царя.
Ангел, гневно брови изламывающий,
Два луча — два меча скрестил в вышине.
Но в гневах стали звенящей и падающей
Твоя улыбка струится во мне.
3 Из стихотворения «Под масками», датированного 9 января <1907 г.> и открывавшего в сборнике «Снежная маска» (С. 51-52) подцикл «Маски»:
А под маской было звездно.
Улыбалась чья-то повесть,
Короталась тихо ночь.
И задумчивая совесть,
Тихо плавая над бездной
Уводила время прочь.
И в руках, когда-то строгих,
Был бокал стеклянных влаг.
Ночь сходила на чертоги,
Замедляя шаг.
И позвякивали миги,
И звенела влага в сердце,
И дразнил зеленый зайчик
В догоревшем хрустале.
А в шкапу дремали книги.
Там — к резной старинной дверце
Прилепился голый мальчик
На одном крыле.
151. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 7.07.1907
править
Ц.С.
Нина! Нина! где Вы, милая?
Отзовитесь мне, дорогая… Я хочу слышать Вас, но я не могу себе представить Вашего голоса… точно арфа тут, где-то возле, только я-то не смею коснуться ее струн, потому что боюсь сфальшивить… и будто я беру свою крылатку и стараюсь закрыть мою арфу, мою бедную арфу, а вместе с ней и руку, которая не смела коснуться ее певучих струн, — чтобы и ветер, коснувшись арфы, не задрожал больным, желтым диссонансом пыльного полудня, или рано поседевшей ночи в парке, помните?..
Вы понимаете, что больше нет ни пионов, ни жасминов, а розы стоят холодные, и их налило дождем, и если вы выльете оттуда капли дождя, то от самого сердца, которое их сберегало, не останется ничего, оно разойдется; все, отжив, разойдется бело-розовыми лепестками… Слезы, ведь, его только и держат… Кто-то там их оставил, и беда цветку, если он вздумает их отдать. Пусть выпьет их осторожно Солнце, дрожащими лучами — пальцами алкоголика придерживая рано утром бело-розовый венчик полумертвой розы. Может быть, тогда она два утра… еще… целых два утра будет чувствовать, как на соседнем листке расположился червяк и смотрит на белое и хочет розового… Два утра… почти что целую вечность, потому что хроноскоп показывает миллионную долю секунды…
Вы сердитесь, Нина? Но мне поздно исправляться… Темно и холодно: +9 ° Р1, и ставни Василий2 уже закрыл, и дождь опять идет, а на столе передо мною поникла в вазочке между двух шиповников, поникла никому ненужная и зачем-то погубленная травка, давно не ароматная, поникла, а жить хочет и будет жить… черт возьми!., до последней капли в темно-синей вазочке, или еще дольше, может быть, жить… и будет с нее… Старая? А ей-то что?.. Жить… жить…3
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 17-18об.).
Впервые опубликовано: Звезда. С. 174.
1 Температура указана по шкале Реомюра. По привычной ныне шкале Цельсия это составляет чуть более 11 °.
2 По-видимому, дворник, служивший на участке Эберманов.
О. С. Бегичева, комментируя письмо, ограничилась следующим указанием: «Василий — слуга» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. No б. Л. 10).
3 Налицо один из устойчивых мотивов лирики Анненского. Ср., например, с финальными строфами сонета «Желанье жить» (СТ. С. 180):
Следом чаща послала стенанье,
И во всем безнадежность желанья:
«Только б жить, дольше жить, вечно жить…»
и стихотворения «На полотне» (СТ. С. 183):
Два дня тому назад средь несказанных мук
У сына сердце здесь метаться перестало,
Но мать не плачет — нет, в сведенных кистях рук
Сознанье — надо жить во что бы то ни стало.
152. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 22.07.1907
править
Ц. С.
Нина милая и безнадежно-неуловимая! Нина, которая пишет и не выписывает! Нина, которая говорит и не досказывает! Таким акафистом1 начинаю я письмо Нине под аккомпанемент дождя… Если Вы только думали, что я не верил тому, что Вы приедете 17-го, то Вы глубоко ошибаетесь. Верил так слепо, и, выходит, так глупо, что… нет, уж лучше и мне не договаривать. Я, впрочем, был единственный, который хотел верить в решения Нины. Не только наши, но даже Е<катерина> М<аксимовна> была уверена, что после Вашего решения осторожнее ждать перерешения, а я-то, я-то… Бросим это, однако, и будем ждать, когда ветер Ваших мыслей, наконец, привлечет корзину нашего милого аэронавта в Царское, и он бросит якорь на даче Эбермана. Верю в мое солнце и люблю его тем сильнее, чем безнадежнее заволакивающие его тучи… Я последнее время все похварывал, хандрил и даже унывал, как уже давно не приводилось… Только что наладил я свою работу, и, как назло, посыпались дела из Округа одно другого спешнее, нелепее и омерзительно-несоответственнее с теми мыслями, которые меня волнуют и сладко сжигают2. Точно назло. И теперь еще в глаза глядит работа3, к<ото>рая заставит меня бросить Еврипида, может быть, недели на две, т<о> е<сть> на все время, которое еще остается от каникул. Это, вероятно, и делало меня больным и унылым. Вот, представьте себе, напр<имер>, что я должен был делать сегодня. En grande tenue4 в раззолоченной толпе мундиров 2у2 часа слушать в Смольном митрополита5 — и это называется каникулярным отдыхом. И для этого надо прерывать нити дум, которые, м<ожет> б<ыть>, потом не удастся и связать. И дни уходят… Ночи, наклоняясь, улыбаются, и, грозя, потухают закаты… Нина, может быть, это так и надо… Но посочувствуйте мне, милая, пожалуйста.
Печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 19-20об.).
Несколько видоизмененный фрагмент письма впервые опубликован в монографии, посвященной жизни и наследию Анненского: Федоров. С. 46.
1 Обращение Анненского по интонации и структуре близко к акафистам, христианским хвалебным церковным песнопениям. Поводом послужило то, что 22 июля у Н. С. Бегичевой был день рождения.
2 Речь, очевидно, идет в первую очередь о работе Анненского над вторым томом «Театра Еврипида» и, в частности, неразысканным трудом «Еврипид и его время», генетически связанным с сохранившимися в его архиве одноименным текстом и многостраничной рукописью «Афины V века» (см. прим. 3 к тексту 123 и Гитин. ТЕ. С. 382,397-398).
3 Что это за работа, осталось невыясненным.
4 При полном параде (фр.).
5 С 1898 г. митрополитом С.-Петербургским и Ладожским был Антоний (в миру Александр Васильевич Вадковский) (1846—1912) — духовный писатель, богослов, церковный деятель, с 1887 г. — ректор С.-Петербургской духовной академии, епископ выборгский, а с 1900 г. и первенствующий член Священного Синода.
22 июля отмечалось тезоименитство Вдовствующей Государыни Императрицы Марии Феодоровны.
153. А. В. Бородиной
Царское Село, 28.07.1907
править
Ц. С.
дом Эбермана
Дина только что Вам написала длинное письмо обо всех нас, и я могу быть грубо эгоистичным. Вы можете быть покуда довольны мною за это лето. Знаете, что я по подсчету написал и переписал в сумме уже около 18 печатных листов своего Ев-рипида, т<о> е<сть> почти половину того тома1, который Вы уже знаете? На меня напала лихорадка работы и какая-то непреодолимая боязнь, что я все же не кончу того дела, с которым связана моя жизнь. Не смею еще рассчитывать, но надеюсь, что в феврале можно будет приступить к печатанию второго тома2. Мой историческ<ий> очерк3, которого я так боялся, заканчиваю теперь перепискою, и, кажется, это лучшее, что я написал. Недаром писать мне было так трудно и даже мучительно. Жалко только, что я связан с издателем и не могу (т<о> е<сть> это было бы непорядочно) выпустить его отдельной книгой4: он должен бы был пойти, и книга вышла бы в 10 печатных листов… В связи с теми работами, которые у меня теперь идут, мне очень бы важно было, дорогая Анна Владимировна, пользуясь Вашим разрешением, поэксплуатировать немного Ваше искусство по отыскиванию книг. Дело вот в чем: на последней страничке написано несколько брошюрок, к<ото>рые я хотел бы иметь. Но кроме этого и еще важнее бы было для меня, если бы Вы нашли возможность обратиться в тот магазин, к<ото>рый Вы знаете5, с поручением подыскать Вам за последние годы (приблизительно с 1895) Dissertationen, Programmschriften u Separat-Abdrucke betreff die Euripid Tragoedien6 (список см<отрите> в конце листика). Если их найдется хоть пять-шесть (конечно, все брошюрки), я буду считать себя счастливым. За последние годы я не имел совсем антикварных каталогов.
…Теперь маленькая справка относительно Чемберлена7. Дело разрешилось просто. Русское «Явление Христа»8 есть буквальный перевод одной из глав его двухтомного сочинения «Die Grundlagen d Neunz Jahrh» — «Erscheinung Christi»9. He мудрено, что никто не знал такой книги. Но какова наглость переводчика!
Вчера вспоминал о Вас в Павл<овске>. Хессин10 превосходно (да, превосходно) исполнил похоронный марш Зигфрида11, с такой массой неожиданных оттенков, что я пожалел, что Вы его не слышали на этот раз.
Reichenbach. Die Satyrpoesie des Euripides. Progr d Gymn in Znaim. 189912.
H. Harries. Tragici Graeci qua arte usi sint describenda insania. Kiel. 189113.
Poland. De collegiis artificum Dionysiacorum. Progr des Wettiner-G in Dresden14.
К. Schenkl. Die politischen Anschauungen des Euripides (Zeitschr ôsterr Gymn XII 1862) Separat-Abdruck15.
Battels. Beziehungen zu Athen u seiner Gesch in den Dramen des Euripides. Progr d Joachimsthalschen Gymn in Berlin. 188916.
Кроме того мне бы было очень важно иметь небольшие работы (все равно на каком языке) в виде диссертаций, Programmschriften или Separat-Abdmck, касающихся следующих трагедий Еврипида17: Supplices, Andromache, Troades, Helena, Heraclidae, Hecuba, Iphigenia Taurica, за последние годы.
Печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л.41-42об.).
Без листа с библиографическим перечнем письмо впервые опубликовано: Звезда. С. 175—176.
1 Речь, вероятно, идет о переводах тех драм Еврипида, которые должны были войти во второй том «Театра Еврипида», а также о вступлении к этому тому.
2 Задержка с выходом второго тома «Театра Еврипида» определялась не столько темпом работы Анненского, сколько позицией издательства, связанной с тем, что тираж первого тома расходился плохо.
Предложение издательства «Просвещение» Анненскому опубликовать находящиеся в работе тома последовало лишь с учетом того обстоятельства, что на основании доклада одного из членов УК МНП, сделанного в заседании ООУК 13 апреля 1909 г. (см.: Холодняк И. [Ред.] // ЖМНП. 1909. Ч. XXII. Июль. Паг. 3. С. 86-89; Известия по народному образованию. 1909. Ч. XXII. Июль. Паг. 2. С. 86-89. Рец. на кн.: Театр Еврипида. Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т., с 2-мя введениями, статьями об отдельных пьесах, объясн. указателем и снимком с античного бюста Еврипида / И. Ф. Анненского. СПб., [1906]. Т. 1), средним учебным заведениям особым циркуляром министра рекомендовалось приобретать это издание в целях пополнения библиотек (см., в частности: Определения основного отдела ученого комитета министерства народного просвещения // ЖМНП, не. 1909. Ч. XXI. Июнь. Паг. 1. С. 83; О рекомендации книги: «Анненский И. Ф. Театр Еврипида» // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1909. № 8. С. 311—312. Без подписи).
Привожу здесь полный текст этого отпечатанного на пишущей машинке письма (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 360. Л. 6), в котором курсивом выделены элементы бланка издательства и мастичный штамп:
Его Превосходительству
Многоуважаемый
Хотя изданный нами I том Вашего «Театра Еврипида» расходится до сих пор очень слабо, но, принимая во внимание недавний отзыв о нем Ученого Комитета Народного Просвещения, а также предполагая, что сбыт этого издания будет гораздо более благоприятным, когда оно будет совершенно закончено, мы согласны были бы приступить в настоящее время к изданию остальных двух томов на тех же условиях, на каких нами издан I том.
В случае Вашего согласия, покорнейше просим Вас доставить нам рукопись II тома для набора.
Примите уверение
книгоиздательское Т-во «Просвещение» <Л. С. Цетлин? — А. Ч.>
3 Речь, очевидно, и здесь идет об упомянутой в прим. 2 к тексту 152 неразысканной работе «Еврипид и его время».
4 Такая попытка Анненским все же, вероятно, была предпринята, хотя довести ее до конечного результата он не смог (см. прим. 5 к тексту 66).
3 Письмо, очевидно, адресовано Бородиной в одну из европейских немецкоговорящих (Швейцария, Германия, Австро-Венгрия) стран, на курортах которых она традиционно проводила летние месяцы.
6 Диссертации, программы и отдельные оттиски, касающиеся трагедий Еврипида (нем.).
7 Чемберлен (Chamberlain) Хьюстон Стюарт (1855—1927) — английский социолог, философ и публицист, женатый на дочери Рихарда Вагнера Еве и натурализовавшийся в Германии, плодовитый писатель, публицист.
Религиозно-политические и идеологические концепции Чемберлена, с их упором на «арийское мировоззрение» и отрицанием ценности Библии, сыграли заметную роль в духовных исканиях конца XIX — начала XX в.
Среди многочисленных трудов Чемберлена ряд публикаций посвящен вагнерианской проблематике: Das Drama Richard Wagner’s. Leipzig: Breitkopf & Hàrtel, 1892; Richard Wagner, echte Briefe an Ferdinand Praeger; Kritik der Praeger’schen Verôffentlichungen; Vorwort von Hans von Wolzogen. Bayreuth: Grau’sche Buchhandlung, [1894]. IX, 124 S.; Richard Wagner. Mit zahlreichen Portrâts, Faksimiles, Illustrationen und Beilagen. Miinchen: Verlagsanstalt far Kunst und Wissenschaft, 1896. XI, 368 p.; Parsifal-Mârchen. Miinchen: Verlagsanstalt F. Bruckmann A.-G., 1900.
8 Речь идет о следующем издании: Чамберлэн Гаустон Стюарт. Явление Христа: Религия опыта. — Будда и Христос. — Галилеяне. — Религия, — Христос — не еврей. — Отношение еврейства к Христу. — Воля у евреев. — Величие Христа: Пер. с нем. СПб.: [Тип. А. С. Суворина,] 1906. [2], 92 с; 4-е изд. СПб.: [Тип. А. С. Суворина,] 1907. 96 с.
Доказывая «арийское» происхождение Христа тем, что он был родом из «Галилеи языческой», Чемберлен призывал очистить Евангелие от еврейских элементов, которые Христос «нашел вокруг себя и которые усвоил».
9 Как справедливо указывает Анненский, эта книга представляет собой перевод 3-й главы первого тома фундаментального труда Чемберлена «Основы девятнадцатого века», выдержавшего со времени его выхода в свет более сорока изданий: Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts / Von Houston Stewart Chamberlain. Miinchen: Verlagsanstalt F. Bruckmann A.-G., 1899. 2 Hft.
Надо отметить, что таким же образом, в качестве отдельной книги, была издана по-русски еще одна (5-я) глава той же книги Чемберлена: Чемберлен X. С. Евреи, их происхождение и причины их влияния в Европе: Пер с нем. 4-е изд. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1907. 248 с. В обоих случаях имя переводчика не указано.
В своем «историческом очерке» «Афины V века» Анненский дает отсылку к труду Чемберлена «Основы XIX века» в следующей связи. Он пишет: «Глубокий знаток античности и вместе с тем оригинальный мыслитель Буркгардт не признает, чтобы даже среди городского эллин<ского> населения когда-нибудь могло существовать неверие в массах: были неверующие, но они оставались только единицами. <…> Веру незачем было включать в эллинские конституции. Никакой жреческий авторитет и никакая мелочная регламентация не вызывали греческий ум на реакции. Мифы предоставляли широкую свободу фантазии и мысли, а религия эллинов не требовала ни внутреннего обновления, ни аскезы<,> и их боги<,> лишенные колорита „святости“<,> вообще отлично прилаживались к людям и не мешали самому откровенному эгоизму, а эллинский культ так тесно сплелся с наслаждением, что иногда между ними трудно даже провести границу» (Гитин. ТЕ. С. 107—108). К этому месту сделано следующее примечание: «Таковы мысли Буркгардта <…> Нельзя, однако, не видеть в них нек<ото>рой парадоксальности. <…> Ср. также интересные парадоксы маленького Аристотеля <последние два слова в автографе зачеркнуты. — А. Ч.> начала 20-го века Houston Stewart Chamberlain. Die Grundlagen d Neunz Jahrh. 5. I. Munch. 1904: особенно 109 s.» (РГИА. Ф. 6. Оп. 1. № 99. Л. 277—278).
Речь идет о полемике Чемберлена (глава «Эллинское искусство и философия», подглавка «Метафизика») с Э. Роде и Л. фон Ранке, акцентировавшими внимание на выдающемся в истории мировой мысли значении древнегреческой философии и не без доли пренебрежения отзывавшимися о древнеэллинской религии.
Чемберлен, выступавший как борец с «предрассудками многих столетий», но так же, как и адресаты его полемики, противопоставлявший (пусть и с иначе расставленными знаками «плюс» и «минус») художника-эллина и философа-эллина, заявлял: «Неверно, что греки продумали многое за других: до них, после них, одновременно с ними многое было продумано глубже, тоньше, правильней. Неверно, что теология Аристотеля, этого тайного советника античности, являет собой лучшее, на что могут опираться столпы общества: эта иезуитская, схоластическая, софистская философия превратилась в черную чуму философии. Неверно, что греческие мыслители очищали древнюю религию, — напротив, они нападали в ней на то, что заслуживает вечного восхищения, а именно на ее свободную, чисто художественную красоту. Когда они пытались заменить символическую истину чисто рациональной, то прибегали всего лишь к народному суеверию, закутанному в логические тряпки, и водружали ее на трон, с которого сбрасывали поэзию, возвещавшую вечно истинное» (цит. в пер. А. Н. Портнова по: Die Grund-lagen des neunzehnten Jahrhunderts / Von Houston Stewart Chamberlain. 4. Aufl. Munchen: Verlagsanstalt F. Bruckmann A.-G., 1903. Bd. 1. S. 109, 110).
10 Хессин Александр Борисович (1869—1955) — музыкальный деятель, композитор, дирижер, в 1899 г. учившийся в Лейпциге у А. Никита. По образованию Хессин был юристом (окончил юридический факультет С.-Петербургского университета в 1893 г.), но на его музыкальный талант обратил внимание П. И. Чайковский, с «благословения» которого Хессин в 1897 г. поступил в С.-Петербургскую консерваторию, а через 2 года получил звание свободного художника по теории композиции класса профессора Н. Ф. Соловьева.
В 1907 г. правление Московско-Виндавской железной дороги предложило ему руководить музыкальным делом в Павловске на один сезон; впрочем, его сотрудничество с Павловским вокзалом продолжалось и впоследствии. В своих мемуарах он по-доброму, пусть и весьма кратко, отозвался об этом эпизоде своей деятельности, с благодарностью вспоминая и исполнителей, многие из которых впоследствии получили всеобщую известность, и публику (см.: Хессин А. Б. Из моих воспоминаний. М.: Всероссийское театральное общество, 1959. С. 143—144).
11 Похоронный марш Зигфрида из «Гибели богов».
12 Работа «Сатировская поэзия Еврипида» (19 с.) австрийского педагога-филолога Карла фон Райхенбаха была включена в книгу, изданную как программа королевско-императорской гимназии в Знайме.
13 Харриес (Harries) Герман (1869-19??) — немецкий педагог, филолог-классик.
Указанный труд Харриеса «Греческие трагики и искусство описания характеров» (51 с.) представлял собой диссертацию на соискание ученой степени.
14 Поланд (Poland) Франц (1857-19??) — педагог, филолог-классик, автор многочисленных трудов по античности (см., в частности: Ovid’s Tristien: Elegien eines Verbannten / Von Franz Poland. Leipzig: Serbe, 1881; De legationibus Graecorum publicis / Franciscus Poland. Lipsiae: Teubneri, 1885; Эллинская культура в изложении Фр. Баумгартена, Фр. Поланда, Рих. Вагнера / Пер. М. И. Берг; Под ред. Ф. Ф. Зелинского. СПб.: Издание Брокгауз--Ефрон, 1906. Вып. V; Geschichte des griechischen Vereinswesens / Von Franz Poland. Leipzig: Teubner, 1909). См. о нем подробнее: Franz Poland zum fiinf-undsiebzigsten Geburtstag / Hrsg. von Franz Zimmermann. Leipzig: Reisland, 1932. 296 S. (Philologische Wochenschrift; Jg. 52, Nr. 35/38).
Упомянутая Анненским работа Поланда «Собрание артефактов Диониса» (27 с.) была напечатана в «Годовом отчете Веттинской гимназии в Дрездене».
15 Шенкль (Schenkl) Карл (1827—1900) — австрийский филолог-классик, издатель и исследователь сочинений Сенеки, Ксенофонта и других римских и греческих писателей, составитель немецко-греческого учебного словаря, выдержавшего с 1866 г. более десяти изданий, и учебника древнегреческой грамматики.
Указанное Анненским сочинение Шенкля «Политические воззрения Еврипида» (56 с.) имеет подзаголовок: «Ein Beitrag zur griechischen Culturgeschichte» («Из истории греческой культуры»).
16 Бартельс (Bartels) Рудольф — педагог-филолог, автор таких работ, как «Lehrbuch der Demagogik» (Berlin, 1905), «Zu Schillers „Das Ideal und das Leben“» (Halle a. S.: Buchhandlung des Waisenhauses, 1907).
Указанное Анненским 20-страничное сочинение Бартельса «Отношения с Афинами и их история в драмах Еврипида» было напечатано как научное приложение к годовому (1888/89) отчету Иоахимстальской гимназии в Берлине. Впрочем, эта библиографическая запись в автографе письма Анненским перечеркнута.
17 Очевидно, этот список («Умоляющие», «Андромаха», «Троянки», «Елена», «Гераклиды», «Гекуба», «Ифигения Таврическая») отражает предполагавшееся содержание второго тома «Театра Еврипида», который так и не увидел свет при жизни переводчика.
Ср. также с проектом содержания второго тома «Театра Еврипида», отложившимся в его архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 89. Л. 1-1об.) и опубликованным В. Е. Гитиным (см.: Гитин. ТЕ. С. 394—395).
Содержание первого тома «Театра Еврипида» и приведенный Анненским перечень позволяют предположить, что завершающий том этого издания проектировался в следующем составе: «Вакханки», «Ифигения в Авлиде», «Орест», «Финикиянки», «Электра» и приписываемый Еврипиду «Рее». См. также прим. 1 к тексту 162.
154. Е. М. Мухиной
Царское Село, 31.07.1907
править
Ц. С.
д. Эбермана
Мы просим Вас и многоуважаемого Аркадия Андреевича придти к нам завтра1. Кроме желания вас обоих видеть, мною руководит при этом вот какое соображение. Нести с собой все свои 711 листков2 — ведь это же целый пуд литературы3, а, сидя около своего стола, я могу прочитать вам на выбор, что пожелаете Вы или Арк<адий> Андр<еевич>. Надеясь, что оба вы не откажетесь подарить нам завтрашний вечер, прошу вас верить лучшим чувствам
P. S. Чем раньше приедете, тем лучше.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 40-40об.).
1 1 августа в 1907 г. выпало на среду.
2 Неразысканный беловой автограф работы Анненского «Еврипид и его время», в конце 1917 г. находившийся в портфеле издательства М. В. и С. В. Сабашниковых, имел именно такой листовой объем (см.: Гитин. ТЕ. С. 382).
3 Эта фраза, вероятно, не лишена иронических ассоциаций, связанных с личностью лакея Анненского Арефы Гламазды; см. прим. 4 к тексту 131.
155. H. П. Бегичевой
Царское Село, 1.09.1907
править
В понедельник мне назначили экзамен в Римско-Католич<еской> Семинарии1, к<ото>рый продлится весь день — желания мои очевидно были подслушаны враждебной силой.
Постараюсь увидеть Вас при первой возможности.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 21).
В указанном архивном деле сохранился и конверт, на котором рукой Анненского был помечен следующий адрес: «Васильевск<ий> остров<.> Угол Среднего просп. и 6-й линии<,> вход со Среднего<,> д. 29<,> кв. 21<.> Е<е> В<ысокородию> Нине Петровне Бегичевой» (Л. 21об.).
1 Речь идет, очевидно, о назначенной на понедельник, 3 сентября, осенней переэкзаменовке учащихся, не сумевших по тем или иным причинам сдать на положительные оценки экзамены в конце предыдущего учебного года.
Римско-католическая архиепархиальная духовная семинария — одно из тех учебных заведений, с которым Анненский так или иначе был связан почти с самого начала своей педагогической карьеры. Первым документальным свидетельством этого является следующее конфиденциальное письмо попечителя С.-Петербургского учебного округа от 20 августа 1883 г. за № 5626, отложившееся в личном деле Анненского в фонде гимназии Бычкова / Гуревича (печатается по писарскому тексту на бланке, автографы подписей и подчеркнутая фамилия Анненского выделены курсивом: ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 34-34об.):
Статскому Советнику Гуревичу
Министерство Внутренних Дел сообщило на заключение г. Министра Народного Просвещения ходатайство Митрополита Римско-Католических Церквей о разрешении поручить преподавание русского языка и словесности в Архиепархиальной Римско-Католической духовной Семинарии преподавателю содержимой Вами гимназии Иннокентия Анненского.
Сообщая об этом, вследствие предложения г. Министра Народного Просвещения от 17-го сего Августа за № 10516, имею честь покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, доставить мне в самом непродолжительном времени сведения относительно деятельности и направления г. Анненского.
Управляющий Округом Д. Михайлов
Правитель Канцелярии И. Борейша
Нужно отметить, что документально установить, приступил ли Анненский в 1883 г. к преподаванию в этом учебном заведении, пока не удалось.
Здесь же речь идет о регулярных посещениях Анненским Римско-католической духовной семинарии уже в качестве инспектора С.-Петербургского учебного округа. В этом качестве он неоднократно участвовал в приеме экзаменов у воспитанников семинарии (см., например, «Записную книжку с деловыми повседневными записями» 1908 г.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 28. Л. 20).
О характере исполнения Анненским этой сугубо официальной функции дает представление сохранившийся в его архиве прощальный благодарственный адрес, подписи в котором оставили более ста семинаристов (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 417. Л. 1-1об.):
С чувством глубокого прискорбия мы узнали, что Вы нас оставляете.
Вы, как представитель Учебного Ведомства<,> внесли в наши официальные отношения чувства гуманности, искренности и справедливости, которые всецело расположили к Вам наши сердца.
Как опытный педагог и редкий знаток молодых воспитывающихся душ, Вы сумели навсегда поработить наши сердца своей светлой личностью и укрепить у нас уважение к тем наукам, по которым Вы нас экзаменовали.
При нашем вынужденном с Вами расставании, примите<,> Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович<,> наше чистосердечное горячее спасибо за все то доброе, высокое, идеальное, к которому Вы направляли наши умы. Счастливы будем, если Вы в сердце своем сохраните навсегда о нас добрую память.
25 Августа 1909
156. H. П. Бегичевой
Царское Село, 1.09.1907
править
Ц. С.
д. Эбермана
Не сидится мне. Утро провел в Петерб<урге>, откуда Вам написал с вокзала1. А приехал в Царское — отправились мы с Диной, сначала смотреть на помещение Ел<ены> Серг<еевны>2, а потом в Павловск. Там тоже я не усидел, приехал в Царское обратно. Теперь совсем один, но валится из рук книга. Как мне музыки хочется, если б Вы только знали. Нашел на столе письмо от Вас3.
Если другие так же мало понимают из моих писем, как я из тех, которые я получаю, — то дело совсем плохо. Понял только одно, что Вы смущены моей будто бы обидой.
Ах, милая, Вы такая добрая, такая чуткая, такая нежная… Неужто Вы не знаете, что «прочувствованные извинения» — это квалифицированный упрек? Конечно, более чем кто-нибудь я упрека заслуживаю, и Вы вправе меня упрекать, но упрекайте же просто, горько… злобно Вы не умеете… Но зачем прикрывать упрек тем, что менее всего должно на него походить?
Я совсем один и обедал один и потом долго и долго сидел и смотрел в почерневший сад и сквозь черноту листвы на горело розовое небо… И колокола точно налетали, бурно, своим медным стуком звали у меня из сердца что-то в нем глубоко, глубоко схороненное. А я сидел и думал… так стучатся эти медные сторожа и в крышку гроба… И они звали, и они не дозвались. А сад все чернее становился и розовое все желтее, а желтое все бледнее.
Господи, Господи, Тебе все открыто… Но вот уж и колоколов нет. Как бела дорожка… И как тихо, тихо. Сейчас иду в сад. Там собаки бегают, а цветы темны, сухи…
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 22-23об.).
1 См. текст 155.
2 В одном из своих биографических исследований А. В. Орлов указывал: «Е. С. Левицкая прожила в Царском Селе с 1900 по 1915 год в зданиях, где располагалась создаваемая ею школа с совместным воспитанием и обучением детей обоего пола: первоначально, когда ее шкода была еще учебным заведением III разряда, — в наемных помещениях на Бульварной улице (ныне Октябрьский бульвар), д. 25; затем, когда школа ее по числу открытых классов стала учебным заведением II разряда, Е. С. Левицкая сняла под школу более просторные помещения для классов и общежитий у частного домовладельца на Средней улице, д. No И <…>; наконец, получив для своей школы в 1907 году права учебного заведения I разряда, Е. С. Левицкая арендовала для размещения школьного комплекса большой участок земли и все пустовавшие строения, принадлежавшие Императорскому Царскосельскому скаковому обществу, включая и упраздненный скаковой круг с трибунами. Учредительница Школы Левицкой развернула на этом участке, расположенном в завокзальной части Царского села по Новодеревенской улице, дом 12, сооружение новых дополнительных построек, спортивных объектов и создала подсобное хозяйство с необходимыми служебными постройками (кухня, баня и др.)» (Орлов. II. Л. 79).
Речь здесь идет, очевидно, именно о главном здании школы Левицкой.
Сама руководительница так описывала «расположение и внешнее устройство» своего детища: «Весь район, занимаемый Школой, составляет около 50 десятин земли. На этом участке расположены следующие здания. Главное здание, в котором помещаются классы, химическая лаборатория, физический и естественно-научный кабинеты, гимнастический зал, читальня и библиотека, музыкальная комната, приемная. Направо — отдельный дом, состоящей из двух половин: одна для девочек (при них воспитательницы), другая — для мальчиков до 10-тилетнего возраста (при них фельдшерица), там же и лазарет. Налево — спальни старших мальчиков и при них воспитатель. Затем две небольшие постройки: кухня и службы, баня и прачечная. Школа владеет отлично обставленными конюшнями, где стоят принадлежащие Школе коровы. Вблизи школьных зданий находятся две площадки; одна специально устроенная для foot-ball, другая приспособленная для катка; кроме того — lawn-tennis.
Кроме перечисленных площадок есть еще поле в 36 десятин, где детям предоставляется полный простор для игр и прогулок» ([Левицкая Е. С] Школа Левицкой: (1900—1911). СПб.: [Тип. А. С. Суворина], 1911. С. 69. Без подписи).
3 Письмо Бегичевой в архиве Анненского не сохранилось.
157. H. П. Бегичевой
Великие Луки, 10.09.1907
править
Великие Луки,
Милая Нина, обстановка для «хорошего» письма странная. Во-первых, холод — ну, холод — это не обстановка, положим… вижу насмешливую складку Ваших губ. Во-вторых, озябший человек… в-третьих, пречищенный номерочек, но какой-то убогий, неприютный. И одно только у меня украшение. На подзеркальнике, где отражается мое посиневшее от холода лицо, стоит завернутая в клякс-папир баночка и в ней какое-то не то дерево, не то букет, сделанный из бумаги. Цветы розово-оранжевые и такие, каких в природе нет и не может быть, а зелень тоже бумажная трогательного колорита: знаете Вы траву, не успевшую еще пожелтеть, когда на нее нападет иней, да другой, да третий, и вот она станет стылая и сливочно-зеленая. И эта трава теперь мое сердце. Солнце там, где-то, может быть, его больше и не будет, — а иней тут и донимает. Не хочу описывать Вам всех злоключений моей дороги.
…Обстановка переменилась… Сейчас пришла служанка высокая-высокая и с глазами цвета подснежника и увела меня в другую комнату, большую и комфортабельную, но где нет моих розовых оранжевостей и зеленых молочностей… Вместо цветов здесь висит олеография1, а на ней тот домик, где жили Дора и Алексис2… Счастливый Алексис — с ним его Дора… Другая олеография над моей будущей кроватью, и она изображает… ледники. Вот уж, поистине, не в бровь, а прямо в глаз… И откуда только берется этот холод?.. Вы знаете, милая, что я приеду на Петербург. Поеду с поездом, на 150 верст длиннее, но зато без пересадки, на Бологое; он приходит, кажется, <в> 9 ч<асов> 15' утра, рань страшную; вероятно, в пятницу3. Я пишу это Вам вовсе не потому, что рассчитывал, что Вы встретите. Все равно увидались бы только минутку. А я приеду к Вам в субботу утром.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 24-25об.).
Информации о точных сроках и задачах командировки Анненского в Великие Луки, уездный город Псковской губернии, ни в архивных материалах С.-Петербургского учебного округа, ни в псковских газетах обнаружить не удалось. Говоря о вероятных объектах ревизии, нужно иметь в виду, что в 1907 г. в Великих Луках (см.: Памятная книжка Псковской губернии на 1907 год. Псков: Тип. Губернского Правления, 1907. С. 219—220) функционировали подведомственные Министерству народного просвещения реальное училище (директор Александр Петрович Козловский) и женская гимназия (начальница Мария Степановна Красильникова). Следует констатировать также, что отправиться в Великие Луки Анненский не мог ранее 3 сентября 1907 г., так как в журнале заседаний ООУК МНП отмечено его присутствие на заседании в этот день (ИФА. IV. С. 381).
Остановился Анненский в Великих Луках, вероятно, в меблированных комнатах Михаила Антоновича Сиповича, которые упоминались в справочных изданиях в числе великолукских «промышленных и торговых предприятий» (см.: Памятная книжка Псковской губернии на 1913—1914 гг. / Издание Псковского Губернского Статистического Комитета. Псков: Тип. Губернского Правления, 1913. С. 467).
Здесь имеет смысл упомянуть, что в 15 км от Великих Лук находилось имение, благоприобретенное бабушкой Анненского по отцовской линии Александрой Павловной Анненской и переданное ею 13 мая 1846 г. целиком («сельцо Сивцево с деревнями: Черемаха, Белогубова, Гребли, Болотова и Марков Остров, Максимовской волости, Великолуцкого уезда, Псковской губернии») по дарственной записи в полную собственность своей дочери, родной тетке И. Ф. Анненского Марии Николаевне Ткачевой (см. подробнее: Орлов. I. Л. 30-32). В 1907 г. это имение принадлежало родившимся в Сивцеве (как и их сестра София и брат Петр) двоюродным сестре и брату Анненского: А. Н. Анненской и юристу, общественному и земскому деятелю Андрею Никитичу Ткачеву (1843—1911), которому Анненский посвятил один из своих переводов (см.: Рес, трагедия, приписываемая Еврипиду / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. (Перевод посвящается А. Н. Ткачеву). СПб.: Тип. В. С. Балашева и Ко, 1896. 77 с. (Извлечено из ЖМНП за 1896 г.)). Краткая характеристика личности и судьбы А. Н. Ткачева содержится в воспоминаниях его родной племянницы (см.: Богданович. С. 149—152). В 1907 г. А. Н. Ткачев был избран депутатом III Государственной думы от Псковской губернии, в работе 1-й сессии (1907—1908 гг.) принимал деятельное участие, а во время 2-й сессии (1908—1909 гг.) перенес инсульт (судя по всему, уже в 1909 г.). Ср. текст недатированного письма Т. А. Богданович к И. Ф. Анненскому (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 300. Л. 10):
Будь добр"sub>;</sub" приезжай<,> пожалуйста<,> к Андрюше, у него удар<,> и он очень плох, я у него, но решительно не знаю, что делать. Пожалуйста, не откажи.
Фурштатская, д. 35.
1 Олеография — особый, выполненный с помощью тиснения, вид многокрасочной литографии с картины.
2 Речь, очевидно, идет о «раненных Амуром» героях стихотворной элегии И. В. Гёте «Алексис и Дора» («Alexis und Dora») 1797 г., отражавшей историю любви и расставания ее заглавных персонажей. Кульминационным моментом этой элегии была сцена жгучего приступа ревности «неожиданно» обретшего любовь и тут же разлученного с Дорой волею обстоятельств Алексиса. Вряд ли, впрочем, упомянутая олеография иллюстрирует это произведение Гёте: скорее речь идет о картинке идиллического содержания вообще.
3 То есть 14 сентября.
158. Е. М. Мухиной
Великие Луки, 10.09.1907
править
Великие Луки,
гостиница Сиповича
В Вашем очаровательном уюте, которому Вы умеете придать столько грации, — примите, дорогая моя выздоравливающая (да? не правда ли?) и немножко, чуть-чуть… капризная, — примите и мои далекие и далеким звучащие слова любви и сочувствия. Сердце у меня сжалось, когда я услыхал про Вашу болезнь. Но узнал я об ней уже только накануне моего отъезда, оттого и не приехал сейчас же за новостями о Вашем здоровьи… Нина передавала мне, что Вы (и она склоняется к Вашему мнению) увидели из моего письма1 какую-то обиду… Но я даже не заверяю Вас, что Вы ошиблись, а только молча пожимаю плечами. Скажите, да чем же, наконец, мог я обидеться?
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 41-41об.). Сохранился только первый лист письма, второй лист оторван.
1 Речь, очевидно, идет об одном из писем Анненского, которое не попало в его архив.
159. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 17.09.1907
править
Ц. С.
д. Эбермана
У нас заболел Кенечка1, и так как при этом обнаружилось подозрение на дифтерит, то его с матерью поместили в госпиталь, а мы должны выдержать дезинфекцию, ванны и некоторый карантин.
Жаль очень, что не удалось повидаться в субботу. Я освободился в этот день только в восьмом часу вечера и заходил к Вам. Сам не поднимался, а послал швейцара узнать, дома ли Вы. Он принес печальный ответ, что дома нет. Это была вторая деценция2 в этот вечер: Е<катерина> М<аксимовна> оказалась едущей в театр3. Так меня все это огорчило, что я нашел, что мне не прилично ехать на вокзал на извозчике и сел в какую-то стеклянную кукушку4, которая додребезжала и догромыхала меня до Сенной. Тут я долго рассматривал в ярко освещенных окнах арбузы, баклажаны и битых кур, а потом пешком побрел на вокзал и шел мимо часовщиков и баб с яблоками и торговых бак, и скверно пахло, а мне это было приятно, а когда пришел в ярко освещенный вокзал, а потом в мягкий угол вагона, то стало томно, и шел я наконец темной аллеей и старался не думать, а мысли шли сами, как недостижимые дымы неба, и хотели плакать и не могли плакать.
Получили ли Вы мое письмо из Вел<иких> Лук5?
Еще одна в моей жизни безответность!
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 26-27об.). Написано публикуемое письмо в понедельник.
1 Гламазда Иннокентий Арефьевич (19067-19??) — один из сыновей лакея Анненских А. Ф. Гламазды, крестник И. Ф. Анненского.
В своих воспоминаниях В. И. Анненский-Кривич, затрагивая отношение Анненского к собственному имени, невольно коснулся и личности И. А. Гламазды:
«Между прочим, сибирским именем своим отец — нельзя сказать, чтоб был особенно доволен. То есть, точнее, ему словно бы чуть-чуть было неприятно, имя это само по себе никому из близких его не нравилось, и он не раз по разным случаям обращался ко мне с шутливым укором:
— Ведь вот ты, знаю, сына своего Иннокентием не назовешь…
— Нет, не назову… — откровенно сознавался я.
А когда присутствовавший при одном такого рода разговоре любимый внук отца, сын его старшего пасынка Валя Хмара-Барщевский, тогда еще совсем маленький ребенок, вдруг с самым решительным видом заявил, что он обещает дедушке назвать своего сына Иннокентием, — то чувствовалось, что хотя отец и отнесся к этому трогательному заявлению с естественной ласковой шутливостью, но все же в глубине души эти слова „внука“ были ему очень приятны.
Не могу не добавить, что В. П. Хмара-Барщевский не забыл этого данного в глубоком детстве обещания, и когда уже через много лет после смерти отца у него родился сын — он назвал его Иннокентием.
Знаю я, и что наименование одного из сыновей нашего Арефы, его крестника, было ему не безразлично.
Этого крестника своего отец всегда называл „Перводумским“, т<ак> к<ак> крестины его состоялись в день открытия 1-й Гос<ударственной> Думы <27 апреля 1906 г>» (ВК. С. 217).
О. С. Бегичева, комментируя письмо написала о крестнике Анненского, явно ошибаясь в его возрасте: «Кеня — мальчик лет 7 — сын Арефы-лакея. Вся семья Анненских очень любила этих детей<,> и они постоянно находились в комнатах» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 10).
Среди причин, вызывавших у Анненского «недовольство» его именем, была и сугубо фонетическая, о чем свидетельствует следующее его высказывание, воспроизведенное по памяти Маковским: «Как же его, Анненского, нарекли Иннокентием? Варварски звучит Иннокентий Анненский! У французов всегда: Поль Верлэн, Шарль Бодлэр, Виктор Гюго и т. д. А тут — удивительная нечеткость слуха. — „У вас, Сергей Маковский, хоть ей — ий, а у меня — ий — ий“» (Маковский. ПС. С. 163).
2 Деценция (от лат. decentia — приличие, пристойность) здесь — надлежащая формальность, церемониальное соответствие, соблюдение приличий.
3 Ср. текст 160.
4 Трамвай.
5 См. текст 158.
160. Е. М. Мухиной
Царское Село, 17.09.1907
править
Ц. С.
д. Эбермана
Я упрекаю себя за недостаток сдержанности, который, вероятно, я проявил у Вас в субботу. Вы правы в разъяснении факта, но мне так особенно хотелось говорить с Вами в этот вечер, и мысли сложились в такие назойливые цветы, что я не мог не выдать своего огорчения, когда я их уже держал в руках и вдруг оказалось, что это только дым. Моя деценция может быть понятна только людям, живущим минутами бледных безумий. Вы зовете меня скорее приехать опять. На некоторое время это невозможно, п<отому> ч<то> от нас только что увезли моего крестника1 в больницу: у него оказалась форма подозрительного по дифтериту заболевания, и хотя я с ним не общался, но до полной формалиновой дезинфекции я никуда не буду показываться в гости и к себе никого принимать тоже.
Мир2
У раздумий беззвучны слова:
Как искать их люблю в тишине я!
Надо только…
черна и мертва
Чтобы Ночь позабылась полнее…
Чтобы Ночь позабылась скорей
Между редких своих фонарей.
За углом,
Как покинутый дом,
Где светло… по затихшим столовым…
Над Тобою в лиловом.
Чтоб со скатерти трепетный круг
Не спускал своих желтых разлитии,
И мерцанья замедленных рук
Разводили там серые нити,
И чтоб ты разнимала с тоской
Эти нити одну за другой,
Разнимала и после клубила,
И сиреневой редью игла
За мерцающей кистью ходила…
А потом, равнодушно-светла,
С тихим скрипом соломенных петель
Бережливо простыни сколов,
Там заснула и ты, Добродетель,
Между путанно-нежных мотков.
И. А.
P. S. От этого листка оторвано письмо… Лучше, что оно оторвано. Когда в сумерки Вы останетесь одна, закройте глаза, и Вы прочитаете его в золотых зигзагах, которые напишет Вам ушедший день.
Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 42-44об.).
Постскриптум был впервые опубликован в комментариях к следующему изданию: Анненский Иннокентий. Избранное / Сост., вступ. статья и коммент. И. Подольской. М.: Правда, 1987. С. 532.
1 См. прим. 1 к тексту 159.
2 Впервые опубликовано в составе «Кипарисового ларца» (М.: Гриф, 1910. С. 77): стихотворение с некоторыми разночтениями под заголовком «Рабочая корзинка» открывало складень «Добродетель».
161. Неустановленному лицу
Царское Село, 13.11.1907
править
(près S-t Pet.)
Maison Ebermann
13/XI 1907
Par suite de Votre aimable lettre j’ai l’honneur de Vous informer que je partage Votre opinion concernant les manuels de Challande et de Trilling. Quant à l’ordre des programmes officiels4, il est inévitable qu’il varie plus ou moins d’après les conditions locales qui ne le laissent pas fixer une fois pour toutes.
Il faut prendre en considération la moyenne de la classe et les antécédents surtout. Si les forces des élèves de telle ou telle classe n’admettent pas la possibilité de suffire au programme, c’est le programme qui doit céder, c’est le cours qu’on se voit obligé d’abréger.
Les limites dans lesquelles Vous avez en projet de le faire me paraissent admissibles.
Veuillez agréer, Madame, mes civilités très empressées.
Inspecteur d'Académie
(близ С.-Пет<ербурга>)
Дом Эбермана
13/XI 1907
В ответ на Ваше любезное письмо1 имею честь сообщить Вам, что я разделяю Ваше мнение по поводу учебников Шал-ланда2 и Триллинга3. Что касается распорядка официальных программ, то неизбежно, что он будет варьироваться более или менее в зависимости от конкретных условий, но это не позволяет ни в коем случае его зафиксировать.
Необходимо принять во внимание средний уровень класса и особенно уже имеющуюся базу знаний. Если силы учеников того или иного класса не дадут возможности справиться с программой, то программу нужно упростить, и мы будем обязаны сократить курс.
Границы, в которых Вы предполагаете выполнить это, мне кажутся приемлемыми.
Примите, мадам, уверения в моем самом искреннем уважении.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 288. Л. 1-2).
Архивное наименование дела: «Письмо [к преподавательнице французского языка] на фр. яз. 1907 г.». Определенно установить, кто является адресатом этого письма и о каком именно проекте идет речь, не удалось. Если же касаться педагогического содержания письма, то нужно иметь в виду, что Анненский в начале 1900-х гг. активно работал в составе комиссии Ученого комитета по выработке программ преподавания новых и древних языков в классических гимназиях (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 404) и что ему неоднократно доводилось выступать в качестве официального эксперта и рецензента разнообразных учебных программ, представленных в УК МНП. См. также его запротоколированные высказывания в прениях 7 ноября 1905 г. по поводу выступления члена УК МНП А. А. Ларонда "по возбужденному Попечителем Одесского учебного округа <…> вопросу о мерах к улучшению преподавания французского языка в мужских средних учебных заведениях (РГИ А. Ф. 734. Оп. 3. № 109. Л. 736об.-736) или 25 февраля 1908 г. по поводу доклада комиссии по рассмотрению вопроса об улучшении постановки преподавания новых языков в средних учебных заведениях, представленного ее председателем Ф. А. Брауном (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119. Л. 269, 270); в последнем случае он возражал против преувеличения значения так называемого «натурального метода» обучения «новым» иностранным языкам:
«На мой взгляд, нападки на перевод объясняются недоразумением. От перевода при обучении иностранному языку не уйти; но нельзя смешивать перевод — интерпретацию текста — с переводом — поверкой знания языка, как невозможно сопоставлять ученическое сочинение с произведением художественным.
Ф. А. Браун указывает на разговор как на средство изучения языка; но и при разговоре перевод осуществляется, иногда бессознательно, иногда вполне сознательно. Если построить все обучение на элементе бессознательном, — как это практикуется при методе Берлица, — то перевод окажется излишним; но такой метод невозможен в средней школе. А сознательный элемент выдвигает и значение перевода» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119. л. 269).
1 Письмо в архиве Анненского не сохранилось.
2 Шалланд Адамир Петрович (1839 — не ранее 1895) — педагог, с 1870 по 1893 г. преподававший французский язык в Смольном институте (см.: Черепнин Н. П. Императорское Воспитательное Общество благородных девиц: Исторический очерк: 1764—1914. Пг.: Гос. тип., 1915. Т. 3. С. 428), автор учебных пособий по французскому языку (см., например, многократно переиздававшиеся труды: Полный курс французского языка: Год 1-5 / Сост. А. Шалланд, преподаватель французского языка в Воспитательном обществе благородных девиц. SPb.: Imp. Trenké et Fusnot, 1885—1897; Французская элементарная грамматика: В 2-х ч. / Сост. А. Шалланд, преподаватель французского языка в Воспитательном обществе благородных девиц. SPb.: Imp. Trenké et Fusnot, 1876—1879).
Из формулярного списка о его службе, отложившегося в «Деле Императорского Воспитательного общества Благородных девиц и Санкт-Петербургского Александровского училища о Адамире Петровиче Шалланде» (ЦГИА СПб. Ф. 2. Оп. 1. № 9276. 89 л.), можно почерпнуть следующую биографическую информацию:
«Статский советник Адамир Петрович Шалланд. <…> Родился 20 марта 1839 года. Вероисповедания реформатского. <…> Швейцарский подданный. Уроженец Невшательского кантона. <…> Первоначально обучался в Невшательской Коллегии, где и окончил полный курс наук. <…> Женат на Марии Францовне Аршинар. У них сын Леон, родившийся 2 Ноября 1868 г. Жена и сын реформатского исповедания» (Л. 1об.-2).
Его педагогическая карьера в России началась в 1859 г., после того как 26 мая этого года он успешно прошел испытание в С.-Петербургском университете на звание домашнего учителя французского языка. Звание учителя французского языка в гимназиях он получил в результате специального испытания в Московском университете 24 марта 1867 г. и в декабре 1868 г. был принят на службу сверхштатным преподавателем французского языка, без жалования, 5-й С.-Петербургской мужской гимназии. 20 августа 1870 г. Шалланд был переведен преподавателем французского языка в Смольный институт, а 10 декабря 1883 г. его уволили от службы «с оставлением с этого времени приватным преподавателем» (Л. 1об., 2об., боб.). Самые поздние документы цитируемого дела, датированные 1895 г., связаны с обращением уже бывшего преподавателя действительного статского советника Шалланда в «Совет Императорского Воспитательного общества благородных девиц и Александровского женского Института» с прошением выдать ему единовременное денежное пособие на покрытие расходов, связанных с лечением болезни, приобретенной на службе (см. подробнее в указ. деле: Л. 77-83об.).
3 Триллинг Максимилиан Филипп Людвигович (1862-19??) — педагог-филолог, составитель многочисленных учебных пособий по французскому и немецкому языкам (см., например: Практический учебник немецкого языка Ф. Триллинга. М.: Тип. В. А. Гатцук, 1904. Ч. 2; Практический учебник немецкого языка Ф. Триллинга. М.: Университетская тип., 1906. Ч. 3), некоторые из которых выходили в свет под маркой «Издание автора».
Из документов архивного дела «По прошению Филиппа Триллинга об определении его учителем французского языка», сохранившегося в фонде Лазаревского института восточных языков (ЦИАМ. Ф. 213. Оп. 2. № 272.75 л.), следует, что он происходил из мещан Сергиевского посада Московской губернии. Был женат на Луизе Жюстине Моро, дочери французского гражданина, детей к 1905 г. не имел.
Свою педагогическую карьеру Триллинг начинал учителем французского языка в реальном училище при реформатской церкви в Москве в 1894 г., в 1897—1905 гг. преподавал французский язык в гимназических классах Лазаревского института восточных языков, откуда был уволен 5 апреля 1905 г. «согласно прошению <…> по домашним обстоятельствам». О дальнейшей его судьбе сведениями не располагаю.
Здесь речь, вероятно, идет о следующем его многочастном и много раз переиздававшемся учебнике: Cours pratique de langue franèaise par Ph. Trilling, maitre de langue franèaise à l’Institut des Langues Orientales = Практический курс французского языка Ф. Триллинга, преподавателя французского языка в Лазаревском институте восточных языков. М.: Изд. книжного магазина В. В. Думнова под фирмою «Наел. бр. Салаевых», 1901; 18-е изд. М., 1917.
4 Официальные программы по учебным дисциплинам, включенным в учебные планы мужских гимназий и прогимназий, на основе которых формировались учебные программы и для других средних учебных заведений, были введены в действие с 1890/91 учебного года датированным 1 августа 1890 г. «Циркулярным предложением гг. попечителям учебных округов с учебными планами и программами преподавания в мужских гимназиях и прогимназиях» (ЖМНП. 1890. Ч. CCLXXII. Декабрь. Паг. 1. С. 54-230).
Введенные в действие указанным циркуляром «Учебный план французского языка» и «Примерная программа по французскому языку» помещены в том же номере ЖМНП на стр. 198—205.
Впоследствии программы курса «новых» (в том числе и французского) языков и объяснительные к ним записки подвергались коррекции, и в самом начале XX в. в средних школах России руководствовались программными материалами, введенными в действие в 1895 г. (для реальных училищ) и в 1898 г. (для классических гимназий).
162. Н. А. Котляревскому
Царское Село, 12.12.1907
править
Ц.С.
д. Эбермана
С большим удовольствием соглашаюсь на постановки «Ифигении-жертвы», со всеми сокращениями и переделками,
которые будут признаны целесообразными. Посылаю Вам, согласно Вашему желанию, столько оттисков трагедии, сколько нашлось.
Перепечатываться «Ифигения» будет в 3-м томе «Театра Евр<ипида>», который, хотя и готов, но еще тиснению не предается1.
И. Анне<нский>
P. S. Книги идут вместе с этим письмом — числом 6.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Н. А. Котляревского (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 135. Оп. 1. № 151. Л. 1-1об.). На автографе красным карандашом, вероятно рукой адресата, поставлена дата: 1908.
Котляревский Нестор Александрович (1863—1925) — историк литературы, переводчик, общественный и театральный деятель, почетный академик ИАН по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности с 8 ноября 1906 г., ординарный академик по Отделению русского языка и словесности с 14 февраля 1909 г., один из основателей и первый директор Пушкинского Дома. Образование получил в киевской Коллегии Павла Галагана и на историко-филологическом факультете Московского университета (окончил в 1885 г.). С 1890 г. жил и работал в С.-Петербурге, с 1892 г. преподавал историю литературы на Высших Бестужевских Женских курсах, а впоследствии — в Александровском лицее, Николаевской Академии Генерального штаба и других учебных заведениях С.-Петербурга. Плодовитый литературовед, адепт культурно-исторического метода изучения литературы; многие его труды выдержали не одно издание (в частности: Очерки новейшей русской литературы. I. Поэзия гнева и печали. М., 1890; Михаил Юрьевич Лермонтов: Личность поэта и его произведения: Опыт историко-литературной оценки. СПб., 1891; 5-е изд., испр. и доп. Пг., 1915; Мировая скорбь в конце прошлого и начале нашего века: Ее основные этические и социальные мотивы и их отражение в художественном творчестве. СПб., 1898; 3-е изд., 1924; Николай Васильевич Гоголь, СПб., 1903; 4-е изд., Пг., 1915; Декабристы князь А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский. СПб., 1907; Старинные портреты. СПб., 1907; Литературные направления Александровской эпохи. СПб., 1907; 3-е изд. СПб., 1917).
Анненский, очевидно, был внимательным читателем трудов Котляревского, причем далеко не со всеми его суждениями соглашался (см.: ИФА. III. С. 18, 21, 87, 89; ИФА. IV. С. 12, 241, 244, 248, 250, 294, 296). Полемическое начало нашло отражение и в рецензии Ан-ненского на одну из работ, редактором и составителем которой был Котляревский (см.: ИФА. II. С. 203—208).
Перевод «Ифигении-жертвы» не впервые был поводом для общения Анненского с Котляревским. Жена последнего, актриса Александрийского театра Вера Васильевна Котляревская-Пушкарева, во втором браке Пехливанова (1869—1942), выпускница Смольного института 1887 г. (Черепнин Н. П. Императорское Воспитательное Общество благородных девиц: Исторический очерк: 1764—1914. Пг.: Гос. тип., 1915. Т. 3. С. 624), бывшая слушательница Анненского на Высших Женских Бестужевских курсах, была задействована в постановке этой трагедии на частной сцене Павловой в марте 1900 г., а Анненский и Котляревский принимали участие в репетиционной работе, о чем оставил воспоминания Б. В. Варнеке: «…царицу Клитемнестру исполняла величественная В. В. Пушкарева, жена Нестора Котляревского. Он усердно ходил за ней на все репетиции и читки. Озаровский из вежливости иной раз обращался к нему за каким-нибудь советом, но Нестор Александрович всякий раз простодушно каялся, что ничего в театральном деле не смыслит и терпеть не может этого искусства.
Не ближе, чем Котляревский, стоял к театру и сам переводчик Иннокентий Федорович, на первой же читке заяв<ив>ший, что он очень давно не бывал в театре. Не понимая поэтому его условий, он оказался очень несговорчивым автором, с бою отстаивавшим неприкосновенность каждого эпитета. Поэтому все необходимые замены и купюры приходилось делать у него за спиной, преподнеся их ему в виде сюрприза уже на самом спектакле и всякими хитростями не пуская его на последнюю репетицию» (ЛТ. С. 72).
Котляревский, будучи активным деятелем Литературного фонда, Театрально-Литературного Комитета, приложил немало усилий, чтобы в рамках инициированных им «ученических спектаклей» на императорскую сцену попали драматические произведения классической тематики в первоклассных переводах (см., например, в его архиве отпуски писем Директору Императорских театров: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 135. Оп. 1. № 90. Л. 1-Зоб.).
Публикуемое письмо представляет собой ответ на недатированное послание Котляревского (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 336. Л. 3):
От лица Комитета Литер<атурного> Фонда позволю себе обратиться к Вам с просьбой разрешить нам поставить на сцене несколько сцен (простите за стиль) из Вашей «Ифигении-жертвы». Искал я по всему городу экземпляр и не нашел, а второй том Вашего «Эврипида» еще не вышел. Если у Вас остались 2-3 экз<емпляра>
«Ифигении»<,> то окажите нам великую услугу, прислав их на мое имя.
Мы хотим дать ученический спектакль «Трагедия о царе Агамемноне»<,> и нам для вступления нужна «Ифигения».
Н. Котляревский
Кабинетская 12, кв. 8.
По каким-то причинам постановка не состоялась, и через некоторое время, вероятно, уже в апреле 1909 г., Котляревский в недатированном письме продублировал свое предложение, испрашивая разрешение поставить уже на сцене императорских театров фрагмент «Ифигении» (письмо печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 336. Л. 4-4об.):
Сердечное спасибо за память; как только буду иметь, чем платить, так из должников выйду.
Ждал Вас все эти дни, чтобы поговорить об одном деле<,> и приходится теперь о нем писать ввиду его спешности.
За неимением русского перевода Орестейи мы решили для учеников средней школы поставить Леконт де Лиля «Эриннии». Для них нужен пролог из «Ифигении в Авлиде». Не разрешите ли Вы нам поставить несколько сцен этой трагедии в Вашем переводе? Всю трагедию ставить нельзя за недостатком времени<,> и придется взять лишь руководящие сцены. На афише мы поставим: Пролог сцены из трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде» в переводе И. Ф. Анненского. Я понимаю, что Ваша литературная совесть должна содрогаться перед таким вандализмом, но иного я пока ничего не могу придумать.
Если бы Вы на эту жертву пошли, то разрешите Конторе Театров вызвать Вас для подписания условия, по которому Вы будете получать причитающееся Вам заспектакльное вознаграждение.
Н. Котляревский
Первая фраза письма — благодарность за присылку «Второй книги отражений», см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 419. Л. 1; текст дарственной надписи Анненского воспроизведен в прим. 1 к тексту 191. Стоит отметить, что на смену этому проекту пришел еще один, реализованный уже осенью 1909 г. (см. подробнее прим. 7 к тексту 211), о котором писал и сам организатор так называемых «спектаклей для учащихся» (Котляревский Н. А. Ученические спектакли в Императорском Михайловском театре // Ежегодник Императорских театров. 1909. Вып. IV. С. 104, 106).
В отчетах о похоронах И. Ф. Анненского, опубликованных в начале декабря 1909 г., отмечалось, что в траурных церемониях принимал участие и Котляревский (см., в частности: Похороны И. Ф. Анненского // Речь. 1909. № 334. 5 (18) дек. С. 6. Без подписи).
1 Ср. с констатацией Анненского о планируемом содержании третьего тома «Театра Еврипида»: «…заключается же оно <издание. — А. Ч.> двумя его посмертными трагедиями: „Вакханки“ и „Ифигения-жертва“ (Авлидская). „Рее“, только приписываемый Еврипиду, и отрывки составляют приложение к сборнику, причем отрывки распределены, насколько это возможно, по пьесам, и сопровождаются пересказом соответствующих мифов (лежавших в основе погибших драм). Для более подробного освещения некоторых из утраченных пьес Еврипида позволяю себе указать здесь же на предисловия к моим собственным трагедиям „Меланиппа-философ“, „Царь Иксион“ и „Лаодамия“» (ТЕ. С. VI—VII).
Думается, замечание относительно степени готовности к печати третьего тома «Театра Еврипида» не вполне соответствовало действительности. Некоторые из перечисленных Анненским в процитированном «Предисловии» работ так и не были им завершены, а некоторые, вероятно, не были и начаты, по крайней мере, тексты их в архиве Анненского разыскать не удалось. Сохранившиеся же там документы вполне определенно указывают, что подготовку к печати даже второго тома своего «Театра Еврипида» Анненский при жизни завершить так и не успел.
Когда уже в начале 1910-х годов в редакцию журнала «Гермес» поступил вопрос о судьбе последующих томов «Театра Еврипида» («Вопрос. С. К-в: „Что сталось с наследием Иннокентия Федоровича Анненского, с его Еврипидом?“»: Вопросы и ответы // Гермес. 1912. Т. XI. № 13 (99). 1 сент. С. 346), редакция дала следующий ответ: «От Валентина Иннокентьевича Анненского мы узнали, что рукописи покойного отца его уже заканчиваются перепискою и скоро будут сданы в типографию» (Вопросы и ответы // Гермес. 1912. Т. XI. № 14 (100). 15 сент. С. 367).
163. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 24.12.1907
править
Ц. С.
дом Эбермана
Я все еще на больном положении. Вчера был Дидрихс1. Осмотрел мне голову и нашел дисторсию связок2, проще — от удара оборвалась под кожей какая-то дрянь, но трещины в
черепе нет. По его совету надели мне на голову, в виде чепчика, compresse échauffante3. Но под утро я сорвал с себя это украшение, так как оно не дало мне спать. Тоня4 вчера не уехал — едет, кажется, сегодня, а наши отбыли5. Был Пав<ел> Павл<ович>6 и Ольг<а> Ал<ександровна>7 в каких-то бретелях из вельветина.
Милая, приезжайте поскорее.
Вы знаете, Вы не можете не чувствовать, какая для меня радость видеть Вас, слышать Ваш голос, сознавать Вас близко.
В среду пораньше, да?
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 28-29).
1 Речь идет, вероятно, о Михаиле Михайловиче Дитерихее (1871—1941), служившем в середине 1900-х гг. старшим ординатором Царскосельского госпиталя. Выдающийся хирург, историк медицины, автор более сотни научных трудов, в том числе шести монографий. Выпускник Императорской Военно-медицинской академии 1898 г., впоследствии профессор киевского Университета Св. Владимира, Кубанского и 3-го Московского медицинского институтов. См. о нем подробнее: Околов В. Л., Восканян Э. А. Дитерихс Михаил Михайлович: (Жизнь и деятельность): (1871—1941). Пятигорск, 1996. 88 с: портр.
2 Растяжение или частичный надрыв связок.
Подробности получения Анненским в конце декабря 1907 г. травмы головы не выявлены. О временных рамках его болезни можно заключить из следующих данных: 17 декабря 1907 г. он присутствовал на заседании ООУК, в понедельник 24 декабря, предрождественский день, заседания УК не было, а в следующем его заседании, которое состоялось 31 декабря, он уже не присутствовал (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 116). Впервые в 1908 г. Анненский в заседаниях ООУК участвовал 7 января (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119).
3 Согревающий компресс (фр.).
4 Пасынок Анненского П. П. Хмара-Барщевский. С 6 октября 1907 г. он уволился с должности земского начальника в отставку по прошению, продолжая постоянно жить в центре бывшего своего участка и одновременно имении своей жены, в с. Каменец, по июль 1909 г. Вероятно, к рождественским и новогодним праздникам он возвращался из Царского Села в Смоленскую губернию.
5 Вероятно, Валентин и Наталья Анненские уехали на святки в Смоленскую губернию: в имение матери, Сливицкое, либо в Каменец.
6 П. П. Митрофанов.
7 Очевидно, Ольга Александровна Васильева (см. прим. 4 к тексту 29). В справочном издании, опубликованном в год смерти Анненского, о ней сообщались следующие сведения: «Васильева Ол. Алдр. вд<ова> к<оллежского> с<оветника>. Владимирский, 19» (Весь Петербург на 1909 год: Адресная и справочная книга г. Санкт-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1909]. Паг. 2. С. 124).
О. С. Бегичева в своем комментарии к этому письму была лаконичной: «Васильева Ольга Александровна — друг семьи» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 10).
164. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 4.01.1908
править
Ц. С.
С новым годом и новым счастьем, милая. Благодарю за кусочек письма, доставшийся и на мою долю1. Весть об уходе Г<ерасимова>2 я узнал из газет 1-го января3. Я не обрадован, вы знаете. Хотя лично мне Гер<асимов>, может быть, и сделал хуже, но я все-таки всегда смотрел на его деятельность шире. Уход Гер<асимова> есть своего рода знамение времени и не из самых отрадных, во всяком случае. А впрочем, поживем — увидим.
Когда же Вы к нам? Напишите по крайней мере, милая.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 30-30об.).
1 Письмо, адресованное, вероятно, Д. В. Анненской, в архиве Анненского не сохранилось.
2 Имя Осипа Петровича Герасимова (см. прим. 12 к тексту 32) впервые возникает в переписке Анненского в апреле 1891 г. при характеристике сотрудников журнала «Вопросы философии и психологии». Судя по контексту, тогда Анненский еще не был знаком с ним, соседом О. П. Мельниковой (впоследствии Хмара-Барщевской) по имению в Каменецкой волости Смоленской губернии.
В период первой русской революции Герасимов, близкий по своим общественно-политическим воззрениям к партии народной свободы и организационно с нею связанный, опубликовал ряд работ (см. у в частности: К вопросу о всеобщей, прямой, равной и тайной подаче голосов. О. П. Герасимова. М.: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1905; Из записной книжки: Заметки о заграничных воспитательных учреждениях. О. П. Герасимова. [СПб.:] Тип. Ю. Мансфельд, [1905]), которые были расценены в одном из либеральных педагогических изданий как расходящиеся с официальной точкой зрения: Поперрэк Г. А. Кто сеет смуту по ведомству народного просвещения // Вестник воспитания. 1906. № 1. Паг. 2. С. 60-62. Подпись: Г. Р.
На пост товарища министра народного просвещения (см.: ЖМНП, нс. 1906. Ч. I. Январь. Паг. 1. С. 1) он был назначен Именным Высочайшим Указом одновременно с П. П. Извольским с 19.11.1905 г. незадолго до того, как министром стал бывший московский городской голова И. И. Толстой (подробнее о движущих механизмах бурного карьерного роста Герасимова см.: Шварц А. Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1994. С. 110—111. (Мемуары русской профессуры)). Впоследствии Герасимов приобретал в министерстве все большее влияние, став при министре П. М. фон Кауфмане его единственным заместителем (см.: Адрес-Календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской Империи на 1908 год. СПб.: Сенатская тип., 1908. Ч. I. С. 177); с ним вместе он и вышел в отставку. Очевидно, именно к этому периоду и должно относиться замечание Кривича, характеризующее Герасимова как «фактически ворочающего всеми делами» (ЛТ. С. 87).
Вопрос об условиях одновременной отставки министра народного просвещения П. М. фон Кауфмана и его заместителя Герасимова обсуждался в самых верхах российского государства (см. по этому поводу переписку премьер-министра России и императора Николая II: Переписка Н. А. Романова и П. А. Столыпина // Красный архив. 1924. Т. 5 (30). № 5-7. С. 117, 127; перепеч.: Столыпин П. А. Переписка / Фонд изучения наследия П. А. Столыпина; Федеральное архивное агентство; РГИА; [Под общ. ред. П. А. Пожигайло]. М.: Росспэн, 2004. С. 42-45; см. также: Шварц А. Н. Указ. соч. С. 79-80). При всем недовольстве правительства деятельностью Герасимова его отставка была оформлена Высочайшим указом вполне благопристойно: «Товарища министра народного просвещения, действительного статского советника Герасимова — Всемилостивейше увольняем, согласно прошению, от службы» (ЖМНП, не. 1908. Ч. XIII. Февраль. Паг. 1. С. 60). Характерно, что он сохранил известную долю влияния в министерских кругах и после отставки. Во всяком случае, Анненский позволял себе обращаться к нему по служебным вопросам и в 1908 г. (см. текст 169).
Именно с влиятельностью Герасимова были связаны надежды сестер Лесли (ср. характеристику О. С. Бегичевой: «Герасимов Осип Петрович <--> хороший знакомый Н. П. Бегичевой <--> был тов<арищем> мин<истра> народного просвещения» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 10)) — а, быть может, и самого Анненского — не столько на карьерное продвижение, сколько на более приемлемый характер его дальнейшей педагогической службы: должность инспектора учебного округа, которую занимал Анненский, была связана с утомительными разъездами. См., в частности, письмо О. П. Хмара-Барщевской к Герасимову, дающее представление и о характере их отношений, и о желаемых для Анненского служебных перспективах (прим. 4 к тексту 138).
Наиболее яркую характеристику Герасимову (правда, имеющую отношение к несколько более позднему времени) дал его младший современник, соратник по Всероссийскому Земскому Союзу С. Е. Трубецкой:
«О. П. Герасимов был человек весьма оригинальный, и я не могу отнести его ни к какой обычной категории людей. Он происходил из совсем незнатного, но старинного дворянского рода, крепко сидевшего на земле и выходившего во дни оны, „конны, людны и оруж-ны“, на защиту русских рубежей. Этот, к сожалению редко встречающийся у нас, атавизм очень сильно чувствовался в глубине характера Герасимова.
Наше старое, но незнатное и небогатое родовое дворянство, много сделавшее для России и за последние десятилетия только немногим меньше оклеветанное и оплеванное, чем наша аристократия, к сожалению, быстро оскудевало и потеряло свое бывшее значение в государстве. При этом одни представители этого сословия скатывались в пропасть „бескультурья“; а другие — „объинтеллигенчивались“, теряя характерные и полезные для государства черты „служилого сословия“. Некультурным Герасимова назвать, конечно, было никак нельзя, хотя культура его и была не особенно тонкой. Скорее, мало знавшие его люди могли считать его „интеллигентом“, но это тоже не было верно, хотя некоторые черты интеллигента в нем и проглядывали. Типичный интеллигент — человек, оторванный от земли, и от истории, и не имеющий традиций, кроме, конечно, „специфически интеллигентских“.
У О. П. Герасимова ясно чувствовались крепкие и старинные традиции государственного „служилого сословия“. При этом он был человек цельного и стального характера, определенный индивидуалист и крепкий государственник. Под государственным углом зрения Герасимов смотрел на все. Государственный интерес был у него всегда на первом месте. Педагог по профессии, бывший директор Дворянского Пансиона в Москве, потом некоторое время товарищ министра Народного Просвещения, Герасимов отнюдь не был чиновником или бюрократом. Старый смоленский помещик и земец, Герасимов был убежденным и стойким приверженцем широкого местного самоуправления. Человек очень властного характера, он, однако, отнюдь не имел довольно обычной для таких людей склонности к централизму.
За несколько лет нашей совместной службы и знакомства (он умер в большевицкой тюрьме в 1919 г.) Герасимов оказал на меня значительное влияние. Изо всех моих служебных начальников учиться, к сожалению, мне пришлось только у него.
Ко времени моего знакомства с ним (весна 1915 г.) О. П. Герасимову шел шестой десяток лет. Он не был больше на государственной службе. Средства его были очень скромные, но они все же позволяли ему быть независимым. Впрочем, независимость коренилась в самом характере Герасимова. Несмотря на довольно слабое здоровье, он был чрезвычайно упорным работником. Он был не властолюбив, но властен. Многие его любили. Пожалуй, еще большее число людей — его не любили, но никто не мог его не уважать. Многим он импонировал.
Прямота Герасимова была зараз его достоинством и недостатком. Он нередко бывал слишком резок с людьми и в оценках людей. Требовательный к самому себе, Герасимов был требователен и к другим. На военной службе он никогда не был, но характер его носил некоторые военные черты: его очень ценная определенность в суждениях граничила с некоторой слепотой на оттенки. В военном или администраторе такая черта бывает полезна (хотя и не всегда), в дипломаты же Герасимов, конечно, совсем бы не годился.
Часто отсутствие восприятия оттенков зависит у людей от недостатка ума, но Герасимов был, безусловно, умный человек. Слишком большая резкость его суждений и невнимание иногда к оттеткам проистекали у него скорее из очень волевого характера. <…>
У Герасимова было исключительно развито чувство ответственности. Ни у кого другого я не наблюдал большего гражданского мужества, чем у него» (Трубецкой Сергей Евгеньевич, кн. Минувшее. Paris: YMKA-Press, 1989. С. 103—104. (Всероссийская мемуарная б-ка; Серия «Наше недавнее»; 10)).
3 См., например, «Правительственный вестник» за 1 января 1908 г., а также хроникальную заметку под рубрикой «Известия за день»: «Уволен от службы товарищ министра народного просвещения Герасимов» (Речь. 1908. № 1. 1 (14) янв. С. 6. Без подписи).
Отставка Герасимова довольно широко обсуждалась в прессе, и в одной из газет в тот же день была опубликована следующая версия ее причин, напрямую связывавшая ее с давним противостоянием вновь назначенному министру: «В Москву А. Н. <Шварц из Варшавы в 1905 г. — А. Ч.> вернулся уже, как триумфатор, став в городе, где недавно директорствовал, попечителем. Его первые же шаги были ознаменованы крупным служебным столкновением с г. Герасимовым, тогда директором дворянского пансион-приюта. Победил бы, конечно, попечитель, но… настали октябрьские дни 1905 года, и, при временном торжестве либерального режима, А. Н. Шварц почувствовал себя лишним… Он подал в отставку… А г. Герасимов был назначен товарищем министра народного просвещения.
Теперь А. Н. Шварц стал министром, а No „Прав. Вестника“, сообщающий об этом, одновременно передает об отставке „по прошению“ г. Герасимова…» (Новый министр народного просвещения // БиржВ. 2-е изд. 1908. № 1.1 янв. С. 2. Без подписи).
165. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 8.01.1908
править
Ц. С.
Милая Ниночка, как я жалел, дорогая, что не застал Вас. У меня был, в сущности, свободен весь вечер. И теперь никого нет дома: Наташа1 и Дина в Петерб<урге> у М<арии> Ф<едоровны>2, Валентин на репетиции спектакля3. А я один, совсем один. Мне не хотелось оставаться сегодня у М<ухиных> по многим и многим причинам. Но с какой бы я радостью побыл с Вами, и чтоб было тихо, темно, странно…
Уж и не знаю, когда еще удастся попасть к Вам: много дел, так много, что прямо ни за что не принимаешься. Впрочем, это — клевета. Я много сделал по Еврипиду и для Округа также, решительно все, что себе наметил.
Только такая, видно, моя участь, что чем более я сделаю, тем больше мне останется. Дела вырастают, как головы гидры, под пашней Геракла, или как богатыри, которые только множились, когда Илья рубил их на куски…
Сейчас бросил работу. Так захотелось поговорить с Вами.
Ника4 рассказал мне, что О<льге> Вл<адимировне>5 гораздо лучше. Ну отчего же Вы продолжаете быть не в духе, милая? Неужто так огорчает Вас судьба Гер<асимова?> Но ведь в ней же нет ровно ничего плачевного. Он ушел молодцом, совершенно доволен сам собой6, и, конечно, еще вынырнет при других обстоятельствах7. Да и пенсия славная.
Нет, Вы не оттого грустны, но отчего же? Мое письмо8, надеюсь, получили в ответ на Ваше? Е<катерина> М<аксимовна> говорила мне сегодня, что Вы на нас немножко сердиты. Но я совершенно не понимаю: по-моему, это даже и непоследовательно — сердиться и не приехать разбранить, разнести или, если уж и видеть не хотите, ну — письменно намылить голову. Отчего Вас теперь нет тут? Как у меня тихо, и в окна смотрит снежный сад, а вдали обещанием, которое дано другому, горит электрическая дуга — там яркая, а здесь только мерцающая, почти томная9. Вот чьи-то следы на снегу. Проскользнула за решеткой тень экипажа. Тихо, как тихо на этой закрытой выставке blanc et noir10…
Пора работать. Прости, Ниночка.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 31-32об.).
Публикуемое письмо написано во вторник, традиционный день заседаний Попечительского Совета учебного округа.
1 Невестка Анненского, Наталья Владимировна (см. прим. 4 к тексту 103).
2 Мария Федоровна (в замужестве Страхова) (1850 — после 1915), одна из родных сестер Анненского, с которой его связывала, по словам его племянницы, «горячая братская любовь» (Богданович. С. 72).
Это свидетельство мемуаристки подтверждается содержанием единственного сохранившегося в архиве Анненского недатированного письма М. Ф. Страховой (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 30), адресованного семье младшего брата после его кончины:
Я только что сейчас все узнала. Боже<,> какое страшное непоправимое несчастье для всех нас. Милый, дорогой, любимый Кеня! Чувствую, что нельзя ничего сказать Вам в успокоение, только могу желать, дорогая, чтобы Бог дал Вам силы: у Вас дети<,> внуки. Мне так тяжело, так мучительно тяжело на сердце.
Валя, мой дорогой, мой бедный. Как я тебя жалею, как разделяю твою великую скорбь.
Из воспоминаний А. Н. Анненской известно, что к середине 1870-х гг. М. Ф. Анненская окончила гимназию (какую именно, пока не установлено) и давала частные уроки (Анненская. 1913. № 1. С. 73).
В цитированных выше воспоминаниях Т. А. Богданович ей уделено несколько строк, относящихся к различным периодам ее жизни:
«Молодые Анненские, особенно оба брата, старший и младший, и сестра Мария Федоровна, обладали сатирической жилкой и стихотворным дарованием. Они постоянно писали шуточные стихотворения друг на друга и на других временных обитателей квартиры» (Богданович. С. 67-68).
«Сама Мар<ия> Фед<оровна> тоже не избежала семейного издевательства. Она не была красива и отличалась в молодости исключительной худобой.
Дразнили ее молодым доктором из хохлов, без практики, который жаловался на свою судьбу:
„Раз пришов я в лечебницу,
Да потом и каюсь.
Увидав там жердь-девицу,
Да по ней и маюсь“.
О ней же кто-то пел:
„В карете пара вороная
Вас мчит в наряде дорогом,
А Юрий, юностью пленяя,
Ходил на практику пешком“.
Соответствовало действительности только последнее, остальное плод чистой фантазии: ни кареты, ни пары, ни дорогого наряда у „жердь-девицы“ никогда не бывало.
Вышла она замуж по страсти, очень неудачно, похоронив в замужестве свою незаурядную даровитость и задатки несомненного литературного и педагогического таланта. Все ее ученики обожали ее, я с детства помню ее исключительно талантливые и остроумные рассказы» (Там же. С. 70-71).
Уже выходя за пределы семейного предания, Т. А. Богданович рассказывала о том времени, когда Мария Федоровна жила «со своими двумя детьми и старой матерью» в семье Н. Ф. и А. Н. Анненских в Нижнем Новгороде (Там же. С. 119). Вспоминая один из эпизодов, имеющих отношение к периоду ее обучения на Высших женских курсах, мемуаристка писала:
«Дядина сестра, тетя Маша, к тому времени окончательно разошлась с мужем, и так как он очень мало давал ей, она стала сдавать комнаты жильцам. Приехав в Петербург, я уговорила ее сдать комнаты мне и моим подругам, подав директору заявление, что все мы пятеро ее племянницы. Директор смотрел на формальную сторону сквозь пальцы и дал разрешение.
Жить у тети Маши всем нам было очень приятно, хотя особого порядка у нее в доме никогда не было, и кормила она нас очень посредственно. Сама она никогда не была хозяйкой, а кухарка ее Матрёша отличалась более любопытством, чем кулинарными талантами» (Там же. С. 177).
Несколько строк в своих мемуарах посвятила ей и внучатая племянница, вспоминая о смерти А. Н. Анненской: "…бабушкино состояние настолько ухудшилось, что Шура поехала и привезла тетю Машу: «попрощаться». Дедушкину сестру, тетю Машу, мы, пожалуй, любили больше всех наших родственников. Сегодня она была сама на себя не похожа. Новое неожиданное горе, прощание с «Сашенькой», которую она очень любила с самой юности, ее совершенно сразило. От ее обычной живости не осталось и следа.
Мы забрались в столовой с ногами на диван и со всех сторон прижались к тете Маше, прислушиваясь к тому, что происходит в квартире.
Мимо столовой пронесли кислородную подушку — бабушке. Потом по коридору быстро прошла медицинская сестра с черным саквояжем. И все затихло. Тетя Маша взволнованным, прерывающимся голосом стала рассказывать нам, как она узнала когда-то о смерти своего мужа. Он обманывал ее и сбежал с ее же горничной. А она продолжала страстно его любить и все ждала писем от этой самой Поли, мечтая хоть что-нибудь о нем узнать. Однажды ей подали несколько писем. Она сказала двум своим девочкам: «Сперва прочтем деловые, а „на закуску“ Полино — о папе». В этом письме Поля сообщала, что муж ее умер. Вот такая вышла «закуска».
Но это было в очень далекие дни ее молодости. А в 1912 году тетя Маша, возвращаясь из-за границы, просматривала новые журналы. И вдруг на странице журнала ей бросилось в глаза родное лицо и крупный заголовок: «Памяти Николая Федоровича Анненского». Когда до нее дошел весь трагический смысл этих слов, она закричала и лишилась чувств. Это был ее самый любимый брат" (Пащенко Т. А. Мои воспоминания // Пащенко Т. А., Позднева О. Л. В минувшем веке: Два детства. СПб.: Формика, 2002. С. 12-13).
3 О. С. Бегичева комментировала эту фразу следующим образом: ""Валентин « — сын Анненского участвовал в великосветских спектаклях» (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 6. Л. 11). На репетиции какого именно спектакля был Кривич в этот вечер, не выяснено.
4 Никита, сын Бегичевой (см. прим. 2 к тексту 126).
5 Ольга Владимировна Лесли (урожд. Лыкошина), мать Бегичевой. Информация о ней, приводимая внучкой, О. С. Бегичевой, в «Биографической заметке о Ин. Фед. Анненском и Н. П. Бегичевой» (см. вводное прим. к тексту 126), может быть несколько дополнена. Она была не только ученицей М. И. Глинки, но, вероятно, и его корреспондентом. См., в частности, письмо композитора к своей сестре, Л. И. Шестаковой, от 6 июня 1855 г. (Глинка М. Полное собрание сочинений: Литературные произведения и переписка / Ред. колл.: Т. Н. Ливанова и др. М.: Музыка, 1977. Т. II (Б) / Подгот. А. С. Розанов. С. 75-76). В том же издании (С. 206) воспроизведен текст еще одной дарственной надписи Глинки («Милой ученице моей Ольге Владимировне Лыкошиной. М. Глинка. С.-П<етер>бург. 21 января 1855 года»), оставленной на одной из авторских рукописей и впервые обнародованной в следующем издании: М. И. Глинка. Летопись жизни и творчества / Гос. научно-исслед. институт театра и музыки; Сост. А. Орлова под ред. акад. Б. В. Асафьева. М.: Гос. муз. изд-во, 1952. С. 440.
На смерть И. Ф. Анненского она откликнулась следующими недатированными строками, обращенными к его вдове (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 23-23об.):
Очень сочувствую Вам<,> дорогая Дина, очень бы хотелось знать подробности смерти бедного Иннокентия Федоровича. Очень рада<,> что около вас моя Леля, которая своим сердцем, умом, ее практичностью поддержит ваши силы и энергию.
Дай Вам Бог твердость и силу перенести Ваше несчастье. Преданная Вам О. Лесли
6 Ср. со словами самого Герасимова, адресованными одному из газетных интервьюеров:
« — Мой уход с поста товарища министра народного просвещения — сказал О. П. — является далеко не такой неожиданностью и совершился вовсе не так внезапно, как это можно было бы предполагать.
Истинной причиной, — побудившей меня подать прошение об увольнении меня от занимаемой должности, является расхождение во взглядах на постановку дела народного просвещения, которых придерживаюсь я, с взглядами на этот вопрос, доминирующими в настоящий момент в правящих кругах.
Конечно, уход мой имеет некоторую связь с уходом министра народного просвещения сенатора П. М. фон Кауфмана.
Но с другой стороны, решительно никакой почвы не имеют под собой все слухи о том влиянии, которое оказала на этот факт усиленная враждебная агитация правых депутатов и правой печати
Все эти усилия правых не оказали ровно никакого влияния на мой уход, — я покинул пост товарища министра совершенно независимо от всех этих нападок.
Оказало ли на мой уход какое-либо влияние назначение на пост министра народного просвещения члена Государственного Совета тайного советника Шварца?
Это, во всяком случае, вопрос совершенно иной, не имеющий отношения к агитации правых» (О. П. Герасимов о своей отставке // БиржВ. 2-е изд. 1908. № 2. 3 янв. С. 3. Без подписи).
7 Предчувствия Анненского отчасти оправдались, причем вовсе не в ироническом ключе.
После отставки Герасимов принимал активное участие в земском движении, будучи избранным в члены Вельского земского собрания от «первого избирательного собрания» (см.: Вельский календарь-ежегодник: 1913 г. / Издание Вельской Земской Управы Смоленской губ. Витебск: Тип. Н. Сролиовича и И. Манковича, 1912. С. 34). В годы Первой мировой войны работал во Всероссийском земском союзе, организуя материальное обеспечение российской армии. В период февральской революции 1917 г. организационный и политический опыт Герасимова оказался востребован, и 16 марта 1917 г. «председатель комитета северного фронта Всероссийского союза Герасимов» был назначен в состав Временного правительства в качестве товарища министра народного просвещения А. А. Мануйлова (см.: ЖМНП, не. 1917. Ч. LXIX. Май. Паг. 1. С. 3) и осуществлял непосредственное руководство работой Государственного комитета по народному образованию, созданного в целях разработки государственного плана, руководящих принципов, законопроектов и общих мер в области народного образования.
Позиция Герасимова в период так называемого «двоевластия» была куда более жесткой, чем у его соратника по Всероссийскому земскому союзу, министра-председателя первого и второго составов Временного правительства князя Г. Е. Львова; именно это, видимо, было главной причиной его выхода вместе с другими представителями партии народной свободы из состава Временного правительства в самом начале июля 1917 г. Такое предположение подтверждается воспоминаниями кн. С. Е. Трубецкого:
"Я сохранил о нем <июньском большевицком восстании, по терминологии Трубецкого. — А. Ч.> удивительное воспоминание: странное сочетание полной импотенции государственной власти и еще до глубины неосознанной «всепозволенности» среди народных масс. Власть еще могла тогда ударить по бунтовщикам, но не смела этого сделать; бунтовщики уже могли бы свергнуть власть, но не верили ни своим силам, ни бессилию противника и тоже не решались это сделать…
Какие-то странные — скорее «обозначенные», чем реальные — столкновения происходили между защитниками «революционного порядка» и крайними революционерами. Я видел, как отступали эти «защитники порядка» перед горстью наступавших большевиков; видел, с другой стороны, и паническое бегство революционеров перед несколькими пулеметными очередями — в воздух. Ни одного убитого, ни одного раненого…
Для всякого мыслящего человека — мыслили тогда, однако, еще меньше чем обычно — было совершенно ясно, что силы правительственной власти будут только падать, а сила и дерзость крайних революционных элементов, наоборот, только возрастать. Положение создавалось буквально безнадежное.
Я очень ясно помню то, что мне рассказал тогда О. П. Герасимов. Он был убежден в огромной опасности Ленина для России, и в разговоре с глазу на глаз с кн. Львовым высказал это. «Как Министр Внутренних Дел, вы обязаны, князь, его арестовать», — говорил Герасимов. — «Как вы хотите, чтобы я это сделал? — отвечал Львов. — На следующий же день Совет рабочих депутатов потребует его выпустить». — "Я предлагаю вам такую комбинацию, — сказал Герасимов. — Оставаясь во главе Временного правительства, назначьте меня Министром Внутренних Дел. Я обязуюсь немедленно и «без вашего ведома „ арестовать Ленина, который при попытке к бегству будет тут же убит“» (Трубецкой Сергей Евгеньевич, кн. Минувшее. Paris: YMKA-Press, 1989. С. 152—153. (Всероссийская мемуарная б-ка; Серия «Наше недавнее»; 10)).
После узурпации в России власти большевиками Герасимов не отказался от мысли о борьбе с ними, участвуя, по словам Трубецкого, в «политических заговорах», будучи членом Национального центра и Военной организации, что и привело его к заключению по доносу под стражу и гибели в тюрьме Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (см.: Там же. С. 169, 171—173, 194, 199, 207, 231).
8 Речь, очевидно, о письме от 4 января (см. текст 164).
9 Участок Эбермана был одним из немногих на Московском шоссе, которые имели электрическое освещение (см.: Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Историческая застройка Московского шоссе в Отдельном парке Царского Села. СПб.: Серебряный век, 2005. С. 50. (Прогулки по городу Пушкину)).
Далее упоминаемая Анненским «решетка» является практически единственным элементом усадебного ансамбля, дошедшим до нашего времени с тех пор, когда он жил на даче Эбермана: «По границе участка вдоль шоссе сохранилась историческая кованая ограда сложного рисунка, с воротами и калиткой» (Там же. С. 15).
10 Графики (фр.).
166. А. Г. Горнфельду
Царское Село, 1.03.1908
править
Царское Село,
д. Эбермана
Очень благодарю Вас за присылку Вашей интереснейшей книги1. Я прочел ее, стараясь поставить себя на ту точку зрения, которую Вы рекомендуете своему читателю2. Мне кажется, что относительно Л. Андреева мне удалось проследить за некоторыми перебоями в Ваших отзвуках на его творчество3. Но, вообще, отчего Вы не дали дат? Дневник критика — ведь это была бы настоящая находка. Особенно такого, как Вы: чуткого, самобытного и искусного. По-моему, у Вас есть одно большое преимущество перед другими нашими «критиками» (ох, это александрийское слово4, как плохо оно выражает свою современную сущность!). Вы умеете избежать того иронического парадокса, который в анализах наших так часто противополагается патетическому парадоксу поэта: Вы сумели не быть иронистом, даже говоря о Сологубе5, пафос которого я назвал бы поистине вызывающим.
Чрезвычайно симпатично мне в Вашем таланте и то, что, вместо антитез, у Вас часто находишь оттенки.
Как утомительны, напр<имер>, эти вечные контрасты Мережковского6, и как хорошо то, что Вы сказали о гневе и злобе7. И это верно, Достоевский вовсе не гневен, — он именно злобен. И разве бы дал себе он, этот самоистязатель, обличье благородства?
Еще раз благодарю Вас за Вашу книгу. Часто буду в нее заглядывать.
И. Аннен<ский>
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Г. Горнфельда (РО РНБ. Ф. 211. Оп. 1. № 313. Л. 1-2об.).
Впервые опубликовано: КО. С. 476—477.
Горнфельд Аркадий Георгиевич (1867—1941) — литературовед, виднейший представитель так называемого психологического направления, литературный критик, активный сотрудник журнала «Русское богатство», член его редакции, принадлежал к кругу людей, близких Н. Ф. Анненскому.
Горнфельд был автором сочувственных и вдумчивых отзывов о первом томе «Театра Еврипида» и «Второй книге отражений» Анненского (см.: Русское богатство. 1907. № 4. Паг. 2. С. 118—119. Без подписи; Наш век. 1908. № 961. 1 (14) янв. С. 5; Русское богатство. 1909. № 12. Паг. 2. С. 96-98. Без подписи). Анненский в свою очередь также благожелательно оценивал критические и литературоведческие работы Горнфельда (см., например: ИФА. IV. С. 100—102,109).
Сохранившийся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 314. Л. 1) автограф письма Горнфельда с благодарностью Анненскому за присылку «Второй книги отражений» (презентованный Горнфельду экземпляр с дарственной надписью Анненского («Аркадию Георгиевичу Горнфельду с истинным уважением автор. 21/IV 1909. Ц. С») хранится в фондах библиотеки РГАЛИ) свидетельствует о том, что он был не только внимательным читателем литературно-критических трудов Анненского, но и отслеживал восприятие «Книги отражений» в литературной критике:
Многоуважаемый Иннокентий Федорович. От души благодарю за Вашу книгу. Занят я очень-очень и успел только просмотреть ее, но вижу, как много в ней для меня интересного, и по темам, и по развитию их. В указании предисловия на то, что книга «вовсе не сборник», а «одно в себе», вижу ответ, решительный, сдержанный и достойный.
Примите уверение в совершенном уважении
Ср., например, с известной оценкой Ходасевича: «„Книга отражений“ — ряд разрозненных, ничем между собою не связанных статей, дающих некоторое представление о том, что может сказать г. Анненский о Гоголе, Достоевском, Л. Толстом, Чехове, но совершенно не объединенных между собою общей мыслью, словно тетрадь ученических сочинений» (Ходасевич В. Ф. [Рец.] // Золотое руно. 1906. № 3. С. 137. Подпись: Сигурд. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906).
1 Речь идет о следующем издании: Горнфельд А. Г. Книги и люди: Литературные беседы: I. СПб.: Жизнь, 1908. 342 с.
Материал в книге Горнфельда распределен по нескольким разделам.
Первый раздел «Литература в современности» распадается на два подраздела («Русская беллетристика» и «Европейский роман»). В первый из них включены в числе прочих следующие статьи: «Лирика космоса» (С. 13-21), «Эротическая беллетристика» (С. 22-31), «Три драмы „Знания“» (С. 41-49), «Кончился ли Горький?» (С. 102—111). В подраздел «Европейский роман» вошли статьи «„Hillingenlei“ Френсена» (С. 184—191), «Культурные люди» (С. 192—200), «Турецкий гарем и французский академик» (С. 201—208).
Раздел «Из недавнего прошлого» включает в себя, помимо упоминающихся Анненским, следующие работы: «Н. К. Михайловский» (С. 220—227), «Кот-Мурлыка» (С. 228—235), «Новая биография Л. Н. Толстого» (С. 236—243), «Молодой Чехов» (С. 244—252), «Письма Чехова» (С. 253—262).
В разделе «К теории литературы» помещены статьи «Смерть быта» (С. 285—292), «Нерусская кровь в русских писателях» (С. 293—300), «Искусство и экономика» (С. 301—309), «Право книги и право бумаги» (С. 310—319), в разделе «Маленькие панегирики» — статьи «Юбилей Толстого» (С. 323—325), «Генрик Ибсен» (С. 326—328), «Памяти Чехова» (С. 329—334), «Изадора Дункан» (С. 335—339), «Жюль-Верн» (С. 340—342).
2 В предисловии к книге, в частности, сказано: «В этой книжке автор собрал большую часть своих статей о литературе, появлявшихся в газетах в течение минувшего трехлетия. <…> Более всего он хотел бы, чтобы его читатели приняли эти листки из литературного дневника так, как он сам их принимает: чтобы для них важны были не его выводы, а доводы, не окончательные оценки, а движение мысли, в котором эти оценки назревали» (С. 1).
3 Андрееву в книге Горнфельда посвящены две статьи: «„Мелкие рассказы“ Л. Андреева» (С. 5-12) и «„Тьма“ Леонида Андреева» (С. 175—183). Первая из них рассматривает третий том его собрания сочинений (см.: Андреев Л. Мелкие рассказы. СПб.: Знание, 1906. [4], 294 с); в центре внимания автора следующая особенность художественного мировосприятия Андреева: «…он невыносимо сентиментален <…>. Он любит тронуть и быть растроганным; он любит раз-мягченно возвышенное настроение; он любит, чтобы в конце рассказа читатель пролил слезу умиления над действующим лицом.
Эта слезливость немножко раздражала уже в первом сборнике рассказов <…>.
…из двадцати трех рассказов, собранных в новой книге г. Андреева, слезы льются и о плаче говорится в одиннадцати; целое озеро слез.
И как хорошо, что ни этой сентиментальности, ни этой слезливости, ни этой нравоучительности нет ни в одном из тех произведений, которые заставили русского читателя полюбить Андреева и гордиться этим сильным дарованием и смелым умом: ни над чем не умиляются и никого не поучают ни „Жизнь Василия Фивейского“, ни „В тумане“, ни „Бездна“, ни „Красный смех“ <…>
Трагедия бытия — вот великая сила Андреева, о которой заставляют забыть собранные в новой книге рассказы…» (С. 6, 9, 10).
Такой трактовке несколько противоречат основные положения второй статьи, в которой Андреев выведен именно как морализатор, рисующий не столько людей с их уникальной индивидуальной психологией, сколько собственные интеллектуальные конструкции, содержащие определенный дидактический заряд:
«Моралист сделал свое дело. Художник увернулся.
Андреев всегда так делает. Он всегда не только отправляется от чистой идеи, но не выходит из ее пределов. <…>
Всегда Андреев говорит о жизни человека и никогда о живых людях. <…> Всегда вместо воплощенной жизни он дает мораль в действии; всегда занят не столько людьми, сколько их обнаженными сущностями; всегда ставит этические вопросы, как казуист-прозаик, не освещая их пламенем психологических переживаний. Он захватывает читателя, а не его люди. <…> Есть люди вообще — нет их индивидуальности; есть метафизика, этика, политика, есть даже гигиена: все — кроме психологии» (С. 181, 182).
4 Термин «критика» по происхождению связан с древнегр. критики, означавшим «искусство разбирать, судить».
5 Несомненно, взаимоотношениям Анненского и Федора Кузьмича Сологуба (настоящая фамилия Тетерников) (1863—1927), «породненных» публикациями в «Понедельниках газеты „Слово“» (1906. № 10. 17 апр. С. 1-2) и лично познакомившихся на одном из литературных чтений в конце того же года (см.: Кондратьев Ал. Из воспоминаний: Иннокентий Федорович Анненский // За свободу! Варшава. 1927. № 208. 11 сент.), был присущ дух поэтического соперничества (см., например, их переводы Вердена или варианты драматической обработки мифа о Лаодамии и Иолае) и открытого полемизма (ср., с одной стороны, уже цитированную в прим. 1 к тексту 88 рецензию Анненского на второе издание книги Ф. Ф. Зелинского «Из жизни идей» (Гермес. 1908. Т. III. № 19 (25). 1 дек. С. 49) или вызвавшую обиду Сологуба часть статьи «О современном лиризме», посвященную его творчеству (КО. С. 348—357) и, с другой, полемически заостренную формулу Сологуба: «Из русских драм иные, как, например, трагедии Валерия Брюсова и Иннокентия Анненского, устрашали почему-то и театр Комиссаржевской» (Сологуб Федор. Восходящая Альдонса // Алконост. СПб.: Изд. Передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской, 1911. Кн. I: [Памяти Веры Федоровны Комиссаржевской]. С. 2; перепеч: Озаровская О. Э. Школа чтеца: Хрестоматия для драматических, педагогических и ораторских курсов. М.: Изд. Т-ва И. Д. Сытина, [1914]. С. 489)).
По большей части именно в этом аспекте тема «Анненский и Сологуб» и рассматривалась в литературе (см.: Чулков Георгий. О лирической трагедии // Золотое руно. 1909. № 11-12. С. 53; Перцов П. Тощая «Жатва» // НВ. 1916. № 14511. 30 июля (12 авг.). С. 12-13; Мандельштам О. Буря и натиск // Русское искусство. 1923. № 1. С. 76; Гизетти А. Лирический лик Сологуба // Современная литература: Сборник статей. Л.: Мысль, 1925. С. 84; Кондратьев А. Из воспоминаний об Ф. Сологубе // Литературная Варшава. 1934. № 30. С. 3; Дукор И. Проблемы драматургии символизма // Литературное наследство. М.: Журнально-газетное объединение, 1937. Т. 27-28. С. 117, 120, 123, 124—139, 147—150, 154, 165; Setschkareff Vsevolod. Laodamia in Polen und Russland: (Studien zum Verhältnis des Symbolismus zur Antike) // Zeitschrift fur slavische Philologie. Heidelberg, 1958. Bd. XXVII. Heft 1. S. 1-32; Струве Г. Александр Кондратьев по неизданным письмам. Napoli, 1969. Р. 24-25. (Estratto dagli «Annali dell’Istituto universitario orientale»; Sez. Slava); Улановская Б. Ю. О прототипах романа Ф. К. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература. 1969. № 3. С. 183—184; Дикман М. Поэтическое творчество Федора Сологуба; Примечания // Сологуб Федор. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1975. С. 5, 51, 63, 607, 609, 610, 614, 616. (Б-ка поэта: Большая серия); Костанди О. Проблема условности в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Материалы республиканской конференции СНО 1977: III. Русская филология / Тартуский гос. университет. Тарту, 1977. С. 61,65; Чернявский Вл. Обреченный бессмертью: Сологуб и его роман «Мелкий бес» // Грани. 1978. № 108. С. 168—169; КО. С. 631—632; Федоров А. В. Два поэта: (Иннокентий Анненский и Федор Сологуб) // Созвучия: Стихи зарубежных поэтов в переводе Иннокентия Анненского, Федора Сологуба. М.: Прогресс, 1979. С. 5-17; ЛТ. С. 66, 98,120-121, 141—142; Любимова М. Ю. Драматургия Федора Сологуба и кризис символистского театра // Русский театр и драматургия начала XX века: Сборник научн. трудов / Ленинградский гос. институт театра, музыки и кинематографии. Л., 1984. С. 68, 69-72, 76; Ронен Омри. Кому адресовано стихотворение Иннокентия Анненского «Поэту»? // Text, Symbol. Weltmodel: Johannes Holthusen zum 60. Geburtstag. Mimchen: Verlag Otto Sagner, 1984. S. 451—455; Пустыгина H. Г. Драматургия Федора Сологуба 1906—1909 гг.: (Статья вторая) // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1986. Вып. 683: Труды по русской и славянской филологии: Литература и публицистика: Проблема взаимодействия. С. 97-98; Lauer Bemhard. Das lyrische Friihwerk von Fedor Sologub: Weltgefiihl, Motivik, Sprache und Versform. Mit einem bibliographischen Anhang zum Gesamtwerk. Giessen: Wilhelm Schmitz Verlag, 1986. S. 324, 356, 417. (Marburger Abhandlungen zur Geschichte und Kultur Osteuropas; Bd. 24); Салма Н. Опыт интерпретации феномена русского символизма в свете истории развития мысли. Szeged, 1989. С. 45. (Acta Universitatis Szegediensis de Attila Jozsef nominatae; Dis-sertationes slavicae = Материалы и сообщения по славяноведению; Sectia historiae litterarum; XX); Багно В. Е. Федор Сологуб — переводчик французского символизма // На рубеже XIX и XX веков: Из истории международных связей русской литературы: Сборник научных трудов / АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Ю. Д. Левин. Л.: Наука, 1991. С. 130, 144, 145, 149, 152, 153, 155, 156, 158—159, 162, 163, 171—172; Розенталь Шарлотта, Фоули Хелен Н. Символический аспект романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература XX века: Исследования американских ученых / Ун-т Джеймса Медисона (Вирджиния США); С.-Петербургский гос. ун-т; Ред.: Б. Аверин, Э. Нитраур. СПб.: Петро-РИФ, 1993. С. 9, 10-11, 17, 20, 22, 23; Файн СВ. Поль Верлен и поэзия русского символизма (И. Анненский, В. Брюсов, Ф. Сологуб): Автореферат диссертации … канд. филол. наук. М., 1994; Венцлова Томас. Тень и статуя: К сопоставительному анализу творчества Федора Сологуба и Иннокентия Анненского // Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сборник научн. трудов / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 55-66; Лукницкий. II. С. 332).
Это, впрочем, не отменяет того факта, что при всех обидах Сологуба его жена сочла возможным и необходимым включить упомянутый фрагмент статьи Анненского «О современном лиризме» в подготовленный ею сборник статей о творчестве мужа (Анненский Иннокентий. О Сологубе // О Федоре Сологубе. Критика: Статьи и заметки/ Сост. Анастасией Чеботаревской. СПб.: Шиповник, 1911. С. 99-112), а сам он выразил принципиальное согласие (пусть и не сумев его реализовать) участвовать «в годовщину кончины поэта Иннокентия Анненского <…> в Камерном театре» в заседании, посвященном его памяти (см.: Камерный театр // Время: Вечерняя газета. 1916. № 758. 20 окт. (2 ноября). С. 3. Без подписи; Москва // Театральная газета. 1916. № 44.30 окт. С. 5. Без подписи). См. также: Анненский-Кривич В. И. Две записи // Сологуб Федор. Творимая легенда: в 2-х кн. / Сост., подгот. текста, послесл. Л. Соболева; Коммент. А. Соболева. М.: Художественная лит-ра, 1991. Кн. II. С. 254.
В публикуемом письме речь, очевидно, идет о статье Горнфельда «Недотыкомка» (С. 32-40), посвященной роману Сологуба «Мелкий бес». Анненскому, вероятно, близок подход Горнфельда, четко разграничившего героя романа («Едва ли во всей всемирной литературе есть создание более нелепое, более уродливое и отвратительное, более недействительное при всей своей обыденности, чем этот Передонов…» (С. 33)) и его автора («Есть пропасть между Сологубом и его кошмарным созданием. <…> Голгофа есть везде, где есть творчество; однако, поистине кровью своего сердца пишет не тот, кто должен говорить дурное о других, но тот, кто самое злое и гнусное для изображения находит не вне, а в сокровенности своего существа» (С. 39-40)).
6 Речь идет о статье «Г. Мережковский и черт» (С. 273—282), посвященной сочинению Мережковского «Гоголь и черт», суть которого Горнфельд передает так: «Судьба Гоголя, согласно результатам исследования г. Мережковского, заключается в следующем. Главной мыслью всей жизни и всего творчества Гоголя было „выставить черта дураком“, посмеяться над ним; на самом же деле черт посмеялся над Гоголем» (С. 274).
7 В статье «Новое о Достоевском» (С. 263—272) Горнфельд полемизирует с А. Л. Волынским, рецензируя его труд «Книга великого гнева: Критические статьи. — Заметки. — Полемика» (СПб.: Тип. «Труд», 1904): «В своей работе о „Бесах“ г. Волынский назвал роман Достоевского „книгой великого гнева“: великое недоразумение, — критик забыл об одной необходимой черте гнева, которой нет в страстных обличениях „Бесов“. В гневе есть благородство, — которого нет в злобе. Говорят о „гневе Божьем“, но кощунственно было бы слово о „злобе Божьей“. И достаточно вспомнить о Кармазинове — этой гнусной, злобной и совершенно откровенной карикатуре на Тургенева, — чтобы видеть, как мало к „Бесам“ подходит название, говорящее о возвышенном чувстве всегда благородного гнева. Это книга великой злобы, — что не мешает ей быть книгой великой мысли: соединение, свидетельствующее о страшной человеческой „широкости“, быть может, более разительно, чем карамазовское примирение „идеала содомского“ с „идеалом Мадонны“» (С. 271—272).
167. E. M. Мухиной
Царское Село, 2.03.1908
править
Царское Село
Дорогая, Вы хотите, чтобы я Вам писал о творчестве. Как мало, по-моему, отъемлются от чуда его заповедные уголки, куда является со своими измерительными приборами физик или психолог, так и в вопросе о вдохновении и особой творческой деятельности поэта давно уже гнездится сомнение в полноценности заслуг того человека, который закрепляет своим именем невидную работу поколений и масс. Поэтика начала с сюжетов, позже возник вопрос о заимствованиях и реминисценциях. Определительная роль поэтической речи и власть слов только что начинают выясняться1. Фантом творческой индивидуальности почти исчерпан2. Но люди упорно, в виде дорогого им пережитка и в, может быть, законных целях самоуслаждения — толпе так же, как и отдельному человеку, нужен жир, а значит и сахар, — люди упорно, говорю я, чествуют «гениев» не только монументами — куда ни шло — монументы для неоживших Елеазаров3, — но речами и даже обедами. Это не столько смешно по отношению к чествующим, которые забавляются как умеют, как <к?> тем, которых чествуют…
Но я боюсь пускать в ход все те группы слов, которые уже поблескивают мне из моей чернильницы, — мне трудно бы было прервать их и — вместо письма — получилась бы целая статья, пожалуй… Нет, статьи бы не получилось, но ее проект, который, по теперешним моим планам, не должен появляться ранее, чем в августе. И потому позвольте мне не развивать мыслей о том, как центр чудесного должен быть перемещен из разоренных палат индивидуальной интуиции в чащу коллективного мыслестрадания, в коллизию слов, с ее трагическими эпизодами и тайной. Когда-нибудь я покажу это на примере4. Теперь боюсь и начинать. Вы спрашивали меня о романе Свенцицкого5. Он помечен 1908 годом6 — это очень интересно. Но ведь здесь он говорит совсем не то, что теперь, хотя и называет себя оставленным при университете и «писателем-проповедником»7. Роман шаблонен и даже не вполне грамотен, но дело не в этом.
Он неискусно претенциозен. А надпись «Антихрист» прямо-таки вызывающая, рекламная, рассчитанная на витрину и психопатию читателей. Я удивляюсь, как люди, которым Свенцицкий нужен для легенды, не отговорили его от этой публичной эротомании.
Лично мне после ста страниц «Антихриста», которые я прочитал, Свенцицкий может быть интересен только отрицательно — как одна из жертв времени, а не как религиозный мыслитель и даже не как проповедник. Легенда его творится не для меня, и мне только грустно, что ею соблазняются души, которые я полюбил свободными.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 45-48об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 53-54. Перепеч.: КО. С. 477—478.
1 Здесь, на мой взгляд, Анненский тезисно излагает свой взгляд на развитие исторической поэтики, разрабатывавшейся А. Н. Веселовским. См., в частности, работы последнего, собранные в хрестоматийном издании (Веселовский А. Н. Историческая поэтика / Ред., вступ. статья и прим. В. М. Жирмунского. Л.: Художественная литература, 1940), где напрямую затронута эта проблематика: «О методе и задачах истории литературы как науки» (1870), «Лекции по теории эпоса» (1884), «Из введения в историческую поэтику» (1893), «Из истории эпитета» (1895) «Три главы из исторической поэтики» (1899), «Поэтика сюжетов» (незаконченный труд рубежа XX в.).
2 Формула Анненского об исчерпанности «фантома творческой индивидуальности», также непосредственно примыкающая к теоретическим построениям Веселовского (ср.: «…поэт родится, но материалы и настроение его поэзии приготовила группа. В этом смысле можно сказать, что петраркизм древнее Петрарки. Личный поэт, лирик или эпик, всегда групповой, разница в степени и содержании бытовой эволюции, выделившей его группу» (Там же. С. 273)), имеет и другую сторону. Во всяком случае, это его высказывание неоднократно использовалось для постулирования противостояния Анненского модернистским концепциям художника-творца (см., например: Келдыш В. Приобретения и задачи: О некоторых проблемах русского литературного процесса конца XIX — начала XX столетия и их изучении // Вопросы литературы. 1983. № 2. С. 145—146;
Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 79-80).
3 Указание И. И. Подольской на внутреннюю ассоциацию этой отсылки Анненского с рассказом Л. Андреева «Елеазар», впервые опубликованном в журнале «Золотое руно» (1906. № 11-12), «которая объясняет эпитет „неоживших“, то есть людей, несущих на себе печать „того света“» (КО. С. 658), представляется вполне обоснованным.
4 Опытом такого анализа, статьей о своего рода «коллективном мыслестрадании» стала работа Анненского, получившая впоследствии название «Искусство мысли: Достоевский в художественной идеологии». На первой странице этой статьи, кстати, упоминается евангельский персонаж, апокрифическую историю которого разрабатывал в своем рассказе Л. Андреев: «В косой желтой комнате, правда, уже читают о воскрешении Лазаря, но Алеша Карамазов, пожалуй, еще не родился, а Дунечка только грозит развернуться в Настасью Филипповну» (КО. С. 181).
5 Свенцицкий (Свентицкий) Валентин Павлович (1879—1931) — писатель, религиозный философ и публицист, один из самых заметных деятелей русского религиозного возрождения начала XX в., проповедник христианского социализма. Родом из Казани; образование получил в Москве: учился в 1-й Московской классической гимназии, потом в частной гимназии Креймана и на историко-филологическом факультете Императорского Московского университета. В феврале 1905 г. с В. Ф. Эрном основал «Христианское братство борьбы», радикально-христианскую группу, имевшую целью «активное проведение в жизнь начал вселенского христианства», а в условиях современного исторического момента ее реализация сводилась к борьбе «с самым безбожным проявлением светской власти--с самодержавием, кощунственно прикрывающимся авторитетом Церкви, терзающим народное тело и сковывающим все добрые силы общества», и «с пассивным состоянием Церкви в отношении государственной власти, в результате чего Церковь идет на служение самым низменным целям и явно кесарю предает Божье» (цит. по: Кейдан В. И. На путях к граду земному // Взыскующие града. С. 13). Свенцицкий был составителем Программы «Христианского братства борьбы» и целого ряда обращений (к православным иерархам, к интеллигенции, к солдатам, к православной церкви), одним из организаторов, издателей и авторов «Религиозно-общественной библиотеки». Привлекался к суду за призывы в связи с декабрьскими событиями 1905 г. наложить епитимью на генерала Ф. М. Дубасова и объявить всенародный пост-покаяние, но был оправдан. В поле зрения Свенцицкого попадала и художественная литература, но он обычно рассматривал ее через призму религиозной проблематики (см., в частности, его труд, который Анненским был, несомненно, прочитан: Свенцицкий В. П. Религиозный смысл «Бранда» Ибсена. [СПб.: Тип. «Отто Унфуг», 1907]. 24 с. (Б-ка «Век»; Вып. 8; Бесплатное приложение к журналу «Век»)). Вне всякого сомнения, поводом к пристрастному знакомству Анненского с деятельностью и трудами Свенцицкого послужило увлечение ими Е. М. Мухиной (см. прим. 12 к тексту 148).
О судьбе Свенцицкого (в том числе и в послереволюционные годы, когда он стал православным священником) см. подробнее: Вишняк М. Дань прошлому. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1954. С. 30-39; Свентицкий В. П. Предсмертные письма / Публ. Р. Крепса <А. И. Добкина> // Минувшее: Исторический альманах. М., 1990. Вып. 1. С. 294—298; Алексеев В. Московские проповедники // Московский журнал. 1992. № 6. С. 58-59; Свенцицкий А. Он обрел покой в Церкви: (Воспоминания о протоиерее Валентине Свенцицком) // Московский церковный вестник. 1992. № 7. С. 11; Полищук Евгений. Вдохновенный пастырь//Московский журнал. 1992. № 10. С. 22-23; Взыскующие града (см. по указателю).
Здесь речь идет о его произведении, выдержавшем в 1908 г. два издания (Свенцицкий Вал. Антихрист: (Записки странного человека). СПб.: [Типо-лит. «Отто Унфуг»], 1908.176 с; 2-е изд., с послесл. СПб.: [Типо-лит. «Отто Унфуг»], 1908.188 с.) и вызвавшем громкий скандал и шок в среде интеллигенции, близкой к различным религиозно-философским движениям.
Роман Свенцицкого, по сути автобиографический, ярко отразил духовный кризис автора. В «Послесловии» ко второму изданию «Антихриста» пламенный проповедник «христианского социализма» сам указывал: «…исповедь моего двойника, исповедь того, кто встал в моей душе защищать свои права, права на Зло — есть исповедь Антихриста в данный момент его мирового развития. <…>
На пути ко Христу обязательна для всякого в том или ином виде встреча с Антихристом. <…>
…Считая „странного человека“ за тип, воплощающий все основные черты, религиозную сущность Антихриста в данную эпоху, я убежден, что в большей или меньшей степени, в том или ином отношении, но „странного человека“, безобразного двойника моего, всякий, хоть краешком одним, но пережил сам» (С. 187).
В литературном отношении это достаточно вторичное произведение; оно написано в форме исповеди («Я хочу написать свою исповедь» (С. 6)) и ориентировано на художественный опыт Достоевского и только что опубликованный роман М. Арцыбашева «Санин»: «„Демонический“ герой, по канонам декадентской литературы метящий в Антихристы, повествует о своих эротических похождениях, которые чередуются с приступами самообожания в стиле провинциального ницшеанства и подпольной революционной деятельностью. Среди прочих действующих лиц легко узнаются С. Булгаков и В. Эрн, которых главный герой цинично дурачит, притворяясь пророком „нового, социального христианства“» (Кейдан В. И. [Примечания] // Взыскующие града. С. 155—156). Ср. с другой уничижительной оценкой романа: Гиппиус З. Из дневника журналиста: III. Острая точка // Русская мысль. 1908. Кн. 2. Паг. 2. С. 159—160.
Публикация романа вызвала серьезный разлад в отношениях Свенцицкого со своими соратниками, привела к расколу в редакции журнала «Религия и жизнь» и самороспуску «Христианского братства борьбы»; в связи с публикацией романа Свенцицкий, член Московского религиозно-философского общества, был исключен из числа его действительных членов.
На рубеже первого и второго десятилетий XX в. Свенцицкий написал и несколько драматических произведений: «Пастор Реллинг», «Смерть», «Интеллигенция», в сюжетной канве которых вполне определенно выявился тот же конфликт между личной и общественной моралью, что и в романе «Антихрист».
6 Первое издание «Антихриста» фактически увидело свет еще в конце 1907 г. (см. письмо В. Ф. Эрна А. В. Ельчанинову от 9 ноября 1907 г.: Взыскующие града. С. 154—155).
7 Подобная формулировка позволяет предположить, что Анненский мог быть слушателем Свенцицкого. Если допустить такую возможность, то вероятнее всего, что он присутствовал на чтении реферата Свенцицкого «Религиозный смысл „Бранда“», которое намечалось в С.-Петербурге 14 февраля 1908 г. (см. письмо С. А. Аскольдова к В. Ф. Эрну от 10 февраля 1908 г.: Там же. С. 156—157).
О психологическом состоянии Свенцицкого в это время оставил свидетельство С. Н. Булгаков в письме к А. С. Глинке-Волжскому от 28 февраля 1908 г.:
«О Валентине Павловиче Свенцицком нечего сообщить, он у меня почти не бывает, от Эрна тоже уклоняется. Действия внешние, т. е. бесконечные чтения с выступлениями Вы знаете по газетам. Так что с ним, по-видимому, скверно, и это писать мне Вам было так тяжело, что я откладывал письмо. Хуже всего то, что, как определяет Эрн, он старается вести себя так, как будто ничего не произошло и все остается по-прежнему: „Антихрист“, слава Богу, почти не расходится, но автору его повредил страшно, судя по отзывам. Последняя ненужная и злобная выходка Гиппиус в „Русской Мысли“. Однако повторяю, что о духовном мире Валентина Павловича сужу по слухам и с чужих слов» (Там же. С. 159).
168. А. В. Бородиной
Царское Село, 10.04.1908
править
Ц. С.
Проф. Ф. А. Браун1 сказал, что объяснение слова neidlich y Вагнера2, придуманное Мартой Яковлевной3, удачно. Сам он переводит и объясняет это слово коварный: дело в том, что старый корень, откуда получились Neia4 и neidisch5, обозначал первоначально вражду и неприязнь, и особенно в соединении с обманом.
Древнесеверное слово niôingr (ô произносится как англ<ийское> th), происходящее от этого корня, было бранным6.
Остальные филологические разъяснения, которые дал мне Ф. А. Браун по поводу вагнеровского neidlich, для истолкования самого смысла слова значения не имеют.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 43-43об.).
Впервые опубликовано: ИФА. IV. С. 117.
1 О Ф. А. Брауне см. вводное прим. к тексту 96.
2 Вагнер неоднократно употребляет это слово в своих либретто. См., в частности, фрагменты первой части «Золота Рейна»:
Alberich
Hehe! Ihr Nicker!
Wie seid ihr niedlich, neidliches
Volk! Aus Nibelheims Nacht naht' ich mich gern,
neigtet ihr euch zu mir!
Ср. с русским переводом (Вагнер Рихард. Золото Рейна / Перевод Виктора Коломийцова; С предисл. переводчика («О музыкальном переводе драм Вагнера»). [М.]: Муз. изд-во П. Юргенсона, 1911. С. 26):
Альберих
Хе, хе! Русалки!
Как Вы красивы, —
Зависть берет!
Подземную ночь
бросить я рад
ради стройных сестриц!
Этот эпитет применяется и по отношению к чудесному мечу Нотунгу, что в переводах «Зигфрида» на русский язык передавалось как «лихой», «доблестный» у В. Коломийцова (см.: Вагнер Рихард. Зигфрид: Второй день трилогии «Кольцо Нибелунга» / Перевод Виктора Коломийцова. (Перевод этот вполне приспособлен для пения). [М.]: Муз. изд-во П. Юргенсона, 1911. С. 37, 39) и как «боевой», «славный» у И. Тюменева (см.: Зигфрид. Опера в 3-х действиях. Музыка Р. Вагнера / Пер. И. Тюменева. 2-е изд. М.: Муз. торговля П. Юргенсона, 1901. С. 17, 19).
3 Неустановленное лицо.
4 Зависть (нем.).
5 Завистливый (нем.).
6 Клевета (древнеисланд.).
169. О. П. Герасимову
Царское Село, 25.05.1908
править
Иллюзии, которые я питал до сегодня, рассеялись: я ездил с кн. Чегодаевым1 в качестве его секретаря, а не помощника по ревизии, могущего иметь свое мнение о людях и делах. Министр2 не нашел возможным пригласить меня на совещание о Киевском учебном округе, потому (так выражается в записке от имени Министра И. И. Полянский3) что «избегает многолюдства». Я написал письмо Министру, но не решился его послать по адресу, не познакомив Вас с его содержанием.
Если найдете возможным…
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. П. Герасимова (РГИА. Ф. 1597. И. П. Герасимов. Оп. 1. № 107. Л. 75об.).
Письмо сохранилось не в полном объеме, атрибутируется по почерку.
В архиве Герасимова сохранился фрагмент еще одного недатированного, вероятно, более раннего письма, автором которого, судя по почерку, следует признать Анненского (печатается впервые по тексту автографа: РГИА. Ф. 1597. Оп. 1. № 107. Л. 121-121об.):
После нашего разговора с Вами о Николае Николаевиче Боборыкине я узнал, что самое прошение его об отставке только что отправлено в Министерство. Если возможно исправить свершившуюся несправедливость, окажите свое содействие! Ведь служба гражданских чинов законами определена в 35 лет, и чиновник, прослуживший беспорочно это время, получает известные права. Как же лишить Боборыкина, беспорочно и усердно служившего 30 лет, возможности осуществить свое право, не говоря уже о всем прочем?
Простите за беспокойство, но в этом случае несправедливость смущает не одного меня, а весьма…
Об адресате письма см. подробнее прим. 12 к тексту 32, прим. 2 к тексту 164 и прим. 7 к тексту 165.
1 Чегодаев Петр Владиславович, князь Татарский — высокопоставленный чиновник, в 1906 г. — начальник отдела канцелярии Кабинета Министров, с 1907 г. Чегодаев-Татарский, действительный статский советник в придворном звании гофмейстера, был членом Совета министра народного просвещения.
Об особенностях его характера и определяющих человеческих качествах вполне исчерпывающе высказался один из выдающихся деятелей русской культуры Иван Владимирович Цветаев, которого Чегодаев «ревизовал» весной 1909 г., — причем если в печатном издании (пусть и на правах рукописи) Цветаев проявил сдержанность («Кн. Чегодаев <…> произвел на меня впечатление человека расстроенных нервов, человека несомненно страдающего тяжким недугом…» (Московский Публичный и Румянцовский Музеи: Спорные вопросы: Опыт самозащиты И. Цветаева, быв. директора сих музеев, заслуженного профессора Московского университета). М.; Дрезден: [Печатня А. Снегиревой «Труд»,] 1910. Паг. 3. С. VI; также подробнее с. VI—XII), то в письмах он не стеснялся выражать свое истинное отношение к этому персонажу, аттестуя его не иначе, как «пьяный и грубый кн. Чегодаев» и «татарин-бюрократ Чегодаев» (Выдающийся русский востоковед В. С. Голенищев-Кутузов и история приобретения его коллекции в Музей изящных искусств (1909—1912) / Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина; [Сост., авторы прим. А. А. Демская и др.; Под общ. ред. И. Е. Даниловой; Ред., автор вступ. текстов к разделам. Л. М. Смирнова]. М.: Советский художник, 1987. С. 106, 235).
Объект и временные рамки упомянутой ревизии, в которой Анненский принимал участие вместе с Чегодаевым-Татарским, документально не выявлены. Впрочем, о ее сроках можно судить на основании косвенных данных: так, в журнале заседаний ООУК МНП за 1908 г. содержится отметка о присутствии Анненского в заседании 12 мая, подтверждаемая его подписью в конце протокола (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119. Л. 751), а в следующем заседании, состоявшемся в понедельник 19 мая, он отсутствовал.
Обращение Анненского именно к Герасимову связано, вероятно, с тем, что не без участия последнего Чегодаев оказался в составе Совета министра народного просвещения.
2 Министром народного просвещения с 1 января 1908 г. по 25 сентября 1910 г. был филолог-классик, заслуженный ординарный профессор Московского университета Александр Николаевич Шварц (1847—1915), вместе с которым Анненскому довелось работать в январе-марте 1900 г. в составе комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе (см. подробнее: ИФА. II. С. 197, 200—201). См. о нем подробнее: Соболевский Сергей. Александр Николаевич Шварц: (Очерк) // Шварц А. Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1994. С. 147—361. (Мемуары русской профессуры).
3 Полянский Иван Иванович (1872—1930) — педагог, специалист в области естественных наук и методики их преподавания, автор многочисленных учебных пособий и методических руководств (см. библиографический список его основных педагогических трудов: Полянский И. И. Избранные педагогические труды / Под ред. и с примеч. действит. члена АПН РСФСР проф. Б. Е. Райкова; [Вступ. статья проф. В. И. Полянского и Ю. И. Полянского]. М.: Изд-во Академии пед. наук, 1962. С. 172—174), общественный деятель, член Императорского С.-Петербургского общества естествоиспытателей и С.-Петербургского общества народных университетов. В 1907 г. он преподавал на Высших женских естественно-научных курсах Лохвицкой-Скалон и в Пажеском корпусе.
Во второй половине 1900-х гг. Полянский служил в центральном аппарате МНП чиновником по особым поручениям при министре.
Писем и записок Полянского в архиве Анненского не найдено.
170. E. M. Мухиной
Царское Село, 20.06.1908
править
Ц.С.
Дорогая Екатерина Максимовна,Я до того засыпан делами и вместе с тем захвачен мыслями об Еврипиде, к которому я испытываю теперь приступ какого-то острого и болезненного влечения, что насилу выбрал этот час — уже почти ночной, напомнить Вам о себе. Впрочем, я не хочу писать о себе, так как это значило бы напрасно разжалобить Вас моей грустной повестью. Я хочу через этот дождь — холодный и через ночь еще почти белую, но так и не потеплевшую, — видеть Вас, моя дорогая, в серебряном тумане утра, сквозь который золотится чешуйками гольф1.
Я хочу глядеть, заслонив рукою глаза от слишком яркого солнца, как Вы теперь смотрите далеко… далеко… на запад в сторону Сицилийского берега, где и я недавно провел несколько чудных часов со Стесихором2, которому Елена только что вернула зрение после его палинодии (покаянной песни)… Вы глядите на волны с балкона. Вам лень идти… да и жарко… по дороге к городу между низкими белыми стенами и глядеть на едва завязавшиеся сладкие лимоны… Книга — английская, небольшая, квадратная, мелко напечатанная, — скользит у Вас на колени, а Вы не хотите этого заметить… «Волны, несите мои думы» — поет у Вас в душе. Волны готовы, но уже Вам жаль дум… и волны золотятся, и волны шумят, но ничего не унесут волны… и ровно, в ритм этим волнам, дышит грудь за розовым корсажем… А у нас-то теперь — вот уже более недели мы не видим ни луча солнца… днем, в полдень 6°3, и только ночью, несмотря на тучи, нет, не тучи, а туман, — сквозь него что-то Желто-бурое захватывает небо и точно говорит… «Это — я, это — Солнце, и Я живу еще… задавленное, обессиленное, но живу… Смешивая день и ночь, но живу… Гвоздичек? вы жалеете гвоздичек, что не дышат? пионов, что не выйдут из почки? Глупые, слепые, ничтожные!.. А я ведь живу, и для вас спящих, живу, для вас мертвых живу, Я — Ночное Солнце, так странно желтое над вашим равнодушием». В самом деле, и что это делается! Но как миражно красив был вчера ночью этот ночной солнечно желтый и высокий туман… Милая, у вас есть в Вашей casa4 качалка? есть… в комнате — там возле столовой. Сядьте в качалку, не качаясь, но закрыв глаза. Я хочу посмотреть на Вас вечером в комнате и когда Вы никого и ничего там не видите.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 49-50о6.). В архиве сохранился конверт (Л. 56), в который было вложено публикуемое письмо. Рукой Анненского на конверте отмечен следующий адрес: «Италия<.> Сорренто<.> Italia<> Sorrento<.> Hôtel CocumellaO Signora С. Muchina». Почтовый штемпель свидетельствует, что письмо было отправлено из Царского Села 21 июня 1908 г.
Нужно отметить, что в цитировавшейся уже «Записной книжке» Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 28. Л. 47об.) указаны адреса пребывания Мухиной в период ее летней заграничной поездки 1908 г. Адрес «Sorrenti<> Cocumella» помечен в ней датами «От 22-го июня до 8-го июля».
Впервые опубликовано: Подольская. С. 54-55.
1 Речь идет о Неополитанском заливе.
2 Стесихор, Стезихор (Στησίχορος), настоящее имя Тисий (Τισίας или Τεισίας) (ок. 632—553 до н. э.) — древнегреческий лирический поэт, уроженец Матавра (южная Италия), большую часть жизни проведший в колонии Гимера на севере Сицилии. К его фрагментарно сохранившемуеся наследию Анненский неоднократно обращался в своих трудах (см., в частности: ИФА. I. С. 13, 19-20; ИАД. С. 133—135).
Здесь Стесихор упомянут в связи с работой Анненского над статьей «Елена и ее маски», где о нем рассказано следующее:
«Стесихор гимереец был известен далеко за пределами Сицилии и Южной Италии <…> И на трагиков влияние Стесихора было огромное. Поэзия Эсхила, не чуждого Сицилии, обнаруживает в „Оресте“ безусловно стесихоровские мотивы, а Еврипид, хотя и никогда не бывший в Сицилии, обязан гимерейцу своей Еленой. <…>
Имя Стесихора в кругу мифов Елены вызывает мысль о палинодии, то есть перепеве или исправленной песне, „покаянной“, по превосходному выражению Ф. Фр. Зелинского.
По преданию, гимереец пошел сначала по пути, указанному Гесиодом, который называл дочерей Тиндарея (мужа Леды, нашедшей и сохранившей яйцо, снесенное Немесидой от Зевса) двумужницами. Стесихор даже развил это положение: он придумал, будто Киприда, оскорбленная тем, что Тиндарей обошел ее жертвой, осудила его дочерей быть двумужницами и тремужницами и предрекла, что они будут бросать мужей. За это Елена, — еще, согласно Гомеру, столь чуткая к своей посмертной славе, — поразила Стеси-хора слепотой, а он написал поэтическое раскаяние с такими стихами:
„Нет, не верно предание, не ездила ты на быстровесельных кораблях и не достигала твердынь Трои“. После этого к Стесихору вернулось зрение» (Анненский Иннокентий. Елена и ее маски // Театр Еврипида. Драмы / Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Изд. М.и С. Сабашниковых, 1917. Т. 2. С. 225—226).
Ср. с замечанием о Стесихоре из «Лекций по античной литературе»: «Он имел большое значение для трагедии и в том отношении, что вносил существенные изменения в миф, причем иногда следовал Гесиоду в морализации. Так, например, Елене, богине его сородичей, он восстановляет ее репутацию, которую сам же не пощадил в первую пору своего творчества. Его именем называется „Палинодия“ (т. е. перепев, исправление песни, подр<азумевается --> в хорошую сторону для репутации воспеваемого лица). Здесь Стесихор заставляет Геру сделать подобие Елены, которое и достается Парису, чтобы потом служить поводом Троянской войны. Настоящая Елена, хотя и похищена, но подменяется по пути и остается добродетельной для законного мужа. Еврипид воспользовался „Палинодией“ Стеси-хорадля своей трагедии „Елена“» (НАД. С. 135).
Говоря о «легенде, отмеченной именем Стесихора», Анненский задавался вопросом, «не вышла ли она сама по себе из источника, независимого от гомеровской версии мифа об Елене, Елене призрачной, обманной, той самой, которая уходит в „складки эфира“ в исходе „Ореста“, чтобы стать огнем св. Эльма (раньше — огнем Елены), — той, которая по преданию, сохраненному Евстафием, упала с луны, а после, когда исполнились планы Зевса, была отведена туда же?» (Анненский Иннокентий. Елена и ее маски. С. 226). Признавая вопрос о соотношении еврипидовской «Елены» с этой легендой очень сложным, Анненский констатировал, что Еврипид «оценил в ней не столько новизну, сколько искусный компромисс с ходячим верованием, — может быть, отчасти даже ироническое сведение мифа к абсурду. Действительно, что же такое призрак Елены, если не проявление искусства богов, то есть той своеобразной игры, на которую люди должны были отвечать подлинными страстями, надеждой, трудами и мукой?» (Там же. С. 240).
3 Температура измерена по шкале Реомюра; по шкале Цельсия это 7,5°.
4 Квартире (ит.).
171. Е. М. Мухиной
Царское Село, 3.07.1908
править
3/VII 1908
Ц. С.
Дорогая моя Екатерина Максимовна, как мне радостно получать Ваши солнечные открытки1. Одно я прочел покуда Ваше закрытое письмо — с Босфора2, но такое торопливое. Впрочем, при том усиленном притоке впечатлений, который теперь идет с Вами и за Вами, мне поспешность эта понятна<,> и даже в ней есть для меня особенная тонкая красота. Я почти не отхожу от письменного стола, но рву больше, чем пишу, и бумаги, во всяком случае, извел много. Только с одним еще отчетом служебным покуда справился3, зато написал огромную статью для Еврипида — «Маски Елены»4 и один тоже большой этюд о Достоевском5, который меня уже давно мучил. Давно уже Пав<ел> Павл<ович>6 допытывался у меня, что за причина того особого, болезненного предпочтения, которое я отдаю «Преступлению и Наказанию», и ревновал меня к этому роману — зачем я изменил «Бесам». Я даю теперь объяснение этой причины. Оригинальность моей статьи заключается в том, что к ней приложен чертеж7, к которому иногда и следует прибегать, чтобы разобраться в ходе мыслей. Покуда я еще этого очерка не возненавидел, но уже запрятал его подальше. Чувствую себя неспособным сегодня писать, как я пишу в другие дни и как хотел бы Вам, дорогая, написать, так как, вероятно, переутомился. Весь жар мысли ушел на Достоевского… Но писать о нем теперь было бы прямо-таки неподсильным мне делом. Вы знаете, как тяжело мне повторяться.
Зачем Вы не здесь и я не могу читать Вам того, что написал, и в нашей духовной общности, в нашем гармоническом содумании, так часто меня живившем, искать проверки моих сомнений? У нас, наконец, знойные дни, хотя колорит уже июльский, с этой особой — дрожаще-пыльной и уже забывшей весну дымкой… Хороший, тихий июль — с вечерами, которым уже мечтаются, однако, осенние облака и звезды… Пионы развернулись пышно, но как-то не по-прошлогоднему, они точно разворочены… Кто-то будто рылся в их розовой тайне, только вчера бывшей бутоном, и грубо искал в ней наслаждения и разгадки этого наслаждения. Посылаю Вам книжку8 и дайте мне руку, дорогая.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 52-53об.).
В указанном деле сохранился помеченный штемпелем царскосельской почты 4.7.08 конверт (Л. 51), на котором рукой Анненского указан следующий адрес: «Италия. Сорренто. M-me Catherine Moukhine. Sorrento (Italia) Hotel Cocumella».
Впервые опубликовано: Подольская. С. 54-55. Перепеч.: КО. С. 478.
1 В архиве Анненского открыток Мухиной не сохранилось.
2 Письмо в архиве Анненского не сохранилось.
3 Не удалось установить, о каком отчете идет речь.
4 Речь вновь идет о статье «Елена и ее маски», которая готовилась Анненским для второго тома «Театра Еврипида», но впервые увидела свет уже после смерти ее автора (Театр Еврипида. Драмы / Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1917. Т. 2. С. 212—248).
5 Статья «Искусство мысли: Достоевский в художественной идеологии» была впервые опубликована в составе «Второй книги отражений».
6 Павел Павлович Митрофанов (см. прим. 28 к тексту 115); ему посвящена упомянутая в предыдущем прим. статья во «Второй книге отражений».
Об этом посвящении Митрофанову стало известно вскоре после написания статьи. Во всяком случае, уже 26 июля 1908 г. он из Сочи отвечал Анненскому на (неразысканное) письмо: «Очень, очень скучаю о Вас и люблю Вас по-прежнему. Именно этим я заслужу Ваше посвящение» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 14об.).
7 См.: КО. С. 197.
8 Очевидно, речь идет о следующем издании, выпущенном в свет в количестве 50 экземпляров в конце июня 1908 г.: Анненский И. Ф. Античный миф в современной французской поэзии. СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1908. 39 с. (Извлечено из журнала Гермес за 1908 г.: № VII; VIII; IX; X). Косвенно об этом свидетельствует и датировка надписи на экземпляре этого издания, подаренном Т. А. Богданович: «Милой Танюше. 1/VII. 1908. Ц. С.» (Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана: Аннотированный каталог; Публикации / Всесоюзное добровольное общество любителей книги; Сост. М. С. Лесман и др.; Научн. ред. К. Д. Муратова. М.: Книга, 1989. С. 26, 28).
В части тиража этого оттиска, содержащего на контртитуле типографским способом отпечатанный текст посвящения: «Анне Владимировне Бородиной Автор», на обложке в качестве автора обозначен «Ф. И. Анненский».
172. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 22.07.1908
править
Милая, поздравляю1. Давно Вас не видел, и скучно. Был недавно в Павловске — был вечер, посвященный Вагнеру2, и я два раза вспомнил об Вас, слушая его «Фауста»3… Почему это? Вечер был бы вообще удачным4, если бы не отчаянная пьянистка: какое-то механическое усовершенствование к пияно-ле, а не человек, евреечка, — Гольденблюм5. И играла она с оркестром A-dies-ный концерт Листа6. Но разве может еврейка, да еще молоденькая, да еще деревянная (и все руки себе вытирала, противная; а на Хессина смотрела, точно собачонка, прыгающая через обруч). Вы знаете — что такое Лист? По крайней мере, как он мне представляется? Это, по-моему, католическая, дантовская7 душа. Он ад видит и ада боится и хочет бешенством, вакханалией звуков уверить нас, что он не боится, что ему все трын-трава. Но послушайте его чардаш, его венгерские рапсодии, его безумные вальсы, послушайте только, как он аранжирует эти немецкие «высокие души» и «воздушные мысли», эту небесную тоску Шуберта8, и Вы поймете, что такое виртуозность Листа, откуда его бешеные темпы, и это сверканье Ниагары его звуков, холодных, светлых, но глубоко больных адским видением и скрежетом воздаяний.
А тут маленькая, какая-то кривобокая, комически-тщедушная евреечка, со всем безудержем своего сластолюбия — и этот дантовский круг обращается у нее в мелькание ног пляшущих Левитов9, в стрекочущее ожидание шабаша с его удовлетворением, с его иллюзией «почившего бога»10…
Не пел никто… в тот вечер… Но вчера я неожиданно сознал — среди самой ожесточенной и кропотливой работы, которой я занят, — чего мне не достает… Мне вчера не доставало Вас, Вашего голоса, вашего понимания… ясности вашего вокального понимания… сдержанности и какой-то особенной нежной колоритности ваших мелодий. Ритма вашего… может быть, дыхания Вашего мне не хватало.
Простите.
Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 33-34об.).
Фрагмент письма впервые опубликован: ИФА. IV. С. 159.
1 Повод поздравления — день рождения Н. С. Бегичевой.
2 В 1908 г. исполнилось 25 лет со дня смерти Р. Вагнера. Его памяти в России было посвящено немало музыкальных мероприятий, в числе которых нужно отметить выступление 1 апреля придворного оркестра под управлением высоко чтимого Анненским Никита (см.: Предстоящие концерты // РМГ. 1908. № 13. 30 марта. Стлб. 340. Без подписи; Концерты: Придв. оркестра под упр. Никиша, — г-жи Магаки // РМГ. 1908. № 15-16. 13-20 апр. Стлб. 385—387. Без подписи).
Здесь же речь идет о музыкальном вечере, анонсированном в одной из петербургских газет: «В пятницу, 18 июля, в Павловске, состоится симфонический концерт из произведений Вагнера, под упр. Хессина. Будет исполнено: вступления к „Парсифалю“, „Лоэн-грину“, „Тристану и Изольде“, полет Валкирий, уверт. „Фауст“, сцена смерти Зигфрида. Кроме того, концерт Листа, для фортепиано с акк. оркестра, исп. г-жа С. А. Гольденблюм» (Театр и музыка // Слово. 1908. № 512. 18 (31) июля. С. 5. Без подписи).
3 Речь идет об увертюре Вагнера «Фауст» (1840 г., переработана в 1855 г.) к одноименной трагедии Гёте.
4 Ср. с фрагментом газетного отчета об этом концерте: «На долю г. Хессина выпало не мало аплодисментов со стороны многочисленной аудитории, вознаградившей его за удачное исполнение трудной программы» (Крыжановский И. Павловск: (Симфонический концерт) // Слово. 1908. № 514. 20 июля (1 авг.). С. 5).
5 Ср.: «Солисткой выступила г-жа Гольденблюм, исполнившая с оркестром второй фортепианный концерт Листа. Концерт был сыгран музыкально и хорошо с технической стороны, но отсутствие темперамента и небольшая сила тона лишают в общем хорошее исполнение надлежащей яркости. Пианистка имела успех и играла на bis VIII рапсодию и Valse Листа» (Там же).
6 Речь идет, очевидно, о «Piano Concerto № 2 in A» Ф. Листа, написанном в 1863 г.
7 Об отношении Анненского к дантовскому наследию и попыткам «перенесения» на русскую почву «сумеречной красоты» Данте см.: ИФА. IV. С. 147—152, 157—171.
8 Речь идет о музыкальных транскрипциях Листа (см., например, такие его сочинения, как «Die Forelle», «Die Rose», «Auf dem Wasser zu Singen», «Erlkônig», «Ave Maria», «Gretchen am Spinn-rade», циклы «Geistliche Lieder» и «Lieder») песен для голоса и фортепьяно Шуберта, занимающих в наследии последнего важнейшее место.
Не исключено, кстати, что в работе над некоторыми переводами Анненский использовал нотные издания вокальных произведений Шуберта (см., в частности, комментарий к первопубликации перевода стихотворения «Шарманщик» В. Мюллера: СТ-1959. С. 617).
9 Левитам (представителям колена Левиева) — «воинству веры», стоящему на страже чистоты культа Яхве, были враждебны любые экстатические формы религиозности; напротив, именно левиты мечом карают отступников, пляшущих перед золотым тельцом (Исх. 32, 19-28). Образ пляшущих левитов мог быть навеян историей царя Давида, в священном одеянии «скачущего и пляшущего пред Господом» (2-я Цар. 6, 14). Еще один возможный источник образа — стихотворение Генриха Гейне «Золотой телец», пересказываемое Анненским в статье «Гейне прикованный» (см.: КО. С. 157—158): там вместе с толпой в пляс пускается сам Аарон.
10 «Вагнерианство» Анненского, мне представляется, нашло свое отражение и в этих суждениях, имеющих вполне определенную связь с высказываниями композитора и мыслителя (см.: Вагнер Рихард. Еврейство в музыке: Пер. с нем. И. Ю-са. СПб.: Изд. С. Е. Грозмани, 1908. С. 21-24).
173. E. M. Мухиной
Царское Село, 23.07.1908
править
Ц. С.
Вы угадали, конечно, дорогая1. Мысль моя, как «бес» у Пушкина…
вон уж он далече скачет…2
О, как я ушел от Достоевского и сколько пережил с тех пор3… Говорят все, что я очень похудел. Да и немудрено. Меня жгут, меня разрывают мысли. Я не чувствую жизни… Хорошо… Временами внешнее почти не существует для меня. Когда есть возможность забыть о работе, т<о> е<сть> Округе, а он дает-таки себя знать, — бегу к своим книгам, и листочки так и мелькают, чтобы лететь под стол и заменяться новыми и лететь под стол опять. Я не хочу говорить, над какой вещью Еврипида4 я работаю и в каком именно смысле, — из моего суеверия, которое Вы хорошо знаете. Но если ж напишу мою вещь так, как теперь она мне представляется, это будет лучшее, что только когда-нибудь я мог от себя ожидать… А впрочем… может быть, выйдет и никуда негодная дрянь…
А в каких условиях я должен жить, если бы Вы знали. У нас переделки… Стук везде, целые дни, известка, жара… Я переведен в гостиную… бумаги меня облепили… Галерея заполнена платьем, пахнущим камфарой, пылью, разворошенными книгами… Приводится в порядок моя библиотека. Недавно происходило auto-da-fe. Жглись старые стихотворения, неосуществившиеся планы работ, брошенные материалы статей, какие-то выписки, о которых я сам забыл… мои давние… мои честолюбивые… нет… только музолюбивые лета… мои ночи… мои глаза… За тридцать лет тут порвал я и пожег бумаги5…
Простите, дорогая, что наполнил письмо собою… Так как-то подвернулся этот предметик. Тристан и Изольда6… Вы их нынче не услышите7… Там есть чудное полустишие
Ich hore das Licht…8 Sei tu?9
Это уж не из Вагнера.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 54-55об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 56. Перепеч.: КО. С. 479.
1 Писем Мухиной из Сорренто и из Швейцарии, где она предполагала быть с 10 по 20 июля 1908 г., в архиве Анненского не сохранилось.
2 Цитата из стихотворения Пушкина «Бесы» (1830).
3 См. прим. 4 к тексту 167 и прим. 5 к тексту 171.
4 Речь, вероятно, идет о статье «Таврическая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гёте» (см. прим. 14 к тексту 174).
5 Анализ материалов, отложившихся в архиве Анненского, позволяет высказать предположение о том, что масштабы этого аутодафе, к счастью, не были столь фатальными, чтобы сопоставлять их, как это делают некоторые исследователи, с последствиями описанного Анненским (в связи с Гоголем) «последнего праздника золотого перебирания страниц жизни» (КО. С. 226). Нельзя не учитывать того факта, что количество сохранившихся листов творческих рукописей Анненского исчисляется тысячами. В фонде Анненского в РГАЛИ находятся, например, и такие дела, как «Выписки из произведений разных авторов к работам по лексике и семантике» (Ф. 6. Оп. 1. № 231. 4858 л.), «Выписки из произведений русского и украинского фольклора и из произведений латинских авторов. Черновики работ по сравнительному языкознанию» (Оп. 1. № 244. 2056 л.), «Выписки справочно-библиографического характера на итальянском языке» (Оп. 1. № 258. 1226 л.).
6 Заглавные персонажи оперы Р. Вагнера «Тристан и Изольда», впервые поставленной на сцене Придворного театра в Мюнхене в июне 1865 г.
Их имена фигурируют в шуточном катрене Анненского, записанном рукой О. П. Хмара-Барщевской и, очевидно, ею озаглавленном «Кении экспромт» (цит. по: ИФА. I. С. 78):
Поэма твоего пера,
Как шампанея со льда,
Милее мне, чем опера
Тристан, а с ним Изольда.
Имеет смысл отметить, что конечным пунктом заграничной поездки Мухиной летом 1908 г. был неразрывно связанный с именем Вагнера Байройт; в цитировавшейся уже «Записной книжке» Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 28. Л. 47об.) зафиксирован и нижеследующий ее адрес: «Bayreuth postlagerndo 29-го и 30-го июля».
7 В рамках Байройтского фестиваля 1908 г. опера «Тристан и Изольда» не ставилась.
8 Я слышу свет… (нем.). Буквально это «чудное полустишие» в вагнеровском либретто (сцена последнего свидания Тристана и Изольды в 3-м действии оперы, во время которой Тристан умирает) звучит так: «Wie, hôr' ich das Licht?» Ср. русский перевод (Вагнер Рихард. Тристан и Изольда: Драма в трех актах (1857) / Перевод Виктора Коломийцова. Лейпциг: Тип. и издание Брейткопфа и Гертеля; Рига: Тип. П. Нельднер, [1907]. С. 115):
Тристан
(в страшнейшем возбуждении)
Как! я слышу свет?!
А факел, ха!..
Злой факел погас!
К ней!.. Ах, к ней!..
(Изольда вбегает, задыхаясь.
Тристан, уже не владея собой,
шатаясь бросается к ней навстречу.
Посреди сцены они встречаются; она
подхватывает его. — Тристан в ее руках
медленно опускается на землю.)
9 Не ты ли это? (ит.).
174. А. В. Бородиной
Царское Село, 6.08.1908
править
Ц. С.
д. Эбермана
Вчера поздно вечером только прочитал я Ваше письмо1. Как это хорошо, что мы — я говорю мы, потому что Вы никогда не отказываетесь делиться со мной своим музыкальным богатством, — что мы получили новые музыкальные впечатления. Не говоря уже о том, что Вы сумели побудить меня к восприятию Вагнера и к наслаждению 4-й симфонией Чайковского2, я обязан Вам и тем, что вообще стал слушать лучше, умнее. Недавно провел ровно час, полный глубокого интереса: слушал Героическую симфонию3. Берлиоз4 и Вагнер3 интересовались, кажется, более всего двумя последними ее частями, которые и отмечены восторженным произволом их объяснений — то-то, я думаю, Ганслик6 riait sous cape7. Но мне более всего, — на этот по крайней мере раз, — понравилась вторая часть. Помните Вы там резкий басовый окрик} (эти проклятые слова, эта пошлая погоня за пониманием; эти сети, расставленные Гагеном, чтобы поймать птицу Зигфрида8!) и на него — не как ответ, даже не как эхо, а, скорее, как воспоминание, как озарение, — один тихий, чуть-чуть придавленный, даже струнный звук — один.
Нам страшна чистая красота: давай непременно мужчину, женщину, радугу, цветок, скуку, просветление и прочую бутафорию…
Но другое дело сцена, конечно, я не отрицаю ни Вагнера, ни, в частности, Байрейта9, ни трогательных резигнаций корифеев, которые становятся в ряд. Они — лучшая эмблема музыки, которая скромно берет на себя роль иллюстратора, толкователя и — божество-сама, «грех наших ради и окаянства», надевает на себя наши смиренные одежды, нисходит до нас, до наших слов, садится за пир наших волнений и делает вид, что плачет нашими слезами.
Только сознайтесь, дорогая Анна Владимировна, что даже в этой оперно-драматической или какой хотите, но все же прикладной (tranchons le mot10) музыке лучшее — это все же то, чего мы не понимаем и в чем мы невольно и благоговейно чувствуем — е<е> божественную несоизмеримость с текстом, с накрашенными лицами и электрическими миганиями.
Боже, Боже! Я, который брал это самое перо с самыми чистыми намерениями писать только о том, что Вы хотели об нас узнать, что я только наболтал. Не сердитесь!
Дина получила Ваше письмо и прочитала его с большим интересом. Она Вас очень благодарит и кланяется Вам. На этих днях она собирается ехать в деревню к себе в Сливицкое, что показывает Вам лучше всяких извещений, что меня она считает здоровым и благополучным. Что касается меня, то я с ужасом вижу приближение осени и, в общем, не доволен результатами своего рабочего лета: одно меня утешает, что разобрал свои бумаги (за 30 лет) и сжег все свои дразнившие меня и упрекавшие материалы, начинания, проекты и вообще дребедень моей бесполезно трудовой молодости. Кроме подготовки к лекциям11, я написал три вещи: две для 2-го тома «Т<еатра> Евр<ипида>» — «Античные маски Елены»12 и «Таврическая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гёте»13. Эта последняя работа, по-моему, лучшее, что я написал об Еврипиде. По крайней мере, — таково покуда мое впечатление. Кроме двух нужных статей, написал и одну ненужную — «Художественная идеология Достоевского». Она посвящена «Преступлению и наказанию» и рассчитана на любителей этого писателя. Я делаю попытку объяснить, как возникает сложность художественного создания из скрещивания мыслей и как прошлое воссоздается и видоизменяется в будущем.
Ольге"1 очень понравилось, но она так безмерно снисходительна к тому, что я ей читаю, что боюсь положиться на ее впечатления.
Сам уже я начинаю свои кристаллизовавшиеся мысли мучительно ненавидеть — но это, вероятно, потом сменится равнодушием.
Письмо Ваше меня в одном отношении не удовлетворило. Я не понял, отчего не пишете Вы о «Парсифале»15. Ведь речь же должна была идти не о Вашем лично религиозном мире, не о Вашей самопроверке — а вообще о религиозном чувстве. Впрочем, мы еще поговорим об этом, не правда ли? Кстати, Вы не слышали «Жизнь и смерть» Рихарда Штрауса16?
И. Анне<нский>.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 43-43об.).
Впервые опубликовано: КО. С. 479—481.
1 Упомянутое письмо Бородиной, отправленное, вероятно, из традиционной летней заграничной поездки, в архиве Анненского не сохранилось.
2 Ор. 36 Петра Ильича Чайковского (1840—1893) «Четвертая симфония (f-moll). Для большого оркестра», посвященная автором «Моему лучшему другу» (то есть Н. Ф. фон Мекк); завершена в конце 1877 г.; первое симфоническое произведение, в котором Чайковский ввел тему рока.
3 Симфония Бетховена № 3 («Sinfonia eroica» op. 55, 1804 г.). Вторая часть, о которой пишет Анненский, представляет собой похоронный («траурный») марш.
4 Берлиоз (Berlioz) Гектор (Эктор) Луи (1803—1869) — французский композитор, дирижер, создатель романтической программной симфонии, музыкальный критик.
Его работы, посвященные наследию Бетховена, вошли в состав книги: A travers chants: Études musicales, adorations, boutades et critiques / Par Hector Berlioz. Paris: Michel Lévy frères, 1862. 336 p.
Работа Берлиоза, посвященная симфоническому наследию Бетховена, выходила и в русском переводе: Берлиоз Гектор. Симфония Бетховена: Критический очерк / Пер. с франц. Л. Б. Хавкиной. СПб.; М.: Изд. В. Бессель и Ко, [1896].
Анализу «Героической симфонии» уделены тут стр. 14-22, причем финальные части ее характеризуются следующим образом: «Третья часть, по обыкновению, называется scherzo, что в переводе с итальянского значит шутка. Сразу трудно себе представить, как подобный род музыки мог войти в это эпическое произведение, но нужно прослушать его, чтобы все стало понятно. Действительно, ритм и движение — присущие scherzo; это — игры, но настоящие похоронные игры, непрестанно омраченные мыслью о понесенной утрате, одни словом, — такие игры, какие воины, герои Илиады, устраивали на могилах своих начальников.
Бетховен сумел выдержать даже в самых капризных движениях оркестра серьезный, мрачный колорит и глубокую печаль, которые естественно должны преобладать в описании избранного им сюжета. Финал представляет развитие той же поэтической мысли» (С. 18).
5 Вагнер посвятил Бетховену отдельную работу: Beethoven / Von Richard Wagner. Leipzig: E. W. Fritzsch, 1870. 73 S. Она выходила и в русском переводе: Вагнер Рихард. Бетховен (1870): В пер. и с предисл. Виктора Коломийцова. СПб.: Изд. С. и Н. Кусевицких; Тип. С. Л. Кинда, 1911. 145 с. (Концертная б-ка).
О «Героической симфонии» Вагнер пишет в связи с критикой концепции непосредственной «биографической» обусловленности художественного творчества и с изложением шопенгауэрианского взгляда на музыку (см.: С. 21-48).
6 Ганслик (Hanslick) Эдуард (1825—1904) — австрийский музыкант, музыкальный теоретик, приват-доцент, затем профессор Венского университета по истории и эстетике музыки. Один из виднейших теоретиков формализма в музыковедении. Основные положения формализма («звучащие подвижные формы — вот единственно и исключительно содержание и предмет музыки», «прекрасное не имеет цели, ибо оно есть чистая форма») были сформулированы им в трактате «Vom Musikalisch-Schônen: Ein Beitrag zur Revision der Asthetik der Tonkunst», вышедшем в свет в 1854 г. (Leipzig: R. Weigel) и до 1902 г. выдержавшем десять изданий. Плодовитый музыкальный критик, популяризатор творчества Моцарта и Бетховена, Ганслик был заметной фигурой в музыкальных баталиях своего времени и воспринимался в качестве лидера «партии Брамса» и противника музыкально-эстетических принципов Р. Вагнера и вагнерианства как идеологического течения. Такому восприятии личности Ганслика способствовало и то, что сам Вагнер пародийно вывел его в образе глупого и самодовольного писаря Бекмессера в « Нюрнбергских мейстерзингерах».
7 Втихомолку смеялся (фр.).
8 Оставшись неудовлетворенным словом «окрик», которое он употребил в применении к музыкальному звуку, Анненский далее размышляет о неизбежности попадания чистой красоты в сети рассудочных понятий и зрительных аллегорий при попытке словесно передать впечатление от музыки; для выражения этих мыслей он прибегает к сюжетной линии оперы Вагнера «Гибель богов», один из персонажей которой Гаген (Хаген), сын нибелунга Альбериха, коварно обманул и убил Зигфрида.
Над художественной концепцией Зигфрида в операх «Зигфрид» и «Гибель богов» Анненский размышлял, готовясь к лекциям по античной драме (см. прим. 11), что нашло отражение и в тексте самих лекций (см.: ИАД. С. 42-45), и в связанном с ними тексте «Ипполит и Зигфрид», датированном 21 октября 1908 г. (см.: Анненский Иннокентий. Из неопубликованных произведений: Ипполит и Зигфрид / Сообщил В. Кривич // Записки передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. 1924. № 68. 1 января. С. 1).
9 В баварском городе Байройте (Bayreuth) была реализована вагнеровская идея постановки на сцене его опер как «синтетических произведений искусства» (Gesamtkunstwerk), для чего был специально построен Дом фестивалей (Festspielhaus). Первым опытом стала постановка в нем тетралогии «Кольцо нибелунга» в 1876 г. С 1882 г. там проводятся ежегодные вагнеровские фестивали.
10 Говоря откровенно (фр.).
11 В марте 1908 г. Анненский был приглашен читать лекции на Высших женских историко-литературных и юридических курсах Н. П. Раева (см. письмо Раева, датированное 21 марта и содержащее официальное приглашение прочитать курс лекций: ИАД. С. 17). К концу августа кандидатура Анненского в качестве профессора курсов прошла необходимые согласования, и вопрос перешел в практическую плоскость, о чем директор курсов и известил Анненского письмом (воспроизводится по тексту, отпечатанному на бланке курсов на пишущей машинке и собственноручно подписанному Раевым: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 361. Л. 2-2об.):
МНП
С.-Петербургские
Высшие Женские
Историко-литературные
и Юридические Курсы
23 авг<уста> 1905 г.
С.-Петербург
Гороховая ул., 20
№ 602
Г. Управляющий С.-Петербургским Учебным Округом, вследствие представления моего, утвердил Вас преподавателем Историко-Литературных и Юридических Курсов.
Сообщая об этом, имею честь покорнейше просить Вас, не признаете ли возможным заехать в Канцелярию Курсов (Гороховая, 20) до 2-х часов, чтобы назначить часы для чтения Вами лекций.
Примите уверение в совершенном почтении и преданности
О продолжении работы Анненского над лекциями свидетельствует и письмо родного брата невестки Анненского С. В. фон Штейна (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 387. Л. 1-1об.):
19.IX.1908
СПБ
Посылаю Вам, при любезном содействии Валентина, курсы Круизе, Когана и Зелинского. Книги эти совершенно свободны до 1 октября, когда я вновь вернусь к своим занятиям греческой литературой. Кроме известных Вам Мунка и Магаффи на русском языке существуют еще:
Джебб. Очерк истории греческой литературы. СПБ. 1896.
Этот курс мне знаком<,> он отличается крайней сухостью и конспективностью изложения и едва ли будет полезен для Ваших слушательниц.
Ф. Г. Мищенко. Краткий обзор истории греческой литературы.
Как по объему, так и по построению очень напоминает Джебба. Впрочем, как видно из предисловия<,> автор смотрел на свой труд, как на пособие для средних учебных заведений.
Затем существует обстоятельный, но устарелый очерк истории греческой литературы в «Истории всеобщей литературы» В. Зотова. Книгу очерков Штолля Вы, конечно, знаете.
Если найду еще что-либо, сообщу открыткой. Прошу передать мой сердечный привет всем Вашим. Котя шлет свой поклон.
Искренне Вам преданный
12 См. прим. 2 к тексту 170.
13 Впервые опубликована: Анненский И. Таврическая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гёте // Гермес. 1910. Т. VII. № 14 (60). 15 сент. С. 359—364; № 16 (62). 15 окт. С. 416—422; № 17 (63). 1 ноября. С. 442—454; № 18 (64). 15 ноября. С. 468—472; № 19 (65). 1 дек. С. 492—499. Перепеч.: Театр Еврипида: Драмы / Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1921. Т. 3. С. 125—165. (Памятники мировой литературы: Античные писатели).
Руччелаи (Ruccelai) Джованни (1475—1525) — итальянский государственный и религиозный деятель, родственник Лоренцо Медичи и папы Льва X, поэт, автор трагедий «Rosmunda», «Oreste» (подражание «Ифигении в Тавриде» Еврипида), дидактической поэмы «Le api», которая является подражанием 4-й книге «Георгик» Вергилия.
Список литературы, посвященной «гётеане» Анненского (см.: ИФА. I. С. 21), нужно дополнить следующими позициями: Вейдле Владимир. О непереводимом // Воздушные пути: Альманах / Ред. Р. Н. Гринберг. Нью-Йорк, 1960. С. 78-79; Kelly Caùiona. «Not in the Footsteps of the Divine Goethe»: Innokenty Annensky’s Polemic with German Poetry // The European Foundations of Russian Modernism / Edited by Peter I. Barta in collaboration with Ulrich Goebel. Lewiston, NY: E. Mellen Press, 1991. P. 137—164. (Studies in Russian and German; № 7; Studies in Slavic Language and Literature; Vol. 7); Финкель А. М. «Ночная песня странника» Гёте в русских переводах // Русский язык: Еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2001. № 13 (277). 1-7 апреля. С. 6-12. (Библиотечка учителя. Вып. XXI. Анализ текста).
Эту работу Анненского предполагалось заслушать в заседании С.-Петербургского отделения Общества классической филологии и педагогики 30 ноября 1909 г., в день его скоропостижной смерти. Впервые реферат этот был прочтен в заседании этого ученого общества 15 декабря А. А. Мухиным (см.: Хроника // Гермес. 1910. Т. VI. № 1 (47). 1 янв. С. 30. Без подписи).
В архиве Анненского сохранились два письма (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 344. Л. 1-2) вновь избранного в 1909 г. секретаря Общества А. М. Ловягина, посвященные, главным образом, согласованию даты прочтения реферата. 1 сентября 1909 г. он предложил Анненскому «в ноябрьском заседании Общества (в один из вторников) прочесть
реферат из области <…> работ по Эврипиду» (Л. 1). После того как Анненский (в неразысканном ответном письме) положительно отреагировал на это предложение, Ловягин вновь обратился к нему со следующим посланием:
1 ноября 1909 года
Получив вчера Ваше письмо, я немедленно же переговорил с В. В. Латышевым о дне заседания Общества.
Василий Васильевич выразил удовольствие по поводу согласия Вашего прочесть столь интересный реферат в заседании Общества классической филологии и педагогики и указал мне на желательность устройства заседания не во вторник, 24 ноября, так как в день св. Екатерины многие из членов Общества не могли бы посетить заседание.
Поэтому я покорнейше просил бы Вас не отказать в сообщении, будет ли Вам удобно назначение заседания на понедельник, 30 ноября, так как против вторника, 1 декабря, протестует А. И. Малеин, не желающий пропустить заседание. Если Вы желали бы какой-либо иной день (не слишком близкий, чтобы я успел отпечатать и разослать повестки), то я очень просил бы назвать его, и я постараюсь именно на этот день испросить у Председателя Общества назначения заседания.
А. Ловягин
Университетская наб. д. 11 кв. 11.
14 Ольга Петровна Хмара-Барщевская.
15 Речь идет, очевидно, об опере «Парсифаль», включенной в программу вагнеровского фестиваля, который проходил в июле-августе 1908 г. По-видимому, Бородина была зрителем этого фестиваля и, в частности, этой оперы, которой дирижировали поочередно М. Бал-линг и К. Мук.
17 Штраус (Straufi) Рихард (1864—1949) — немецкий композитор и дирижер.
Очевидно, речь идет о симфонической поэме Штрауса «Смерть и просветление» («Tod und Verklàrung: Tondichtung fur grosses Or-chester») (op. 24, 1889 г.).
Кстати, 4 апреля 1908 г. Анненский мог слышать в Павловске концертную программу оркестра, исполнявшего «„Смерть и Просветление“, пышную и одну из наиболее музыкальных поэм Штрауса, и 1-ю Венгерскую рапсодию Листа. Нет нужды повторять, с каким блеском и художественной отделкой все это было сыграно» (см.: Концерты: Придв. оркестра под упр. Никиша // РМГ. 1908. № 15-16. 13-20 апр. Стлб. 386—387).
Никиш, очень популярный в России в те годы дирижер, был настолько высоко чтим Анненским, что, по словам автора некрологической статьи, «пропуск концерта Никита был для него очень серьезным лишением» (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 47).
И все же, вероятно, Анненский задал вопрос в связи с другим концертом — симфоническим вечером под управлением Хессина, состоявшимся 25 июля 1908 г.: «Во 2 отделение поставлена была симфоническая поэма „Смерть и просветление“ Рих. Штрауса. Это произведение может служить хорошим образцом программной музыки. <…> Поэма прошла очень успешно» (Эмская. Театр и музыка: Павловский вокзал // Царскосельское дело. 1908. № 19. 1 авг. С. 4).
175. Е. М. Мухиной
Царское Село, 11.09.1908
править
Ц. С.
д. Эбермана
Простите, что только сегодня откликаюсь на Ваше милое сочувствие1. Вчера я просто бредил невозможностью Вам написать, был болен ею. Дело в том, что еще во вторник, когда мы виделись с Аркадием Андреевичем в Канцелярии2, я невыносимо страдал. Накануне я сломал зуб — в результате воспаление десны и вообще ряд злоключений. После бессонной ночи должен был разыскивать вчера своего дантиста3 (через 10 лет) и пройти через жестокую операцию вырывания зуба в два приема. Я потерял столько крови, что пришлось целый день пролежать, и только сегодня я чувствую себя лучше. Дина встала и бродит, но еще слаба.
Наша большая новость — Вы ее уже знаете от Арк<адия> Андр<еевича>4. А жаль Эбермановского сада: поэзия уходит из моей жизни и обстановки медленно, но верно, и, главное, без возврата.
Надеюсь, что, когда Вы получите это письмо, Ваше здоровье и нервы — нервы, особенно — милые и мучительные нервы 20-го века — нити страха и нежности — станут опять более нитями нежности, чем нитями страха.
Когда я приеду к Вам, спрашиваете Вы. Я рассчитываю в пятницу, 19-го, после трех, тихонько поговорить, выпить чашку чаю, что-нибудь рассказать и послушать, главное, посмотреть также.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 57-58об.).
1 Письмо Мухиной в архиве Анненского не сохранилось.
2 Речь идет о Канцелярии Попечителя С.-Петербургского учебного округа. Упомянутая встреча с А. А. Мухиным состоялась, очевидно, на заседании Попечительского совета учебного округа, проходившем 9 сентября 1908 г.
3 Имя дантиста не установлено.
В списке практикующих в Царском Селе зубных врачей за два с половиной года до написания публикуемого письма перечислялись следующие лица: Гольдберг А. Н., Долговинер С. Я., Закгейм Е. С, Ишутина-Скабичевская А. Ф., Шустерус К. А. (Справочный указатель: Адреса практикующих врачей в г. Царском Селе и Павловске // Царскосельская газета. 1906. № 57. 8 апр. С. 4).
4 Вероятно, именно незадолго до 9 сентября Анненскому было предложено освободить снимаемую им так называемую дачу Эбермана. Обусловлено это было тем, что после раздела участка А. Л. Эбермана один из его сыновей Генрих Александрович Эберман решил самостоятельно распорядиться перешедшей к нему частью владения, которая как раз и включала этот дом с участком и прилегающими строениями. Поначалу он сам проживал в этом доме, а в конце 1909 г. продал участок (см. подробнее: Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Участок доктора медицины А. Л. Эбермана // Груздева А. Г., Чурилова Е. Б. Историческая застройка Московского шоссе в Отдельном парке Царского Села. СПб.: Серебряный век, 2005. С. 9—12. (Прогулки по городу Пушкину)).
176. Е. М. Мухиной
Царское Село, 17.10.1908
править
Ц. С.
Грустно мне за Вас, дорогая, и вместе с тем я чувствую, каким нестерпимым лицемерием было бы с моей стороны говорить Вам, что ниспосылаемое Вам судьбою есть лишь украшение для Вашей благородной души2. Тяжело казаться педантом, когда сердце, наоборот, полно самого искреннего сочувствия, но что же скажу я Вам, дорогая, Господи, что я вложу, какую мысль, какой луч в Ваши открывшиеся мне навстречу, в Ваши ждущие глаза?..
Бог? труд? Французский je m’en fich’изм3? Красота? Нет, нет и нет! Любовь? Еще раз нет… Мысль? Отчасти, мысль — да… Может быть.
Люди, переставшие верить в Бога, но продолжающие трепетать черта… Это они создали на языке тысячелетней иронии этот отзывающийся каламбуром ужас перед запахом серной смолы — Le Grand Peut-Être4. Для меня peut-être — не только бог, но это все, хотя это — и не ответ, и не успокоенье… Сомнение… Бога ради, не бойтесь сомнения… Останавливайтесь где хотите, приковывайтесь мыслью, желанием к какой хотите низине, творите богов и горе и долу — везде, но помните, что вздымающая нас сила не терпит иного девиза, кроме Excelsior5, и что наша божественность — единственное, в чем мы, владеющие словом, ее символом, — единственное, в чем мы не можем усомниться. Сомнение и есть превращение вещи в слово, — и в этом предел, но далеко не достигнутый еще нами, — желания стать выше самой цепкой реальности… И знаете, это самое дорогое, последнее — я готов отдать на жертву всякому новому дуновению, которое войдет в мою свободную душу, чтобы сказать: «Знаешь? А ведь, может быть, это я? Не гляди, что я такая шальная, и безобразная, и униженная». Я на распутии, я на самом юру, но я не уйду отсюда в самый теплый, в самый уютный угол. Будем свободны, будем всегда не то, что хотим… Милая, бедная… и бесконечно счастливая, тем, что осязательно-грустная.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 59-60об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 56-57. Перепеч.: КО. С. 481—482.
1 Самое раннее документальное свидетельство о новом царскосельском адресе Анненского: он снял квартиру в доме № 14 по Захаржевской улице, принадлежавшем вдове отставного генерал-майора Василия Артемьевича Панпушко (1914—1893) Марии Семеновне.
Район Новая София, в котором расположена эта улица, воспринимался в начале XX в. как окраина Царского Села: «Мне вспоминаются небольшие довольно дряхлые генеральские особнячки не там, где дворец и Лицей, а по другую сторону парка — среди огромных солдатских казарм и лавочек маленьких ремесленников, в так называемой Софии. В одном из таких особнячков, в квартире с темнотой по углам комнат, жил Иннокентий Анненский с женой, с сыном и невесткой» (Оцуп Николай. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания о писателях / Вступ. статья, сост. и подгот. текста Л. Аллена; Коммент. Р. Тименчика. 2-е изд. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 506. (Лит-ра русского зарубежья)).
О снесенном уже почти пятьдесят лет назад (см.: Здесь жил педагог и поэт // Вперед. Пушкин. 1959. № 148. 12 дек. С. 3. Без подписи) доме Панпушко и о последней квартире Анненского, в которой он был частым гостем в 1909 г., вспоминал незадолго до смерти и редактор «Аполлона»: «…Иннокентий Анненский продолжал жить в Царском Селе с семьей в им нанятом двухэтажном, выкрашенном в фисташковый цвет доме с небольшим садом. Первая комната прямо из сеней, просторная проходная гостиная (невысокий потолок, книжные этажерки, угловой диван, высоченные стенные часы с маятником и сипло гремящим каждые пятнадцать минут боем) выдавала свое „казенное“ происхождение. В ней посетители задерживались редко, разве какое-нибудь литературное собрание. Направо была узкая темноватая столовая и очень светлый рабочий кабинет Анненского: полка во всю длину комнаты для томиков излюбленных авторов, фотографические учебные группы около бюста Эврипида. Напротив, перед письменным столом, в широкие окна глядели из палисадника тощие березки, кусты сирени и черемухи. Выше, по винтовой лесенке, обширная библиотека Анненского продолжалась в шкафных комнатах, среди которых была одна, „заветная“, куда поэт мог уйти от гомона молодых гостей» (Маковский Сергей. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // НЖ. 1964. Кн. 77. С. 162—163). См. также: Тименчик Роман. [Рец.] // Новая русская книга. 2000. № 2. С. 22. Рец. на кн.: Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии: Антология / Сост., предисл., коммент. М. Синельникова. СПб.: Лимбус Пресс, 1999; Царское Село в поэзии: 122 поэта о городе муз: 1750—2000: Антология / Сост. Бориса Чулкова при участии Николая Якимчука; Коммент. и прим. Бориса Чулкова при участии Владимира Васильева. СПб.: Издательство Фонда русской поэзии при участии альманаха «Петрополь», 1999.
2 Не ясно, о каких событиях в жизни Мухиной идет речь.
3 Фр. je m’en fiche — мне на это наплевать.
4 Великое «Может быть» (фр.)- Формула, восходящая к легенде о последних минутах жизни Франсуа Рабле. В концентрированном виде эта легенда была воспроизведена на русском языке одним из университетских учителей Анненского: «Рассказывали, что когда Раблэ был при смерти и священник явился к нему с причастием в руках, умирающий сказал: „Мне кажется, я вижу Господа моего, как Он в славе вступал в Иерусалим, несомый ослом“. Ему приписывается духовное завещание: „У меня ничего нет, я много должен; остальное оставляю нищим“. Когда кардинал Du Bellay прислал осведомиться об его здоровье, он будто бы отвечал: „Я отправляюсь искать великое нечто“ (Je vais quérir un grand peut-être), и умер со словами: „Задерните занавес, фарс сыгран“…» (Веселовский Александр. Раблэ и его роман: Опыт генетического объяснения // BE. 1878. Т. И. Кн. 3. Март. С. 135).
5 Всё выше (лат.). Очевидно, это отсылка к девизу-рефрену стихотворения «Excelsior» Г. Лонгфелло, первая и две завершающие строфы которого в переводе А. Н. Майкова приводятся ниже (Майков А. Н. Сочинения: В 2-х т. / Под общ. ред. Ф. Я. Приймы; Сост. и подгот. текста Л. С. Гейро. М.: Правда, 1984. Т. 1. С. 246, 248. (Б-ка «Огонек»; Отечественная классика)):
На высях Альп горит закат;
Внизу, в селеньи, стены хат
Отливом пурпурным сияют…
Вдруг видят люди: к ним идет
Красавец юноша, несет
В руке хоругвь, на ней читают;
Excelsior!
<…>
И тут же лай собаки, вмиг
Он к ней — и видит: в снеговых
Сугробах юноша… О Боже!
Он бездыханен, смертный сон
Его сковал, и держит он
В руке хоругвь, где надпись тоже —
Excelsior!
Уж горы облило зарей:
Лежит он, бледный и немой,
Среди пустынь оледенелых…
Стоит и слышит вдруг монах —
Уже чуть внятно — в высотах —
В недосягаемых пределах:
Excelsior!
Это стихотворение 1881 г. (к его заглавию в первопубликации (Огонек. 1881. № 16. С. 306) Майков сделал следующее примечание: «От exelsus, высокий, возвышенный, благородный, совершенный»), включенное автором в одноименный раздел своего «Полного собрания сочинений», упоминалось Анненским в статье «А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии» в числе тех произведений поэта, основными поэтическими мотивами которых является «власть мечты над душой человека» и «эмоция беспредельности» (КО. С. 288).
177. Е. М. Мухиной
Царское Село, 21.11.1908
править
Дорогая Екатерина Максимовна.
Вчера вечером доктор определил у Дины глубокий и рассеянный бронхит. Он боится дальнейших мероприятий инфлуэнцы в организме, так как непомерная слабость и лихорадка не поддаются покуда лечению.
24-го я постараюсь, конечно, приехать к Вам из Уч<еного> Комит<ета>1, но хотел заранее предуведомить Вас и Арк<адия> Андр<еевича>, что наше 26-ое2, к сожалению, как уже не первое удовольствие, к<ото>рое я себе обещал заранее, отменяется. Не знаю уж, когда и придет, наконец, к какой-нибудь норме наша жизнь.
Падает снег…
Мутный, и белый, и долгий,
Падает снег…3
Падает снег, а что воды-то утекло, подумаешь…
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 61-61об.). Рукой адресата на письме указана дата: 1908. Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович Анненский.
Царское Село, Захаржевская, д. Панпушко.
1 Не установлено, побывал ли Анненский 24 ноября 1908 г. у Мухиных (в день Св. Екатерины у Е. М. Мухиной были именины; ср. ее письмо к Анненскому от 21 ноября 1909 г., приведенное в прим. 1 к тексту 215), но тому, что в этот день Анненский присутствовал в заседании ООУК МНП, есть документальное подтверждение (см. его автограф в журнале заседаний: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119. Л. 1604).
2 26 ноября, как уже говорилось ранее, отмечались именины Анненского (см. прим. 1 к тексту 66).
3 Анненский процитировал первые строки стихотворения «Падает снег…» (Музыка отдаленной шарманки), датированного 26 ноября 1900 г.
Его первая публикация (СТ-1959. С. 175) сопровождалась следующим комментарием: «Печ. впервые по списку ЦГАЛИ, 6. л. 7 — с пометой В. Кривича в конце текста — после даты: „(По сообщению Мухиной) 1900 г. Единственный автограф у Е. М. Мухиной. По ее объяснению Анн-кий одно время хотел взять текст для помещения в книгу, но потом или раздумал или забыл“. Автограф, по-видимому, не сохранился. В начале текста — подчеркнутая надпись „Без копии“, являющаяся, вероятно, указанием на уникальность автографа. Под датой — приписка: „Утро. Метель. Я печален“» (СТ-1959. С. 605).
178. А. В. Бородиной
Царское Село, 26.11.1908
править
Ц.С.
Захаржевская, д. Панпушко
Ольга1 передала мне Ваш глубоко тронувший меня подарок2.
Малларме3 был одним из тех писателей, которые особенно глубоко повлияли на мою мысль. В этом выборе я чувствую тонкое внимание и ценю сочувственную вдумчивость. Прекрасна была Ваша мысль, и это трогает меня.
Я не наполню, однако, этого листка мыслями о Малларме или хотя бы по поводу него. Я смотрю на мои новые томики и думаю о другом: отчего так красивы книги, и за что их любишь? И отчего они так тяжелы, и отчего они так нежны и ни на чем переезды не оставляют такого следа, как именно на книгах — отчего они нежны, книги?..
Если допустить, что все может быть прекрасно, стань оно только творческой мыслью, если считать, что сама природа хороша только, когда это мысль какой-то великой Души и чаще всего моментами, — шевеля в нас сочувственные струны, — то станет понятна и красота книг. Мне смешны библиофилы: они мне кажутся всегда похожими на тех благочестивых и тщеславных афинян, которые надевали еще тонкие золотые ризы на божественное тело своей Девственной Заступницы4.
Нет, книга прекрасна, как Мысль. Это та форма, которую облюбовала себе самой — Мысль. Сколько ей навязывают их — от гаммы и чуть ли не до злодеяния — но одна Книга есть только Мысль, Одна Мысль. Все остальное в книге и вне книги — это уже мы — наше тщеславие. Вот отчего нельзя не любить Книги. Вот чем она прекрасна.
Печатается по автографу, сохранившемуся в архиве И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 43-43об.). Впервые опубликовано: КО. С. 482.
1 Очевидно, О. П. Хмара-Барщевская.
2 Как ясно из дальнейшего содержания письма, речь идет о подаренных Анненскому на именины книгах (сочинения Малларме или о нем?).
3 Малларме (Mallarmé) Стефан (1842—1898) — французский поэт-лирик, в первом периоде своего творчества примыкавший к «парнасской школе»; в дальнейшем один из крупнейших представителей французского символизма.
Вопросам соотношения поэтических миров Малларме и Анненского («русского Малларме») в критической и научной литературе было посвящено немало отдельных замечаний (см., в частности: Чулков Георгий. «Кипарисовый ларец» // Речь. 1910. № 126. 10 (23) мая. С. 3; Голлербах Э. Жизнь и творчество И. Ф. Анненского: (К 10-летию со дня смерти) // Жизнь искусства. 1920, № 341. 13 янв. С. 2; Благой Д. Анненский Иннокентий Федорович // Литературная энциклопедия. М.: Изд. Коммунистической Академии, 1929. Т. 1. Стлб. 165—166; Малкина Е. Иннокентий Анненский // Литературный современник. 1940. № 5-6. С. 213. Рец. на кн.: Анненский Ин. Стихотворения. Л., 1939; Маковский Сергей, Портреты современников. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955. С. 264; Setchkarev. Р. 54, 148; Bazzarelli Eridano. La Poesia di Innokentij Annenskij. Milano: U. Mursia, 1965. P. 18. (Civita letteraria del Novecento; Sez. russa; 1); Ingold Felix Philipp. Innokentij Annenskij: Sein Beitrag zur Poetik des russischen Symbolismus (Dissertation Basel 1968). Bern: Herbert Lang, 1970. S. 112; Адамович Г. Борис Поплавский (1903—1935) // РМ. 1980. № 3313. 19 июня. С. 9; Tucker Janet G. Innokentij Annenskij and the Acmeist Doctrine. Columbus, Ohio: Slavica, 1986. P. 21; Гаспаров M. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX в. / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. В. А. Келдыш. М.: Наследие, 1992. С. 245; Зенкин С. Пророчество о культуре: (творчество Стефана Малларме) // Малларме Стефан. Сочинения в стихах и прозе = Mallarmé Stéphane. Vers et prose / Сост. Р. Дубровкина; Предисл. С. Зенкина; Коммент. Р. Дубровкина, И. Стаф, Е. Лившиц. М.: Радуга, 1995. С. 7; Проект «Акмеизм» (вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова) // НЛО. 2002. № 58. С. 148, 159).
Подвергалась эта тема и разноаспектному монографическому анализу, преимущественно зарубежными исследователями: Barker David. Annenskij and Mallarmé: A Case of Subtext // Slavonic and East European Journal. 1977. Vol. 21. № 1. P. 46-55; Byms Richard, Kotzamanidou M. Mallarmé and the Poetry of Innokentij Annenskij: A Study of Surfaces and Textures // Comparative Literature Studies. Urbana. 1977. Vol. XIV. № 3. P. 223—232; O’Bell Leslie. Mallarmé and Annensky: The Gift of a Poem // Canadian Slavonic Papers. 1981. Vol. XVIII. № 4. P. 371—383; Schultz Jean Marie. The polysemantic Construction of the Literary Text: Mallarmet’s contribution to the Poetics of Annenskij, Pasternak, and Jacobson (Ph. D. 1983 University of California, Berkley) // Dissertation Abstracts International. 1983. Vol. 44: 2760-A; Mouly Catherine Cécile Antoinette. I. F. Annenskij and the Mallarmean Context (Ph. D. 1986 The University of Chicago) // Comprehensive Dissertation Index. 1987. (Supplement). Vol. 4 (2). P. 371; Terras Victor. Annenskij and Mallarmé: Some Obsevations // Russian Philology and History: In honour of Professor Victor Levin / Hebrew University of Jerusalem, Dept. of Russian and Slavic Studies, Center for the Study of Slavic Languages and Literatures; [Ed. W. Moskovich, J. Frankel, I. Serman, S. Shvarzband]. Jerusalem: Praedicta, 1993. P. 315—320.
Впрочем, первым подлинно серьезным исследованием, открывающим перспективы глубокого постижения этой историко-литературной проблемы, можно считать главу «„Царскосельский Малларме“: (Иннокентий Анненский)» в следующей монографии: Дубровкин Роман. Стефан Малларме и Россия. Bern; Berlin; Frankfurt a. M.; New York; Paris; Wien: Peter Lang, 1998. С. 350—395. (Slavica Helvetica; Bd. 59). Нужно отметить, что в этом труде разбросано и немало других важных замечаний, затрагивающих «маллармеану» Анненского (см., в частности: С. 5, 36,47, 49, 55, 66-67, 100, 111, 159, 166—167, 178, 235, 243—244, 246, 249, 266, 279, 307, 312—313, 317, 325—326, 339, 421, 428, 430, 450, 456, 468, 471—472, 474, 478—479).
4 Афина-Паллада, богиня-девственница, почиталась греками как богиня справедливой войны и победы, мудрости, знаний и искусств. Она считалась не только покровительницей Афин, от которой зависела мощь столицы Аттики, но и покровительницей ткацкого производства.
Здесь речь идет, вероятно, об обычае посвящения богине во время Великих Панафиней панафинейского пеплоса — узорного покрывала, вышитого афинскими девушками, с изображением подвигов Афины (такой сюжет нашел отражение и на фризе Парфенона).
179. Е. М. Мухиной
Царское Село, 12.12.1908
править
Струя резеды в темном вагоне1
Dors, dors, mon enfant!2
Не буди его в тусклую рань,
Поцелуем дремоту согрей!
Но сама — вся дрожащая — встань:
Ты одна, ты царишь… Но скорей!
Для тебя оживил я мечту,
И минуты ее на счету
Так беззвучна, черна и тепла
Резедой напоенная мгла…
В голубых фонарях
Меж листов, на ветвях
Без числа
Восковые сиянья плывут
И в саду,
Как в бреду
Кризантэмы цветут…
Все, что можешь, ты смеешь теперь…
Ни мольбам, ни упрекам не верь…
Здесь ни мук, ни греха, ни стыда,
Пока свечи плывут
И левкои живут,
Пока дышит во сне резеда.
Ты боишься в крови
Своих холеных ног
И за белый венок —
В беспорядке косы…
О молчи, не зови,
Как минуты — часы
Нетаимой и нежной красы…
…На ветвях
В фонарях догорает мечта
Голубых кризантэм.
Ты очнешься свежа и чиста
И совсем… о, совсем!
Без смятенья в лице,
В обручальном кольце…
Стрелка будет показывать 7.
Ц. С.
Захаржевская, д. Панпушко
Посылаю Вам новое и последнее мое стихотворение.
На будущей неделе заеду в конце, м<ожет> б<ыть,> в пятницу4, напр<имер,> dans l’après-midi5. Читаете ли Вы «Ессе homo» Ницше6… Да, этого человека можно и справедливо судить только в категориях воли… Страшно нам с ним — à des intellectuels dépourvus de la puissance de Volonté, et substituant le rêve à l’obstination du désir7.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 62-63об.).
Фрагмент письма впервые опубликован: ИФА. III. С. 96.
1 Стихотворение впервые опубликовано с некоторыми разночтениями в составе «Кипарисового ларца» (М.: Гриф, 1910. С. 78-79) в качестве второй части складня «Добродетель».
2 Спи, спи, мое дитя! (фр.).
3 См. прим. 3 к тексту 177.
4 19 декабря.
5 После полудня (фр.).
6 Ницше (Nietzsche) Фридрих (1844—1900) — немецкий филолог-классик, поэт, философ.
В художественных произведениях, литературно-критических трудах и переписке Анненского, по формуле К. М. Аггеева (ЛТ. С. 115) — «глубокого ценителя Ницше», налицо многочисленные следы чтения и изучения его творений.
Трудно при этом говорить о сколько-нибудь однозначном отношении Анненского к личности, творчеству и учению Ницше. Так, например, несомненное воздействие на Анненского оказала «замечательная», «блестящая», по его определениям (см.: КО. С. 63; ИАД. С. 28), книга Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», в которой «романтик Ницше возводил ребячью сказку в высшие сферы духовной жизни» (КО. С. 63). О методологическом, филологическом «ницшеанстве» Анненского, не лишенном иногда и очевидных элементов полемического начала, см.: Иванов Вячеслав. О поэзии И. Ф. Анненского // Аполлон. 1910. № 4. Паг. 2. С. 20; Аничков Евгений. «Аполлон» // Запросы жизни. 1910. № 4. 24 янв. Стлб. 221; Грифцов Б. [Рец.] // Понедельник. 1918. № 16.17 (4) июня. С. 4. Рец. на кн.: Зелинский Ф. Ф. Древнегреческая религия. Пг., 1918; Гизетп-тпиА. Поэт мировой дисгармонии: (Инн. Фед. Анненский) // Петроград. Пг.; М.: Петроград, 1923. Кн. 1. С. 59; Грифцов Б. Искусство Греции. М.; Пг.: Государственное изд-во, 1923. С. 204; Маковский Сергей. Портреты современников. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955. С. 281; Setchkarev. P. 183, 240; Conrad. S. 140—151,163, 217—218, 223; Герасимов Ю. Кризис модернистской театральной мысли в России (1907—1917) // Театр и драматургия: Труды Ленинград, гос. ин-та театра, музыки и кинематографии. Л., 1974. Вып. 4. С. 211; Baer Joachim Т. Arthur Schopenhauer und die russische Literatur des spàten 19. und friihen 20. Jahrhunderts. Miinchen: Verlag Otto Sagner, 1980. S. 167—179; Минц 3. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. М.: Наука, 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 101, 107; Аникст А. История учений о драме: Теория драмы от Гегеля до Маркса. М.: Наука, 1983. С. 233; Корецкая И. В. «Аполлон» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / АН СССР; ИМЛИ; Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 215; Пономарева Г. М. Критическая проза И. Ф. Анненского: (Проблема генезиса): Автореф. дисс…. кандидата филол. наук. Тарту, 1986. С. 4-5; Пономарева Г. М. Функция контакта в эстетических взглядах И. Ф. Анненского // Функционирование русской литературы в разные исторические периоды: Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1988. С. 77, 78. (Учен. зап. Тарт. гос. ун-та; Вып. 822); Kelly Catriona. Classical Tragedy and the «Slavonic Renaissance»: The Plays of Vjaceslav Ivanov and Innokentij Annenskij compared // The Slavonic and East European Journal. 1989. Vol. 33. № 2. P. 240; Чекалов И. И. Поэтика Мандельштама и русский шекспиризм XX века: Историко-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М.: Радикс, 1994. С. 19; Ljunggren Anna. At the Crossroads of Russian Modernism: Studies in Innokentij Annensky’s Poetics. Stockholm: Almqvist & Wiksell International, 1997. P. 24-26, 30 (Acta Universitatis Stockholmiensis; Stockholm Studies in Russian Literature; 32); Петрова Г. В. О некоторых проблемах поэтики И. Ф. Анненского // Вестник Новгородского государственного университета: Серия «Гуманитарные науки». 1998. № 9. С. 56-63; Шелогурова Г. Н. Эллинская трагедия русского поэта // Анненский И. Ф. Драматические произведения; Античная трагедия: (Публичная лекция). М.: Лабиринт, 2000. С. 301, 308—309; Петрова Г. В. К изучению проблематики книги стихов И. Ф. Анненского «Тихие песни» (Анализ двух «фортепьянных сонетов») // Методика преподавания гуманитарных дисциплин. Великий Новгород, 2000. С. 84-92; Петрова Г. В. «Я — слабый сын больного поколенья…»: (К проблеме «Анненский и Ницше») // Вестник Новгородского государственного университета: Серия «Гуманитарные науки». 2000. № 15. С. 66-72; Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский гос. ун-т им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 36, 55-61, 100—106.
Подобного рода интеллектуальная позиция Анненского не означала приятия им этического пафоса учения Ницше и ницшеанства в целом, которые Анненским строго разграничивались: «…Следует совершенно отделять это сложное культурное явление, которое лучше всего привилось на нашей и отчасти на французской почве, от творений базельского философа, которым ницшеанство нередко даже противоречит. В ницшеанство <…> русские беллетристы <вносят> — обоготворение сильного человека и протест против жалости и труда, как одной из форм рабства» (КО. С. 101). См. также: Анненский И. [Рец.] // Гермес. 1908. Т. II. № 10 (16). 15 мая. С. 258. Рец. на кн.: Издание философского общества при Императорском С.-Петербургском университете. Этика Аристотеля. Перевод с греч. с приложением «Очерка истории греческой этики до Аристотеля» Э. Радлова. СПб., 1908.
Духовная автобиография Ницше «Ессе homo» была опубликована в 1908 г. (Nietzsche Friedrich. Ессе homo / [Hrsg. von Raoul Richter]. [Leipzig]: Insel-Verlag, [1908]. 154 S.) и в конце того же года начала печататься на русском языке в переводе Брюсова в «Весах» (см.: Ницше Фридрих. Ессе Homo!: Вступление / Пер. Аврелия // Весы. 1908. № 12. С. 45-48; Ницше Фридрих. Ессе Homo!: (Избранные отрывки) / Пер. Аврелия // Весы. 1909. № 2. С. 44-48).
Думается, Анненский откликается именно на декабрьский номер «Весов», содержащий изложение credo Ницше:
«Кто умеет дышать воздухом моих сочинений, знает, что это — воздух высот, здоровый воздух. Надо быть созданным для него; иначе не мала опасность — в нем простудиться. Лед близок, одиночество безмерно, — но как мирно все покоится в ярком свете! как легко дышится! как много чувствуешь ниже себя! — Философия, как я до сих пор понимал и переживал ее, это — добровольная жизнь среди льдов, на высотах, — искание всего, что есть в бытии странного и сомнительного, всего, что до сих пор изгонялось из жизни Моралью. Долгий опыт, почерпнутый мной из такого странствия по запретному, научил меня смотреть с совсем иной точки зрения, нежели то считалось желательным, на причины, побуждавшие до сих пор морализировать и идеализировать. Мне стала ясна тайная история философов, психология их великих имен. — Столько истины может вынести дух, на сколько истины может отважиться он, — вот что было для меня всегда истинным мерилом ценности. Заблуждение (-- вера в Идеал --) не есть слепота, заблуждение всегда — трусость… Каждое завоевание, каждый шаг вперед в познании вытекает из мужества, из жестокости к самому себе, из чистоплотности по отношению к себе… Я не оспариваю Идеала, я только надеваю перед ним перчатки… Nitimur in vetitum, — устремляемся к запретному, — сим знаком победит некогда моя философия, ибо доныне запрещали, по убеждению, лишь истину» (С. 46).
В значительной степени именно это сочинение Ницше послужило материалом для размышлений Анненского, которые нашли отражение в тексте под заглавием «Эстетический критерий» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 160. Л. 24-25об.). Этот текст был подготовлен к печати его сыном (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 202. Л. 1-2об.), который дал следующее пояснение: «По-видимому, не законченный набросок программного характера, с позднейшими, видимо, многочисленными добавлениями пером и карандашом» (Там же. Л. 1). Позволю себе воспроизвести здесь самый ранний слой этого наброска, опустив упомянутые Кривичем вставки:
Ессе homo. Судьба посмертного Ницше в Германии и России. Ницше и Ницшеанство. Ницшеанство одолевает Ницше — это чувствовал<,> м<ожет> б<ыть,> и автор Ессе homo. Ницшеанство как религия. Мораль господ на место морали рабов. Безысходность морали. Призрачность аморализма. Открытие для наших поэтов, что они говорят прозой, что они имеют мораль. Антиномия раба <--> не есть свободный, а есть господин.
Что такое свобода вне сферы правовых понятий? Личность и вид. Переоценка личности. Мы должны повышать вид. Результатом этого сознания должна быть скромность. У личности ничего нет, это принадлежит мне по недоразумению, уважение к человеку, ко всякому, к типу; юмор, сомнение по отношению к себе. Цинизм и рабство как черты нашей эстетической личины. Трусость — не смеют отказаться от красоты. Красота родилась как искра от соприкосновения мысли с чувствительностью и определяется ее особым волнением. Высшая красота интеллектуальна. Мы должны сопротивляться страху смерти, который искажает наше эстет<ическое> миропонимание; мы должны разбираться в понимании игры и не играть тайной как кубарем; мы не должны позировать словом пошлость и воображать, что жизнь есть декорация. Поменьше фетишей — слово не должно быть фетишем. Поэзия должна быть правдивым переживанием. В ней должно быть желание освободиться и претворить. Очень серьезная вещь <--> это наша нечувствительность к христиански-моральным темам. Потеря чувства меры. Истеричность. Отнош<ение> к смертной казни. Боязнь думать и сомневаться. Эротизм и порнография. Эстетику не может не быть дела до пользы или вреда того, что он пишет, т<ак> к<ак> он не может и не сможет быть равнодушен к вопросу об интеллектуальном повышении типа в читателе и писателе. Он благоговейно чувствует в себе и старается заставить почувствовать других высшее начало Uebermensch’a. Он должен создавать литературный противовес бессознательным захватам жизни.
«Ессе homo» анализируется Анненским также в «Черновых заметках о Ницше», впервые процитированных в КО. С. 589 и в более полном виде опубликованных А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком (см.: ЛТ. С. 146); кроме того, см. прим. 3 к тексту 216.
См. также автограф Анненского, сохраненный Е. М. Мухиной и датированный ее рукой 1908 г.: «С большим наслаждением прочитал я Also sprach Zarathustra и сделал ряд выписок. Должно быть есть что-то родственное между Ницше и Бёклином, в них обоих что-то захватывающее дух, как восхождение на гору или смена высей и пропастей. Вероятно, недаром Базель был ареной деятельности Ницше и родиной Бёклина» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5, Л. 66),
7 Интеллектуалам, обделенным силой воли и заменяющим мечту упорством желания (фр.).
180. А. Н. Анненской
Царское Село, 16.12.1908
править
Я прочитал отменно скучное произведение Леонида Андреева «Черные маски»1.
По-моему, объяснить какое-нибудь литературное произведение можно, лишь определив его композицию, т<о> е<стъ> замысел автора, его ближайшую цель.
Цель у Л. Андреева была, как мне кажется, не столько литературная, сколь феерическая, театральная. Некогда драматург задавался мыслью учить своих сограждан, через посредство лицедеев, которых звали тогда «техниками Диониса»2, т<о> е<сть> ремесленниками искусства. Трагик учил истинному смыслу мифов, как теперь катехизатор учит детей понимать молитвы и заповеди. Когда миновала пора творчества, выдвинулись актеры — век творчества сменился веком интерпретации. Современник Аристотеля3, актер Полос4 так высоко ставил свое искусство, что, когда ему надо было изобразить глубокое страдание и заразить зрителей волнением при виде чужой скорби, он принес на сцену урну с пеплом собственного сына, и никогда, конечно, рыдание не было таким непосредственным — среди праздничной толпы. Но в наше время, для Леонида Андреева, драма от трагиков и даже лицедеев перешла и уже давно — еще ниже, в руки декораторов, бутафоров, Мейерхольдов5… И это не случайность — в этом проявилась эволюция театра и театрального искусства и, может быть, обещающая в будущем небывалый блеск и даже умственное наслаждение. Л. Андреев, по-моему, искал сценических эффектов — прежде всего.
Улыбающееся сумасшествие герцога, которое началось в нем гораздо ранее, чем он видит масок, — его объективированная Андреевым галлюцинация и мука — в литературном отношении продолжает черствое, рационалистическое, гелертерское сумасшествие автора «Записок»6. Там — не имелось в виду декоратора, и потому можно было ограничиться развитием символа «решетки», сумасшествием, возникшим на почве идеи побега, сумасшествия, экзальтированного тайным пороком. Здесь, в «Масках», надо было удовлетворить фигурантов, дать заработок театральным плотникам, а, главное, окрылить фантазию «товарища-мейерхольда». Были времена, когда Фидий7 был только банаусос, т<о> е<сть> ремесленник с ремешком на лбу — Фидий! Теперь ремесло отыгрывается на Станиславских8 и мейерхольдах; теория «трех единств» отвергнута, чтоб уступить место теории «трех стен».
Переходя к мелочам, отмечу, что уже в первой сцене герцог — вполне сумасшедший человек… Его преследует кошмар темноты: башню и дорогу он приказывает залить светом9. Сумасшествие его только незаметно, потому что автор еще не объективировал его сценически, не разделил его на десятки жестов, ужимок, замаскированных Страхов, лицедействующих Отчаяний; не заменил еще его лишь прикрыто привычным благообразием тягостной душевной дисгармонии — дикою музыкой второй картины10.
Не без искусства Леонид Андреев поставил рядом с герцогом его влюбленную жену: она так очарована своим еще не остывшим желанием, что не может видеть, что любит больного, что целует отвратительного умственного калеку. Шут оригинален, но поневоле, кажется. Л. Андреев очень талантлив, но он совершенно лишен гения — от природы. В нем нет ни зерна безумия и юмора. Его шут — печальный, блеклый, завистливый, негениальный, почти истерический шут 20-го в., но, по-своему, новый и нам близкий…
Вот такими представляются мне «Маски». Их литературное начало у Брет-Гарта11 и особенно у Эдгара По12.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 276. Л. 1-3об.). Адресат письма указан предположительно: нельзя исключить, что им могла быть, например, М. Ф. Страхова.
Впервые опубликовано: КО. С. 482—483.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович Анненский.
Царское Село, Захаржевская, д. Панпушко.
1 Вероятно, Анненский мог прочитать это произведение в следующем издании: Андреев Леонид. Черные маски: Представление в двух действиях и пяти картинах // Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник». СПб.: [Тип. Министерства Путей Сообщения (Товарищества И. Н. Кушнерев и Ко], 1908. Кн. 7. С. 7-70). В комментарии к данному письму цитаты из «Черных масок» приводятся по этой публикации с указанием страницы.
2 О «техниках» («технитах») Диониса см. подробнее прим. 5 к тексту 125.
3 Аристотель (Ἀριστοτέλης) Стагирит (384 — около 322 до н. э.) — древнегреческий философ, ученый-энциклопедист, систематизатор античной литературной теории.
Его деятельности и наследию посвящена главка «Аристотель» статьи Анненского «Очерк древне-греческой философии» (см.: Ксенофонт. Воспоминания о Сократе в избранных отрывках: С введением, примечаниями и 8 рисунками / Объяснил И. Ф. Анненский, директор Императорской Николаевской царскосельской гимназии. 2-е изд. СПб.: Типо-литогр. И. А. Литвинова, 1900. Ч. 2. С. 38-48). В этой работе, адресованной гимназической аудитории, кратко, в адаптированном виде изложена и «Поэтика» Аристотеля (Там же. С. 47-48). Основательнее проанализированы аристотелевская теория трагического и различные ее трактовки в лекциях по античной литературе (см.: ИАД. С. 103—114).
4 Знаменитый древнегреческий актер IV в. до н. э. Полос (Πῶλος), современник Аристотеля и Демосфена, был одним из «героев» работы коллеги Анненского (см.: Варнеке Б. Актеры древней Греции. Одесса: Омфалос, 1919. С. 28-30). В этом сочинении помещен и перевод приводимого Анненским рассказа, извлеченного Варнеке из книги Авла Геллия «Аттические ночи» (VI, 5):
«Был в Греции актер, пользовавшийся великой славой и превосходивший остальных звучностью голоса и изяществом движений. Звали его будто Пол, и он исполнял трагедии знаменитых поэтов умело и усердно. Однажды он лишился сына, которого он особенно горячо любил. Когда ему показалось, что он уже перестрадал эту потерю, он снова вернулся к своему ремеслу. В ту пору ему надо было в Афинах представлять Электру Софокла и нести урну с прахом Ореста: ведь содержание этой пьесы таково, что Электра думает, будто несет останки своего брата и, считая его умершим, оплакивает и скорбит о его гибели. Пол, одетый в скорбные одежды Электры, вынул из могилы своего сына урну с его останками и, обнимая ее, будто то была урна с прахом Ореста, обнаружил не поддельную и притворную скорбь, а истинную и живую печаль и подлинные вопли.
Думали зрители, будто перед ними только разыгрывают пьесу, а на самом деле перед ними было истинное страдание» (С. 28). См. этот же фрагмент в современном переводе: Античные свидетельства о жизни и творчестве Софокла / Перевод В. Н. Чемберджи // Софокл. Драмы: В пер. Ф. Ф. Зелинского / Изд. подг. М. Л. Гаспаров и В. Н. Ярхо. М.: Наука, 1990. С. 450. (Литературные памятники).
5 Мейерхольд Всеволод (Карл Теодор Казимир) Эмильевич (1874—1940) — выдающийся актер и режиссер, с 1906 г. главный режиссер С.-Петербургского театра В. Ф. Комиссаржевской. С этим театром в значительной мере связано оформление его художественной программы, эстетических и стилистических принципов.
О неодобрительном отношении Анненского к современному ему режиссерскому театру и, в частности, к упомянутым постановкам см. подробнее: КО. С. 71, 536—537, 559.
В последний год жизни Анненского между ним и Мейерхольдом произошло личное знакомство, связанное с их сотрудничеством в «Аполлоне». Свидетельством установления между ними до определенной степени доверительных и доброжелательных отношений может служить сохранившаяся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 24) траурная телеграмма Мейерхольда, датированная 4 декабря 1909 г. и адресованная В. И. Анненскому:
Глубоко опечаленный смертью Иннокентия Федоровича всей душой с Вами<> Мейерхольд
О пристальном внимании Мейерхольда к наследию Анненского говорит тот факт, что в 1910-е годы в издававшемся Мейерхольдом журнале популяризировались переводы Анненского из Еврипида и его собственное драматургическое наследие (см., в частности: Хроника // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1914. № 1. С. 64. Без подписи; Радлов Сергей. О трагедиях Софокла в переводе Ф. Ф. Зелинского // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1914. № 2. С. 56; Класс Мейерхольда: Движения на сцене // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1914. № 2. С. 62. Без подписи. (Перепеч.: Мейерхольд в русской театральной критике: 1892—1918 / Российский Институт истории искусств; Сост. и коммент. Н. В. Песочинского, Е. А. Кухты, Н. А. Таршис. М.: Изд-во «Артист. Режиссер. Театр», 1997. С. 486); Радлов Сергей. Еврипид в русском переводе // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1916. № 2-3. Весна и лето. С. 132—134).
О взаимоотношениях и творческих контактах Анненского и Мейерхольда см. также: Мейерхольд В. Э. Переписка: 1896—1939 /
Сост. В. П. Коршунова и M. M. Ситковецкая. Вступ. статья Ю. А. Завадского. М.: Искусство, 1976. С. 162, 182; Гнесин М. Ф. Из воспоминаний о Мейерхольде / Подгот. В. П. Коршунова; Кривошеева Ирина. К теме: М. Ф. Гнесин и В. Э. Мейерхольд // Мейерхольд и другие: Документы и материалы / Гос. институт искусствознания; Комиссия по творческому наследию В. Э. Мейерхольда; РГАЛИ; Творческий центр им. Вс. Мейерхольда; Гос. центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина; Центральная научн. б-ка СТД России; Ред.-сост. О. М. Фельдман. М.: О. Г. И., 2000. С. 448, 449, 451, 453—455, 458. (Мейерхольдовский сборник; Вып. 2); Уварова Ирина. Мейерхольд и Дионис // Мейерхольд, режиссура в перспективе века = Meyerhold, la mise en scene dans le siècle: Материалы симпозиума критиков и историков театра: Париж, 6-12 ноября 2000 г. М.: О. Г. И., 2001. Вып. I / Ред.-сост. Beatrice Picon-Vallin, Вадим Щербаков. С. 238.
6 Речь идет о произведении, увидевшем свет в предыдущем выпуске альманаха «Шиповник»: Андреев Леонид. Мои записки: Повесть // Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник». СПб.: [Типо-лит. «Печатное искусство»], 1908. Кн. 6. С. 165—262. Далее ссылки на «Мои записки» Андреева даются именно по этой публикации с указанием страницы.
Главный герой «Моих записок», от лица которого строится повествование, — «гений приспособляемости», певец «прекрасной тюрьмы», проповедник «священной формулы железной решетки»:
«Почему небо так красиво именно сквозь решетку? — размышлял я, гуляя… <…>
Вспомнив затем, как всегда, в той жизни, при взгляде на широко открытое окно, не защищенное решеткой, или в небесный простор я испытывал потребность лететь, мучительную по своей явной бесплодности и нелепости, — я вдруг почувствовал нежность к решетке, нежную благодарность, почти любовь. Скованная руками, слабыми человеческими руками какого-нибудь невежественного кузнеца, даже не отдающего себе отчета в глубоком смысле своего создания, вделанная в стену столь же невежественным каменщиком, она вдруг явила собою образец глубочайшей целесообразности, красоты, благородства и силы. Схватив в свои железные квадраты бесконечное, она застыла в холодном и гордом покое, пугая людей темных, давая пищу для размышления людям рассудительным и восхищая мудреца!» (С. 182—183).
Детальный анализ этой повести, ни в коей мере не потерявший ни своей актуальности, ни научной ценности, представлен в следующем цикле работ: Силард Лена. «Мои записки» Л. Андреева:
1. К вопросу об истории оценок и полемической направленности повести // Studia Slavica Hungaricae. Budapest, 1972. Vol. XVIII. C. 303—342; Силард Лена. «Мои записки» Л. Андреева: II. Метаморфозы русского позитивизма в зеркале литературной пародии; III. Великий Инквизитор Л. Андреева, или «душегрейка новейшего уныния» // Studia Slavica Hungaricae. Budapest, 1974. Vol. XX. С. 41-69, 271—304. О соотношении андреевских «Моих записок» и «Черных масок» см. также: [Келдыш В. А.] Альманахи издательства «Шиповник» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 274—275; Беззубое В. Леонид Андреев и традиции русского реализма. Таллин: Ээсти раамат, 1984. С. 37-38, 91-92.
7 Фидий (Φειδίας) (около 500—431/432 гг. до н. э.) — древнегреческий скульптор классического периода, один из величайших художников древности, под чьим руководством было исполнено скульптурное убранство Парфенона.
8 Станиславский (настоящая фамилия Алексеев) Константин Сергеевич (1863—1938) — актер, режиссер, педагог, теоретик и реформатор театра, основатель (вместе с В. И. Немировичем-Данченко) Московского Художественного театра, его руководитель.
9 Ср. фрагменты первой картины первого действия «Черных масок» (С. 13, 14-15):
«Лоренцо. <…> А башня? Синьор Петруччио, а башня? Я прикажу посадить тебя на кол, как некрещеного турка, если ты забыл осветить ее.
Петруччио. Она освещена.
Лоренцо. Освещена! Как смеете вы так выражаться, синьор? Она должна гореть, сверкать, она должна подниматься к черному небу, как один огромный пламенный язык!
Лоренцо. А дорога? синьор Петруччио, вас накажет господь. А дорога? Ты забыл осветить дорогу, и наши гости не найдут нас.
Петруччио. Она освещена, синьор.
Лоренцо. Освещена! Ваш язык как дрянная кляча, которая только машет хвостом, когда в бока ей вонзаются шпоры. Нужно, чтобы весь путь сверкал, горел огнями, как дорога в рай. Поймите меня, синьор управляющий: нужно, чтобы тени кипарисов в ужасе бежали в горы, где спят драконы. Разве у тебя недостаточно факелов и слуг, разве мало смоляных бочек у тебя?»
10 Во второй картине первого действия «Черных масок» Андреев представил картины раздвоения личности главного героя драмы и борьбы «Лоренцо бывшего» и «Лоренцо вошедшего», завершающейся смертью первого. Упомянутая Анненским «дикая музыка» во многом определяла характер описываемых событий и «обрамляла» действие:
«Откуда-то издали доносятся звуки музыки; сливаясь с завываниями и свистом ветра, бушующего вокруг башни, они наполняют воздух дикой дрожащей мелодией. <…>
Лоренцо (поднимая голову). Какой ужасный ветер сегодня! Уже третью ночь бушует он и становится все сильнее и так страшно походит на музыку моих мыслей. Мои бедные мысли! Как испуганно бьются они в этом тесном костяном ящике. <…>
Некоторое время стоит тишина, затем все окутывается мраком, и звуки дикой музыки становятся громче и ближе» (С. 36, 39).
11 Брет-Гарт (Bret-Harte) — псевдоним американского писателя, журналиста, литературоведа Гарта (Harte) Фрэнсиса Брета (1836—1902), автора прозаических и поэтических произведений, в частности, «Легенды о горе дьявола» (1863), «Романов в кратком изложении» (1867), книги «Счастье Ревущего Стана и другие рассказы» (1870), романа «Габриэль Конрой» (1875), «Сказания об аргонавтах» (1875) и др.
12 По (Рое) Эдгар Аллан (1809—1849) — американский писатель, оказавший серьезное влияние на развитие литературного процесса конца XIX — начала XX в. Его творчество сказалось и на литературном развитии Анненского (см. его самопризнания об «отравленности» творчеством По, относящейся уже к концу 1870-х гг.: КО. С. 39), что не прошло незамеченным для литературоведов, найдя освещение в целом ряде публикаций. См., в частности: Setchkarev. P. 219, 227; Conrad. S. 110—111; Гроссман Джоан Делани. Эдгар Аллан По в России. Легенда и литературное влияние / Пер. с англ. М. А. Шерешевской. СПб.: Академический проект, 1998. С. 47-48, 178, 184. (Современная западная русистика; Т. 16); Дубровкин Роман. Стефан Малларме и Россия. Bern; Berlin; Frankfurt a. M.; New York; Paris; Wien: Peter Lang, 1998. С. 382—394. (Slavica Helvetica; Bd. 59).
Сравнивая Андреева с По, Анненский, очевидно, имеет в виду характерный для последнего иррационализм, интерес к загадочным и патологическим состояниям человека — то, что в значительной степени присуще и творчеству Андреева.
181. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 31.12.1908
править
В Вашем пении вчера звучали совсем новые ноты1… Что Вы переживаете? Вы знаете, что была минута, когда я, — не слушая Вас, нет, а вспоминая потом, как Вы пели, плакал. Я ехал один
в снежной мгле, и глаза мои горели от слез, которые не упали, но, застлав мне снежную ночь, захолодели, самому мне смешные и досадные. Ведь я, может быть, и ошибаюсь… Да я, наверное, ошибаюсь… Это не была скорбь, это не была разлука, это не было даже воспоминание; это было серьезное и вместе с тем робкое искание примирения, это была какая-то жуткая, минутная, может быть, но покорность, и усталость, усталость, усталость…
Господи, как глуп я был в сетованиях на банальность романсов, на эти муки и улыбки, похожие между собой, как… красавицы «Нивы»2. Что увидишь ты, гордец, в венецианском зеркале, кроме той же собственной, осточертевшей тебе… улыбки?.. И чего-чего не покажет тебе самое грубое, самое пузырчатое стекло? Смотри — целый мир… Да, поверь же ты хоть на пять минут, что ты не один. Банальность романса, это — прозрачное стекло. Слушай в нем минуту, слушай минутную думу поющей. Сумасшедший, ведь — это откровение.
Ну, кто там мог понимать? «Зови любовь мечтою, Но дай и мне мечтать»3. Да разве тут была в эту минуту одна Ваша душа? Одна Ваша печаль? Это — было прозрение божественно-мелодичной печали и в мою душу, и в его… и в ее душу… Но это надо пережить… И вчера я пережил жгучую минуту прозрения, вместе с Вами ее пережил. Как я Вас благодарю, милая Нина… Мне больно за Вас, но я и безмерно рад за Вас — за ту светлую дверь «сладкозвучности и понимания», которая открылась вчера в Вашем сердце.
Вы не пели, Вы творили вчера.
Печатается по автографу, сохранившемуся в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 37-38об.). Впервые опубликовано: КО. С. 484. Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Документально установить, где выступала Бегичева, не удалось.
Позволю себе все же предположить, что речь может идти о мероприятии, объявление о котором было напечатано в одной из самых популярных петербургских газет: «Сегодня, во вторник, 30 декабря, в зале Петровского коммерческого училища женским кружком помощи пострадавшим воинам устраивается литературно-музыкальный вечер с танцами. Танцы до 3 час. ночи под оркестр гвардейского экипажа» (Театр и музыка // НВ. 1908. № 11782. 30 дек. (1909. 12 янв.) С. 6. Без подписи).
Подобное допущение позволяет прояснить и смысл фразы Анненского: «Ну, кто там мог понимать?»
2 «Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал с приложениями, ориентированный на «широкого», не слишком взыскательного читателя. Издавался с 1870 г. в С.-Петербурге А. Ф. Марксом, а после его смерти в 1904 г. — Л. Ф. Маркс (Всеволожской) и В. Я. Светловым. В «Ниве» регулярно публиковались иллюстрации, посвященные современной моде. Их, очевидно, и подразумевает Анненский.
3 Источник цитаты (очевидно, романс) не установлен.
182. Е. М. Мухиной
Царское Село, 31.12.1908
править
Пишу Вам, дорогая, в последние сумерки умирающего года. Да принесет Вам его еще полный легкомысленных надежд наследник… принесет что? новые импульсы, новый вкус к жизни. У меня нет желания для Вас заветнее — как чтобы расцветилась ярче Ваша иллюзия1. В сущности, не единственное ли, что истинно- и только наше, это сознательность нашего самообмана?
Искренно жалею, что досадная случайность, в виде приезда одного делового посетителя вместо вторника в понедельник2, лишила меня радости быть у Вас и полюбоваться на Вас — мою иллюзию — когда я это себе обещал.
Но Вы, вероятно, знаете, что я классически несчастлив и прямо-таки не смею обещать себе ни одной радости. Так как Вы не включены в заколдованный круг моего злополучия, то надеюсь — нет, мягче, позволяю себе — уж так и быть — надеяться, что 2-го я Вас увижу.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 64-65об.).
Впервые опубликовано: Звезда. С. 176.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Ср.: «Эстетика была для него спасительным щитом от мыслей отчаяния. Мало того: на эстетике строил он хрупкую свою теорию мирооправдания. <…> Художник, поэт, творя слово и все, что оно вызывает в душе, творит единственную ценность смертного — красоту иллюзии… Потому и прекрасно, что — невозможно:
Если слово за словом, что цвет, Упадает, белея тревожно, Не печальных меж павшими нет, Но люблю я одно — Невозможно.
В разговорах Анненский часто возвращался к этой философии эстетского идеализма. „Мое я — только иллюзия, как все остальное, отражение химер в зеркалах“… говорил он, и ему казалось, что он примирял этим апофеозом метафоры-символа антиномию двух недружных миров» (Маковский Сергей. Иннокентий Анненский (по личным воспоминаниям) // Веретено: Литературно-художественный альманах. Берлин: Книгоизд-во Отто Кирхнер и Ко, 1922. Кн. 1. С. 244—245).
2 29 декабря.
183. М. К. Лемке
Царское Село, 13.01.1909
править
Многоуважаемый Михаил Константинович, К. И. Чуковский1 посоветовал мне обратиться к Вам с одним литературным предложением. Вот в чем дело. Я написал книгу «Вторая книга отражений». Может быть, Вы знаете «первую», которую издал Думнов2. В «Весах» (К. Чук<овский>3) и в «В<естнике> Евр<опы>» (Евг. Ляцк<ий>4) — ей были посвящены статьи. Содержание «Второй книги отражений» такое5: I. Изнанка творчества
1. Мечтатели и избранник.
2. Символы красоты у русских писателей.
3. Юмор Лермонтова.
II. Белый экстаз
Странная история, рассказанная Тургеневым.
III. Иуда — новый символ.
IV. Гейне прикованный. V. Проблема Гамлета.
VI. Бранд-Ибсен.
Не найдете ли Вы возможным издать «Вторую книгу отражений»? Текста листов 8-9 (?). I, IV, VI печатались. В «Перевале»6 (IV, VI), «Белом Камне»7 (новом — I) — московских журналах (мало известных).
Если Вы познакомитесь с текстом книги, то увидите, что это менее всего Сборник. Проблема творчества — вот что меня занимает. Как и в первой книге, «отражения» лишь внешне разрозненны. Эсотэрически — книга является не только единой, но и расчлененной.
Впрочем, автор — последний из собственных судий.
Если бы предложение мое казалось Вам не неприемлемым, то могу выслать текст для предварительного ознакомления — ни к чему Вас, конечно, не обязывающего. Он — готов для типографии и уже давно. Но некогда мне было его пристраивать.
Во всяком случае — не откажите ответить.
Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. К. Лемке (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 661. № 89. Л. 1-2об.).
О наличии писем Анненского в архиве Лемке впервые сообщалось в следующей публикации: Малова М. И. Обзор историко-литературных архивных материалов, поступивших в рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР за 1940—1945 гг. // Бюллетени рукописного отдела / АН СССР; Институт русской литературы (Пушкинский Дом). М.; Л.: Изд. АН СССР, 1950. Вып. II. С. 75.
Фрагменты письма впервые были опубликованы: КО. С. 578. Написано на почтовой бумаге: Иннокентий Феодорович Анненский. Царское Село. Захаржевская, д. Панпушко Адресатом на первом листе письма синим карандашом сделана помета, обозначающая, вероятно, его входящий номер — «17», а простым карандашом отмечена дата получения письма — «15-1».
Лемке Михаил Константинович (1872—1923) — историк, публицист, редактор ряда столичных и провинциальных газет, издатель, общественный деятель. В центре его исторических интересов находилось русское освободительное движение середины XIX в. К моменту установления отношений с Анненским Лемке был автором целого ряда изданий, посвященных этой проблематике (см., в частности, его сочинения «Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия» (СПб.: Тип. С.-Петербургского т-ва печ. и издат. дела «Труд», 1904), «Эпоха цензурных реформ. 1859—1865 годов» (СПб.: Типо-лит. «Герольд» 1904), «Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг.: По подлинным делам Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии» ([СПб.]: Изд. С. В. Бунина, 1908), «Очерки освободительного движения „шестидесятых годов“: По неизданным документам» (СПб.: Изд. О. Н. Поповой, 1908)).
Вскоре Анненский получил положительный ответ от Лемке. Его письмо, отпечатанное на пишущей машинке на типографском бланке (лишь подпись и набранные ниже курсивом элементы даты вписаны рукой автора), публикуется здесь впервые по тексту, сохранившемуся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 341. Л. 1):
Михаил Константинович
Лемке
Управляющий
Типографией и книжным складом
М. М. Стасюлевича
Спб. В. о. 5 л., 28
Многоуважаемый
Я знаю Ваши работы и с удовольствием приму Ваш труд на кредитных условиях, а для того, чтобы вести дальше чисто деловой разговор, пришлите мне оригинал и точные указания количества экземпляров, шрифта, размера, бумаги и пр. Тогда Вам будет послана смета с условиями кредита, подписав которую Вы и вступите с нами в сношения, которые я вполне приветствую.
М. Лемке
В архиве Анненского сохранилось дело (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 414. Л. 1-3об.), содержащее смету типографии M. M. Стасюлевича по изданию «Второй книги отражений», «Условия», подписанные Лемке, а также образцы бумаги и шрифта.
1 Чуковский Корней Иванович — псевдоним Николая Васильевича Корнейчукова (1882—1969), литературного критика, литературоведа, поэта, переводчика, мемуариста. О нем и о характере его отношений с Анненским см. подробнее вводное прим. к тексту 203.
Здесь речь идет о недатированной почтовой карточке (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве: РГИА. Ф. 6. Оп. 1. № 382. Л. 1-1об.), отправленной Чуковским из тогда финляндской Куоккалы 25.01.1909 г. (штемпель отправления; штемпель царскосельской почты — следующего дня, 13.01.1909 г. по принятому в России юлианскому календарю):
Я получил от Т. А. Богданович письмо, где она просит меня переговорить с издателем Белопольским, относительно второго тома «Кн<иги> Отр<ажений>». Я был бы счастлив хоть чем-н<и>б<удь> содействовать появлению книги, которой так давно уже жду с нетерпением, но дело в том, что издатель Белопольский уже прекратил свою деятельность. Если Вам угодно, я переговорю с Вольфом, но раньше всего — не сделать ли вот какой попытки: об-ратить<ся> к заведующему типографией Стасюлевича (литератору) Мих<аилу> Констант<иновичу> Лемке, который в этом году издал Иванова-Разумника и Льва Шестова? Он не заплатит гонорар, и весь риск ляжет на Вас, но зато — в случае успеха книги — чуть ли не всю прибыль получаете Вы. Его адрес есть в адрес-календаре. Черкните ему, сославшись на меня.
На обороте этого письма рукой Чуковского были написаны почтовый адрес Анненского и обратный адрес:
Отправитель К. Чуковский Куоккала (Финл<яндская> Ж<елезная> Д<орога>) д. Анненкова.
Через несколько дней после установления контакта с Лемке Анненский получил от своей племянницы письмо, в котором также затрагивались вопросы, связанные с публикацией «Второй книги отражений» (печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 300. Л. 1-2об.):
бесконечно давно я ничего о тебе не знаю. Предпринимал ли Ты еще что-ниб<удь> по отношению к твоей книжке. Чуковский заезжал ко мне и говорил, что он писал Тебе про своего издателя — тот прекратил, к сожалению, дела. Не могу ли я быть тебе в чем-нибудь полезна Мне бы это было так приятно. Чуковский с своей стороны тоже очень хотел бы всячески содействовать появлению твоей книги, он сказал мне даже, что, конечно, он в этом заинтересован еще больше, чем я, хотя я и не знаю, почему непременно больше. С Вольфом у него, кажется, хорошие отношения, т<ак> ч<то,> если бы Ты ничего не имел против того, он бы охотно поговорил с ним. Впрочем, м<ожет> б<ыть>, ты уже и писал ему об этом. Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты черкнул мне словечко. А, м<ожет> б<ыть>, ты и сам доедешь как-ниб<удь> к нам, когда будешь в наших краях.
Как здоровье Дины Валентиновны? У нас все пока благополучно. Андрей вернулся и в данную минуту играет в шахматы с тетечкой.
До свиданья.
Упоминаемый в этом письме Андрей — это, конечно, двоюродный брат И. Ф. Анненского Андрей Никитич Ткачев (см. о нем вводное прим. к тексту 157).
2 Думное Владимир Васильевич (1854—1926) — издатель, книгопродавец, много лет служивший приказчиком в московской книго-продавческой фирме Салаевых, которая была создана в 1828 г. В 1886 г. он выкупил ее и выпускал книжную продукцию (главным образом, учебную литературу для гимназий и реальных училищ, литературу для педагогов и т. п.) уже под маркой «Издание книжного магазина В. В. Думнова под фирмою Наследники бр. Салаевых».
Анненский в качестве официального рецензента УК МНП многократно разбирал учебную и учебно-методическую литературу, представленную Думновым в УК для того или иного вида рекомендации ее средним учебным заведениям с целью приобретения и использования в учебном обиходе (см. по указателям: ИФА. I—IV).
3 См. прим. 4 к тексту 129.
4 Ляцкий Евгений Александрович (1868—1942) — историк литературы, приверженец так называемой культурно-исторической школы, этнограф, публицист, литературный критик, активно сотрудничавший в 1900-е гг. в «Вестнике Европы».
О «Книге отражений» он писал дважды (см. его упоминавшуюся в прим. 4 к тексту 129 рецензию, а также статью: Ляцкий Евг. Вопросы искусства в современных его отражениях // BE. 1907. Т. 2. Кн. 4. С. 665—666), причем оба раза оценка его была высокой.
После выхода в свет «Второй книги отражений» Анненский презентовал Ляцкому ее экземпляр, о чем свидетельствует недатированное письмо последнего (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 346. Л. 1-2):
Приношу Вам самую сердечную признательность за Вашу чудесную книгу, которую читаю и перечитываю с великим наслаждением. Вам в высшей степени присуще уменье читать интимно, наедине, мы же все читаем толпой, среди шума и гама, видим брызги и пену литературного моря, но не слышим его ласкового шепота, не вглядываемся в его изумрудные отсветы. И потом. Вы — со всеми, всем близки и всем дружественны, и Вы — один, ни с кем не спорите, ни с кем не сталкиваетесь под той пальмовой сенью, откуда видно и небо, и море, и куда не доносится пыль с шумного литературного торжища. И потому я не согласен с Вами, когда Вы говорите: «Я отражаю только то же, что и вы». Нет, не то же, а то, чего не отражаем мы, чего отразить мы не можем и не умеем. За это-то Вам и великое спасибо.
Евг. Ляцкий
5 Следует отметить, что структура предлагаемого Анненским к публикации труда в целом была реализована. Практически в идентичном виде представлено содержание «Второй книги отражений» и в сохранившихся в архивном деле автографах Анненского (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 155. Л. 9об., 10). Наиболее значительные изменения, произошедшие в процессе подготовки книги к печати, таковы: первый триптих критических статей Анненского получил название «Изнанка поэзии», а завершает «Вторую книгу отражений» не упомянутая в этом письме статья «Искусство мысли: Достоевский в художественной идеологии»; в архиве (Там же. Л. 4) сохранился вариант титульного листа, обозначенный Анненским цифрой I, где название этой статьи приписано к приведенному в публикуемом письме перечню другим пером.
Самым же ранним вариантом титульного листа «Второй книги отражений» с содержанием предполагаемого издания, очевидно, надо признать черновой автограф Анненского, сохранившийся в том же деле (Л. 9; зачеркнутые слова воспроизводятся в угловых скобках):
<Проблема творчества.> <Иллюзия творчества.> Изнанка <творчества> поэзии. Белый экстаз. <Иуда и эстетик.> Зарождение
Иуды. Прикованный Гейне <-- из могилы> <умирая> <Две литературных проблемы.> Проблема Гамлета. Бранд.
В первом печатном извещении (по-видимому, исключительно рекламного свойства) о будто бы написанной Анненским «Второй книге отражений» ее содержание анонсировалось иначе: «И. Ф. Анненский закончил второй том своего исследования об Эврипиде; им же приготовлена вторая книга „Отражений“, — критических этюдов о Л. Андрееве, Сергееве-Ценском и других» (Календарь писателя // Свободные мысли. 1907. № 15. 27 авг. (9 сент.) С. 4. Без подписи).
6 О сотрудничестве Анненского в журнале «Перевал» см. тексты 129 и 142 и прим. к ним.
Здесь речь идет о следующих его публикациях: Анненский И. Гейне и его «Романцеро» // Перевал. 1907. № 4. С. 27-34; Анненский И. Бранд // Перевал. 1907. № 10. С. 42-48.
7 В конце ноября вышел первый и единственный номер журнала «Белый камень». См. соответствующую запись в журнале «Книжная летопись» (1908. № 46. 22 ноября. С. 34): «Белый Камень, с ноября 1908 г., Москва, ежемесячно, ред.-изд. А. А. Бурнакин, ц. 4 р. в год».
8 этом номере были опубликованы несколько произведений Анненского: стихотворения «Скрипка» (впоследствии печатаемое под заглавием «Смычок и струны»), «Закатный звон в поле» и «Зимний поезд», стихотворения в прозе «Сантиментальное воспоминание» и «Моя душа», а также критическая статья, озаглавленная «Изнанка творчества: I. Символы красоты у русских писателей» (см.: Белый камень. [1908]. № 1. С. 8-10, 65-70, 99-106).
184. А. А. Бурнакину
Царское Село, 30.01.1909
править
Простите, дорогой Анатолий Андреевич, но я не имею средств дать Вам взаймы денег, о которых Вы просите1.
Очень жалко, что до сих пор не получил экземпляров.
Затем, ввиду того что я приступаю к печатанию «Второй книги отражений», а издание «Б<елого> К<амня>» — не знаю, как его назвать теперь — сборник или журнал? — по-видимому, задержалось, я настоятельно прошу Вас, Анатолий Андреевич, вернуть мне тексты моих двух статей «Мечтатели и избранник» и «Юмор Лермонтова»2. Я и так слишком долго затянул выпуск сборника3. К тому же с помещением статей произошло недоразумение. Редакция «Б<елого> К<амня» напечатала «Символы крас<оты>» ранее, чем первую главу, по соображениям, для меня совершенно непонятным, и хотя у меня между статьями есть ближайшая и тесная связь.
Пожалуйста же, Анатолий Андреевич, не замедлите высылкой мне текстов этих двух статей. Они мне крайне нужны.
И. Аннен<ский>
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 280. Л. 1-1об.).
Этот текст, являющийся, очевидно, автокопией отправленного адресату письма — единственного из сохранившихся писем Анненского к Бурнакину, — впервые опубликован: КО. С. 484—485.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Бурнакин Анатолий Андреевич (18?? —1932) — поэт, критик, публицист; первые выявленные публикации его относятся к концу 1907 г., когда он выпустил первый том альманаха «Белый камень». В этом издании были опубликованы преимущественно тексты авторов не первого литературного ряда: стихотворения Бурнакина, Д. Кудрявцева, П. Левицкого, Д. Богданова, М. И. Чайковского, К. Яновского, С. Клычкова, Г. Забежинского, Н. Русова, А. Крамаренко, Н. Киселева, М. Громыки, небольшие прозаические произведения К. Яновского, С. Клычкова, Г. Забежинского, А. Крамаренко, фрагменты переписки П. И. Чайковского и С. И. Танеева, подготовленные к печати М. И. Чайковским, статьи А. Мирногорова, Н. Русова, Н. Пояркова, Б. Грифцова, Бурнакина, а также художественно-и литературно-критические отзывы Бурнакина, Русова, Н. Фоль-баума и В. Волина и информационно-хроникальные заметки. Использованные в оформлении альманаха автотипии со скульптурных композиций СТ. Коненкова, по-видимому, были призваны «поддержать» его название.
Подробнее о Бурнакине см.: Магомедова Д. М. Бурнакин Анатолий Андреевич // РП. Т. 1. С. 370.
Необходимо сделать оговорку: нижеследующий комментарий не преследует цели сколько-нибудь исчерпывающей характеристики жизненного пути и творчества Бурнакина, равно как и его взаимоотношений с Анненским. Это не более чем попытка ввести в научный оборот материал о непростых обстоятельствах вхождения последнего в литературный процесс эпохи.
О характере первоначальной литературной позиции Бурнакина могут дать представление одна из его программных статей «От Сциллы к Харибде и оттуда… в пролет двух стульев» (Белый камень: Альманахи индивидуального искусства и индивидуальной мысли. М.: Тип. К. Л. Меньшова, 1907. Т. 1. С. 100—110) и другие публикации, включенные им в упомянутый выше альманах:
«„Толстые“ журналы — несдвигаемые авторитеты большинства. Но меня они коробят. Не выношу почтенных петербуржцев — этих облыселых рыцарей скуки, этих заскорузлых сгущений невского тумана.
Их фамилии — примелькавшиеся вывески писчебумажных магазинов, захватанные издырявленные плакаты. Их костюмы — шик типографской безвкусицы. Обложки — пакеты для бакалеи. Текст — перепачканная плохой краской серая мешанина. Украшения — черные пятна реклам об американском золоте и непромокаемых плащах. <…>
Я далеко не апологет „нового искусства“, но, поневоле, на время иду к нему. Пусть „Весы“ — обронивший отечество коммивояжер, пусть „Золотое Руно“ — шелковая потеха первогильдейца, а „Перевал“ — безликий радикал, — все-таки они для меня интереснее и ценнее петербургских студней и мягкотелых. <…>
Представители „нового искусства“ удовлетворяют меня, главным образом, своим внешним эстетизмом. <…>
В русском искусстве в настоящее время нет эпохи. Она растворилась во многих перепевах. Лихолетье теперь. Есть только две школы. Одна позитивная — все еще пережевывает Толстого, Горького, Чехова. Другая „символическая“ — либо перепевает великих символистов Запада, либо бесплодно пытается дать искусству новое содержание. Будущее нам еще, как говорят теперь, не сигнализирует. <…>
Искусство — это моя религия — мне. Это — гимн самому себе. Это — Зеркало творческого самолюбования (часто самообольщения, но термин верен)… Искусство — самодовлеющая религия самодовлеющей личности, экстатическое поклонение преображенному себе» (Указ. соч. С. 101, 102, 103, 109).
Не стеснял себя Бурнакин в выражениях, характеризуя конкретные литературные произведения и их авторов. См., например, следующие оценки и суждения: «спевший свою песню В. Брюсов», «в красочном отношении „Золото в лазури“ для меня всего-навсего — сусало в синьке», «пакостная муза Кондратьева», «бездарный знаньевец Телешов», «А. Блок, умеющий изредка давать красивые образы, высказывает себя здесь импотентом образа», «балаганничает А. Белый» (Бурнакин Анат. От Сциллы к Харибде и оттуда… в пролет двух стульев; "Перевал. №№ 1-10; «Корабли». Сборник стихов и прозы // Белый камень. М.: Тип. К. Л. Меньшова, 1907. Т. 1. С. 103, 104, 121, 123, 124).
Стоит отметить, что именно в процитированном альманахе впервые в работах Бурнакина встречается имя Анненского: автор благосклонно отозвался о его «перевальских» статьях, особо отметив их в общем ряду публикаций журнала: «Выделяются оригинальные критические статьи И. Анненского („Гейне и его Романцеро“ и „Бранд“)…» (Бурнакин Анат. [Рец.] // Белый камень. М.: Тип. К. Л. Меньшова, 1907. Т. 1. С. 121. Рец. на изд.: Перевал. № 1-10).
Вскоре Бурнакин, имевший репутацию литературного хулигана (помимо свидетельств, приведенных в указанной критико-биографической статье Магомедовой и публикуемом ниже письме Соколова-Кречетова, см.: Дело II отделения Канцелярии Главного Управления по делам печати «О возбуждении уголовных преследований по изданию в гор. Москве журнала „Белый Камень“» // РГИА. Ф. 776. Оп. 16. Ч. II. № 2. Л. 1-4), достаточно гармонично соединивший в своем характере черты гоголевских Чичикова, Хлестакова и Ноздрева, но не лишенный поэтического чутья, предложил Анненскому сотрудничество в задуманном им издании (здесь и далее письма Бурнакина печатаются по текстам автографов, сохранившихся в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 303, с указанием листов), для начала «благоразумно» утаив реальное содержание первого выпуска своего детища (Л. 1-2):
29 марта 1908
Я знаю Вас только по двум статьям в «Перевале». Тем не менее, зачарован Вами. Никто, после классических критиков, не произвел на меня более сильного впечатления. И это не лесть. Для нее я слишком пессимист. Например, категорически не признаю ни одного из Ваших коллег. Из них только Вы — моя единственная симпатия. И я хотел бы, чтобы Вы, Иннокентий Феодорович, были критическим базисом редактируемого мною «Белого Камня». Подготавливается 2-ой том, и я крепко прошу Вас принять в нем участие. «Белый Камень»<,> несмотря на всю его злокачественность и злосчастность<,> — молодое идейное начинание. Я отвергаю крайности и реализма и символизма и хочу идти посредине, по той дороге, по которой всегда идет непосредственное художество. За попытку самоопределения литературные участки выдали мне волчий билет. Но меня это не пугает. Буду и в дальнейшем развивать в себе независимые цельные мысли и искать своих слов. Первый том я решительно осуждаю. Но не за неакадемичность, а, исключительно за общую сердечную и мозговую немочь, за вялость и сонливость, за общую малоталантливость. Задор же, забиячество, неуважение «авторитетов», отсутствие умения ладить с «этикой», отвращение к пят-кочесанию, к грошевой морали, жажду срывать фиговые листики — все это извиняю. Все это — залог серьезных грядущих битв. Пусть, покамест была арена мелких драк. Постараюсь превратить ее в колыбель воюющих идей. Не посылаю Вам, Иннокентий Феодорович, 1-го тома потому, что не хочется краснеть. Стыд заставляет меня просить Вас, — не настаивать на лицезрении той книги, которую ее «зачинатель» давно пережил. К чему бередить старую рану? — Новая назревает. Программа 2-го тома: стихи и рассказы, статьи по искусствам и снимки и, г<лавным> о<бразом>, критические и философские статьи. Материальная сторона оборудована одним Трошевым меценатиком. Выгод особенных не предвидится. Но Вам, Иннокентий Феодорович, непременно будет заплачено. Издание будет всего в 1000 экз<емпляров>. Да, о сотрудниках. Доминирует зелень, но перечищенная и уже печатавшаяся. Есть и старшие. Бунин, Блок и еще кое-кто. Из философов прошу Л. Шестова. Надеюсь, что Вы, Иннокентий Феодорович, не замедлите прийти на помощь молодому делу. Размером статьи не стесните. Но об этом мы с Вами спишемся по получении мной Вашего согласия.
P. S. Из «Белого Камня» я намерен исключить злободневность и случайность, временный интерес. Колыбель воюющих идей должна иметь большой масштаб, должна быть широкого размаха.
Предполагаем выпустить 2-й том к концу сезона, и было бы интересно получить от Вас материал на этих же днях.
Обращает на себя внимание то, что в период «агитации» сотрудников Бурнакин не стеснялся наличия текстуальных совпадений в своих посланиях потенциальным «белокаменцам» (ср. вышеприведенное письмо с письмами Бурнакина Чулкову от 25 марта 1908 г. и Блоку от 22 марта 1908 г.: Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898—1921) / Вступ. статья Н. В. Котрелева и З. Г. Минц; Публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика; Подгот. текстов Ю. П. Благоволиной и др.; Коммент. Н. В. Котрелева и др. // Литературное наследство / АН СССР. М.: Наука, 1982. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 320—321).
Очевидно, у Анненского, испытывавшего на протяжении 1900-х годов серьезные проблемы с поиском органа периодической печати, который он мог бы ощущать как «свой», предложение стать «критическим базисом» издания вызвало большой интерес, и он незамедлительно согласился сотрудничать, о чем свидетельствует следующее письмо Бурнакина (Л. 3-4об.):
Спасибо за согласие. — «Белый Камень» приобрел полезного сотрудника, от которого я хочу только одного: хочу, чтобы Вы представили себя возможно полнее, многостороннее, ярче. Словом, Иннокентий Федорович, характер и размер Вашего участия определяйте сами, позаботьтесь сами о том, чтоб показать себя во весь рост, во всех проявлениях. Присылайте, Иннокентий Федорович, все, что пожелаете, что сочтете нужным. Я помещу во втором же томе все, сколько бы Вы не прислали. Достойно все, что Вы в себе считаете таковым, что каждый из нас признает в себе. Я утверждаю в «Белом Камне» принцип творческого самоопределения, самоутверждения. — Это мой коронный редакторский принцип. Мой крайний индивидуализм знаменует в то же время крайнюю степень уважения (не странно ли Вам это?) к личности вообще, а к творческой — в особенности. Моя роль — отнюдь не в урезывании, не в ущемлении. Насиловать — чуждо мне. Или целиком отвергаю или целиком признаю — со всеми достоинствам и недостатками. Итак, я хочу учиться не ощипывать индивидуальности, а находить и прославлять их. (Да и возможно ли выправить горбатого? — Важно — среди тысяч горбатых найти одного здорового). Мое дело — дать интересную гамму творческих личностей, управлять самоиграющими инструментами. Итак, Иннокентий Федорович, присылайте поскорей «Фамиру», стихотворения, стихотворения в прозе. Но не забудьте и про критическую статью. Давши голову, руки и сердце, не забудьте о ногах. Иначе нет половины Анненского. Вдобавок, Ваша статья нужна «Белому Камню», повторяю, как база. Ах, как бы это было хорошо<,> если бы Вы дали кое-что по части «проблемы творчества» и, вообще, что-нибудь по философии искусства! Впрочем, что я? Вы сами хорошо разрешите вопрос о характере и содержании статьи. Размером не стесняйтесь — книга готовится толстая. Жду, словом, статью, драму и стихи. Присылайте<,> что можете<,> — сейчас же, а если сейчас у Вас нет статьи, то, быть может, Вам удастся написать ее к Фоминой, 2 недели сроку. Жду не дождусь Вашего материала. Пришлите, Иннокентий Федорович, в библиотеку «Белого Камня» все Ваши печатные работы. — Страшно хочется поближе ознакомиться с Вашими оригинальными мыслями и стилем и ознакомить с Вами моих молодых сотрудников. (Не так давно я был в Петербурге. Намеревался проехать в Царское Село, чтоб лично пригласить Вас. Но, увы, не хватило денег. — Насилу добрался в Москву). Есть одно признание в Вашем письме, которое меня глубоко тронуло, нашло большой отклик. — Вы признаетесь<,> что пишете «медленно и любовно». Боже мой! Я до 60 черновиков стал доходить — хотя первый — всегда целиком экспромт. И не стыжусь своей медлительности. И говорю о том своему белокаменному птичнику, а они подсмеиваются над этим и не хотят следовать мне. Но, слава Богу, не я один так работаю. Автор статей: «Гейне и его Романцеро» и «Бранд» тоже корпит. И, добавлю, удачно. (Вот А. А. Блок говорил мне, что он в 2 недели написал «Снежную маску», а что в ней путного? Скороспелки не долговечны!) Хотелось бы еще кое-что порассказать Вам о себе, но как-то делается мне стыдно, когда я часто употребляю: «я». Покамест же, будьте здоровы, Иннокентий Федорович, поскорей присылайте свой материал, а также не забудьте о своих книгах. Надеюсь, что не замедлите всем этим и письмом, которого жду с нетерпением. Крепко жму Вашу руку. Весь Ваш А. Бурнакин
6/IV, 1908. Москва, Воротниковский, 9
Остается лишь сожалеть, что письма Анненского, адресованные Бурнакину, разыскать пока не удалось. Фрагменты некоторых из них (скорее всего, относящиеся ко времени установления отношений) были адресатом опубликованы:
«Иннокентий Феодорович в письме ко мне как-то признавался: „Я работал над стихами с такой пристальностью и прилежанием, что, право, за время, когда я — если сосчитать часы и измерить напряженность работы (почти всегда без бумаги и карандаша) — написал десяток стихотворений, то можно бы было написать учебник географии или биографию Державина. И я не жалею этого времени. Знаете — всякий человек должен сказать те слова, которые он может сказать. А слушают ли его или нет, — это уже второстепенная вещь. Язык и возник и продолжает жить, как одна из форм выражения нашей души, а отнюдь не общения между ними“. <…>
„Я знаю, что моя мысль принадлежит будущему, и для него берегу мысль“<,> — говаривал он.
Вот почему он был пещерником, вот почему мы не видели его на литературных вечерах („электричества надо, надо — глаз подведенных и платьев в облипку“<,> — шутил И. Ф.), вот почему он мало печатался и так презирал „журнализм“» (Бурнакин Анатолий. Мученик красоты (Памяти Иннокентия Федоровича Анненского) // Искра. 1909. № 3. 14 дек. С. 8).
Анненский сразу же после получения процитированного письма отослал адресату целый ряд своих произведений. В печати уже воспроизводилась (см.: ИФА. III. С. 129) сохранившаяся в бумагах Анненского запись, озаглавленная «Послано Бурнакину» и содержащая следующий перечень текстов:
1) Фамира.
2) Из 2-й книги Отр<ажений> три первых NoNo
Изнанка творчества (Мечтатели и избранник, Символы красоты и Юмор Лермонтова).
3) Стихотвор<ения> в прозе: 1) Сантим<ентальное> восп<оми-нание> и 2) Моя душа.
4) Стихи: Зимний поезд, Трое, Офорт, Стальная цикада, Закатный звон в поле, Осень, Август, Суббота, Скрипка, Невозможно, Доля.
Уверенно говорить о том, что эти произведения попали в руки Бурнакину уже в апреле 1908 г., позволяют слова самого адресата в письмах от 25 и 29 апреля 1908 г.
Первое из них представляет собой почтовую карточку, адресованную, согласно помете Бурнакина, «Иннокентию Федоровичу Анненскому<,> Царское Село, д. Эбермана» и помеченную штемпелем царскосельской почты 26 апреля 1908 г. (Л. 5-5об.):
1908
25 апреля
Москва
Сейчас только что я приехал из провинции (с праздников) и застал Ваше письмо и рукописи, за которые горячо благодарю Вас. Спасибо — большое спасибо. А теперь хочу с Вами посоветоваться. Меня отговаривают от выпуска второго альманаха летом, говорят, что мертвое время, а я не соглашаюсь и указываю на то, что художественно-литературный сборник найдет читателей и летом. Да выйдет-то он всего в 1000 экз<емпляров>. Если же распространить книгу по провинции, куда разъезжаются столичные жители, то можно, наверное, ручаться за успешное распространение. Как Вы, Иннокентий Федорович, думаете? На днях я Вам пришлю большое письмо, в котором ознакомлю Вас подробно с содержанием книги. Конечно, корректуру править прийдется Вам же. Жду от Вас Ваших книг. Крепко жму Вашу руку. Ваш Анат. Бурнакин
Воротниковский, 9
Следующее письмо Бурнакина интересно не столько характеристикой полученных им текстов Анненского, сколько автоописанием собственной системы ценностей и интеллектуальных приоритетов (Л. 6-6об.):
29 апреля
1908 года
Вы и большой критик и большой поэт. Сейчас наслаждаюсь «Фамирою». Прямо за сердце хватило меня то место, где Фамира «ласково гладит камень» и отвечает Силену:
Я еще не дочитал пиесы, но о прочитанном могу сказать только хорошо. Удачно соединены трагическое с комическим. Масса внешнего действия при строго, последовательно развивающейся коллизии. Внешность классическая. Рифмы прекрасные, свежие, оригинальные. Образы ясные, четкие. Язык полнозвучный, как греческий. Много нового Вы дали, не думая о новшествах. Колорит сцен, например. И еще. Вы преобразили орхестру. Ваш «Фамира» для меня столь же важен, как и раскопки Пергамона. «Изнанка творчества», как я ожидал<,> — шедевр. Из «Кипарисового ларца» я, покамест, прочел «Офорт» и «Зимний поезд», и вот уже целый день под обаянием этих двух сильных прекрасных стихотворений. Стихов в прозе еще не читал. — Работы у меня по горло. И своей и организационной. Уж извините, Иннокентий Федорович, за неаккуратность в ответах и за их нескладность. В голове — литературная какафония . Характер II тома определился. Получается просто и строго выдержанная книга с классическим оттенком. Кривляние и злободневность отсутствуют, хотя современность чувствительно затрагивается. А содержание таково: масса стихов, несколько рассказов, драма (Ваша), несколько критических статей, масса репродукций и художественных характеристик и статей. Обложка и заглавный лист в древне-латинском стиле. Модернистские украшения отсутствуют. Хочу, чтобы все было просто, серьезно и внушительно. Крепко жму Вашу руку, дорогой Иннокентий Федорович, и жду Ваших книг. (С надписью, конечно).
В середине 1908 г. Бурнакиным был издан проспект издания («Белый камень»: Новый ежемесячный художественный журнал под редакцией Анатолия Бурнакина: [Проспект]. М., [1908]), в котором на первой ненумерованной странице в числе имеющихся в распоряжении редакции были поименованы и следующие произведения Анненского: неназванные «стихи», «„Фамира-Кифаред“ Вакхическая драма», «рассказы „Сантиментальное воспоминание“, „Моя душа“», критическая статья «Мечтатели и избранник».
Этот проспект, очевидно, был отослан Бурнакиным Анненскому и сохранился в архиве последнего (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 444).
На протяжении лета 1908 г. переписка между Анненским и Бурнакиным достаточно активно продолжалась, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архиве Анненского автографы писем Бурнакина, в которых автор рассказывал о хлопотах по организации издания, а также делился впечатлениями от присланных Анненским сочинений, уже опубликованных или предназначенных для опубликования в «Белом камне». При этом обращает на себя внимание достаточно безапелляционный и несколько развязный тон некоторых высказываний Бурнакина. См., например, почтовую карточку, отправленную «Иннокентию Федоровичу Анненскому<,> Царское Село, д. Эбер-мана» и помеченную штемпелем царскосельской почты 23 июня 1908 г. (Л. 7-7об.): 1908 22 июня Москва Воротников<ский,> 9
Многоуважаемый Иннокентий Федорович. Наконец «Белый Камень» сдвинулся с места. — В субботу начался набор. «Гвоздем» в «Белом Камне» будут рисунки открытого мною русского Бердслея — Ф. А. Видякова — душевно-больного (раннее слабоумие). Нечто невиденное. Художники ошеломлены. Отчего Вы, Иннокентий Федорович, не ответили мне — уезжали Вы, что ли? — Опять осмеливаюсь напомнить Вам Ваше обещание — прислать «Первую книгу отражений» и проч<ие> Ваши вещи. В особенности нужна мне «Первая Кн<ига> отражений» для статьи. — Нужна неотложно. Если можно — пожалуйста, вышлите. Ваши стихи на всех производят громадное впечатление. Я же полюбил и знаю на память: «Скрипку», «Закатный звон», «Невозможно», «Зимний поезд», «О-форт» и «Долю». Но все же и Вы — сын века. У Вас в классически стройной мелодии изредка, но бывают неврастенические срывы. Но об этом еще напишу.
В следующей почтовой карточке Бурнакина, помеченной штемпелем царскосельской почты 13 июля 1908 г. и представляющей собой ответ на неразысканное послание Анненского, одновременно с которым были отправлены «Тихие песни» и «Книга отражений», тон и содержание отзывов изменяются (Л. 8-8об.):
12 июля
1908
Москва
Большое спасибо за письмо и книги. Жаль, что не можете прислать «Театр Эврипида»<,> — это такая нужная книга. В «Отражени-
ях» я, первым делом, прочел «Бальмонт-лирик». Признаюсь, к ней приступил с недоверием — ее рекомендует «Корней». Но, очевидно, его ткнули носом. Так<,> благодаря умной и честной указке, Корней в 1-й раз оказался прав. Ст<атья> о Бальмонте мне пришлась по душе. Но больше всего мне понравился разбор «Горькой судьбины». Да. Вы — настоящий худож<ественный> критик. Вдобавок, у нас — первый по времени. (Кстати, о Бальмонте. Обидно, что Бальмонт теперь всего на всего — Ремингтон). На днях я напишу Вам закрытое — о составе книги и о сотрудниках. А также хочу прислать Вам разбор мой «Кипарисового ларца». (Оригинальные стихи в «Тихих песнях» мне мало нравятся. Зато переводы! Хорошо, Боже, как хорошо: «Счастье и несчастье»). Но все это бледнеет перед «Скрипкой», «Невозможно», «Зимн<ий> поезд», «Закат<ный> звон».
Эти четыре стихотв<орения> — торжество русского слова. Эти четыре стихотв<орения> — гордость русского стиха.
Сразу не мог ответить, т<ак> к<ак> в моей жизни происходили «события».
Нижеследующее послание Бурнакина (Л. 9-10об.) включает в себя восторженный разбор стихотворений Анненского из «Тихих песен», а также обещанный анализ «неврастенических срывов» в стихотворных произведениях Анненского из «Кипарисового ларца». Особо хочется отметить изворотливость Бурнакина, так и не поставившего Анненского в известность о том, в какой литературной компании последний оказался:
22 июля 1908
Москва, Воротниковский, 9
Есть стихи, в начале нравящиеся и скоро забываемые; есть и иные стихи: в первом чтении они тусклы, но в них нечто, заставляющее нас перечитывать, искать чего-то; с каждым чтением они ближе, милее, их выучиваешь, они ритмически следует за душой даже в толпе; на улице. В них — глубоко зарытая горячая тайна. Хочется открыть ее. Вот такие стихи пишете Вы. Каюсь, я был опрометчив, осудив с наскоку «Тихие песни». Эту книжку я перечитываю в который раз и с каждым разом получаю все большее удовольствие. Особенно мне нравятся: «На воде», «Август» — II, «Ноябрь», «Ветер», «Под новой крышей», «Villa nazionale», «Декорация», «Третий мучительный сонет» и «Желание». Но сейчас не о «Тихих песнях» речь, а о «Кипарисовом Ларце». В нем вполне цельны «Скрипка», «О-форт» и «Суббота». В изящном «Невозможно» совершенно ненужное четверостишие: «И, запомнив…» Это — неврастенический срыв, то же самое, что на рисунках Ф. Видякова его психические кляксы. «Закатный звон» трогает, но в нем две отвратительные строчки: «Пыль от сверкания дня дразнит возможностью мира». «Зимний поезд» тоже не усвояется целиком. Явная длиннота — четверостишие: «Но тает ночь…» Последние две строчки — опять срыв: «И стойко…» В «Доле» слабо второе четверостишие. Согласитесь, что «восток», который «вспыхнет» «полосою кровавой»<,> — банальный восток. Остальные стихотворения что-то мало на меня действуют<,> да я их и не помню. (Стихи в типографии). Вы, наверное, заметили, что я не говорю о содержании. Но ведь это авторское дело. Да у вас оно примитивно и выясняется формой. Она же у Вас совершенна. В «Скрипке», например: Трель — та ли — трепетали. Эхо — никогда <--> да. Лирическая начальная созвучность
«И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось».
Из «муки» рождается «музыка». Это место хорошо выходит, когда читаешь в затяжку. В «Невозможно»
«Этих ве, этих зе, этих эм…»
Форма у Вас и в «Т<ихих> П<еснях>» и в «К<ипарисовом> Л<арце>» одинаково хороша. Техникой стиха Вы владеете, как, пожалуй, никто из современников. Рифмы полнозвучные, доходящие до аммонимов , — дальше уж идти некуда, так что нам нужно искать новых созвучностей. Ваши размеры безукоризненные: чистые и строгие. Я только никак не могу понять одного: как это «Тихие Песни» прошли незамеченными? Другой бы с такими стихами, ой-ой, какого шума наделал. Мне кажется, что Вас замалчивают, минают и обсчитывают. И, вероятно, оттого, что Вы скромны, что не бежите в ногу с этой литературной сворой и не любите жречества и рекламы. Я Вам советую, Иннокентий Федорович, когда Вы будете выпускать второй сборник стихов, — обязательно включите в него избранные стихи из «Тихих Песен». Зачем им прозябать под псевдонимом? («Тихие Песни» изданы вульгарно). Вы просите, Иннокентий Федорович, ознакомить Вас с именами сотрудников! — Но ведь, большинство из нас — прекрасные незнакомцы. И что они Вам без своих вещей? Лучше я представлю их Вам in согроге. Все это скромницы, не лезущие за опубликованием, а работающие изо всех сил для четырех стен. У каждого из них я развиваю одно: независимость и строгость к самому себе. Их десять человек, а я — их вожак. Они каждодневно толкутся у меня, приносят стихи, я критикую — спорим, опять обрабатывают, словом, маленькая школа. По направлению мы — нео-парнасцы. (К нео-парнасцам я причисляю и Вас). Помним традиции, не чуждаемся и новшеств и хотим по средней линии, избегая тормозов двух крайностей, пойти дальше. Мой девиз: «Ко всему прислушиваться, но ничему не подчиняться, и обжигать себя в собственном огне». И еще: «у всех учиться, но никого, кроме себя, не считать за образец…» Содержание книги такое: около ста стихов десяти авторов, Ваша драма, моя «Морская поэма», Ваши «стихи в прозе», новеллы и рассказы, Ваша статья и моя, две худож<ественные> статьи, одна филос<офская> статья. Рисунки: «Патологическое творчество» — рисунки Видякова, заглавный лист и две виньетки к «Фамире-кифареду».
Я по собственной инициативе отказался от больших имен, хотя была возможность созвать очень и очень высокопоставленную компанию. Но зачем нам она? Чем мы хуже их? У нас не меньше, коли не больше любви к делу и строгости, а о талантах пусть судит публика. Ведь таким независимым выступлением только и можно себя утвердить. Я не хочу быть «осиянным» лучами чужой славы. Если я талантлив, то и так меня заметят.
Пишите мне<,> дорогой Иннокентий Федорович, побольше. Простите, что я так неаккуратен в ответах. Но не я виноват, а жизнь моя непутевая. Все «события и события». Пока до свидания. Отвечайте поскорее, не считайтесь.
В начале осени выход в свет «Белого камня», который из первоначально предполагавшегося альманаха превратился в ежемесячный журнал, стал приобретать реальные очертания, о чем Бурнакин не без элементов блефа известил Анненского в почтовой карточке, помеченной штемпелем царскосельской почты 18 сентября 1908 г. (Л. 11-11об.):
17 сент<ября>
Москва
Ради Бога, простите, что не предупредил о журн<але>. Он основался по щучьему велению — но материалу много. Внешность изящная. В первом No из Ваших вещей идет: «Скрипка», «Закат<ный> звон», «Зимний поезд», «Моя душа», «Сантим<ентальное> воспом<инание>» и «Симв<олы> крас<оты>» (3 стих<отворения>, 2 <в> проз<е>, 1 крит<ическая> ст<атья>). В № 2 пойдут стихи (4), целиком «Фамира» и еще крит<ическая> ст<атья>. Не сердитесь, что не посылаю корректур. Но, ей-Богу, боюсь тормозить дело — и так запаздываем — 1 октября. Не бойтесь — опечаток не будет, не допущу, даю слово! — Ведь, Ваш оригинал — безукоризненный. А хотите — вышлю отпечатанный первый лист, где Ваши стихи — Вы сами повадите, что я — хороший корректор. Кстати о стихах — отдел этот лучший и больший в книге. Я доволен. Уверен, что журнал Вам понравится. Это — не петербургский тяжеловоз, а изящная книга — ежемес<ячный> альманах. Ничего злободневного — ни рецензий, и, вообще, балласта. На днях, переменяю квартиру и сообщу Вам свой адрес.
В последующих письмах от 18 сентября (Л. 12—12об.) и 30 сентября (Л. 13-13об.) Бурнакин извещал об отправке первого-третьего листа гранок первого номера журнала и просил отозваться о них и высказать мнение о собственном творении — «Морской поэме»:
18 сент<ября>
Москва
Сейчас отправил Вам простой бандеролью отпечатанный только что первый лист. (Простите, что помаранный, но хороших типограф не дает, а порченые). Стихов, как видите<,> много. А, ведь, в первом листе только до буквы «Л». Второй лист и третий лист занимают стихи (включая сюда и 2-й отд<ел> поэм). По мере отпечатывания, буду присылать Вам лист за листом. Очень прошу Вас, дорогой Иннокентий Федорович, сейчас же ответить о впечатлении Вашем от стихов. Не сердитесь, прошу, что я не предупредил Вас о журнале, но, в сущности, разве журналы такого характера? Это альманах. Материал по 2-му номеру должен быть представлен к 1 окт<ября>. Дайте что-нибудь о французской поэзии. Напр<имер>, нет ли у Вас чего о «парнасцах» и «проклятых»?
30 сент<ября>
Москва
новый адрес
Б. Садовая, д. Орловых, кв. 26
Посылаю Вам 2-й и 3-й лист и надеюсь, что Вы и на этот раз пришлете о них хотя краткий отзыв. Мне бы очень интересно было знать Ваше искреннее мнение о моей «Морской Поэме». Разберите ее (пока, 1-я часть. В следующ<ем> No пойдет 2-я (последняя)). Разберите детально и в «разделывании» не стесняйтесь. С нетерпением жду Вашего письма.
P. S. А все-таки дайте что-нибудь о французской поэзии.
В первых трех листах журнала (см.: Белый камень. М.: Реклама, 1908. № 1. С. 5-26), отправленных Анненскому, были напечатаны, помимо его поэтических произведений, расположенные в алфавитном порядке авторов стихотворения: М. Абданка («Скифы», «Рыбаки на севере», «Курган»), Дм. Богданова («В поезде», «Любовная песенка»), Бунина («За Дамаском»), Бурнакина («Девичья»), Д. Кудрявцева («В окно», «Из колосьев», «Наклонила головку»), Н. Левицкого («Ожидание»), И. Русанова («В чаще ночью», «Самум», «Спор»), Н. Русова («Зеркала», «Смерть», «На корабле»), П. Сухотина («Городская ночь», «В непогодь», «На зорю»), К. Яновского («Аллея»). Со стр. 27 в журнале начинался отдел поэм, в рамках которого были опубликованы «Морская поэма» А. Бурнакина (С. 27-29), «Поцелуй» и «Перстень» П. Левицкого (С. 30-34), «Игры на Истме» и «Смерть Беатис» М. Абданка (С. 35-40). Далее начинался отдел прозы.
Некоторое представление о поэтических достоинствах основной части стихотворного материала дают первые строфы «Морской поэмы» Бурнакина, опубликованной с посвящением С. Т. Коненкову (с. 27-28):
Где зыбь и мерцанье,
Где шум и бряцанье,
Где тает-летает сквозистая мгла:
В медлительных гимнах —
В клубах синедымных
Белеет Скала.
Ей имя — Молчанье.
Удел — величанье.
Она, как невеста, как лик божества,
Как призрак: белеет,
Возносится, млеет
В лучах торжества.
Пред ней быстротечно,
Бессонно-предвечно,
Бессонно-стозвонно шумит Океан,
Волнами убранный,
Безгранный и странный
Старик-Океан.
Влюблен он, мятежный.
С тоской безнадежно
Он молит-неволит скалу,
С тоской неизменной
Он деве надменной
Слагает хвалу.
Прильнул он к подножью
И жалобно, с дрожью,
Вздыхает-вздымает ей стон
И пеною снежной,
Как песнею нежной,
Целует клубящийся синий хитон.
К ногам Белогрудой
Бросает он грудой
Цветные каменья, песок золотой.
Вдруг тиною прыснет:
И тина повиснет
На знойных уступах зеленой фатой.
Он любит-голубит,
Целует-милует, —
Она недоступно-близка.
Он вышнего стана
Достичь неустанно
Стремится века.
Очевидно, содержание прочитанного разочаровало и насторожило Анненского, и он на некоторое время прервал эпистолярное общение с адресатом, о чем свидетельствует следующее письмо Бур-накина, сообщавшего в почтовой карточке, помеченной штемпелем царскосельской почты 18 октября 1908 г. (Л. 14-14об.), о продвижении работы над первым номером «Белого камня»:
Москва 18 окт<ября> Что значит, дорогой Иннокентий Федорович, что так упорно молчите? — Вчера я послал Вам 5-й лист, где Ваши рассказы: «Сан-тимент<альное> воспом<инание>» и «Моя душа». Следующей неделей пришлю 7-й лист, где «Изнанка творчества». Всего вышло 8 листов. — Мы страшно запоздали. Но лучше поздно, чем пребывать в безжурнальной прорехе, как было со мной в прошлом году. Ради Бога, отвечайте.
Вероятно, Вам «Морская поэма» не понравилась?
В конце октября Анненский, наконец, откликнулся, прислав Бурнакину весьма нелицеприятный отзыв о его сочинении. См. ответ Бурнакина (Л. 15-15об.), написанный на почтовой карточке (CARTOLINA POSTALE (Carte Postale)), помеченной штемпелем царскосельской почты 1 ноября 1908 г. (на этой почтовой карточке указан уже новый адрес Анненского: «Иннокентию Федоровичу Анненскому<.> Царское Село, Захаржевская, д. Панпушко»):
30 окт<ября>
1908 г.
Только недосуг не позволяет мне написать Вам, а так хочется поговорить о потрясшей меня Вашей критике. Благодарю Вас, — Вы первый подвергнули меня серьезному испытанию. Ваш разбор меня поразил, и я несколько дней ходил им сраженный. Но, пока, замечу одно: у меня нет «сокровенных» мыслей. Только форма и только во имя ее. Форма здесь должна стать содержанием. По-моему — или только содержание, как форма, или только форма, как содержание. Яформа<,> и содержание вместе мне не по вкусу. Я не люблю комфорта и английской уравновешенности. 7-й лист отпечатан. Завтра напечатается 8-й лист и обложка. Пишите.
В 7-м листе «Символы красоты». Вышло 8 страниц. Не посылаю 7-го листа потому, что все равно на днях выйдет журнал. Б. Садовая, д. Орловых, кв. 26
По меньшей мере смутила Анненского, очевидно, и полученная им в гранках статья Бурнакина «Литературный участок» (С. 79-84), направленная против «Весов» и содержавшая ряд грубых выпадов личного характера:
"«Созвездие» «Скорпион» оказалось клубком ядоносных червей. А что делать червякам на небе? — И они спустились на землю, они полонили Парнас, они осквернили пречистые белые вершины пещерным зловонием.
И вот, из месяца в месяц, из года в год, язвят и оплевывают мимоидущих и танцуют «тарантеллу» — танец одержимых мщением и хулой.
Я говорю о «Весах», ибо что ж это такое, как не злостный литературный участок? Я имею в виду «весовщиков» — этих настоящих тарантулов и скорпионов.
И я заявляю. — Честная борьба с ними немыслима, бессмысленна, смешна.
Правда, есть в этой берлоге один лев — Андрей Белый — прирученный и обученный «скимен рыкающий».
С ним можно бороться, с ним должно бороться. Надо наточить на него зубы и когти, надо растерзать этого льва, дабы родить из него рой пчелиный, дабы — «из ядущего вышло ядомое и сильное стало сладким»…
Есть еще воистину поэт Александр Блок и воистину эстет Вячеслав Иванов, но они — типичные «золоторунцы», и им здесь «в чужом пиру похмелье».
Есть, наконец, «сам» — Валерий Брюсов — предводитель Иэху, злобный lupus, главная сокровищница зла.
И хотя у этого коварного властелина мало литературной честности, — зато в нем — доподлинная сила многоголового Цербера, — и меч Геркулеса нужен для сокрушения Цербера.
А остальные? — В лучшем случае, они охриплые, облезлые псы, «без лести преданные» сметливому «хозяину».
Но и такое милое сравнение для этих субъектиков, пожалуй, гиперболично. Просто, пауки и мокрицы погребные, пещерным зловонием вскормленные, злобой бессильной отравленные; просто слюнявые пакостники, саранчой облепившие святую гору.
И с ними сводить счеты в честном бою? — Нет. Их нужно втаптывать в их же грязь, их нужно растереть вместе с ихней же грязью!
Не обижайтесь, гг. скорпионы. — Вы давно растоптали свою совесть. Кто же способен сострадать кастрированным хулителям?" (С. 79-80).
Во всяком случае, откликаясь на (неразысканный) отзыв Анненского, редактор «Белого камня» вынужден был следующим образом объяснять свою позицию (Л. 16-17об.):
10 ноября <19>08
Простите мне мой полемический срыв. — Сердце не стерпело. Давно я точил зубы.
И это хорошо, что я расчистил «весовщиков».
— Увидят, что и я умею огрызаться, и оставят нас в покое. И мы спокойно займемся настоящими делами.
Мой полемический выпад — первый и последний. (Что явствует из лирических отступлений в моей статье).
«Белый Камень» уже почти чужд злободневности. Посылаю Вам первый номер — судите сами, дорогой Иннокентий Федорович, — сколько во мне от Марфы и сколько от Марии.
— Ведь, не похож «Белый Камень» на журнал<,> во всяком случае, — это — журнал нового типа — журнал, в котором почти нет журнализма. Во втором номере его совсем не будет. Идут: Ваши: «Мечтатели и избранник». 2-я часть русовского «Круга поэтов», моя статья «От символизма к Чистому Слову», ст<атья> Русова «Нищее искусство» (тезисы: I. Всякое искусство, реалистическое в том числе, есть орудие самопроявления и самопознания художника. Грубость реализма. II. Мука невыразимости и ложь символизма. III. О нищем, безумном и боговдохновленном искусстве). Я и Русов — ищем совершенного искусства, ибо все «изреченное» «есть ложь». — Художник уносит тайну свою в могилу и оставляет нам грубые подобия тайны. И по этим подобиям мы отраженно создавали миллионы новых тайн…
Вот роковая моя теперешняя тема. Она мне не дает покоя. И, ей-ей, мне не до «пещерников». Я слаб<,> а хочу ворочать глыбы. И ломается спина<,> и чахнет маленький цветочек.
Тема: несоизмеримость внутреннего переживания с возможностями обнаруживания — не захватывает ли Вас? И не примкнете ли и Вы к нам, Иннокентий Федорович? А что Вы об этом думали, ой-ой, как это видно! Вот место из Вашего «Сантиментального воспоминания», заставляющее меня видеть в Вас единомышленника нашего:
«И ей Богу не знаю, если точно когда-нибудь раскрывается над нами лазурь, и серафим, оторвав смычок от своей небесной виолончели, прислушивается с беглой улыбкой воспоминаний на меловом лице к звукам нашей музыки, что собственно он в эти минуты слушает…» и т. д. —
Может быть<,> и Вы, дорогой Иннокентий Федорович, высказались бы во 2-м номере на тему о масках художников — о железной маске реализма<>> о полотняной — импрессионизма, о пыльно-паутинной маске символизма и грядущей революции в искусстве, когда сметется ее паутина и Дух Божий глянет ясно из уст Пророка в сердца апостольские и заиграют Скрипки Господни — души художников.
Я думаю, что искусство должно быть двойственным: искусство посвященных — Искусство-Откровение — и Искусство для Толпы — искусство грубого уподобления. Ведь и Христос. — С учениками говорил, как юродивый. И грубыми притчами хлестал сердце толпы. — Масонство в искусстве — необходимо. Искусство — религия. — Поэтому — для толпы будет грубое изваяние, а для Служителей Бога — любовное радение о Боге, непосредственное излияние Бога-Слова из любящего сердца в любящие сердца. Я признаю, что все же должен их носить пред толпой — дабы не обнаружить себя, иначе его засадят в желтый дом.
К началу декабря Бурнакин переслал Анненскому один экземпляр вышедшего в свет в конце ноября первого журнала (см. прим. 7 к тексту 183). Почтовая карточка Бурнакина, которую Анненский мог получить уже 3 декабря 1908 г. (см. штемпель царскосельской почты), дает возможность предполагать, что редактор был не на шутку озабочен молчанием «критического базиса» журнала (Л. 18-18об.):
От Вас — ни слова. — Видно<,> разочаровал Вас № 1-й? Или во мне разочаровались? Я был бы глубоко огорчен. Разве я — не в будущем? И неужто у «Белого Камня» не может быть будущего. Но надеюсь, что молчание от недосуга. Думаю также, что верите в искренность моего заверения в строгости и неполемичности дальнейших NoNo. Повторяю — полемики не будет. Но я все-таки оставляю за собой право лирической критики, — право воевать со всеми, для кого искусство не цель, а средство. — Вы, конечно, получили № 1. — Может быть<,> выслать Вам еще несколько экземпляров. — Скажите. Вообще жду ответа. Ради Бога, не сердитесь на меня, дорогой Иннокентий Федорович<,> и отвечайте мне на предыдущее закрытое письмо.
Анатолий Бурнакин
Москва
Следующее письмо Бурнакина, в котором он, вероятно, приглашал Анненского принять участие в московских мероприятиях редакции «Белого камня», в архиве Анненского не сохранилось, но о характере ответа Анненского можно получить представление из текста очередной почтовой карточки Бурнакина (Л. 19-19об.):
9 янв<аря>
1909
Спасибо Вам, дорогой Иннокентий Федорович, за скорый ответ. Простите, что не прислал экземпляров. Все ждал оказии, чтобы побольше послать<,> да не состоялась оказия. Читать лекцию я буду единолично в Истор<ическом> Музее. На первой неделе поста. Тема: «В поисках литературы» (Кризис реализма и символизма. Модерн и новое народничество. Об истинной народности в искусстве). Исключительная цель лекции моей — заработать денег, которых у меня так мало. А вечер «Белого Камня» со стихами, музыкой, пением и проч<им> состоится на <четвертой? — А. Ч.> неделе. Я теперь понимаю, что я не должен был Вас просить<,> и искренно извиняюсь за беспокойство. Ведь, Вы — убежденный эзотерик. Экземпляры вышлю в среду. Значит<,> Вы их получите в четверг на той неделе.
1 Публикуемое письмо Анненского представляет собой ответ на (очередное после приведенных выше) послание Бурнакина (Л. 20-20об.):
29 января 1909
Малая Грузинская, д. Цвелева, кв. 21
Если можете, пришлите мне сейчас взаймы сто рублей. Ради Бога, не удивляйтесь такой странной просьбе. Обращаюсь по страшной необходимости, от отчаяния. В моей жизни полное разрушение. Я бы рассказал Вам все, но вправе ли я досаждать Вам откровенностью? Простите мне, Иннокентий Федорович, это нелепое письмо, но я совсем растерялся.
P. S. Вот и экземпляров до сих пор не прислал, но, ей-Богу, не по халатности. Простите…
P.S. Мои личные дела не мешают «Б<елому> К<амню>». Задержка потому, что я опять возвратился к сборнику. Следующая книга будет называться третьим томом (считая № 1 журнала вторым томом). С выходом не в силах торопиться — выпущу постом. Теперь я не могу работать, как привык. Теперь для меня весь вопрос — в реставрировании своей рухнувшей жизни.
Небезынтересно, что с интервалом примерно в три недели Анненский получил от издателя другого журнала, в котором ему довелось сотрудничать, письмо, содержавшее подобную же просьбу (печатается впервые по автографу текста, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 342. Л. 1-2об.):
Я — бывший издатель «Перевала». —
Я обращаюсь к вам с просьбой, кот<орую> Вы, вероятно<,> сочтете неуместной, нахальной и неприличной.
Дело вот в чем: я прошу у Вас 55 рублей, при чем готов немедленно выслать Вам расписку или вексель на эту сумму. Если бы Вы нашли возможность удовлетворить мою просьбу, — я выплатил бы вам деньги до сентября 1909 г.
На «Перевале» я потерял все мое состояние — 25 000 руб. После прекращения журнала я первое время служил на жалованьи в 20 руб. у одного из ярославских нотариусов, затем — корректором в одной из местных газет. Газета лопнула, и в данную минуту я нахожусь в самом отчаянном положении.
Редактор «Перевала», Сергей Алексеевич Соколов, с которым я и теперь нахожусь в самых дружеских отношениях, дал мне в долг — 150 р. Эти деньги мною уже сполна ему уплачены. Беспокоить же его снова просьбами о деньгах я не решаюсь, т<ак> к<ак> знаю, что ему самому в данный момент в денежном отношении приходится тяжело. К Вам же обращаюсь исключительно потому, что, насколько я знаю, Вы человек более или менее обеспеченный.
Через месяц здесь начнет выходить новая газета, и я буду служить там корректором. Так что я буду иметь возможность до 1 сентября выплатить Вам деньги полностью.
Простите меня за мою нахальную просьбу. Но я думаю, что, если бы Вы увидели, в каком я положении нахожусь, — Вы бы не стали обвинять меня.
Бога ради, если можете, вышлите мне 55 р. Мне нужно заплатить за квартиру и обед, нужно сшить себе хоть какой-нибудь костюм, а в кармане нет ни одной копейки.
Простите меня за нахальство. Но подумайте Вы, обвиняя меня, о том, что я — издатель «Перевала».
Мой адрес: Ярославль. Казанская, д. 17, кв. 2.
Владимиру Васильевичу Линденбаум.
В. Линденба<ум>
2 Судя по всему, Бурнакин после получения публикуемого письма не только не возвратил статей Анненскому, но даже не ответил на него.
Ср. с любопытной констатацией, документальные основания которой в публикации не оговариваются: «Январь 1909 — Анненский забирает из редакции „Белого камня“ статьи „Мечтатели и избранник“, „Юмор Лермонтова“ для передачи С. А. Соколову в издательство „Гриф“, с которым ведутся переговоры об опубликовании „Второй книги отражений“» (Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 111).
Молчание Бурнакина, несомненно, обеспокоило Анненского. Тем временем от бывшего редактора «Перевала» С. Соколова-Кречетова он получил приглашение выступить в Московском литературно-художественном кружке, директором которого тот был (письмо печатается впервые по автографу текста, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 4):
Московский литературно-
художественный кружок
Директор
д. Бахрушина, кв. 198
Пишу Вам по поручению Литературной Комиссии по организации «вторников» в Кружке.
Не согласитесь ли Вы прочесть реферат на одном из наших «вторников»?
Тема — литературная, по Вашему усмотрению. Нам очень бы хотелось, чтобы Вы прочли «О Толстом». Кружку до сих пор не удалось устроить, как он хотел, «вторника» в честь Толстого. Если о Толстом читать Вам не улыбнется, берите любую иную тему. Можем предложить 17 или 24 марта. За неделю до реферата необходимо прислать тезисы (краткий конспект реферата и его заглавие) — для получения разрешения администрации и для напечатания на программах.
Очень прошу о согласии или несогласии ответить мне в принципе теперь же, не откладывая, т<ак> к<ак> молчание Ваше очень затруднило бы нас в смысле распределения «вторников» между намеченными лекторами.
Сергей Соколов (С. Кречетов)
P. S. Гонорар лектору — 100 руб.
Размер реферата = от 70 до 80 минут чтения (с перерывом).
Ответив Соколову отказом на это приглашение (письмо не разыскано), Анненский, очевидно, поделился своими литературными планами и достаточно детально обрисовал сложившуюся вокруг «Белого камня» ситуацию, попросив совета, как себя вести в таких обстоятельствах.
Текст ответного письма Соколова, написанного на бланке, впервые воспроизводится в полном объеме по автографу, сохранившемуся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 5-6об.):
МОСКОВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНО-
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КРУЖОК
Глубокоуважаемый
Очень грущу, что Ваши работы не позволяют Вам отлучиться в Москву и прочесть у нас реферат. Хочется надеяться, что Вы запомните нашу просьбу хотя бы для будущего сезона.
Очень печалюсь и о том, что в свое время Вы не запросили меня относительно Анатолия Бурнакина и «Белого камня». Конечно, я предупредил бы Вас вовремя и Вам не довелось бы фигурировать в такой неподходящей компании. Анатолий Бурнакин — есть совершенно непристойный литературный хулиган, бьющий на скандал и живущий только скандалом.
Как характерный штрих для той известности, которой он здесь пользуется, могу сообщить следующий факт: у нас есть общество Деятелей Печати и Литературы, корпорация чрезвычайно многолюдная.
Когда Бурнакин проявил желание баллотироваться в члены этого общества, Совет Общества единогласно и закрытой баллотировкой постановил вернуть его прошение назад, даже не допуская его до баллотировки в общем собрании.
Если позволите дать совет, я бы на Вашем месте поступил так. Раз этот господин на письма не отвечает (он вечно меняет адреса и сыскать его обиталище трудно), я на Вашем месте послал бы в одну из московских газет (скажем, «Руль». Камергерский пер. д. Толмачева) просьбу напечатать открытое письмо, где Вы доводили бы до сведения Бурнакина в виду неизвестности его точного адреса и его молчания на Ваши письма, что Вы требуете возвращения рукописей и удаления Вашего имени из числа участников «Б<елого> Камня».
Это выход единственно правильный и целесообразный.
У меня есть к Вам большая просьба.
Некогда, во дни «Перевала», Вы мне рекомендовали некоего Бартенева («Баллада»), как Вашего давнего знакомого и человека, коему можно верить. Я завел с ним дела, дал ему на комиссию изда-ний<>> и результат был очень печальный.
Часть книг мне удалось получить назад, а за остальные он не уплатил. Теперь за ним порядочный долг. Он его признал и писал в прошлом году, что уплатит. Но до сих пор не заплатил ни гроша, а на письма молчит. Если возможно, черкните ему укоризненное письмо с понуждением заплатить «Грифу» долг. Буду бесконечно Вам благодарен.
Зимой чуть-чуть не основал журнала, но сорвалось. Осенью возобновлю попытки.
Выпустите «Вторую книгу отражений» — хочу надеяться, — пришлете.
Вторую книгу моих стихов выпущу осенью.
Ваш Сергей Кречетов
Подтверждением того, что Бурнакин так и не возвратил рукописи автору, является и хронологически последнее из сохранившихся в архиве Анненского его писем, датированное 29 сентября 1909 г. Обращаясь к Анненскому уже как к одному из наиболее влиятельных членов редакции «Аполлона», Бурнакин, приславший свои стихотворения на отзыв и с целью публикации, вероятно, не без доли лукавства писал (Л. 21-22об.):
Москва, Тверской бульвар, 93, кв. 10
29 сент<ября> 1909 г.
Признаться, впервые отдаю стихи в чужие руки, так как знаю, что посылаю и куда посылаю. Из всего десятка стихов две пьески слабенькие («Один я в лесе» и «Без пути»), но остальные восемь — 8 кусков моего сердца. Кроме того, соблазнил меня редакционный состав «Аполлона» — поэту нечего бояться поэтов. А, главное, Вы — мой судия, и суд Ваш мне приятен. Судите меня, вот я снова перед Вами, и, как видите, Ваш косвенный урок (разбор «Морской поэмы») не пропал зря. Я уже на новом пути, мне уже претит ложноклассическая соразмерность, и мне кажется, что в этих незатейливых пьесках я гораздо ближе к красоте, чем в велелепной «Морской поэме». Кстати, я так и не смог окончить ее, опротивела<,> да и вообще писать в таком духе теперь совсем уж не могу. — Конечно, теперешние мои стихи я послал не без денежного умысла, ибо мои дела сейчас особенно плохи, но для меня, помимо того, подойдут ли стихи, важно знать Ваше мнение о посланном, — зимою собираюсь выпустить сборник<,> и оценка мне теперь особенно интересна. Особенное внимание обратите, Иннокентий Федорович, на «Дорогу» (на днях написал); на «Трактирную» и на «В небе месяц». А теперь о наших делах с Вами, Иннокентий Федорович. Крепко я виноват перед Вами, что до сих пор не возвращаю Вам «Фамиру» и «Изнанку творчества», но, ей-Богу, я — без вины виноватый. Весь материал в типографии, и типографщик — мой экс-соиздатель до сих пор не отдает рукописей, требует с меня за набор несостоявшегося 2-го номера (не было бумаги), и вот оттого я, несмотря на все попытки, лишен возможности возвратить участникам их вещи. Прийдется, видно, требовать, как это ни гадко, судом, ведь, там не только Ваши, а и мои вещи и не мало — ужасней того, что у меня нет своих черновиков — их до того много, что я, со стыда, всегда рву и жгу их. Не сердитесь на меня, дорогой Иннокентий Федорович! Просто я плохой делец и только. Жду от Вас скорого ответа. В этом месяце я пришлю Вам свою новую книгу: «Трагические антитезы» (Гоголь и мы. — Идеализм и нигилизм. — Интеллигенция и народ. — Реализм и модернизм). Книга выходит в поганом к<нигоиздательст>ве «Сфинкс», продана мной за гроши, а писалась с большим жаром полгода. Пришлите мне, Иннокентий Федорович, Вашу вторую «Книгу отражений» — я ее еще не читал и достать негде, а очень хочется прочесть. Вообще не пеняйте на меня за мои прежние погрешности, хотя я и виноват перед Вами, а все же не перестал Вас любить и Ваши стихи, и Ваши Письма, и Ваши Статьи все так же чаруют, волнуют меня. Еще просьба, дорогой Иннокентий Федорович, если стихи не подойдут, пришлите мне их — черновиков нет, и хоть я и знаю их все наизусть, а все же могу что-нибудь позабыть.
В оценке не стесняйтесь и судите меня со всей строгостью жреца Аполлона. Имею мужество услышать горчайшую истину, т<ак> к<а>к только одного хочу — хочу не стоять на месте.
Впрочем, отношение, выраженное в заключительной части этого письма, а также в строках некролога Анненского (см.: Бурнакин Анатолий. Мученик красоты (Памяти Иннокентия Федоровича Анненского) // Искра. 1909. № 3. 14 дек. С. 7-9), в значительной мере основанного на переписке Бурнакина с Анненским и до некоторой степени отражающего ее содержание, даже если оно и было вполне искренним, после резкой переориентации Бурнакина в направлении «нововременства», очевидно, потеряло для него актуальность.
Позиция Бурнакина по отношению к посмертно публикуемым произведениям Анненского была отчетливо отстраненной и несколько покровительственной (см., например, его рецензию на «Кипарисовый ларец»: Бурнакин А. Литературные заметки: Эстетическое донкихотство // НВ. 1910. № 12398. 17 (30) сент. С. 4).
Характерно, что и «Фамира-кифаред», который в рукописи оценивался им чрезвычайно высоко, удостоился впоследствии куда более сдержанных оценок: «Античный мир обращен в фальшивый и суетливый кукольный театр. Трагедия о гордом сопернике Муз, Фамире, и его страдающей матери, Нимфе, у Анненского вырождается в напудренную и напыщенную арлекинаду, в которой холодный пафос мешается с шаржем, и вымученный риторизм с неумеренной болтливостью. Но и в этой неудачливой модернизации есть свои литературные достоинства. Они всецело в области стиха, стихосложения. Есть в „Фамире“ великолепные строфы, говорящие о несомненной поэтической талантливости Анненского. <…> Выпуклые и яркие сами по себе, они теряются в дремучих зарослях декадентских измышлений. Конечно, зоркий глаз любителя образности и звучности приметит эти строфы и воздаст должное мастерству и изяществу покойного писателя» (Бурнакин А. [Рец.] // НВ. 1913. № 13401. 4 (17) июля. С. 5. Перепеч.: Бюллетени литературы и жизни. 1913-14. № 1. Сентябрь-1. Паг. 2. С. 21. Рец. на кн.: Анненский И. Фамира-кифаред. М., 1913). Важно при этом отметить, что именно Бурнакин был, вероятно, и автором анонимного предисловия к рецензируемому им изданию (см.: Предисловие // Анненский Иннокентий. Фамира-кифаред: Вакхическая драма / Издание посмертное. М.: Издательство В. П. Португалова, 1913. С. 3-4. Без подписи), о чем свидетельствуют текстуальные совпадения с цитированной выше статьей Бурнакина «Мученик красоты». Ср., в частности, первые строки этой статьи («Талант, расцветший на закате, одинокий, стыдливый талант, чуждый суеты, боявшийся признания, не знавший одобрений. Неприметно прозвучали слова отшельника, немногие откликнулись на зов лебединый…») и слово в слово повторяющие их первые строки «Предисловия» (С. 3).
Нельзя не отметить и тот факт, что после смерти Анненского некоторые из его произведений, попавшие в руки Бурнакина, были им самовольно опубликованы (см., в частности: Анненский Иннокентий. Из посмертных стихотворений: Доля; Суббота // Искра. 1909. № 3. 14 дек. С. 7). Ср.: «К этому <1909. — А. Ч.> году относится целый ряд датированных стихотворений, а в начале года в журнале „Искра“ (№ 3) помещены два ранее написанных (1906 и 1907 годов)» (Федоров. С. 47). При этом Бурнакин был по-своему последовательным человеком: в журнальной публикации он позволил себе самочинно «редуцировать» «Долю», опустив вторую ее строфу — ту самую, которую в письме к Анненскому от 22 июля 1908 г. (см. выше) охарактеризовал как «слабую».
Предпринимал Бурнакин попытку самостоятельно «пристроить» в печать и вакхическую драму «Фамира-кифаред», о чем свидетельствует письмо бывшего соиздателя Бурнакина В. П. Португалова сыну Анненского (воспроизводится по машинописному тексту, отпечатанному на бланке издательства: РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 91. Л. 1-1об.):
Книгоизд-во
«Порывы»
Редактор-издатель
В. П. Португалов
Москва
Милостивый Государь
от Анатолия Андреевича Бурнакина мною получена рукопись покойного Иннокентия Федоровича «Фамира-Кифаред». Сначала я собирался ее отпечатать, и даже анонсировал эту книгу в числе выходящих в моем издании, но, узнав от Сергея Алексеевича Соколова (к<нигоиздательст>во «Гриф»)<,> что после Иннокентия Феодоровича остались наследники, что я прежде совершенно упустил из виду, и что наследником являетесь Вы, счел своим долгом обратиться за разрешением к Вам.
Думаю, что с Вашей стороны препятствий напечатанию книги не будет.
С своей стороны могу предложить Вам часть дохода от издания, такую, какую вы признаете справедливой.
Должен предупредить Вас, что<,> по моему мнению<,> книгу в первом ее издании не следует печатать в большом количестве экземпляров: лучше переиздать ее потом. Издана книга с внешней стороны будет безукоризненно: таковы все мои издания. Если Вы пожелаете, смогу выслать Вам что-нибудь.
Затем прошу сообщить, не собираетесь ли Вы издать свои стихи?
Если да, то<,> быть может<,> я издал бы их.
Жду ответа по адресу: платформа Катуар (Савеловская ж. д.), Сухарево, Валентину Платоновичу Португалову.
уважающий Вас
На самом деле о предполагаемом выходе в свет «фамиры», анонсированного еще самим автором в качестве готовящегося к печати (см.: Анненский И. Ф. Вторая книга отражений. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1909. Оборот обложки), сообщалось уже после его смерти в периодике в начале 1910-х гг.: "Это же книгоиздательство <"Порывы" В. П. Португалова. — А. Ч.> готовит к выпуску вакхическую драму в стихах покойного Иннокентия Ф. Анненского: «Фамира-Кифарэд»" (Книжные новости // Известия книжных магазинов Т-ва М. О. Вольф по наукам, литературе и библиографии — Вестник литературы. 1911. № 5. Паг. 2. Стлб. 76. Без подписи). Начиная с того же года публикация «Фамиры» анонсировалась на страницах объявлений в изданных Португаловым поэтических сборниках (см., например: Олидорт Борис. Геммы. М.: [Книгоизд-во «Порывы»]; Издание В. П. Португалова, 1911. Паг. 2. С. 3 ненум.; Португалов В. П. Книгоиздательство «Порывы» // Мешков Николай. Снежные будни: Книга стихов. М.: [Книгоизд-во «Порывы»]; Издание В. П. Португалова, 1911. Паг. 2. С. IV).
История публикации «Фамиры» представляет собой самостоятельный и крайне любопытный сюжет; здесь стоит лишь заметить, что знакомство с письмами Португалова к Кривичу (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 91. Л. 1-10об.) позволило бы авторам статьи, посвященной специально этой теме (Гейро Л. С, Платонова-Лозинская И. В. История издания «вакхической драмы» И. Ф. Анненского «Фамира-Кифарэд»: Проблемы текста и комментария // Русский модернизм: проблемы текстологии: Сб. статей / Отв. ред. О. А. Кузнецова. СПб.: Алетейя, 2001. С. 111—118), внести некоторые коррективы в изложенный ими материал.
3 Речь идет о «Второй книге отражений», об издании которой впервые в печати сообщалось еще в 1907 г. (см. прим. 5 к тексту 183).
185. T. A. Богданович
Царское Село, 6.02.1909
править
Захаржевская, д. Панпушко
Благодарю тебя за присылку мне билета1 и за желание видеть меня Фонтанка, 832.
Взвесив соблазн видеть тебя и удовольствие поговорить еще, может быть, с несколькими интересными людьми, с одной стороны, и перспективу вечера, где Достоевский был бы лишь поводом для партийных перебранок и пикировок, да для вытья на луну всевозможных Мережковских3 и Меделянских пуделей4, — я решил все же, что не имею права отнимать вечер от занятий. О, нет никакого сомнения, что если бы предстоял разговор о Дост<оевском>, я бы приехал и, вероятно, стал бы тоже говорить. Но что Столпнеру5 Дост<оевский>? Или Мякотину6? Или Блоку7? Для них это не то, что для нас, — не высокая проблема, не целый источник мыслей и загадок, а лишь знамя, даже менее, — орифламма, — и это еще в лучшем случае, а то так и прямо-таки деталь в собственном страдании, в том, что я, вы понимаете, я… Мы говорим на разных языках со всеми ними или почти со всеми. Я жадно ищу понять и учиться. Но для меня не было бы более торжественного и блаженного дня, когда бы я разбил последнего идола. Освобожденная, пустая и все еще жадно лижущая пламенем черные стены свои душа — вот чего я хочу. А ведь для них сомнение, это — реторический прием. Ведь он, каналья, все решил и только тебя испытывает, а ну?! а ну?!..
О разговорах партийных я не говорю. Очень серьезные, может быть, трагические даже, когда они связаны с делом, они мне всегда в собраниях характера, т<ак> сказать, академического представляются чем-то вроде чтения Жюля Верна8, ступенью выше тостов и ступенью ниже шахматных турниров. Но политиков все же нельзя не уважать. Это люди мысли, люди отвлеченности. Они безмерно выше Мережковских уже по одному тому, что у тех, у Мережковских, именно отвлеченности-то и нет, что у них только инстинкты да самовлюбленность проклятая, что у них не мысль, а золотое кольцо на галстуке. С эсдеком можно грызться, даже нельзя не грызться, иначе он глотку перервет9, — но в Блоке ведь можно только увязнуть.
Искать Бога — Фонтанка 83. Срывать аплодисменты на Боге… на совести. Искать Бога по пятницам… Какой цинизм!10
Не принимай этого, милая, впрочем, au sérieux11. Я сержусь на этих людей, — но разве я могу поручиться, что стою больше самого малого из них? Конечно, нет. Пусть они это сами не ищут, но они ведь тоже жертвы, ведь и они — лишь слабые отражения ничего иного, как того же Исканья. В них, через них, через их самодовольство и кривлянье ищет истины все, что молчит, что молится и что хотело бы молиться… но в чьей покорности живет скрежет и проклятие…
Бог знает… куда заводит иногда перо, взятое со скромной целью дружеской записки. Все это оттого, что я, когда тебе пишу, то вижу перед собою твои глаза, да еще не те глаза, которые ты показываешь всем, а те, которые я уловил всего два раза в жизни: раз, помню, было тогда — утро, лето и жарко, и ты носила ребенка12. Ты так спрашиваешь глазами, что к тебе идут не слова, а мысли самые идут… мысли… мои черные, печальные, обгорелые мысли.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 278. Л. 1-4об.).
Значительная часть письма впервые опубликована А. В. Федоровым в кн.: СТ-1959. С. 23. Впервые опубликовано в полном объеме: КО. С. 485—486.
Письмо написано в первый день масленицы.
Богданович Татьяна Александровна (урожденная Криль) (1872—1942) — двоюродная племянница И. Ф. Анненского, воспитывавшаяся после смерти матери в 1875 г. в семье его старшего брата, писательница, переводчица, общественный и литературный деятель. Свою литературную деятельность она начала незадолго до окончания в 1896 г. Историко-филологического отделения Высших женских Бестужевских курсов. В 1898 г. она вышла замуж за ведущего критика и публициста, в ту пору фактического редактора журнала «Мир Божий» Ангела Ивановича Богдановича (1860—1907), привлекшего к сотрудничеству в этом издании И. Ф. Анненского. Подробнее о ней см.: Кумпан К. А. Богданович Татьяна Александровна // РП. Т. 1. С. 301—302.
Богданович является автором мемуаров, в которых она уделила серьезное внимание Анненскому (см.: ЛТ. С. 78-85,133-134; Богданович. С. 71-75, 78, 142—143, 145, 246—247, 324—330). В архиве последнего сохранилось несколько ее писем, приводимых — в полном объеме или в извлечениях — в настоящем издании (см. по указателю корреспондентов). О степени родственной и человеческой близости Богданович к Анненскому говорит и тот факт, что после смерти А. В. Бородиной адресованные последней письма Анненского были переданы (по воле адресата?) именно ей (см. дневниковую запись М. А. Кузмина от 21 июля 1934 г.: «Богданович дала мне читать письма Анненского к Бородиной. Очень царскосельские и очень Анненского» (Кузмин М. Дневник 1934 года / Под. ред., со вступ. статьей и примеч. Глеба Морева. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. С. 73)). Впоследствии эти письма еще при жизни Богданович оказались в фондах отдела рукописей Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина (см. вводное прим. к тексту 66).
Ответных писем Анненского, за исключением публикуемого, текст которого (автокопия?) по каким-то причинам отложился в архиве Анненского, разыскать пока не удалось. Единственный разысканный мною инскрипт Анненского, адресованный Богданович, — дарственная надпись на отдельном оттиске перевода «Реса» (см.: ИФА. IV. С. 183). См. также прим. 8 к тексту 171.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на послание Богданович (печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 300. Л. 3-3об.):
В пятницу в Литер<атурном> об<щест>ве Столпнер будет читать реферат «Достоевский — борец против русской интеллигенции». Я подумала, что, б<ыть> м<ожет>, тема тебя заинтересует и ты пожелаешь приехать послушать. На всякий случай посылаю тебе дядину карточку.
1 Речь идет, очевидно, о сохранившейся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 420. Л. 1-1об.) визитной карточке старшего брата:
На ее обороте рукой Н. Ф. Анненского написан следующий текст:
2 Заседания С.-Петербургского Литературного общества проводились в С.-Петербурге по адресу: Фонтанка, 83.
Об интеллектуальной атмосфере заседаний этого литературного собрания оставил «лирическое» свидетельство один из самых талантливых поэтов-сатириконцев (Чёрный Саша. После посещения «Литературного общества» // Сатирикон. 1909. № 41. 10 окт. С. 6):
Мы культурны: чистим зубы,
Рот и оба сапога.
В письмах вежливы сугубо:
«Ваш покорнейший слуга».
Отчего ж при всяком споре,
Доведенном до конца,
Вместо умного отпора,
Мы, с бессилием глупца,
Подражая папуасам,
Бьем друг друга по мордасам?
Правда: чаще языком,
Но бывает кулаком.
Бросающееся в глаза почти полное совпадение круга лиц, упоминаемых Анненским, с именами, фигурирующими в письмах Л. Д. Блок к матери Блока, А. А. Кублицкой-Пиоттух, от 14 и 16 декабря 1908 г. (см. их опубликованные фрагменты: Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898—1921) / Вступ. статья Н. В. Котрелева и З. Г. Минц; Публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика; Подгот. текстов Ю. П. Благоволиной и др.; Коммент. Я. В. Котрелева и др. // Литературное наследство / АН СССР. М.: Наука, 1982. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 341—343), позволяет предполагать, что Анненский лично присутствовал в заседании «Литературного общества» 12 декабря 1908 г., в котором А. А. Блок выступил с рефератом «Обожествление народа в литературе» («Народ и интеллигенция»), — или, по меньшей мере, получил детальную информацию о ходе этого заседания от лиц, присутствовавших на нем (например, от старшего брата или адресата письма), а возможно, из подробного отчета о нем, опубликованного в редактировавшейся Т. А. Богданович газете (см.: Жилкина З. А. В литературном обществе // Слово. 1908. № 650.14 (27) дек. С. 5. Подпись: З. Ж:, Блок Александр. Собрание сочинений: В 8-ми т. М.; Л.: ГИХЛ, 1962. Т. 5: Проза 1903—1917. С. 743—744).
Полагаю, что полемический пафос Анненского, ярко отразившийся в публикуемом письме, был своего рода отложенной реакцией на события, происходившие на этом заседании. В этой связи хочется обратить на него его собственное высказывание о письмах Белинского: они «передают обыкновенно не мнения его, а настроения» (ИФА. II. С. 205).
3 Мережковский был одним из ораторов на упомянутом заседании Литературного общества 12 декабря 1908 г.
О взаимно неприязненных отношениях Анненского и Мережковского см. подробнее прим. 2 к тексту 79.
4 Брошенная Анненским формула «меделянские пудели» неоднозначна и богата аллюзиями. В сознании Анненского могли в той или иной степени присутствовать следующие ее семантические стороны: 1) По Далю, «Меделянская собака, меделянка, ж. одна из самых крупных пород: большеголовая, тупорылая, гладкошерстая; статями напоминает бульдога» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М.: Русский язык — Медиа, 2006. Т. 2. И-О. С. 312). В применении к пуделю — собаке безобидной, декоративной, — атрибут «меделянский» звучит, конечно, абсурдно, оксюморонно. Тем самым подчеркивается фальшивость громких фраз и бурных эмоций у тех, кому адресована эта формула: их «меделянская» ярость на поверку оборачивается «пуделевской» декоративностью и бессилием. 2) Литературный прием фонетического усиления фамилии Мережковского в «Меделянского» служит той же цели: возникает гротескный и совсем не страшный «Мережковский пудель»! 3) Отметим и скатологический оттенок этого выражения; ср.: «соврем, меделянка, меделянская сучка — ругательства, донск. (Миртов)» (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х т. М.: Прогресс, 1986. Т. 2 (Е-Муж). С. 590). 4) Если предположить, что за «Меделянским пуделем» (как и за «Мережковским») стоит образ кого-то из участников заседаний Литературного общества, то самым вероятным кандидатом, на мой взгляд, оказывается «лукавый Блок» (КО. С. 348); см. шарж с изображением пуделеобразного Блока, опубликованный в «Искре» как раз в январе 1909 г.: Литературное наследство / АН СССР. М.: Наука, 1987. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 359. 5) В контексте публикуемого письма, где о Достоевском говорится как о «высокой проблеме», «целом источнике мыслей и загадок»: вряд ли Анненский мог не заметить в «складках» романа «Братья Карамазовы» щенка меделянской собаки, который «потерялся» в постели умирающего Илюши Снегирева (см.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30-ти т.; Художественные произведения: В 17-ти т. / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1976. Т. 14: Братья Карамазовы: Кн. 1-Х. С. 472,487-490). 6) Можно напомнить еще, что и безобидность пуделя — вещь относительная: на поверку пудель, как известно, может обернуться Мефистофелем.
5 Столпнер Борис Григорьевич (1871—1937) — философ, социолог, публицист, входил в состав совета Российского философского общества, один из инициаторов и авторов «Еврейской энциклопедии», переводчик философской литературы (известен как переводчик сочинений Гегеля), до революции — участник социал-демократического движения. На рубеже 1900-10-х годов постоянный посетитель воскресений В. В. Розанова, высоко отзывавшегося о нем (см.: Розанов В. В. Сочинения / [Сост., подгот. текста и коммент. А. Л. Налепина, Т. В. Померанской; Вступ. статья А. Л. Налепина]. М.: Советская Россия, 1990. С. 84; Переписка В. В. Розанова и М. О. Гершензона: 1909—1918 / Вступительная статья, публикация и комментарии В. Проскуриной // НМ. 1991. № 3. С. 220). О Столпнере как о личности интеллектуально яркой сохранились многочисленные добрые отзывы (см.: Блок Александр. Собрание сочинений: В 8-ми т. М.; Л.: ГИХЛ, 1963. Т. 8: Письма 1899—1921 / Подг. текста и прим. М. И. Дикман. С. 268—269; Белый Андрей. Начало века / [Подгот. текста и коммент. А. В. Лаврова]. М.: Художественная лит-ра, 1990. С. 322. (Серия литературных мемуаров); Троцкий Л. Литература и революция/ [Вступ. статья Ю. Борева]. М.: Политиздат, 1991. С. 294; Лосев А. Ф. «Я от всех беру и всех критикую»: («В Главлит» 29.XII.1929: Из протоколов допроса В. М. Лосевой-Соколовой) / Предисл. к публ. А. А. Тахо-Годи // РМ. 1996. № 4150. 21-27 ноября. С. 11-12; Тахо-Годи А. А. От диалектики мифа к абсолютной мифологии// Вопросы философии. 1997. № 5. С. 175—176; Леонтьев А. А. Алексей Николаевич Леонтьев рассказывает о себе // Вопросы психологии. 2003. № 2. С. 35-36).
6 Мякотин Венедикт Александрович (1867—1937) — историк-педагог, по окончании историко-филологического факультета С.-Петербургского университета преподававший в учебных заведениях столицы, автор серьезных исторических трудов («Крестьянский вопрос в Польше в эпоху ее разделов» (М.: Тип. В. В. Комарова, 1889); «Из истории русского общества: Этюды и очерки» (СПб.: Изд. Л. Ф. Пантелеева, 1894); «К истории Нежинского полка в XVII—XVIII вв.: Рец. на книгу А. М. Лазаревского „Описание старой Малороссии. Т. 2: Полк Нежинский“» (СПб.: Тип. ИАН, 1896)) и биографических повествований, изданных в серии «Жизнь замечательных людей: Биографическая б-ка Ф. Павленкова» (Мякотин В. А. Мицкевич: Его жизнь и литературная деятельность: Биографический очерк. СПб.: Тип. и лит. А. Траншель, 1891; Мякотин В. А. Протопоп Аввакум: Его жизнь и деятельность: Биографический очерк. СПб.: Тип. товарищества «Общественная польза», 1894), публицист, сотрудник журнала «Русское богатство», с 1904 г. член его редакции (видное место в которой занимал старший брат Анненского), общественный и политический деятель, не раз подвергавшийся судебным и административным преследованиям, сторонник Трудовой народно-социалистической партии (у истоков которой стоял Н. Ф. Анненский), в 1917 г. возглавивший ее Центральный Комитет. К большевистскому режиму был оппозиционен: в 1918 г. стал одним из создателей и руководителей Союза возрождения России, в 1920 г. арестован, содержался в Бутырской тюрьме, в 1922 г. депортирован из России. В эмиграции жил в Берлине, Праге, Софии, с 1928 г. преподавал в Софийском университете.
7 Объединение имени Блока с кругом людей, так или иначе связанных с «Литературным обществом», на мой взгляд, самым непосредственным образом соотносится с его выступлением, упомянутым в прим. 2 (см.: Петрова М. Г. Блок и народническая демократия // Литературное наследство / АН СССР. М.: Наука, 1987. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 4. С. 107—110, 121—122). Этот доклад, как известно, был опубликован Блоком под заглавием «Россия и интеллигенция» в первом номере «Золотого руна» за 1909 г. Ср.: Федоров А. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского // СТ-1959. С. 22-23.
8 Берн (Verne) Жюлъ (1828—1905) — французский прозаик; жанр научной фантастики, одним из родоначальников которого он является, Анненский оценивал весьма критически (см. его суждения о «бреднях Беллами»: ИФА. III. С. 39).
9 Едва ли на эту оценку повлиял опыт реальных столкновений Анненского с представителями российской социал-демократии (см., например, публикации в связанных с социал-демократическим движением изданиях эпохи первой русской революции, в которых позиция и деятельность Анненского представлены в извращенном свете: В учебных заведениях // Новая жизнь. 1905. № 2. 28 окт. (10 ноября). С. 4. Без подписи; В учебных заведениях: В Царскосельской гимназии // Наша жизнь. 1905. № 331. 11 (24) ноября. С. 5. Без подписи; В учебных заведениях: В Царскосельской гимназии // Новая жизнь. 1905. № 11. 12 (25) ноября. С. 4. Без подписи; В учебных заведениях: В царскосельской гимназии // Русь. 1905. № 18. 13 (26) ноября. С. 4. Без подписи; По России: Царское Село // Начало. 1905. № 5. 18 ноября (1 дек.). С. 4. Без подписи; В учебных заведениях // Новая жизнь: Первая легальная социал-демократическая большевистская газета: 27 октября — 3 декабря 1905 г.: Полный текст / Истпарт; Отдел ЦК РКП(б) по истории Октябрьской революции и РКП(б); Под ред. и с прим. М. Ольминского. Л.: Прибой, 1925. Вып. 1. С. 18; Вып. 2. С. 22. Без подписи). Скорее речь идет о словесных баталиях на все том же литературном собрании 12 декабря 1908 г.
Ср. с суждениями Л. Д. Блок из упомянутого письма от 14 декабря 1908 г.: "Так возмутительно нагло и нахально начали обращаться ораторы-пошляки из с<оциал>-д<емократов> не только с рефератом, но и с Сашей. Ненаучно, неопределенно, по-детски, наивно, «где был во время общест<венного> движения?» «увидел бы, как интеллигенция умирала заодно с народом», и все это с жестами, с сорванными аплодисментами" (Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898—1921) / Вступ. статья Н. В. Котрелева и З. Г. Минц; Публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика; Подгот. текстов Ю. П. Благоволиной и др.; Коммент. Н. В. Котрелева и др. // Литературное наследство / АН СССР. М.: Наука, 1982. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 341). Одним из важных моментов прений, по словам жены Блока, было заявление некой «эс-дечки», которая после выступления Столпнера «вышла говорить о том, что здесь стреляют из пушки по воробьям, „по этим маленьким воробьям, которые чирикают или пишут стихи“» (Там же. С. 342).
10 Понятие «цинизм», одно из ключевых в мировоззрении позднего Анненского, получает у него особую, отличную от расхожей, интерпретацию. В ряде работ 1909 г. он уделяет этой проблематике самое пристальное внимание. Приводимый ниже фрагмент материалов «Поэтические формы современной чувствительности», связанный с его выступлением в Обществе ревнителей художественного слова 13 октября 1909 г., дает яркое представление о том, в каком русле движется мысль Анненского (печатается по автографу: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 168. Л. 1-2, 7):
Жизнь усложнилась; темп ее сделался быстрый. Литературные, как и другие<,> задержки действуют болезненно; вызывают скуку, нетерпение. Отсюда падение интереса к эпосу, историческому жанру и, если хотите, роману. <…> Отсюда ослабление сценического интереса перед декоративным.
Отсюда самое искание веры приобретает какой-то публичный<,> ораторский<,> почти декламационный характер. Отсюда этот цинизм, который так любит философское обличье, громкие исповеди, истерики — и как смерти боится всего тихого, неслышного, систематического.
Чувствительность остается та же. Изменяются формы, характер современной чувствительности. На нас перестает действовать цинизм. Но это происходит от того, что мы еще не изведали многих, чистых умственных наслаждений. Это не скептический, старый цинизм давних культурных переживаний. Наш цинизм: все в жертву чувствительности, без рефлексии, вкуса, выбора средств: старина, кара, порнография, революция; напугать, потрясти, поразить.
Мы должны напоминать о великих уроках наших учителей.
Из трех властительных имен, два принадлежат великим циникам. Достоевский и Толстой сделались циниками. <…>
Какая книга Достоевского наиболее привлекает критиков? «Бесы». Почему? Своей цинической маской. <…>
Цинизм Анны Карениной, Крейцеровой Сонаты, Холстомера. Цинизм Толстовского Евангелия.
11 Всерьез (фр.).
12 Временная локализация этого воспоминания не подлежит однозначному прочтению: у Т. А. Богданович было три дочери: Александра (род. в 1898 г.), София (род. 10 ноября 1900 г.), Татьяна (род. 4 ноября 1902 г.) и сын Владимир (род. в 1904 г.). После смерти их отца они были приняты в семью старших Анненских (Николая Федоровича и Александры Никитичны) на правах родных внуков.
186. М. К. Лемке
Царское Село, 15.02.1909
править
Ваш protégé1 может зайти ко мне в Канцелярию Попеч<ителя> С.-Пет<ербургского> Уч<ебного> Окр<уга> в среду2, часов около 4-х. Сделаю, что возможно.
Вы обещали начать печатание «Отражений» 10-го. Книга ведь и без того выйдет поздно, в глухое время. Не поспешить ли нам?
Искренне Вам преданный
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. К. Лемке (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 661. № 89. Л. 3). Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село.
Захаржевская,
д. Панпушко
Адресатом на первом листе письма синим карандашом сделана помета, обозначающая, вероятно, его входящий номер — «45», а простым карандашом отмечена дата получения письма — «16-II».
1 Протеже (фр.). Лицо не установлено.
2 18 февраля.
187. M. A. Волошину
Царское Село, 6.03.1909
править
Дорогой Максимилиан Александрович,
правитьДа, Вы будете один… Приучайтесь гореть свечой, которую воры забыли, спускаясь в подвал, — и которая пышет, и мигает, и оплывает на каменном приступке, и на одни зигзаги только и светит — мыши, да и то, может быть, Аполлоновски-призрачной1. Вам суждена, может быть, по крайней мере на ближайшие годы, роль мало благодарная. Ведь у Вас школа… у Вас не только светила, но всякое бурое пятно не проснувшихся еще сумеречных трав, Ночью скосмаченных… знает, что они — слово и что ничем, кроме слова, им, светилам, не быть, что отсюда и их красота, и алмазность, и тревога, и уныние. А разве многие понимают, что такое слово — у нас? Да почти никто. Нас трое, да и обчелся2. Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. Сергей Констант<инович>3 и Вы видите дальше вперед, чем я, слишком удрученный прошлым. Но знаете, за последнее время и у нас ух! как много этих, которые нянчатся со словом и, пожалуй, готовы говорить об его культе. Но они не понимают, что самое страшное и властное слово, т<о> е<сть> самое загадочное — может быть именно слово — будничное. Что сделал с русской публикой один Вячеслав Иванович4?.. Насмерть напугал все Замоскворечье… Пуще Артю-ра Рембо5. Мы-то его понимаем, нам-то хорошо и не боязно, даже занятно… славно так. А сырой-то женщине каково6?.. Любите Вы Шарля Кро7?.. Вот поэт — Do-re-mi-fa-sol-la-si-do8… Помните? Вот что нам — т<о> е<сть> в широком смысле слова — нам — читателям русским — надо. Может быть, тут именно тот мост, который миражно хоть, но перебросится — ну пускай на полчаса — разве этого мало? — от тысячелетней Иронической Лютеции к нам в усть-сысольские Палестины9.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. А. Волошина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 191. Л. 1-2).
Фрагменты письма были приведены адресатом в статье «Лики творчества: И. Ф. Анненский — лирик» (Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 13). Впервые опубликовано в полном объеме и образцово откомментировано: Волошин. С. 247, Перепечатано: КО. С. 486.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Волошин (Кириенко-Волошин) Максимилиан Александрович (1877—1932) — поэт, переводчик, критик, искусствовед, художник.
Хронология и содержание контактов Анненского с Волошиным, которых сближали «любовь к античной культуре и живой интерес к творчеству новейших французских поэтов» (Купченко В. П., Лавров А. В. [Предисловие] // Волошин. С. 242), наиболее полно представлены в следующих работах: Волошин. С. 242—252; ЛТ. С. 123—126; Лавров А. В. И. Ф. Анненский — лирик // Волошин. Л П. С. 760—763; Купченко. С. 217, 219—227, 230—238, 240, 242, 243, 245. Об обстоятельствах их личного знакомства, состоявшегося 4 марта 1909 г. и напрямую связанного с организацией журнала «Аполлон», оставили воспоминания и сам Волошин (см.: ЛТ. С. 70), и сын Анненского:
«И Маковский, и приехавший вместе с ним Макс. Волошин имели до того времени об И. Ф. Анненском довольно поверхностное представление, и поэтому, конечно, встреча с таким Иннок<ентием> Анненским явилась для них полным сюрпризом.
А отец, как нарочно, в этот вечер был необыкновенно интересен и блестящ. Он так и рассыпал драгоценнейшие блестки и самоцветные камни своего ума, исключительной эрудиции и высокого остроумия. Оба писателя были буквально ошеломлены тем, что они встретили в этом „переводчике Еврипида“, — да нисколько и не скрывали того огромного впечатления, кот<орое> он на них произвел.
Помню я те откровенно восхищенные взгляды, кот<орыми> они беспрестанно обменивались» (ЛТ. С. 97).
Наблюдения, высказанные Анненским и Волошиным о творчестве друг друга, настолько важны и значимы (см., с одной стороны, фрагмент статьи «О современном лиризме» (КО. С. 338, 363—364) и, с другой, — тексты адресата публикуемого письма: Волошин Максимилиан. Лики творчества: И. Ф. Анненский — лирик // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 11-16; Волошин М. А. Голоса поэтов // Речь. 1917. № 129. 4 июня. С. 3. Рец. на кн.: Парнок София. Стихотворения. Пг., 1916; Мандельштам О. Камень. Пг., 1916; ЛТ. С. 69-71; Волошин. ЛП. С. 520—528, 545, 556, 584, 592, 619, 623—624, 676, 731, 732, 760—763, 734, 757, 759, 767, 770, 773, 786, 787; Ответы М. А. Волошина на анкету Е. Я. Архиппова «О любви к поэтам». Коктебель. 30 июня 1932 г. / Подг. текста Г. И. Нехорошева; Вступ. статья В. П. Купченко // Советская библиография. 1989. № 2. Март-апрель. С. 84, 87; Волошин Максимилиан. Путник по вселенным / Сост., вступ. статья и коммент. В. П. Купченко и З. Д. Давыдова. М,: Советская Россия, 1990. С. 188—192, 211—214, 224—225, 229, 348—349, 351—352), что на них было сложно не обратить внимания исследователям их творчества. Ниже приводится крайне сжатый перечень литературы, в которой затрагиваются проблемы литературных и личных взаимоотношений Анненского и Волошина: Измайлов А. Из записной книжки критика // Русское слово. 1910. № 43. 23 февр. (8 марта). С. 2; Маковский Сергей. Иннокентий Анненский (по личным воспоминаниям) // Веретено: Литературно-художественный альманах. Берлин: Книгоизд-во Отто Кирхнер и К°, 1922. Кн. 1. С. 247; Кондратьев Александр. Из литературных воспоминаний: М. А. Волошин // Молва. Варшава. 1932. № 131. 11 сент.; Воспоминания о Максимилиане Волошине / Сост. и коммент. В. П. Купченко, З. Д. Давыдова. М.: Советский писатель, 1990. С. 24, 54, 55, 189, 190, 194, 360, 495, 496, 497, 700, 701, 711; Триббл К. О. Творчество Поля Клоделя в отражении русской критики: о статьях И. Анненского, М. Волошина и Б. Эйхенбаума // Начало века: Из истории международных связей русской литературы / РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Наука, 2000. С. 234—250; Иванова О. Ю. Иннокентий Анненский и Максимилиан Волошин — два модуса энтелехии античности // Русский символизм и мировая культура: Сборник научных трудов / Гос. академия славянской культуры; Под ред. Л. А. Сугай. М., 2001. Вып. 1. С. 18-37; Иванова О. Ю. Мифологическая картина мира И. Анненского и М. Волошина (пещера Полифема) // Русский символизм и мировая культура: Сборник научных трудов / Гос. академия славянской культуры; Под ред. Л. А. Сугай. М., 2004. Вып. 2 / Отв. за вып. Н. Ф. Шипунова. С. 3-13.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на послание Волошина, написанное под впечатлением от встречи с Анненским в Царском Селе 4 марта (печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 5):
СПб.
Глубокоуважаемый Иннокентий Феодорович!Сейчас около пяти часов утра<,> и для меня еще не кончилось бодрствование дня нашей встречи: вернувшись домой<,> мне не захотелось так оборвать беседу с Вами<,> и я сел читать «Античный миф в современной французской поэзии» — имена мне милы, слова мне дороги и идеи близки, потому что я в свое время «пошел к французам в школу».
Мне радостно, что теперь, после десятилетия в Париже, возвращаясь окончательно в Россию<,> я встретил Вас; потому что увидел в Вас (а это так редко!) человека, с которым можно не только говорить, а у которого можно учиться. Мне хочется теперь же, не давая другим мыслям заслонить глубину первого впечатления, засвидетельствовать перед Вами все уважение и удивление мое пред тою моральной и умственной силой, которые помогли так надолго затаить выражение Вашего творчества, и проявлениям его этим дала такую терпкую и настоявшуюся полноту.
С глубоким уважением
Получив ответное письмо, Волошин откликнулся следующим недатированным письмом (печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 6-6об.):
Благодарю Вас за письмо. То, что говорите Вы о слове, отвечает самым глубинным моим мыслям.
Тайна поэзии раскрылась мне, когда я прочел впервые слова Гераклита:
«Путь познания мира лежит через имена».
Тогда я понял, что<,> назвав все вещи мира сего их собственными именами, поэзия расколдует мир вещества.
Вещи тусклые, темные, будничные больше всех других ждут своих имен, своих настоящих имен<,> и как вспыхивают они от каждого прикосновения слова!
Растворить весь материальный мир в слове! Так вижу я назначение поэзии.
Слово <--> изначальная сущность всех вещей — «В начале бе Слово» — я понимаю это буквально.
Шарля Кро я люблю и ценю. Но знаю его, к сожалению, лишь отрывками<,> и того, на что Вы намекаете («Do-re-mi-fa-sol…»)<,> я к стыду моему не знаю.
Эта разность тысячелетий, которую русские люди носят в душе, эти отдаленные века, в которые нежданно проваливаешься<,> выходя на площади, необходимость говорить языком отошедших времен — это тяжелое бремя.
Но радуюсь ему и принимаю. Вижу в нем великий возбудитель сознания.
Иннокентий Федорович! Могу ли я попросить Вас на время одолжить мне все Ваши книги. Я должен сказать Вам, что я только отрывочно знаком с Вашими трудами. Это<,> б<ыть> м<ожет,> простительно, имея в виду, что десять лет я жил в Париже и бывал в России лишь наездами.
Вы существовали для меня до самого последнего времени не как один, а как много писателей.
Я знал переводчика Эврипида, но вовсе не соединял его с тем<,> кто писал о ритмах Бальмонта и Брюсова. Я помнил<:> Алекс<андра> Вас<ильевна> Голыптейн (Вебер)<,> говоря о Михайловском, прибавила: "Михайловский <--> образованный человек? Все<,> что он знал о литературе"sub>(</sub" он знал из разговоров И. Ф. Анненского". И<,> конечно<,> этого И. Ф. Ан<ненского> я не мог соединить с И. Анненским, «молодым» поэтом, которого Гриф со «строгим выбором» печатал в «Перевале».
И только теперь<,> в мой последний приезд из Парижа, все эти отрывочные впечатления начали соединяться и<,> наконец<,> три дня тому назад они слились окончательно в конкретную личность и в цельный характер, к которому я не могу не почувствовать глубочайшее уважение и удивление.
P. S. Позвольте мне послать два моих фельетона, которые<,> б<ыть> м<ожет,> будут интересны для Вас.
1 Намек на одну из главных «героинь» лекции М. А. Волошина «Аполлон и мышь», прочитанной 3 марта 1909 г. в петербургском «Салоне» (Университетская наб., Первый кадетский корпус) и впервые опубликованной через два года: Волошин М. Аполлон и мышь // Северные цветы. М.: Скорпион, 1911. Альманах V. С. 85-115 (коммент. публ.: Волошин. ЛП. С. 96-111, 623—625).
На мой взгляд, эта фраза не дает оснований предположительно (Волошин. С. 247) или уверенно (Березкин А. М. Аполлон и мышь // Волошин. ЛП. С. 623) утверждать, будто Анненский присутствовал на этой лекции; возможно, о ее содержании шел обстоятельный разговор на их встрече с Волошиным 4 марта.
Как бы то ни было, некоторые положения этой лекции, вне всякого сомнения, должны были вызвать живой отклик Анненского и проецироваться им на его собственный жизненный (с бессонницами и панической боязнью мышей) и поэтический опыт (см. хотя бы его перевод верленовского стихотворения «Impression fausse», цитируемого в подлиннике Волошиным). См., например:
«Там, где прекращается непрерывность аполлинического сна и наступает свойственное бессоннице горестное замедление жизни, поэт чувствует близкое и ускользающее присутствие мыши.
Сновидению противуполагается здесь бессонница. И во время бессонницы, как маленькая трещинка в светлом и стройном Аполлоновом мире, появляется мышь.
Присутствие мыши еле уловимо и с первого взгляда кажется случайным и неважным. Во время бессонницы, когда напряженное ухо более чутко прислушивается к малейшим шумам ночи, так естественно слышать тонкий писк, шорох и беготню мышей.
Но вот их таинственность неожиданно подчеркивается тем непобедимым, священным ужасом, который во многих вызывается одним присутствием мыши. Страх мышей представляет одну из удивительнейших загадок человеческой души.
Этот ужас реально связывает нашу душу с какими-то древними и темными счетами, память о которых сохранилась лишь в виде почти стертого, почти потерявшего смысл символа.
Трудно определить и выяснить характер этого аполлинийского ужаса мыши: он не основан ни на чем реальном, ни на чем разумном. В нем нет ни сознания опасности, ни отвращения к безобразию формы. Мышь не безобразна, не во внешности ее лежит источник ужаса. Те, кто подвержены этому аполлинийскому ужасу, не успевают различить ее наружности. Они скорее склонны определять это ощущение ужаса мелькающим движением ее, быстрым ускользанием» (Волошин. ЛП. С. 97-98).
2 Волошин, Маковский и Анненский.
3 Маковский; см. о нем вводное прим. к тексту 192.
4 Речь идет о Вяч. И. Иванове (см. вводное прим. к тексту 194).
5 Рембо (Rimbaud) Жан-Николя-Артюр (1854—1891) — французский поэт, новаторское творчество которого оказало значительное влияние на поэзию конца XIX—XX вв.; по формуле Анненского, поэт «современного города, города — отца символов» (КО. С. 358). Анненский был не только внимательным читателем Рембо, но и переводчиком трех его стихотворений (см.: СТ. С. 269—270). Об отношении Анненского к наследию Рембо и о соотношении их поэтических систем см. подробнее: Бобров Сергей. Жизнь и творчество Артюра Римбо // Русская мысль. 1913. Кн. 10. Паг. 2. С. 154; Гутнер М. [Рец.] // Звезда. 1935. № 2. С. 244. Рец. на кн.: Лившиц Б. От романтиков до сюрреалистов: Антология французской поэзии. 1934; Антокольский П. Артюр Рембо // Рембо А. Стихотворения / Вступ. статья П. Антокольского; Сост. В. Тыщенко. М.: ГИХЛ, 1960. С. 9-10, 25; Пестерев В. А. Артюр Рембо в русской критике // XVIII Герценовские чтения: Литературоведение: Научные доклады / Ленинградский гос. пед. институт им. А. И. Герцена. Л., 1976. С. 74-75; Поступальский И. С. Примечания // Рембо А. Стихи; Последние стихотворения; Озарения; Одно лето в аду / Изд. подг. Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский. М.: Наука, 1982. С. 306, 334, 369. (Литературные памятники); Федоров А. Искусство перевода и жизнь литературы: Очерки. Л.: Советский писатель, 1983. С. 190, 192—193,215-218.
В письме речь идет, очевидно, о сонете Рембо «Voyelles» («Гласные»), о котором в статье «О современном лиризме» Анненский отозвался следующим образом:
«Когда-то, еще в боевую пору новой поэзии у французов, Артюр Рембо (Rimbaud) напугал читателей (а еще больше не-читателей) сонетом о гласных, где каждый гласный звук властно вызывал в душе поэта ощущение одного из цветов и символизировался различными мельканиями и звучаниями жизни.
И вот не-читатели ожесточенно нападали на поэта, отлившего в классическую форму сонета такой, казалось бы, бред» (КО. С. 336).
6 Первопубликаторы письма указали, что речь идет о героине пьесы «певца Замоскворечья» А. Н. Островского «Бедная невеста» Анне Петровне Незабудкиной, «вдове небогатого чиновника», неоднократно повторяющей по ходу действия: «Женщина я слабая, сырая, позабывчивая»; «Я женщина слабая, сырая, уж и теперь насилу ноги таскаю» (Островский А. Н. Полное собрание сочинений: В 12-ти т. М.: Искусство, 1973. Т. I: Художественная проза; Пьесы (1843—1854). С. 203, 238).
7 Кро (Cros) Шарль (1842—1888) — французский поэт, два произведения которого Анненский перевел и включил в собрание стихотворных переводов «Парнасцы и Проклятые», вошедшее в состав его первой книги стихов, причем им отведена там особая композиционная роль: первое из них завершает отдел сборника «Лирика», а второе открывает рубрику «Поэмы» (Сушеная селедка (из Ш. Кро); Смычок (из Ш. Кро) // Ник. Т-о. Тихие песни. С приложением сборника стихотворных переводов «Парнасцы и Проклятые». СПб.: Т-во Художеств. Печати, 1904. С. 112—113, 117—118).
Впоследствии адресатом письма было высказано предположение, что выбранное Анненским заглавие для второй книги его стихов "могло зависеть еще и от названия книги Шарля Кроса «Le coffret de santal» <"Сандаловый ларец"> (1873). Иннокентий Федорович очень ценил этого поэта и даже считал себя его учеником; но он смешивал его с его сыном Гюи-Шарлем Кросом, цикл эротических стихотворений которого как раз был помещен в начальных номерах «Mercure de France» за 1909 г. Стихи эти были действительно очень хороши, и особенно И. Ф. Анненский восторгался местом, где говорится о «теле, которое горячее, чем под крылом у птицы»" (ЛТ. С. 71). Об отношении Анненского к поэзии Ш. Кро и его сына, поэта и переводчика Ги-Шарля Кро (1879—1956), см. подробнее: ЛТ. С. 125.
8 Повторяющаяся строка из стихотворения «Intérieur» Ш. Кро, также переведенного Анненским (см. первопубликацию перевода: СТ-1959. С. 291—292).
9 Ср.: «Анненский полагал, что своеобразные стихи Кро, с элементами гротеска и буффонады и тенденцией к экспрессивно-ироническому изображению окружающего мира, могут послужить „мостом“ между современной французской („Лютеция“) поэзией и новейшими исканиями русских поэтов» (Волошин. С. 249).
188. Е. М. Мухиной
Царское Село, 5.04.1909
править
Ц.С.
Захаржевская, д. Панпушко
Во вторник пусть Марта Макс<имовна>1 меня не приглашает. Вообще всю эту неделю я — негр, негр на плантации, на самой омерзительной работе в мире. Вторник особенно, когда мне придется писать протокол Попечительского Совета2 — бесконечный, как хвост ведьмы в пляске на Брокене… Приглашения я сегодня не имел, и Ваша ель, моя дорогая пальма, вся под снегом3 — будет думать о Вас на Захаржевской… как думает всегда, везде… и если бы ее распилили да и на тонкие доски, и сделали из нее мебель для кукол, доски бы и тут жаловались на то, что Вы — не кукла, и что далека и так недостижима для них лиственная Ваша корона.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 67-67об.).
Послание писалось в последний день долгих праздников: в 1909 г. с 25 марта по 5 апреля в Российской Империи были неприсутственные дни, связанные с празднованием Святой Пасхи: 25 марта отмечалось Благовещение, 26-28 — четверг, пятница и суббота Страстной Седьмицы, 29 марта — 4 апреля — Светлая неделя. С понедельника 6 апреля наступала обычная трудовая неделя.
1 Неустановленное лицо.
2 Среди вопросов, наиболее регулярно выносившихся на обсуждение на заседаниях этого коллегиального органа, выделялись связанные с выдачей разрешения открыть то или другое учебное заведение, с определением правового статуса частных учебных заведений и характера предоставляемых обучающимся в них ученикам и их выпускникам прав в отношении продолжения образования (см., например, сохранившийся в архиве Анненского черновой автограф «Протокола заседания Попечительского Совета С.-Петербургского учебного Округа 4-го мая 1906» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 409. Л. 1-12об.)).
Анненский официально числился секретарем Попечительского Совета С.-Петербургского учебного округа до конца 1908/9 учебного года; лишь в октябре 1909 г. его на этом посту сменил правитель канцелярии учебного округа В. И. Протасов.
В деле, озаглавленном «Протоколы заседаний Совета при Попечителе СПБ Учебного Округа» и датированном 1909 г., сохранились, впрочем, лишь переписанные набело рукой Анненского протоколы заседаний Попечительского Совета № 5 и № 6, соответственно от 24 марта и от 2 июня 1909 г., и их машинописные варианты (см.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 11678. Л. 43-62, 63-74об.). Очевидно, предполагавшееся апрельское заседание по каким-то причинам не состоялось.
В упомянутом деле, кстати, сохранилась протокольная запись о докладе Попечительскому Совету «Окружного Инспектора И. Ф. Анненского, ревизовавшего гимназию г-жи Табунщиковой» (Л. 53-53об.). Этот отзыв Анненского воспроизводится ниже как иллюстрация несколько формального характера подобного рода докладов:
Учебное заведение (первоначально без прав, в течение последнего года с правами для учащихся) существует с 31 авг. 1906 года и помещается в Гатчине на Люцевской улице, д. 32, занимая достаточно обширный дом на хорошем месте города и являясь единственным средним женским учебным заведением Гатчины, состоящим в Ведомстве М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения>. В настоящее время в училище 6 нормальных классов и 7-й приготовительный. При этом 96 учениц распределяются по классам так: в приготовительном кл<ассе --> 22, в 1-м — 17, во 2-м — 17, в 3-м — 8, в 4-м — 8, в 5-м — 12 и в 6-м — 12. Ученицы производят хорошее впечатление внешним видом и дисциплиной; лучше всего — младшие классы, так как они, по заявлению заведующей, состоят из учениц более коренных, идущих с начала. Учащие имеют надлежащий учебный ценз. Особенно хорошо поставлен русский язык в V кл<ассе>, арифметика в младших и естествоведение.
Пособия по естествоведению собраны в достаточном количестве, а библиотека покуда состоит из произведений русских классиков. Число уроков приспособлено к нормальной таблице. Некоторую ненормальность представляет не вполне аккуратное посещение ученицами уроков.
3 Аллюзия на стихотворение Гейне «Ein Fichtenbaum stent ein-sam…»; слово die Fichte, der Fichtenbaum используется в немецком языке для обозначения разных хвойных пород деревьев (ель, сосна, пихта, даже кедр), почему в хрестоматийно известном лермонтовском переводе «На севере диком стоит одиноко…» и появляется сосна, а не ель. Ср.: КО. С. 154.
189. А. Лиронделю
Царское Село, 15.04.1909
править
Je veux bien espérer que l'état de Votre santé Vous permettra au bout de quelques jours faire un petit tour de nos écoles. Dans tous les cas je frapperai à Votre porte vendredi matin (vers les dix heures), et si la perspective d’un tour fatiguait ainsi votre convalescence, peut-être voudriez-vous au moins avoir quelques renseignements sur la question qui vous intéresse.
Veuillez, Monsier, agréer mes meilleurs souhaits. A mes sentiments distingués
Innocent Annenski
Я очень хочу надеяться, что состояние Вашего здоровья позволит Вам через несколько дней сделать небольшой обход наших школ. В любом случае я постучу в Вашу дверь в пятницу1 утром (к 10 часам), и если перспектива похода затруднит Ваше выздоровление, то, может быть, Вы захотите иметь некоторые сведения по вопросу, который Вас интересует.
Примите мои наилучшие пожелания. И мое особое расположение.
Иннокентий Анненский
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 290. Л. 1). Архивное название дела: «Письмо к профессору на фр. яз. 1909 г.». На письме содержится помета: «Найдено в бумагах И. Ф. А-го. ВК <В. Кривич>». Вероятно, этот автограф является автокопией письма, направленного адресату.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Лирондель (Lirondelle) Андре (1879—1952) — французский филолог-русист, историк литературы, профессор Лилльского университета, активно способствовавший открытию Французского Института в С.-Петербурге и преподававший в нем. В числе его трудов по русской литературе следующие издания: Le poète Alexis Tolstoï: L’homme et l'œuvre / Par AndréLirondelle. Paris: Hachette & Cie, 1912; Shakespeare en Russie: 1748—1840: (Étude de littérature comparée) / Thèse complémentaire pour le doctorat es lettres présentée à la faculté des lettres de l’université de Paris par André Lirondelle. Paris: Hachette & Cie, 1912; La Poésie lyrique russe, XIXe siècle / Introduction, traduction et notes, par André Lirondelle. Paris: La Renaissance du livre, (s. d.). (Les cent chefs-d’oeuvre étrangers; № 99); De Tolstoï à Gorki / Par André Lirondelle. Dunkerque: Impr. du commerce, 1924. Выступал Лирондель и как переводчик, и как беллетрист (см.: Sur la Volga: (Jours d’autrefois) / Par M. Andr33; Lirondelle. Lille: Impr. de L. Danel, 1923).
Подробнее о Лиронделе и его связях с Россией см. некрологическую статью другого известного французского слависта: Mazon André. André Lirondelle (1879—1952) // Revue des études slaves. 1952. Res. 29. Fasc. 1-4. P. 108—112. В этой публикации упоминается и о его поездке в Россию в 1909 г. (Р. 109). Сведениями о конкретных целях этого визита я не располагаю.
1 17 апреля.
Видимо, эта встреча, на которой Анненский передал Лиронделю составленные им документы, состоялась, свидетельством чему является следующее сохранившееся в архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 343. Л. 1-1об.) послание Лиронделя, написанное на типографском бланке (его элементы выделены в тексте курсивом, в угловых скобках — зачеркнутое слово):
Université de Lille
Faculté des lettres
Je tiens à vous dire sans retard ma bien vite reconnaissance d’abord pour l’envoi si prompt de votre «Античный миф…» que je lirai avec le plus vif intérêt ainsi que le «Вторая книга», et ensuite pour le rapport manuscrit qui est pour moi un document extrêmement précieux par sa clarté et les conclusions.
Merci enfin pour toutes les marques de votre bienveillante obligeance qui me feront un durable souvenir, avec l’espoir d’amener de durables relations que vous avez bien voulu me promettre.
Andre Lirondelle
Ваше Превосходительство,
Я хочу высказать Вам, не задерживаясь, свою самую горячую признательность за такую скорую присылку Вашего «Античного мифа», который я прочитаю с самым живым интересом, как и «Вторую книгу», и еще за письменное сообщение, которое для меня является чрезвычайно ценным документом из-за его ясности и заключений.
И, наконец, спасибо за все выражения Вашей доброжелательной любезности, которые оставят длительное воспоминание и надежду, что она приведет к длительным отношениям, которые Вы мне соблаговолили обещать.
Андре Лирондель
В заключение остается выразить сожаление, что архив Лиронделя до сих не исследован на предмет возможного наличия там автографов Анненского.
190. Е. М. Мухиной
Царское Село, 16.04.1909
править
Я не отвечал Вам на Ваше милое и — Вы знаете — всегда мне особенно приятное Ваше приглашение, потому что хотел знать, свободен ли буду в этот вечер 21-го апр<еля>.
Вчера я узнал, что изменить ничего нельзя, и что мне придется заменить А. Дм. Мохначева1 на письменном экзамене экстернов по русскому языку2, т<о> е<сть> просидеть в этом аду, где происходит мучительное созревание 250 по преимуществу экзотических фруктов, часов до 12; конечно, после этой радостной симфонии испарений, где я буду вспоминать серный дождь из 16-й песни «Ада»3, — Шумана4 слушать было бы оскорбительным. А потому я буду жить тонким и — хоть тем прекрасным, что оно не всякому доступно, ощущением «музыки в мыслях и красоты в душе».
Ну не сердитесь, дорогая. И даже не жалейте меня. Изящество моих настроений и переживаний вовсе не обусловливается тем, где витает моя бренная оболочка, и Вы знаете, какую роль в этом изяществе играют раз навсегда полученные мною впечатления прошлого5.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 68-68об.). Впервые опубликовано: Звезда. С. 176. Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Мохначев Александр Дмитриевич (1840—1912) — педагог-филолог. Его служебный путь в кратком изложении (согласно одному из формулярных списков, сохранившихся в архиве: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 16936. Л. 60-77) выглядит так. Сын канцеляриста, окончил в 1864 г. историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, в том же году определен на службу младшим учителем русской словесности в Архангельскую губернскую гимназию. С февраля 1870 г. перемещен преподавателем в 3-ю С.-Петербургскую гимназию, 7 марта 1886 г. назначен инспектором С.-Петербургского учебного округа, служил в этой должности более 25 лет.
Э. Ф. Голлербах, вспоминая о своем реалистском прошлом, отозвался о Мохначеве так: «…у нас на уроках появлялся седовласый, перламутно-желтый Мохначев, который на уроках подремывал и был, по-видимому, совершенно безразличен ко всему происходящему вокруг него» (Юниверг Л. И. Ф. Анненский глазами Э. Ф. Голлер-баха // Литературное обозрение. 1996. № 4. С. 90-96).
2 Речь идет о проводившихся в учебном округе испытаниях на аттестат зрелости у получавших среднее образование экстерном.
3 Речь идет, на мой взгляд, о следующих строках из первой части «Божественной комедии» Данте (стихи 28-42 «Песни четырнадцатой», приводятся здесь по изданию: Данте Алигьери. Божественная комедия: Пер. М. Лозинского / АН СССР; Изд. подгот. И. Н. Голенищев-Кутузов. М.: Наука, 1967. С. 65. (Литературные памятники)):
А над пустыней медленно спадал
Дождь пламени, широкими платками,
Как снег в безветрии нагорных скал.
Как Александр, под знойными лучами
Сквозь Индию ведя свои полки,
Настигнут был падучими огнями
И приказал, чтобы его стрелки
Усерднее топтали земли, зная,
Что порознь легче гаснут языки, —
Так опускалась вьюга огневая;
И прах пылал, как под огнивом трут,
Мучения казнимых удвояя.
И я смотрел, как вечный пляс ведут
Худые руки, стряхивая с тела
То здесь, то там огнепалящий зуд.
Следующий за напечатанными строками фрагмент (стихи 43-60) был Анненским переведен и включен им в качестве одного из приложений к лекции, посвященной эсхиловской трагедии «Семеро против Фив», причем в тексте лекции была сделана ошибочная ссылка на 16-ю песнь «Ада». См.: Гитин Владимир. Из неопубликованного наследия Анненского // Europa Orientalis. Roma. 1989. Vol. VIII. С. 564—565; ИАД. С. 208.
Впрочем, в 16-й песни «Ада» также присутствует образность ветхозаветного повествования о дожде огня и серы над Содомом и Гоморрой (Быт. 19, 24). Ср.:
Уже вблизи я слышал гул тяжелый
Воды, спадавшей в следующий круг,
Как если бы гудели в ульях пчелы, —
Когда три тени отделились вдруг,
Метнувшись к нам, от шедшей вдоль потока
Толпы, гонимой ливнем жгучих мук.
О, сколько язв, изглоданных огнем,
Являл очам их облик несчастливый!
(Данте Алигьери. Указ. соч. С. 72).
4 Шуман (Schumann) Роберт (1810—1856) — немецкий композитор, крупнейший представитель романтизма.
Возможно, речь идет о проведении в Ларинской гимназии «музыкального утра». В одном из периодических изданий сообщалось о проведении в петербургских учебных заведениях подобных мероприятий по «методу г-жи Шассеван наглядного обучения детей музыке»:
«Под этим названием г-жа Левенец устраивает полезные для малых детей развлечения, утра, преследуя все ту же идею пробудить в детях любовь к музыке и сознательное отношение. <…>
…она в виде рассказа иллюстрирует настроение ряда музыкальных NoNo, подобранных очень удачно из произведений Шпиндлера, Чайковского, Шумана. <…>
Г-жа Левенец устроила уже три подобных утра в разных школах, при полном сочувствии как родителей и педагогов, так и самих детей» (Детские музыкальные утра // РМГ. 1909. № 18-19. 3-10 мая. Стлб. 496—497. Без подписи).
5 Ср., например, с датированным 20 июня 1909 г. текстом Анненского, в котором, по мысли Р. Д. Тименчика (Тименчик Р. Д. Из истории русской поэзии: И. Ф. Анненский // Родник. Рига. 1988. № 2. С. 15), могло отразиться посещение им Домского собора в Риге в 1890 г. (печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде Анненского: ОР ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 2. Л. 1-2):
Никакая музыка не может для меня сравниться с органной. Не то, чтобы она больше ласкала мой слух, чем переливчатость арфы и сладкая комариность скрипки; или так же интимно ко мне приближалась, как человеческое пение; не то, чтобы орган мог, и действительно, разнообразием эффектов соперничать с оркестром. Но есть сила, которая ставит этот странный лес деревянных трубок, этот дом, который чаще всего строится под сводами храма<,> — над всем, что только передает мир музыкальных волнений, помощью гармонизированных дыханий или улаженного трепета лишенной жизни материи.
Только в органе человек посредством разнообразно дышащих, гремящих, стонущих и хрипящих материальностей может выражать мировое, космическое начало своей души. Только здесь постигает человек свою мучительную разносоставность, пестроту, противоречивость и непримиримость, вместе с тем давая душе своей и несравненные минуты иллюзии<,> будто он — Единое, будто он — Божество.
191. М. К. Лемке
Царское Село, 19.04.1909
править
благодарю Вас за присылку мне экземпляров моей книги1. Я страшно занят все это время, но постараюсь побывать у Вас хоть в конце этого месяца исполнить, если нужно, еще какие-нибудь формальности.
А покуда, в виду запоздания моей книжки, не откажите взять на себя труд разослать экземпляры по редакциям газет и журналов в Петерб<урге> и Москве. Не надо ли также поместить объявления, — где и в какой форме. Помогите мне в этом, пожалуйста. С моей иногородностью и каторжным временем экзаменов и всевозможных комиссий я совершенно замотался. Если встретите какие-нибудь к удовлетворению усерднейшей просьбы моей затруднения, не откажите написать два слова.
Искренне преданный Вам
P. S. A ведь с выбором-то бумаги я, пожалуй, дал маху: как-то нечетко выходит2… Правда?
Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. К. Лемке (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 661. № 89. Л. 5-5об.).
Впервые фрагмент письма опубликован: КО. С. 578. Написано на почтовой бумаге: Иннокентий Феодорович Анненский. Царское Село. Захаржевская, д. Панпушко Адресатом на первом листе письма синим карандашом сделана помета, обозначающая, вероятно, входящий номер — «106», а простым карандашом отмечена дата получения письма — «21—IV». Часть первого предложения второго абзаца начиная со слов «не откажите» подчеркнута адресатом синим карандашом.
1 Очевидно, авторские экземпляры «Второй книги отражений». Значительная часть их была распределена Анненским следующим образом (перечень печатается по тексту автографа, озаглавленного архивистами в соответствии с пометой В. Кривича «Список личных знакомых для распределения авторских экз<емпляров> „ВКО“»: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 419. Л. 1):
Дине
Мой
Кони
Чуковскому
Ольге <Хмара-Барщевской>
О<льге> А<лександровне Васильевой?>
Митрофанову
Сонину
Шляпк<ину>
Сиповск<ому>
Тане <Богданович>
Радлову
Холодняку
Горнф<ельду>
<Вяч.> Иванову
Котляр<евскому>
Гумилеву
Короленке
Дымову
Маковскому
<Нрзб.>
Мухиной
Некоторые из тех, кто вошел в этот список, вскоре отправили в адрес Анненского благодарственные послания. См., например, фрагмент письма А. Ф. Кони (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 333. Л. 5) и письмо Т. А. Богданович (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 300. Л. 5), сохранившиеся в архиве Анненского:
Извините, что так долго не отвечал на послание Ваше в виде милой книги.
<…> я хотел прочесть книгу<,> как говорят поляки<,> «досконале». Премного благодарю Вас за нее. Все в ней «свое», все живое и «aus der Seele gesprochen» <от души высказанное (нем.)>. Многие мысли о Достоевском мне очень нравятся. Жаль, что не мог достать в нашей Академич<еской> Библиотеке первую книгу отражений<,> чтобы познакомиться с Достоевским «до катастрофы».
Очень и очень признателен Вам за доставленное наслаждение.
А. Кони
22 апр<еля> <1>909 г.
сейчас получила твою «Книгу Отражений». Мне так приятно даже видеть ее. Тянет и читать, но не дам себе, пока не сбуду самую спешную работу, чтобы приняться за нее, не отвлекаясь ничем текущим. Отдохнуть на ней и отойти от всего. Благодарю тебя. —
В приведенном во вводном прим. к тексту 162 письме Н. А. Кот-ляревского также выражалась признательность за презентованную книгу. Этот экземпляр «Второй книги отражений» с публикуемой ниже дарственной надписью сохранился в фондах библиотеки ИРЛИ (шифр: 5 2/22):
2 Лемке не замедлил с ответом на публикуемое письмо Анненского. Его послание, в котором он коснулся и затронутого Анненским вопроса, отпечатано на пишущей машинке на бланке, лишь подпись и (набранные ниже курсивом) элементы даты вписаны рукой Лемке (печатается впервые по тексту, сохранившемуся в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 341. Л. 2):
Михаил Константинович
Лемке
Управляющий
Типографией и книжным складом
М. М. Стасюлевича
Спб. В. о. 5 л., 28
Многоуважаемый
На рецензию экземпляры будут отправлены на днях. Объявлений сейчас не стоит делать: надо подождать до осени.
Бумага мне не кажется неудачной, иначе книга стоила бы дороже.
Вас М. Лемке
192. С. К. Маковскому
Царское Село, 7.05.1909
править
Вероятно, мою вчерашнюю срочную телеграмму1 основательно перепутали.
Вчера я ждал Вас весь день и вечер2. Сейчас уезжаю в Пе-терб<ург>, где должен быть еще по делу в двух местах, и уезжаю в Нарву с поездом 8 часов веч<ера> Балт<ийской> дор<оги>.
Уезжаю я по спешному служебному делу3. Надеюсь, что оно меня не задержит долее 4<-х>часового поезда из Нарвы (9-го мая), тогда я приеду <в> Петерб<ург> 9 ч. 20' вечера и прямо с поезда в редакцию4. Если бы, паче чаяния, я приехал 5 ч. 55' (не считая опозданий, разумеется), то приеду в редакцию к 8 и даже несколько ранее. М<ожет> б<ыть>, и Вы будете там в это время, и мы успеем поговорить до сбора приглашенных.
С редакцией Вашего Предуведомления я вполне согласен и во всем5. В списке некоторых не знаю. Отчего не посылаете приглашения моему сыну Валентину? Ведь Вы, кажется, его пригласили, тогда за обедом6.
И. Аннен<ский>
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 275. Л. 1-2). В том же деле (Л. 3) сохранился лист с автографом Анненского следующего содержания:
Впервые опубликовано с недостаточно мотивированным (см. прим. 6) указанием на то, что оно не было отправлено адресату: Маковский. С. 232.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович Анненский.
Царское Село, Захаржсвская, д. Панпушко
Публикуемое письмо представляет собой ответ на два письма Маковского, написанных и отправленных Анненскому, очевидно, 4-6 мая 1909 г. (см. прим. 4).
Маковский Сергей Константинович (1877—1962) — поэт, издатель, художественный критик, мемуарист (см. о нем подробнее: Лебедева Т. В. Сергей Маковский: Страницы жизни и творчества / Фак-т журналистики Воронежского гос. ун-та. Воронеж: Изд-во Воронежского гос. ун-та, 2004. 483 с). Главный инициатор и редактор основанного в 1909 г. литературно-художественного журнала «Аполлон», ставшего одним из самых заметных центров притяжения творческой интеллигенции России. Именно организация журнала и подготовка его первых номеров (подробнее об этом см.: Маковский. С. 222—241) составляет предмет переписки Анненского и Маковского.
Маковский на протяжении более чем сорока лет с пиететом пе-чатно отзывался о личности Анненского (об обстоятельствах их знакомства см. вводное прим. к тексту 187) и его роли в организации «Аполлона»: Маковский Сергей. Иннокентий Анненский: по личным воспоминаниям // Веретено: Литературно-художественный альманах. Берлин: Книгоизд-во Отто Кирхнер и Ко, 1922. Кн. 1. С. 231—247; Маковский Сергей. Из воспоминаний об Иннокентии Анненском // Новоселье. Париж; Нью-Йорк. 1949. № 39-41. С. 117—129; Маковский Сергей. Вячеслав Иванов в России // НЖ. 1952. Кн. XXX. С. 138, 139, 143, 145; Маковский Сергей. Иван Коневской // Литературный современник: Альманах: Проза, стихи, критика. Мюнхен, 1954. С. 275, 276; Маковский Сергей. Портреты современников. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955. С. 221—268, 274—275, 276—277, 281, 282—283, 337, 347—348, 383; Маковский Сергей. Н. С. Гумилев // Грани. Мюнхен; Лимбург; Франкфурт-на-Майне. 1957. № 36. Октябрь-Декабрь. С. 133, 142; Маковский Сергей. Стихи и проза В. А. Комаровского // Мосты. Мюнхен. 1960. № 4. С. 273, 275, 276, 277, 278, 282—283, 286, 293; Маковский С. На Парнасе «Серебряного века». Мюнхен: Изд-во Центрального Объединения Политических Эмигрантов из СССР, 1962. С. 17, 18, 20-21, 65, 87, 93, 123—142, 150, 198—199, 209, 228, 229, 235, 238, 294; портр.; Makovskij S. Nicolas Gumilev (1886—1921): Un témoignage sur l’homme et sur le poète / Traduction de Georges Nivat // Cahiers du Monde Russe et Soviétique. 1962. T. III. № 2. P. 178—188, 192, 208; Маковский Сергей. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // НЖ. 1964. Кн. 77. С. 159, 160, 161, 162—163, 166—167, 180, 187.
Неоднократно он выступал в собраниях, посвященных Анненскому. См., в частности: Вечер поэзии И. Анненского // Ялтинский голос. 1919. 19 ноября. Без подписи (указано Р. Д. Тименчиком); С. Памяти Иннокентия Анненского // Возрождение. Париж. 1929. № 1668. 26 дек. С. 3.
Дань памяти Анненскому Маковский отдавал и в стихотворной форме (см., например: Маковский Сергей. Лик // Воля России. Прага. 1923. № 2. Январь. С. 13-14; Маковский Сергей. Лик // Маковский Сергей. Somnium breve: Стихи. Париж: Impr. de Navarre, 1948. С. 92-93; а также стихотворение «Ars poetica» («Когда в тебя толпой ворвутся…»), опубликованное в его сборнике «Вечер: Вторая книга стихов: (1918—1940)» (Париж, 1940. (На правах рукописи)) с посвящением «Памяти Иннокентия Анненского»). Ср. строки произведения, вошедшего в состав его посмертно опубликованной книги:
В те годы Анненский-мудрец был жив,
учитель-друг, угасший слишком рано;
всеискушенный Вячеслав Иванов
и Гумилев, и Блок (в те дни — не скиф…
(Маковский Сергей. Requiem // Маковский Сергей. Requiem: Девятая книга стихов. Париж: Рифма, 1963. С. 14).
Однако стоит отметить, что если литературные достоинства печатных оценок наследия и личности Анненского, данных Маковским, вызывали в литературе почти исключительно позитивную реакцию (см.: Кленовский Д. Одухотворенные полотна// Опыты. Нью-Йорк. Кн. V. 1955. С. 100—102; Струве Г. Летописец русского Ренессанса // Грани. 1955. № 25. С. 208—210; Померанцев Кирилл. Памяти С. К. Маковского // Мосты. Мюнхен. 1962. Кн. IX. С. 385; Бахрах Александр. По памяти, по записям: Литературные портреты. Париж: La Presse libre, 1980. С. 95; Лебедева Т. В. Сергей Маковский: Страницы жизни и творчества / Фак-т журналистики Воронежского гос. ун-та. Воронеж: Изд-во Воронежского гос. ун-та, 2004. С. 130—135, 140, 247, 282—283, 285—286, 302—307, 317, 336—337, 343, 399, 414—415, 417—419, 430, 432—433), то его роль в жизни и литературной судьбе Анненского не раз ставилась под сомнение (см.: Федоров А. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского // СТ-1959. С. 54; Маковский. С. 230, 241; Лукницкий. I. С. 307; Проект «Акмеизм» (Вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова) // НЛО. 2002. № 58. С. 141).
1 Телеграмма Анненского не разыскана.
2 6 мая отмечался государственный праздник — день рождения императора Николая II. В день, которым помечено публикуемое письмо, отмечался праздник Вознесения Господня.
3 Что послужило поводом служебной командировки Анненского, не установлено.
4 На 9 мая 1909 г. было назначено первое редакционное собрание по организации журнала «Аполлон». Хроникальные заметки об издании журнала появились в печати уже в конце апреля. См., например: «С осени возникает новый большой журнал „Аполлон“, типа „Золотого Руна“. Во главе журнала стоят С. Маковский, М. Волошин, И. Анненский и А. Волынский» (Литературная летопись // Речь. 1909. № 106. 20 апр. (3 мая). С. 4. Без подписи).
Организационные хлопоты по подготовке к этому собранию нашли отражение в трех письмах Маковского, написанных в первой декаде мая (первое из них печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 3-3об.):
Гусев пер., 6 СПб
Многоуважаемый Иннокентий Федорович,Можно ли назначить наше большое редакционное собрание на 8-ое мая? К этому дню только помещение редакции будет приведено в более или менее «устроенный» вид. Необходимо также до «большого» собрания сговориться в маленьком кружке о главных вопросах и составить ordre du soir <порядок вечера (фр.)>. Я имел в виду пригласить еще Дымова и Рериха только. Известите меня, какой день, часа в 3, Вам удобнее. Может быть 5-го, во вторник? Мы бы составили тогда и список приглашений на 8-ое или на другой, более удобный для Вас, вечер.
Я получил только что письмо от Макса. Пишет, что в Коктебеле тишина, безлюдие и «больше нет времени» — что переводит Клоделя и сочиняет гимны (!) Аполлону<,> «потому что нельзя написать одного». Его адрес: Феодосия. Коктебель.
Жду Вашего ответа по телеграфу и крепко жму Вашу руку.
Сергей Маковский
Буквально через день-другой Маковский, отвечая на телеграмму Анненского (не разыскана), отправил еще одно, на сей раз недатированное письмо (печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 18):
Итак наше собрание — 9-го, в субботу. Я разослал около 30 приглашений; посылаю Вам список — м<ожет> б<ыть>, Вы кого-нибудь добавите? До 9-го все-таки я непременно хочу повидаться с
Вами, хотя бы на один час. Ведь — впереди два дня праздников. Можно ли в один из них приехать в Царское к 3-5 Все идет хорошо. Настроение бодрое.
и уважающий Вас
Список, упоминаемый в письме, также сохранился в архиве Анненского на отдельном листке (Там же. Л. 19); он содержит фамилии 32 приглашенных (в их числе Дымов, Ауслендер, А. Толстой, Гумилев, Дризен, Гауш, Браудо, Руманов, Рерих, Врангель, Трубников, Евреинов, Билибин, Сомов, Добужинский, Лансере, Бакст, Остроумова, Мейерхольд, Галич, Ефрон, Ушков, Сюннэрберг, Нурок, Фомин, Чичагов, Лукомский, Шмидт, Вяч. Иванов, Ремизов, Чемберс) и приписку: «Приглашать ли Дм. Вл. Философова? Блока и Городецкого нет в Петерб<урге>».
Почти тут же Маковский отправил еще одно письмо (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 4-5об.):
Все-таки собираюсь приехать к Вам завтра — au petit bonheur <наудачу (фр.)>1 Очень уж меня беспокоит, что мы не успели сговориться о порядке и «направлении» нашего собрания в субботу. Во всяком случае в субботу, пожалуйста, приезжайте ко мне обедать в 6 часов; вместе поедем в редакцию. Посылаю Вам кстати мою предварительную редакцию оповещения о целях «Аполлона»; я старался слить Вашу записку с тем, что мне кажется необходимым добавить, при этом избегал обращения от «мы» для большей объективности тона. Впрочем, судите сами. Вычеркивайте немилосердно все, что покажется Вам не тем и т. д. Перед собранием мы сговоримся окончательно и предоставим присутствующим высказаться (только к нашему сведению!).
Надеюсь, что завтра мне посчастливится!
Сергей Маковский
5 Первоначальный текст программы журнала был подготовлен Анненским и впервые опубликован по автографу А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком:
«Цель „Аполлона“ <--> давать выход росткам новой художественной мысли — в самом широком значении этого слова. Они уже начали теперь обозначаться, эти ростки, притом и не только в сфере самой упорной и высокомерной косности, но и в среде почти сплошного брожения и распада.
Мы хотели бы, разумеется, назвать нашим только жизнеспособное. Но не следует закрывать глаз на неизбежность ошибок. И так пусть это наше не раз окажется минутным и даже миражным. Мы глубоко убеждены в одном: доступ на страницы „Аполлона“ найдет только подлинное искание Красоты, только серьезное отношение к задачам творчества.
Начало аполлонизма, т. е. принцип культуры — „выход в будущее через переработку прошлого“, по нашему мнению, в одинаковой ме<ре> несовместимо с безоглядностью и с академизмом. Мы живем в будущем, но мы знаем, что прошлое в свою очередь тоже было когда-то будущим, что наше будущее станет когда-нибудь прошлым. Жизнь не дается без борьбы. У „Аполлона“ тоже есть боевые задачи.
Мы будем бороться с порнографией, и прежде всего потому, что она посягает на одно из самых дорогих культурных приобретений — на вкус к изящному. Кроме того, порнография антилитературна и чаще всего свидетельствует об умственном убожестве тех, которые ее делают.
Не менее работы стрелам Аполлона будет и в среде всевозможных литературных фокусников: среди наивно или расчетливо придуманных „новых ощущений“, шутовских эффектов, притязательных поз, тайнописей и прочих злоупотреблений личинами Искусства» (Маковский. С. 224—225).
Этот текст был отредактирован Маковским и отослан обратно Анненскому с опубликованным в прим. 4 письмом от 6 мая («предварительная редакция оповещения о целях „Аполлона“»); именно на эту новую редакцию текста откликается Анненский («редакция Вашего Предуведомления»):
Основная цель «Аполлона» — уяснить и развивать назревающие стремления русского общества к стройному, сознательному, «аполлоническому» началу творчества. Оставаясь далеким от тенденции к «академизму», к школьной косности в какой бы то ни было области художнических достижений, давая выход всем новым росткам художественной мысли, в самом широком значении слова, редакция «Аполлона» хотела бы тем не менее, называть своим только действительно жизнеспособное, только строгое и подлинное искание красоты, чуждое того бессильного брожения и распада, которые наблюдаются слишком часто в искусстве и литературе нашего времени. Лозунг журнала — «аполлонизм», то есть принцип культуры, унаследованный всем европейским человечеством и претворенной в идеях гуманизма.
Отсюда — и боевые задачи «Аполлона»: во имя будущего неизбежна борьба за культурное достояние.
Отсюда — и непримиримая вражда журнала с беспринципностью во всех сферах творчества: с порнографией, посягающей на литературность и вкус к прекрасному, со всякого рода фокусничеством — будь то выдуманное ощущение, фальшивый эффект, притязательная поза, тайнопись или иное злоупотребление личиною искусства.
В связи с этим, наряду с критическими статьями, журнал будет давать место лучшим произведениям современной литературы русской и иностранной (в художественно-обработанных переводах), а также иллюстрировать заботливо выбранными репродукциями и украшать «оригинальными рисунками» (blanc et noir) статьи по вопросам живописи, зодчества, скульптуры, театра и т<ак> д<алее>.
6 Первопубликаторы письма указали: «12 мая Маковский послал В. И. Анненскому-Кривичу, вероятно в связи с упреком Анненского, извинительное письмо, оправдываясь „случайной рассеянностью“ (ЦГАЛИ. Ф. 5. Оп. 2. № 6)».
Это указание заставляет усомниться в обоснованности их утверждения о том, что публикуемое письмо якобы не было отправлено.
193. С. К. Маковскому
Царское Село, 12.05.1909
править
Когда Вы едете и надолго ли? Вечер удался1. Восхищен Вашей энергией и крепко жму Вашу руку. Итак «Аполлон» будет2… Но сколько еще работы… Хронику3, хронику надо… и надо, чтобы кто-нибудь оседлый, терпеливый, литературный кипел и корпел без передышки4. Il faut cul de plomb… quoi?3
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 231.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Речь идет о первом редакционном собрании по организации журнала «Аполлон», состоявшемся 9 мая 1909 г.
2 В письме к Анненскому, написанном в тот же день 12 мая под впечатлением организационного собрания, Маковский сообщил (печатается впервые по автографу: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 6-7):
Вторник
Многоуважаемый Иннокентий Федорович,Через несколько часов я уезжаю дня на три из Петербурга. Перед отъездом хочется еще раз сказать Вам, с каким восторженным чувством я отношусь к нашему «союзу» в редактировании «Аполлона». Прошедшее собрание лишний раз воочию убедило меня, что наша «икона» должна сделаться поистине чудотворной. Разве общее настроение не было именно таким, каким должно было быть? Все это предвещает прекрасное начало. Как удачно вышло, что не было Иванова. А Вы еще хотели, чтобы он председательствовал! Нам трудно создать свою атмосферу, свое дружное и авторитетное credo<,> и пока оно действенно в Вашем лице, я верю абсолютно в наш успех.
Посылаю Вам две поступившие рукописи для просмотра. И авторы, и я целиком заранее подчиняемся Вашему мнению. Мое личное впечатление, что «матерлинговщина» Петрова-Водкина — de l’histoire très ancienne <из очень старой истории (фр.)>, а в рассказе Шайкевича есть материал для недурного рассказа, но надо выкинуть половину слов…
и уважающий Вас
P. S. Был у меня Чуковский. Оказывается, что он переменил адрес и только сегодня получил мое второе письмо. Талантливый, но «опасный» человек! Вашу рукопись обещался прислать.
В постскриптуме письма Маковского речь идет о рукописи книги стихов Анненского «Кипарисовый ларец»; ср. фрагмент письма Маковского к Чуковскому от 7 мая 1909 г.: «…несколько недель уже тому назад я отправил Вам письмо, в котором прошу Вас <…> прислать мне книжку стихов в рукописи, переданную Вам Ин. Федор. Анненским, — по его просьбе, разумеется» (Маковский. С. 241). Эту книгу, наряду со сборником стихотворений М. Волошина, планировалось издать в издательстве при журнале «Аполлон» (см., например: «…организуется издательство того же наименования. Первыми его изданиями будут сборники стихов Макса Волошина и Инн. Ф. Анненского „Кипарисовый ларец“» (Литературная летопись // Речь. 1909. № 189. 13 (26) июля. С. 4. Без подписи)).
3 Раздел «Литературная хроника» изначально проектировался Анненским как одна из рубрик журнала «Аполлон».
Ср. проект рубрикации литературного отдела журнала, который вряд ли мог быть подготовлен Анненским позднее упомянутого организационного собрания: «Литературный отдел. 1. Стихи и беллетристика. 2. Вопросы литературы и искусства. 3. Литературная хроника. 4. Критика и библиография. 5. Литературные письма с Запада. 6. Пчелы и осы „Аполлона“» (Маковский. С. 232).
4 Эти слова Анненского до некоторой степени объясняют, почему подготовку «Хроники» для первого номера «Аполлона», судя по воспоминаниям Маковского, редактор журнала поручил именно В. И. Анненскому-Кривичу. Во всяком случае, этот факт вряд ли можно считать случайностью. Другое дело, что итогами работы сына Анненского редактор не был удовлетворен: «Этот единственный сын, которого Иннокентий Федорович нежно любил, воспитал и образовал с большой заботливостью, был по облику своему, и духовному, и внешнему, какой-то противоположностью отцу. Добродушный малый и всем сердцем ему преданный, но до удивления ничем его не напоминавший: ни наружностью, ни умом, ни манерой себя держать. Чтобы доставить удовольствие Иннокентию Федоровичу, я попробовал было поручить Кривичу какую-то рубрику в литературной хронике „Аполлона“, но после первого же опыта пришлось отказаться от его сотрудничества (хоть я и сохранял с ним и его женой самые добрые отношения)» (Маковский. ПС. С. 144).
5 Буквально: «Нужен свинцовый зад… а?» (фр.).
194. В. И. Иванову
Царское Село, 24.05.1909
править
Если бы можно было этими строками заменить разговор!.. Но они лишь утешают меня, да и то слабо, в невозможности придти к Вам сегодня, как я собирался было.
Я так устал вперед (омерзительнейшая из форм усталости) от перспектив еще этой, хотя и одной из последних, недель моей службы1 — что признаю неизбежным просидеть сегодня дома. Надо это… инстинктом чувствую, что надо. Знаете, как лошадь на Кавказе: оступится, — и окаменевает — обращайтесь с нею, как с вещью. Всякому ведь еще хочется жевать и видеть, даже не видеть… а так… Опять это?..
Нет… перечитывал, наизусть знаю… нет, нет и нет!
Ычена Гёте для нас, т<о> е<сть> для моего коллективного, случайного Я, не может быть тем, чем сделало ее Ваше, личный и гордый человек2!
И мы не выродились вовсе в своей безличности. Тогда было то же… Но оно еще не выявилось и не обострилось, не обвегцилосъ так, как теперь. Вот и все.
Елена, это — неполнота владения женщиной, и в ней две стороны. Елена культа, это — сознание женщины, а Елена мифа, — это желание мужчин.
Призрачность же Елены — вовсе не покаянная песнь Тисии3 — хоро-становителя, а лишь — Роковая развеянность «вечно-женского» по послушным и молящим, но быстро стынущим вожделениям. Вся Елена — из желаний, и в Амиклах на троне, и там — на Белом острове с загробно-торжествую-щим, но землею обиженным сыном Фетиды в виде жениха4, там среди белых птиц, крылатых желаний, пришедших следом и всюду за ней родящихся.
Одевайте Елену в какие хотите философемы, но что-то в самой загадочности ее сидит мучительно- и неистощимо-грубое, чего не разложит даже электричество мысли, и всегда, и всегда так было.
Нет, я слишком дорого заплатил за оголтелость моего мира — не я, а Я, конечно — чтобы не сметь поставить… Стоп… Потопим в чернильнице кощунство!3
Хотелось бы очень Вас послушать, именно послушать, молча… Но до менее взволнованно-больных минут, чем теперь, сейчас.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. № 43. Л. 1-2об.).
Письмо цитировалось впервые в работе, опубликованной дважды: Корецкая И. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский // Культура и память: Третий международный симпозиум, посвященный Вячеславу Иванову. II. Доклады на русском языке. Firenze: La Nuova Italia, 1988. С. 84. (Записки факультета литературы и философии Павийского университета; 45); Корецкая И. В. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский // Контекст 1989: Литературно-теоретические исследования / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред.. А. В. Михайлов. М.: Наука, 1989. С. 60.
В полном объеме впервые опубликовано в составе статьи А. В. Лаврова «Вячеслав Иванов — „Другой“ в стихотворении И. Ф. Анненского» (Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сб. научн. тр. / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 113—114).
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Иванов Вячеслав Иванович (1866—1949) — поэт, переводчик, критик, теоретик символизма.
Различные аспекты взаимоотношений Анненского и Вяч. Иванова, внимательно и не без полемического начала следивших за творчеством друг друга (см., в частности, работы, оказавшие серьезное методологическое воздействие на восприятие наследия Анненского и Иванова литературной критикой и наукой: статьи Анненского «О современном лиризме» (КО. С. 329—333, 336, 337, 355, 357, 359—360, 380, 381, 382) и Иванова «О поэзии Иннокентия Анненского» (Иванов Вячеслав. Собрание сочинений / Под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт; С введением и прим. О. Дешарт. Брюссель: Foyer Oriental Chrétien, 1974. T. II. С. 573—586; см. там же с. 21, 354—355, 659, 667, 742, 783, 816—817), стихотворения Анненского «Другому», «Мифотворцу — на башню» и Иванова «Ultimum vale»), вызвали массу комментариев, им посвящена обширная научно-критическая литература (библиографический перечень, приведенный мною ранее (см.: ИФА. III. С. 132—134), надлежит пополнить следующими позициями: Stammler Heinrich A. Vjaceslav Ivanov’s Image of Man // Wiener Slavistisches Jahrbuch. Graz; Wien; Koln, 1967/68. Bd. 14. S. 128—142; Alexander Jean. Annenskij and the «other»: A reading of «Drugomu» // Canadian Slavonic Papers. 1982. Vol. XXIV. № 3. P. 221—228; Кондратьев Александр. Письма к Амфитеатровым / Публ., вступ. слово и прим. Вадима Крейда // НЖ. 1990. Кн. 181. Декабрь. С. 170—171; Маневич Галина. Оправдание творчества. М.: Прометей, 1990. С. 18-32; Мусатов В. В. К истории одного спора: (Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский) // Творчество писателя и литературный процесс: Нравственно-философская проблематика в русской литературе XX века: Межвуз. сборник научн. трудов / Ивановский гос. ун-т. Иваново, 1991. С. 26-38; Ioannidou Alexandra. Humaniorum studiorum cultores. Die Gräkophilie in der russischen Literatur der Jahrhundertwende am Beispiel von Leben und Werk Innokentij Annenskijs und Vjaceslav Ivanovs. Frankfurt am Main: Lang, 1992.285 S. (Heidelberger Publikationen zur Slavistik. In: Litera-turwissenschaftliche Reihe, 2); Хан Анна. «Ассоциативный символизм» И. Анненского в оценке Вяч. Иванова // Studia Slavica / Academiae Scientiarum Hungaricae. 1996. Vol. 41. № 1-4. С. 247—278; Koрецкая И. В. Вячеслав Иванов и «Парнас» // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наследие, 1996. С. 281—285, 290, 291; Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века: Портреты; Проблемы; Разыскания: Томск: Водолей, 1999. С. 495—496, 499; Обатнин Геннадий. Иванов — мистик: Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова. М.: Кафедра славистики Университета Хельсинки; НЛО, 2000. С. 69-71, 199—200. (НЛО. Научное приложение; Вып. XXIV); Иванова О. Ю. Вяч. Иванов и Ин. Анненский: Две точки зрения на картину Л. Бакста «Terror Antiquus»: (версия) // Вячеслав Иванов: Творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения / РАН; Научн. совет по истории мировой культуры; Античная комиссия; Культурно-просв. об-во «Лосевские беседы»; Отв. ред. А. А. Тахо-Годи, Е. А. Тахо-Годи. М.: Наука, 2000. С. 128—135; Сестры Герцык. Письма/ Сост. и коммент. Т. Н. Жуковской. СПб.; М.: ИНА Пресс; Дом-Музей Марины Цветаевой, 2002. С. 196—197, 202, 454—455; Асоян А. А. Вячеслав Иванов и орфическая тема в культуре серебряного века; Нива Ж. Вячеслав Иванов — птицелов; Ронен О. Темы из Гейне в творчестве Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов — Петербург — мировая культура: Материалы международной научной конференции 9-11 сентября 2002 г.: Посвящается 300-летию Санкт-Петербурга / РАН; ИРЛИ (ПД). Томск; М.: Водолей Publishers, 2003. С. 27-33, 70-72, 75-77, 80).
Лично Анненский и Иванов познакомились, вероятно, осенью 1906 г. на чтении «Сатирессы» А. А. Кондратьева (см.: Два письма А. А. Кондратьева к В. И. Иванову / Публ. Н. А. Богомолова // НЛО. 1994. № 10: Историко-литературная серия; Вып. I. Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев. С. 107—113), но вряд ли их общение до весны 1909 г. было сколько-нибудь активным (во всяком случае, документальными свидетельствами об их встречах в 1907—1908 гг. я не располагаю). Рабочий контакт между двумя мэтрами был установлен в значительной мере благодаря усилиям Маковского привлечь влиятельного в литературных кругах Иванова к деятельному сотрудничеству в журнале «Аполлон». Маковский и был инициатором визита Иванова в Царское Село, впечатления от которого отразились в публикуемом письме (телеграмма Маковского печатается по архивному источнику: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 2):
Захаржевская Дом Пампушко
Ц/Село <из> Петербурга
19/V 1909
Можно ли приехать к Вам с Вячеславом Ивановым <в> пятницу двухчасовым поездом
Привет
Текст ответной телеграммы Анненского не сохранился, но судя по письму Маковского, отправленному 19 мая Вяч. Иванову (цит. по: Переписка В. И. Иванова с С. К. Маковским / Подгот. текста Н. А. Богомолова и С. С. Гречишкина; Вступ. статья Н. А. Богомолова; Коммент. Н. А. Богомолова и О. А. Кузнецовой // НЛО. 1994. № 10: Историко-литературная серия; Вып. I. Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев. С. 139—140), Анненский сразу же откликнулся и выразил согласие принять гостей:
Только что я получил телеграмму от Ин. Фед. Анненского: он очень рад будет видеть нас у себя в пятницу. Итак, я надеюсь, что мы встретимся в этот день, в 2 часа, на Царскосельском вокзале. Я уверен, что Вы не пожалеете об этом маленьком путешествии, а мне доставите настоящую радость. <…>
Предполагаемая встреча у Анненского в пятницу 22 мая была одной из самых важных тем следующего письма Маковского (печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 8-9):
Мариинский
Дворец
Среда
Многоуважаемый Иннокентий Федорович.Итак — в Пятницу мы будем в Вашем гостеприимном доме на Захаржевской. Я предвижу интересный обмен идей с В. Ивановым. Как Вы полагаете? Мне бы очень хотелось, чтобы Вы очаровали и его, как всех будущих «аполлонистов». Он может быть чрезвычайно полезен: не правда ли? Весь петербургский молодой писательский мир с ним очень считается. Сделать его «своим» — было бы настоящим приобретением. Но своим в кавычках, разумеется! Очень рад буду повидаться с Вами. Соскучился в отъезде. Что думаете о рассказе Шайкевича? Он не дает мне покоя — два раза в день звонит в телефон: волнения новичка.
Жму крепко Вашу руку.
Вам Сергей Маковский
Показателем того, что в беседе Иванова и Анненского затрагивались не только вопросы организации журнала, но и их штудии в области культа Диониса, является содержание телеграмм, обмен которыми состоялся между Анненским и Ивановым вскоре после упомянутой встречи.
В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 328. Л. 1) отложилась телеграмма Иванова следующего содержания:
Можете ли одолжить Рейша Дионис
Упомянутый в тексте Райш (Reisch) Эмиль (1863—1933) — немецкий филолог-классик, историк, археолог, автор ряда монографических работ, посвященных дионисийской проблематике, среди которых следует особо выделить следующие труды: Reisch Emil. Der Dionysos des Alkamenes. Wien, 1893; Dörpfeld Wilhelm, Reisch Emil. Das griechische Theater: Beitràge zur Geschichte des Dionysos-Theaters in Athen und anderer griechischer Theater. Athen, 1896. На авторитет Райша Анненский не раз ссылался в своих лекциях по античной литературе (см., в частности: ИАД. С. 26, 103, 136). Трудно поэтому предположить, что он просто перепутал издание, посылая ответную телеграмму (сохранилась в архиве Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. И. № 43. Л. 5), почтовый штемпель 25 мая):
К сожалению девятый полутом у меня взят.
Речь идет о девятом полутоме знаменитой «Реальной энциклопедии классических древностей» Паули-Виссова, включающем в себя статью о Дионисе Отто Керна (см.: [Kern О.] Dionysos: 2) Der Gott // Paulys Realencyclopàdie der classischen Altertumswissenschaft: Neue Bearbeitung / Unter Mitwirkung zahlreicher Fachgenossen hrsg. von Georg Wissowa. Stuttgart: J. B. Metzlersche Verlag, 1903. Neunter Halbband: Demogenes-Donatianus. Sp. 1010—1046), которую Анненский, между прочим, использовал, готовясь к лекциям (см.: Зельченко В. В. Примечания // ИАД. С. 340, 341, 348, 349). Стоит отметить, что эта работа упоминалась и Вяч. Ивановым в более поздних его трудах, посвященных дионисийской проблематике (см., в частности: Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство: Фрагменты книги (публ. Г. Ч. Гусейнова) // Эсхил. Трагедии: В пер. Вячеслава Иванова / Изд. подгот. Н. И. Балашов и др. М.: Наука, 1989. С. 352. (Литературные памятники)).
1 В августе 1909 г. истекал тридцатилетний срок «беспорочной и усердной» педагогической службы Анненского. Пенсионное законодательство Российской Империи, действовавшее в конце XIX — начале XX вв., по общему правилу определяло срок выслуги пенсии для государственных служащих следующим образом: 25 и 35 лет. Чиновник, выслуживший 25 лет, имел право на пенсию в размере половинного оклада, в случае, если срок выслуги составлял 35 лет, пенсия была равна должностному окладу уходящего в отставку (ср. вводное прим. к тексту 169).
Эта констатация Анненского — одно из свидетельств того, что к весне 1909 г. он, несмотря на перспективу вполне очевидных материальных потерь, принял решение не связывать себя на очередные пять лет служебными узами.
2 Елена, прекраснейшая из женщин греческой мифологии, героиня II части «Фауста» Гёте, не однажды упомянута в труде Вяч. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (см. первопубликацию: Иванов Вячеслав. Эллинская религия страдающего бога // Новый путь. 1904. Февраль. С. 59-60, 62). Анненский посвятил этому «поэтическому имени» специальную работу «Елена и ее маски» (см. прим. 2 к тексту 170).
Говорить о том, какая трактовка этого образа была обозначена Ивановым в разговоре с Анненским, можно лишь с известной долей допущения, но нельзя не учитывать при этом точку зрения, высказанную в «Эллинской религии страдающего бога» (и логикою вещей связанную с такими понятиями, как «вечная женственность» и «протохристианство»): «То, что влечет умы к языческому полюсу нашей двойственной культуры, — не романтическая и мечтательная nostalgie du passé <ностальгия по прошлому (фр.)>, но жажда синтеза. Как исторический факт, можно установить, что европейская мысль постоянно и закономерно возвращается за новыми стимулами и оплодотворениями к гению Эллады. И тогда гений Эллады снова празднует свое возрождение. Недаром великое слово „Палингенесия“ <возрождение (древнегр.)> было завещано умирающею Грецией ее достойнейшему наследнику, и христианская церковь была первою принявшею слово. Нам особенно прилично говорить о „возрождении“, потому что мы говорим о Дионисе. „Сей есть бог возрождения“, учили неоплатоники. Всегда Эллада была для европейского духа родником жизни и обновляемой молодости. Всегда была она страстно желаемой и страстию воскрешаемой из предела вечных „Матерей“ Еленою для символического Фауста. И магическим золотым ключом Фауста всегда было — искусство» (Иванов Вячеслав. Эллинская религия страдающего бога / Прим. и коммент. В. В. Сапова // Человек. 2006. № 6 (ноябрь-декабрь). С. 173—174).
Ср. с суждениями Анненского из статьи «Ион и Аполлонид», впервые опубликованной в 1899 г.: «Мистический брак Елены с Фаустом кончается у Гёте печально. Моля Персефону, да примет богиня в свое царство ее и Евфроиона, Елена в последний раз обнимает Фауста и тает в воздухе, оставив в руках последнего из своих мужей божественный пеплос и покрывало. Не надо особенной проницательности, чтобы понять символический смысл этого брака и этой разлуки. Елена — античное искусство, Фауст — тревожная и пытливая мысль романтика. Плод их союза — новая поэзия. Божественные покровы Елены, это — классическая форма, завещанная нам древностью» (цит. по: ТЕ. С. 528).
3 Речь идет о Стесихоре и его «палинодии» (см. прим. 2 к тексту 170).
4 Амиклы — город на полуострове Пелопоннес, расположенный неподалеку от Спарты, царем которой был Менелай, муж Елены. После смерти Елена по одной из версий мифа была перенесена на остров Левка (Белый) близ устья Дуная, где ее мужем стал сын нереиды Фетиды Ахилл, погибший у стен Трои.
Говоря об этом мотиве, отразившемся в «Фаусте» Гёте, и ссылаясь на диалог Филострата (Ἠρωϊκός, 745) и труд Павсания (Περιήγησις τής Ἑλλάδος III, 19, 11-13), Анненский писал: «Как бы ни освещалась жизнь Елены в Спарте, Трое, Египте, но это был для античного сознания все же лишь эпизод ее божественного существования. На одной грани этого эпизода стояло чудесное рождение Елены от Зевса, превращенного в лебедя, и Немесиды, которая стала лебедью и снесла Елену в яйце, найденном Ледой, или от Океана, а на другой — бессмертный брак Тинтариды с Ахиллом на Белом острове, к которому по воле Посидона с тех пор не дерзают приближаться люди, или ее апофеоз в эфире в виде блуждающего огня» (Анненский Иннокентий. Елена и ее маски // Театр Еврипида. Драмы / Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1917. Т. 2. С. 216, 219).
5 Иронически-провокационный характер этой фразы эффектно подсвечивается свидетельством мемуаристки: «Помню, как я единственный раз видела Анненского у В. И. — два метра, два поздних александрийца вели изысканнейший диалог, — мы кругом молчали: в кружево такой беседы не вставишь простого слова. Но Анненский за александризмом расслышал другое: высокий застегнутый на все пуговицы, внешне чиновный, он с раздражением, подергиваясь одной стороной лица, сказал: „Но с вами же нельзя говорить, Вячеслав Иванович, вы со всех сторон обставлены святынями, к которым не подступись!“ У обоих были свои потаенные святыни, но ими они не соприкоснулись» (Герцык Евгения. Воспоминания: Н. Бердяев; В. Иванов; Л. Шестов; М. Волошин; С. Булгаков; А. Герцык. Paris: YMCA-Press, 1973. С. 60).
195. Над. В. Анненской
Царское Село, 8.06.1909
править
Сейчас только принесли мне твое письмо1, милая Динуша, с карточками, на которых, впрочем, видно только твое очертанье, а не лицо. Но хорошо и это… Ты и здесь видно, что молодцом под своими перьями.
Очень боюсь, что это мое письмо тебя уже не застанет. Но чувствую потребность тебе писать именно теперь, когда твое ожившее передо мною очертанье вдруг заставило забиться мое сердце совсем как-то по-особому: тоской, любовью, сожалением, упреком, жалостью… Ты говоришь, что мало пишу тебе. Но я ведь, ты знаешь, всегда пишу капризно… Писать каждый день… будто это то же, что за перегородку сходить?!..
У нас уже весна, не скажу, чтобы лето… В воздухе какая-то льдинка, которую чувствуешь даже в полдень через лучи… Нет, нет, да точно в теплую ванну выльет банку эфира… Вчера было воскресенье, у нас целый день гости. Сначала в 12 пришел Платон2, мы с ним позавтракали (Валентин еще спал, конечно). А Платон теперь дома один и пол шваброй моет, и лестницу чистит, и самовар себе ставит. Довольно жаль, в сущности, пока Леленька стонет в 40 комнатах3. Потом пришла в 2 часа А<нна> Влад<имировна> с девочками4. Я прочитал им о Гоголе5… Конечно, эти малиновки бедные так и сказали, что поняли самую чуточку. Да и А<нна> Влад<имировна> нашла, что разу прослушать эту вещь мало. Угощал я их чаем с кексом, сандвичами, шоколадными конфектами от Голлербаха6 самими лучшими. Шел дождь. Они уехали. После обеда приехал Белецкий7, потом Митрофановы оба брата8, потом Валентин привел наверх к чаю Сахарова9, офицера 4-го батальона… Разошлись в первом часу. Я здоров, бодр, хотя немножко и устал. Сегодня, сейчас еду в Округ, оттуда к Анненским10 обедать. Они завтра уезжают за границу. Еврипид все еще ни с места". Представь же себе, милая, что до сих пор нет вовсе времени ни за что присесть вплотную. Боюсь, что, когда будет время, не окажется энергии… Присылаю в дополнение к этому листку стишонки последние. Как я уж и сварганил… во сне в вагоне… на экзамене сидя.
Ballade12
День был теплый и молочно-парный,
Скоро в путь! Поклажу прикрутили…
На шоссе, перед запряжкой парной
Фонари мигая закоптили.
Оставалась вымершая дача
Желтая и скользкая… С балкона
Холст повис ненужный там. Но спешно
Оборвав сломали георгины.
«Во блаженном» — и качнулись клячи,
Маскарад печалей их измаял…
Желтый пес у разоренной дачи
Бил хвостом по ельнику и лаял,
Но, сейчас же вытянувши лапы,
На песке разлегся, как в постели,
Только мы, как сняли в страхе шляпы,
Так надеть их больше и не смели
Будь ты проклята, левкоем и фенолом
Равнодушна дышащая Дама!
Захочу — так сам тобою буду…
«Захоти, попробуй!» шепчет Дама…
Посылка
Вам я шлю стихи мои, когда-то
Их вдали игравшие солдаты!
Только Ваши без четверостиший
Пели трубы горестней и тише.
II
Арефина шарманка13
Обручена рассвету
Печаль ее рулад,
Как я игрушку эту
Не слушать был бы рад!
Пусть завтра будет та же
Она, что и вчера…
Сперва хоть громче, глаже
Идет ее игра.
Но вот, — уж не читая
Давно постылых нот,
Гребенка золотая
Звенит, а не поет…
Цепляясь за гвоздочки,
Весь из бессвязных фраз,
Напрасно ищет точки
Томительный рассказ,
О чьем-то недоборе
Косноязычный бред,
Докучный лепет горя
Ненаступивших лет, —
Где нет ни слез разлуки,
Ни стылости небес,
Где сердце — Счетчик муки,
Машинка для чудес…
И скучно разминая
Пружину полчаса
Где прячется смешная
И лишняя Краса.
. . . . . . . .
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 26-28об.). Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Письмо не сохранилось.
2 Хмара-Барщевские перебрались в Царское Село в начале 1909 г. и поселились на частной квартире по адресу: ул. Малая, д. 40 (см.: Весь Петербург на 1910 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [Спб.:] Издание А. С. Суворина, [1910]. Паг. 2. С. 902). В июле 1909 г. Пл. П. Хмара-Барщевский, находившийся с октября 1907 г. в отставке, был определен на службу по ведомству Министерства внутренних дел младшим помощником делопроизводителя Земского отдела Министерства внутренних дел.
3 Ольга Петровна Хмара-Барщевская на лето по хозяйственным делам уехала в свое имение Каменец Смоленской губернии. Представление о характере ее «стонов» дает единственное ее письмо к Анненскому, сохранившееся в архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 377. Л. 1-2об.) и относящееся именно к лету 1909 г.:
Сегодня утром послала Вам банальное «поздравляю, целую» по телеграфу — но мне, после длинного дня сидения под овином на молотьбе — страшно захотелось поговорить с Вами, вообразить себе, что я сижу у Вас в кабинете, в числе прочих друзей, приехавших провести с Вами день Вашего рождения…
Я еще не поблагодарила Вас за присланное стихотворение «Нервы». Вы знаете, оно прямо великолепно по цельности впечатления, которое выносишь, вчитываясь в него… Сила экспрессии поразительная! Это сама жизнь — или точнее отзвук жизни, вложенный в рифмы… В сорока строках — и рассказана целая трагедия… трагедия трех душ — одной молодой — этого Васи, к<о>торый увлечен идеей «общего счастья» и готов для нее пожертвовать собой — и трагедия двух старых душ — его родителей… О! Эти — консерваторы (ведь они читают «Свет») — в их годы общее благо — это мечта неосуществимая… пускай там остальные, как хотят, «а Вася-то зачем не сыщется домой?» Как они, бедные родители, испуганы, выбиты из колеи! Еще мать мужественнее, она может вязать никому, м<ожет> быть, не нужную полосу, она принуждает себя соображать, нужен ли к обеду шпинат, она деятельно уничтожает все компрометирующие сына записки… А старичок-отец — тот совсем потерялся, он робеет дворника, пришедшего за пачпортами, готов закупить его прибавкой жалованья; во всяком неизвестном прохожем ему чудится сыщик, тайная полиция… недаром жена в отчаянии посылает его прогуляться — верно, один его растерянный вид еще усугубляет ее тоску… А уличная проза назойливо поет свою крикливую песню… ей нет дела до внутренней драмы этой семьи… она выкрикивает свое:
«Морошка — ягода морошка!
Яйца свежие — яйца…»
И, конечно, у этой маленькой чухонки, предлагающей ягоды, или у точильщика, изо дня в день таскающего свою точильную машину, оттянувшую ему плечи, и у этого мальчишки, назойливо сующего в нос проходящей даме свои полузавявшие пучочки «свежих ландышов»… у всякого из них властный тиран — жизнь — сосет кровь — выматывает нервы, не хуже машинки в руках ловкого дантиста…
Вы не поверите, дорогой Кеня, как часто я испытываю настоящий «духовный» голод — утолить который Вы так умеете… чем дольше я лишена Вашего общества, тем более и более я делаюсь бедна…
А сколько Вами передумано и высказано за эти 2½ месяца. А я не слушала… не воспринимала жадно… Я тут в хлопотах и заботах, не радующих, не удовлетворяющих, но тем не менее неизбежных… не могу и не смею от них уйти, отказаться… надо делать «дело» — надо быть рабой жизни… Меня поддерживает только мысль, что вот кончу крутить это тяжелое колесо «хозяйства» — и тогда — вознагражу себя общением с интеллигентными людьми, тогда буду жить так, как нужно для моей души… Крепко Вас обнимаю.
4 Речь идет об А. В. Бородиной и ее дочерях.
В отчете о состоянии Царскосельской школы Левицкой за первое полугодие 1907/8 учебного года (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10953) Анна и Екатерина Бородины упоминались как ученицы НаЗ класса (соответствующего IV классу женских гимназий МНП, курс которых состоял из приготовительного, семи основных и 8-го педагогического классов). См. о них также: Торжество в школе Левицкой // Царскосельское дело. 1910. № 38. 17 сент. С. 2. Без подписи; Гринев Леонид. Театр и музыка: Вечеринка в школе Левицкой // Царскосельское дело. 1911. № 95. 23 дек. С. 4.
5 Речь идет о работе, которая получила название «Эстетика „Мертвых душ“ и ее наследье» (см.: КО. С. 225—233).
6 Царскосельский купец, почетный гражданин, владелец кондитерской и булочной Федор (Теодор) Георгиевич (Егорович) Голлербах (1849—1924). Его сын, искусствовед, литературный и художественный критик, поэт, коллекционер, библиограф Эрих Федорович Голлербах (1895—1942), с конца второго десятилетия XX в. был одним из самых преданных почитателей Анненского и популяризаторов его наследия.
7 Нельзя исключить, что речь идет об Александре Ивановиче Белецком (1884—1961), впоследствии известном филологе, академике АН УССР (1939) и АН СССР (1958), долгое время служившем директором Института литературы имени Т. Г. Шевченко в Киеве.
Окончив курс Харьковского университета и приступив к педагогической деятельности, «в 1909 г. А. И. Белецкий на три года поселяется в Петербурге, где усиленно готовится к магистерским экзаменам» (Гудзий Н. К. Александр Иванович Белецкий (К 70-летию со дня рождения) // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1954. Т. XIII. Вып. 5: Сентябрь-октябрь. С. 464). Его первая крупная работа — «Легенда о докторе Фаусте в связи с историей демонологии» (1909), затем им были написаны многочисленные труды по истории русской, украинской, античной, западноевропейской литературы.
Белецкий — автор целого ряда работ, в которых имя Анненского упомянуто, несмотря на не самую благоприятную литературно-политическую конъюнктуру, вполне благожелательно. См., в частности: Белецкий А. И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки: (Изучение истории читателя) // Наука на Украине. 1922. № 2. Апрель. С. 103; Белецкий А. И. В мастерской художника слова // Вопросы теории и психологии творчества: Непериодическое издание / Под ред. Б. А. Лезина. Харьков: Научная мысль, 1923. Т. 8. С. 118—119, 239; Белецкий А. Новая украинская лирика // Антология украинской поэзии в русских переводах / Под ред. А. Гатова и С. Пилипенко. Киев: Гос. Изд-во Украины, 1924. С. 44, 54; Білецький Олександр. Двадцять років новоі украінськоі лірики // Плуг: Літературний альманах / За ред. С. Пилипенка. [Харків]: Державне вид-во Украіни, 1924. 36. 1. С. 175, 180; Білецький Олександр. Двадцять років новоі украінськоі лірики: (1903—1923). Харків: Державне вид-во Украіни, 1924. С. 26,32; Білецький Олександр. Творчість Максима Рильського // Рильський Максим. Твори: В 10-ти т. Киів: Державне вид-во художньоі літератури, 1960. Т. 1: Лірика. С. 13; Перепеч.: Максимові Рильському: Збірник, присвячений шістдесятип’ятиріччю з дня народження i п’ятдесятиріччю літературноі діяльності поета / Упорядкував Олег Килимник. Киів: Радянський письменник, 1960. С. 163; Білецький О. Максим Рильський // Білецький О. Літературні портрета: Критико-біографічні нариси. Киів: Радянський письменник, 1960. Т. 1. С. 11; Білецький О. I. Від давнини до сучасності: Збірник праць з питань украінськоі літератури: В 2-хт. Киів: Державне вид-во художньоі літератури, 1960. Т. И. С. 45; Белецкий А. И. Русская литература и античность: Тезисы // Взаимосвязи и взаимодействие национальных литератур: Материалы дискуссии 11-15 января 1960 г. / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Ред. колл.: И. И. Анисимов и др. М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1961. С. 178; Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы / Под общ. ред. Я. К. Гудзия. М:. Просвещение, 1964. С. 36-37, 80-81, 196, 209. Не исключено, что именно Белецкий был одним из рецензентов первой посмертной книги стихов Анненского (см.: Б-ий. [Рец.] // Утро. Харьков. 1910. № 1050. 23 мая. С. 6. Рец. на кн.: Анненский Иннокентий. Кипарисовый ларец. Вторая книга стихов. М., 1910). См. также одну из его относительно ранних работ: Белецкий А. И., прив.-доц. [Рец.] // Наука и школа: Научно-педагогический журнал-сборник. Харьков. 1915. № 2. С. 213. Рец. на кн.: Коган П. С., приват-доцент Петроградского Университета. — Теория словесности для средних учебных заведений. М.; П.: Издание Т-ва «В. Думнов — Наел. бр. Салаевых», 1915; Белецкий А. И., прив.-доц. Новая книга по теории словесности: (Коган П. С, приват-доцент Петроградского Университета. — Теория словесности для средних учебных заведений. М.; П.: Издание Т-ва «В. Думнов — Наел. бр. Салаевых», Москва — Петроград. 1915). Харьков: Тип. «Печатное Дело», 1916. С. 3. (Отд. оттиск из № 2 журнала «Наука и школа»).
8 Вадим и Павел Павловичи Митрофановы (см. подробнее прим. 28 и 29 к тексту 115).
9 Сахаров Владимир Владимирович (1887—1943) в справочных изданиях (см.: Весь Петербург на 1909 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1909]. Паг. 1. Стлб. 143; Общий список офицерским чинам Русской ИМПЕРАТОРСКОЙ Армии: составлен по 1-е Января 1909 г. СПб.: Военная тип., 1909. Стлб. 143) упомянут как подпоручик Лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской фамилии батальона, расквартированного в Царском Селе. См. о нем подробнее: Волков С. В. Офицеры российской гвардии: Опыт мартиролога. М.: Русский путь, 2002. С. 431.
10 Николай Федорович и Александра Никитична Анненские, которые проводили в 1900-е гг. летнее время на курортах Германии.
Ср. с фрагментом воспоминаний В. Г. Короленко: «Уже давно у него стали появляться признаки сердечной болезни. Каждый год врачи посылали его на летние месяцы в Наугейм, и осенью он возвращался освеженный и бодрый, чтобы с тою же живостью приняться за обычную разностороннюю работу» (Короленко Вл. О Николае Федоровиче Анненском // Русское богатство. 1912. № 8. Паг. 1. С. I).
11 Речь идет о втором томе «Театра Еврипида». О летней работе Анненского над произведениями, которые должны были войти в состав этого тома, см. текст 199 и прим. 2-4 к нему.
Вероятно, к осени работа над книгой продвинулась настолько, что у Анненского появилась необходимость переговорить с издателем, о чем свидетельствует хронологически самое позднее послание, адресованное Анненскому издательством. Привожу здесь полный текст этого отпечатанного на пишущей машинке письма (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 360. Л. 7; курсивом выделены элементы бланка издательства и мастичный штамп):
Господину
И. Ф. Анненскому
Колония, д. Эбермана
Многоуважаемый
Проф. А. С. Догель любезно известил нас о Вашем желании посетить нас, а потому имеем честь сообщить Вам, что наша редакция открыта ежедневно, кроме праздников, от 10 до 5 часов.
Примите уверение
Очевидно, визит этот состоялся, и можно предположить, что Анненский договорился с издателями о достаточно скором (вероятно, не позднее января 1910 г.) представлении рукописи второго тома «Театра Еврипида» для набора. Высказать подобное предположение позволяют мемуарные свидетельства Б. В. Варнеке («Дней за десять до смерти И. Ф. Анненский писал мне, что появление второго тома не за горами: ему нужно было недели две усидчивой работы для завершения всего труда, и он надеялся, что на предстоящих Святках ему удастся создать себе необходимое для такой работы уединение» (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 41)) и Ф. Ф. Зелинского («„С декабря месяца я иду в затвор“, шутливо говаривал покойный, когда к нему приставали по поводу продолжения его Еврипида» (Зелинский Ф. Иннокентий Федорович Анненский как филолог-классик // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 6)).
12 Впервые это стихотворение с некоторыми разночтениями было опубликовано в составе «Кипарисового ларца» (М.: Гриф, 1910. С. 31-32) под заголовком «Баллада» и с посвящением Н. С. Гумилеву, не подтвержденным автографами текста.
13 Впервые это стихотворение было опубликовано в составе «Кипарисового ларца» под заглавием «Будильник» (М.: Гриф, 1910. С. 19-20).
196. Е. М. Мухиной
Царское Село, 6.07.1909
править
Я так безмерно виноват перед Вами, что простить меня — мало одного великодушия, а надо и хоть немножко любви. Если можно, простите. Несколько раз принимался Вам писать, но душа какая-то разорванная — и теперь еще все не соберу ее разлетающиеся клочки, смятые, исчерканные. Вы знаете, что письмо к Вам для меня поэма, а тут пришлось бы писать ее чуть что не стилем Сергея Городецкого1.
Собираюсь к Вам в пятницу, 10-го, так — около 12-ти, не знаю хорошенько поездов. Хочется и даже надо, давно надо поговорить.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 69-69об.). Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
1 Городецкий Сергей Митрофанович (1884—1967) — поэт, прозаик, драматург, критик, публицист, художник (см. о нем подробнее критико-биографическую статью Р. Д. Тименчика: РП. Т. 1. С. 639—641).
Городецкий, вероятно, был лично знаком с Анненским (ср. свидетельство К. И. Чуковского: «Я видел, как пытался он „совсем просто“, „на равной ноге“ разговаривать с Сергеем Городецким, но преднамеренность этой простоты слишком бросалась в глаза» («Я почувствовал такую горькую вину перед ним…»: (Смутные воспоминания об Иннокентии Анненском) / Вступ. заметка, публ. и коммент. И. Подольской // Вопросы литературы. 1979. № 8. С. 305)). Будучи заметной фигурой литературного процесса первого десятилетия XX в., стал одним из персонажей первой части статьи Анненского «О современном лиризме», над которой тот работал в мае-июле 1909 г. Анненский высоко оценивал поэтические находки Городецкого, в книгах которого его внимание привлекли не только «образчики криптограмм» (КО. С. 333—334):
«Я намеренно приберег под конец этой главы о лириках, так или иначе сформированных революционными годами, одно уже яркое имя. Сергей Городецкий, совсем молодой поэт, но в два года нашего века (7-й и 8-й) он выпустил пять сборников („Ярь“, „Перун“, „Дикая воля“, „Детский сборник“ и „Русь“). Это какая-то буйная, почти сумасшедшая растительность, я бы сказал, ноздревская, в строго эстетическом смысле этого слова, конечно.
Нельзя не чувствовать в массе написанных Городецким стихов этой уж и точно „дикой воли“. Столько здесь чего-то подлинного, чего не выдумаешь, не нашепчешь себе ничем. <…>
Я особенно люблю Городецкого, когда он смотрит — или правильнее — заставляет смотреть» (КО. С. 374—375).
Процитировав стихотворение «Гость» из сборника «Дикая воля», Анненский делает следующее замечание:
«Городецкий не гипнотизирует и не колдует, но эти строчки заставляют нас что-то переживать.
Это — самая настоящая поэзия» (КО. С. 376).
А по поводу поэмы Городецкого «Лия», — стиль которой он иронически соотносит с проблемой «развитости» современного человека, — пишет (КО. С. 376—377):
«…10 страниц, да еще сплошь заполненные восьмистопными хореями в одну строчку.
Это — Сергей Городецкий с большим искусством лирически решает вопрос, была ли с ним Лия или нет, и все сомнения разрешаются так:
Но одно лишь было верно:
У меня над лбом печальным (?) волоса вились-свивались,
Это, знал я, мне давалось лишь любовным единеньем».
Тем не менее отклик Анненского, вне всякого сомнения, был Городецкому приятен и дорог, и некрологически благожелательное упоминание им имени Анненского вполне определенно противостояло другим «золоторунским» публикациям, посвященным «Аполлону»:
«Третье имя, которое следует тут упомянуть, повергает в тяжелую скорбь. Это безвременно погибший воин Аполлона Иннокентий Анненский. Пока не вышел „Кипарисовый Ларец“, нельзя судить, насколько видное место занимает в нем поэт наряду с филологом и педагогом. Но эта „резанность линий“, о которой говорится в его стихотворении „Снег“, — очень явный признак формализма. Наверное „К. Ларец“ откроет нам новые изломы формотворчества, но есть и некоторая надежда, что Иннокентий Анненский снисходительнее своих собратьев относился к душе и допускал лиризм в стихах. По крайней мере, болезненная чуткость к этому вопросу его своеобразных статей говорит за это» (Городецкий Сергей. Формотворчество // Золотое руно. 1909. № 10. С. 56). Ср., например, с суждениями о редакционном «Вступлении» и о разделе «Пчелы и осы Аполлона» в следующей статье: [Тастевен Г. Э.] О петербургском «Аполлинизме»: (Письмо из Петербурга) // Золотое руно. 1909. № 7-9. С. 136—138. Подпись: Эмпирик.
На протяжении 1910-х гг. Городецкий, жестко разошедшийся с символистами и ставший одним из основателей «Цеха поэтов» и теоретиков акмеизма, пропагандировал «изысканные методы Иннокентия Анненского» (Городецкий С. М. [Рец.] // Гиперборей. 1913. № 6. Март. С. 29. Подпись: С. Г. Рец. на изд.: Жатва. М., 1913. Кн. IV), а в своих манифестирующих и обобщающих работах упоминал его имя исключительно в контексте вершинных достижений русской поэзии (см.: Городецкий С. М. От редакции // Гиперборей. 1912. № 1. Октябрь. С. 3-4. Без подписи; Городецкий Сергей. Некоторые течения в современной русской поэзии // Аполлон. 1913. № 1. Январь. С. 47; Городецкий С. М. Предисловие // Мировая муза: Антология современной поэзии зап.-европейской и русской. СПб.: Т-во «Екатерингофское Печатное Дело», 1913. Т. 1: Франция. С. 6. (Бесплатное приложение к журналу «За 7 дней», Кн. 1). Подпись: С. Г.). См. также другие упоминания Анненского в публикациях Городецкого: Городецкий С. Трагедия и современность // Новая студия. 1912. № 5. С. 8; Городецкий Сергей. Праздное занятие // Речь. 1914. № 168. 23 июня (6 июля). С. 3; Городецкий Сергей. Поэзия как искусство // Лукоморье. 1916. № 18. 30 апр. С. 20.
По воспоминаниям А. Г. Коонен, вакхическая драма «Фамира-кифаред» вошла в репертуар Московского Камерного театра именно «с легкой руки» Сергея Городецкого: «Как-то у меня дома Таиров устроил репертуарное совещание. Были Бальмонт, Брюсов, Балтрушайтис, Сергей Городецкий. После длительных разговоров и ряда предложений Городецкий вдруг сказал: „А знаете что, Александр Яковлевич, перечитайте-ка нашего Иннокентия Анненского, талантливый поэт!“» (Коонен Алиса. Страницы жизни / Послесл. Ю. Рыбакова. 2-е изд. М.: Искусство, 1985. С. 221).
197. С. Н. Вильчковскому
Царское Село, 6.07.1909
править
Милостивый Государь
Прилагая при сем два билета для проезда по паркам за минувший год, жены моей Дины Валентиновны и мой, прошу Вас не отказать, если можно, в обмене таковых на новые. При сем я был бы Вам весьма признателен, если бы Вы признали возможным предоставить жене моей, во внимание к нижеследующему удостоверению д<окто>ра медицины Вл<адими-ра> Павл<овича> Соколова1, разрешить моей жене катание по паркам, которое было бы ей весьма полезно в целях поправления ее слабого здоровья.
Примите уверение в совершенном почтении и преданности моих
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. ф. 6. Оп. 1. № 283. Л. 1-1об.).
Архивное наименование дела: «Письмо к Сергею Николаевичу [Евреинову]».
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Папнушко
Вильчковский Сергей Николаевич (1871—1934) — видный чиновник, государственный, впоследствии общественный деятель, с ноября 1906 г. — полицмейстер дворцовых зданий Царскосельского Дворцового Управления, с 1912 г. — помощник начальника Управления. Во время Первой мировой войны руководил лечебными учреждениями Царского Села и Павловска. После Февральской революции отправлен в отставку по болезни в чине генерал-майора; уехав за границу на лечение, остался в эмиграции во Франции, был директором Русского дома в Сент-Женевьев-де-Буа.
В творческих кругах Вильчковский был известен как коллекционер, знаток Царского Села, участник учено-художественных кружков К. Я. Грота и А. Н. Бенуа. Его главный печатный труд (Вилъчковский С. Н. Царское Село: Путеводитель: 1710—1910. СПб.: Изд. Царскосельского Дворцового управления; Т-во Голике и Вильборг, 1910; 2-е изд. 1911), переведенный в 1912 г. на английский, немецкий и французский языки, не потерял ценности до настоящего времени и не так давно бы переиздан (см.: Вильчковский С. Н. Царское село. Репринтное воспроизведение издания 1911 года. СПб.: Рекламно-издат. предприятие «Титул-СПб», 1992. 276 с; илл. (Мраморная серия)). В эмиграции опубликовал работу, также посвященную царскосельской тематике: Вильчковский С. Н. Янтарная комната в Царском Селе // Русское искусство. Берлин: Изд. Е. Гутнова, 1923. Сб. I. С. 77-84.
1 Соколов Владимир Павлович (1858-19??) — доктор медицины, автор ряда специальных публикаций (см., в частности: Об определении кислотности хлеба: Сравнительная оценка существующих способов определения кислотности хлеба: Диссертация на степень доктора медицины В. П. Соколова. Из Гигиенической лаборатории проф. С. В. Шидловского. СПб.: Военная тип., 1898), курировавший в качестве «окружного врача Дворцовых городов» Царское Село (см.: Адрес-календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской Империи на 1909 год. СПб.: Сенатская тип., 1909. Ч. I. Стлб. 71).
198. С. К. Маковскому
Царское Село, 11.07.1909
править
1909.
Дорогой Сергей Константинович,С какой радостью я читал — еще сейчас только — Ваши строки, такие тонкие, что я три раза меняю перо, чтобы менее расходиться с ними в ответе1.
Вы пишете о Сологубе. Знаете, чего мне жалко. Я не могу сейчас говорить о прозе Сологуба, а я знаю, что она гораздо интереснее и сложнее, чем его стихи2. Но я больше недели был болен «Пламенным кругом Сологуба»3, пока не вылился он из меня, сболтавшись с моей кровью, — метафора нелепа и грязно реторична. Но я не виноват — не таков ли и сам Елкич4. А Вы знаете ведь и мою идиосинкразию. Я <не> могу о каждой «недотыкомке» думать и говорить даже иначе, как на ее языке, даже хуже, ее «болталке и заикалке»3. Ну, простите… не буду.
Статью кончил6. Она уже в переписке. Жду Вас, чтобы прочитать с Вами, — ее никто не знает, даже мои домашние, кроме нескольких страниц разве. Вот слушайте, во-1<-х>, заглавие, во-2<-х>, мой план, т<ак> к<ак> ведь дело не кончилось… oh non, cher ami, Vous en aurez pour trois mois, allez!7 Заглавие —
Готов первый (около двух печатных листов) Они9… Следуют Оне10 и Оно11 (т<о> е<сть> искусство) — наши завоевания и приобретения, проект маленькой выставки новой поэзии12… une revue… quoi?13
Что скажете Вы о моем плане? Что касается статьи, то ее резюме таково. Начала русского декадентства. Контраст нового с «Русскими символистами»14. Термины — символизм и декадентство^. Характеристика новой поэзии в портретах (Брюсов16 и Сологуб). Связь символизма с городом17. Силуэты нашего символизма.
Всего названо, обрисовано, задето более 30 поэтов18. Вся статья в цитатах. Рацей нет вовсе. Одного я боюсь — ее интимности. Не доросли мы еще до настоящего символизма. Вот, говорят, Сологуб на «Сатирикон»19 обиделся. Пожалуй, еще с Бурениным20 меня смешают или с Амфитеатровым21… Бр…р… Ну, да еще посудим, конечно. Надо немножко все-таки дерзать. Я думаю, моя мягкость спасет и серьезность…
Ну, до свидания, милый Сергей Константинович. Дайте знать, когда соберетесь23.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 232—233. Перепеч.: КО. С. 487.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
На письме сделана помета карандашом: «№ 31». Публикуемое письмо представляет собой ответ на послание Маковского, автограф которого сохранился в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 11-12об.):
Бологое им<ение> Лидино
Многоуважаемый Иннокентий Федорович,Вот уже более двух недель, как видите, живу в Бологом. Отдыхаю, наслаждаюсь, урывками работаю. В старой «тургеневской» усадьбе очень безмятежно, словно во всем разлито одно настроение: — «разве есть еще другая жизнь вдали от этих говорливых лип и дубов и от безмолвья этих бедных, русских полей?..» Много музыки, с самого утра, и голос, как серебряный колокольчик, неутомимо звенит под аккомпанемент несколько простуженного Бехштейна. Утром — одни изысканные, причудливые, не всегда доступные волшебники: Брамс, Рихард Штраус, Rinaldo Harm, Claude Debussy и наши скорбные дети певучего диссонанса — Черепнин, Чесноков, Гнесин. По вечерам — чтение: жребий выпал почему-то трем — Гоголю, Чехову, Сологубу. В Гоголе, которого я давно не перечитывал, стыдно признаться — я немного разочаровался. Мелким кажется его смех, сентиментальной — лирика и уж очень обывательской — мораль. Виной тому, должно быть, ядовитый аромат современной музыки… Но как серьезен Чехов! Законченный, неумолимо-наблюдательный, беспощадный. Есть ли писатель более объективный? Не достает ему только одного — чувства красоты, и в языке, и во всех приближениях к жизни. Останется ли он долго интересным? Думается, что нет. Когда читаешь его, все время хочется кричать: «как это верно!» — и почти никогда: «как это прекрасно!» О Сологубе ничего не скажешь в нескольких словах. Какая смесь тонкой грусти и юродства, безукоризненной злости и «морбидной» фантастики! Сколько противоречий и в стиле, и в мировоззрении…
Простите мне мою болтливость. Так о многом хочется узнать Ваше мнение. Избалованный деревенской негой, я положительно чувствую интеллектуальный голод. Три недели в «чарах женственности» немного слишком много!
Ваши стихи, Иннокентий Федорович, читаю и перечитываю. Многие полюбил окончательно, есть и такие, которые кажутся мне слишком рассудочными, слишком умными. «De la musique avant toute chose…» <Музыки прежде всего (фр.) — строка из стихотворения Верлена. — А. Ч.> Опять музыка!
Что Вы думаете о следующем выборе для 1 выпуска «Аполлона»:
1) «Трилистник из старой тетради» — «Тоска маятника»
2) и «Старая усадьба»
3) Снег («Полюбил бы я зиму»)
4) Весенний («Еще не царствует река»)
5) Trâumerei («Сливались ли это тени»)
6) «Трилистник сентиментальный» — «Гармония»
7) и «Человек»
8) «Невозможно».
Для следующего выпуска — «Пепельный бал», «Ямбы» = («О, как я чувствую накопленное бремя»), «Кулачишка» и «О нет, не стан» и др<угие>.
Крепко жму Вашу руку. Думаю, что скоро увидимся. Пишете ли статью? Много писем от друзей «Аполлона»… Все идет хорошо.
уважающий Вас
1 По предположениям первопубликаторов письма, комментируемое высказывание Анненского "включает в себя ироническую ассоциацию с «Повестью о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя — с описанием встречи за одним столом поссорившихся героев: «Нет!., не могу!.. Дайте мне другое перо! Перо мое вяло, мертво, с тонким расщепом для этой картины!» (Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. [М.; Л.], Изд-во АН СССР, 1937. Т. II. С. 271). Анненский (для которого Гоголь был одним из излюбленных писателей), возможно, хотел воздержаться в ответном письме от выражения своего мнения, «переменить перо», чтобы не вступать в полемику по поводу суждений Маковского. В эти же дни Анненский работал над статьей «Эстетика „Мертвых душ“ и ее наследье», представляющей собой апологию гоголевского начала в русской литературе" (Маковский. С. 233).
Это суждение представляется в основе своей справедливым, хотя, конечно, могли вызывать у Анненского полемический пафос и суждения Маковского, посвященные Чехову (ср. с положениями упомянутой статьи Анненского: КО. С. 231—232), да и Сологубу в той же статье Анненский дает иную, чем Маковский, оценку (ср. прим. 2). Собственно, троекратную смену пера можно трактовать как троекратное несогласие с адресатом: по поводу Гоголя, Чехова, Сологуба.
2 Прозаических произведений Сологуба Анненский коснулся в статье «Эстетика „Мертвых душ“ и ее наследье», опубликованной уже после его смерти (Аполлон. 1911. № 8. Октябрь. С. 50-58), посвятив им следующие строки: «Но влияние Гоголя не остановилось на Чехове. Напротив, гоголевский черт никогда так вовсю не работал, как именно теперь. Отстранивши всех посредников и примирителей, Гоголь-автор действует среди нас уже самолично. Едва ли кто более Сологуба, — правда, редкого Сологуба, не растерянного Сологуба „Навьих чар“, а Сологуба пережитой им или лучше в нем пережитой жизни „Мелкого беса“, — так непосредственно не приближался к Гоголю. Пускай в телесности Сологуба уже прячется городской соблазн и луна его точно сделана в Гамбурге. Но что же из этого? Разве все эти сологубовские люди, которых смешно обличать, но еще нелепее любить и даже жалеть, — разве они уже не заготовлялись вчерне в лаборатории „Мертвых душ“?
А речь Сологуба — шероховатая и в блестках, — разве чья-нибудь глядится туда другая, кроме гоголевской?» (КО. С. 232).
3 Речь идет о следующем издании: Сологуб Федор. Пламенный круг: Стихи: Книга восьмая. М.: [Изд. журн. «Золотое руно»], 1908. 202 с.
Именно этот сборник послужил Анненскому материалом для анализа поэтического мира Сологуба, удостоившегося в статье «О современном лиризме» отдельного «портрета» (см.: КО. С. 348—357).
4 Ёлкич — фантастический образ Сологуба, герой одноименного рассказа (Сологуб Федор. Ёлкич: Январский рассказ // Журнал для всех. 1907. № 2. Февраль. С. 92-94; см. также: Сологуб Федор. Истлевающие личины: Книга рассказов. М.: Гриф, 1907. С. 91-97): «маленький, маленький, с новорожденный пальчик. И весь зелененький, и смолкой от него пахнет, а сам он такой шершавенький. И брови зелененькие. И все ходит, и все ворчит…»
Первопубликаторы письма в своем комментарии (Маковский. С. 234) в связи с таким поименованием Сологуба (см. также: КО. С. 355) указывали: «Вероятно, Анненский следует здесь Андрею Белому, широко использовавшему образ „ёлкича“ при анализе мироощущения Сологуба в статье „Далай-лама из Сапожка“».
В этой работе (см.: Весы. 1908. № 3. С. 63-77. Рец. на кн.: Сологуб Ф. Книга разлук. СПб.: Шиповник, 1908; Сологуб Ф. Мелкий бес. 2-е изд. СПб.: Шиповник, 1907; Сологуб Ф. Победа смерти. СПб.: Факелы, 1908) Андрей Белый, завершая анализ «Ёлкичевой задачи» (С. 71-74), делал следующий вывод: «Золотая заря природы — золотая заря смерти. Бессознательный зов любви — бессознательный зов к смерти. Смертная ясность сознания — смертная ясность смерти: сама смерть. Мы не мы: мы пыль, озлащенная зарей<,> — недотыкомки, золотеющие только в предчувствии смерти. Мы думаем, что мы люди, а мы или прах, или сознательные смертеныши. Вот такой фокусник Ёлкич!»
5 Недотыкомка — фантастический образ-символ Федора Сологуба (см. стихотворение 1899 г. «Недотыкомка серая…» и роман «Мелкий бес», над которым Сологуб работал в течение 1892—1902 гг., начал публиковать его в 1905 г. в журнале «Вопросы жизни», а в полном объеме выпустил его в свет в 1907 г.: Сологуб Федор. Мелкий бес: Роман. СПб.: Шиповник, 1907).
6 См. текст 199.
7 Нет, мой дорогой, у Вас будет на три месяца, будьте спокойны! (фр.).
8 Подготовительные материалы к статье были озаглавлены Анненским «Мы и сегодня. Три главы из „Книги о русских поэтах“» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 135. Л. 1).
9 Первая часть статьи Анненского «О современном лиризме» под названием «Они» была напечатана в двух первых номерах «Аполлона» (I. Они; II. Они // Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. Паг. 1. С. 12-42; № 2. Ноябрь. Паг. 1. С. 3-29).
10 Раздел «Оне», посвященный анализу лирики женщин-поэтов, был опубликован уже после смерти Анненского (Аполлон. 1909. № 3. Декабрь. Паг. 1. С. 5-29; перепечатан единственный раз в составе полной публикации статьи: Критика русского символизма / Сост., вступ. статья, прим. Н. А. Богомолова. М.: Олимп; ACT, 2002. Т. II. С. 267—359).
См. также опубликованный А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком фрагмент письма Б. В. Томашевского к А. Виру (А. А. Попову) от 1 июля 1910 г., в котором автор письма указал, что заглавия этих разделов составляют «точный перевод» названия статей, публиковавшихся в парижском журнале «Akadémos»: «Eux et Elles» («Они и оне»)" (Маковский. С. 234).
11 Этот раздел статьи остался ненаписанным, и, судя по материалам, отложившимся в архиве Анненского, В. И. Анненский-Кривич имел полное право заявить в предисловии к готовившейся им к печати «Третьей книге отражений», что «„Оно“ осталось ненаписанным, хотя мне и приходилось неоднократно от него слышать, что эта часть статьи в „мыслях“ уже совершенно готова» (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 52. Л. 6об.). Первопубликаторы письма приводят также фрагмент одного из вариантов письма сына Анненского к Г. И. Чулкову, содержащий следующую констатацию: «Эта последняя, являвшаяся кардинальной, часть, детально <…> продуманная и спланированная, оформлена для печати уже быть не могла» (Маковский. С. 234).
Представляется справедливым и предположение А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика относительно того, что «положения этого третьего раздела должны были быть отражены в докладе Анненского „Об эстетическом критерии“, назначенном в Литературном обществе на 11 декабря 1909 г.» (Маковский. С. 234).
12 В черновых вариантах раздела «Они» Анненский писал: «Я буду подробнее говорить о работе, которая происходит в „комнате“, дальше, третий очерк — „Оно“ (искусство). Есть даже попытки разобраться и устроить маленькую выставку, о… не всемирную…» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 135. Л. 182).
13 Некоего обозрения… каково? (фр.).
14 Сборники «Русские символисты» (Вып. 1-3. М., 1894—1895), выпускавшиеся Брюсовым и включавшие большей частью его собственные произведения, воспринимались Анненским как первые художественные опыты русского декадентства. См. процитированный Н. Т. Ашимбаевой (КО. С. 633) фрагмент чернового варианта статьи, включавший в себя строки из стихотворения В. Брюсова «Тень несозданных созданий…», впервые опубликованного в 3-м выпуске «Русских символистов»: «Боевая пора нашей поэзии кончилась и, кажется, по всей линии. Три люстра прошло, не более с выхода в свет первого декадентского сборника.
„Фиолетовые руки
На эмалевой стене“».
15 Термины «символизм» и «декадентство», последовательно разграничивавшиеся Анненским (см., например: ИФА. IV. С. 121, 361—362; Пчелы и осы Аполлона // Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. Паг. 1. С. 83), получили освещение и в статье «О современном лиризме» (КО. С. 336—339).
16 См.: КО. С. 341—347.
Краткий перечень критической и научной литературы, затрагивающей литературные и биографические взаимодействия В. Я. Брюсова и Анненского, см.: ИФА. IV. С. 21-24.
17 Вторая часть раздела «Они» открывается следующими положениями: «Символизм в поэзии — дитя города. Он культивируется, и он растет, заполняя творчество по мере того, как сама жизнь становится все искусственнее и даже фиктивнее. Символы родятся там, где еще нет мифов, но где уже нет веры. Символам просторно играть среди прямых каменных линий в шуме улиц, в волшебстве газовых фонарей и лунных декораций. Они скоро осваиваются не только с тревогой биржи и зеленого сукна, но и со страшной казенщиной какого-нибудь парижского морга и даже среди отвратительных по своей сверхживости восков музея» (КО. С. 358).
Можно предположить, что приводимая далее в статье аргументация Анненского (см.: КО. С. 358—361), постулирующего город в качестве «отца символов», должна была учитывать его эпистолярный спор с П. П. Потемкиным. В неразысканном письме Анненского к Потемкину содержался отзыв о книге последнего «Смешная любовь: 1-я книга стихов» (СПб.: Изд. Г. М. Попова, 1908). Ответное недатированное письмо Потемкина к Анненскому содержит следующий (уже воспроизводившийся в печати, см.: Спиридонова (Евстигнеева) Л. А. Русская сатирическая литература начала XX века / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. В. А. Келдыш. М.: Наука, 1977. С. 179; Маковский. С. 235) отклик, дающий представление о характере высказываний адресата (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 359. Л. 1-1об.):
Но в одном я не согласен с Вами, это в отрицании Вашем городской сказки. Мне даже кажется — не будь в городе обманчивой фантастической личины, разгадай все его изнанку — рецепты да счета, убедись в том, что, кроме них, ничего нет в городе, никто и жить бы в нем не стал. Это, может быть, дерзко и глупо с моей стороны, но я в это верю.
Не согласен я и с тем, что импрессионизм не идет городу.
18 В разделе статьи «О современном лиризме», озаглавленном «Они», Анненским с различной степенью обстоятельности обсуждались (говорю только о его поэтических «современниках») произведения 36 писателей: К. Бальмонта, А. Белого, А. Блока, В. Бородаевского, В. Брюсова, И. Бунина, Ю. Верховского, М. Волошина, С. Городецкого, В. Гофмана, М. Гофмана, Н. Гумилева, Б. Дикса, Л. Зарянского, Вяч. Иванова, Д. Коковцева, А. Кондратьева, С. Кречетова, В. Кривича, М. Кузмина, С. Маковского, Гр. Новицкого, П. Потемкина, В. Пяста, С. Рафаловича, А. Ремизова, И. Рукавишникова, Б. Садовского, Вл. Соловьева, С. Соловьева, Ф. Сологуба, Е. Тарасова, А. Н. Толстого, В. Ходасевича, Дм. Цензора, Г. Чулкова.
Имеет смысл отметить, что в архиве Анненского сохранился автограф, озаглавленный «Список поэтов, упомянутых в статье» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 209. Л. 1), в котором из вышеперечисленных отсутствуют имена Бородаевского, М. Гофмана, Зарянского, Новицкого, С. Соловьева, Тарасова и Чулкова, зато поименованы Добролюбов, Пушкин, Некрасов и Малларме.
19 Еженедельный сатирический журнал «Сатирикон» издавался в Петербурге с 1908 г.
По справедливому предположению А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика (Маковский. С. 235), причиной обиды Сологуба могла послужить следующая публикация: Василевский И. (He-буква), Модернисты // Сатирикон. 1909. № 25. 20 июня. С. 7-8.
Любовная линия развития сюжета этого фельетона напрямую связана с восприятием творчества Сологуба в читательской среде:
"Молчание стало невыносимым. Надо было прощаться, но Груш-кина вдруг осенило. Быстро подвинувшись к столу, он оживленно и развязно начал:
— Вот мы давеча с вами про Сологуба дебатировали. Породни y него больше: Порят все, изволили заметить?
— Это зачем же?
— Для проблеммы личности. Сама, например, «Вы меня приласкаете, Триродов, спрашивает, а сама я хотела бы лежать перед вами обнаженной и связанной — заявляет. И чтоб, взвизгивая, жестокие радостно ложились удары». <…>
— Как вы относитесь к идеалогии экстаза? — деловито спросил Грушкин, доставая стоявший в углу хлыстик.
— Чего-с?
— Видите… Современное поколение, так сказать, на грани постижения. Того… как его… Наши нервы утончились то есть. Ну и вот… Знакома ли вам радость экстаза?
— Симпатична, — сказала на всякий случай Нина Григорьевна. «Может, и вправду женится… Что ж, что лысый? Зато муж».
— «Так и есть, — думал Грушкин. — На экстаз-то, оказывается, ее и возьмешь. Рискнуть разве по Сологубу-то до конца? Эх, была не была! „Симпатична“, говорит, чего лучше. Ну, недотыкомка, вывози в добрый час!…» И подойдя к Нине Григорьевне и грациозно помахивая хлыстиком, Грушкин дрожащим голосом продекламировал:
— Чтобы тело без помехи долго-долго истязать, Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать. Чтобы нам не помешали ни добряк, ни лицемер, Надо плотно оградиться темнотой глухих портьер.
— «Сейчас предложение сделает», — подумала Нина Григорьевна и томно произнесла:
— Ах, Сологуб — такие большие психологи!"
«Экстаз», впрочем, несмотря на все декламационные усилия Грушкина, к героине не пришел, и последующие события развивались не «по Сологубу»: «вырванный Ниной Григорьевной хлыст бился очень больно и не давал Грушкину ни малейшего сладостного чувства». Заканчивается фельетон следующим пассажем: «…Анемподист Сергеевич больше не любит современной литературы.
— Блок, например, или Кузмин, разве они против Герцена или Тургенева могут?»
20 Буренин Виктор Петрович (1841—1926) — поэт, пародист, переводчик, драматург, публицист, литературный критик, с 1876 г.
член редакции и фельетонист «Нового Времени», литературный критик. О «пародийно» -критической позиции Буренина в конце XIX — начале XX в., в которой были совмещены стремление «поглумиться» над авторами литературных произведений и неразборчивость в средствах полемики и ее методах, см. критико-биографическую статью М. П. Лепехина и А. И. Рейтблата (РП. Т. 1. С. 365—367).
Образчиками «критической ругани» Буренина могут служить, в частности, стрелы, направленные им в сторону Анненского: откликаясь на выход первого номера «Аполлона», он не постеснялся назвать Анненского «одним из старых бедламцев, обратившихся в детство» (Буренин В. Критические очерки // НВ. 1909. № 12082. ЗОокт. (12 ноября). С. 4).
Отмечу здесь, что формула Буренина («Критик-педагог и присяжный лектор „вольных университетов“ для неучащейся молодежи г. Ермил Абракадабражин, стяжавший себе широкую известность статьями и лекциями о новейших течениях, устремлениях, переживаниях и главное — пережевываниями старой трухи в области драматургии» (Буренин В. П. Драма и реклама: Нечто в новом стиле // НВ. 1910. № 12419. 8 (21) окт. С. 4. Подпись: Граф Алексис Жасминов)), которая связывалась в литературе с именем Анненского (см.: Ланда М. Миф и судьба // Черубина де Габриак. Исповедь / [Сост. В. П. Купченко, М. С. Ланда, И. А. Репина]. М.: Аграф, 1999. С. 21. (Символы времени)), имеет отношение все же не к нему, а к К. И. Арабажину.
21 Амфитеатров Александр Валентинович (1862—1938) — писатель, литературный критик, фельетонист.
Здесь, очевидно, помянут как автор целого ряда скандальных публикаций, вызвавших широкий резонанс (см. подробнее справочную статью Л. А. Спиридоновой: РП. Т. 1. С. 60-61).
22 В архиве Анненского такого рода извещения не сохранилось. Однако ясно, что, получив письмо Анненского с известием об окончании работы над первой частью статьи, Маковский поспешил ознакомиться с нею и буквально через день-другой встретился с Анненским в Царском Селе.
Во всяком случае, эта встреча состоялась не позднее 15-16 июля, о чем косвенно свидетельствуют написанные с интервалом в один день письма Маковского из Петербурга. В первом из них он приглашал Анненского побывать в редакции «Аполлона» 20 или 21 июля (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 13-13об.):
Многоуважаемый Иннокентий Федорович, сегодня был я в Царском для переговоров с Ушковым; думал на обратном пути завернуть к Вам, да так заговорились, что не поспел.
Завтра целый день буду у нотариусов для заключения всевозможных договоров. Сложная история — обзавестись своим журналом! Лишь бы до конца складывалось все так же удачно!
Воскресенье я уезжаю в Ораниенбаум к Бенуа и Добужинскому (взявшему на себя рисунки — иллюстрации для «Принца» Ауслендера).
Можете ли Вы навестить меня в редакции — в Понедельник или во Вторник? Черкните два слова, когда ждать Вас.
Крепко жму Вашу руку.
Сергей Маковский
Ответ Анненского на это приглашение Маковского не разыскан; возможно, он просто не успел отреагировать на него. Уже на следующий день Маковский известил его письмом о переносе встречи на пятницу, 24 июля (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 10-10об.):
18 июля <19>09 СПб. Гусев <пер>, 6. Многоуважаемый Иннокентий Федорович, Опять принужден отказаться от радости видеть Вас — в начале будущей недели. Сегодня дня на три уезжаю в Финляндию по делам журнала. Буду обратно наверное в Среду. Четверг занят. Не приедете ли Вы в редакцию в Пятницу? Около 2-х часов — я устрою, чтобы больше никого не было. Привозите Вашу статью!
Крепко жму Вашу руку и с чувством глубокого восхищения Вами вспоминаю нашу последнюю беседу и чтение. Ваш Сергей Маковский
Именно в этот день, в пятницу, 24 июля, первая часть статьи и была передана редактору «Аполлона» (см. текст 199 и свидетельство Маковского в письме к Волошину от 24 июля: «Сегодня Анненский сдал статью о современных поэтах» (Купченко. С. 225)).
199. Е. М. Мухиной
Царское Село, 25.07.1909
править
Ц.С.
Захаржевская, д. Панпушко
Время идет так быстро, что иногда не видишь дней, теряешь дни. И не знаю просто, куда торопится эта телега жизни1. Давно ли, кажется, я был у вас, в чудном вашем уголке, а с тех пор уже столько пришлось пережить, т<о> е<сть>, конечно, по-моему пережить — литературно, в мысли, в светлом достижении… Кончил, наконец, злополучную статью о «Тро-янках»2 и могу возвратить Вам, дорогая, так безбожно конфискованную у Вас книгу Виламовица3. Я думаю, что никогда еще так глубоко не переживал я Еврипида, как в авторе «Троянок», и так интимно, главное. Кончил статью — вышла очень большая. Тотчас думал приняться за «Умоляющих»4, которых начал уже три года тому назад (т<о> е<сть> статью), но тогда бросил. Но приехал Маковский — прискакал на мое письмо5, что кончена статья для «Аполлона», и пришлось опять обратиться к «Лиризму». После чтения вместе с ним и весьма правильных его замечаний, как редактора, я признал необходимым кое-что изменить в статье. Опять несколько незаметно канувших куда-то дней. Ну, слава Богу, вчера отдал, наконец, статью. Теперь завтра в связи с некоторыми литературными делами придется уехать в Финляндию на несколько дней6 и только через неделю водворюсь опять на место… Несколько раз, дорогая, принимался я думать — ночью особенно — о многом, что Вы говорили последний раз и вообще о чем мы говорили с Вами. Нет, тут тоже есть новое, а там уже что-то осталось невозвратное, по-новому лучисто-, но уже не трепетно-живущее. Как я навсегда запомнил нашу прогулку с Вами по мосточкам, среди дач. Я только в вагоне один осмыслил, куда мы ходили, что мы делали, говорили… Немец с пивной кружкой… О, я его не забуду никогда. — Он уже стал мною, прошлым, отошедшим… Вы говорили о своих воспоминаниях. Неужто Вы не видели, что заразили и меня обращением жизни в воспоминание? Итоги, итоги, везде итоги и какая-то новая неразграфленная страница. Наша тоже, но что мы на ней напишем? Что напишем?
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 70-71об.). Впервые опубликовано: КО. С. 488.
1 О рецепции «гениальной» (КО. С. 357) пушкинской «Телеги жизни» в поэтическом наследии Анненского см.: Григорьева А. Д. «Телега жизни» Пушкина и русская поэзия // Известия АН СССР:
Серия лит-ры и языка. 1969. Т. XXVIII. Вып. 2. С. 264—265; Григорьева А. Д. Судьба поэтической фразеологии в русской поэзии XIX — начала XX в. // Очерки по стилистике художественной речи. М.: Наука, 1979. С. 176—177.
2 Статья, посвященная трагедии Еврипида «Троянки» и озаглавленная «Поэт „Троянок“», недавно была опубликована (Гитпин. ТЕ. С. 325—351), главным образом, по черновой редакции, сохранившейся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 96. Л. 1-55) и датированной 15 июля 1909 г.
3 Речь идет, очевидно, о следующем издании: Griechische Tragoedien / Ùbers. von Ulrich Wilamowitz-Moellendorff. Berlin: Weidman, 1906. Bd 3: 8. Euripides. Der Kyklop; 9. Euripides. Alkestis. 10. Euripides. Medea; 11. Euripides. Troerinnen. 363 S.; Отд. оттиск: Griechische Tragoedien: 11. Euripides. Troerinnen / Ubers. von Ulrich Wilamowitz-Moellendorff. Berlin: Weidman, 1906. 107 S. Именно на этот труд регулярно ссылался в своей статье Анненский (см.: Гитпин. ТЕ. С. 327, 329, 331, 332, 334, 335 и т. д.).
4 Речь идет о статье Анненского «Елевсинская трагедия», также впервые опубликованной и откомментированной В. Е. Гитиным (Гитпин. ТЕ. С. 209—232, 475—482). Эта статья должна была служить комментарием к переведенным Анненским «Умоляющим» Еврипида (см.: Гитпин. ТЕ. С. 147—208).
5 См. текст 198.
6 Подразумевается поездка Анненского в Куоккалу; о его «литературных делах» в Финляндии сообщалось в хроникальной заметке: «На вчерашнем Куоккальском литературном собрании читался — реферат И. Ф. Анненского» (Литература и искусство // Новый день. 1909. № 2. 27 июля (9 августа). С. 4. Без подписи). Чуть позднее информация о неназванном реферате Анненского, с которым он выступал в Куоккале, была опубликована и в одном из критико-библиографических журналов: «Лекторами выступали, между прочим, К. Чуковский, И. Ф. Анненский и др.» (Новости литературного мира // Известия книжных магазинов М. О. Вольф по литературе, наукам и библиографии — Вестник литературы. 1909. № 8. Август. Паг. 2. Стлб. 134—135. Без подписи).
О характере и программных установках литературных собраний в Куоккале см. письмо Репина к Чуковскому от 6 июля 1909 г., содержавшее предложение учредить «Куоккаловский кружок собеседников»: Репин Илья, Чуковский Корней. Переписка: 1906—1929 / [Вступ. статья Г. С. Чурак; Подгот. текста и публ. Е. Ц. Чуковской и Г. С. Чурак; Коммент. Е. Г. Левенфиш и Г. С. Чурак]. М.: НЛО, 2006. С 30-32.
В архиве Анненского сохранились два письма, в которых так или иначе затрагивалась «куоккальская» проблематика.
Инициатором и до некоторой степени организатором июльской, уже не первой в 1909 г., поездки Анненского в Финляндию (его стихотворение «Одуванчики» снабжено пометой «Куоккала» и датировано 26 июня 1909 г.), судя по всему, был Чуковский. Высказать такое предположение позволяет недатированное письмо Чуковского, сохранившееся в архиве Анненского и содержащее упоминание о июньской поездке последнего в Куоккалу (печатается по тексту автографа на бланке почтовой карточки, помеченной почтовыми штемпелями С.-Петербурга и Царского Села 4 и 5 июля соответственно и содержащей адресное обозначение «Царское Село д. Пампушко Его Превосходительству Иннокентию Федоровичу Анненскому»: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 382. Л. 4-4об.):
Доставьте нам всем огромную радость<,> приезжайте в воскресенье в Куоккала. В 5 часов мы все (с Репиным во главе) собираемся в гостинице Иванова (5 минут от станции). Там же мы все вместе пообедаем в 7 час<ов>; в 9 часов разойдемся, — напившись чаю. Программа: дальнейшая беседа о памятнике Трубецкого и мой реферат
Милейший, дорогой, золотой, бриллиантовый И<ннокентий> Ф<едорович>. Приезжайте — нам так дороги Ваши слова — я за Ваш приезд научился многому, многому — приезжайте, захватите Гумилева, коего очень просим приехать.
Очевидно, в начале первой декады июля Анненский, плотно занятый работой над статьей «О современном лиризме», вынужден был отказаться от поездки, и через некоторое время уже двоюродная его племянница, приятельница Чуковского, позволила себе высказать дружеские упреки в адрес Анненского (письмо печатается по тексту автографа, сохранившегося в его архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 300. Л. 6-7):
Поэты, даже отрицающие непосредственность, остаются все же поэтами, полагаться на них нельзя. А я все ждала от тебя обещанного письма. Но теперь решила, что прозаичность имеет свои преимущества — по крайней мере не надо ждать вдохновения.
Неужели ты и относительно своего приезда поступишь так же, как относительно письма. Это уж будет нехорошо. Некоторая доля благородства обязательна даже для поэтов.
Черкни словечко, когда тебя ждать. Или, м<ожет> б<ыть>, ты будешь в ближайший понедельник 20-го в Уч<еном> Ком<ите>те<,> и тебе не составит труда заехать ко мне в редакцию. Я там буду приблизительно от 3 до 4. У меня теперь гостит М<ария> Ф<едоров>на <Страхова>, и я более свободна относительно выездов из дому<,> чем раньше, а она проживет только до первых чисел августа.
До свиданья.
Привет Дине Вал<ентиновне> и всему семейству.
Ты получил приглашение от К<орнея> Ив<ановича> на прошлое воскресенье? Он также ждал твоего ответа.
200. С. К. Маковскому
Царское Село, 30.07.1909
править
Многоуважаемый
Когда Вы уехали1, я взял текст Клоделя2 и сверил первую половину «Муз»3. Получилось нечто совершенно неожиданное:
| soeurs farouches | неукротимые… |
|
si d’abord te plantant dans le centre de son esprit |
не утвердившись в глубине своего духа |
|
Tu ne perdais sa* raison grossière |
ты не утратила бы своего… разума |
| explosion | возрастание |
| elle se souvient | она вспоминает самое себя (sic!) |
| Elle ressent | Она напоминает |
| ineffable | неотвратимый |
| cadran solaire | циферблат солнца |
| fatidique | отвратимое |
| source emmagasinée | скрытый ключ |
| tisserand | плотник (sic!) |
и т<ак> д<алее>.
Я выписал не все, конечно… Боюсь, что Максим<илиан> Алекс<андрович> поторопился присылкою «Муз». Их надо, если уж рискнуть на перевод (я бы не отважился), то изучить раньше в связи с творчеством Клоделя вообще — и дать с объяснением, не иначе4.
- Речь идет о хороводе, который создает Терпсихора. <Прим. И. Ф. Анненского.>
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 235. Перепеч.: КО. С. 488—489.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
На письме сделана помета карандашом: «№ 35».
1 30 июля, четверг, был государственный праздник: в этот день отмечался день рождения Наследника Цесаревича Алексея Николаевича.
Маковский побывал у Анненского, вероятно, в связи с организацией редакционного собрания журнала «Аполлон», назначенного на 5 августа, но ответил на публикуемое письмо уже после этого заседания, которое ознаменовалось конфликтом Анненского с Волынским (см.: Маковский. С. 227) и окончательным распределением ролей в редакционной коллегии «Аполлона» (печатается по тексту, написанному на журнальном бланке (курсивом в рамках бланка обозначен вписанный рукой Маковского текст) и сохранившемуся в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 14-14об.):
Сергей Константинович Маковский
Спб., Гусев переулок, 6. Тел. 110-63
Ред. журнала "Аполлон", Мойка 24
Итак решено — Вы немного расширите Ваш вступительный «парадокс» и пришлете мне. Вам не нужна Ваша рукопись в первой редакции? Вы пишете, этот «парадокс» стал особенно дорог лишь после выпада нашего «анфан террибля», но жаль, если Вы не дополните еще несколькими ценными мыслями это первое слово, обращенное к читателям «Аполлона». Я также очень рад, что Волынский отказался участвовать во «вступлении». Наш квартет (я считаю Бенуа и Вяч. Иванова) будет только стройнее. А «стройность» ей Богу не мешает для начала!
Сегодня я отправил письма Сологубу, Ликиардопуло и Бунину. Сию минуту жду Чуковского к себе, который перепутал дни и приехал в редакцию сегодня вместо вчерашнего вечера.
Завтра я сдаю Вашу статью в набор. Как только будет готово «вступление», можно и начать печатать. Можно тоже начинать и Альманах (ведь у него отдельная нумерация страниц)<,> т<о> е<сть> стихи; надо только привести в порядок «Алтари» Волошина. Ох<,> этот Макс! Пожалуйста, все-таки напишите ему от себя два слова.
Я собираюсь навестить Вас в Субботу с 3-хчасовым поездом.
Жму крепко Вашу руку и сердечно благодарю за прекрасное заседание вчера.
2 Клодель (Claudel) Поль (1868—1955) — французский поэт-символист и драматург, творчество которого питалось «тремя подземными ключами: восточной сокровенной мудростью, католицизмом и эллинским архаизмом» (Волошин Максимилиан. Предисловие к «Музам» Поля Клоделя // Аполлон. 1910. № 9. Июль-август. Паг. 3. С. 20). Нужно заметить, что Волошин был едва ли не лучшим знатоком творчества Клоделя в России и перевел не только оду «Музы», но другие его произведения (см., в частности: Пьеса Поля Клоделя «Отдых седьмого дня» в переводе М. А. Волошина / Предисл. и публ. В. Е. Багно // Максимилиан Волошин. Из литературного наследия / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. В. Лавров. СПб.: Алетейя, 1999. [Вып.] II. С. 224—282).
Касаясь творчества Клоделя в статье «Античный миф в современной французской поэзии» и отсылая к «Книге масок» Реми де Гурмона, Анненский писал: «В заключение — когда я пишу эти строки, глаза мои падают на странную книжку. Она издана Полем Клодель тоже в 1896 г., но на далеком востоке, в Фу-Тчеу, и мало известна даже французам: это — перевод Эсхилова Агамемнона, и сделан он гордой прозой, той прозой, которая не боится ни переводить, ни давать себя печатать строка в строку и при этом без тех жалких подделок под стих, которые так часто в последнее время — даже у нас — пробуют заменить декламацией, если не просто завываньем бесстишия, — те некогда богами размеренные борозды стиха.
Вы спросите меня, кто такое Клодель, и почему я об нем заговорил? Клодель — это сноб и вместе с тем экзотист — это оптик самого
страстного воображения: после дебюта в 1890 г. его Златоглава „Tête d’or“ он показывается в печати крайне редко и то почти всегда один без всех этих сборников, редакций и прочих сообществ, в которых поэты, как девчонки на морских купаньях, взявшись за руки, так любят эти последние десятилетия противостоять напору буржуазной волны. Сам Реми де Гурмон, бесстрашный и ученый глава более чем школы или содружества, а целого направления нестареющих, был смущен при дебюте Клоделя. Отдавая должное искусству нового поэта, он выражался так: — позвольте не переводить, не сумею — c’est de l’eau de vie un peu forte pour les temps d’aujourd’hui. Дело в том, что Златоглав хочет драматизировать мысли, и вот в глазах начинает рябить: там часто-часто бьются какие-то мелкие и хрупкие артерии, и зрелище жизни оказывается в конце концов слишком грандиозным: оно мутится и умирает, не успевая проникнуть в полушария, которые утомлены, так как им не дают думать.
Господа, то, что я выписываю здесь, — вовсе не отступление.
Поль Клодель, прозой переводящий Агамемнона, — это ли не симптом нового Ренессанса?» (Анненский И. Античный миф в современной французской поэзии // Гермес. 1908. Т. II. № 8 (14). 15 апр. С. 209—210).
О ранней рецепции творчества Клоделя на русской почве и роли Анненского и Волошина в этом процессе см.: Смирнов И. С. «Все видеть, все понять…» (Запад и Восток Максимилиана Волошина) // Восток-Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М.: Главная ред. восточной литературы изд-ва «Наука», 1985. С. 171, 173, 184—185; Березкин A. M. Поль Клодель // Волошин. ЛП. С. 619; Tribble Keith-Owen. Early Russian Criticism of Claudel: Annenskii, Voloshin, Eikhenbaum // Claudel-Studies. 1997. Vol. 24. № 1-2. P. 50-64; Триббл К. О. Творчество Поля Клоделя в отражении русской критики: о статьях И. Анненского, М. Волошина и Б. Эйхенбаума // Начало века: Из истории международных связей русской литературы / РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Наука, 2000. С. 234—250.
Здесь речь идет об оде Клоделя «Музы», впервые опубликованной в журнале «Vers et prose» и вскоре увидевшей свет отдельным изданием (см.: Claudel Paul. Ode: Les muses. Paris: Bibliothèque de l’Occident, 1905. 31 p.).
3 Очевидно, Анненский сверил с оригиналом рукопись волошинского перевода на русский язык оды Клоделя «Музы». Волошин прислал эту рукопись Маковскому с письмом от 20 мая 1909 г.: «Это великолепная, но дьявольски трудная вещь, которую я с трудом одолел, но горжусь переводом» (см. подробнее: Волошин. С. 250). Маковский, получивший волошинский перевод в конце мая, воспринял его как «настоящую победу» (см.: Купченко. С. 222). К Анненскому он попал, вероятно, в конце июля 1909 г., после его встречи с Маковским, о которой упоминается в письме.
Сопоставительные констатации Анненского, на мой взгляд, ни в коей мере не имели задачей ни «обличить» Волошина в незнании французского языка (ср.: Лукницкий. I. С. 297), ни вступить с ним в переводческое соперничество (см. попытки прописать подобную историю (с присоединением имени Блока) на материале «Легенды о Святом Юлиане Странноприимце» Флобера: Флобер Г. Легенда о Святом Юлиане Странноприимце: Перевод А. А. Блока / Публ. И. С. Приходъко // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Т. С. Царькова. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994. С. 172,173).
Последняя версия вообще основана на очевидном недоразумении. Во всяком случае, утверждение, что автором вышедшего в серии «Всеобщая библиотека» маленького томика Г. Флобера (Иродиада. — Легенда о св. Юлиане Милостивом: Поэма в прозе. СПб., 1908; 2-е изд. СПб., 1911) был именно «Ин. Анненский», а не некто, скрывшийся под именем «Ан. Анненский» (как и подписано это издание), нуждается в серьезном обосновании. Именно последнее имя, кстати, было обозначено и в качестве переводчика сборника произведений А. Франса, вышедшего в рамках той же издательской серии (см.: Франс Ан. Перламутровый ларец: Восемь рассказов. СПб., 1909; 2-е изд. СПб., 1911).
4 Текст «Предисловия к „Музам“ Клоделя» Волошин отправил Маковскому из Крыма 2 августа 1909 г., сопроводив следующими строками: «Это отдельная небольшая статья — поясняющая, ясная и в то же время представля<ющая> самостоятельный от „Муз“ интерес» (Волошин. С. 250). Эта работа, посвященная не только детальному анализу оды, но и введению ее в контекст творчества Клоделя и актуальной для сотрудников «Аполлона» проблематики, при первопубликации (Аполлон. 1910. № 9. Июль-август. Паг. 3. С. 19-28) предшествовала собственно переводу «Муз» (см.: Claudel Paul. Музы: (Ода) / Перевод с французского Максимилиана Волошина // Там же. С. 29-40).
201. М. А. Волошину
Царское Село, 13.08.1909
править
Очень давно уже я должен был писать Вам, — но время раздергано, нервы также, — и на письме вышло бы, пожалуй, совсем не то, что я хотел бы там увидеть. Ясности духа, веселой приподнятости, — вот чего вправе ждать от меня друзья и в личных сношениях и в письмах. Но это лето сложилось для меня во многих, если не во всех, смыслах крайне неудачно. Для разговоров я еще мог себя монтировать, но на письма не хватало завода. Ну, да это в сторону. Стихи Ваши мне понравились, конечно, очень; да и не может не понравиться то, что «осуществляет мысль»1.
…плюет на алтарь,
Где твой огонь горит…2
Боже, как мы далеко ушли от этой бутафории. Право, кажется, что Пушкин иногда не видел того, что хотели покрыть его слова…
А это надсоновское:
Пусть жертвенник разбит —
огонь еще пылает…3
Мысль… мысль?.. Вздор все это. Мысль не есть плохо понятое слово; в поэзии у мысли страшная ответственность… И согбенные, часто недоумевающие, очарованные, а иногда — и нередко — и одураченные словом, мы-то понимаем, какая это сила, святыня и красота.
Присылайте еще алтарей. Из моего ларца кое-что уже выудилось4, но хотелось бы и из Ваших ненапечатанных пьес сделать подбор для первого нумера. Ведь мы почти что «маленькие причастницы» будем 15 октября5.
Маковский показывал мне Клоделевских «Муз» в Вашем переводе, и я просидел за ними часа четыре… Ну, уж и работа была. Но отчего, скажите, Вы послали брульён6? Нет ли тут просто недоразумения? Я сверил половину с текстом… Нет, Вы должны переработать это7. Этого требуют музы прежде всего. А потом и имена: и Ваше и Клоделевское. Чертовски трудно, конечно, но если не Вы, то кто же будет русским переводчиком Поля Клодель?
«Горомедон»8 меня тоже не вполне удовлетворил, и, прежде всего, откуда Вы взяли это слово — его нет ни в одной специальной энциклопедии, ни в одном словаре, ни в глоссарии, ни в регистрах… Ну, до свидания, дорогой Максимилиан Александрович, кланяйтесь Толстым9.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. А. Волошина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 191. Л. 3-4об.).
Впервые опубликовано: Волошин. С. 249—250. Перепеч.: КО. С. 489—490.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Письмо представляет собой ответ на следующее недатированное, но, судя по некоторым указаниям (двухмесячное пребывание в Крыму, куда Волошин уехал 12 апреля, получение и нескорое прочтение «Второй книги отражений», отправленной из Царского Села 22 мая, появление в Коктебеле Гумилева, которое произошло 30 мая), — июньское послание Волошина (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 10-11об.):
простите, что не сейчас же пишу Вам, получив Вашу «Книгу Отражений».
Очень, очень благодарю за нее. Но сюда она пришла такая чужая и непримиренная. На этой почве<,> проникнутой горьким запахом сожженных трав<,> и среди этих холмов<,> хранящих успокоенную сухость греческих линий<,> она кажется таким сжатым клубком мучений. Я не мог читать ее днем, не мог читать, когда были звезды в окне. Только притворив ставни, поставив рядом с постелью лампу<,> я нашел возможность прочесть ее. Ее надо прятать от неба и от солнца. Она верная и справедливая<,> Ваша книга. И ее жестокость не жестокость приговора, но жестокость судебного отчета о процессе. Но зато какая утонченная гибкость образов («Волчья шея» Бранда, «Белый долмен» родэновского Бальзака, мысли Л. Андреева «выпуклые<,> как больные сны»).
Я думаю, что никто не понимает Достоевского<,> как Вы. Розанов и Мережковский сами как бы написаны Достоевским и многое прозревают изнутри. Но Вы прозреваете снаружи самый механизм его творчества, вплоть до геометрического чертежа.
Этот геометрический чертеж спасает от последнего отчаяния, с ним «Город Страшной Ночи» — Петербург<,> может<,> и страшнее, но выносимее. Вы дали его почти «теософически»; сначала он кажется рисунком из книги Лидбитера и Анны Безант, но постигаешь в нем глубоко сокрытую эллинскую геометрию идеи. Ваше эллинство<,> так глубоко сокрытое в этой петербургской книге, так
неотвратно обличает себя словами о том, что оживленная статуя — приговор искусству.
Я люблю у Вас «равнодушную к людям красоту» Пушкина, разбойничество Лермонтова, исстрадавшуюся любовь у Гоголя, «наглость властной красоты» у Тургенева. Но говорить ли о том, что умирающий Гейне мне ближе всего?
Но Ваша книга <--> почти не книга, настолько в ней трепетности письма или дневника. Вы осуществляете слова Р. де Гурмона о том, что критика <--> самый интимный род исповеди. Но Вы еще заставляете исповедоваться и писателей и их героев…
…Я эти два месяца провел в тишине среди книг и моря. Теперь в Коктебеле стало шумнее: приехали Гумилев, Толстой и еще кое-кто. Стало литературнее.
Посылаю Вам, Иннокентий Феодорович, мои новые стихи об Аполлоне. Я хочу сделать из них целый цикл под именем: «Алтари в пустыне», куда войдут и некоторые из старых<,> напр<имер,> «Созвездия» и др<угие,> что я передал Серг<ею> Конст<антиновичу> для № 1.
Жалею, что не могу сейчас послать последнее стихотворение «Дельфы», в котор<ом> недописаны последние строки.
Жму крепко Вашу руку.
Привет Кривичу.
1 Какие именно стихотворения были высланы Волошиным Анненскому, не установлено. Косвенно об этом могут свидетельствовать датировки стихотворений, вошедших в упомянутый цикл «Алтари в Пустыне» в книге Волошина «Стихотворения. 1900—1910: Годы странствий. Amori Amara Sacrum. Звезда-Полынь. Алтари в Пустыне. Corona Astralis» (M.: Гриф, 1910. С. 99-112), и документальные свидетельства о стихотворениях, отправленных Волошиным С. К. Маковскому. Можно предположить, что Анненский мог прочесть в рукописи стихотворения "КА,ттико(« (Вейте, вайи! Флейты, пойте! Стройте, лиры! Бубен, бей!..») и «Дэлос» (и то и другое — «стихи об Аполлоне»); из прочих стихотворений цикла, относящихся к 1909 году, «Дельфы» к моменту отправления письма Волошина не были закончены, стихотворение «Она» при публикации было помечено июлем 1909 г., стихотворение «Станет солнце в огненном притине…» было послано Маковскому вместе с уже законченными «Дельфами» около 8 июня (Купченко. С. 223).
2 Цитата из сонета А. С. Пушкина «Поэту» («Поэт! не дорожи любовию народной…») (1830).
3 Вторая строка из неозаглавленного стихотворения 1886 г. Семена Яковлевича Надсона (1862—1887):
Не говорите мне: «он умер». Он живет!
Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана — она еще цветет,
Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает!..
(Надсон С. Я. Полное собрание стихотворений / Подгот. текста и примеч. Ф. И. Шушковской. М.; Л.: Советский писатель, 1962. (Б-ка поэта. Большая серия). С. 310).
Об отношении Анненского к поэтическому наследию Надсона см.: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме: III // Russian Literature. The Hague. 1981. Vol. IX. С. 181—182; ИФА. III. С. 147—148.
4 В «Литературном альманахе» первого номера журнала в числе прочих были опубликованы стихотворения Волошина «Дэлос», «Созвездья» и «Полдень» (Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. Паг. 3. С. 8-10), включенные им в цикл «Алтари в пустыне», и «Ледяной трилистник» Анненского (Там же. С. 16-18).
Отбор именно этих стихотворений Анненского и Волошина для публикации был, вероятно, произведен на обсуждении в «Аполлоне» 17 августа 1909 г. Ср.: «Гумилев по просьбе Маковского читал мне и Кузмину стихи Анненского и Волошина, чтобы выбрать интереснейшие. Мы по обыкновению совпадали в приговоре» (Иванов Вячеслав. Дневник // Собрание сочинений / Под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт; С введением и прим. О. Дешарт. Брюссель: Foyer Oriental Chrétien, 1974. T. II. С. 791).
5 На 15 октября первоначально был намечен выход в свет первого номера «Аполлона».
Ср. строки стихотворения Волошина «Воскресенье» из цикла «Руанский собор», впервые опубликованного в № 8-9 журнала «Перевал» за 1907 г. (цит. по: Волошин Максимилиан. Стихотворения. 1900—1910. М.: Гриф, 1910. С. 114):
И стоит собор — первопричастница
В кружевах и белой кисее.
Одно из стихотворений из этого цикла послужило Анненскому материалом для анализа поэтического мира «молодого и восторженного эстетика» в статье «О современном лиризме» (КО. С. 363—364).
6 От фр. brouillon — черновик. См. текст 200.
7 Волошин, первоначально узнавший о претензиях Анненского к его переводу «Муз» из письма Маковского и не без доли самоуверенности возражавший адресату, а заочно — Анненскому (см.: Волошин. С. 250—251), совершенно в ином духе отвечал самому Анненскому на публикуемое письмо (письмо Волошина печатается по дефектному (без окончания) тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 1-2об.):
Коктебель 18 августа 1909
Не могу передать, как меня порадовало Ваше письмо. Когда Сергей Константинович несколько дней назад мне написал, что Вам не понравился ни мой перевод<,> ни моя статья<,> это меня страшно огорчило и расстроило. Но всякое мнение, когда его слышишь из уст того, кто его высказывает (а не слышишь через третье лицо), имеет силу крепительную и бодрящую.
Относительно «Муз». Я работал очень много над переводом, но работал в полном уединении, т<ак> к<ак> вокруг меня не было никого, кто бы не только интересовался Клоделем, как поэтом, но даже никого, кто увлекся бы мощной риторикой именно этой вещи, хотя бы в моем переводе. Увы! Молодые поэты — (Толстой и Гумилев) так чужды поэзии идей и пафоса мысли. При такой уединенности моей работы<,> не находившей опоры ни в чьем понимании, ни критики, я<,> разумеется<,> мог внести и большие ошибки. И я буду Вам благодарен, Иннокентий Федорович, за Вашу критику и за все указания недочетов и вновь переработаю весь этот перевод целиком, т<ак> к<ак> хочу, чтобы он был совершенным. Я выеду в Петербург 1 сентяб<ря> (следов<ательно,> буду 5 с<ентября>). И время до октября еще будет. Кроме того, я постараюсь оправдаться во многих сознательных отступлениях, сделанных на основании всего моего понимания творчества Клоделя.
Что же касается «Horomedon», то такой эпитет Аполлона существует, Иннокентий Феодорович. Мне помнится<,> что я видел его у Рошера. Но сейчас у меня Рошера нет под руками. Но вот «La Grande Encyclopédie» в огромной статье «Apollon», подписанной инициалами «А.-М. В.», в списках эпитетов Аполлона, разделенным по его функциям, в числе эпитетов А<поллона> как божества «солнечного» есть эпитеты ὡρίης и νεομήνιος и рядом Ηεοος и Enauros — Horomédon (на Тэносе) (Vol. III<,> р. 357).
Там же при перечислении эпитетов Аполлона как божества морального я нахожу «μοφαγέτης».
Статья моя была задумана гораздо раньше, как опыт классификации искусства, согласно иллюзиям настоящего, прошлого и будущего. Но когда я начал обрабатывать ее, мне пришла в голову эта связь одного из наименее определимых ликов Аполлона — вождя времени с парками, которые тоже так странно повторяют идею прошлого, настоящего и будущего. И мне захотелось связать эти (безусловно не научные) анал<огии.>
То, что заявления Волошина не были пустым реверансом в сторону мэтра, с мнением которого во многих вопросах нельзя было не считаться, подтверждается содержанием телеграммы Волошина, посланной Анненскому сразу по возвращении из Коктебеля 5 сентября 1909 г. и содержащей констатацию необходимости встретиться на следующий же день (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 3):
Сегодня приехал<.> <В> воскресенье буду у Вас в два<.>
Трудно судить, насколько Волошиным были учтены конкретные замечания Анненского, сформулированные в тексте 200. Можно лишь констатировать, что некоторые из отмеченных Анненским «неточностей» Волошин устранил при публикации перевода «Муз»; так, стихи «Chez qui, si d’abord te plantant dans le centre de son esprit, vierge vibrante, || Tu ne perdais sa raison grossière et basse flambant toute de l’aile de ta colère dans le sel du feu qui claque, || Consentiraient d’entrer les chastes sœurs?» он перевел: «За кем, если бы, сызначала не утвердившись в глубине духа ты, — звенящая дева, || Не утратила земного и низшего разума, пламенея крылом гнева, как соль, что трещит в огне, — || Соизволили бы войти девственные сестры?» (С. 29); «Elle est posée d’une matière qui est ineffable || Sur le pouls même de l'Être || Elle est l’heure intérieure; le trésor jaillissant et la source emmagasinée» — «Она несказанно поставлена | На самом пульсе бытия. |] Она внутреннее время; бьющий ключом клад и перенятый ключ…») (С. 30-31); cadran solaire — «солнечные часы»: «А что же такое перо, подобное указателю на солнечных часах, || Как не острие нашей человеческой тени, движущееся по белой бумаге?» (С. 33); tisserand — «ткач»: «Вот та, которая держит лиру своими руками, вот та, которая держит своими дивными пальцами лиру, || Похожую на сручье ткача…» (С. 34).
8 О философско-поэтическом этюде Волошина «Horomedon», впервые опубликованном в «Золотом руне» (1909. № 11-12. С. 55-60), и его восприятии сотрудниками «Аполлона» см. подробнее: Волошин. С. 251.
9 Алексей Николаевич Толстой (1882/1883-1945) и его вторая жена Софья Исааковна Дымшиц-Толстая (1889—1963). Летом 1909 г. они жили у Волошина в Коктебеле (см.: Дымшиц-Толстая Софья. Из воспоминаний // Воспоминания о Максимилиане Волошине / Сост. и коммент. В. П. Купченко, З. Д. Давыдова. М.: Советский писатель, 1990. С. 174—178). Об отношениях Волошина и А. Н. Толстого см. также: Первый наставник: Из писем Алексея Толстого к Максимилиану Волошину / Вступ. заметка, сост. и коммент. Вл. Купченко // Литературное обозрение. 1983. № 1. С. 107—112.
Знакомство Анненского с Толстым, в тот момент «молодым» поэтом, автором мало кому известного сборника «Лирика» (СПб., 1907), относится к весне 1909 г. и связано с его сотрудничеством в журналах «Остров», где Толстой наряду с Гумилевым, Потемкиным и Кузминым был одним из «участников», то есть руководителей (см.: Второй номер журнала «Остров» / Публ. А. Г. Терехова // Николай Гумилев: Исследования и материалы; Библиография: Посвящается памяти Льва Николаевича Гумилева / РАН; ИРЛИ (ПД); [Сост. М. Д. Эльзон, Н. А. Грознова]. СПб.: Наука, 1994. С. 317—326), и «Аполлон». К весне-лету 1909 г. относятся и два письма Толстого к Анненскому, автографы которых сохранились в архиве последнего (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 369). Эти письма неоднократно (не без ошибок чтения) воспроизводились в печати (см., в частности: Толстой А. Н. Письма разных лет / Вступ. заметка, публ. и коммент. М. Ситковецкой // Вопросы литературы. 1983. № 1. С. НО, 112—114; А. Н, Толстой о литературе и искусстве: Очерки. Статьи. Выступления. Беседы. Записные книжки. Письма / Сост. Ю. М. Оклянский, Н. В. Лихова; Коммент. Ю. А. Крестинского и Ю. М. Оклянского. М.: Советский писатель, 1984. С. 520, 522, 527—528; Переписка Л. Н. Толстого: В 2-х т. / Вступ. статья, сост., подгот. текста писем и коммент. А. М. Крюковой. М.: Художественная литература, 1989. Т. 1. С. 15, 152—155, 160. (Переписка русских писателей)). Осенью того же года А. Толстой стал одним из героев статьи «О современном лиризме» (см.: КО. С. 378—379).
В своих мемуарных очерках начала 20-х гг. Толстой, описывая освещенную рождением «Аполлона» «литературную осень 909 года» и заседания «Академии Стиха», об Анненском вспоминал не столько точно, сколько живописно: «Появился Иннокентий Анненский, высокий, в красном жилете, прямой старик с головой Дон Кихота, с трудными и необыкновенными стихами и всевозможными чудачествами» (см.: Толстой Алексей Н., гр. Н. Гумилев // ПН. 1921. № 467. 23 окт. С. 2; № 468. 25 окт. С. 2; Перепеч.: Толстой Алексей. Н. Гумилев / Публ., вступ. статья и прим. И. Щербаковой // Урал. 1988. № 2. С. 170; Толстой Алексей. Н. Гумилев // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Ред.-сост., автор предисл. и коммент. Вадим Крейд. Париж; Нью-Йорк; Дюссельдорф: Третья волна; Голубой всадник, 1989. С. 41; Толстой А. Из дневника // Фигаро. Тбилиси. 1922. № 4. 6 февр.; Толстой Ал. Ник. Нисхождение и преображение. Берлин: Мысль, 1922. С. 11-12. (Книга для всех; № 88)).
Человеческие и творческие соприкосновения Анненского и Толстого в литературе обсуждались неоднократно; нижеследующий список публикаций, касающихся этой темы, безусловно, не может претендовать на исчерпывающую полноту: Голлербах Э. Алексей Н. Толстой: Опыт критико-библиографического исследования / С прилож. статьи А. Н. Толстого «О творчестве». Л.: Изд. автора, 1927. С. 32;
Старчаков А. Творчество Ал. Н. Толстого // Литературная учеба. 1934. № 8. С. 59; Старчаков А. Ал. Н. Толстой: Критический очерк. Л.: Художественная литература, 1935. С. 17, 19; Щербина В. Р. А. Н. Толстой: Творческий путь. М.: Советский писатель, 1956. С. 25, 29, 37-38, 70; Бахметьева Е. П. У истоков прозы А. Н. Толстого // Ученые записки / Ленинградский гос. пед. институт им. А. И. Герцена; Кафедра русской литературы. Л., 1958. Т. XXXII. Ч. II. С. 255, 272—273; Баранов В. И. Ранний А. Н. Толстой и споры о классике: (Художественное истолкование повести Н. В. Гоголя «Портрет») // Научные доклады высшей школы: Филологические науки. 1967. № 4. С. 109, 111, 117, 118; Балуашвили Валентина. Алексей Толстой в Грузии // Литературная Грузия. 1968. № 2. С. 55; Петелин В. Алексей Толстой. М.: Молодая гвардия, 1978. С. 89-90, портр. (Жизнь замечательных людей; Вып. 7 (578)); Скобелев В. В поисках гармонии: Художественное развитие А. Н. Толстого 1907—1922 гг. Куйбышев: Куйбышевское книжное изд-во, 1981. С. 18, 25; Петелин Виктор. Заволжье: Документальное повествование. М.: Современник, 1982. С. 356—357,367. (Новинки «Современника»); Художник чуткого слуха и точного зрения: К 100-летию со дня рождения Алексея Толстого / Публ. подгот. А. М. Крюкова // Литературная газета. 1983. № 1.5 янв. С. 6; Баранов В. Революция и судьба художника: А. Толстой и его путь к социалистическому реализму. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Советский писатель, 1983. С. 45-46,49-50; Матусевич В. Алексей Николаевич Толстой: 100 лет со дня рождения // Памятные книжные даты 1983 / Сост. Р. Баландин и др. М.: Книга, 1983. С. 204; Перхин В. В. Художественная проза А. Н. Толстого в оценке дореволюционной и советской критики (1910—1945) // Художественный мир А. Н. Толстого: Статьи. Сообщения. Библиографический указатель / Ред.-сост. В. П. Скобелев. Куйбышев: Куйбышевское книжное изд-во, 1983. С. 102; Смола О. Поэзия и фольклор: Лирика Алексея Николаевича Толстого // Литературная учеба. 1984. № 2. С. 172, 174, 178—179; Литвин Елена. Алексей Толстой // Книжное обозрение. 1985. № 22. 31 мая. С. 15; Перхин В. В. Художественная проза А. Н. Толстого в оценке русской дореволюционной критики // Научные доклады высшей школы: Филологические науки. 1985. № 3. С. 16; Смола О. П. Лирика А. Н. Толстого // А. Н. Толстой: Материалы и исследования / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. А. М. Крюкова. М.: Наука, 1985. С. 79,88,97,99; Петелин В. Заволжье: Документальное исследование. 2-е изд., доп. М.: Современник, 1988. С. 447, 455—456, 464—465, 471, 472, 476—477, 478, 506; Крюкова A. M. A. H. Толстой и русская классическая литература XIX — начала XX веков: Автореферат дисс…. докт. филол. наук / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М., 1989. С. 10, 22, 29; Крюкова A. M. А. Н. Толстой и русская литература: Творческая индивидуальность в литературном процесce / АН СССР; НМЛ И им. А. М. Горького; Отв. ред. В. Р. Щербина. М.: Наука, 1990. С. 35, 36, 47, 95-96, 153—154, 177—178, 188; Варламов Алексей. Алексей Толстой. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 80, 84-90. (Жизнь замечательных людей).
202. Н. В. Дризену
Царское Село, 23.08.1909
править
Я с удовольствием напишу для редактируемого Вами «Ежегодника императорских театров»1 статью о пьесе2, в которой в свое время я пережил каждый штрих. Широта замысла, который так великолепно осуществляется в Вашем издании, делает для меня заранее дорогою и мою статью о Леконте де Лиль, но я буду за нее спокоен, лишь когда и Вы, барон, найдете ее соответствующею задачам журнала.
Разрешите мне, во всяком случае, заранее одно сомнение. Чтобы статья была живой и интересной, нельзя, конечно, скупиться на цитаты из самой пьесы, а отчасти и вообще из Л<екон-та> д<е> Л<иля> — драматурга («Apollonide»3, «Hélène»4). Могу ли я их делать в тексте по-французски, давая в примечании прозаический перевод5? Было бы грустно делать обратное и еще печальнее ограничиваться русским воспроизведением.
Так как я принимаюсь писать на этих же днях, то не откажите, Николай Васильевич, ответить мне поскорее. Вопрос мой имеет большое значение для определения самой формы, в которую выльется статья. Если можно делать цитаты по-французски, их будет больше, потому что я могу провести перед читателем сам призрак моего дорогого учителя; если же надо давать только русские вокабулы, то я буду говорить о Леконте де Лиль, а не за него.
Еще раз благодарю Вас за лестное предложение и прошу Вас, барон, верить лучшим чувствам
Вам И. Аннен<ского>
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Н. В. Дризена (РО РНБ. Ф. 263. No. 65. Л. 1-2об.).
Впервые на наличие письма Анненского в архиве Дризена указывалось в следующем издании: Краткий отчет Рукописного Отдела за 1914—1938 гг. / Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина; Под ред. Т. К. Ухмыловой и В. Г. Геймана. Л., 1940. С. 196.
Впервые опубликовано: КО. С. 646.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Дризен (Остен-Дризен) Николай Васильевич фон (1868—1935) — театральный деятель, пробовавший свои силы и в драматургии (см.: Перед камином: Комедия в одном действии: (Сюжет заимствован): Сочинение Н. В. Карелина. М.: Лит. С. Ф. Рассохина, [1891]), основатель «Старинного театра» в С.-Петербурге, редактор журнала «Ежегодник императорских театров» (1909—1915), театровед, автор исследований «Материалы к истории русского театра» (М.: Изд. А. А. Бахрушина, 1905; 2-е изд. М., 1913), «Стопятидесятилетие Императорских театров» ([СПб.: Издание Императорских театров, 1906]), «Драматическая цензура двух веков: 1821—1881» ([Пг.]: «Прометей» H. H. Михайлова, 1917), мемуарист (см.: Сорок лет театра: Воспоминания: 1875—1915. [Пг.]: «Прометей» Н. Н. Михайлова, [1916]). Служил цензором драматических сочинений при Главном управлении по делам печати. В 1919 г. эмигрировал в Финляндию, в 1920 г. перебрался в Париж, где сотрудничал в изданиях «Общее дело», «Иллюстрированная Россия», «Возрождение», преподавал в Сорбонне и Институте славяноведения.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на следующее послание Дризена, написанное на именном бланке (его элементы выделены курсивом) и сохранившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 321. Л. 1-1об. Далее в рамках комментария к публикуемому тексту дело цитируется без полного архивного адреса с указанием конкретных листов):
Редактор
Ежегодника
ИМПЕРАТОРСКИХ
театров
Барон Н. В. Дризен
20 Августа 1909 г.
В нын<ешнем> году в Александрийском театре приблизительно в середине Сентября дают «Эриннии» Leconte de Lisle. По этому поводу я хотел бы в редактируемом мною журнале поместить статью, посвященную творчеству этого писателя, в частности выше названной пьесе. Позволяю себе предложить ее Вашему вниманию, будучи уверен, что, взявшись и написав, Вы сделаете истинный подарок читателям «Ежегодника». Статью я предполагаю поместить в ближайшем No, кот<орый> выйдет в конце Сентября. Размер ее ad libitum, но, зная, как Вы заняты, прошу не стесняться даже краткости.
Пользуюсь случаем засвидетельствовать Вам мое глубокое уважение.
Необходимо уточнение: постановка трагедии Еврипида «Ифигения-жертва» в переводе Анненского и трагедии Леконт де Лиля «Эриннии» (Эриннии: Античная трагедия в 2-х ч. в стихах Леконт-де-Лиля / Пер. О. Чюминой. М.: «Польза» В. Антик и К°, [1908]) была осуществлена на сцене Михайловского театра (см. подробнее прим. 7 к тексту 210).
Получив письмо Анненского, адресат с ответом не замедлил (Л. 2):
Редактор
Ежегодника
ИМПЕРАТОРСКИХ
театров
Барон Н. В. Дризен
26 Августа 1909 г.
«Эриннии» идут в Вашем переводе; вполне естественно, что Вам не избежать цитат, хотя бы из этой только пьесы. Мне кажется, что оригинал всегда превалирует над переводом, даже самым совершенным, как Ваш. Поэтому, на мой взгляд, давайте цитаты на французском языке, снабдив их в примечании переводом. С нетерпением буду ждать Вашей интересной статьи.
Бар<он> Н. Дризен
1 «Ежегодник императорских театров» — периодическое издание, выпускавшееся Дирекцией Императорских театров в С.-Петербурге в 1892—1915 гг. и содержавшее обширный справочно-фактологический материал, в том числе сведения о репертуаре императорских театров С.-Петербурга и Москвы с изложением содержания и сценической истории пьес, указанием дат исполнения, сумм сборов, данные об актерах, информацию о деятельности Театрально-литературного комитета, хронику и т. д. Преобразование однотомного ежегодника (со специальными приложениями) в журнал, выходивший выпусками, произошло именно в 1909 г. (этим годом помечено 7 выпусков издания).
2 Речь идет о трагедии «Эриннии» (первая публ.: Les Erynnies: Tragédie antique en deux parties, en vers / Par Ch. M. Leconte de Lisle. Paris: A. Lemerre Éditeur, 1873) Шарля-Мари-Рене Леконта de Лиля (Leconte de Lisle; 1818—1894), французского поэта, главы группы «Парнас», к судьбе и творчеству которого Анненский проявлял очевидный и пристрастный интерес (см.: И ФА. IV. С. 310—311).
О значении этой трагедии в творчестве Леконта де Лиля Анненский писал и раньше (см., в частности: Анненский И. Античный миф в современной французской поэзии // Гермес. 1908. Т. II. № 7 (13). 1 апр. С. 181—183).
3 Драма Леконта де Лиля «Аполлонид» была опубликована в 1888 г. (Leconte de Lisle. L’Apollonide, drame lyrique en 3 parties et 5 tableaux / Musique de Franz Servais. Paris: A. Lemerre Éditeur, 1888) и в 1895 г. включена в его посмертно изданный сборник «Последние поэмы». Экземпляр последнего издания (Derniers poèmes: L’Appolonide; La passion; Poètes contemporains / Par Leconte de Lisle; Discours sur Victor Hugo. Paris: A. Lemerre Éditeur, 1895), находившийся в личной библиотеке Анненского, был обнаружен А. Е. Аникиным (см.: ИФА. IV. С. 311).
Анненский посвятил сопоставительному анализу «Аполлонида» и еврипидовского «Иона» специальную работу (см.: Анненский И. Ион и Аполлонид // ФО. 1899. Т. XVI. Кн. 1. Паг. 1. С. 17-44; ТЕ. С. 525—554), в которой ярко и объемно освещены личность и творчество Леконта де Лиля.
4 Драматическая поэма «Елена», увидевшая свет в составе «Античных поэм» Леконта де Лиля (Poèmes antiques / Par Leconte de Lisle. Paris: Marc Ducloux, 1852), затрагивалась Анненским в упомянутой выше статье: «У французов есть тоже „Елена“; это — создание главы парнасской школы и едва ли не лучшее при этом» (Анненский И. Ион и Аполлонид // ТЕ. С. 527).
Завершая анализ «Елены», Анненский следующим образом мотивировал свое обращение к этому произведению: «Я привел эту характерную пьесу в изложении потому, что, вероятно, она известна далеко не всем нашим читателям, а упомянул ее рядом с „Фаустом“ потому, что в ней ярко отразилось типическое отношение француза к классицизму.
Француз в глубине души считает себя прямым наследником античного искусства. Парис уводит Елену — такова воля богов — уводит из Эллады под чужое небо, и этот символ невольно напрашивается на сравнение с грустной развязкой мистического брака „Фауста“. Для романтика античный мир закрыт навеки, для француза-классика он живет» (Там же. С. 529).
5 Собственно, такой метод введения цитатного материала Анненский использовал во многих своих работах и, в частности, в статье «Ион и Аполлонид». Получив от Дризена карт-бланш, Анненский вновь прибег к испытанному способу, и в автографе законченной 2 сентября статьи «Леконт де Лиль и его „Эриннии“» русский стихотворный или прозаический перевод строк Леконта де Лиля помещался в подстрочных примечаниях. Впрочем, в опубликованном уже после смерти Анненского тексте статьи (см.: Анненский Ин. Леконт де Лиль и его «Эриннии» // Ежегодник Императорских театров. 1909. Вып. 5. С. 57-93) эти примечания напечатаны не были (впервые эта работа в авторской редакции воспроизведена в следующем издании: КО. С. 404—433). О планах оставить в рамках этой публикации лишь подлинный текст Леконта де Лиля Анненский был извещен редактором журнала более чем через два месяца после завершения работы над статьей (печатается по тексту автографа на именном бланке (его элементы выделены курсивом): Л. 3-4об.):
Редактор
Ежегодника
ИМПЕРАТОРСКИХ
театров
Барон Н. В. Дризен
5 Ноября 1909 г.
СПб. Б. Московская, 8 Многоуважаемый Иннокентий Федорович, Я надеялся, что сегодня вечером смету с Вами переговорить по телефону во время заседания поэтической Академии «Аполлона». Но мне сказали, что Вы нездоровы и не выезжали из Царского. Дело заключается в следующ<ем>. Я надеялся, что мне удастся, параллельно с французским текстом приведенных Вами стихов Л<еконта де Лиля>, дать Ваш русский перевод этих стихов. Помните, что и на Ваш вопрос по этому поводу я ответил утвердительно. Однако сейчас, разбираясь в объеме 5 No, я, bon gré<,> mal gré <волей-неволей (фр.)>, должен выбрасывать за борт многое ценное<,> и, тем не менее, выпуск выходит на много выше нормы. Поэтому разрешите вернуться к первоначальным Вашим предположениям и не печатать перевода. Это нисколько не повредит прекрасным качествам Вашей статьи (кто не понимает франц<узского> я<зыка?>), а облегчит тяжелую ношу редактору.
С истинным уважением Ваш покорный слуга Бар<он> Н. Дризен Как только статья будет сверстана, я немедленно сообщу Вам ее точный размер и тогда попрошу Вас представить за нее счет Конторе. Этим способом, Вы после выхода книжки получите гонорар за нее.
Последнее письмо, направленное Дризеном Анненскому, было связано с организацией так называемых «театральных сред» (печатается по тексту автографа: Л. 5):
СПб. Б. Московская, 8
Многоуважаемый Иннокентий Федорович,В среду 25-го числа вечером в 9 ч., соберется у меня кружок лиц, сочувствующих «Ежегоднику» и так или иначе причастных к театру. На этом первом собрании предполагается выработать общую программу будущих NoNo издания и вообще поговорить о волнующих проблемах современного театра. Нужно ли говорить, насколько желательно Ваше участие в подобной беседе и как я буду рад иметь Вас своим гостем.
Бар<он> Н. Дризен
В числе участников упомянутого собрания, на котором Анненский председательствовал (ср. письмо Блока к Л. Д. Блок от 9.12.1909 г. и свидетельство Л. Я. Гуревич: «Смерть Анненского, о которой я узнал только из твоего письма, очень поразила меня. На нем она не была написана — или я не узнал ее. Только что у Дризена он произнес большую и, как всегда, блестящую речь о театре, бодро и громко, как всегда» (Блок Александр. Собрание сочинений: В 8-ми т. М.; Л.: ГИХЛ, 1963. Т. 8: Письма 1899—1921 / Подг. текста и прим. М. И. Дикман. С. 299); «Я встретила его за четыре дня до его смерти в салоне барона Н. В. Дризена, на первом же заседании кружка, дебатирующего вопросы театра. Он был оживлен, внимательно слушал и, в качестве председателя, быстро записывал суть того, что говорили ораторы, — потом, рассыпая изысканные комплименты, резюмировал прения» (Гуревич Л. Я. Памяти И. Ф. Анненского // Русская мысль. 1910. Кн. 1. Паг. 2. С. 163—166. Подпись: Л. Г.)), помимо Дризена, Блока и Гуревич надо упомянуть выступавших с докладами или в прениях Н. Евреинова, Волошина, Е. М. Беспятова, Маковского, А. И. Гидони, Ю. Э. Озаровского, В. В. Сладкопевцева, К. И. Арабажина (см. автограф Анненского на бланке «Старинного театра»: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 273. 2 л.).
203. К. И. Чуковскому
Царское Село, конец августа 1909
править
Calamus Acorus.
Плиний2 описывает это растение так: цветы у него, как у ириса, но листья уже, стебель продолговатый, корень черный.
По разным соображениям я думаю, что это — аир или трость благовонная.
Перевода диалога «Федр»3, к сожалению, в моей библиотеке нет. Русский перевод остается лучший старый Карпова* — Творения Платона.
Классическим французским переводом остается тринадцатитомный V. Cousin5 (Paris, 1821—1850), вообще лучший из переводов Платона, по-моему.
Есть в Публичной библиотеке. В котором томе «Федр» — не помню.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве К. И. Чуковского (НИОР РГБ. Ф. 620. К. 60. № 40. Л. 1-1об.).
Впервые опубликовано: ЛТ. С. 121—122.
Первопубликаторами было указано, что этот текст Анненского представляет собой «фрагмент письма, где он отвечает на вопросы К. И. Чуковского <…>, связанные с его работой над переводами из У. Уитмена» (ЛТ. С. 121). Внешний вид автографа Анненского, впрочем, не дает твердых оснований утверждать, что публикуемый текст (записка?) имел какое-либо сопровождение, обладающее формальными признаками эпистолярного жанра. При этом несомненным является тот факт, что публикуемый текст содержит исчерпывающий ответ на приводимое ниже письмо адресата.
Вопросы, поставленные Чуковским (его письмо, датируемое по куоккальскому почтовому штемпелю 1 сентября 1909 г., то есть 19 августа по старому стилю (царскосельский штемпель — также 19 августа 1909 г.), печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 382. Л. 6-6об. В комментарии к публикуемому тексту далее ссылки на это дело даются без полного архивного адреса с указанием конкретных листов), и на самом деле были непосредственно связаны с его работой над переводом главной книги американского поэта Уолта Уитмена (Whitman; 1819—1892) «Листья травы», впервые опубликованной в 1855 г. (Whitman Walt. Leaves of Grass. Brooklyn, 1855. 95 p.) и начиная с третьего издания (Boston, [1860]. 456 р.) включавшей в свой состав особый раздел под заглавием «Calamus»:
Это не к спеху; а когда будет у Вас время; черкните мне, ради Бога (Аполлона), как лучше всего перевести Calamus Acorus? Calamus <--> это тростник или камыш, как точнее? Потом из статьи о Whitman’e
«Largior hic aether, et campos lumine vestit purpureo».
Значит ли это
«Чище (Реже?) здесь воздух и светом пурпурным поле облекает (он облек?)»
Или это мне, по безграмотству моему, так только кажется?
Где я мог бы достать по-французски, по-русски или по-английски Phaedrus’a Платона, на которого в этой статье «о лирической любви» тоже есть ссылка?
Повторяю, мне это не к спеху.
Привет (непременно!) Дине Валентиновне<>
Валентину Иннокентьевичу!
Переводы некоторых стихотворений из этого раздела были несколько позже опубликованы Чуковским. См., например, снабженные пометой «Из „Тростника“» тексты «Летописцы грядущих веков», «Когда я услыхал к концу дня», «Если кого я люблю», «Ты за кем, бессловесный», «О жутком сомнении во всех обличьях»: Чуковский К. Поэзия грядущей демократии: Уот Уитмэн / С предисл. И. Е. Репина. М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1914. С. 81-82, 97-100.
Консультировался у Анненского Чуковский в связи со своими штудиями не однажды. См., например, одно из его недатированных писем 1909 г. (Л. 10-10об.):
Не можете ли Вы мне указать греч<еский> миф, в котором идет дело об убийстве быка; причем из его головы появляются два воина, которые бьются между собой.
Что-то такое с быком связывается в мифе о Кадме? Или я заблуждаюсь
Здесь надо заметить, что заочное знакомство Анненского с Чуковским, автором ряда отзывов о его литературно-критических произведениях (см.: Чуковский К. Об эстетическом нигилизме // Весы. 1906. № 3-4. С. 79-81. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906; Чуковский К. О короткомыслии // Речь. 1907. № 170. 21 июля (3 августа). С. 2; Чуковский К. Апофеоз случайности // Свободные мысли. 1908. № 42. 25 февр. С. 2), — о некоторой беспардонности этих отзывов он уже очень скоро вспоминал с сожалением (ср. с фрагментом поздних воспоминаний Чуковского: «Никакого права говорить в печати об Ин. Анненском у меня тогда не было: я был необразованный журналист, он был серьезный ученый, поэт и мыслитель» («Я почувствовал такую горькую вину перед ним…»: (Смутные воспоминания об Иннокентии Анненском) / Вступ. заметка, публ. и коммент. И. Подольской // Вопросы литературы. 1979. № 8. С. 304)), — вряд ли было способно вызвать приятные эмоции.
Однако их личный контакт, завязавшийся благодаря Т. А. Богданович (ср.: «Иннокентий Федорович был для меня не только поэт, эссеист, эллинист, но главным образом „дядя Татьяны Александровны“» (Там же)) в 1908 г., привел к установлению между ними доброжелательных отношений.
Безусловно, после личного знакомства с Анненским и осознания масштаба и творческого потенциала этой личности Чуковский не мог относиться к нему иначе, как к мэтру, перед которым не грех робеть «до безъязычия» (Там же. С. 305). См., например, текст письма, сохранившегося в архиве Анненского (Л. 2-2об.) и впервые опубликованного И. И. Подольской (Там же. С. 302—303):
Вам хорошо, дорогой Иннокентий Федорович: у Вас даже статьи выходят, как письма, которые Вы пишете придуманному другу. Я же никогда не пишу ночью, всегда пишу по утрам, не курю и не пью, — и уже привык писать для других, не то, что думаю сам, а то, что, думаю, должен бы думать читатель. Искренно писать не умею, черкаю двадцать раз. Завел было дневник, но двух строчек не написал, или — ей Богу же — о погоде. Может быть<,> потому мне так и близко Ваше творчество, что оно все дневник, и другим даже быть не умеет. У меня почему-то такое глупое представление, что Вы мне для чего-то нужны — это уже второй год; что Вы чему-то научите. Если что не удается, — мелькает: пойду-ка я к Анненскому. Но, верно, никогда не успею съездить к Вам: ничего не успеваю теперь. Выпускайте скорее второй том, хочется писать о Вас, и загладить ту ерунду, какую я написал в «Весах». Вышлите мне, если Вам не трудно, Ваши переводы и стихи. Я исподволь подготовлюсь к статье «И. Анненский».
18 января <1>909 г.
Надо признать, впрочем, что Чуковский, успешный и талантливый литератор, чье имя было на слуху у читающей публики, а связи с литературными и издательскими кругами широки, мог быть и интересен, и полезен Анненскому во многих отношениях. Совокупность этих обстоятельств, по-видимому, и определила тот факт, что столь разные по духовному опыту и творческим устремлениям люди, как Анненский и Чуковский, в 1909 г. оказались способны вполне гармонично взаимодействовать на литературном поприще.
Формальным поводом для написания двух последующих писем Чуковскому послужило обращение к нему Анненского за помощью в связи с «пропажей» рукописи в редакции периодического издания — проблема, с которой ему на протяжении двух последних лет жизни пришлось столкнуться неоднократно; в данном случае речь идет о неустановленной работе Анненского, переданной для публикации П. П. Пильскому (см. прим. 6 к тексту 148). В первом из них, помеченном куоккальским почтовым штемпелем 24 февраля 1909 г. (царскосельский штемпель — 12.11.09), Чуковский, наведя необходимые справки, сообщал (Л. 8-8об.):
И. М. Василевский никогда даже в глаза не видал Вашей рукописи. Он и не подозревал, что Вы ее ему присылали. Он с восторгом всегда напечатал бы ее.
П. М. Пильский теперь в С.-П<етер>б<урге>. Я постараюсь узнать для Вас его адрес.
В «Утре» я видел книгу записей присланных рукописей. Ваша там не значится.
К Т<атьяне> А<лександровне> вряд ли в скорости вырвусь. По каким дням — и где? — Вы бываете в С.-П<етер>б<урге>?
Адрес Василевского: Разъезжая 20.
Следующее письмо Чуковского, представляющее собой ответ на (неразысканное) послание Анненского, не датировано; судя по указанию в постскриптуме на статьи под рубрикой «Литературные стружки», самые ранние из которых были опубликованы в номерах «Речи» от 2 (15) февраля и от 23 февраля (8 марта) 1909 г., оно написано в один из понедельников второй половины (16 или 23) февраля 1909 г., — скорее всего, именно 23 февраля, в день публикации второй «стружки» (Л. 9):
С этим ослом я не встречаюсь. Единственное, что я могу сделать: отправлюсь завтра (во вторник) в редакцию почившего «Понедельника» и постараюсь там раздобыть Вашу рукопись. Последнее место, где я видал подпись этого осла<,> — журнал «Женщина» (Коломенская<,> № 18). Адресуйтесь-ка к нему туда. Я же не премину известить Вас о том, что в «Понедельнике». Идет?
Не затеять ли нам вместе какой-нибудь огромный «труд»? На все лето? Например, монографию «Антон Павлович Чехов»?
Кстати, дорогой Иннокентий Фед<орович>, заметили ли Вы «Литературные Стружки», которые печатаю я в «Речи» Ради Бога, помогите мне в этом: киньте одну-другую, из тех, что Вам не нужны. Запас, я уверен, у Вас огромный. За все буду благодарен.
В первой декаде марта Чуковский, откликаясь на телеграмму Анненского (также не разыскана) и благодаря его за презентованный первый том «Театра Еврипида», в почтовой карточке, помеченной куоккальским почтовым штемпелем 22 марта 1909 г. (царскосельский штемпель — 10.III.09), писал (Л. 7-7об.):
Великое Вам спасибо за ласку. Я прочитал из Еврипида только Киклопа, но статьи прочитал все запоем. Готовлюсь к отчету о Вашей книжке отражений.
Телеграммы Вашей не уразумел. Чухонцы должно быть перепутали. Ради Бога разъясните дело письменно.
Мне так нужно Вас повидать, чтобы Вы меня научили, что мне с собой сделать. Начал я писать о Гиппиус — бросил. Начал о Белом — бросил. Ничего подобного со мной раньше не было. И ко всем сюжетам чувствую антипатию. Кажется, завтра возьму и приеду к Вам. Если помешаю, уеду.
Получив от Анненского долгожданный экземпляр только что вышедшей в свет «Второй книги отражений» с дарственной надписью, Чуковский не задержался с ответом (печатается по тексту автографа на почтовой карточке, помеченной куоккальским и царскосельским почтовым штемпелем 2 мая и 21 апреля 1909 г. соответственно: Л. 3-3об.):
Спасибо, дорогой Иннокентий Федорович, за книгу и за непонятную надпись. Сейчас же берусь за чтение. Я теперь свободен: продал А. Ф. Марксу две книги — 1) о Чехове и 2) о пустяках. Что Ваш «Аполлон»? Кстати, по Вашей цитате в Еврипиде — я понял, что Вы хорошо знаете Robert’a Browning’a — и получил ключ к Вашей поэзии. Иные Ваши стихи я от частого чтения заучил наизусть. Вот моя просьба: справьтесь ради Бога в педагогическ<ом> календаре, где служит Евгений Михайлович Гаршин? Он директор Коммерч<еского> Училища где-то на юге. Мне нужно списаться с ним.
Говоря о цитате из Р. Браунинга, Чуковский имеет в виду эпиграф, предпосланный переводу «Алькесты» (ТЕ. С. 48):
Our Euripides, the human,
With his droppings of warm tears,
And his touches of things common
Till they rose to touch the spheres.
R. Browning
На самом деле эти строки принадлежат жене Р. Браунинга Элизабет Баррет-Браунинг (подробнее см.: Тименик Р. Д. Художественные принципы предреволюционной поэзии Анны Ахматовой. Дисс. … канд. филол. наук / Тартуский гос. ун-т. 1982. С. 93-94).
В первопубликации «Алькесте» сопутствовал эпиграф из книги Браунинга 1871 г. «Balaustion’s Adventure; including a transcript from Euripides» (Анненский И. Алькеста, драма Eepunuda // ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIV. Март. Паг. 5. С. 108; ССКФ. 1901. СПб.: Тип. В. С. Балашева и Ко, 1901. Вып. I. С. 108. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.)):
The strangest, sweetest song of his Alcestis.
R. Browning
Стихи Анненского, заученные Чуковским наизусть, — из упоминаемой Маковским (см. прим. 2 к тексту 193) рукописи одного из вариантов «Кипарисового ларца».
Надо также иметь в виду, что и интерес Чуковского к «Аполлону» не был праздным: несколько позднее он был привлечен к участию в этом издании (не исключено, что по инициативе Анненского), и в печатных объявлениях об открытии подписки на журнал (см., например: Гермес. 1909. Т. V. № 14 (40). 15 сент. С. 449) его имя (наряду с именами Анненского, Брюсова, Волошина, Волынского, Галича и Вяч. Иванова) указывалось в числе сотрудников отдела «Общие вопросы литературы и литературная критика». Однако, получив приглашение на второе редакционное заседание «Аполлона» 5 августа 1909 г., Чуковский побывать на нем не сумел, о чем и известил Анненского почтовой карточкой (куоккальский штемпель — 16.VIII.09, петербургский — 4.VIII.09), адресованной Анненскому непосредственно в редакцию журнала «Аполлон»: Петербург, Мойка, 24 (Л. 5-5об.):
Не зовите меня свиньею — я в «Ап<оллон>» завтра приехать не могу. Денег нет, а тут еще нужно отрабатывать аванс в «Ниву», а погоды стоят чудесные, а я зачитался Вашей книгой «Отражений» — (готовлю о Вас ябеду), — а о Уитмане столько новых книг, — и потому кланяюсь, приветствую и постараюсь списаться с Вами насчет свидания в ближайшие дни.
Поклон Сергею Константиновичу.
Самое позднее письмо Чуковского, отложившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 39), адресовано уже его вдове:
Вам теперь не до наших сочувствий, — но позвольте и мне, одному из тысячи тех, кто чтил и обожал незабвенного Иннокентия Феодоровича, хоть издали присоединиться к Вашему горю и плакать вместе с Вами и с Валентином Иннокентьевичем над этой — для каждого священной могилой.
Мне будет горько всегда, что, задержавшись в Москве, я был лишен возможности навеки проститься с почившим.
К. Чуковский
Посвященные Анненскому некрологические статьи Чуковский опубликовал в двух периодических изданиях (см.: Чуковский К. Памяти писателя: (И. Ф. Анненский) // Утро России. 1909. № 47-14. 2 дек. С. 3; Чуковский К. И. Анненский // Речь. 1909. № 336. 7 (20) дек. С. 4).
Имя Анненского в различных контекстах возникало и в других литературно-критических и мемуарных произведениях Чуковского. Вот их краткий перечень (ограничиваюсь указанием первопубликаций): Чуковский К. Нат Пинкертон и современная литература: Критическая статья // Колосья: Литературный альманах. [СПб.:] Изд. журнала «Театр и искусство», [1909]. Кн. I. С. 144; Чуковский К. Русская литература // Речь. 1910. № 1. 1 янв. С. 10; Чуковский К. I. Нат Пинкертон и современная литература. Изд. 2-е, испр. и доп. II. «Куда мы пришли?». [М.:] Книгоиздательство «Современное творчество», [1910]. С. 72-73,101,113; Чуковский К. Критические рассказы: СПб.: Шиповник, 1911. Кн. 1. С. 66; Чуковский К, Ахматова и Маяковский // Дом Искусств. 1921. № 1. С. 41; Чуковский Корней. Репин. Горький. Маяковский. Брюсов: Воспоминания. М.: Советский писатель, 1940. С. 3, 157, 165; Чуковский Корней. Из воспоминаний: Репин, Горький, Андреев. Кони. Брюсов. Маяковский. Житков. Тынянов. М.: Советский писатель, 1958. С. 313—314; Чуковский К. Из воспоминаний. М.: Советский писатель, 1959. С. 356,360; Чуковский Корней. Короленко в кругу друзей: Из воспоминаний // Октябрь. 1960. № 9. С. 192, 199, 202; Чуковский Корней. Современники: Портреты и этюды. М.: Молодая гвардия, 1962. С. 138,156,164, 504—505, 509. (Жизнь замечательных людей; Вып. 7 (340)); Чуковский Корней. Признания старого сказочника // Литературная Россия. 1970. № 4. 23 янв. С. 14; Чуковский К. Дневник 1901—1929 / Подгот. текста и коммент. Е. Ц. Чуковской. М.: Советский писатель, 1991. С. 105, 183, 492.
Нельзя не упомянуть и наиболее полное издание литературно-критических произведений Чуковского: Чуковский Корней. Собрание сочинений: В 15-ти т. М.: Терра — Книжный клуб, 2002. Т. 6: Литературная критика (1901—1907): От Чехова до наших дней; Леонид Андреев большой и маленький; Несобранные статьи (1901—1907) / Предисл. и коммент. Е. Ивановой; Сост. и подгот. текста Е. Ивановой и Е. Чуковской при участии Ж. Хавкиной и О. Степановой. С. 49, 382—384, 534—535, 538—539, 559, 568, 596—598; Т. 7: Литературная критика 1908—1915 / Предисл. и коммент. Е.Ивановой; Сост. и подгот. текста Е. Ивановой и Е. Чуковской при участии О. Степановой. С. 56, 343, 451—455, 683—684, 702—703.
1 Перевод 640-й строки и первого слова 641-й строки шестой книги поэмы Вергилия «Энеида», в которых живописуется царство блаженных, Элизиум:
Largior hic campos aether et lumine vestit
Purpureo…
Ср. перевод Анненского с другими русскими переложениями:
Здесь просторней эфир, и поля облекает он светом
Пурпурным…
(Вергилий. Энеида / Перевод Валерия Брюсова и Сергея Соловьева; Ред., вступ. статья и коммент. Н. Ф. Дератани. М.; Л.: Academia, 1933. С 174. (Памятники мировой литературы));
Здесь над полями высок эфир, и светом багряным
Солнце сияет свое…
(Вергилий. Энеида / Перевод С. Ошерова под ред. Ф. Петровского. Сервий. Комментарии к «Энеиде» Вергилия / Перевод и прим. Н. Федорова. М.: Лабиринт, 2001. С. 120. (Античное наследие)).
2 Плиний (Plinius) Старший, Плиний Гай Секунд (23 или 24-79) — римский писатель, ученый и государственный деятель, автор «Естественной истории» («Historia naturalis») в 37 книгах.
3 «Федр» — диалог Платона (Πλάτον) Афинского (427—347 до н. э.). Он состоит из двух частей: первая содержит речи Лисия и Сократа о любви, вторая посвящена рассуждениям об истинном красноречии. Платоновское учение в значительной мере определило философско-эстетические воззрения и творческую позицию Анненского (см.: ИФА. I. С. 153—154; приведенный там список публикаций, затрагивающих проблемы отношения Анненского к наследию Платона, необходимо дополнить хотя бы следующей позицией: Oleit Judith. Platonische Lehren in I. F. Annenskijs Lyrik: Eine intertextuelle Untersuchung. Hamburg: J. Kovac, 2002.242 S. (Studien zur Slavistik; 3)).
О роли Платона в развитии философии Анненский писал: «Значение Платона в истории человеческой мысли чрезвычайно велико, особенно в области этической. Возвышенный идеализм его учения, отмеченное им стремление души человеческой в мир идей, исконность и прирожденность высоких представлений о благе — вот что придает его доктрине высокую ценность и обаяние» (Очерк древнегреческой философии // Ксенофонт. Воспоминания о Сократе в избранных отрывках: С введением, примеч. и 8 рис. / Объяснил И. Ф. Анненский. 2-е изд. СПб., 1900. Ч. 2. С. 37).
4 Карпов Василий Николаевич (1798—1867) — философ, профессор С.-Петербургской духовной академии, автор таких трудов, как «Введение в философию (СПб.: Тип. И. Глазунова и К0,1840), „Систематическое изложение логики“ (СПб.: Тип. Я. Трея, 1856), „Систематическая форма философского рационализма, или наукоучение Фихте“ ([СПб.]: Тип. Духовного журнала „Странник“, [1866]), переводчик философских текстов (в частности см.: О самопознании: Трактат Джона Месона: Пер. с англ. с эпилогом проф. Карпова. М.: Университетская тип., 1865; 3-е изд. М.: Тип. В. Готье, 1872).
Здесь речь идет о его переводах из Платона (см.: Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные профессором Санкт-Петербургской духовной академии Карповым: В 2-х ч. СПб.: Тип. ИАН, 1841—1842; Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные профессором Карповым: В 6-ти ч. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1863—1879).
Перевод платоновского диалога „Федр“ был им впервые опубликован в педагогической периодике (Федр: Разговор Платона: Введение / Проф. В. Н. Карпов // ЖМНП. 1858. Ч. С. Ноябрь. Паг. 2. С. 179—192; Федр: Разговор Платона / Пер. с греч. профес. В. Н. Карповым // ЖМНП. 1858. Ч. С. Декабрь. Паг. 2. С. 193—292; Отд. отт.: СПб., 1858. 112 с), а впоследствии вошел во второе издание „Сочинений“ Платона (СПб.: В тип. духовного журнала „Странник“, 1863. Ч. IV: Федр. — Пир. — Лизис. — Иппиас больший. — Менексен. — Ион. — Феаг. — Соперники. — Иппарх. — Клитофон. С. 1-116).
Анненский, конечно, был знаком и с другими переложениями „Федра“ на русский язык. Так, 3 января 1905 г. он прочел в заседании ООУК доклад о книге „Творения Платона. Федр: (О значении философии) / Перевод с введением и примеч. Н. Мурашова“ (М.: Типо-лит. В. Рихтер, 1904. VIII, 67 с), которая в результате была признана „неподходящей“ для ученических библиотек средних учебных заведений (см.: ИФА. III. С. 276). Главной же „мишенью“ Анненского, предпочитающего старый перевод Платона, на мой взгляд, является переводческая практика Вл. Соловьева. Ср. со свидетельством Варнеке: „…у него был план потягаться с Владимиром Соловьевым на переводе Платона“ (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, нс. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 41).
5 Кузен (Cousin) Виктор (1792—1867) — французский философ, историк философии и литературы, переводчик, педагог, государственный и политический деятель.
Издавал сочинения Платона, Прокла, П. Абеляра, Б. Паскаля, Р. Декарта, переводил немецких философов (в их числе И. Кант, Шеллинг, Гегель). Автор исторических трудов, посвященных преимущественно XVII в. во Франции (см., например: „M-me Longueville pendant la Fronde“ (Paris, 1853), „Madame de Chevreuse et Madame de Hautefort: Nouvelles études sur les femmes illustres et la société du XVIIe siècle“ (Paris: Didier, 1856)).
Здесь речь идет о первом издании подготовленного им французского перевода сочинений Платона: Oeuvres complètes de Platon. Traduites du grec en franèais, accompagnées de notes, et précédées d’une introduction sur la philosophie de Platon; par Victor Cousin. Paris, 1822—1840. 13 v.
204. С. К. Маковскому
Царское Село, 31.08.1909
править
Жалею, что Вы больны. Я и сам расклеился и несколько дней не буду выезжать1. Корректуры получил2, но задержу их несколько дней, т<ак> к<ак> работа большая, а я пристально занят другим3. Гумилеву4 мы бедному вчера5 все faux bond6 сделали — и Вы, и я, и Вяч<еслав> Ив<анович>7. Вышло уже что-то вроде бойкота. Если бы я получил Вашу телеграмму8 до отправки своей9, то, пожалуй, потащился бы к нему есть le veau gras (je l’exècre… le veau)10 и больной. Прочитали Вячеслава сплошь»? Ох, труден… а в пригоршнях мало остается, по крайней мере, от первого всплеска. Удосужусь — так прочту еще раз. Вероятно, буду счастливее. Эти дни живу в прошлом… Леконт де Лиль… О Леконте де Лиль… К Леконту де Лиль…
Что за мощь!.. Что за высокомерие! И какой классик12! Страшно даже представить себе рядом с ним этого иронического «вольноотпущенника» Боделэра, которого великий креол13 так непонятно, так нелогично, так «анти-Леконтовски», но любил. Впрочем, они оба — и профессор, и элегический сатана — ухаживали за одним желтым домино, от которого пахло мускусом и веяло Смертью14.
Для чего надо, скажите, уходить из этого мира? Ведь я же создан им… Но у меня, кажется, лихорадка.
Жму Вашу руку.
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 236. Перепеч.: КО. С. 490. Написано на почтовой бумаге:
На письме сделана помета карандашом: «№ 94».
1 Видимо, недомогание Анненского не было очень серьезным: из заседаний ООУК МНП, состоявшихся на рубеже августа и сентября 1909 г. (24 августа, 31 августа и 7 сентября), он пропустил только второе (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 122).
2 Речь, очевидно, идет о корректурах первой части статьи «О современном лиризме», опубликованной в первом номере «Аполлона».
3 В это время Анненский работал над статьей «Леконт де Лиль и его „Эриннии“» (см. прим. 5 к тексту 202), которую написал на одном дыхании, приступив к ней не ранее 23 августа и завершив уже 2 сентября 1909 г. (см. стовосемнадцатистраничный автограф статьи: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 158).
4 Даже сухой перечень публикаций, в которых так или иначе затрагиваются взаимоотношения Анненского и его ученика по Царскосельской мужской гимназии Николая Степановича Гумилева (1886—1921), поэта, литературного критика, теоретика акмеизма, займет несколько страниц книжного текста. Опуская отзывы Анненского и Гумилева друг о друге, ограничусь перечислением лишь наиболее значительных литературно-критических, мемуарных и исследовательских работ, затрагивающих тему «Анненский и Гумилев»: Загуляев П. М. Царица-скука // Царскосельское дело. 1908. № 1. 28 марта. С. 2. Подпись: Пересмешник; Анненский В. И. Заметки о русской беллетристике // Аполлон. 1909. Кн. 1. Октябрь. Паг. 2. С. 25. Подпись: Валентин Кривич; Брюсов Валерий. [Рец.] // Русская мысль. 1910. Кн. 7. Паг. 3. С. 207. Рец. на кн.: Гумилев Н. Жемчуга. М., 1910; Гурвич И. Ласкающие стрелы: Библиографическая заметка // Известия книжных магазинов М. О. Вольф по наукам, литературе и библиографии — Вестник литературы. 1916. № 2. Паг. 1. Стлб. 47-48. Рец. на кн.: Гумилев Н. Колчан. Пг., 1916; Оксенов Иннокентий. [Рец.] // Новый журнал для всех. 1916. № 2-3. Февраль-март. С. 74. Рец. на кн.: Мандельштам О. Камень. Пг.: Гиперборей, 1916; Гумилев Н. Колчан. Пг.: Гиперборей, 1916; Адамович Г. Облака. Пг.: Гиперборей, 1916; Городецкий Сергей. Поэзия как искусство // Лукоморье. 1916. № 18. 30 апр. С. 20; Оцуп Н. Вечер Н. Гумилева («Дом Искусств») // Жизнь искусства. 1920. № 523. 6 авг. С. 1; Голлербах Э. Н. С. Гумилев: (К 15-летию литературной деятельности) // Вестник литературы. 1920. № 11 (23). С. 17; Штейн С. В. фон. «Погиб поэт…»: К убийству Николая Степановича Гумилева // Последние известия. Ревель. 1921. № 335. 16 сент. С. 2, 5. Подпись: Станицкий; Толстой Алексей Я., гр. Н. Гумилев // ПН. 1921. № 467. 23 окт. С. 2; № 468. 25 окт. С. 2; Зенкевич М. А. [Рец.] // Саррабис. Саратов. 1921. № 3. С. 12. Подпись: М. Рец. на кн.: Гумилев Н. Огненный столп. Пг. 1921; Оцуп Ник. О Н. Гумилеве и классической поэзии // Цех поэтов. Пг.: Изд-во Цеха Поэтов, 1922. Кн. III. С. 47; Голлербах Э. Из воспоминаний о Н. С. Гумилеве // Новая русская книга. Берлин. 1922. № 7. Июль. С. 40; Голлербах Э. Старое и новое: Заметки о литературном Петербурге // Новая русская книга. Берлин. 1922. № 7. Июль. С. 3, 4; Толстой Ал. Ник. Нисхождение и преображение. Берлин: Мысль, 1922. С. 11-12. (Книга для всех; № 88); Слоним М. Л. [Рец.] // Воля России. Прага. 1923. № 11. Июнь. С. 90-91. Подпись: М. Сл. Рец. на кн.: Гумилев Н. Колчан. Берлин: Петрополис, 1923; Ракитин Ю. Две тени // Новое время. Белград. 1923. № 796. 19 дек. С. 3; Верховский Ю. Путь поэта: О поэзии Н. С. Гумилева // Современная литература: Сборник статей. Л.: Мысль, 1925. С. 96, 104, 111, 113, 114—115, 139; Иванов Георгий. Гумилев // Дни. Париж. 1925. № 830.18 окт. С. 3; Кондратьев Ал. Андре Шенье русской революции // Слово. Ревель. 1926. № 238. 15 авг. С. 6; Оцуп Николай. Н. С. Гумилев: Воспоминания // ПН. 1926. № 1982.26 авг. С. 3; Саянов В. К вопросу о судьбах акмеизма // На литературном посту. 1927. № 17-18. Сентябрь. С. 12; Веским О. Гумилев Николай Степанович // Литературная энциклопедия. М.: Изд-во Коммунистической Академии, 1930. Т. 3. Стлб. 81; Голлербах Э. Город муз: Повесть о Царском Селе. 2-е изд. Л.: [Изд. автора], 1930. С. 120, 125—127, 131; Оцуп Н. Царское Село (Пушкин и Анненский) // ПН. 1937. № 5846.27 марта. С. 3; Маковский Сергей. Из воспоминаний об Иннокентии Анненском // Новоселье. Париж; Нью-Йорк. 1949. № 39-41. С. 117—129; Кленовский Д. Поэты царскосельской гимназии // НЖ. 1952. Кн. XXIX. С. 133—135, 136—137, 138; Струве Г. П. Н. С. Гумилев: Биографический очерк // Неизданный Гумилев / Под ред. Г. П. Струве = Гумилев Н. Отравленная туника и другие неизданные произведения / Под ред. и с вступ. статьей, биограф, очерком и прим. Г. П. Струве. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1952. С. 48-49; Оцуп Николай. Николай Степанович Гумилев // Опыты. Нью-Йорк, 1953. Кн. 1. С. 117—119, 122—124; Маковский Сергей. Портреты современников. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955. С. 221—268, 281, 282—283; Гумилева А. Николай Степанович Гумилев // НЖ. 1956. Кн. XLVI. С. 111—112, 116; Маковский Сергей. Н. С. Гумилев // Грани. Мюнхен; Лимбург; Франкфурт-на-Майне. 1957. № 36. Октябрь-Декабрь. С. 133, 142; Адамович Георгий. Судьба Анненского // РМ. 1957. 5 ноября; Оцуп H. H. С. Гумилев // Гумилев Н. Избранное / Под ред. Н. Оиупа. Париж: Librairie des Ci Contients, 1959. С. 7, 11-12; Оцуп Николай. Современники. Париж: Imprimerie cooperative étoile, 1961. С. 24-25; Маковский С. На Парнасе «Серебряного века». Мюнхен: Изд-во Центрального Объединения Политических Эмигрантов из СССР, 1962. С. 198—199; Makovskij S. Nicolas Gumilev (1886—1921): Un témoignage sur l’homme et sur le poète / Traduction de Georges Nivat // Cahiers du Monde Russe et Soviétique. 1962. T. III. № 2. P. 178—188, 192, 208; Маковский Сергей. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // НЖ. 1964. Кн. 77. С. 159, 160, 161, 162—163, 166—167, 180, 187; Адамович Г. Анненский и Гумилев // Новое русское слово. Нью-Йорк. 1965. 2 мая; Струве Глеб. Иннокентий Анненский и Гумилев // НЖ. 1965. Кн. 78. С. 279—285; Сечкарев Вс. Гумилев-драматург // Гумилев Николай. Собрание сочинений: В 4-х т. Вашингтон: Издание книжного магазина Victor Kamkin, 1966. T. III. С. IX, XIII, XXXIII; Адамович Георгий. Гумилев// РМ. 1980. № 3311. 5 июня. С. 9; Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме: III // Russian Literature. The Hague. 1981. Vol. IX. С. 178—185, 187—189; Тименчик Р. Д. По поводу «Неизданных стихов и писем» Н. С. Гумилева// Russian Literature. The Hague. 1981. Vol. X. С. 210—212; Неизвестные письма Н. С. Гумилева: (Публ. Р. Д. Тименчика) // Известия АН СССР: Серия литературы и языка. 1987. T. XLVI. № 1. С. 50, 52-54, 56, 65, 67, 76; Тименчик Р. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1987. № 2. С. 271—278; Крейд В. Неизвестная статья Н. С. Гумилева? // НЖ. 1987. Кн. 166. С. 194—195, 200, 201, 202; Не покоряясь магии имен: Гумилев-кратик. Новые страницы / Предисл., публ. и коммент. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Литературное обозрение. 1987. № 7. С. 110—112; Шаповалов М. Учитель и ученик // Литературная Россия. 1987. № 37. И сент. С. 24; Крейд В. Заметки о Гумилеве // НЖ. 1987. Кн. 168—169. С. 221—224; Ауслендер С. А. Воспоминания о Н. С. Гумилеве: Фрагменты // Панорама искусств. М.: Советский художник, 1988. Вып. 11 / Сост. М. Зиновьев. С. 199—200; Лукницкая Вера. История жизни Николая Гумилева: Повесть в документах // Аврора. 1989. № 2. С. 98-99, 100, 104, 106, 107, 110; Бабичева Ю. Б. Драматические миниатюры Николая Гумилева // Проблемы романтизма: Сборник научн. трудов / Тверской гос. университет; Отв. ред. И. В. Карташова. Тверь, 1990. С. 120—121, 123, 125—126, 127—128, 131—132; Лукницкая Вера. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л.: Лениздат, 1990. С. 10-11, 25, 28-29, 34, 35, 73, 77-82, 89, 93-94, 95, 97-99, 100, 103, 105, ИЗ, 115, 121, 130, 139, 175; Лукницкий. I. С. 296, 297, 299, 302, 304, 305, 309, 313; Брюсов В. Я. Переписка с Н. С. Гумилевым (1906—1920) / Вступ. статья и коммент. Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова; Публ. Р. Л. Щербакова // Литературное наследство / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1994. Т. 98. Кн. 2. С. 403, 409, 413, 414, 439, 457, 488—491, 494, 495, 509; Лукницкий. II. С. 6, 10, 12, 13, 17-18, 60, 67, 94, 317; Баскер Майкл. О Царском Селе, Иннокентии Анненском и «Царскосельском круге идей» Гумилева // Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб.: Изд-во Русского христианского гуманитарного института, 2000. С. 80-113.
В переписке Анненского имя Гумилева впервые возникает в 1903 г. в тексте официального отношения, которое он адресует в Тифлисскую гимназию (цит. по: Гимназические документы Н. С, Гумилева/ Публ. А. И. Павловского // Н. Гумилев; А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. И. Павловский. СПб.: Наука, 2005. С. 46):
Господину Директору 1 Тифлисской
Статский Советник Степан Яковлевич Гумилев обратился ко мне с просьбою о принятии сына его Николая Гумилева<,> ученика вверенной Вам Гимназии<,> в VII класс вверенной мне Гимназии. Вследствие сего имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сообщить мне<,> не имеется ли с Вашей стороны каких-либо препятствий к поступлению означенного ученика во вверенную мне Гимназию и в удовлетворительном случае не отказать выслать свидетельство об успехах и ПОВЕДЕНИИ, кондуитный список и все его документы и сообщить отметку по географии означенного ученика из IV класса в V класс.
Директор И. Анненский
И. д. письмоводителя Г. Васильев
5 Анненский получил приглашение на вечер к Гумилеву 30 августа в недатированном письме, написанном не ранее 24 августа (цит. по первой полной публикации: Гумилев Н. Неизданное и несобранное / Сост., ред. и коммент. М. Баскер и Ш. Греем. Paris: YMCA-Press, 1986. С. 120):
Вы будете очень добры, если согласитесь придти к нам в это воскресенье часам к пяти дня. Я жду Маковского, Кузмина etc. Обещал быть и Вячеслав Иванович. Я говорил уже с Валентином Иннокентьевичем, и он любезно согласился придти. Будут стихи, но не в таком неумеренном количестве, как прошлые разы. Я имею новую вещь для прочтенья.
Искренне преданный Вам
Р. Д. Тименчик и А. В. Лавров указывали, что, сообщая Анненскому о «новой вещи» для прочтения, Гумилев, вероятно, имел в виду поэму «Сон Адама» (см.: Маковский. С. 236—237).
6 См. прим. 2 к тексту 127. Здесь речь идет о том, что и Анненский, и Маковский, и Вяч. Иванов по тем или иным причинам не смогли воспользоваться приглашением Гумилева.
7 Вяч. И. Иванов. Ср. запись от 30 августа 1909 г. в его дневнике: «Вчера послал телеграфные извинения в Царское, чтобы не ждали к обеду» (Иванов Вячеслав. Дневник // Собрание сочинений / Под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт; С введением и прим. О. Дешарт. Брюссель: Foyer Oriental Chrétien, 1974. T. II. С. 797).
8 Телеграмма Маковского, в которой он, очевидно, сообщал о том, что не будет у Гумилева, в архиве Анненского не сохранилась.
9 Очевидно, телеграмма Анненского Гумилеву, извещающая о неявке. О существовании неразысканной переписки между Анненским и Гумилевым можно заключить из свидетельства А. А. Ахматовой: «АА вспомнила еще одну вещь: недавно — с неделю или две тому назад — я задал ей вопрос: переписывался ли Николай Степанович с Анненским? АА сказала тогда, что одно письмо Анненского к Николаю Степановичу он ей показывал, но что было в этом письме — она совершенно не может вспомнить. Сегодня АА сказала, что вспомнила: Николай Степанович просил у Анненского „Фамиру Кифаред“, то ли для „Sirius’a“, то ли для „Острова“ (это АА еще не установила). Анненский в письме отвечал, что он видел журнал и понял, что „Фамира Кифаред“ велик по объему для него. Было и еще что-то в письме — но это АА уже не вспомнила» (Лукницкий. I. С. 309).
10 Жирного тельца (я чувствую отвращение… к телятине) (фр.).
А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком было высказано предположение, что эта фраза, представляющая собой реминисценцию из французского перевода евангельской притчи о блудном сыне (Лук. 15,27), отражает в какой-то мере отношение к Гумилеву Анненского и других «старших» «аполлоновцев» (Маковский. С. 237).
11 Речь идет о вышедшей в свет в июле 1909 г. книге: Иванов Вячеслав. По звездам: Статьи и афоризмы: Опыты философские, эстетические и критические. СПб.: Оры, 1909.
Эта и последующие фразы на фоне уподобления в статье «О современном лиризме» отдельных стихотворений Вяч. Иванова «криптограммам» (КО. С. 331—333) позволяли читателям писем Анненского высказывать предположения, не соответствующие действительности; ср. запись Лукницкого: «А потом АА стала читать мне письма И. Анненского к Маковскому. Из них видно, что В. Иванова Анненский впервые прочитал в 1909 г. „Ох, труден“, — пишет Анненский» (Лукницкий. I. С. 297).
12 Понятие «классик» применительно к Леконту де Лилю, который «чувствовал элементы эллинизма в своем генерическом сознании» и «был прирожденным эллинистом по самой своей натуре французского поэта» (Анненский И. Ион и Аполлонид // ТЕ. С. 547), связывалось Анненским, в первую очередь, именно с эллинизированной римской традицией, питавшей творчество его «учителя» (см.: КО. С. 409—410).
13 Леконт де Лиль, «африканец», по формуле Анненского (КО. С. 363), был первенцем в семье французского плантатора Шарля-Мари Леконта де Лиля, эмигрировавшего на остров Бурбон (ныне Реюньон), расположенный в западной части Индийского океана, и креолки Анн-Сюзанн-Маргерит-Элизе де Рискур де Ланю. Именно на этом острове он родился и в общей сложности прожил более десяти лет (1818—1822, 1832—1837, 1843—1845 гг.).
14 Леконт де Лиль и Бодлер с присоединением имени Эмиля Золя упоминались в статье «Античный миф в современной французской поэзии» (Гермес. 1908. Т.П. № 7 (13). 1 апр. С. 183) как творцы, которые «в расцвете творчества были люди если не вполне одной эпохи, то по крайней мере одинакового закала».
Теме смерти в творчестве Леконта де Лиля посвящено немало строк в статье «Леконт де Лиль и его „Эриннии“» (см.: КО. С. 413—416).
205. П. И. Степанову
Царское Село, сентябрь 1909
править
Свидетельствуя совершенное почтение глубокоуважаемому Павлу Ивановичу, рекомендует подателя, бывшего ученика своего Л. С. Мацеевского1, известного ему с лучшей стороны, — для предоставления ему уроков физики, естеств<енной> ист<ории> и географии в одной из вверенных Вашему Превосходительству гимназий
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе коллекции В. Г. Данилевского (НИОР РГБ. Ф. 438. К. 1. № 18. Л. 1).
Написано на визитной карточке:
На послании рукой неустановленного лица сделана простым карандашом следующая помета: «1909 г. Сентябрь. Ц. Село».
Степанов Павел Иванович (1829—1912) — педагог, автор многократно переизданного учебного пособия по естественной истории (Естественная история для первоначального ознакомления с природою / Сост. по Бауману П. Степановым: С измен, в применении к естественным произведениям России. СПб.: Тип. «Общественная польза», 1860; 12-е изд. СПб., 1894), заметный деятель народного образования, в 1909 г. — тайный советник, начальник управления женских гимназий в С.-Петербурге, состоящих в ведомстве учреждений Императрицы Марии (см.: Адрес-календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской Империи на 1909 год. СПб.: Сенатская тип., 1909. Ч. I. Стлб. 1096).
1 Мацеевский (Мациевский) Леонид Станиславович (1880—1942) — выпускник Царскосельской мужской гимназии 1901 г. (см.:
Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 93). Согласно «Общему списку лиц, желающих подвергнуться испытанию зрелости при Императорской Николаевской Царскосельской гимназии» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 90об.), датированному 1901 г., Мацеевский, родившийся в м. Перебродье Дисненского уезда Виленской губернии, сын капитана, учился в Императорской Николаевской Царскосельской гимназии лишь в течение 1900—1901 учебного года, а до VIII класса — в С.-Петербургской гимназии Императорского Человеколюбивого Общества.
После окончания гимназии Мацеевский получил высшее образование на естественном факультете С.-Петербургского университета, а впоследствии преподавал в средних учебных заведениях.
Очевидно, рекомендация Анненского возымела действие: Мацеевскому было предоставлено место преподавателя географии в Царскосельской Мариинской гимназии ведомства учреждений Императрицы Марии (см.: Адрес-календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской Империи на 1909 год. СПб.: Сенатская тип., 1909. Ч. I. Стлб. 1363). В 1914 г. он преподавал по найму естествоведение и в гимназии, курс которой им был завершен (см.: Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском Учебном Округе к 1 февраля 1914 года. СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1914. С. 132).
После смерти А. В. Рождественского (отца Вс. А. Рождественского), долгие годы служившего законоучителем Царскосельской мужской гимназии (см. прим. 3 к тексту 66), Мацеевский, близкий к их семье, женился на его вдове (см.: Федотова О. А. Мой брат; Мануйлов Виктор. Друг молодости // О Всеволоде Рождественском: Воспоминания. Письма. Документы / Сост. В. Б. Азаров, Н. В. Рождественская. Л.: Лениздат, 1986. С. 26, 75). В одной из этих мемуарных публикаций в качестве года его рождения обозначен 1883 г.
206. М. А. Андреянову
Царское Село, 6.09.1909
править
Прежде всего позвольте поблагодарить Вас за Ваше любезное и лестное для меня предложение преподавать в VIII классе женской гимназии княгини Оболенской1.
Для меня как старого педагога нет, конечно, занятия сроднее, чем уроки. Но именно Вам-то, с другой стороны, как известному педагогу, вполне понятны будут и те сомнения, которые вызываются во мне Вашим предложением. Никогда не шел я ни на один экзамен, не прочитав всего курса, и не дал, кажется, ни одного урока ex promtu2. Как же теперь, на склоне лет, да еще в одной из тех школ, куда я мог быть недавно командирован в качестве авторитетного лица3, брать на себя два весьма серьезных курса, не имев времени подготовить их заранее? Получи я Ваше предложение хотя двумя месяцами ранее, я бы, разумеется, охотно его принял4, но теперь мне приходится с грустью, но его отклонить, тем более что курса всеобщей литературы я никогда и нигде не вел, а с другой стороны, по нашим общим учено-комитетским воспоминаниям, Вы знаете, с каким недоверием я относился к его программам, когда таковые попадали ко мне на разбор5.
Еще раз благодарю Вас, глубокоуважаемый Михаил Александрович, за доверие Ваше ко мне и оказанное внимание, и прошу Вас верить чувствам самой искренней моей преданности.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 287. Л. 1-2об.). Впервые опубликовано: КО. С. 490—491. Написано на почтовой бумаге: Иннокентий Феодорович Анненский. Царское Село. Захаржевская, д. Панпушко
Адресат был установлен К. А. Кумпан и А. М. Конечным на основании материалов, хранящихся в ЦГИА СПб (см.: КО. С. 666).
Об Андреянове и его отношениях с Анненским см. подробнее вводное прим. к тексту 114. Следует отметить, что писем Андреянова в архиве Анненского не сохранилось.
1 Княгиня Оболенская (урожденная Дьякова) Александра Алексеевна (1831—1890) — общественный деятель, педагог, организатор женского образования, основатель и учредитель одного из первых частных женских средних учебных заведений, учебная программа которого могла быть основой для высшего образования; активно помогала своему мужу, князю Андрею Васильевичу Оболенскому, в проведении крестьянской реформы в Калужской губернии (см. о ней подробнее: Тихомирова Е. М. Образованное сердце: княгиня Александра Алексеевна Оболенская // Российские женщины и европейская культура: Материалы V конференции, посвященной теории и истории женского движения / С.-Петербургское философское общество; Сост. и отв. ред. Г. А. Тишкин. СПб., 2001. С. 127—131).
Андреянов был назначен председателем педагогического совета частной женской гимназии княгини Оболенской 13 июля 1909 г.
Гимназия, организованная Оболенской, по словам ее сына, ученика Анненского в гимназии Бычкова / Гуревича, благополучно «просуществовала до превращения ее в XI Ленинградскую школу второй ступени в 1918 году» (Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники. Paris: YMCA-Press, 1988. С. 20. (Всероссийская мемуарная б-ка; Серия «Наше недавнее»; 8)).
2 Без подготовки, экспромтом (фр.).
3 Анненский, в течение 1906—1909 гг. служивший в должности инспектора С.-Петербургского учебного округа, обладал и контрольными функциями в отношении средних и низших учебных заведений (и мужских, и женских), находящихся на территории округа.
Формула «куда я мог быть недавно командирован в качестве авторитетного лица» говорит о том, что вопрос об отставке Анненского с этого поста был для него вполне ясен и окончательно решен. Характерно, что по истечении очередного пятилетнего срока его службы 19 августа 1909 г. «окружной инспектор С.-Петербургского учебного округа, д. с. с. Анненский» был оставлен на службе лишь до 1 ноября 1909 г. (см.: Приказы г. министра народного просвещения // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1909. № 10. С. 399), очевидно, в целях соблюдения формальностей.
Свершившийся акт его отставки с поста инспектора округа, безусловно, известный и самому Анненскому, подтверждается и аттестацией в протоколе № 4 заседания Попечительского Совета С.-Петербургского учебного округа от 13 ноября 1909 г., где Анненский фигурирует не как инспектор округа, а в числе присутствующих на этом заседании председателей «Педагогических советов женских гимназий», наряду с «Членом Совета Министра Народного Просвещения» М. А. Андреяновым, Н. И. Билибиным и Н. А. Брянским (см.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 11678. Л. 40).
Стоит еще раз отметить, что решение Анненского выйти в отставку не было спонтанным, а являлось вполне продуманным шагом. Н. И. Добровольский, преподававший в Царскосельской гимназии в 1873—1898 гг., после кончины Анненского, вспоминая о своей последней встрече с ним, писал его вдове: «Когда я сказал ему, что я бесповоротно решил оставить службу, то он с грустью сказал мне: „и мое намерение то же: как только я дослужусь до пенсии, сейчас оставляю службу“» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 11-12). В числе причин его отставки называлось и то обстоятельство, что Анненский связывал с уходом со службы надежды на свободу творчества (ср. с фрагментом письма Анненского, процитированном в его некрологе: «Вот, даст Бог, брошу летом службу, — писал он мне как-то весною, — по крайней мере, дышать буду, как люди» (Чуковский К. И. Анненский // Речь. 1909. № 336. 7 (20) дек. С. 4)) и т. п. См. в связи с этим также фрагменты писем Митрофанова Анненскому от 10.09.1909 из Брюсселя и от 14.10.1909 из Парижа, процитированные в прим. 28 к тексту 115.
4 Отметим (вопреки КО. С. 666), что предложение работы по найму в одном классе с несерьезным объемом педагогической нагрузки не сулило сколько-нибудь солидных материальных выгод, зато требовало значительного интеллектуального напряжения и траты времени, к чему Анненский осенью 1909 г. вряд ли был готов.
5 Так, например, выступая в заседании ООУК МНП 24 сентября 1907 г. в прениях «по делу о проекте программы русского языка и словесности, выработанном комиссией преподавателей Московской 7-ой гимназии Имени ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА III», Анненский заявлял: «Необходимо заметить, что в обиходе средней школы учебного предмета „всеобщей литературы“ нет: всеобщая литература есть предмет факультетский, а в средних учебных заведениях она может быть изучаема лишь в виде ряда сведений о важнейших писателях и их произведениях» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 116. Л. 975).
См. также аналогичное мнение Анненского «по делу о введении в VIII классе Московской женской гимназии Протопоповой преподавания истории западно-европейской словесности», заслушанное в заседании ООУК МНП 3 декабря 1907 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 116. Л. 1402—1403).
207. С. К. Маковскому
Царское Село, 15.09.1909
править
Валентин1 говорил мне, что доктор посылает Вас поправляться в Царское Село и что Вы просили его подыскать Вам подходящее помещение недели на две. Сегодня наши дамы2, катаясь, заехали в «пансион для выздоравливающих». Там в
настоящее время есть одна свободная комната. Условия таковы — 42 рубля в неделю — все; комната большая, почти с мой кабинет; есть сад и вблизи парка (Александровского), на очень высоком месте. Обстановка очень порядочная. Но… обед à la table d’hôte3, хотя все и на масле, без трактирного расчета, и надо быть дома к 10 часам вечера. Больных не принимают вовсе, но выздоравливающих трактуют как еще не совсем нормальных и свободных людей.
Я пишу Вам все это спешно, так как комнаты в Царском вообще сильно разбираются. Не знаю, удастся ли заехать к Вам завтра, но послезавтра, в четверг (если Вы не будете еще в Царском), рассчитывал быть у Вас — Гусев <пер.>, 6 — после лекции4, которая окончится в 3 ч<аса>.
Адрес пансионата: угол Колпинской и Дворцовой, Свято-Троицкая Община5.
Искренне преданный Вам
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 238.
Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович Анненский.
Царское Село, Захаржевская, д. Панпушко.
На письме сделана помета синим карандашом: «362». В том же архиве сохранился конверт (штемпель отправления: Царское Село, 15.9.09; штемпель прибытия: С.-Петербург, 16.IX.1909), на лицевой стороне которого рукой Анненского написан адрес:
С.-Петербург
Е. В.
Сергею Константиновичу
Маковскому
Гусев переулок, 6
Слова «заказное», «С.-Петербург», «Маковскому» подчеркнуты синим карандашом, синим же карандашом на конверте сделана помета: «362», а простым карандашом — помета «отв.». На обороте конверта рукой Анненского написан обратный адрес:
от И. Анненского: Царское Село, Захаржевская,
д. Панпушко.
1 В. И. Анненский-Кривич, который в связи с журнальными хлопотами побывал у выздоравливавшего Маковского (см. прим. 4 к тексту 193).
А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик в комментарии к публикуемому письму указывали, что «в первых числах сентября 1909 г. Маковский заболел плевритом, протекавшим в очень тяжелой форме. Анненский навещал его во время болезни почти ежедневно. 19 сентября 1909 г. выздоравливающий Маковский писал Л. Н. Андрееву: „Моя болезнь случилась даже кстати, т<ак> к<ак> вместо меня одного начали дружно работать все, и теперь я могу сказать с уверенностью, что 1-й номер выйдет 25 октября“» (Маковский. С. 238).
О визите В. Кривича к Маковскому, состоявшемся между 8 и 15 сентября, свидетельствует и письмо секретаря редакции «Аполлона» Анненскому, которое воспроизводится по тексту автографа, сохранившегося в его архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 326. Л. 1):
АПОЛЛОН
ежемесячник
С.-Петербург. Мойка 24, кв. 6. Тел. 109-12
Многоуважаемый Иннокентий Федорович. На случай, если Вы будете в редакции раньше моего прихода, оставляю Вам это письмо и в нем 6 стихотворений (4 — Ив. Бунина и 2 — В. В. Бородаевско-го), которые, пожалуйста, прочитайте и выскажите свое мнение. С. К. Маковский просит Валентина Иннокентьевича как-нибудь побывать у него со своими стихами и напоминает ему о дне представления хроники — 25 сентября. Пишу это, чтобы в разговоре не позабыть.
С совершенным уважением
2 Очевидно, жена и невестка Анненского.
3 За общим столом (фр.).
4 Речь идет о лекциях по античной литературе, которые Анненский читал на Высших женских историко-литературных и юридических курсах Н. П. Раева.
5 Свято-Троицкая Община располагалась в доме, принадлежавшем прежде директору Императорской Публичной библиотеки и президенту Императорской Академии художеств А. Н. Оленину. В этом здании бывали Пушкин, Жуковский, Гнедич, Брюллов и другие выдающиеся деятели русской культуры.
Предложением Анненского, по указанию первопубликаторов письма, Маковский не воспользовался.
208. С. К. Маковскому
Царское Село, 22.09.1909
править
По последнему предположению, которое у Вас возникло без совета со мною, Вы говорили мне, что моей поэзии Вы предполагаете отделить больше места (около листа или больше — так Вы тогда говорили), но во второй книжке «Ап<оллона>»1. Теперь слышу от Валентина, что и вторую книжку предназначают в редакции отдать «молодым», т<о> е<сть> Толстому2, Кузмину3 etc.4 Если это так, то стоит ли вообще печатать мои стихотворения?5 Идти далее второй книжки — в размерах, которые раньше намечались, мне бы по многим причинам не хотелось. Напишите, пожалуйста, как стоит вопрос.
Я не судья своих стихов, но они это — я, и разговаривать о них мне поэтому до последней степени тяжело. Как Вы, такой умный и такой чуткий, такой Вы, это забываете и зачем, — упрекну Вас, — не скажете раз навсегда, в чем тут дело? Ну, бросим стихи, и все.
Слышал я также, что готовится большое чтение в «Аполлоне», «Власа»6 будут читать, с концом, которого я не знаю, и без меня. Так это?
Я не выхожу до воскресенья7. В субботу у меня читает новую повесть Ауслендер8. Вы не могли бы приехать пообедать? Кончили бы чтение рано, не засиживаясь. Приезжайте, если можно, если доктор позволяет. Погода ведь мягкая. Во всяком случае жду Вашего ответа.
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 238—239. Перепечатано: КО. С. 491.
Написано на почтовой бумаге:
ИННОКЕНТИЙ ФЕОДО-
РОВИЧ АННЕНСКИЙ
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНИУШКО
На письме карандашом сделана помета: «№ 142».
Письмо вложено в конверт (штемпель отправления: Царское Село, 23.9.09; штемпель прибытия: С.-Петербург, 23-9-09), на котором в левом нижнем углу типографским способом отпечатаны данные отправителя:
============= от
ИННОКЕНТИЯ ФЕОДО-
РОВИЧА АННЕНСКОГО
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
Рукой Анненского написан адрес:
С Петербург
Е В
Сергею Константиновичу
Маковскому
Гусев переулок, д. 6
На конверте имеются также две карандашные пометы: «№ 142» и «безотв.».
1 Публикуемое послание Анненского, безусловно, задело Маковского, и на протяжении двух следующих дней он отправил последовательно два письма, первое из которых было чисто эмоциональным откликом и не содержало ни одного конкретного ответа на поставленные Анненским вопросы (недатированное письмо, написанное на журнальном бланке, печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве последнего: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 16-16об.):
АПОЛЛОН
ежемесячник
Спб., Гусев переулок, 6. Тел. 110-63
Ред. журнала "Аполлон", Мойка 24
Меня ужасно огорчает, Иннокентий Федорович, что Ва-л<ентин> Иннокентьевич так неточно, по-видимому, передал Вам мои слова. Я так измучен — и болезнью, и бесчисленными хлопотами, и какой-то фантастической борьбой самолюбий около «Аполлона», — что правда — из простого чувства справедливости не надо меня упрекать — не за то, что я сделал, а за то, что я сделаю по мнению других. Я вполне сознаю, что тюка — недостаточно категоричен в своих решениях и это создает поводы для разных толков, но дайте выйти первому номеру — скристаллизоваться журнату<,> и тогда, я совершенно уверен, вся эта нервозность от неустройства и всевозможных неясностей исчезнет сама собою. К тому же у меня все еще повышается температура<,> и это донельзя развинчивает. Пишу
Вам все это, потому что глубоко ценю и Вашу близость к журналу, и Ваше доброе отношение ко мне, — более чем ценю, бесконечно дорожу и тем, и другим. Если бы было иначе, я наверное бы немного обиделся на Ваше осторожное замечание о моем «уме и чуткости»…
Надеюсь, до Субботы.
Крепко жму Вашу руку.
Сергей Маковский
К 24 сентября физическое и душевное состояние Маковского, видимо, стабилизировалось, и он счел необходимым ответить на упреки Анненского более сдержанно и аргументируя свою редакторскую позицию (Там же. Л. 14-14об.):
АПОЛЛОН
ежемесячник
Сергей Константинович Маковский
Спб., Гусев переулок, 6. Тел. 110-63
Ред. журнала "Аполлон", Мойка 24
Я непременно постараюсь быть у Вас в Субботу. Спасибо сердечное за откровенное письмо. Позвольте же и мне ответить Вам так же откровенно!
Прежде всего: ради Бога, не судите о моих намерениях по разговорам и сообщениям со стороны. Судите по моим поступкам. Вы себе представить не можете, какою сетью разговоров я окружен и как часто мне приходится говорить не то, что я думаю. Может быть (и даже наверное) мудрее было бы промолчать, но это не в моем характере, к сожалению. Относительно Ваших стихов ничего со времени нашей последней беседы не изменилось. Ведь о том, что неудобно отдавать им много места в первой книжке Аполлона<,> — было давно решено. В первой книжке участвуют 9-10 поэтов: Вяч. Иванов, Вал. Брюсов, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, М. Кузмин, Н. Гумилев, М. Волошин, Ю. Верховский (?); в числе их — Вы (один из трилистников целиком, по всем вероятиям — «Ледяной»). В следующей же книжке будет напечатано 9-10 страниц Ваших стихотворений si vous n’avez rien contre <если Вы не против (фр.)>. Это не целый лист (о целом листе я и не говорил) только потому, что я против посвящения целого номера одному поэту. Я имел в виду остальное место отдать «Хлое» Толстого (с иллюстр<ациями> Бакста) и нескольким отдельным стихотворениям других поэтов. Что касается «Власа», то это совсем не «большое», а длинное чтение, на которое рассылает приглашения Дымов. Разумеется, получите и Вы, но стоит ли, сейчас же после болезни, приезжать на эту пытку? Ведь будет продолжаться часа 3! Меня по крайней мере, должно быть, не будет.
2 Стихотворения Толстого и на самом деле были опубликованы во втором номере «Аполлона» (см.: Хлоя: Весенние стихи гр. Алексея Н. Толстого: «Зеленые крылья весны…»; Гроза; Дафнис и медведица; Дафнис подслушивает сов; Утро // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь. Паг. 3. С. 11-16).
3 "Стихи из поэмы «Новый Ролла» М. Кузмина («Собор был темен и печален…», «Лишь прощаясь, ты меня поцеловала…», «О Фотис, скажи, какою силой…», «Зачем в тот вечер роковой…», «Что с Фотис любезною случилось?..», «Не даром красная луна…»), о которых, вероятно, говорит Анненский, были опубликованы несколько позднее (Аполлон. 1909. № 3. Декабрь. Паг. 3. С. 19-26).
В «Литературном альманахе» второго номера «Аполлона» были напечатаны лишь переводы Кузмина: Rachilde. Три розы (Семейная историйка); Две овечки (Сельская историйка) / Перевод с рукописи М. Кузмина // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь. Паг. 3. С. 62-70.
4 Единственным из «молодых» участников стихотворного отдела второго номера «Аполлона», помимо Толстого и Черубины де Габ-риак, был сын Анненского: Кривич Валентин. «В осеннем саду…»; Оттуда // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь. Паг. 3. С. 71-72.
5 А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик отмечают, что в этих словах ярко проявился характер Анненского, «чрезвычайно гордого и самолюбивого», по словам его сына (ВК. С. 255), и его ревниво-заботливое отношение к своему творчеству (см.: Маковский. С. 239).
6 «Влас» — повесть прозаика и драматурга Осипа Дымова (псевдоним Осипа Исидоровича Перельмана, 1878—1959), впоследствии автора мемуаров на идише (см.: Dymov О. Wos ich gedenk (zikhroynes). Nyu-York: «Tsiko» Bikher-Farlag, [1943-1944]. 2 v.).
Упоминаемое чтение «Власа» состоялось в редакции «Аполлона» 29 сентября (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 6. Л. 65а). Публикация этого произведения растянулась на три журнальных номера: Дымов Осип. Влас // Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. Паг. 3. С. 19-32; № 2. Ноябрь. Паг. 3. С. 17-61; № 3. Декабрь. Паг. 3. С. 44-84. Подробнее об этой этой повести см.: Пильд Леа. Тургенев в восприятии русских символистов: (1890—1900-е гг.). Tartu: Tartu Ulikooli kirjstus, 1999. С. 102—105. (Dissertationes philologiae slavicae Universitatis tartuensis; 6).
Знакомство Анненского с Дымовым произошло на чтении у Маковского 18 апреля 1909 г. (не исключено, что читались первые главы «Власа»). В архиве Анненского сохранилась телеграмма от 16 апреля, содержащая приглашение на это мероприятие (печатается по тексту, сохранившемуся в его архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 1):
дом Пампушко
Царское Село <из> Петербурга
16/IV 1909
Осип Дымов будет читать у меня рассказ в субботу <в> 9 часов<.> Очень прошу приехать<.> Если нет<,> сообщите О
Сергей Маковский
Факт знакомства Анненского и Дымова во время чтения у Маковского подтверждается и содержанием письма Дымова, получившего в дар один из авторских экземпляров «Второй книги отражений» (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 322. Л. 1):
Знаменск<ая> 15
Большое сердечное спасибо Вам, Иннокентий Федорович, за прекрасный подарок. Предвкушаю удовольствие тихо и неторопливо читать эту книгу.
Я искренно рад, что познакомился с Вами; мне доставило удовольствие читать свою рукопись в Вашем присутствии.
О. Дымов
Ознакомившись с подаренной книгой, Дымов, очевидно, заинтересовался и «первой» «Книгой отражений»; печатаемое ниже письмо дает возможность не только оценить тонкость его литературно-критических суждений, но и почувствовать характер отношения Дымова к Анненскому (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 322. Л. 2-2об.):
Белосток
Вашу книгу получил уже здесь. Благодарю Вас за нее. Не успел еще даже как следует вчитаться. Кажется, что по отточенности мысли, по тонкости и изяществу ощущений вторая выше, интимнее, неожиданнее и потому радостнее.
Я рад, что последние мои дни пребывания в С.-Петербурге связаны с Вашим именем и Вашими отражениями. Так увожу Петербург с собой за границу, куда на днях еду.
О. Дымов
адрес: Zürich,
poste restante.
Ossip Dymow
Ср. с фрагментом одного из недатированных летних 1909 г. писем Дымова к Маковскому: «Чем занят Анненский? Я его полюбил. Он прекрасен!» (цит. по: Переписка В. И. Иванова с С. К. Маковским / Подгот. текста Н. А. Богомолова и С. С. Гречишкина; Вступ. статья Н. А. Богомолова; Коммент. Н. А. Богомолова и О. А. Кузнецовой // НЛО. 1994. № 10: Историко-литературная серия; Вып. I. Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев. С. 153).
Писем Анненского к Дымову в процессе подготовки этой книги в российских архивах, к сожалению, разыскать не удалось. Также и в фонде Дымова, хранящемся в архиве ИВО — Института еврейских исследований в Нью-Йорке, писем Анненского нет, как сообщила мне сотрудница архива Elissa Bemporad.
7 27 сентября.
В понедельник 21 сентября, вероятно, именно вследствие болезни Анненский не присутствовал в заседании ООУК МНП (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 122).
8 Ауслендер Сергей Абрамович (1886 или 1888—1937) — прозаик, драматург, детский писатель, литературный и театральный критик, племянник М. А. Кузмина. К 1909 г. он был автором опубликованных в «Весах» и «Золотом руне» рассказов, книги рассказов-новелл из итальянской и французской истории (Ауслендер Сергей. Золотые яблоки: Рассказы / [Обл. и фронт, работы Л. Силина]. М.: Гриф, 1908. 215, [4] с).
Знакомство Анненского с Ауслендером, впоследствии деятельным сотрудником «Аполлона», состоялось, очевидно, весной 1909 г. К этому времени относится и единственное письмо последнего, сохранившееся в архиве Анненского (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 297. Л. 1):
Многоуважаемый Иннокентий Федорович, очень благодарен за Вашу книгу, которую сейчас получил. Вчера, будучи в Царском, я взял на себя смелость зайти к Вам с Н. С. Гумилевым, но неудача постигла нас.
С искренним уважением
С.-Петербург
О совместном с Ауслендером визите к Анненскому, состоявшемся 4 октября 1909 г., оставил свидетельство М. Кузмин: «мы <…> с Сережей <уехали. — А. Ч.> в Царское. У Толст<ых> была куча народа, ругавшего Гумилева. Пошли через парк к Анненским. Он еще нездоров, важен, любезен и ораторствует. Валентин с женою мил» (Кузмин. С. 174). Общение с Анненским нашло отражение в мемуаpax Ауслендера (см., в частности: Ауслендер С. А. Воспоминания о Н. С. Гумилеве: Фрагменты // Панорама искусств. М.: Советский художник, 1988. Вып. 11 / Сост. М. Зиновьев. С. 199—200).
В своих театральных рецензиях Ауслендер коснулся постановок на сцене Михайловского театра в конце 1909 г. еврипидовской «Ифигении-жертвы» в переводе Анненского (см. прим. 8 к тексту 210).
Упоминаемое Анненским чтение, на котором, по мнению А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика (см.: Маковский. С. 240), предполагалось заслушать повесть «У фабрики», датированную «29 июля 1909. Парахино» (Новый журнал для всех. 1910. № 17. Март. Стлб. 21-48; Ауслендер Сергей. Рассказы: Книга II. СПб.: Издание «Аполлона», 1912. С. 227—259), 26 сентября не состоялось (см. прим. 1 к тексту 209).
209. К. А. Сюннербергу
Царское Село, 25.09.1909
править
К моему искреннему огорчению наше собрание опять должно быть отложено, т<ак> к<ак> Ауслендер известил меня телеграммой, что он вызван в деревню1. Простите, что беспокоил напрасно.
И. Аннен<ский>
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве адресата (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 474. № 63. Л. 1).
Впервые на наличие письма Анненского в архиве Сюннерберга указывалось в следующей публикации: Малова Н. И., Панченко Н. Т. Обзор историко-литературных архивных материалов XVIII—XX вв., поступивших в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР за 1958—1961 гг. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1969 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1971. С. 101.
Написано на почтовой бумаге:
ИННОКЕНТИЙ ФЕОДО-
РОВИЧ АННЕНСКИЙ
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
Сюннерберг Константин Александрович (псевдоним Конст. Эрберг) (1871—1942) — философ, теоретик искусства, переводчик, поэт, художественный критик. См. о нем подробнее: Эрберг Конст. (Сюннерберг К. А.) Воспоминания / Публикация С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. К. Д. Муратова. Л.: Наука, 1979. С. 99-146.
О своих контактах с Анненским Эрберг, сослуживец В. Кривича по Министерству путей сообщения, оставил краткие воспоминания, опубликованные и откомментированные А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком: ЛТ. С. 68-69, 122—123.
Эрберг, по формуле Анненского — «проникновенный испытатель творчества» (ЛТ. С. 69), был автором статьи, посвященной сопоставительному анализу книги Вяч. Иванова «По звездам» и «Второй книги отражений» Анненского (Эрберг Конст. О воздушных мостах критики // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь, Паг. 1. С. 59-62), итоговый вывод которой сводился к следующему: «Два диаметрально противоположных принципа лежат в основании критических работ двух прошедших перед нами авторов. У одного — уверенность и синтез нашедшего, у другого — безнадежность и анализ ищущего. Один летит „по звездам“, верит в звезды и при свете звездных лучей спокойно глядит на realia. Другого же — „звезды, как они ни сверкай и ни мерцай“, не всегда-то успокоят. Ибо в „сомнительных уголках“ и на дне соблазнительных, иронически зияющих бездн вспыхивают и сгорают иногда такие солнца, такие солнца…» (Там же. С. 62). При жизни автора эта статья перепечатывалась дважды (см. посвященные Анненскому страницы: Эрберг Конст. Цель творчества: Опыты по теории творчества и эстетике. М.: Русская мысль, 1913. С. 224—229; Эрберг Конст. Красота и свобода. Берлин: Скифы, 1923. С. 80-84).
Вдумчивый и «симпатический» анализ интеллектуального мира Анненского, проделанный Эрбергом в этой работе, навел между ними своего рода «воздушные мосты», что позволило одному из рецензентов вполне обоснованно сближать их философско-творческие позиции: «Из только что приведенных слов обоих писателей ясно, что импрессионистическая критика выдвигает не только как цель своих изысканий, но и как мотив этих изысканий, начало личное, начало смутной, космической тревоги, которая скрыта и за лирическим подъемом недосказанностей И. Анненского, и за напряженным логизированием К. Эрберга. <…> Анненский повторяет давно уже сделанный в колоссальном масштабе Ницше опыт — опыт замораживанья „вечных ценностей“. Ницше назвал гения бедным жертвенным животным. Анненский говорит о том, что ни звезды, ни волны не утихомирят его тревоги. А К. Эрберг с утрированною отчетливостью северянина оттачивает грани своего ледяного иннормизма, в котором пессимизм исследователя и надежды художника пытаются заключить победоносный союз во имя с_о_в_е_р_ш_е_н_н_о_й и_з_м_е_н_ч_и_в_о_с_т_и» (Лундберг Евгений. От вечного к временному // Современник. 1914. Кн. 7. Апрель. С. 114).
1 Телеграмма Ауслендера, полученная Анненским 24 сентября, гласила (печатается по тексту, сохранившемуся в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 297. Л. 2):
Вызван в деревню<.> Извиняюсь<,> не могу быть <в> суб<б>оту<>
Ауслендер
210. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 26.09.1909
править
Вот только когда я удосужился написать Вам в ответ на Ваше, такое глубоко тронувшее меня письмо1. Но я прочитал Ваши строки, лежа в постели2. А сполз я с этой противной только на этих днях, да и то такой ослабевший, раздражительный, ни на что не способный и не годный, что даже подумать про «этого человека» неприятно, совестно и досадно. Да, мы давно не виделись и еще больше времени не говорили по душе. Разглагольствия мои, я думаю, уже совсем испарились из Вашей памяти, милая. А ведь в этом и заключалось, главным образом, наше общение, что я разглагольствовал… Я люблю вспоминать наши утра тоже и Вашу комнату, где у меня сердце иногда так радостно стучало… Мимо, мимо! Золотые цепочки фонарей — две, и черная близь, и туманная даль, и «Фамира»3. Мимо, мимо! Вчера я катался по парку — днем, грубым, еще картонно-синим, но уже обманно-золотым и грязным в самой нарядности своей, в самой красивости — чумазым, осенним днем, осклизлым, захватанным, нагло и бессильно-чарующим. И я смотрел на эти обмякло-розовые редины кустов, и глаза мои, которым инфлуэнца ослабила мускулы, плакали без горя и даже без ветра… Мимо, мимо!.. Я не хотел вносить в Ваш черноземный плен4 еще и эти рассолоделые, староватые слезы. Видит Бог, не хотел… Как это вышло.
Бедная, мало Вам еще всей этой капели: и со стрех, и с крыш, и об крышу… и плетней и косого дождя… Но откуда же взять Вам и другого Кеню? — вот еще вопрос. Я вышел в отставку5, но и это — не веселее. Покуда есть кое-какая литературная работишка6, но с января придется серьезно задуматься над добыванием денег. То, что издали казалось идеальней, когда подойдешь поближе, кажет теперь престрашные рожи. Ну, да не пропадем, авось… Гораздо более заботят меня ослабевшие и все продолжающие слабеть глаза… Опять и грустная и скучная… материя, Ниночка. Видно, я так и не выцарапаюсь из этих скучностей и грустностей сегодня. В недобрый час, видно, взял сегодня и перо. Чем бы мне хоть похвастаться перед Вами, что ли. Ах, стойте. Я попал на Императорскую сцену7… шутите Вы с нами. Вчера ставили в моем переводе «Ифигению» Еврипида8. Я должен был быть на генеральной репетиции9, но увы! по обыкновению моему уклоняться от всякого удовольствия предпочел проваляться в постели. А все-таки поспектакльное что-то мне будет идти, пожалуй<,> в год и сотняшку наколочу10. Ну, милая, дайте ручку.
Через реченьку,
Через быструю
Подай рученьку,
Подай другую…11
Простите, милая. И любите хоть немножко не меня теперь… Фу! а меня в прошлом!
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО ГЛМ. Ф. 33. Оп. 1. № 3. Л. 35-36об.).
Впервые опубликовано: КО. С. 491—492.
Написано на почтовой бумаге:
ИННОКЕНТИЙ ФЕОДО-
РОВИЧ АННЕНСКИЙ
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
1 Письмо в архиве не сохранилось.
2 См. прим. 7 к тексту 208.
3 См. вводное прим. к тексту 126.
4 Бегичева, очевидно, не только все лето, но и осень 1909 г. провела в своем имении Дворянское в Смоленской губернии (см. вводное прим. к тексту 126).
D Анненский, в соответствии с российским пенсионным законодательством (см. прим. 1 к тексту 194) на протяжении последних лет службы уже получавший пенсию в размере 1000 рублей в год, обратился к руководителю учебного округа с прошением об установлении ему так называемой усиленной пенсии и увольнении от должности инспектора учебного округа.
В архиве Анненского сохранились два варианта отпуска этого прошения, датированных 21 и 23 октября 1909 г. соответственно и весьма незначительно отличающихся друг от друга (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 422. Л. 1-4об.). Ниже по автографу Анненского (Л. 3-4об.) приводится итоговый вариант:
Господину Попечителю
С.-Петербургского Учебного Округа
Окружного Инспектора
Иннокентия Анненского
1-го ноября этого года истекает срок, на который я оставлен в должности Окружного Инспектора. Всей учебной службы моей с небольшим тридцать лет: из них более одиннадцати лет я был учителем, 15 лет — директором среднего учебного заведения и около четырех лет окружным инспектором. В чине действительного статского советника состою 14 лет без двух месяцев.
Подавшиеся силы и расстроенное на службе здоровье удерживают меня от ходатайства о дальнейшем оставлении меня в должности окружного инспектора, и я имею честь почтительнейше просить Ваше Сиятельство об исходатайствовании увольнения меня от занимаемой мною учебной должности по вверенному Вам Округу с причислением меня к Министерству Народного Просвещения, а также об исходатайствовании мне за мою тридцатилетнюю службу усиленной пенсии в три тысячи рублей (3000 р.) в год, что составляет менее двух третей получаемого мною по учебной службе содержания. Основаниями этой последней просьбы служат следующие обстоятельства:
во 1., я тридцать лет беспрерывно нес учебную службу и никогда не получал от моего начальства официального выраженных порицаний; [при этом если начальство находило целесообразным предложить мне перемену должности, я никогда не чинил ему препятствий;
во 2., я около 19 лет занимаю должность пятого класса;]
в 3., я не имею никаких определенных средств к существованию, кроме покидаемой мною учебной службы;
в 4., жизнь так вздорожала, что существовать с семьею на ту тысячу рублей, при которой я теперь остаюсь, является совершенно
несовместимым с тем положением, которое я снискал себе многолетней государственной службою.
Иннокентий Федорович Анненский
23 окт<ября> 1909 года
Царское Село, Захаржевская
д. Панпушко
Прилагаются гербовые марки
на сумму 1 р. 50 к.
Для справки приведу информацию о размере получаемых Ан-ненским в последние годы службы по учебному округу годовых выплат: жалованье — 857 руб. 76 коп., столовые — 800 руб., квартирные — 321 руб. 12 коп., разъездные — 360 руб., добавочные — 1735 руб., пенсия — 1000 руб., итого: 5073 руб. 88 коп. (Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном округе к 1 январю 1908 года. СПб.: Тип. В. Ф. Ревитцера, 1908. С. 1).
6 Очевидно, речь идет о сотрудничестве в журнале «Аполлон». О размере материальных дивидендов от этого сотрудничества дает представление письмо заведующего конторой журнала (печатается по тексту автографа на бланке «Аполлона», сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 416. Л. 1):
Контора имеет честь препроводить Вам гонорар за статьи в
№ 2 ежемесячника в сумме двести пятьдесят три рубля 08 к. (253 р. 08 к.) за 1 лист и 11 страниц.
Заведующий конторой
7 Речь идет о уже упоминавшемся сюжете (см. текст 162 и вводное прим. к нему).
Вероятно, в начале лета, получив от Анненского положительный ответ на предложение поставить несколько сцен из переведенной им еврипидовской «Ифигении в Авлиде» в Михайловском театре, Котляревский направил в его адрес следующее послание (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 336. Л. 2):
Большое Вам спасибо, многоуважаемый Иннокентий Федорович<,> за Ваше согласие. В Контору Вас попросят либо в июле, либо в конце августа, когда директор окончательно утвердит весь репертуар Михайловского театра.
Вера Васильевна, уезжая вчера за границу<,> просила меня поблагодарить Вас за участие и наказала мне напомнить Вам о Вашем добром желании навестить нас. Это желание я от всей души приветствую и в надежде скорого свиданья осенью
Н. Котляревский
В конце августа или в самом начале сентября 1909 г. Котляревский обратился к Анненскому со следующим недатированным посланием (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 336. Л. 1):
Многоуважаемый Иннокентий Федорович, Скоро мы приступим к полным репетициям «Ифигении»<,> и я попрошу Вас подарить нам часок Вашего внимания. Терзание для Вас будет большое, но что делать? Ad usum delphinorum <для пользования дофина (лат.), т. е. по воспитательно-цензурным соображениям. — А. Ч.> придется пострадать.
Посылаю Вам проэкт контракта… Его надо быстро подписать в Конторе Театров. Я бываю в Конторе по средам от 11 до 2 ч<асов,> и самое лучшее"sub>;> если бы Вы могли зайти в Контору в это время. Можно<,> конечно<" и без меня, там Вам все объяснят. Душевно Вам преданный
Датировка приведенного письма Котляревского основана прежде всего на том, что упомянутый им «проект контракта» был подписан Анненским 10 сентября 1909 г. Суть этого «Договора с И. Ф. Анненским о передаче Дирекции права постановки на сцене имп. театров пьесы Эврипида „Ифигения-жертва“ в его переводе» сводилась к следующему (печатается по тексту типографским способом отпечатанного бланка договора, курсивом обозначены рукописные вставки Анненского: РГИА. Ф. 497. Оп. 14. № 25. Л. 11):
Сего 1909 года Сентября « 10» дня Дирекция Императорских театров с одной стороны и Иннокентий Федорович Анненский с другой, заключили между собою сие условие в нижеследующем:
1) Я, Анненский передаю Дирекции ИМПЕРАТОРСКИХ Театров право представления на сцене ИМПЕРАТОРСКИХ Театров в С.-Петербурге пьесы «Ифигения-жертва», трагедии Эврипида в 5 действиях мною переведенной.
2) Дирекция уплачивает мне за каждое представление означенной пьесы поспектакльную плату в размере 5 % с валового сбора.
3) Я, Анненский обязуюсь в продолжении двух лет со дня подписания сего условия не отдавать означенной пьесы для представления на частных сценах С.-Петербурга, разумея под этими сценами не
только устраиваемые в черте города и уезда С.-Петербурга, но и пригородные, загородные, а равно в городах Павловске, Царском Селе, Ораниенбауме, Петергофе и Гатчине.
4) За неисполнение сего обязательства я, Анненский подвергаюсь уплате штрафа в размере одной тысячи рублей за каждое представление.
5) Я, Анненский обязуюсь подчиняться всем существующим правилам и постановлениям относительно постановки пьесы на сцене ИМПЕРАТОРСКИХ Театров.
6) Следующая мне, Анненскому поспектакльная плата должна быть выдаваема по требованию моему из Петербургской или Московской Конторы ИМПЕРАТОРСКИХ Театров, или высылаема по месту моего жительства, с удержанием почтовых расходов; может быть передана мною законным порядком другому лицу и переходит к моим наследникам на основании существующих постановлений о литературной, музыкальной и художественной собственности.
Иннокентий Федорович Анненс<кий>
8 О постановке «Ифигении-жертвы» на сцене Михайловского театра см.: От дирекции Императорских театров // Обозрение театров. 1909. № 846. 16 сент. С. 8. Без подписи; Маров В. Михайловский театр // Вечерний голос. 1909. № 57.24 сент. С. 3; Раппопорт В. Михайловский театр: («Учебные спектакли») // БиржВ. Веч. вып. 1909. № 11328. 24 сент. С. 6. Подпись: Вас. Р.; А. К сегодняшнему спектаклю в Михайловском театре: Беседа с А. И. Долиновым // Обозрение театров. 1909. № 855. 25 сент. С. 7-8; Арабажин К. Михайловский театр: «Ифигения в Авлиде» Эврипида и «Эриннии» Леконта де-Лиля // БиржВ. Веч. вып. 1909. № 11330. 25 сент. С. 4-5. Подпись: К. Ар-н. Василевский Л. Михайловский театр // Речь. 1909. № 265. 25 сент. (8 окт.). С. 4. Подпись: Вас-ий Л.; К-oe Г. Классические спектакли // СПбВ. 1909. № 215. 26 сент. (9 окт.). С. 7; Вас-ий Л. Михайловский театр: «Ифигения-жертва», «Эриннии» // Речь. 1909. № 265.27 сент. (10 окт). С. 4; Сильвио. Михайловский театр // Новая Русь. 1909. № 265. 27 сент. (10 окт.). С. 4; Окулов Н. Михайловский театр // Театр и искусство. 1909. № 39.27 сент. С. 655—656. Подпись: Н. Тамарин; Коптпяев А. У рампы: Музыка Шенка к трагедиям Эврипида и Леконта де-Лиля: (Спектакль в Михайловском театре) // БиржВ. Веч. вып. 1909. № 11334. 28 сент. С. 6-7; Ауслендер Сергей. Петербургские театры // Аполлон. 1909. № 1. Октябрь. Паг. 2. С. 29; Котляревский Н. А. Ученические спектакли в Императорском Михайловском театре // Ежегодник Императорских театров. 1909. Вып. IV. С. 104, 106; Арабажин К. Впечатления сезона: С.-Петербург. I. Александрийский театр // Ежегодник Императорских театров. 1909. Вып. IV. С. 138—140; Цибульский С. Хроника // Гермес. 1909. Т. V. № 16 (42). 15 окт. С. 498—499; Ауслендер Сергей. Русская драма // Ежегодник императорских театров. 1910. Вып. III. С. 93.
9 В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 400. 1 л.) сохранился пригласительный билет в Михайловский театр, на обороте которого рукой Н. А. Котляревского написано:
Нужно отметить, что значение этой генеральной репетиции было достаточно серьезным в связи со следующей позицией дирекции Императорских театров: «Запись на объявленный дирекцией Императорс<ких> театров абонемент на вечерние спектакли для учащихся в Михайловском театре вся покрыта. В виду того, что на абонементные спектакли не оставляются места для прессы, дирекция намерена пригласить представителей прессы на генеральные репетиции» (Хроника // Обозрение театров. 1909. № 848. 18 сент. С. 7. Без подписи). См. также: Абельсон И. О. Досуги // Обозрение театров. 1909. № 852. 22 сент. С. 7. Подпись: И. Осипов.
10 Иронический прогноз Анненского оправдался почти с математической точностью.
Позволю себе привести здесь отложившуюся в архиве ведомость «О выдаче поспектакльной платы за пьесу Еврипида „Ифигения-жертва“ в переводе И. Ф. Анненского. Музыка П. П. Шенка» (РГИА. Ф. 497. Оп. 16. № 758. Л. 51), содержащую сведения о точных датах представления спектакля и о размере поспектакльного вознаграждения:
|
|
| ||
| Сентября 25 Мих<айловский> | В 1-й раз 601 15 | ||
| Октября 2 « | Во 2-й раз 580 90 | ||
| » 9 « | В 3-й раз 498 65 | ||
| » 16 " | В 4-й раз 424 65 | ||
| Декабря 2 " | В 5-й раз 223 60 | ||
| Справка № 43 2278 15 | 113 95 | 1 | |
| Поспектакльная плата к 1 Января 1910 г. — с 1 Сент. 1905= 113 р. 95 к. | |||
| Гербового сбора уплачено | 1 р. |
См. также: Список пьес, исполненных на сценах Императорских театров в сезоне 1909—1910 г. // Ежегодник императорских театров. 1910. Вып. VI. Прил. С. 62.
15 Строки, встречающиеся в восточнославянских народных песнях. См., например, вошедший в известный фольклорный сборник (Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем. М.: Тип. Августа Семена при Медицинско-хирург. Академии, 1827. С. 87) и использованный Гоголем в повести «Майская ночь, или утопленница» лирический текст:
Сонце низенько, вечор близенько:
Выйди до мене, мое серденько!
Ой выйди, выйди, да не барися:
Мое серденько розвеселится.
Через реченьку, через болото
Подай рученьку, мое золото!
Через реченьку, через быструю
Подай рученьку, подай другую!
Подай рученьку, подай и другу —
Я к тобе, серденько, и сам прибуду.
Ой там крыниця пид перелазом,
Вийдемо, серденько, обое разом.
Ой выйди, выйди, серденько Галю!
Серденько, рыбонько, дорогий кришталю!
В различных вариантах этой песни (см. также белорусские народные песни «Цераз рэчаньку, цераз быструю…», «Цераз рэчаньку, цераз балота…») в качестве лирического субъекта могли выступать и девица, и молодец. Возможно, один из таких вариантов входил в вокальный репертуар Бегичевой.
211. Н. П. Бегичевой
Царское Село, 1906—1909
править
Ich grolle nicht…1
(есть ли тут ирония?)
Я все простил. Простить достало сил.
Ты больше не моя, но я простил:
Он для других, алмазный этот свет,
В твоей душе ни точки светлой нет.
Не возражай! Я был с тобой во сне:
Там ночь росла в сердечной глубине,
А жадный змей все к сердцу припадал…
Ты мучишься: я знаю… я видал.
И. А.
Это не Гейне, милая Нина, это — только я. Но это также и Гейне. Обратите внимание на размер, а также на то, что «Ich grolle nicht» начинает первую и заканчивает вторую строку, отчего в первой получилась двойная рифма, причем на тот же гласный звук. К пению, я думаю, подойдет.
Лопающегося сердца и грызущего змея я избежал, и счастлив2. Да и у Гейне это не символы, а эмблемы3. Я посвящаю эти 8 строк той, чьи люблю четыре первых серебряных ноты… Они нитью пробираются по черному бархату. Бархат их нежит, но он душит их… А они хотят на волю… Бедные, они хотят на волю… Зачем? Зачем?
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 5. Л. 1-1о6.).
Впервые опубликовано: КО. С. 493.
Помещение письма в рамках тома именно здесь — во многом дань традиции. Главными аргументами, позволяющим датировать его 1906—1909 гг., являются цитировавшиеся воспоминания О. С. Бегичевой, в которых она отнесла романс Шумана «Я не сержусь» к числу «освещенных» Анненским в общении с Н. П. Бегичевой «необыкновенно тонко» (см. вводное прим. к тексту 126), а также констатация его сына. Говоря о помещенных в отделе переводов «Посмертных стихов» произведениях Анненского, он утверждал: «…только относительно Ich grolle nicht и перевода из Гёте я могу достоверно сказать, что они написаны Анненским в последние годы жизни» (Кривич Валентин. Примечания // Анненский Иннокентий. Посмертные стихи / Под ред. В. Кривича. Пб.: Картонный домик, 1923. С. 161). В первопубликации письмо было снабжено пометой «Без даты», а в комментарии в том же издании — «<1909>» (КО. С. 493, 666). Обращает на себя внимание также то, что письмо сохранилось не в числе писем, переданных в Государственный литературный музей О. С. Бегичевой, дочерью адресата, а в составе архивного фонда, созданного на основе собрания А. В. Бородиной.
В рамках того же архивного дела (Л. 2) сохранился автограф другого варианта этого стихотворного текста, который при первопубликации письма был включен в его состав с пометой «<На отдельном листке>», неоговоренной утратой подписи и замечанием в комментарии «вероятно, более ранний вариант стихотворения» (КО. С. 667):
Я все простил. Простить достало сил;
Ты не пойдешь со мной, — но я простил:
С твоей груди алмазный льется свет,
Но ни луча в унылом сердце нет.
Не возражай! Я был с тобой во сне:
Там ночь росла в сердечной глубине,
А жадный змей все к сердцу припадал…
Ты мучишься: я знаю… я видал.
И. Аннен<ский> (Из Гейне)
1 Я не сержусь… (нем.). Название стихотворения Г. Гейне, положенного на музыку Р. Шуманом.
Перевод этого романса, входившего в репертуар Н. П. Бегичевой, был выполнен Анненским, видимо, по ее просьбе.
Ср. с критическим отзывом о качестве переводов песен и, в частности, этого стихотворения на русский язык: «Всего уродливее переводные романсы; переводы как будто нарочно выбираются плохие даже тогда, когда существуют другие, гораздо лучшие. Так романсы на слова Гейне и Гёте изданы для нот в самых отчаянных переложениях. Классическим примером может служить прелестное „Ich grolle nicht“ Гейне, муз. Шумана. К нотам приложен очень плохой перевод Берга: „хоть изменила ты, я право не сержусь. Ты как алмаз блестишь красой своей, но в сердце ночь без звезд и без лучей. Я это знал (?). Я видел… как много мук в сердечке молодом“» (Василевский Л. М. Литература нот // Свободные мысли. 1907. № 14. 20 авг. (2 сент.). С. 4. Подпись: Авель).
Возможно, Анненский, установивший контакты со «Свободными мыслями» именно летом 1907 г., обратил внимание на этот отзыв: его интерес к этой газете в конце августа 1907 г. подогревался и тем обстоятельством, что в ней должна была быть помещена информация о его творческих достижениях, каковая публикация и увидела свет в следующем номере (см.: Календарь писателя // Свободные мысли. 1907. № 15. 27 авг. (9 сент.). С. 4. Без подписи).
2 Строго говоря, «лопающегося сердца» и «грызущего змея» нет и в оригинале; его образность гораздо спокойнее: «Ich grolle nicht, und wenn das Herz auch bricht…» («Я не сержусь, хотя сердце разрывается»); «Und sah die Schlange, die dir am Herzen frisst…» (И видел змею, которая гложет твое сердце").
3 Эмблемы и символы разграничивались Анненским последовательно: «Мы знали наизусть его стихи. Жаль только, что по временам символы у Соловьева для чего-то отвердевают в эмблемы:
О не буди гиены подозренья,
Мышей тоски.
Зачем дал себе позабыть этот все понимавший человек, что именно против эмблем-то и направлялась дружина символистов, тогда еще только дерзая, и что девизы-то на щитах и возмущали новых поэтов…» (КО. С. 334—335). См. также: ИФА. II. С. 30; ИФА. III. С. 168; ИФА. IV. С. 10, 13.
212. В. И. Иванову
Царское Село, 17.10.1909
править
Я только что получил Ваше превосходное стихотворение1, которое я и воспринимаю во всей цельности его сложного и покоряющего лиризма. Заглушаю в душе лирическое желание ответить — именно потому, что боюсь нарушить гармонию Вашей концепции и красоту мысли — такой яркой и глубинно-ласкающей, что мне было бы стыдно полемизировать против ее личного коррелята и еще стыднее говорить о себе в терминах, мистически связанных с «Тем — безглагольным, безответным». Когда-нибудь в капризной беглости звука, то влажно сшибаясь, то ропотно разбегаясь, связанные и не знающие друг друга, мы еще продолжим возникшее между нами недоразумение2. Только не в узкости личной полемики, оправданий и объяснений, а в свободной дифференциации, в посменном расцвечении волнующей нас обоих Мысли. О чем нам спорить? Будто мы пришли из разных миров? Будто в нас не одна душа — беглая, гостья; душа, случайно нас озарившая, не наша, но Единая и Вечная, и тем безнадежней любимая?
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. № 43. Л. 3). Там же сохранился и помеченный штемпелем царскосельской почты 17.10.1909 г. (штемпель прибытия: С.-Петербург, 18.10.09) конверт, в котором публикуемое письмо было направлено по следующему адресу: «С.-Пе-тербург<> Е<го> В<ысокородию> Вячеславу Ивановичу Иванову<> Таврическая улица, д. 25» (Л. 7). На конверте в левом нижнем углу типографским способом отпечатаны данные отправителя:
==============от
ИННОКЕНТИЯ ФЕОДО-
РОВИЧА АННЕНСКОГО
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
Впервые опубликовано по тексту автографа Анненского (вероятно, отпуска-автокопии, сохранившегося в его архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 284. Л. 1-2): КО. С. 493—494.
Написано на почтовой бумаге:
ИННОКЕНТИЙ ФЕОДО-
РОВИЧ АННЕНСКИЙ
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
Письмо представляет собой ответ на сохранившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 328. Л. 2-Зоб.) следующее послание В. И. Иванова, цитировавшееся в научной литературе (см.: Иванов Вяч. Доклад «Евангельский смысл слова „Земля“». Письма. Автобиография (1926) / Публ., вступ. статья и коммент. Г. В. Обатнина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Т. С. Царькова. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994. С. 143) и впервые в полном объеме опубликованное А. В. Лавровым (см.: Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сб. научн. тр. / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 117):
Иннокентий Федорович.
Во вторник я не могу быть в «Академии» — а так хотелось бы слышать Вас, и как было бы нужно для дела! — Но во вторник заседание Совета Религ<иозно->Философ<ского> Общества<,> и я обязан сделать длинный, важный и безотлагательный доклад (по корректурам новой книги Розанова)<,> определяющий ближайшие заботы Общества.
Об этом просто Вас извещаю.
Сердечно благодарен Вам за все, что Вы вложили в свое слово обо мне, — и дружески преданный
В научной литературе не раз ставился вопрос, за какое «слово» благодарил Анненского Вяч. Иванов (см., в частности: Корецкая И. В. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский // Контекст 1989: Литературно-теоретические исследования / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. А. В. Михайлов. М.: Наука, 1989. С. 63; Лавров А. В. Вячеслав Иванов — «Другой» в стихотворении И. Ф. Анненского // Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сб. научн. тр. / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 114; Иванова О. Ю. Вяч. Иванов и Ин. Анненский: Две точки зрения на картину Л. Бакста «Terror Antiquus»: (версия) // Вячеслав Иванов: Творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения / РАН; Научн. совет по истории мировой культуры; Античная комиссия; Культурно-просв. об-во «Лосевские беседы»; Отв. ред. А. А. Тахо-Годи, Е. А. Тахо-Годи. М.: Наука, 2000. С. 129—131), причем исследователи называли этим «словом» либо статью «О современном лиризме», либо стихотворение «Другому».
На мой взгляд, речь может идти только о докладе Анненского «Поэтические формы современной чувствительности», прочитанном в том самом заседании Общества ревнителей художественного слова 13 октября 1909 г., о котором М. Кузмин оставил в своем дневнике следующую запись: «Собрание было шумное и не очень приятное. Вячеслав Иванов грыз Гумилева и пикировался с Анненским» (Кузмин. С. 176).
О содержании построенного на сопоставлении трех поэтических миров (Вяч. Иванова, Брюсова и самого Анненского) доклада дают представление его наброски, включающие в себя следующую характеристику Вяч. Иванова, названного Анненским «Паладином Золотой Гармонии» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 168. Л. 13): «Вяч. Ив<анов> очарователен, высокомерен и голубоглаз. Он прозрачен и прост, почти элементарен среди пугающей громоздкости своих славянизмов. Он улыбается простодушно и даже чуть-чуть растерянно среди метафорических бездн или ставя свои трофеи. В нем что-то глубоко-наше, русское, необъяснимо, почти волшебно-широкое, не столько больно разорванное, как юмористически наперекор всему слившееся» (Там же. Л. 9об.-10).
Надо отметить, что публикуемому письму Анненского предшествовало по меньшей мере еще одно неразысканное послание тому же адресату. В архиве В. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. Л. 6-6об.) сохранился помеченный штемпелем царскосельской почты 16.07.1909 г. конверт с пометой «заказное письмо» и написанным рукой Анненского адресом: «С.-Петербург<.> Е<го> В<ысокородию> Вячеславу Ивановичу Иванову<.> Таврическая, д. 25» (Л. 6).
1 На отдельном листе, вложенном в приведенное выше письмо Вяч. Иванова к Анненскому (Л. 4), — автограф его стихотворения:
Инн. Ф. Анненскому
Зачем у кельи Ты подслушал,
Как сирый молится поэт,
И святотатственно запрет
Стыдливой пустыни нарушил?
— «Но ты меж нас молился вслух,
И мне живописал и славил
Святыню Имени… Иль правил
Тобой, послушным, некий дух?..»
— Молчи! Я есмь; и есть иной…
Он пел: узнал я гимн заветный, —
Сам — безглагольный, безответный —
Немея в скинии земной.
Тот миру дан, я сокровен…
Ты ж, обнажитель беспощадный,
В толпе глухих душою хладной, —
Будь, слышащий, благословен!
14 октября 1909 Вячеслав Иванов
Это стихотворение было впоследствии опубликовано с существенными разночтениями под латинским заглавием «Ultimum vale» («Последнее прости») в книге стихов Вяч. Иванова «Cor ardens» (Часть вторая: Любовь и смерть. М.: Скорпион, 1912. С. 174).
2 Высказывалось предположение, что речь «идет о недовольстве В. Иванова разбором его стихотворений в статье Анненского „О современном лиризме“» (КО. С. 667).
На самом же деле речь идет все о том же докладе «Поэтические формы современной чувствительности». Поводом для упоминавшейся в дневнике М. Кузмина «пикировки» послужили «дерзкие риторические обороты» Анненского (Тименчик Р. Д. Устрицы Ахматовой и Анненского // Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сб. научн. тр. / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 51), касающиеся Брюсова (печатается по тексту, сохранившемуся в архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 168. Л. 10-10об.; в угловых скобках — варианты, отвергнутые Анненским):
«А Брюсов — этот пытливый, застегнутый, темный, этот сумасшедший техник; человек<,> поражающий нас <сладостью> красотой своих достижений, но еще больше небрежностью, с которой он готов их оставить. Это не строитель, это скорее динамитчик своих же замков, божественный <шулер> фокусник, который готовит универсальную колоду, чтобы одурачить весь мир и лишь немногим дать полюбоваться своей высокой, своей диковинной игрой». Говоря в этом докладе об отношении Брюсова к поэтическому слову, Анненский отмечал: «Брюсов видит в них <словах. — А. Ч.> ряды загадок. Он ищет шифра. Он хочет создать универсальную колоду карт» (Там же. Л. 14).
Ср. свидетельство другого мемуариста об этом заседании: «Иннокентий Анненский… сказал, что он <Брюсов. — А. Ч.> как поэт „играет краплеными картами“, вызвав этим довольно крупное столкновение с Вяч. Ивановым» (Зноско-Боровский Евг. А. Андрей Белый и Александр Блок // ПН. 1922. № 672. 27 июня. С. 2).
213. M. A. Волошину
Царское Село, 4.11.1909
править
У меня возврат инфлуэнцы, и потому я должен, как лежащий в постели, прибегнуть к состраданию посторонних рук1.
Не могу Вам сказать, как я огорчен невозможностью присутствовать сегодня при обсуждении Вашего «Венка»2.
Благодарю Вас за Ваши любезные хлопоты о «Кипарисовом ларце»3. Так как я раз уже предлагал Грифу свою книгу4, то, мне кажется, было бы целесообразнее предложить ее вторично лишь в крайнем случае, т<о> е<сть> если бы Соколов не захотел сделать первого шага5. И потому Вы бы меня очень обязали, написав ему еще раз, чтобы шаг был сделан с его стороны.
Если же он затруднится это сделать, то я сделаю это, конечно, сам; напишу, что слышал от Вас, что Гриф не прочь издать мою книгу.
Не оставьте меня, пожалуйста, вестью о дальнейшем6.
И. Аннен<ский>
4-го ноября 1909 г.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве М. А. Волошина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 191. Л. 5-5об.). Впервые опубликовано: Волошин. С. 252. Перепеч.: КО. С. 494. Написано на почтовой бумаге:
Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко
Письмо представляет собой ответ на следующее послание Волошина, которое по содержанию можно датировать 2 или 3 ноября (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 7-8):
Только что получил от «Грифа» письмо: «Буду рад, если устроите, чтобы Анненский обратился ко мне. Напишите об этом».
Потом еще спрашивает: «Она не очень огромна<,> его книга? Огромная не пойдет. Убедился на опыте».
Как Вы теперь предпочитаете, Иннокентий Феодорович: хотите<,> чтобы я написал ему еще<,> или сами напишете? Было бы более удобно намекнуть ему, чтобы он Вам сам написал…
Что касается величины книги, то я думаю, что можно сделать ее убористее и меньшим форматом. Так я делаю со своей книгой. Она ведь велика тоже. Она будет в размере «Урны» <поэтический сборник Андрея Белого. — А. Ч.>.
Условимся в среду.
Адрес Грифа: Москва. Тверская. Благовещенский пер.<,> д. Синицына, кв. 22.
Волошин близко к тексту процитировал письмо Соколова к нему от 1 ноября 1909 г., сохранившееся в его архиве (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 1126); если быть точным, там содержались следующие фразы, имеющие отношение к Анненскому (Л. 15):
Издать книгу Анненского согласен с удовольствием. Только она не очень огромна? Огромная не пойдет. Убедился на опыте.
Буду рад, если устроите, чтоб Анненский обратился ко мне. Я его очень ценю. Напишите об этом.
1 Письмо продиктовано Анненским, текст написан рукой его невестки Натальи Владимировны; Анненский лишь поставил собственноручную подпись.
Уже в понедельник, 2 ноября, Анненскому, вероятно, нездоровилось, о чем косвенно свидетельствует тот факт, что в протоколе заседаний ООУК МНП за этот день не содержится отметки о его присутствии (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 122).
2 Речь идет о венке сонетов Волошина «Corona astralis», написанном в Коктебеле в августе 1909 г. и посвященном Е. И. Дмитриевой (Волошин Максимилиан. Стихотворения. 1900—1910. М.: Гриф, 1910. С. 113—124); его предполагалось обсудить 4 ноября на заседании редакции «Аполлона» (в архиве Анненского сохранились пригласительные повестки на «собрания сотрудников» журнала 12 сентября, 13 и 26 октября, 4, 11,18 и 24 ноября: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 393. Л. 4-6об., 9-12об.).
Этот венок сонетов упоминался и в ответном недатированном письме Волошина, написанном, вероятно, 6 ноября (в день редакционного заседания, посвященного обсуждению первого номера «Аполлона») или уже на следующий день, так как начинались такие заседания обычно в 8 часов вечера (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 9):
Как раз сегодня за несколько часов до получения Вашего письма я получил письмо от Грифа по поводу моей книги (она выйдет к Рождеству) с припиской «Анненскому завтра напишу». Так что<,> вероятно<,> Вы получите его письмо одновременно с этим. Но<,> пожалуйста<,> известите меня об этом<,> т<ак> к<ак> если он почему-либо заленится писать (это так часто бывает у русских издателей), то я ему еще раз напомню. Я только что вернулся с великой при в редакции Аполлона, о которой Вы<,> верно<,> знаете даже подробнее меня от Валентина Иннокентьевича, т<ак> к<ак> <я> опоздал к началу. Статья Ваша многих заставила сердиться. Это безусловный успех. «Венок» прошлый раз не обсуждался. В виду Вашего отсутствия я настоял, чтобы обсуждение было отложено до следующего раза. Боюсь только, что и в следующую среду Вы еще не начнете выходить. А откладывать в третий раз невозможно. До свиданья. Если позволите, я бы навестил Вас в течение наступающей недели, известив предварительно о дне.
А. В. Лавров и В. П. Купченко выдвинули вполне убедительное предположение (Волошин. С. 252), что именно ситуация с переносом чтения венка сонетов подразумевается в характеристике Волошина, данной Хлебниковым в его «сатире» «Карамора № 2-й» («Петербургский „Аполлон“») (ноябрь 1909 г.): «Из теста помещичьего изваянный Зевес Не хочет свой „венок“ вытаскивать из-за молчания завес» (Хлебников Велимир. Собрание произведений / Под общей ред. ГО. Тынянова и Н. Степанова. [Л.:] Изд-во писателей в Ленинграде, 1930. Т. II: Творения 1906—1916 / Ред. текста Н. Степанова. С. 80).
Замечу здесь, что упомянутое Волошиным письмо Соколова, содержащее приписку на левом поле письма «Анненскому завтра напишу» и датированное 4 ноября 1909 г., также сохранилось в архиве Волошина (см.: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 1126. Л. 16).
3 Предложение издать книгу своих стихов в «Грифе» Волошин получил от Соколова, вероятно, еще в марте 1909 г., но тогда его сборник предполагалось выпустить в издательстве, которое планировалось открыть при журнале «Аполлон» (см. прим. 2 к тексту 193), и Волошин отказался от предложения Соколова. Впрочем, уже 16 мая 1909 г. Соколов, извещая Волошина о том, что «Гриф» не сможет издать книгу его статей по западному искусству осенью 1909 г., дублировал при этом свое предложение: «…книгу Ваших стихов я издал бы и издал, если Вы мне ее дадите, очень охотно, и в любой момент. <…> Потому, если дело не устроилось с „Аполлоном“ или Вы передумали, я снова повторяю на этот счет мое прежнее предложение» (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 1126. Л. 13).
Когда окончательно определилось, что издательство при журнале «Аполлон» в 1909 г. организовано не будет, Волошин во второй половине октября актуализировал для себя предложение Соколова.
Немаловажную роль в этом сыграли и осенние «обиды» Волошина на редактора «Аполлона», отвергнувшего в это время несколько его произведений (см., в частности: Волошин. С. 252). 29 ноября 1909 г. Волошин писал А. М. Петровой об изменении своего положения в журнале: «„Аполлон“ вообще к стихам моим охладел <…>. Вообще от этого журнала я духовно далеко. Моего влияния там нет никакого» (Максимилиан Волошин. Из литературного наследия / АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. В. Лавров. СПб.: Наука, 1991. [Вып.] I. С. 252).
Соколов с готовностью откликнулся на послание Волошина и 24 октября 1909 г. писал ему: «Вчера лишь вернулся из Киева <…>. Вчера же телеграфировал Вам по адресу „Аполлона“ <…> о своем полном согласии на издание к январю Вашей книги. Выпущу ее к Рождеству. Высылайте весь материал немедленно» (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 1126. Л. 16).
Судя по содержанию писем Соколова к Волошину, именно последний был инициатором публикации «Кипарисового ларца» в «Грифе».
4 См. вводное прим. к тесту 142.
5 Этот шаг был сделан Соколовым: его письмо, написанное на личном почтовом бланке, элементы которого выделены курсивом, печатается по дефектному тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 7):
МОСКВА
Тверская, Благовещенский пер.
д. Синицына, кв. 22
5 ноября, <1>909
Мне пришлось узнать, что издательство при журнале «Аполлон» откладывается и таким образом оказывается свободной Ваша книга стихов «Кипарисовый ларец».
Поэтому я позволю себе предложить Вам издать эту книгу в «Грифе». Я всегда высоко <ценил?> Ваше творчество<,> и видеть Ваше <…> издаваемых «Грифом» <было?> бы очень желанно.
Условия «Грифа» (одинаковые для всех) — деление чистого дохода от издания пополам между автором и издателем.
Если Вы в принципе согласны, не откажите сообщить предполагаемый размер книги. Хорошо бы (это только простое мнение, вынесенное из опыта), чтобы она была не огромна и не пришлось бы за нее
назначать высокую продажную цену. Стихи, когда стоимость книги огромна, всегда расходятся медленно. С другой стороны, впрочем, можно в сильной мере уменьшить размер книги путем компактной расстановки стихов, как я делаю сейчас с книгой М. Волошина. Буду ждать ответа. Привет!
Сергей Кречетов
Дошла ли до Вас моя книга стихов? Книгу мог бы выпустить в начале февраля.
6 Следующее из числа сохранившихся в архиве и, вероятно, последнее письмо Волошина к Анненскому связано уже с совершенно иной темой.
19 ноября 1909 г., в день, когда в присутствии Анненского и других сотрудников «Аполлона» Волошин нанес Гумилеву оскорбление действием (ср.: «…я подошел к Гумилеву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского, который говорил: „Достоевский прав. Звук пощечины — действительно мокрый“» (История Черубины: Рассказ М. Волошина в записи Т. Шанько // Воспоминания о Максимилиане Волошине / Сост. и коммент. В. П. Купченко, З. Д. Давыдова. М.: Советский писатель, 1990. С. 194); «Макс подошел сзади и кулачищем чуть не своротил нос Николаю Степановичу, того удержали. Все потрясены, особенно Анненский» (Кузмин. С. 187)), он писал (отправил же, судя по почтовому штемпелю, уже 21 ноября, в день, предшествующий дуэли с Гумилевым) в почтовой карточке (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 4-4об.):
Простите, что не могу быть у Вас, как было условлено, в субботу. Сговоримтесь в другой раз, если Вы захотите меня видеть.
Четв<ерг>.
Вероятно, последний раз Анненский и Волошин виделись на «театральной среде» у Дризена (см. прим. 5 к тексту 202).
214. С. К. Маковскому
Царское Село, начало ноября 1909
править
Я слышу со всех сторон упреки по адресу редакции «Аполлона» за напечатание моей статьи «О современном лиризме»1. Это вынуждает меня просить Вас о помещении и, если можно, то в ближайшей книжке Вашего ежемесячника, следующих строк.
Статья породила, очевидно, ряд недоумений, которые мне и хотелось бы снять с ответственности редакции.
Особенности моего слога, но еще более необычность точки зрения, с которой я рассматривал стихи современных поэтов, сделала то, что одни читатели обижаются за глумление, находя его в тех самых моих словах, где других неприятно поразил дифирамб.
О слоге говорить не буду. Живу я давно, учился много и все еще учусь, и, наконец, печатаюсь более двадцати лет. Трудно при таких условиях не выработать себе кое-каких особенностей в стиле.
Но замысел статьи требует некоторого выяснения.
Я рассматривал наш современный лиризм не как нечто живое и требовательное, а лишь эстетически, как один из планов в той перспективе, которая естественно открывается перед всяким, кто пристально изучает ряд одновременных литературных явлений. Настоящее я старался вообразить себе прошлым, но не мог, да и не хотел отделяться от него при этом на почве чувствительности и переживаний. Отсюда неизбежная двойственность. Но только ли отсюда и только ли у автора статьи?
Я, конечно, знал, что я делаю, порывая в данной работе со всеми традициями дорогого мне мира, с его credo, иерархией, самолюбиями, условным стилем, вообще с современным лиризмом в качестве только настоящего.
К тому же и задача выполнена мною, разумеется, слабо во многих пунктах, может быть, я даже скомпрометировал несколько свою задачу. Теперь я говорю не о выполнении, а лишь о замысле. Замысел же, как эстетический, я считаю вполне законным, мало того — вытекающим из самого Апол-лонизма.
Все это, впрочем, pro domo2.
А Вас, дорогой редактор, во избежание дальнейших недоразумений, очень прошу, если найдете возможным, напечатать в «Аполлоне», что редакция лишь допускает мою точку зрения, но вовсе не считает ее редакционной. Мне было бы также очень приятно, если бы автору статьи были даны самые строгие отповеди. Эстетическая задача статьи их во всяком случае достойна.
Примите уверение в совершенном почтении и преданности
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 285. Л. 4-5об.).
Автограф не датирован, но, судя по содержанию, вряд ли письмо могло быть написано раньше выхода в свет негативных газетных рецензий на стартовый номер «Аполлона», первые из которых были опубликованы на рубеже октября-ноября 1909 г. (см.: Буренин В. Критические очерки // НВ. 1909. № 12082. 30 окт. (12 ноября). С. 4; Измайлов А. Академия Аполлона: («Аполлон», художественно-литературный ежемесячник, № 1, октябрь) // Русское слово. 1909. № 250. 31 окт. (13 ноября). С. 3; Михайлович В. Русские аполлоны // Голос Москвы. 1909. № 254. 5 ноября. С. 5). Впрочем, очевидно, что эта редакция письма была адресована не столько «внешним» читателям «Аполлона», сколько его сотрудникам. Можно предположить поэтому, что Маковский получил письмо Анненского уже после упоминаемой Волошиным (см. прим. 2 к тексту 213) редакционной «при», состоявшейся 6 ноября (ср.: «На заседании Волынский ругался последними словами, Маковский защищался, я тоже выскакивал, и Гумилев, как аполлоновские клевреты» (Кузмин. С. 183)). Содержание письма Маковского, публикуемого во вводном прим. к тексту 215, свидетельствует о том, что 7 или 8 ноября состоялась его встреча с Анненским; возможно, во время этой встречи Анненский и передал Маковскому свое письмо.
Надо отметить, что выход в свет 24 октября первого номера «Аполлона», в котором была опубликована первая часть статьи Анненского «О современном лиризме», содержащая краткие характеристики Вяч. Иванова, Бальмонта, Городецкого, Блока, а также «портреты» Брюсова и Сологуба, по-видимому, не принес поначалу Анненскому отрицательных эмоций. Совпавший с десятилетием литературной деятельности Маковского, он был отмечен ярким, запоминающимся событием, которое нашло освещение и в периодике:
«По поводу выхода в свет первого номера журнала „Аполлон“ третьего дня в ресторане Пивато состоялся оживленный банкет редакции и сотрудников журнала, чествовавших редактора „Аполлона“, С. К. Маковского. Вячеслав Иванов произнес речь о задачах и надеждах „Аполлона“, Ин. Анненский охарактеризовал личность С. Маковского, как русского интеллигента, влюбленного в „Красоту“. Осип Дымов наметил ближайшую цель „Аполлона“ — освободить литературу от живописи, подобно тому, как журнал „Мир искусства“ освободил живопись от литературы. С. Маковский отвечал на приветствия, заявляя себя человеком искусства и только искусства и призывая к дружной бодрой работе. По окончании, так сказать, программной части вечера ряд поэтов — А. Блок, И. Гумилев, М. Кузьмин, граф А. Толстой, С. Маковский, Вяч. Иванов, Ин. Анненский — читали свои стихи» (Литературно-артистический календарь // Обозрение театров. 1909. № 888. 28 окт. С. 11. Без подписи). См. также: Письма Валентина Кривича к Блоку / Предисл., публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1981. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 2. С. 318,322; Маковский. ПС. С. 377.
Вероятно, самая обстановка этого собрания не позволила присутствовавшим на банкете и «задетым» в статье Вяч. Иванову и Блоку выразить соответственно негативное или сдержанно-настороженное отношение, которое вызвала у них опубликованная статья Анненского (см.: Переписка В. И. Иванова с С. К. Маковским / Подгот. текста Н. А. Богомолова и С. С. Гречишкина; Вступ. статья Н. А. Богомолова; Коммент. Н. А. Богомолова и О. А. Кузнецовой // НЛО. 1994. № 10: Историко-литературная серия; Вып. I. Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев. С. 142, 156; Письма Александра Блока к родным / С предисловием и прим. М. А. Бекетовой. Л.: Academia, 1927. Т. 1. С. 278—279,289. (Памятники литературного быта: Письма)).
Впрочем, уже очень скоро среди писателей, сотрудничавших в «Аполлоне», выявились остро недовольные этой публикацией. В. Кривич свидетельствовал: «…Ф. К. Сологуб — совершенно неожиданно обиделся самым сериозным образом, причем обратил свою обиду главным образом на Маковского, заявив, что после такой статьи не исключена возможность даже вызова на дуэль и что он более в „Аполлоне“ принимать участия не может.
Эта активно задевавшая самый журнал обида маститого поэта и была поводом написания отцом для оглашения в ближайшем No „Аполлона“ письма С. К. Маковскому…» (ЛТ. С. 98).
Предложенный Анненским Маковскому вариант «извинительного» письма, одновременно и самоуничижительный, и заряженный энергией вызова, впоследствии подвергся и авторской, и, вероятно, редакторской правке, и в итоге многие его акценты были смещены, а само оно серьезно видоизменено.
Ниже по тексту журнальной публикации (Анненский Ин. Письмо в редакцию // Аполлон. 1909. № 2. Паг. 1. С. 34) письмо Анненского печатается в том виде, в котором оно было доведено до сведения читателей «Аполлона»:
Моя статья «О современном лиризме» порождает среди читателей «Аполлона», а также и его сотрудников, немало недоумений: так, одни и те же фразы, по мнению иных, содержат глумление, а для других являются неумеренным дифирамбом. Если бы дело касалось только меня, то я воздержался бы от объяснений, но так как еще больше, чем меня, упрекают редакцию «Аполлона», то я и считаю необходимым просить Вас о напечатании в «Аполлоне» следующих строк.
О выполнении моей задачи я судить, конечно, не могу. О стиле распространяться также едва ли стоит. Каков есть. Я живу давно, учился много и теперь все еще и постоянно учусь, и, наконец, я печатаюсь более двадцати лет. Трудно при таких условиях не выработать себе кое-каких особенностей в слоге. Но я хочу сказать несколько слов о замысле, о самой концепции статьи.
Я поставил себе задачей рассмотреть нашу современную лирику л_и_ш_ь э_с_т_е_т_и_ч_е_с_к_и, как один из планов в перспективе, не считаясь с тем ж_и_в_ы_м, т_р_е_б_о_в_а_т_е_л_ь_н_ы_м настоящим, которого она является частью. Самое б_л_и_з_к_о_е, самое д_р_а_з_н_я_щ_е_е я намеренно изображал п_р_о_ш_л_ы_м или точнее б_е_з_р_а_з_л_и_ч_н_о-п_р_е_х_о_д_я_щ_и_м; традиции, credo, иерархия, самолюбия, завоеванная и оберегаемая позиция, — все это н_а_с_т_о_я_щ_е_е или не входило в мою задачу, или входило лишь отчасти.
И я не скрывал от себя неудобств положения, которое собирался занять, трактуя литературных деятелей столь независимо от условий переживаемого нами времени. Но все равно. Мне кажется, что современный лиризм достоин, чтоб его рассматривали не только и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_и, т<о> е<сть> в целях оправдания, но и э_с_т_е_т_и_ч_е_с_к_и, т<о> е<сть> по отношению к будущему, в связи с той перспективой, которая за ним открывается. Это я делал — и только это.
Все вышеописанное, впрочем, pro domo.
Хотя и считаю свою задачу строго аполлонической, но, в виду того, что это — лишь мое мнение, да и выполнение могло замысел мой не оправдать, я прошу Вас, многоуважаемый Сергей Константинович, напечатать в «Аполлоне», во избежание дальнейших недоразумений, что редакция лишь д_о_п_у_с_к_а_е_т мою точку зрения, но вовсе не считает ее р_е_д_а_к_ц_и_о_н_н_о_й, — если, конечно, Вы найдете возможным это сделать.
Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности
При публикации письма в журнале его текст был сопровожден следующим редакторским примечанием:
Охотно покоряюсь желанию Ин. Ф. Анненского. Наша публика (нужно ли говорить о прессе?) еще плохо воспринимает тон независимой, резко-индивидуальной критики. Статью Ин. Ф. Анненского многие (надо надеяться — не все!) прочли, как редакционное profession de foi. Отсюда — все недоразумение. В остроумных характеристиках Ин. Ф. Анненского особенно ценно то, что он невольно говорит о самом себе… Вообще, в «Аполлоне» нет и не будет «редакционных», «руководящих» и т<ому> п<одобных> статей (все общее указано в кратком неизбежном «вступлении»). Да и нужны ли эти редакционные рагу? От них только скучно.
Нельзя сказать, что это открытое письмо Анненского вызвало широкий резонанс; одним из немногочисленных печатных откликов на него был следующий фрагмент некролога:
"Очень много волнений и хлопот причинил покойному новый журнал «Аполлон», в котором он принимал горячее участие.
Статья И. Ф. о современном лиризме, появившаяся в первых книжках журнала, вызвала слишком суровое осуждение критики.
Его «письмо в редакцию „Аполлона“», в котором И. Ф. деликатно и мягко, как всегда, освобождает редакцию от ответственности за написанное им, — скрыто свидетельствует о тяжелой ране, открывшейся в его душе.
— Двадцать лет пишу я о русской литературе и не теперь менять мне стиль и форму своих писаний. Приблизительно так формулирует покойный писатель свою защиту от нападок критики" (Камышников Л. М. Памяти И. Ф. Анненского // Обозрение театров. 1909. № 925. 5 дек. С. 8. Подпись: Лев К.).
1 Здесь, как уже говорилось, речь идет о первой ее части, опубликованной в первом номере «Аполлона».
Хочу отметить, что печатные отзывы о статье Анненского (будь то ее первая часть или последующие) были по преимуществу окрашены или сугубо отрицательным, или пародийно-остраненным отношением (кроме указанных во вводном прим., см. подобные : Ш. Е. Декаденты и декадентство // Колокол. 1909. № 1097.7 ноября. С. 2; Боцяновский Вл. Литературные наброски // Новая Русь. 1909. № 309.10 (23) ноября. С. 5-6; Елачич С. Маргариновый Аполлон // Обозрение театров. 1909. № 903.12 ноября. С. 7-8. Подпись: Albus; Картожинский О. Гимн Аполлону // Раннее утро. 1909. № 260. 12 ноября. С. 2. Подпись: Оскар Норвежский; Т. Р. Ц. Гимн «Аполлону» // СПбВ. 1909. № 255. 13 (26) ноября. С. 2; Феникс. Аполлон: (Новый ежемесячник) // Южный край. Харьков. 1909. № 9843.19 ноября. С. 4-5; Андрусон Л. Литературные отголоски: «Аполлон» // Воронежский телеграф. 1909. № 260. 20 ноября. С. 3; Г. Н. Литературные заметки: «Аполлон», Кн. 1 // Новая копейка. Екатеринослав. 1909. № 65. 20 ноября. С. 2; Симонович А. «Аполлон» // Московский еженедельник. 1909. № 46. 21 ноября. Стлб. 46-47; Кугель О. Р. Заметки // Театр и искусство. 1909. № 47. 22 ноября. С. 838. Подпись: Homo Novus; В литературном мире: «Аполлон» // БиржВ. 1909. Веч. вып. № 11432.24 ноября. С. 4; Утр. вып. № 11433.25 ноября. С. 6. Без подписи; Аверченко А. «Аполлон» // Одесские новости. 1909. № 7976. 26 ноября (9 дек.). С. 2; Комиссаржевский Ф. С берегов Невы: (Петербургские впечатления) // Рампа и жизнь. 1909. № 35 (48). 29 ноября. С. 793—794; Хроника: Журналы // Золотое руно. 1909. № 10. С. 67; Оршер О. Л. В книжном шкафу//Речь. 1909. № 350. 21 дек. (3 янв.). С. 3. Подпись: О. Л. Д’Ор; Философов Д. Петербургское художество // Русское слово. 1909. № 295.24 дек. (6 янв.). С. 4; Адрианов С. Критические наброски // BE. 1909. Т. 6. № 12. С. 816—825; Оссовский А. Письма А. К. Лядова к А. В. Оссовскому // РМГ. 1916. № 11. 13 марта. Стлб. 237—240).
2 О себе (лат.).
215. С. К. Маковскому
Царское Село, 12.11.1909
править
Я был, конечно, очень огорчен тем, что мои стихи не пойдут в «Аполлоне»1. Из Вашего письма я понял, что на это были серьезные причины. Жаль только, что Вы хотите видеть в моем желании, чтобы стихи были напечатаны именно во 2 No, — каприз. Не отказываюсь и от этого мотива моих действий и желаний вообще. Но в данном случае были разные другие причины, и мне очень, очень досадно, что печатание расстроилось. Ну, да не будем об этом говорить и постараемся не думать.
Еще Вы ошиблись, дорогой Сергей Константинович, что время для появления моих стихов безразлично. У меня находится издатель2, и пропустить сезон, конечно, ни ему, ни мне было бы не с руки. А потому, вероятно, мне придется взять теперь из редакции мои листы3, кроме пьесы «Петербург»4, которую я, согласно моему обещанию и в то же время очень гордый выраженным Вами желанием, оставляю в распоряжении редактора «Аполлона». Вы напечатаете ее, когда Вам будет угодно.
И. Анне<нский>
Печатается по тексту автографа, хранящегося в архиве М. Л. Лозинского.
Впервые опубликовано: Маковский. С. 240. Перепеч.: КО. С. 494. Написано на почтовой бумаге:
ИННОКЕНТИЙ ФЕОДО-
РОВИЧ АННЕНСКИЙ
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
На письме синим карандашом сделана помета: «№ 310». Письмо вложено в конверт (штемпель отправления утрачен, штемпель прибытия: С.-Петербург. 12.11.09), на котором в левом нижнем углу типографским способом отпечатаны данные отправителя:
=============от
ИННОКЕНТИЯ ФЕОДО-
РОВИЧА АННЕНСКОГО
ЦАРСКОЕ СЕЛО, ЗАХАР-
ЖЕВСКАЯ, д. ПАНПУШКО
Рукой Анненского написан адрес:
С Петербург
Его Высокородию
Сергею Константиновичу
Маковскому
Гусев переулок, д. 6
На конверте имеются также две пометы: «№ 310» синим карандашом и «Отв.» простым карандашом.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на недатированное (видимо, от 10-11 ноября) письмо Маковского, которое печатается по тексту автографа на журнальном бланке, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 347. Л. 17-17об.):
АПОЛЛОН
ежемесячник
Спб., Гусев переулок, 6. Тел. 110-63
Ред. журнала "Аполлон", Мойка 24
Дорогой Иннокентий Федорович,Каюсь в моем малодушии. Третьего дня я был так измучен многими волнениями, что у меня не хватило духу сказать Вам о том, что
Ваши стихи, уже набранные и сверстанные, все-таки пришлось отложить — как Вы этого опасались. И теперь мне очень совестно, т<ак> к<ак> нарушить слово, сказанное Вам, мне особенно больно. Одно время я думал даже поступиться стихами Черубины (приходилось ведь выбирать: или — или), но «гороскоп» Волошина уже был отпечатан… и я решился просто понадеяться на Ваше дружеское снисхождение ко мне. Ведь для Вас, я знаю, помещение стихов именно в № 2 — только каприз, а для меня, как оказалось в последнюю минуту, замена ими другого материала (бесконечный Дымов, Рашильд, поставившая условием — напечатание ее рассказов не позднее ноября, «Хлоя» Толстого — единственная вещь с иллюстрациями) повлекла бы к целому ряду недоразумений. А допечатывать еще пол-листа (мы уже и так выходим из нормы) Ефроны наотрез отказались. В то же время, по совести, я не вижу, почему именно Ваши стихи не могут подождать. Ваша книжка еще не издается, насколько мне известно; журнал же только дебютирует. Ведь, в конце концов, на меня валятся все шишки! С составлением первых NoNo бесконечно трудно. Каждый ставит свои условия, обижается за малейшую перемену решения. Но фактически ни один журнал и ни один редактор не может, при самом искреннем намерении, оставаться непоколебимым в принятом решении. Столько чисто технических соображений, которые всплывают непрестанно и которым нельзя не покориться. Статья Ваша о современном лиризме<,> напр<имер,> вышла гораздо длиннее, чем я предполагал: ведь мы думали уместить ее в двух NoNo, а она разрослась на три, да еще без последней части. Дымов вместо обещанных 5-6 листов дал около 8 и т<ак> д<алее>.
Еще раз прошу Вас великодушно простить мне и невольную измену слову, и трусливое умолчание о перемене в прошлый раз.
Сергей Маковский
1 Представление о том, тексты каких именно стихотворений Анненского готовились к публикации во втором номере «Аполлона», дает фрагмент отложившихся в фонде Волошина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 6. № 106. Л. 1-4) гранок упомянутого Маковским наборного текста стихотворений Анненского с пометой неустановленного лица: «Запас».
В их составе полный текст «Трилистника из старой тетради» («Тоска маятника», «Картинка», «Старая усадьба») (Л. 1), фрагмент «Трилистника соблазна» («Маки в полдень» и часть (первые две строфы) стихотворения «Смычок и струна» <так. — А. Ч.>) (Л. 2), а также полный текст стихотворений «Баллада», «Маки», снабженного подзаголовком «(Из трилистника соблазнов)» (Л. 3), и «Невозможно» (Л. 4).
Надо отметить, что неправленая корректура этих произведений, не лишенная очевидных опечаток, в некоторых частностях имеет отличия от текстов, опубликованных в составе «Кипарисового ларца».
В «Литературном альманахе» второго номера «Аполлона», кроме указанных в прим 2-4, 6 к тексту 208 произведений А. Н. Толстого, О. Дымова, В. Кривича и Рашильд в переводе Кузмина, опубликована также подборка стихотворений, которая была предпочтена Маковским поэзии Анненского: Черубина де Габриак. Золотая ветвь; Наш герб; Св. Игнатию; «Мечтою близка я гордыни…»; «Ищу защиты в преддверьи храма…»; Твои руки; «Замкнули дверь в мою обитель…»; Сонет («Моя любовь — трагический сонет…»); «Я венки тебе часто плету…»; «Лишь раз один, как папоротник, я…»; «Горький и дикий запах земли…»; «В слепые ночи новолунья…» // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь. Паг. 3. С. 3-10. Отдел хроники в этом номере открывался статьей, в которой анализировались эти стихотворения: Волошин Максимилиан. Лики творчества: Гороскоп Черубины де Габриак // Аполлон. 1909. № 2. Ноябрь. Паг. 2. С. 1-4.
Черубина де Габриак, этот (по словам Волошина: Волошин. Л П. С. 515) «подкидыш в русской поэзии», явилась совместной выдумкой Волошина и поэтессы, переводчицы Елизаветы Ивановны Дмитриевой (в замужестве Васильевой) (1887—1928). Главным «адресатом» этой мистификации в сентябре-ноябре 1909 г. был Маковский, однако и другие члены редакции «Аполлона» были втянуты в водоворот событий, связанных с ней, причем единственной и по-настоящему реальной жертвой этой мистификации стал Анненский.
А. А. Ахматова, вспоминая об истории несостоявшейся публикации стихов Анненского в «Аполлоне», не без полемического задора утверждала, что именно она послужила поводом к написанию стихотворения «Моя Тоска» (Маковский. С. 241) и была одним из факторов, способствовавших приближению смерти Анненского: «Какой, между прочим, вздор, что весь Аполлон был влюблен в Черубину: Кто: — Кузмин, Зноско-Боровский? И откуда этот образ скромной учительницы — Дм<итриева> побывала уже в Париже, блистала в Коктебеле, дружила с Марго <М. К. Грюнвальд>, занималась провансальской поэзией, а потом стала теософской богородицей. А вот стихи Анненского, чтобы напечатать ее, Мак<овский> действительно выбросил из перв<ого> номера, что и ускорило смерть Ин<нокентия> Фед<оровича>. (См. Ан<ненский> — Мак<овскому>. Письмо <от 12 ноября 1909 года>: „Не будем больше говорить об этом и постараемся не думать“)» (цит. по: ТименчикР. «Записные книжки» Анны Ахматовой. Из «Именного указателя» // Стиль, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М.: РГГУ, 2006. С. 620,639). Ср.: «Убили Анненского — письмо Анненского к Маковскому, письмо в Аполлоне. „Моя тоска“» (Лукницкий. I. С. 307).
О настороженном отношении Анненского к «черубиниане» свидетельствовал сам Маковский: «Иннокентий Анненский, которому я поверял свою романтическую тревогу (значительно ее преуменьшая), один Анненский отнесся к Черубине де Габриак не то что несочувственно, а недоверчиво, скептически, вчитываясь в ее стихи с тем удивительным умением проникать в авторскую душу, каким он отличался от простых смертных.
— Нет, воля ваша, что-то в ней не то. Нечистое это дело, — говорил он.
Однако это не помешало ему уделить Черубине несколько строк в своей статье о поэтессах — „Оне“.
Но Анненский так и умер, не узнав „тайны“ Черубины» (Маковский. ПС. С. 218). Считаю необходимым оговориться, что справедливость последней фразы в этом пассаже вызывает серьезные сомнения; о точных сроках «разоблачения» Черубины-Дмитриевой в редакции «Аполлона» см.: Кузмин. С. 186—187. См. также: Guenther Johannes von. Ein Leben im Ostwind: Zwischen Petersburg und Munchen: Erinnerungen. Munchen: Biederstein-Verlag, 1969. S. 264—266, 268, 275, 283, 297; Куприянов И. Литературная мистификация в «Аполлоне» // Радуга. Киев. 1970. № 2. С. 171; Самвелян Н. Загадка Черубины де Габриак // В мире книг. 1975. № 6. С. 90; Васильева Елис. «Две вещи в мире для меня всегда были самыми святыми: стихи и любовь» / Публ. и вступ. заметка Владимира Глоцера // НМ. 1988. № 12. С. 133, 137, 139; Волошин Максимилиан. Рассказ о Черубине де Габриак / Публ. З. Д. Давыдова и В. П. Купченко // Памятники культуры. Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1988. М.: Наука, 1989. С. 41, 48, 51; Черубина де Габриак. Исповедь / [Сост. В. П. Купченко, М. С. Ланда, И. А. Репина]. М.: Аграф, 1999. (Символы времени).
Отмечу здесь, что на эмоциональное состояние Анненского в конце ноября 1909 г. вряд ли способно было оказать позитивное влияние и отношение к этой истории духовно близкой ему Е. М. Мухиной (ее письмо от 21.11.1909 г., в котором также идет речь о «тайне Черубины», печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 354. Л. 3-4):
Все откладывала писать вам, надеясь, что Вы сдержите Ваше обещание и заедете… Прошло 2 четверга — но Вы не приехали. Решилась написать Вам, чтобы напомнить, что жду Вас к себе 24-го, непременно к обеду; нарочно приглашаю батюшку, так как он жаждет Вас увидеть. Завтра, в воскресенье собрание христ<ианской> секции с обсуждением книги К. М-ча <Аггеева>. Я сказала батюшке, что Вы выразили желание быть на этом заседании, и он передал это В. И. Иванову, который обещал послать вам приглашение. Надеюсь, что Вы получили повестку, но думаю, что я увижу Вас завтра, так как, насколько помню, Вы по воскресеньям не выезжаете; мне очень жаль, что собрание в прошлый четверг не состоялось, мне так хотелось, чтобы Вы были на нем и приняли участие в прениях…
О вашем журнале поговорим, когда увидимся; столько надо сказать, что всего не напишешь; но до чего прекрасны стихи Че-рубины! Я просто брежу ими, все наши от них в восторге, кто же она?
Жду Вас непременно.
Е. Мухина
P. S. Сердечный привет Дине Валентиновне.
2 Речь идет о владельце книгоиздательства «Гриф», 5 ноября обратившемся к Анненскому с предложением издать «Кипарисовый ларец» (см. прим. 3-5 к тексту 213).
Вероятно, сразу же после получения письма от Соколова Анненский телеграфировал ему о своем согласии, но структура будущей книги была для него еще не вполне очевидна, тем более что издатель настойчиво предлагал ограничить ее объем, и составленный весной 1909 г. план «Кипарисового ларца» (см.: Тименчик Р. Д. О составе сборника Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» // Вопросы литературы. 1978. № 8. С. 307—316), реализованный лишь в конце XX в. (Анненский Иннокентий. Избранное / Сост., вступ. статья и коммент. И. Подольской. М.: Правда, 1987. С. 53-147; Анненский И. Ф. Кипарисовый ларец / Сост., автор вступ. статьи и примечаний Н. А. Богомолов. М.: Книга, 1990; [2-е изд.] М.: Книга и бизнес, 1992), должен был подвергнуться коррекции.
Обращает на себя внимание, что Анненский информирует Маковского об отказе от планов опубликовать свою книгу в «Аполлоне» лишь через неделю после согласия на предложение Соколова; это заставляет думать, что решение, окончательно оформившееся, по-видимому, в связи с новыми предпочтениями редактора журнала, было для Анненского непростым, так как оно предполагало серьезное изменение конфигурации его последующего сотрудничества с «Аполлоном».
Соколов же, откликаясь на послание Анненского (не разыскано) и не пытаясь вникнуть во всю сложность ситуации, в которую попал его адресат, обратился к нему со следующим письмом (печатается по тексту автографа на бланке (его элементы выделены ниже курсивом), сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 364. Л. 8):
МОСКВА
Тверская, Благовещенский пер.
д. Синицына, кв. 22
14 ноября, <1>909
Со времени получения Вашей телеграммы уже ряд дней жду получения рукописи, но ее до сих пор нет. Не понимаю причины задержки. Мне все же хотелось бы начать набирать Вашу книгу до Рождества, а только имея в руках рукопись, я мог бы сообщить Вам мои предложения насчет шрифта, формата и т<ак> д<алее>.
За Ваше любезное обещание отозваться в печати о моей книге (вероятно, в «Аполлоне»?) бесконечно Вам благодарен. Ваше о ней суждение для меня будет весьма ценно. Я в свое время очень принял к сердцу строки, которые Вы когда-то написали мне в частном письме по поводу моей первой книги.
Сергей Кречетов
Дошла ли до Вас моя книга стихов?
Книгу мог бы выпустить в начале февраля.
Ответ Анненского на письмо Соколова не разыскан, но его вполне естественное внимание к этому проекту проявилось хотя бы в том, что инспирированный издателем рекламный анонс публикаций в «Грифе» сборника Волошина и «тома стихов Иннокентия Анненского» в виде вырезки из хроникальной газетной заметки (ее библиографический адрес установить пока не удалось) отложился в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 428. Л. 8).
С другой стороны, обращают на себя внимание некоторая неспешность работы Анненского над книгой и даже определенная доля самоустраненности от ее окончательного составления, возможно, вызванные крайней его загруженностью (одновременно он работал над завершающими частями статьи «О современном лиризме», докладом «Об эстетическом критерии» и вторым томом «Театра Еврипида», готовился к лекциям, которые читал на Высших женских историко-литературных и юридических курсах Раева, и к чтению реферата «Таврическая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гёте» в заседании Общества классической филологии и педагогики в С.-Петербурге). Об алгоритме работы Анненского над книгой стихов и о времени начала реальной подготовки наборной рукописи для издательства свидетельствовал его сын: «Собрав свою книгу для „Грифа“ вчерне, Анненский передал мне весь рукописный материал „Ларца“, состоявший частью из подлинников, частью из различных, иногда не вполне проверенных, списков, вместе с указаниями относительно распределения и плана сборника, прося подготовить книгу для окончательного ее просмотра, и… скончался в тот самый вечер, почти в тот самый час, когда я начал порученную мне работу…» (Анненский В. И. Предисловие ко 2-му изданию // Анненский И. Кипарисовый ларец. 2-е изд. / Под ред. В. Кривича. Пб.: Картонный домик, 1923. С. 6-7. Подпись: Валентин Кривич). О «затягивании» работы над «окончательным конструированием сборника» Кривич писал и в своих воспоминаниях (см.: ВК. С. 208—209).
Впрочем, сразу после смерти Анненского и Соколов, очевидно, испытывал некоторые сомнения по поводу издания «Кипарисового ларца». Сомнения эти нашли отражение, в частности, в его письме к Волошину от 3 декабря 1909 г.: «С тяжелым чувством узнал я о смерти И. Ф. Анненского. Хороший был человек. Так и не успел прислать мне „Ларец“. Теперь уж издавать его не рискну. Я человек суеверный» (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 562. Оп. 3. № 1126. Л. 19).
Но уже 21 декабря Соколов писал Волошину из Киева: «Относительно „Кипарисового ларца“ решил вполне его издавать. Были минутные колебания, под влиянием которых я писал Вам о том, что раздумал, но они прошли очень быстро, и на письмо В. Кривича я уже ответил полным согласием. Не говорите ему и никому о бывшей у меня нерешимости. После мне самому стало странно думать, что нечто, связанное с таким светлым человеком, как умерший, может быть худой приметой. <…> „Ларец“ выпущу в конце февраля» (Там же. Л. 21).
Готовая к набору рукопись «Кипарисового ларца» была выслана Соколову Кривичем в начале января 1910 г.; 6 апреля 1910 г. Соколов сообщил Кривичу о выходе книги в этот день (Маковский. С. 241). В «Книжной летописи» публикация этой книги Анненского тиражом 1200 экземпляров была отмечена в № 15 от 16 апреля 1910 г. (С. 1).
3 Речь, очевидно, идет о листах, составлявших книгу стихов Анненского, которую предполагалось выпустить в издательстве при «Аполлоне». Первым ее трилистником планировалось, как известно, сделать «Трилистник из старой тетради», который должен был открывать и предполагаемую публикацию во втором номере «Аполлона» (см. прим. 1 к публикуемому тексту).
4 Стихотворение «Петербург» («Желтый пар петербургской зимы…»), в «Кипарисовый ларец» не включенное, впервые было опубликовано с подзаголовком «посмертное» в «Аполлоне»: 1910. № 8. Май-июнь. Паг. 2. С. 3-4.
216. H. Ф. Анненскому
Царское Село, конец ноября 1909
править
Петербургская сторона
Широкая улица дом 16
Николаю Федоровичу
Анненскому
от И. Анненского:
Царское Село,
Захаржевская,
д. Панпушко
Не откажите протелефонировать секретарю Литературного Общества Герценштейну1, что ранее 11 декабря, к сожалению, за накоплением срочной журнальной работы2 я не могу читать своего доклада3 в Обществе.
Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского в рамках дела «Об эстетическом критерии» и, вероятно, представляющего собой оригинал, послуживший основой для текста телеграммы (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 160. Л. 31).
Старший брат Анненского был председателем С.-Петербургского Литературного общества и, вероятно, сыграл определенную роль в привлечении И. Ф. Анненского к участию в нем, о чем свидетельствует единственное письмо Н. Ф. Анненского, сохранившееся в архиве его брата (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 295. Л. 1):
13.IX.<19>09
Милый КеняТы говорил летом Тане, что не прочь был прочесть в Литературном обществе реферат. Намечал даже и его тему — «Эстетический критерий».
Нельзя ли это намерение привести в исполнение? И не откладывая надолго?
Конкретно — согласился ли бы ты выступить со своим рефератом в одном из ближайших собраний Л<итературного> О<бщества>? Всего лучше в первом<,> предположенном на 25 сентября.
Если да (очень хотелось бы, чтобы это было так)<,> сообщи точную тему и условия доклада, а также примерный его размер. О всех подробностях мы условимся, когда принципиальный вопрос будет решен.
И. Ф. Анненский выразил согласие прочитать доклад «Об эстетическом критерии» в заседании С.-Петербургского Литературного общества, вероятно, дал согласие баллотироваться в его состав и вскоре был избран членом общества. Письмо-извещение об этом (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 420. Л. 2) представляет собой отпечатанный в типографии «Начало» текст (курсивом выделены рукописные вставки):
С.-Петербургское
Литературное
Общество
СОВЕТ
31/X 1909 г.
Имею честь уведомить Вас, что в собрании С.-Петербургского Литературного Общества 30/Х 190.9 г. Вы избраны членом Общества.
При этом прилагается Устав Общества, согласно которому (§ 11) Вы имеете не позднее одного месяца со дня получения настоящего извещения внести в кассу Общества вступной взнос 2 руб. и членский взнос — за год 10 руб. или за 1/-2 года 5 руб.
Неясно, сумел ли Н. Ф. Анненский переговорить с Герценштейном, во всяком случае после того, как состоялось очередное заседание общества («20-го ноября на состоявшемся очередном общем собрании спб литературного общества (Фонтанка, 83) И. Я. Гинзбургом был сделан доклад на тему „эстетизм и свобода художественного творчества“» (В обществах и собраниях // Новая Русь. 1909. № 321. 22 ноября (5 дек.) С. 4. Без подписи)), его секретарь 21.11.1909 г. обратился к И. Ф. Анненскому с телеграммой следующего содержания (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 313. Л. 1):
Захарьевская <так.-- А. Ч.> улица
Иннокентию Федоровичу
Покорнейшая просьба прочитать Ваш доклад в Литературном Обществе в ближайшую пятницу. Просим немедленного ответа.
По всей видимости, ответом на эту телеграмму Герценштейна и была телеграмма Анненского, адресованная брату.
После отказа Анненского ему была выслана 24 ноября повестка пятничного заседания Литературного общества 27 ноября, в которой в качестве докладчика был обозначен А. Редько с рефератом «Несколько слов об „Анатэме“» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 393. Л. 16).
Хотя активным участником заседаний этого общества Анненского считать сложно (ср.: «В Литературном Обществе, где все его знали и ценили, хотя и по-разному относились к нему, он выступал только раз. Споры он считал совершенно бесплодным занятием» (Богданович. С. 325)), о его участии именно в этом заседании общества (одном из последних его публичных появлений) сохранились документальные свидетельства. См., например: «За неделю перед погребением И. Ф. прибыл в пятничное 27-го ноября собрание „литературного общества“ на доклад об „Анатэме“ Андреева и был избран председателем собрания» (Анненский И. Ф. // Исторический вестник. 1910. T. CXIX. Январь. С. 387—388. Без подписи).
См. также: «В последний раз я встретил Иннокентия Федоровича на литературной „пятнице“ в „кружке“ на Фонтанке.
Он чувствовал себя значительно лучше, даже председательствовал часть вечера при чтении реферата очередным докладчиком.
Но к полуночи ослабел, сошел с председательского места и скоро уехал» (Камышников Л. М. Памяти И. Ф. Анненского // Обозрение театров. 1909. № 925. 5 дек. С. 8. Подпись: Лев К.).
Вскоре в прессе была анонсирована программа следующего собрания: «На очередном общем собрании спб литературного общества в пятницу, 4 декабря, К. И. Чуковским будет сделан доклад:
„Навьи чары мелкого беса“ (путеводитель по Сологубу).
Начало в 8½ ч. вечера (Фонтанка, 83)» (В обществах и собраниях // Новая Русь. 1909. № 330. 1 (14) дек. С. 4. Без подписи).
Очевидно, именно на этом собрании и было решено адресовать жене Анненского телеграмму с соболезнованиями (печатается по тексту, датированному 7.12.1909 г.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 5):
Многолюдное собрание членов Литературного Общества вместе с гостями<,> почтив память покойного Иннокентия Федорови-ча<,> постановило выразить его семейству глубокое сочувствие по поводу этой тяжелой утраты<.>
1 Герценштейн Давид Маркович (1848—1916) — доктор медицины, журналист, литератор, общественный деятель.
Автор специальных трудов (см., например: Кумысолечебные заведения Приволжского края: С очерком химического состава кумыса, показаний и противупоказаний к его употреблению: Для врачей и публики / Доктора Д. М. Герценштейна. СПб.: Типо-лит. Цедербаума и Гольденблюма, 1880. 100 с), он приобрел достаточно широкую и одновременно не лишенную скандальности известность в период первой русской революции, будучи осужден к тюремному заключению в качестве редактора социал-демократических изданий (см.: Последнее слово редактора газет «Начало» и «Наш голос» д-ра Д. М. Герценштейна в заседании С.-Петербургской судебной палаты с сословными представителями 25 февраля 1906 года. [СПб.]: Изд. М. Малых, [1906]. 16 с; Герценштейн Д. Из редакции в тюрьму: (Эпизод из жизни редактора в России XX в.). СПб.: Изд. М. Малых, [1906]. 32 с. (Прил. к журналу «Сокол» № 4)).
2 Речь идет о необходимости срочного представления в «Аполлон» третьей части статьи «О современном лиризме», которая с подзаголовком «Оне» была опубликована уже после смерти Анненского в декабрьском номере «Аполлона». Именно об этом сигнализировало следующее письмо секретаря редакции «Аполлона», направленное Анненскому в понедельник (печатается по тексту автографа на журнальном бланке (его элементы выделены курсивом), сохранившегося в архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 326. Л. 2)).
АПОЛЛОН
ежемесячник
С.-Петербург. Мойка 24, кв. 6. Тел. 109-12
Многоуважаемый Иннокентий Федорович. Очень прошу Вас в самом скором времени — и никак не позднее этой недели — послать в редакцию Вашу статью. Очень извиняюсь, что напоминаю Вам об этом, но это необходимо для верстки, а повторять спешку первых двух NoNo свыше наших сил. С полным уважением
3 Сохранившиеся в архиве Анненского материалы к докладу «Об эстетическом критерии», включающие в себя многочисленные варианты его плана, а также черновые наброски отдельных его частей, написанные частично тушью, частично синим и простым карандашом (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 160), дают представление об основных положениях, которые хотел донести Анненский до своих слушателей, и, вне всякого сомнения, заслуживают внимания исследователей и серьезной комментированной публикации.
Завершая публикацию собрания писем Иннокентия Федоровича Анненского, позволю себе выборочно воспроизвести по тексту автографов фрагменты этого, может быть, последнего его труда (Л. 1-14, 28-29, 32-33об.; вычеркнутые Анненским слова и формулировки, не слишком важные для понимания текста, опускаются без оговорок):
1. Поэзия осуждена на раздвоенность как искусство, не имеющее исключительно ему свойственного материала.
2. Поэзия есть лишь своеобразное выражение жизни, и с этой стороны к ней приложимы все критерии, которые ставит жизнь.
3. Но единственное социальное оправдание поэзии есть эстетический критерий.
4. Для эстетической критики необходимо не только изучение, но и переживание поэзии.
5. Цель ее направлять мысль читателей через их чувствительность.
6. Идеал эстетической критики есть искусство, для которого поэзия является лишь материалом.
Эстетическому началу не надо ставить насчет цинизма. Какие-то сложные причины делают для нас даже маски Льва Толстого и Достоевского циническими. Куда мы дели мораль Достоевского? Литература эстетиков неврастеническая и рабская. Мы в неволе у слова, как раньше служило нам слово. Даже не у слова, а у словца.
Один писатель, хваля другого, называет его гиэной, поедающей трупы и оздоравливающей местность. Им владеет случайно зудящее словцо<,> и он не чувствует<,> как мерзко и цинично представление о той земле, где мертвых надо отдавать хищникам, вместо того, чтобы хоронить.
Другой пишет: «Пускай сапожник поэта составляет о нем мнение по его обуви, а любовница измеряет его — его ласками, мы же<,> критики, должны изучать только его стиль, только его искусство».
Но, во-первых, со словом стиль, надо обращаться осторожнее, особенно если делаешь его не только гордостью<,> но и религией профессии, а во-вторых, у поэта нет ни сапожника, ни любовницы, и совершенно произвольно г. Чуковский сопоставляет их с критиком. Для поэта как такового есть только люди<,> которые ему служат объектами<,> и такие, для которых он служит объектом. Женщины, которые измеряют человека ласками, цеховые мастера и критики и много еще разных типов людей равно могут принадлежать той и другой категории, смотря по тому, об них ли пишет поэт, об них или для них. И если критику как читателю самому острому, а притом и самому опытному и искусному из выразителей наших впечатлений<,> платят за его труд деньги, то отсюда нисколько не следует, чтобы сапожник должен был судить не выше сапога. Можно повышать ценность писателя, но не насчет свободы и достоинства читателя. И я еще не знаю, кто был ближе эстет<ическому> пониманию Гоголя-поэта и содействовал славе Гоголя: наборщик ли<,> хохотавший над «Вечерами», или ученый арбитр Сенковский, который стоял на страже «вкуса» и «искусства» тридцатых годов.
Опять<->таки кабала слова.
Даже мастеров и фанатиков стиля нельзя читать внимательно, нельзя судить строго.
Я не хочу ни человека, потому что это — гордо, ни человечества, потому что это изжито, это претенциозно и истерто-философично. Я должен любить людей, т. е. я должен бороться с их зверством и подлостью всеми силами моего искусства и всеми фибрами существа. Это не должно быть доказываемо отдельными пьесами, это должно быть определителем моей жизни.
Ницше идет и грозит сделать завтра религией — религией господ, Ницше в «Ессе homo» положил основу своей легенды. Религия рабов избаловала господ. Бичи Лойол<,> Нерона грозят обратиться в скорпионы Заратустр, один Бог знает, кто будет Заратустрами в страшной комедии жизни.
Мы забыли разницу между игрой папуаса и игрой Гёте. Тайна <--> это что-то под нами, с чем мы играем как с кубарем. Религию мы вырабатываем за зеленым сукном. Мы зовем в Египетскую пустыню из залы Тенишева. И мы не уважаем ни старых, ни мертвых.
Дело не в морали, а в раздумье, скромности, сомнении и сопротивлении. Мы все хотим припечатать, озарить, напугать, встревожить, донять.
Тайна нужна нам, это — наша пища. Но наша тайна — нескромность, и она заставляет нас забывать о тихом раздумье, о вопросе, о благодарности и воспоминании.
Идеал…
Интеллектуальные элементы поэзии — стремление к справедливости, уважение к страданию, гуманность, уважение к мертвым.
Не надо закрывать глаза на безусловный факт падения моральной чувствительности. Отчего так карикатурны самые лучшие желания, когда они соприкасаются с областью чувствительности, т<ак> с<казать> эстетич<еской> по пр<еимуществу>. Но не эстетично поддаваться течению. Смешон этот культ истерии<,> именуемый религией гордого человека.
У меня ничего как у писателя нет<,> и я ничто: язык и мысль общие — нет<,> даже не так — я ответственный носитель общего достояния. И если закон литературной собственности сохраняет за мной право на метафоры<,> написанные моим пером, то отсюда еще не следует, чтобы Лев Толстой имел право на монополию в сфере Искусства или истины.
Свобода есть понятие правовое<,> вне права свобода очень скользкое<,> а иногда и прямо смешное слово.
Не надо бояться банальности. Человечество, идеал — не лишние слова. Прежде чем браковать такие слова<,> лучше серьезно вглядываться в их содержание. Слово Красота — пожалуй, хуже.
Не расширять личность, а повышать и усовершенствовать тип человека — вот задача писателя.
Мы опубликовываем всяк<ий> вздор, тосты. Мы забываем самокритику. Мы не скромны. Мы циничны. <…>
Веселье сомнения и радость самоотречения
Злоупотребление словом пошлость. Желанье быть героем<,> но слившимся с массой. Тоска и понимание облетающего листа. Стремление сравняться и своим самомнением уравнять в себе нея и пышно распустивший павлиний хвост я. Никакая порнография все равно не сравняется с той бездной сладострастия<,> которая живет в душе самого чистого человека. Ценность признака не выше цены тех метафор, которыми они выражаются. Искренность есть не только серьезность и смелость, но и прозорливость<,> иначе<,> она даже творчество.
Если надо искать виновных в этом порнографическом экстазе <нрзб.,> то не справедливо забывать двух властителей ее дум. В эротомании детей продолжает жить сладострастие Достоевского и цинизм Толстого. И<,> вероятно<,> еще более наши неумеренные, наши безыдейные восторги перед торжествующей плотью Льва. <…> О поэтических критериях
Критерий <--> слово школьное и понятие<,> под ним лежащее<,> требовало долгого культурного созревания. Рынок не знает критериев. Он знает спрос и предложение. <…> Критерии существ<уют> для школы, для педантов. Но школа в широком смысле этого слова<,> сюда и литерат<урная> крит<ика,> в свою очередь есть одна из форм жизни. Школа хочет быть отвлеченной, принципиальной, она хочет не только учить, но священнодействовать и пророчествовать.
Жизнь цинична и утилитарна.
Рынок и школа как элементы жизни.
У рынка свои треб<ования>, у школы свои.
За театр борются рынок и школа. Жрецы и комедия Аристофана. Ионийцы подменили школу. Безнадежная попытка примирения — Еврипид.
Эстетическ<ий> — один из критериев. В основе экономия человеч<еской> чувствительности. Для Платона поэзия не была еще эстетич<еской> ценностью, а лишь безумием. Только Аристотель свел ее к этому чувству. Критерий однако <нрзб.> Лессинг подменил, а мы и не видели. И эстетич<еский> и моральный критерии сближаются на рынке. Призрачность аморализма.
Они сталкиваются<,> и жива челов<еческая> душа.
Но для философски требоват<ельного> сознания их труднее примирить. Добро или Красота?
Жизнь и школа. — Гораций. Леконт де Л иль. Ницше.
Но в поэзии есть нечто слишком тонкое для всяких критериев, выше всех страстей, долгов, поэтов, вопросов<,> вне Добра и вне Красоты стоящее<,> и<,> может быть<,> и Добро и Красота подчинены этому единому, что познается лишь интуитивно. Этим и устанавл<ивается> бессозн<ательная> св<язь> его с нашей душой. Приятное иль не приятное, нужное иль не нужное, стыдное или благородное — не знаю. Иррациональное для мысли, нежно огненное, самоцветное для чувствительности и деспотическое для воли. Оно не издевается ни над одним из критериев. Но для наисмелых спор между этими двумя критериями<,> и сравнительно с ним Красота с большой буквы лишь одно из человеческих слов.
Добро<,> я его делаю и за него страдаю. Добро вне.
Эстетический. Красота. Я ею обладаю. Я ею наслаждаюсь. Красота внутри.
Как дыхание поэзия<,> конечно<,> нейтральна. Но как закономерное отображение наших душевных состояний она есть безусловное стремление к Красоте и Добру. Основанная на симпатии<,> она своей равномерностью и гармоничностью родственна чувствам Равенства и Справедлив<ости>. Фантазия свобод<на>.
Поэзия полезна, поэзия <--> ценность. Эстетич<еское> основывается на том, что наша чувствительность ограниченна и что я даю испытывать другому, чего он не может по обстоят<ельствам> жизни пережить.
Экономия чувствит<ельности> — эстет<ический>.
Симпатия — моральный.
Целые моря превосходной литературы<,> к которой вполне подходят оба критерия<,> и я не понимаю<,> почему один законнее другого — оба почтенные школьные критерии.
Но есть штрихи, есть блестки совершенно вне области как эстет<ического,> так и этич<еского> находящиеся. В них-то и есть поэзия. Я не решусь назвать их ни Красотой, ни Добром.
Бывает поэзия школьного типа — такова современная. Школа не имеет права, по-моему, забывать о культурной ценности обоих критериев. Как искусство поэзия должна служить человеку. Поэзия скорбила с человеком, молила для человека хлеба ранее<,> чем она его радовала и забавляла. Нельзя забывать о прошлом.
Эстетизма не надо смешивать с ремеслом. Поэт не царь, не пророк и не жрец, а ремесленник. В этом его достоинство, оправдание и будущее.
Надо прежде всего разграничить понятия.