Валуев Д. А. Начала славянофильства
М.: Институт русской цивилизации, 2010.
ПИСЬМА Д. А. ВАЛУЕВА править
И. В. Киреевскому
В. И. Григоровичу
Письма М. П. Погодину
Письма Д. Н. и Е. А. Свербеевым
Е. А. Свербеевой
А. В. Свербеевой
<Д. Н. Свербееву>
И. В. Киреевскому править
Тысячу, тысячу раз благодарю вас, Иван Васильевич, за ваше письмо. Если бы вы знали, как обрадовался я ему, когда уже отчаивался получить что-нибудь от вас, и сколько же обязан я этому письму: оно дало мне новые силы, возобновило всего меня; даже заниматься я стал много больше после него; да, вы, может быть, и сами не зная того, сделали мне им много добра. Извините пожалуйста, что так долго не отвечал вам; вы получите мое письмо ровно через месяц после того, как ваше написано; но я получил его не более двух недель; кажись, оно лежало недели полторы на почте для прочтения, — посылку же я получил вовремя, но без письма. Так вы разгадали меня: но, скажите пожалуйста, как не иметь в наш век, и особливо у нас, этого унылого, часто мучительного, чувства? Когда взглянешь вокруг себя, когда видишь все свои надежды обманутыми, все, во что так ребячески верил, попранным, нигде не находишь ни отголоска, ни сочувствия, когда те даже, которые могли бы, не хотят понимать вас, но это бывает минутно; понимаю, как отсюда можно перейти в это равнодушие ко всему и наконец в эгоизм, и я постараюсь, чтоб этих минут было как можно меньше. Но главное, в чем я недоволен собою, — у меня нет воли, или по крайней мере очень мало, а без нее всегда останешься в ничтожестве. Напишите, что мне делать: я хочу иметь ее и свято исполню, что мне скажете, а то видеть всю свою слабость, все свое ничтожество! Я уже пробовал несколько раз, но никогда не выходил вполне победителем, а мне хотелось бы когда-нибудь применить и к себе последний стих:
Кто высшему призванью не изменил,
В борьбе с судьбой не пал…
Но я слишком много замечтался, не правда ли — все я слишком много о себе думаю? Но как-то я не могу себе позволить этой мысли: она убила бы меня, что я ничем не буду, ничего не сделаю. Скажите пожалуйста: зависит все это от человека? А вот пройдет год-два, и я сам буду, может быть, смеяться над тем, что пишу к вам теперь, и вы будете тоже смеяться. А если мне нет призванья свыше, без воли ничего не сделаю, — но не рожден же я только для того, чтобы единицей прибавить число душ в России? Горькая мысль, если это правда! Трудно приучить себя все относить к чувству долга; для этого, по моему, тоже должно иметь волю, а ее у меня нет; а иногда мне кажется, живучи между людей, и совсем нельзя исполнить этих мелочей, а может быть, я не то понимаю под этими пустыми вещами, о которых вы говорите. Все, что вы мне писали, как точно сбывается; теперь я совершенно покоен насчет религии, и, к счастью, силлогизм и внутреннее чувство не противоречат друг другу, и я твердо стал на месте. Как вы думаете? Мне кажется, что для нашего века нужен новый Лютер, и что он будет; сколько людей, которые нуждаются в этом. И всегда найдется человек, который удовлетворит общей потребности.
Что касается Шевырева, я и прежде уважал его как поэта и как человека, но теперь я стал лучше узнавать его; с некоторого времени мы как-то стали короче, я следую его советам в отношении к учению, а других он мне не дает. Вы мне пишете, чтоб я отдался ему с полной доверенностью (извините, если я после этого двух слов никак не мог разобрать: «…»[1]), а так я очень легко разбираю вашу руку): во-первых, на это трудно решиться, и во-вторых, он не поймет меня; лучше оставить сделать времени; что Бог даст, то и будет, да и притом больше от него нельзя требовать (извините меня за то, что я писал про него в прошедшем письме и из него ничего не заключайте), и я покуда больше не желаю. Мои занятия с тех пор, как получил ваше письмо, пошли гораздо лучше, а то, признаюсь, я мало делал и первые два месяца почти потерял в отношении к классическому учению; но теперь у меня все так и еще лучше пойдет; оно трудно сперва привыкнуть заниматься, когда нет к тому, так сказать, почти никакой физической причины. Математикой я мало занимался и еще хорошенько не вникнул в нее; недавно я недели с три был без учителя и наконец принужден был взять другого; греческий у меня довольно хорошо идет, немецкий я наконец почти совсем одолел, — я теперь кончаю «Карлоса»; какой новый прекрасный мир, который до сих пор мне совсем был закрыт, и когда подумаешь, что передо мной лежит еще целый Шиллер, целый Гёте непрочитанным. Университет поправляется, и особенно словесное отделение: новые два профессора — греческого и латинского, Печерин и Крюков, отличные, а философию будет читать Надеждин, которого выпишут из чужих краев. Степан Петрович, если его Уваров безо всяких экзаменов не утвердит в ординарные профессора, решительно выйдет из университета, а он читает прекрасно, часто с вдохновением (еще Петрарку); он вам кланяется, то же и Хомяков, Павлов, etc. О Бенедиктове нечего мне и говорить; вы, я думаю, уже давно прочли его стихи в «Наблюдателе», а, «Наблюдатель» опять уснул: 12 номер еще до сих пор не выходит; сверх того, цензура не пропустила Одоевского и Ястребцова, еще строже становится. Поклонитесь от меня, пожалуйста, Алексею Андреевичу, Василию Алексеевичу и детям. Я слышал тоже, Петр Васильевич воротился; если правда, то поздравьте со счастливым возвращением; скоро ли он приедет сюда? Недавно я послал Языкову ваш адрес; собирается к вам писать; с тех пор он еще прислал стихов в «Наблюдатель»; из них можно заключить, что он пишет какую-то огромную поэму. Думаю, я уж надоел вам своим болтанием. Благодарю вас за все участие, которое во мне принимаете.
21 ноября 1835 г.
В. И. Григоровичу править
Крайне сожалею, что вас не застал, — первый р. в N ездил к вам и не нашел квартиру. Посылаю вам от Панова экз. его статьи для Срезневского — и от себя ненапечатанные стихи Хом. для отвезения в Турцию. С неоплаченными д. сч. делайте, что хотите, и раздавайте после сентября.
Крайне сожалею, что не виделся с вами более, но Бог еще приведет — свидеться мы должны. Если когда что-нибудь вам понадобится из дальнего чужого края, относитесь прямо ко мне и будьте уверены, что все — что я в силах, будет сделано. Добрый вам путь и всякое преуспевание в начатом подвиге.
Москва 24 июня
Письма М. П. Погодину править
Посылаю вам начало предисловия, которое вы хотели просмотреть. Дайте одобрение, если можно к понедельнику. Я велю прислать за ним. К святой мне надо непременно все окончить — на будущей неделе опять явлюсь к вам. Если можно, сделайте одолжение — пришлите статью «О местничестве» из «Вест. Евр.» — мне она необходима, чтобы окончить предисловие и представить его вам на рассмотрение. Дамы собираются съехать к вам на житие на будущей неделе и пришлют вам сказать, и очень вам благодарны за вашу готовность их принять. О Сонином письме мне даст рукопись еще Ертелев и даст еще Сонино письмо Снегирев и другой экземпляр [от них].
11. М. Типогр. Семена
<1844 г>
П. М. Языков уехал отсюда в большом беспокойстве о судьбе своей статьи, ему 2-й корректуры не прислали и т. д. — снова пишет из Петербурга — посылаю вам записку Ник. М. Сделайте одолжение, устройте их и распорядитесь в чем надо.
Посылаю вам почти оконченную корректуру 1-го предисловия «Синб. сб.» — ожидаю ваших замечаний.
С остальным явлюсь на днях и явился бы еще прежде, но С. П. Шев. мне сказывал, что вы заперлися и никого к себе не пускаете в свою «Рос. историю». Во благо тогда истории не пустите ли меня на зачет к себе?
Вашего великодушия устроить дать ему нужные книги и собрать вм. 100—150, из коих 100 дать на дорогу, а на 50 оставить ему записку и получить от моего поверенного, если придет в М. — когда нас не будет.
Кажется, я распорядился как следует.
Христос Воскресе!
Хотя и прощаюсь — но с вами, русским человеком, неужели не похристосоваться.
<1844 г>
Сделайте одолжение, пришлите мне с моим посыльным ваши 2 статьи о старейшинстве князей. Мне сказывали, что они у вас есть особой брошюрой, очень бы обязали, — и скоро возвращу. Я теперь пристально работаю над местничеством и всеми его следами, — и пора бы уже приняться за писанье, да останавливаюсь за вашими статьями, которые необходимо прежде прочесть. Очень вам благодарен за ваше предварение о бумагах Петрова времени, уезжая, я написал <Беляеву> и просил его, чтобы он отобрал у вас, что можно.
Душевно радуюсь, слыша, что вы оправляетесь, — я сам окреп в деревне и работаю по мере сил.
Хозяин и хозяйка вам очень кланяются.
истинно преданный Д. Валуев. <1844 г>
Препровождаю вам при сем первую половину моего труда над местничеством, который составляет продолжение предисловия к «Синб. Сборн.». Так как вы и прежде никогда не отказывали мне в вашем совете и внимании, то надеюсь что и теперь не откажете мне в нем — и тем более, что в этом деле вы единственный судья (сколько мне, по крайней мере, известно на всем пространстве Русского царства, перед которым можно положить свои документы и свидетельства.
Я к вам сам не отвез — потому что принужден быть очень бережлив на свои выезды, — по приказаниям Иноземц. — и др., и потому прошу вас назначить мне, когда бы я мог на досуге принять от вас ваш совет и замечание. Как вам лучше — от 1 до 3, от 4 до 6, аки от 4 до 9? И если бы можно просить вас назначить мне поскорее, потому что дядюшки мои меня крайне торопят и бранят, зачем взялся за это дело. Я […] спешу с окончанием сборника. При сем же присылаю вам 2 корректуры, которые предшествуют прилагаемой разряди. Кн. 2-я не [выпущена] еще и совершенно безобразна, но посылаю, ибо в ней окончание источников 1-ой: исчленение всех источников разрядов и местничеств. Не пополните вы еще чем-нибудь? А особливо не укажете ли на статьи в журналах, сборниках. О чинах и пр. Очень бы обязали. Я со своей стороны собрал и сделал что мог. И вот передаю на суд.
Поправились ли вы? Я, слава Богу, поправился, но все тронут грудью. Благодарю вас очень за вашу статью, которая мне очень поможет в моем дальнейшем труде над историей и развитием местничества. Если ваш попадется под руку, я бы просил вас отложить мне ваши разрядные, в которых, надеюсь, вы мне не откажете? Получили ли экз. Б. В.? Вы мне хотели дать в нее чью-то биографию?
<1844 г>
Если вы успели уже просмотреть мною посланное вам, то сделайте одолжение, скажите, когда мне к вам приехать. Я должен спешить этим делом. Как ваше здоровье и вашей супруги?
Если вам не трудно было бы прислать, очень бы обязали присылкою одной или 2-х (полнейших) разряд, копий. Все это теперь у меня за неимением других списков разр. остановило все дело.
<1844 г>
Имею честь вам препроводить при сем от имени всех 5 издателей 1-ый том «Синбирского сборника». Предупреждаю вас, что я еще не получил цензурного билета на него и потому посылаю только вам. Я поспешил этим, чтобы попросить вас обратить ваше внимание на мой труд, как он ни тяжел и ни скучен. На днях надеюсь сам быть у вас и хотел бы очень услыхать ваш приговор, каков бы он ни был, — приговор, которому я гораздо более могу доверить, чем своему собственному и чьему-либо другому —
П. С. Вы мне хотели давно одолжить вашу разрядную; премного бы одолжили, если бы передали ее посланному.
Письма Д. Н. и Е. А. Свербеевым править
Я уже знал от Хом. и Яз., что вам лучше, но получить уверение от вас самих и ваших было тем отраднее — берегите себя, ибо вы себе не принадлежите. Милость Божия вознаградит вас в ваших надеждах за ваши потери; переживать их, я знаю, вам труднее, чем многим, — но уметь чувствовать глубоко и даже горе, если не даны радости, тоже благодать неба и которая дается не всем. Ваши письма были для меня великою радостью, а ваше первое письмо больше, чем радость; не раз я его перечитывал себе и тогда живо почувствовал, скольким Господь еще благословил меня в жизни, — но достоин ли я такого участия в моем существовании и такой дружбы, и не слишком ли большую кладете на меня ответственность? — вы меня все-таки переоцениваете. Письмо это было мне тем дороже, что, признаюсь вам, не получал ответа на свое моск. послание, — мне было с вами все это время как-то неловко, как всегда бывает, когда что-нибудь остается недосказанным. От этого и писалось к вам меньше, чем следовало. А не раз хотелось вам многое высказать, в Праге я было начал писать вам новый ответ на ваше последнее письмо в М., которое меня нигде, нигде не оставляло, и теперь было собрался много писать о себе, но оба раза остановила мысль, что грешно и противу совести занимать вас собою и своими мелкими нравственными болезнями среди вашего святого горя. Скажу только, что этому письму я обязан светлым благотворным чувством, которое меня долго не оставит, — убеждением в полную прямоту и настоящую истину вашей дружбы, — что в вас всегда найду защиту против самого себя, всего, что во мне еще молодо, себя обманывает и увлекается, — и еще что теперь ясно вижу себя как вы меня давно видели, — но много уже нет, что было, так и этой нынешней веры в себя, в которой вы меня поделом упрекали, так же как и в недостатке самолюбия <… > и все это весьма сродни с тем поразительным презрением к народ, и индив., которому научают отвлеченные теории, о чем поминает мне Дм. Ник. Все оное я теперь ясно увидал, потому что сам в себе много разочаровался. Как вспомню Москву, мне кажется, что я был в ином мире, в каком-то странном очарованном кругу, — но когда раз вышел из него и стал глаз на глаз с собой, среди Божьего мира на все 4 стороны, как вдруг стало распадаться одно за другим все, на чем, казалось, стоял так крепко, и мучительная тяжелая внутренняя работа заменила прежнее московское благополучие и, может быть, преступный душевный комфорт. От этого первые месяцы моего странствия мне были невыносимо несносны, тоска по М. доходила до настоящего mal du pays[2] и не давала минуты покоя. Только Италия помирила меня с Божьим миром — а с Венец, я уже прощался только что не со слезами на глазах. Теперь же вижу, — что досель лишь — как ребенок ходит на помочах — у всего окружающего, и вдруг очутиться без них, может быть, и было самое тяжелое, хотя и не понимая этого. Что же касается до нынешнего патриотизма и православия, сам еще не знаю, как и в какой мере уложился во мне Запад с Востоком, — разумеется, что все основные убеждения остались те же, но взгляд и понятие во многом изменились; пойму ясно, когда спокойно оглянусь на себя с родины. Не хотел писать о себе, а намарал 3 страницы. Простите? Еще дни 3 здесь, дни 3 в Берлине, столько же в шумном Питере, и там дорогая, родная Москва, которая, как вы не браните ее, и как сам я во многом не объевропился, может быть, стала мне еще дороже.
Благодарю вас за вашу добрую заботливость обо мне; письмо к Miss Gorter — досадно очень, что не получил в Лонд. — теперь привезу назад с собой. Англ. книг для детей купил, привезу часть с собой — выбирал по назначению М-lle Lendz — поблагодарите ее очень за письмо и да простите, что не отвечаю сам; у Miss Frey был, но ее не видал, она была, бедная, очень больна и теперь еще в том же положении, как читал в газетах. Сочинения <…> куплю — они все стоят 5 талер, здесь. Весело слышать, что ваш Николенька вас так радует; Ник. Мих. мне пишет. И таким, думаю, был отроком Гектор? — и он ваших надежд не обманет. Какое доброе дело, что вы взяли Иноземцева, с ним можно быть покойну за вас, — поклонитесь ему от меня. Здесь я со своими, со Стаховичем и [Ел.] — с последним доедем вместе и до Москвы. В чужие края, если Бог даст, через два-три года непременно ворочусь. Все, что видел наскоро и кое-как, лишь пробудило во мне любопытство узнать [то же] порядочно, — а до тех пор буду работать, сколько есть во мне сил — и в Париже, Берлине и здесь продолжал работать в библиотеках над печатным в Лондоне. Простите покуда, до скорого, счастливого свидания; — в Питере побываю у кн. Одоевского и если можно у кн. Вяземского — теперь, когда видел Евр. — невольно отдашь справедливость и Пар. — нечего сказать, красавец-город —
Мой низкий поклон Сои. и Варв. Дм., если меня еще не забыли.
Благодарю вас, Николенька, за известие о брате. Я и без вашего напоминовенья вспомнил стихи Хом., и в первые дни, глядя на моститый чудный Лондон, говорил себе: «Нет, рано еще тебе пророчить гибель» — но после пришло и раздумье. Спасибо, что не забыли меня.
Наконец, после долгих выжиданий получил ваши письма, но где же? В Берлине и через три месяца — видно, того хотела моя недобрая звезда. Они бы избавили меня от многих глупо-тяжелых часов и придали бодрости моей избалованной натуре, — но прошлого не воротишь. Зато теперь я лучше понял истину ваших слов — чем бы мог понять прежде, еще обаянный Москвою, и от всей души поблагодарил судьбу за вашу дружбу, — прямую и непотворствующую; сберегите мне ее и будьте строги; авось и я не изменю ей, как вам не изменил ваш старый товарищ Немец. Его доброты или дружбы к вам я имею еще новое доказательство: в том, что получил ваши письма. К моему несчастию я воротился из Брейтона и уже не застал его в Лондоне, он ездил по делам в Польшу, и потому уехал из Англии даже не видавшись с ним, и вдруг получаю от него письмо, где извещает о письмах, спрашивает, куда отослать и пр. — таково внимание (и среди посольских хлопот по угощению М. П.) я не ожидал право, и оно меня живо тронуло: ваша правда, у него можно научиться исполнять долг к ближнему, чему не всегда научается и моск. любовь к своим ближним. Жаль очень, что не получил вашего письма в Лонд., я бы ему передал, что пишете об нем, ему, верно, было бы весело слышать. Глупо сделал, что не послушался вашего доброго совета не ездить в Париж, он меня утомил ужасно, а видеть почти ничего не видал. О другом вашем добром совете, — остаться до лета и не спешить с возвращением, 2 месяца тому назад я бы не мог подумать без ужаса, а теперь почти готов был бы ему последовать, если бы только было можно. С удовольствием и пользой остался бы до весны в Берлине слушать Шеллинга и другие знаменитости, вчитываться и вглядываться в Германию, но действительно нельзя. Дело не в успехе литер, предприятий, — а было бы с моей стороны (вследствии оных) ко многому <…> не возвратиться в срок, тут дела и денежные и пр., передать же их решительно нельзя — да и никто на себя не возьмет. Правда, что я теперь возвращаюсь, когда только теперь мог бы начать пользоваться и насладиться как следует путешествием: но Бог даст до другого разу, — теперь только начал свыкаться с другою жизнью и выходить из тепличной атмосферы, которою жил в Москве.
Очень весело слышать, что вы пишете о Ник. М. — авось он освоится между вами и станет бодрее. Здешний Д’Аммон, германская знаменитость и который лечил его, пока он был в Дрездене, расспрашивал меня об нем с большим участием и все твердил, что его болезнь столько же, если еще не больше нравственная, чем физическая — англ. сплин, un laisser-aller[3], и современное отсутствие уверенности в своих силах, что ему необходимы жена или друг, которые бы держали его постоянно […] и не давали опускаться — прав ли он, и во сколько, — Бог весть, — но как бы то ни было, вы могли бы быть ему очень полезны с этой стороны; а чувствительная дружба, о которой вы пишете, бесспорно может только вредить, и я понимаю вашу досаду — авось и ваша досада на Ал. М. и твердое намерение принесет свои добрые плоды и вы настоите насчет детей — в январе мы свидимся. Nат. Ал. не будет, а непременно успеете — только надо воспользоваться этим временем; если решитесь на что-нибудь и будете искать гувернера, то напишите в Питер, может быть, мне удастся найти, их там больше, чем в М. Приношу вам свою глубочайшую благодарность за Разряд, книгу; а что наделал много вздору, теперь сам ясно вижу, и придется искуплять его в будущем.
В Берлине я еще застал две недели лекций и впервые понял все великое значение герм, науки и университета, только к великой досаде Шеллинг все длится и науки какого <…> весь семестр не читал. Следовало бы с концом лекций ехать на родину, но мы решились с [Ел.] прежде съездить в Дрезд. проститься с Герм. — слушали на Рождество капеллу в церкви Кор. дрезд. театра и галерее! Всего этого у нас долго не услышишь и не увидишь. Здесь я через Ермолову познакомился тоже со многими лицами, был на их вечерах и пр. — весело видеть образованную простоту их жизни, и вместе такого доброго, услужливого народа нигде не встречал. Скажите, пожалуйста, Ник. Мих., что в Берл. посольстве 2 раза спрашивал об его посылке; искали и ничего не нашли. Проездом через Берл. еще понаведуюсь. Здесь встретил снова Вигеля, в Париже он не ужился и возвращается на житье в Москву; говорит, что стал бы отвечать Кюстину, но что ему нужны томы, чтобы вылить всю свою желчь, а то боится только расшевелить ее. Простите покуда, до скорого свидания, как ни говорить, ибо что рад был бы остаться хоть еще на чужбине, — а не поверите, как отрадно подумать, что скоро буду с вами, на месте и за своими книгами —
<1843 г>
Посылаю вам несколько страниц из своего местничества, из коих прочтете отчеркнутое чернилами. Может быть, вам [важно] будет видеть, что понятие русской истории, хотя и относящееся к другому веку и другому, более частному предмету, чем ваше, привело меня в общем к тем же выводам, что и вас. Разумеется, что я воспользовался только удобным случаем, чтобы набросать несколько общих мыслей, но не думал разрабатывать их прилежней. Вот вам мои возражения и вместе моя присказка на вашу статью, которая меня искренне порадовала и за которую приношу вам искреннюю благодарность, как написавшему ее.
<1844-1845>
КОММЕНТАРИИ править
Впервые опубликовано: Татевский сборник. А. Рачинского. С приложением портрета А. С. Хомякова. Спб.: Типография М. Стасюлевича, 1899. С. 101—104.
Печатается по тексту первой публикации.
Стр. 317. Что касается Шевырева…-- Шевырев Степан Петрович (1806—1864), поэт, критик, историк литературы. С 1834 года читал лекции в Московском университете.
Стр. 318. Университет поправляется, и особенно словесное отделение: новые два профессора — греческого и латинского, Печерин и Крюков, отличные, а философию будет читать Надеждин, которого выпишут из чужих краев. — Имеются в виду благотворные для Московского университета преобразования, начавшиеся с назначением в июле 1835 года новым попечителем этого учебного заведения графа Сергея Григорьевича Строганова.
Печерин Владимир Сергеевич (1807—1885), русский философ, поэт, эллинист. В 1836 году занял кафедру греческой словесности в Московском университете, позже принял католичество и эмигрировал.
Крюков Дмитрий Львович (1809—1845), русский филолог, доктор философии. С 1835 года был профессором римской словесности и древностей.
Надеждин Николай Иванович (1804—1856), ученый, литературный критик, редактор, журналист. В Московском университете преподавал теорию изящных искусств, археологию и логику.
Стр. 318. Степан Петрович…-- Шевырев.
Стр. 318. …Павлов, etc. — Павлов Михаил Григорьевич (1792—1840), философ и ученый, профессор Московского университета.
Стр. 318. О Бенедиктове нечего мне и говорить… его стихи в «Наблюдателе»… — Бенедиктов Владимир Григорьевич (1807—1873), русский поэт. Журнал «Московский наблюдатель» (1835—1839).
Стр. 318. …Цензура не пропустила Одоевского и Ястребцова… — Одоевский Владимир Федорович (1803—1869), князь, русский писатель и музыкальный критик.
Ястребцов Иван Иванович (1776-?), педагог и публицист.
Стр. 318. Поклонитесь от меня, пожалуйста, Алексею Андреевичу, Василию Алексеевичу… — Имеются в виду Елагин Алексей Андреевич (ум. 1847), отчим И. В. и П. В. Киреевских, и Елагин Василий Алексеевич (1818—1879), историк и публицист, брат по матери Киреевских.
Печатается по подлиннику: Отдел рукописей РГБ, фонд В. И. Григоровича, картон № 4, ед. хр. № 29, л. 1.
На папке с документами, хранящейся в отделе рукописей РГБ, письмо датировано 1840 (?) годом. Мы же считаем, что письмо было написано 24 июня 1844 года. Именно тогда В. И. Григорович отправился в длительную научную командировку в европейскую часть Турции.
Григорович Виктор Иванович (1815—1876), выдающийся ученый-славист
Печатается по подлиннику: Отдел рукописей РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 6-8. На письме сверху карандашная пометка неустановленного авторства: «11 Map. 1844».
Стр. 319. …Пришлите статью «О местничестве» из «Вест. Евр.»… — Здесь имеется в виду статья Ф. Карецкого «О местничестве» (Вестник Европы, 1815, ч. 81, № 11, стр. 184—198.
«Вестник Европы» — еженедельный журнал, основанный H. M. Карамзиным, издавался в Москве с 1803 по 1830.
Печатается по подлиннику: ОР РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 8-9.
Стр. 320. П. М. Языков уехал…-- Языков Петр Михайлович (1798—1851), брат поэта H. M. Языкова, ученый-этнограф и геолог. Здесь в письме идет речь о беспокойстве Петра Михайловича за судьбу своей статьи «Ответ на антикритику, помещенную в № 8 „Москвитянина“ на 1843 год». Эта статья была впоследствии опубликована в «Москвитянине» (см. 1844, ч. II, № 4, стр. 337—348).
«Москвитянин» — научно-литературный журнал, издавался в Москве М. П. Погодиным в 1841—1856 годах.
Стр. 320. … Посылаю вам записку Ник. М…. — Языков Николай Михайлович (1803—1846), русский поэт, славянофил.
Стр. 320. …С. П. Шев. мне сказывал, что вы заперлись и никого к себе не пускаете… — В 1844 году М. П. Погодин подал в отставку из-за затяжного конфликта с руководством Московского университета.
Стр. 320. …Если придет в М…. — журнал «Москвитянин».
Печатается по подлиннику: ОР РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 12.
Стр. 320. Ваши 2 статьи о старейшинстве князей… — вероятно, речь здесь идет о статьях «Нечто о толковании одного места в Несторе» (Вестник Европы, 1824, № 4, стр. 260—263) и «Варяги — Русь 862 года не суть варяги 859-го» (Вестник Европы, 1824, № 7, стр. 191—195).
Стр. 321. …Я написал <Беляеву>… — Вероятнее всего здесь упоминается Беляев Иван Дмитриевич (1810—1873), русский историк, видный член московского кружка славянофилов, в 1840-х годах — сотрудник журнала «Москвитянин».
Стр. 321. Душевно радуюсь, слыша что вы оправляетесь… — В 1844 году у М. П. Погодина случился тяжелый перелом ноги.
Печатается по подлиннику: ОР РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 16-17.
Стр. 321. …По приказаниям Иноземц. — и др…. — Валуева постоянно лечил врач Федор Иванович Иноземцев (1802—1869), довольно авторитетный в московских медицинских кругах специалист.
Стр. 322. Получили ли экз. Б. В.? — «Библиотека для воспитания» (1843—1846), журнал, редактировавшийся Валуевым.
Печатается по подлиннику: ОР РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 25-26.
Стр. 322. Как ваше здоровье и вашей супруги? — 1844 год был очень сложным в жизни М. П. Погодина (конфликты на работе, перелом ноги). В 1844 году тяжело заболела и умерла его жена.
Печатается по подлиннику: ОР РГБ, ф. № 231, картон № 6, ед. хр. № 27, л. 23-24.
Это письмо, вероятно, было написано кем-то под диктовку Валуева. В верхней части листа предположительно рукой Валуева более жирными чернилами помечено: «июнь».
Печатается по подлиннику: РГАЛИ, ф. № 472, No описи 1, ед. хр. № 624, л. 18-19.
Свербеева Екатерина Александровна (урожд. Щербатова, 1808—1892), вместе со своим мужем Д. Н. Свербеевым были хозяевами известного в Москве литературного салона.
Стр. 324. …О чем поминает мне Дм. Ник…-- Свербеев Дмитрий Николаевич (1799—1874), дипломат, литератор, хозяин известного московского литературного салона, дядя Валуева.
Стр. 325. …У Miss Frey… — Фрей Елизавета (1789—1845), английская филантропка.
Стр. 325. …Ваш Николенька вас так радует; Ник. Мих. мне пишет. — речь идет о сыне Д. Н. и Е. А. Свербеевых — Николае Дмитриевиче Свербееве (1829—1860), впоследствии чиновнике Главного управления Восточной Сибири при Н. Н. Муравьеве-Амурском. Второе упоминаемое лицо — поэт Языков Николай Михайлович.
Стр. 325. Здесь я со своими, со Стаховичем и [Ел.]… — Стахович Михаил Александрович (ум. 1858), писатель, переводчик, этнограф, был близок к редакции журнала «Москвитянин». [Ел.] — предположительно Елагин Василий Алексеевич, сын А. П. Елагиной, в 1844 году живший за границей с Валуевым и близкий ему.
Стр. 325. Мой низкий поклон Сои. и Варв. Дм…. — кузенам и Варваре Дмитриевне Свербеевой, дочери Д. Н. Свербеева.
Печатается по подлиннику: РГАЛИ, ф. № 472, No описи 1, ед. хр. № 624, л. 20-21.
Как и в предыдущем, в этом письме не указан год написания. Однако, учитывая факты биографии Валуева, письмо следует датировать 1843 годом.
Стр. 326. …И среди посольских хлопот по угощению М. П…. — предположительно М. П. Погодин.
Стр. 327. …Что вы пишете о Ник. Мих… — Н. М. Языков
Здешний Д’Аммон, германская знаменитость… — Аммон Фридрих Август фон (1799—1861), профессор Дрезденской медико-хирургической академии и директор ее поликлиники.
Стр. 327. … Но мы решились с [Ел]… — В. А. Елагин.
Стр. 328. Скажите, пожалуйста, Ник. Мих…-- Н. М. Языков.
Стр. 328. Здесь встретил снова Вигеля… говорит, что стал бы отвечать Кюстину… — Вигель Филипп Филиппович (1786—1856), чиновник дипломатического ведомства, литератор, публицист, автор известных «Воспоминаний». Обладал желчным и раздражительным характером. Де Кюстин Астольф (1790—1857), маркиз, французский литератор, побывавший в России. Его рассказы о нравах высшего русского общества и вышедшая в 1843 году в Петербурге книга «Россия в 1839 году» возбудили большое неудовольствие в русских кругах.
Печатается по подлиннику: РГАЛИ, ф. № 472, No описи 1, ед. хр. № 624, л. 1.
Судя по стилю этого письма и манере обращения, наиболее вероятным адресатом следует считать Дмитрия Николаевича Свербеева.