Д. И. Менделеев править
Письма о заводах править
Письмо первое править
Вы пишете, что выросли в деревне и считаете невозвратно утраченным тот, вам родной помещичий быт, который выражен Аксаковым и гр. Толстым в ясных и поучительных картинах, ласкающих, как прошлая юность; что вы учились в эпоху надежд и уверенностей, разразившихся в отчаяние классического скептицизма, названного нигилизмом; что потом вы хозяйничали, служили добровольцем и по земству, а ныне состоите в числе лиц заштатных мыслей. Вам противны и отчаяние, и житье изо дня в день, и бесконечные эти разговоры, и хочется вам сознательного дела, живого участия в негромкой жизни народа, однако, без рабства прошлому, потому что оно утрачено и нет силы, которая могла бы поворотить вспять. Живым же делом я согласен с вами, надо считать только такое, в котором найдется удовлетворение требованиям личным и общим, вашим и земским, настоящим и предстоящим. В политические бредни <…> вы если и верили, то теперь изверились, согласились в этом с русским взглядом, мелькающим у графа Л. Н. Толстого в «Войне и мире», но не удовлетворяетесь Платоном Каратаевым, потому что прожито идиллическое его время и пришло другое неизбежное, сложнейшее. Надо не песен, деятельности не разговорной и не одной рукодельной, вроде токарного станка, но такой, чтобы интерес к ней был полный, духовный и внешний, т. е. захватывающий и время и пространство, по крайней мере близкие к вам. Указав на то, что не земледелие и не какой-либо род службы могут быть считаемы теперь за необходимое для нового положения новое живое дело, вы пишете, что пришли к тому убеждению, которое проводится мною в нескольких статьях, а именно дальнейший рост России видите в развитии заводских дел. Потому и сами вы желаете заняться заводскими делами, как обещающими ответить многим сторонам современных общих русских и частных ваших потребностей. Вы спрашиваете поэтому от меня доступные для образованного неспециалиста технические сочинения, где бы вопросы заводских дел были рассмотрены с самых первых оснований. Таких книг нет, а потому я вам не могу в этом отношении быть полезным. Не только в нашей литературе, но и в западноевропейской технические руководства все почти разбирают заводское дело в частных подробностях, а не в отношении к общим условиям, которые надо принять в соображение, учреждая завод и ведя его, да и написаны они чаще всего для лиц, подготовленных в химии, физике и механике. Вы же, как юрист, пишете, что имеете об этих предметах только самые смутные первоначальные сведения. Вы намекаете на то, что вы не один, а многие будто бы ждут появления в России, вслед за возбуждением потребности развития промышленности, именно полной технической энциклопедии, написанной, по возможности, общедоступно, т. е. так, чтобы с классическо-литературной нашей подготовкой можно было разобраться в существенных вопросах техники. Вполне разделяю ваш взгляд в том отношении, что такая энциклопедия в настоящее время в России настоятельнее необходима, чем многое, многое другое, считаемое самонужнейшим, включая туда и всю массу новомодных классических изданий и даже груду почтенных по мысли и трезвых статистических трудов современной России, за которые потомки скажут большое спасибо нашему времени. О надобности многих заводов, о великой пользе полной энциклопедии, к ним относящейся, я даже писал однажды, но сам за такую энциклопедию приниматься не могу по множеству причин, которые незачем рассматривать. Вместо этого я хочу в нескольких письмах выразить часть тех мыслей, которые имею в отношении к желаемому учреждению у нас большого числа заводских дел. Избираю форму писем, а не отдельных статей именно потому, что от писем нельзя требовать той полной систематичности изложения, какую вам хотелось бы, кажется, видеть в сочинении, назначенном для интересов, вас занимающих. В письме можно говорить отрывочно, одно разобрать подробнее, чем другое, иное и вовсе пропустить, как я и буду делать; следовательно, не ждите от меня ни полных указаний по отношению ко всем вопросам, вами поставленным, ни рассмотрения тех побочных вопросов, которых целая масса рождается при обсуждении как каждого технического предприятия в отдельности, так и целых групп заводско-промышленных дел. Ищите остальное там, где в самом деле должно искать ответов на представляющиеся вопросы. Не только в статистических сборниках, железнодорожных и таможенных отчетах ищите сведения о том, что производится у нас, что нам потребно и что привозится из-за моря, а может выгодно делаться у нас, даже вывозиться от нас, но узнавайте об этом и прямо из жизненных отношений в тех кругах, которые живут сколько-нибудь не в абстракте русской жизни, не в мечтаниях да обсуждениях или осуждениях, а в связи с практическими вопросами нашей страны, в особенности же в связи с производительною и потребительною жизнью той местности, в которой вы захотите действовать. Не только в физике, механике и химии ищите затем ответов на вопросы об основных операциях и явлениях, производящих те изменения в веществах, которые делают их полезными, а оттого составляющими предмет спроса или торговли; но постарайтесь разобраться в этих процессах и личными опытами, которые всякому, и вам следовательно, также легко производить, можно сказать, домашними средствами, если узнаете основные законы, которые действуют в совокупности операций, требующихся в данном техническом предприятии. В некоторых частностях я постараюсь показать примеры того, как можно пользоваться опытом для установки основных технических вопросов правильно и как можно прилагать законы точных наук к вопросам, здесь являющимся. Эти частности, конечно, не обнимут всего того разнообразия, которое может представиться здесь, а только покажут вам тот путь, по которому должно следовать для самостоятельного ознакомления с предметом данного производства. Не надо при этом, однако, забывать, что есть немало частей техники, которые и до сих пор настолько мало изучены точными науками, что дело на заводе ведется преимущественно на основании уже выработанных практических правил и приемов. В этих отраслях техники вам придется непременно, если вы их предпочтете другим, первоначально побыть где-нибудь на другом, подобном заводе, как это в сущности и принято в настоящее время везде для получения технического образования, даже и у специалистов. Имеются кожевенные заводы, пивоваренные и тому подобные заводы, на которых проходятся, хоть не у нас, а, например, в Германии, иногда и полные практические курсы этих предметов. Где нет этого, т. е. в тех странах и в тех производствах, где не существует таких образцовых, учебных заводов, поддерживаемых или обществом, или правительством, или личным расчетом, там прибегают очень часто к тому, что нанимаются прямо рабочим на завод, который хотят изучить. Знаю, знаю, что у нас этого нельзя сделать, что мы до этого не доросли, но ведь я пишу вам, много путешествовавшему в Западной Европе для наслаждения и отдыха, а потому и понимаю, что вам не явится препятствий поступить куда-нибудь на завод в Бельгии или в Англии. Много и наших специалистов выработало свои практические сведения именно таким путем. Понятное дело, что не этих практических сведений вы требуете от меня. Их вы и не должны искать в книгах. Тут надобна прямо живая практика. Пожалуйста, только не останавливайтесь на одной голой критике: она ничего не дает. Хотя ей и обучаются у нас, как обучали прежде в семинарских риториках, но в ней одной, без материала, нет никакого толку. Конечно, техника несовершенна, составляет поныне лишь приложение других наук, но ведь и ваши юридические науки не абсолютны, а медицина и подавно требует такого же, как в технике, практического знакомства. Между тем, нельзя же отрицать и там научной стороны, да и в самой практике жизни видно, что ученый и знающий юрист или медик пойдет тверже и вернее, чем один практический знаток. Так и на заводах. Сперва их изучите, отдайте, пожалуй, критическую дань вступлению в их интересы, но сразу же из обсуждающего превращайтесь и в действующего, однако не зря, по манере абстракта юного порыва, а пройдя чрез труд практического изучения, вникнув в частность, понимая общее, совокупляя одно с другим. Писать же стану, ведь я не художник, могущий в частном показать общее, об общем, как об общем, а о частном, как о частном, без намеков общим на частное и обратно, словом писать буду такой прозой, какой умею. Не ждите же от меня ни картин, ни рецептов.
Таким образом, частности производств будут служить в моем изложении, так сказать, только примерами общих положений и взглядов науки и жизни, с которыми должно освоиться при учреждении и ведении заводского предприятия, а потому главную цель моих к вам писем будут составлять именно эти общие положения, касающиеся если не всех, то многих заводских дел. Ведь вы не назначаете еще себе никакого отдельного производства, а когда придете к решимости выбора, тогда дело вашего ознакомления именно с этим выбранным производством будет совсем иным. Вам, как человеку, совсем незнакомому с этим делом, может с самого начала показаться, что и все дело состоит в частностях. Так думают очень часто многие, приступая к заводской технике. Я думаю, что это ошибочно, и в нескольких примерах, которые приведу дальше, покажу, как ошибки против основных требований техники ведут в конце концов к неудаче всего дела, хотя бы оно и было правильно поставлено со стороны практических подробностей чисто рецептурного свойства. Возьмите хоть приготовление непромокаемых тканей. Пусть дан и применен в дело отличный рецепт. От него зависит, конечно, успех дела, но ведь надо пустить ткань, уметь обделать ее выгодно, сбыть своевременно и с барышом, иначе и с хорошим рецептом дело лопнет. Тут уже частности отдельного предприятия. Но есть требования и более общие, противу которых идти, при всяких благоприятных условиях, не должно. Их надо ясно видеть. А чтобы не остаться неясным, приступая к делу, укажу здесь в немногих словах, на пример наших дел с нефтью, которые отдельно буду разбирать подробно. Довольно сказать, что 10 лет тому назад в Баку добывалось всего около 3 млн пуд. нефти, а в прошлом году получено больше 70 млн, чтобы видеть, что я избираю для примера такую промышленность, которая растет весьма быстро. Главные товары, этой промышленностью доставляемые, имеют всеобщий спрос. Их нигде не остается в складах, все сбывается. Товары эти пока немногочисленны, они составляют: керосин, смазочные масла и остатки. Потребление двух первых всякий знает. Потребление же остатков для топлива на Волжской системе и по Каспийскому морю, а также и для смазки колес и машин, составляет очень крупное дело последних годов в России. А между тем выходит вот что: нет почти ни одного предпринимателя, перерабатывающего нефть, который бы не жаловался и не печалился ежеминутно о ходе своих заводских операций. Печалятся не о технике, хоть и она довольно еще ныне печальна, плачутся о торговой стороне дела. Это происходит оттого, что барыши производства совсем не отвечают ожиданиям, да и нередко дела, начатые, по-видимому, очень правильно с правильным расчетом подробностей, оканчиваются банкротствами или закрытием заводов и прекращением дел. В чем же здесь дело? Сущность дела, по моему мнению, здесь в том, что в одном месте, в Баку, скучены все заводы, перерабатывающие всю нефть, и эти заводы чрезвычайно далеки от мест потребления. Заводчик, производящий керосин, получает за него деньги только, может быть, чрез год или полтора года, потому что зимою нет вывоза. Главное движение товара происходит по Волге, а весь товар, пришедший в волжские склады, лежит там до требования; требования же, хотя и многочисленны, но идут последовательно, по мере надобности, а потому товару приходится лежать без продажи, по крайней мере, год, в среднем числе. Да и при валовом производстве, которое одно только и мыслимо при таком удалении производителя от потребителя, продажа ведется гуртом, большими количествами, в кредит, редко когда на 2, 3 месяца; чаще всего уплата производится чрез год или даже полтора. Оттого-то и выходит, что техника дела, если б она и была самая совершенная, здесь будет ни при чем. Нужен огромный капитал для того, чтобы вести сравнительно небольшое дело, а вследствие конкуренции лиц, вместе действующих или долженствующих действовать почти одинаковыми способами, цены спускаются до того, что барыш остается только у того, кто попал в особые благоприятные условия для своевременной продажи своих товаров. В ином положении, но от той же основной причины, оказались и другие, правда очень немногие, наши нефтяные заводы, основанные в центральных частях России. У них тоже оказался недочет не из-за техники, а из-за организации дел. Одно исправили — стали возить не товар готовый, а сырье, что, конечно, много лучше и выгоднее, а другое не разобрали. Расчет повели на краткий срок, соображаясь с ценами и кредитами того времени, когда завод задуман, достроили, пустили в ход, задолжались для всей натуги широко задуманного предприятия, а цены и упали, и платежи пришли, вот и не вынесли или плачутся. Следовало завод устроить малый, развиваться медленно, ростом естественным, а поспешили, дела и не пошли. Не в технических подробностях и тут дело, а в экономической стороне, в торговле, в продаже, в довольстве малым верным барышом, в кратком обороте капитала, в соразмерности дела с капиталом. Если услышите жалобы заводчиков об убытках, да порасспросите, то выходит обыкновенно так, что на раз действительных технических неудач и потерь придется пять или шесть раз неудачи от непродажи товара, от дороговизны перевозки, от накладных, не технических, а чисто экономических потерь и нерасчетов. Выгода заводского предприятия, следовательно, зависит, прежде всего и главнее всего, не от того, как устроены подробности заводского предприятия, а от того, правильно ли произведены основные расчеты предприятия. И если вам хочется вдаться в интересы техники, то вы должны, прежде всего, обратить внимание именно на эти основные вопросы заводского дела. Техника подробностей придет легко сама собою, особенно если вы будете заниматься делом внимательно и сами за своим делом присмотрите. И это последнее положение я оставлю не без доказательств примером. Ведь большинство наших заводов учреждено людьми, совсем не сведущими в технике, можно сказать даже совершенно незнакомыми с теоретическою стороною технических предприятий, а между тем некоторые заводы положительно развиваются, растут и оказываются весьма выгодными. Это обыкновенно приходится на долю тех, в которых, хотя и не сведущий в подробностях техники, хозяин дела сам сидит при нем, входит во все подробности предприятия и не падает духом при первых неудачах заводской переработки или торгового предприятия, а приноравливается как к природе тех вещей, с которыми он обращается, так и к природе тех людей, с которыми ему приходится иметь дело. Укажу для примера на химический завод Ушкова на Каме около Елабуги. Отец нынешнего владельца этого обширного химического завода, снабжающего Россию квасцами, хромпиком, серною кислотою и другими продуктами, был простой рабочий и начал дело с самого небольшого предприятия. Сыну, однако, он оставил уже завод, и этот завод, под его руководством, продолжает развиваться, сколько можно издали судить, с большим успехом. Ведь наш главный, основной русский порок состоит в том, что мы охотно многое обсуждаем и неохотно принимаемся за дело. Вы, кажется, переболели уже этою русскою болезнью, а потому вам можно говорить об этом, так что вы поймете сущность того, что я хочу с самого начала сделать ясным.
Вы пишете, что с сельским хозяйством хорошо практически знакомы, знаете все его условия, и хотя даже имеете к нему склонность, но не желаете посвятить свое время исключительно именно ему одному, по той причине, во-первых, что Россия вся, так сказать, крупный и однообразный сельский хозяин, необходимые же условия развития в стране цивилизации требуют непременно большого разнообразия в действиях отдельных членов большой страны, во-вторых, потому, что русские зимы длинны, их надо наполнить чем-либо помимо сельскохозяйственных интересов, в-третьих, потому, что вы предвидите даже при отличном усовершенствовании и успехе сельского хозяйства общие недочеты и банкротства при избытке хлеба, так как видите развитие сельского хозяйства в обширных странах Америки и Африки, более ему благоприятных по климату и положению близ морей; наконец, в-четвертых, вам не симпатична необходимость в деле сельского хозяйства соперничества образованных сил с крестьянскими, так как в сельском хозяйстве главный доход дела зависит от приложения физического труда к обработке земли, от состояния погоды и от торговой изворотливости хозяина при продаже своих продуктов, а это все под силу и крестьянину; вы же думаете, что масса образованных людей забьет в сельском хозяйстве крестьянские усилия, что вам нежелательно. «Куда же бы делись мы с массою хлеба, если бы земли наши родили, как они могут, не четверти, а десятки четвертей с десятины?» — пишете вы. И вы правы. Ведь и для выгод всемирной торговли есть естественные преграды, нужны незамерзающие реки и моря, да те условия свободы торга, которых теперь нет, ведь хлеб-то стали везде облагать ввозною пошлиною. Вы ясно видите затем, что рабочему в сельском хозяйстве нельзя дать больше того, что составляет минимум возможного вознаграждения, потому что иначе, при большом количестве прилагаемой работы, придется предпринимателю совсем остаться без барышей. Вследствие особо сильных ваших личных симпатий к рабочему люду, вы ищете в заводском деле решения той задачи, чтобы рабочие получали за свой труд не только средства для кое-какого существования, но и некоторый достаток, даже избыток, какой сельскохозяйственные отношения не могут дать, так как все или почти все заняты именно этим производством. Во многих из этих отношений я с вами вполне согласен и думаю, что близко время, когда не одни вы из благожелателей народа додумаетесь до того, что некоторый избыток средств у рабочих и общее развитие благосостояния не могут быть достигнуты в такой обширной стране, как наша, иначе, как при посредстве присоединения к сельскохозяйственным промыслам страны обширно развитых заводско-фабричных промышленных предприятий. Ведь этому мы видим исторические примеры повсюду. Те страны, которые вышли уже из неизбежного первоначального исторического состояния, в которых границы ясно определились, лагерный порядок исчез, где народ сел крепко на землю, а земли уже перестали родить, если плохо удобрены и вспаханы, эти страны, к числу которых начинает примыкать в своем естественном росте и Россия, приобрели достаток и достигли некоторых успехов во всех отраслях цивилизации лишь при содействии учреждения заводских предприятий. Пример Голландии или Бельгии, Швеции или Шотландии так ясен, что нечего об этом более и распространяться. Достаточно сопоставить их с Испанией, Грецией, южною Италией, чтобы видеть ясно, что достаток, некоторая высота образования, твердость всего быта неразлучны с развитием заводско-промышленной деятельности и с ее спутницею внешнею торговлею. Хотя многие наши условия, даже законодательные, исключительно благоприятны земледелию, но они не умаляют существования суммы других условий, требующих развития промышленности в широких размерах. В самом деле, обширность страны вызывает внутреннюю промышленность; отдаленность границ и запертость морей дают премию при соперничестве с имеющимися уже соответственными заграничными товарами; близость азиатского рынка, начавшего требовать европейские товары в больших размерах, дает возможность так поставить многие наши фабрики и заводы, как поставлены по отношению к нам иные западноевропейские, а богатство разведанных уже рудников, местами же нетронутых еще почв, дает в руки основные природные условия для развития множества заводских и фабричных предприятий. Но все эти условия, побуждая к заводским делам, приглашая к ожидаемым выгодам, имеют второстепенное значение в суждении о нашей потребности в этих делах. Корень дела здесь в труде, его качестве и количестве, в особенностях заводов и фабрик, отличающих их от сельского хозяйства. Ведь преобладающее большинство русских земель большую часть года должно совсем оставаться без обработки. Время, применяемое для сельского хозяйства массою народа, столь кратко, что избытка свободных рук, свободного времени чрезвычайно много, а потому, как бы ни был трудолюбив человек, ему с землею большую часть времени года нечего у нас делать, а вследствие этого отсутствия постоянной работы явились у нас и те разнообразные особенности, которые все можно формулировать в словах: русская работа страдная. Страда есть в подлинном смысле страдание. Труд у нас и считается страданием, наказанием, не утешением, не радостью, не потребностью, как то быть должно в стране, в которой галушки не валятся с неба, и как то становится естественным по мере развития образованности, со всеми ее спутниками. Глядите кругом: много ли труда делается у нас с любовью? Только надобность заработка дает у нас труд, только страх призывает к нему, а жажды и жадности труда нет, оттого ни избытка, ни сбережений еще не видно. Труд у нас еще страда. В переносном смысле, страдным временем называется время усиленного труда, и вот к этому-то усиленному труду охотно или неохотно привык народ <…> а с освобождением крестьян уже стала очевидною близость времени труда, уже стало необходимо его вписать в число добродетелей, без которых не прожить каждому в отдельности, и всем стало видно, что ему, и преимущественно ему, должно учить детей, если ученье назначено не к тому, чтобы повторять латинские ошибки в нашей будущей истории. Взгляните трезвее на историю тех новых народов, которых историю знаете и видите в действии: рядом с аристократией землевладения становится аристократия трудовая, подвиги порыва заменяются в своем значении трудом долгим, усилием постоянным и непрерывным, даже научные завоевания определяются не одним набегом гениальной мысли, как было прежде, а трудом и мыслию наблюдений и опытов, исследований и изучений, настойчиво кропотливых. <…> А это показывает, что труд становится неизбежным, занимает подобающее ему место, которое ему ранее не принадлежало, и что без него не над чем было бы подвизаться ни землевладению, ни порыву, ни гению, усложнения требований растут. Увидев, поняв роль в будущем труда, когда он станет единственным кормильцем, порыв, к которому так приглашало все прошлое, шагнул далеко, пересолил в требовании, не разобрав, что с историческим развитием идет усложнение, что простота идиллического быта определяется отсутствием труда, господством одного порыва, а что дальше и прошлое, и новое друг друга не исключат, будут устроены совместно, достигнут неизбежного соглашения, потому что новое-то ведь есть не что иное, как результат прошлого. Так и жизнь отдельного человека с годами усложняется. С годами своего возраста Россия дошла до необходимости усложнить свой земледельческий быт, развитием в широких размерах заводских предприятий. Оставьте слащавые тужения об идиллии чисто сельскохозяйственных наших прошлых отношений. Их не воротят ни наши с вами аппетиты, никакие распоряжения и сетования, простительные таланту, почерпающему в современном и прошлом свои щедринские абрисы, но непростительные ни мыслителю, ни современному деятелю, которые должны в слове и деле показать, что время труда пришло уже, что он займет свое место в среде других сложившихся отношений, что они вольно или поневоле, рано или поздно уступят часть влияний труду настойчивому, постоянному и твердому. Такова история образованности, а мы уже в нее вступили <…> свергая татарщину, прорубив в Европу окно, свергнув крепостничество. Пока будут считать Россию страною, исключительно назначенною для сельского хозяйства, до тех пор привычки к страдному порыву не прекратятся и до тех пор, после некоторого времени труда, всегда будет следовать чересчур долгое время отдыха, чуть не апатии, надежды на «авось», и не переведется чересчур огромное число праздников, разного рода сходок, называемых попросту галденьем, совсем не подвигающих дело, а только напрасно отнимающих время от труда. Тут мы касаемся предмета, едва ли ясного в общем представлении, а именно различия понятий труда и работы. Я рассмотрю это различие для вас, именно по той причине, что вам все еще кажется техническое предприятие страшным с той стороны, что оно опирается на работу не лично вашу, а рабочих или хотя бы и машин. Но предпринимателю, хотя работы и нет, много труда, на нем и весь риск. Для уяснения считаю особенно важным именно правильное знакомство с понятиями труда и работы при первом приступе к технической стороне деятельности, потому что в ней все производится в действительности внешнею работою и трудом, неизбежно необходимыми для начала, ведения и всей выгодности предприятия. Не всякая работа есть труд. Работа собственно есть понятие чисто механическое. Работу производит и машина; работу может производить и человек, но, работая, он действует как машина, т. е. его усилия в этом случае составляют не больше, как часть лошадиной силы, а именно около одной пятнадцатой доли силы паровой лошади. Работу танцовщицы можно также измерять, хотя сущность ее дела не в числе килограммометров развиваемой ею работы. Работа же в механическом смысле есть произведение из величины пройденного пространства на величину силы, при этом прилагающейся. Проще всего работа определяется при вертикальном движении тел, именно, когда путь движения направлен в обратную сторону против действия силы тяжести. Тогда сила действующая может измеряться поднимаемым грузом. Работа поднятия груза на известную высоту и представляет меру механического действия, машиною или человеком произведенного. Оттого работа измеряется пудофутами, килограммометрами и тому подобными единицами, принимаемыми в механике и всегда образованными из единиц веса и расстояний (или длины). Работа в 1 кг/м представляет не что иное, как такую работу, при которой поднимается 1 кг, или 2,4 ф. на высоту 1 м, или примерно на полсажени. Эту работу можно произвести или в короткий, или в длинный промежуток времени. Паровою лошадиного силою называется такая сила, которая в состоянии в 1 сек. произвести работу в 75 кг, т. е. поднять 75 кг на 1 м высоты, или 1 кг поднять на 75 м в 1 сек. Человек может поднимать, постоянно работая, не более как 5 кг на высоту 1 м.
Таково понятие сколько-либо точное о работе. Вы подробности дочитаете в механических руководствах. Важно для вас только удержать в памяти это понятие для всего последующего изложения, а теперь и без дальнейших объяснений будет вам понятно, что труд есть что-то совсем иное, чем работа, или другими словами, что труд измеряется совсем другими единицами, чем работа. Чтобы это увидеть ясно, взгляните на следующий грубый пример. Представьте стадо овец и с ними пастуха, которым их стережет от волков. Этот пастух может плести лапти или просто сидеть на земле, и все же он будет трудиться, если он зорко следит за тем, чтобы все стадо было на виду, не заходило в кусты, где волк легко отважится сделать нападение. Вообразите теперь волка, который бегает кругом этого стада. Работа его громадна, много килограммометров работы он производит в течение своих попыток утащить одну из овец. Всякий из нас ясно видит, что его работа не есть труд, а то бездействие, в котором находится пастух, то отсутствие механической работы, которое в нем имеется, может быть трудом. Следовательно, труд вовсе не есть непременно работа, хотя часто труд сопровождается работою. Что же, спрашивается, такое труд? Где же его признаки? Где же его марка? Из указанного примера, равно как и из других примеров, легко уму представляющихся, несомненно следует такое определение труда, в котором участвует общая польза. Труд непременно обусловливается полезностью совершаемого не для одного себя, но и для других. Польза же для других всегда отзывается пользою для себя, что и выражается в сущности прежде всего этическими представлениями о труде для других, своих ближних, за что и наступает рай в душе, то равновесие, которого не достичь без трудовых усилий людям, вышедшим из ребячества. Даже ребенку куда как весело быть другим на пользу. И та же взаимность общей и своей личной пользы выражена во внешности экономическими условиями мены или реальными условиями платы за труд. Но и в слове «польза» имеется нечто неясное, тем больше, что к нему надобно прибавить еще прилагательное «общая польза». Эту неясность, однако, незачем нам распутывать, потому что, судя по вашим письмам, я уже ясно вижу, что по отношению к вопросам пользы и именно пользы общей вы смотрите ясно на предмет и видите, что пользу не представляет одно произведение материально полезных вещей, потому что и в самом труде материального понятия о работе в сущности нет. А потому и художник, который пишет картину, и священник, который исполнял требу, и чиновник на службе, и учитель в школе, и землепашец за плугом могут или просто работать, или действительно трудиться, смотря по тому, для чего и что они делают, любят ли дело, дают ли другим нужное. Одного хотения, одних добрых намерений, какими ад устилается, здесь мало. Они единоличны и выразились в учении, прикрывавшемся именем Христа и оправдывавшем всякие средства для хороших целей. Для труда, как дела сложного, нужны и работа, в цели, и средства, и действительная польза, и сознание, — и внешних признаков у нее нет, как нет их у картин или у авторов. Одни остаются, живут вечно, другие только пишут, как я к вам; одни при этом только работают, другие несут труд и хоть этим наверстывают недостаток вечного интереса, свойственного художеству. Точно так же и мастер, производящий сапоги, может или действительно производить труд, который неизбежен в общем ходе людских отношений, или может только производить работу шитья сапогов, если он их производит, например, для своих личных потребностей, вкусов и надобностей. Конечно, тут отношения сложны, переходы от чистого труда к чистой работе встречаются на каждом шагу, в большинстве даже случаев характер деятельности сложен; но, как химики отличают, несмотря на существующие переходные формы, кислоты от щелочей, металлы от металлоидов, так должно отличать труд от работы. Так как труд во всех отношениях является позднее работы у дитяти, у народа первобытного одна работа, труд у взрослого, то чем дальше, тем яснее станут признаки, отличающие работу от труда. Неясностей, словом, еще очень много, но тем не менее различие труда от работы совершенно понятно, хотя оба слова в разговоре часто еще смешиваются.
Однако прибавлю еще несколько примеров и заметок. Гигиеническое значение работы всякий понимает. Активная или пассивная гимнастика этому и отвечают. Вот и гимнастика ума, пассивная или активная, тоже работа личная. И она может быть лично полезна, а чрез личную полезность может косвенно сделаться и общею пользою, как полезно здоровье. Но не всем ясно то значение, какое имеет труд для внутреннего здоровья, для свежести духа. Сколько слышите и видите больных душой! Универсального лекарства нет и для духа, как нет для тела. Но если, для сохранения тела, гимнастика заменяет работу, то для духа не менее нужен труд, в области ли внешних или в области внутренних людских потребностей, широкого или узкого размера, семейных, общественных или общечеловеческих. Дикарь и раб преимущественно работают; при развитии образованности, свободы и общественности работа заменяется трудом, и все стремится к тому, чтобы труд был всем обязателен, а обязательная работа всем уменьшилась. Работать же вместо людей заставляют силы природы, потому что труд есть чисто людская общая и частная необходимость. Латиняне и евреи, от которых мы приняли столь многое, того еще не понимали. Труд начал выступать в своей роли с уменьшением возможности завоевании набегом, с оскудением земли, с развитием заводских и фабричных дел, с рождением тех новых знаний, которые опираются на опыт для проверки суждений, с того момента, когда люди перестают считать себя богами, начинают видеть, что их дух и тело, их дела и слова находятся в непременной взаимной связи, столь тесной, что один каждый нуль, а весь смысл во взаимности и общении. Труд есть смерть крайнего индивидуализма, есть жизнь с обязанностями и только от них проистекающими правами; он предполагает понимание общества не как кагала, назначаемого для пользы отдельных лиц, а как среды или неизбежного пространства людской деятельности. Среда эта мешает, представляет свое инертное сопротивление, но подобно тому, как упор в воду веслом или пароходным винтом дает возможность побеждать сопротивление воды, в ней двигаться, а в сущности этот упор основывается на том же сопротивлении, точно так и на житейском море среда, представляя сопротивление, даст и возможность его побеждать тем же началом. Весло движется скорее лодки, скорость у обода винта больше, чем у парохода. Так и движущийся в среде других должен труд нести больший, чем средний, хотя, быть может, и работать будет меньше других. О, я знаю, что бывает движение в людской среде и без труда, но то остаток прошлого, то выводится мало-помалу; придет свое нарастающее время, когда труд еще шире разовьется, когда без труда и жить будет нельзя, тогда движение в среде людей будет явнее, чем ныне, подчиняться естественному закону людских отношении. Ведь я не ускоряю уже потому, что знаю: нельзя ускорить. Не ускоришь тон работы воды, которая, падая с облаков, делает реки, наливает океаны, разносит условия жизни. Не упредишь комету. Не изменишь порядков неба. А их видишь. И пишу не как политикан, не с тем классическим пошибом, который кричит и рвется, говорит и говорит, а затем кинется в бесплодный труд перевернуть историю. Говорю как естествоиспытатель, зная, что закону покориться велит разум, его видящий, понимая, что сознательность движет дальше и скорее, чем один инстинкт, что пловцу не догнать парохода, а пароход и мог быть сделан только тогда, когда, узнав, покорились закону природы. История людских крупных отношений такова же, как история водяного пара. Частица одна бесконечно мала, но в сумме безгранично велика сила этих дифференциально-малых величин. На бесконечность не подействуешь, а ее поняв, ей покорившись, можно с ее помощью многое сделать, что без понимания одному порыву личному совершенно недостижимо. Воспитанное классицизмом требование прав внутренних и внешних, личных этических условий, рожденная из того же источника гордость аскета, мечтателя и материалиста уступают место всеобщности обязанностей, покорности историческим и естественным законам, уверенности в невидимом общем, как в видимом личном, спокойствии, в достижении желаемого и ожидаемого, потому что оно неизбежно, как настоящее и прошлое. Работа может быть страдою, труд же есть наслаждение, полнота жизни, то слияние с общим началом, которое в абстракте понимали еще жители Индии. Происходя из Индии, европейские народы дошли до действительного понимания этого общего. Заводы и фабрики этому пониманию помогли. И если индус спасается в созерцании общего, то европеец спасается в труде, составляющем сознательную реальность общего. Оттого все новейшие секты поставили труд в число первых христианских обязанностей, освятили догматом. Труду принадлежит будущее, ему воздадут должное, нетрудящиеся будут отверженцами и печальная, очень крупная ошибка многих новейших учений состоит именно в смешении работы с трудом, рабочего с трудящимся. Работа есть отправление внешнее, мускульное и личное, а труд есть соединение сознательности с общественностью, он сливает в себе общее с личным. Машина работает, но только человек, живя в обществе, производя общепотребное, полезное, трудится. Работу можно дать, к работе принудить, присудить, труд свободен был и будет, потому что он по природе своей сознателен, волен, духовен, хотя и реален, сложен и необходим, при развитии общественности, как для единиц, так и для общества. Работа не творит, она есть только видоизменение единых сил природы, новое движение, родившееся от превращения других сил, вложенных в природу; ей вперед можно указать меру, которую превзойти в частном случае нельзя. Небывшее, действительно новое делает лишь труд; его нет в природе, он в вольном, духовном сознании людей, живущих в обществе, и отдельное лицо труда может выдать неизмеримо много, на целые поколения разработки, на беспредельную пользу. Раб мелет зерно, работая камнем, труд заставил делать рабскую работу ветер, текущую воду, каменный уголь. Работа утомляет, труд возбуждает. Дитя только работает: трудится только зрелый, сознательности полный человек Труд, сам заключая работу, как потребность, ее саму вызывая и понимая, определяет то этикой проповедуемое смирение, которое даже при мене говорит: «бери, если хочешь и нравится тебе, взамен своего мое, я ничего от тебя не требую». Прогресс состоит в уменьшении работы, в замене ее трудом, и в таком смысле прогресс несомненен, был и будет, пока будет общество. Грядущее труду, а не работе, сложному, а не простому. <…> Не вдруг, не по сговору или заговору получит труд ему долженствующее место до того, что стыднее и холоднее будет быть без труда, чем ходить без одежды. Потому ему и принадлежит будущее, что все яснее и яснее будет надобность в обществе именно труда, и все менее и менее будет доставать для прожитья одной работы, так как труд работать заставит природу саму, а людей сделает по возможности свободными от работы. Покорения природы труд достигает, сам покоряясь ее требованиям, постигая ее законы, в числе которых находятся и общественные, исторические законы. На этом пути труда лежат заводы и фабрики. В них преобладает труд, как в земледелии пока еще часто одна работа. В будущем и здесь область одного труда. Работая на земле, ее истощают, берут тем меньше, чем дольше владеют. Труд обогащает землю, дает жатвы, в природе немыслимые, творит новые ценности. Работа на десятину дает 3, а труд 30 четвертей. В земледелии всегда и всюду начинают с работы и мало-помалу переходят к труду. На заводах дело прямо начинается с труда, хотя и с подмесью работы. В конце концов оба рода деятельности должны ограничиться и будут ограничиваться одним трудом.
Предшествующее нужно было развить для того, чтобы укрепить вас в той уверенности, которую вы уже получили сами по себе, а именно в великой пользе труда промышленного для нашей страны согласно ее современным условиям и обстоятельствам. Ведь Россия в самом деле населена не так жидко, как нередко представляют. Есть местности в центральных губерниях России, население которых немногим только разве отличается от населения Бельгии и многих мест Германии, т. е. таких местностей, которых население считается очень густым. Страна-то наша велика и обширна. Деление же площади земли на число жителей производится нередко гуртом, а если его распределить не то чтобы по губерниям и даже не по уездам, а по частям уездов, то окажется, что в большинстве центральных русских губернии густота населения в местах, сколько-либо пригодных к прокормлению населения, чересчур велика, для того чтобы население это оставалось чисто земледельческим. Земледельческой работы одной уже явно мало во многих из этих мест, конечно, потому, что ведется только обработка земли, делается набег на нее, грабеж, а не творчество трудом земельных произведений в количестве, превосходящем во много раз природную силу земли. Оттого и выходит, что во многих центральных губерниях половина, если не большая часть, жителей многих сел уходит в отхожие промысла на все то время, когда имеются промысла. Идут на юг России получать там сельскохозяйственные заработки. Но ведь и эти места, бывшие в недалекие прошлые времена чуть не пустынями, населяются быстро. Осталось там немало тех пришлых, которые думали только сперва быть там для временного заработка; размножается там и народ больше, чем в других местах по той причине, что пока еще все же там больше приволья, чем во многих ближайших к центру России местностях. Там еще можно жить хищнически, грабя землю, а часто уже тесно жить на землях, близких к центру России. От умножения населения на юге России, от начала там выпашки земли скоро туда не понадобится этот пришлый народ. Что же тогда-то будем делать? Неужели же все и всегда будем продолжать считать Россию страною сельскохозяйственною, внушать ей, что это ее главное назначение, а мест для истощающей хлебной культуры все будет убывать для прибывающего населения? Ведь так придется, пожалуй, заботиться о приостановке размножения или придется держаться других, для зверей годных, Мальтусом обследованных средств уменьшения народонаселения, потому что, будь даже и хлеб, все же не им одним будет жив человек, как давно понято, потребует живой и чего-то другого, а без общего труда и дать будет неоткуда. Не творцы, не производители, не трудолюбцы гибнут в природе, гибнут естественными и разнообразнейшими способами и как отдельные, и как масса. Если не хотим этого, надо трудиться, любить труд, приниматься за него, не довольствоваться одною работою, со страдою, даже и с песнями, даже и с порывами, даже со всякими успехами, ими определяемыми. Ведь птицы небесные не сеют, не жнут, но гибнут в громадных массах от бескормицы, от врагов, от перелетов даже. Кон расчел, что одна микроскопически-малейшая бактерия наполнила бы в недели все, все моря, если бы не гибла. Уж не размножаться ли для погибели, благо останется, как у латинян, вечная литература, труду не учившая, а обо всем другом, особенно о политике да о метафизике, отлично трактовавшая? Своих деток-то поберегите, к труду лучше приучайте, учась у истории. Или все переселяясь, кочуя, завоевывая все оставаться в том же неустройстве страды и всяких родов хищения, начиная с земледельческого, берущего, но не возвращающего? Не пора ли подумать о другом порядке, свойственном народам, твердо севшим на землю? Избыток народа, ищущего работы, уже виден. Уж и теперь, в тех местностях, в которых еще за 20 лет нужна была для земледелия масса пришлых рук, довольствуются собственными силами, и тем, кто приходит для заработка из центральных мест России, приходится идти все дальше и дальше. Остаются, конечно, еще Кавказ и некоторые места Заволжья, но и этих мест хватит не надолго, судя по тому, как быстро, можно сказать на нашей памяти или на наших глазах, заселились Самарская, Оренбургская и Уфимская губернии. Первичные, как у нас еще, сельскохозяйственные интересы тем и отличаются, что они определяются поверхностью земли. Поверхность русской земли велика — это правда, но все же не безгранична. Эта великость земной поверхности России составляет и ее силу и ее слабость. Почему это есть сила всякому понятно, и в особенности ясно всем тем, которые, как и вы, видали местности Западной Европы с густым населением, с малым количеством земли и с огромным выселением в Америку и другие страны. Нам незачем выселяться чрез моря. Можно еще расширяться на своей земле; но все же это есть ненормальное положение, когда приходится думать о том, что заработок надобно искать где-то не вблизи, а далеко. Ведь на далекий путь, как бы то ни было, надо затратить очень много работы совершенно непроизводительной, и хотя железные дороги и сокращают этот переход рабочих по отношению ко времени и даже стоимости, но тем не менее самый-то рабочий люд от этого не выиграет, так как часть заработка надобно тратить в пути, да и масса времени пропадает в непроизводительной работе дожидания, переезда, искания, возврата. Вот эти наши переселения рабочих к страдной поре из одной местности России в другую и могут служить примером работы, часто почти механической.
Когда разовьются у нас заводские дела, они все это прекратят. Они дадут заработок населению, укажут труд и в тех местах, где имеется рабочий люд. Само сельское хозяйство станет там иным, где разовьются заводы и фабрики, не только потому, что они многое спросят от сельского хозяйства, дадут ему новые выгоды, разнообразие производства, но и потому, что они укажут выгоду замены ручной работы машинного, да и самую машину, для хозяев нужную, доставят и поправят. Тогда только и может начаться труд в земледелии на место господствующей хищнической работы.
Главное же дело, однако, не в этом, а в том, в особенности, что сельскохозяйственные работы, по самому своему существу, концентрируются на немногие недели усиленной работы, в остальное время не дают большой массе народа никакого заработка. Заводские же дела характеризуются именно, прежде всего, тем, что они идут сплошь продолжительное время года, ровно, по возможности равномерно и непрерывно. Непрерывная равномерность заводско-фабричных дел составляет их основной признак. Правда, некоторые из них, в особенности те, которые имеют предметом переработку сельскохозяйственных продуктов, как например, сахарное производство или винокурение, маслобойни или первая переделка льна и пеньки, идут не круглый год, а в течение только определенного времени, или кампании, как говорят на заводах, длящейся только часть года; но в это-то время и такая работа идет по возможности непрерывно и равномерно. Этот важный признак технических предприятий примите прежде всего во внимание, обсуждая ваши предположения. Имейте при этом в виду, что дело набега, грабежа, сбора дани с природы, как сбор дани с людей, всегда по существу временно, повторяется лишь периодически, ведет к страде. Это потому, что предмету грабежа дают вздохнуть, набрать новых сил и продуктов, которые можно собрать и забрать. Ведь и грабеж имеет своих защитников, понимателей, руководителей. Таковы по существу многие естественные, так сказать, зоологические промыслы людей: кочевничество, звероловство, рыбная ловля, охота. Первичное хозяйство на земле таково же, составляет первый переход к состоянию не оседлости, а твердости бытового порядка. Слова мои покажутся иным нашим идилликам жалкими, они, эти идиллики, составили о земледельческом быте в его первичных формах какие-то особые понятия, прилаженные к стомиллионному народу. А между тем, по основному своему смыслу хозяйство на земле в том виде, в каком, например, хозяйничает у нас черноземный юг, не отличается от хозяйства номада ничем иным, кроме срока и объекта набега. Надо же понять, что сперва жизнь людская ведется зоологически-стадным порядком, а только потом и мало-помалу приобретает признаки истинно человеческих отношений. Вскочить в них сразу невозможно. Войны, нелады, нерасчетливость, отсутствие бережливости и сознательности составляют признаки бытового порядка этих первичных периодов народного развития. Слагаются, однако, характер, язык, история именно в этот период. Ему конец наступает невольно от определенности географических границ как всему народу, так и отдельным его членам, но наступает, конечно, не сразу. Порядкам номадно-первичным приходит конец и от сознательных действий: от прекращения рабства, от развития самой сознательности или образования, от распространения примера высших, более развитых классов, члены которых, естественно, первые выходят из круга первичных понятий, наконец, от развития заводов и фабрик, как видим в Западной Европе. Силы природы невидимо действуют непрерывно и равномерно, без отдыха. Начинают и силы людские поступать так же. И только тогда, когда людская деятельность приобретает этот признак, дикие порядки и привычки действительно начинают уступать место чисто человеческим отношениям. Если их хотите достигать, идиллию надо оставить, работу порывом и набегом заменять трудом постоянным. Школой для этого и служат заводские и фабричные предприятия. То техническое предприятие может быть наиболее выгодным, в котором непрерывная равномерность будет соблюдена строжайшим образом. Она есть идеал, предел стремлений техники. Это понятно не только со стороны очевидных и неизбежных, притом легко понятных, денежных соображений, но и со стороны действительной разумности всякого технического устройства, потому что, при непрерывной равномерности, всякого рода потери случайности работы и труда будут сведены к наименьшему количеству. Вообразите, например, паровой котел, который работает только днем, а ночью прекращает работу. Ведь на его растопку пойдет напрасно топливо, ведь после его остановки будет напрасно теряться тепло, которое составляет прямую трату работы, потому что всякое тепло может производить работу в настоящем смысле. Представьте затем, например, нефтяной куб, в котором производится прерывная гонка нефти. Его нужно в известное время наполнить нефтью, разогреть, отогнать, затем охладить, подождать, пока остаток нефти достигнет той температуры, при которой его безопасно можно выпустить на воздух. Ясно, что здесь траты топлива и работы очень много сравнительно с ходом непрерывно действующей перегонки, когда в котел все время приливается в определенном количестве нефть и постоянно выходят остатки перегонки и пары желаемых продуктов. За этим последним котлом, раз его установивши, будет работы очень мало, потому что жидкость можно заставить непрерывною струею притекать и непрерывною же струею вытекать из прибора.
Вы должны уразуметь затем, что добыча железа стала в нашем столетии, сравнительно с прежними, особенно дешевою именно в силу того, что доменная печь, в которой вырабатывается чугун как основной материал производства, действует совершенно непрерывно, пока печь может существовать и не испортится. В нее сверху бросают слои топлива, руды и плавня, а снизу выливают чугун, правда только по временам, т. е. этих последних действий не производят непрерывно. Но печь так велика, что всыпаемые вновь сверху зараз материалы занимают только тысячные доли емкости печи, а выливаемый по временам чугун представляет еще меньшее отношение своего объема к объему всей доменной печи, а потому в остальной массе печи эти мелкие прибавки сверху и эта мелкая убавка снизу готового чугуна не производят никакого заметного изменения. Внутри печи, во все время кампании, ход превращения идет равномерно непрерывным образом, т. е. именно так, как нужно, для того чтобы наименьшее количество труда и наименьшая затрата всякого рода материалов были осуществлены. Так точно и во всех других производствах достигают или, по крайней мере, стремятся достигнуть того, чтобы все производство шло с возможною равномерною непрерывностью. Прежде бумажные листы макали ручною работою на сито, а уже давно устроили так, что непрерывная полоса бумаги производится на заводе и затем только после высушивания разрезывается на листы. Так, в производстве извести, кирпича, даже в печатании книг и во множестве всякого рода других производств, где только возможно, везде стремятся весь ход операций сделать равномерно-непрерывным. Таким образом тип технического производства есть равномерная непрерывность. Этим фабрично-заводская промышленность глубоко отличается от сельскохозяйственной промышленности, которая представляет полный тип периодической прерывности. Строго говоря, эта непрерывная равномерность состоит лишь в произвольной краткости периодически повторяющихся действий. У сельского хозяйства период — год, управитель его — энергия солнца с его годовым движением. У доменной печи период — засыпь материалов, повторяющаяся много раз в день, управитель ее — энергия топлива, в печи горящего, а оно, как увидим в следующих письмах, есть магазин силы солнечной. В метафизическом абстракте все сводится к одному, но в реальности людской жизни различия очевидны и совершенно подобны тому различию, какое существует между готтентотом, не делающим запасов, ищущим червей и корней, и людьми, собирающими жатвы и сберегающими плоды и пищу. В реальности выходит, что одни люди суть истинные дети солнца, другие же пользуются им, но не поклоняются ему, как Зевсу. Земледелие как первичный промысел работы солнца, а когда станет истинным трудом, не освобождаясь от влияния и силы солнца, оно становится действительным производителем жатвы, потому что собирает столько, сколько в природе без влияния человеческого труда не происходит, хотя действует то же солнце. Оттого и выходит вот какое обстоятельство: там, где сельскохозяйственный промысел, в его первичных формах, преобладает, там народ не способен к постоянному, упорному и настойчивому труду, а умеет только работать порывисто и страдным способом. Это отражается явно на нравах в том смысле, что хладнокровия, спокойствия, бережливости вовсе нет, во всем видна суетливость, все на авось, нерасчетливость или скупости, или мотовства. От того в этих странах и возможно некоторое довольство и достаток только при громадном избытке земли, а хоть бы какой-нибудь пропорциональности достатка с трудом совершенно немыслимо достичь. В этих условиях всегда будет громадная масса населения не приучена к упорному труду, а под влиянием того, что она на своих глазах будет видеть, как сравнительно небольшой страдный труд обеспечивает других, эта масса всегда будет проникнута убеждением в том, что не от недостатка трудолюбия происходит ее необеспеченность, а от того, что у нее нет условий для того, чтобы в немногочисленные дни заработать себе достаток на целый год. В чисто земледельческом и завоевательном Риме, в возбужденных земледельческих страстях Франции — корень тех политических неурядиц, которые в странах труда, даже в новой Франции, в такой мере уже немыслимы. Труд терпеливее, умереннее, увереннее в том, что естественное течение дел неизбежно, а потому его и не насилует, страда не его добродетель. Там, где рядом с сельскохозяйственною промышленностью уже развилась в обширных размерах заводско-фабричная промышленность, где на глазах у всех имеется, кроме порывистого сельскохозяйственного труда, и упорный труд, равномерно-непрерывный на заводах, является правильная оценка значения труда, и только в этих странах поэтому возможны те неизбежные для прогресса социальные условия, по которым число нетрудящихся уменьшается, а бездеятельные члены общества составляют напрасную для него тягость, которую можно терпеть, но не следует воспитывать и развивать.
Итак, завод, хотя не во всякой действительности, по крайней мере в несомненном и реальном первообразе, есть не только заработок народа, но и школа его развития в сторону постоянного и непрерывного труда, стремящегося произвести наибольшую массу полезностей при наименьшей работе, покорного законам природы и истории, пользующегося ими для произведения полезностей и возбуждающего сознательность и другие качества, отличающие человека в обществе от дикаря.
Но допустим, скажете вы, что это неестественно, что человек — не машина, не котел или печь, ему природой даны условия периодичности, он сложен не из железа и кирпича, у него есть потребности иного рода: сон, семья, отдых; они прерывность деятельности его непременно вызывают и требуют, а потому непрерывная равномерность по принципу есть дело искусственное, а не природное, вследствие чего нельзя и требовать ее широкого применения в жизни людей и по фабрикам или заводам. Если держаться классически-политиканского порядка соображений, то можно еще прибавить к этому, что правительство обязано восстать против этого в интересах народного здравия, позабыв, что для народного здравия всего нужнее достаток, а он тем и может держаться в стране, вступившей на путь цивилизации, что в ней труд увеличивается, а с ним и число заводов и фабрик.
Но не ограничимся этою забывчивостью, посмотрим на дело в его корне и на действительное исполнение или приложение на заводах принципа непрерывности. Подумаем прежде всего об искусственности сравнительно с естественностью, а потом пойдем и дальше. Начиная с пищи, одежды и жилья, все искусственно у человека в известной степени людского развития, происходящей от скученности людской и размножения. Или их, ради требований естественности, прекратить? Так Мальтус и думал: естественное размножение людей естественными же причинами и прекращается, как число муравьиных или пчелиных обществ. Да разве что общество людское, что пчелиное — все одно? Ведь во время Мальтуса еще не видно было ни того, что людям можно жить, не воюя, бороться даже с холерой — ее изучая, ни того, что стало ныне ясным, что силами природы можно воспользоваться для безграничного производства питательных веществ, для быстрейшего, чем в естественном порядке, возобновления питательных начал. Масса органического вещества на земной поверхности, конечно, ограничена, эта граница естественно выразится в размножении; но люди все больше и больше станут отвоевывать эту массу для себя, для своих потребностей от всех других природных потребностей. Найдутся средства воевать и с бактериями, если они станут очень притеснять род людской. Как безумно и бездушно заботиться об уменьшении народонаселения, так же были бы неразумны и заботы о строгой естественности во всем. Человек труда распорядитель, а не работы природы. Если при самом сотворении людям сказано: «плодитесь, размножайтесь и наполняйте землю», то неужели можно совместить это с естественностью во всем? Только отступления от животно-естественных начал — там, где возможно и надобно, дали людям нагим и слабым возможность наполнять землю от полюса до экватора, когда видим, что и мамонт не выдержал, держась идиллической естественности.
Жизнь людей — победа естества, и границы мирным завоеваниям этого рода никто не назначил, а при создании прямо указано, без всяких ограничений: «наполняйте землю!», конечно, подразумевая, что это размножение и этот рост будут совершаться в условиях, ранее того созданных для жизни людской. И чем дальше от первичной животной естественности, тем люди становятся все человечнее, тем возможнее становится земля для совместного жительства людей, для общества, для народов. Из естественности — люди оставят, что должно оставить и что захотят, хоть, например, волосы. А что можно изменить и что нужно изменить, то изменят люди, и измененное станет естественным. Ведь и колеса нет в природе. Его создал человек. Вот этою-то кажущеюся искусственностью и сбивается часто мысль с правильного хода. Человек, допустив даже его происхождение от развития животного, тем уже зоологически будет отличаться от других животных в период развития своего человеческого достоинства, что он искусственно может создавать, творить такие новые условия жизни, при которых сосед не вредит, а полезен, с соседом выгода и возможность жизни, без него даже страшно. Оттого животному не предписано любить ближнего, они одних сожителей могут любить и любят, соседи — враги; а люди и могут и должны любить не одних ближайших, но и ближних, хоть с соседями, по животному преданию, еще часто и ссорятся. После войны следует у людей мир, а у дикарей, как у животных, его нет, победитель — истребитель. Или воротиться к этой естественности? Но естественный закон любви — закон истории, людского разума и божеский. Разности имеются только в подробностях его применения. На данной площади земли может существовать только определенное количество индивидов определенного зоологического вида, а для людей этой границы нет еще и не видно впереди, и чем теснее, тем дружнее идет их жизнь.
Итак, оставим эту жалобу на искусственность: в ней недодумка, остатки зоологическииного вида, иной не христианской эпохи антропологии. Представляя высшую форму живых существ, человек включает в свои потребности требования, неизбежные для низших существ. У него есть чисто минеральные требования (например, пространства), настоящие растительные отправления (например, дыхание, пища) и чисто животные требования (например, движения полового размножения); но есть и свои, самостоятельные людские функции, разумом и любовью определяемые. Между этими последними на первом плане стоит не стадовой, а общественный строй людской деятельности. Он и разрешает наше возражение естественнейшим образом: периодичен индивид в своих отправлениях, но не общество людское в своих действиях и проявлениях, а между ними и заводские труды.
Непрерывная равномерность заводских дел достигается в практике легко, потому что одно лицо работает, положим, 8 часов и заменяется другим, другое третьим и так далее, периодически; во-вторых, ведь, в идеале по крайней мере, на заводе человек только пастух, его труд — не работа физическая, а главнейшим образом — нервная, внимание, находчивость, а они при существовании привычки длятся долго, дольше, чем способности к физическому труду, дольше, чем у слона или пчелы их работа. Если в реальности технику и рабочему завода, кроме внимательности пастуха, требуется произвести и физическую работу, то это лишь потому, что понятие о труде включает в себя и работы внешнюю и внутреннюю, подобно тому как в понятие о человеке включаются его тело и его душа. Чем развитее человек отдельный или целое общество, чем развитее производство, тем меньшую роль играет внешнее, тем постоянно-непрерывнее и очевиднее участие внутреннего в результате деятельности. Сверх того и, быть может, важнее всего следует обратить внимание на то, что под заводско-фабричной промышленностью иные разумеют деятельность, сходную с подрядного промышленностью, считают заводчика посредником между трудом истинных производителей-рабочих и потребителей. Конечно, и подрядчики необходимы. Будете строить — убедитесь. Но как бы там ни было, между заводом и подрядом разность та, что, в идеале, подрядчика берут лишь для того, чтобы не иметь лично дел с рабочими, а завод, в идеале, действует силами природы, а не людьми. Еще чаще под фабричным делом подразумевается именно производство массовое, в огромных предприятиях, где участники дела в большинстве случаев сильно удалены от предпринимателя, и обсуждая отношения рабочих к заводам и фабрикам, имеют в виду именно такую комбинацию отношений, которая происходит только от огромности предприятий, вызывающих такую сложность операций, что в ней рабочий исчезает как отдельное лицо, становится машиною, которую еще невыгодно заменить улучшенным приспособлением. Тогда действительно рабочий принижается, составляя лишь новую форму рабства. Но и теперь ясно, а потом многократно выскажусь за то, что такие обширные заводы и фабрики не составляют желаемого их размера, не отвечают и моим представлениям, их я и не имею вовсе в виду в письмах к вам. Мой идеал — завод небольшой, где хозяин сам везде участник и близок к каждому трудящемуся на заводе, и если уж говорить про свой идеал, то в нем все участники не в одном труде, но и в барышах. Хозяйская забота непрерывно-равномерна. Надо, чтоб и у рабочего она существовала, тогда дело пойдет и может развиваться. Даже там, где есть соперничество больших и малых заводов, первые чаще банкротятся, чем вторые, а у нас, где очень мало еще всяких заводов, малому только и можно ждать верного успеха. И в таком-то случае не может быть и речи об отсутствии непрерывной равномерности внимания и заботливости. Покой, обеспеченность, конечно, не заведут завода, где, как во всяком живом деле труда, много беспокойств и неуверенности. Кому бабушка ворожит, да оставляет помещичьи заветы — тому, конечно, не до заводов. Они требуют, по существу, по привычке, по условиям, отсутствия покоя, деятельности непрерывно-равномерной. Если же существует надобность и есть возможность в непрерывной равномерности заводской деятельности, то не может быть и речи о какой-то их неестественности. И тут все равно — говорить ли про хозяина или про служащего.
Так как, по моему крайнему разумению, развитому отчасти выше и в прежних моих статьях* Россия пришла уже в состояние, из которого исход в правильную сторону цивилизации только один и есть, а именно в развитии фабрично-заводской промышленности, то ваше стремление именно к этого рода делам не только мне вполне понятно и симпатично, но и показывает, что вы вошли в правильный круг основных понятий, в которых еще масса образованных русских людей совсем не разобралась. По этой-то причине я и буду писать вам письма, где постараюсь, по мере моих сил, разъяснить кое-какие стороны сложного предмета, вас теперь занимающего. Сперва буду говорить об общих предметах, касающихся всяких заводов, а потом о некоторых частностях или примерах отдельных производств. При них рассмотрю и выгоды, возможные при наших условиях, сколько их знаю. Теперь же скажу только, что знакомство с действительными делами, производящимися в разных местностях России, дает право утверждать следующее, на первый раз парадоксальное, положение: у нас заводят только такие технические предприятия, которые обещают более 40-50 % чистой выручки в год на затрачиваемый капитал. Множество дел при начинании представляется еще с более выгодным процентом барышей. Большая выгодность технических предприятий в России определяется, главным образом, следующими обстоятельствами. Технические производства относятся к таким предприятиям, которые народ сам по себе не заводил. Его потребности мало чем превышают потребности кочевника. Все предметы сколько-нибудь взыскательного потребления привозились сыздавна из-за границы и, следовательно, даже помимо покровительственной пошлины, приходилось и приходится за заморский товар платить дорого не только вследствие привозки, но и вследствие множества накладных расходов, комиссионеров и перекупщиков. Производящий тот же товар внутри России может войти в непосредственные сношения сам с потребителями, а потому и получить всю сумму выгод не только иностранного производителя, но и комиссионера, возчика и т. д. Большинство ввозимых товаров, если они могут производиться внутри России, обложено ввозною пошлиною, увеличивающею барыш внутреннего производителя. Затем очень важно обратить внимание, для понимания выгод русских технических предприятий, что труд у нас все-таки дешев сравнительно с большинством заграничных фабрик. Но всего, кажется, важнее для понимания огромной выгодности у нас учреждения заводских дел разобраться в том, что заводское дело не может идти иначе, как при помощи людей деятельных, личной инициативы, честных и получивших известную степень образованности, если не книжной, которая у нас скорее отклоняет от практических дел, чем привлекает к ним, то по крайней мере жизненной, зависящей от деятельного обращения между людей. А такие люди у нас, до сих пор, говоря попросту, брезгают промышленностью, тянутся в чины или в общественную деятельность какого бы ни было рода, но только не в промышленную. <…> Оттого выходит, что в промышленность у нас идет очень немного людей, имеющих надлежащую выработку характера и познаний. Те же, которые идут без подготовки, часто терпят неудачи, потому что надо многое знать, чтобы вести заводское дело выгодно и правильно; оно требует знания не только природных, но и людских отношений, т. е. и того, что нужно сельскому хозяину, и того, что требуется чиновнику и купцу. Только при некотором запасе образованности, честности, расчетливости, без скаредности, только при постоянной внимательности ко всем частностям как заводских операций, так и торговых отношений, возможно существование прочных заводско-фабричных дел. Ведение технических предприятий с их неизбежным признаком непрерывности и постоянства, требует такой выработки характера, к какой вовсе не приучает наша образованность. Она либо снизу, либо сверху получает средства жизни, обсуждает, но не действует, а в лучших своих представителях чаще всего сводится на деятельность чисто личную писателя, чиновника, адвоката, семьянина, а уж вовсе не предпринимателя, его привыкли только критиковать. Поэтому и выходит, что к промышленности обращаются лишь немногие; те же, кто обращается к ней хотя с некоторою подготовкою, приобретают, если правильно ставят вопросы, большие барыши.
______________________
- «Об условиях развития заводского дела в России» (Труды московского съезда, созванного в 1882 г. Обществом для содействия торговле и промышленности) и «О возбуждении промышленного развития в России» (Вестник промышленности, издаваемый в Москве П. И. Кречетовым. 1884).
______________________
Поэтому, если вы, как пишете, хотите учредить такое дело, в котором бы и вам достался некоторый заработок и народу, который около вас будет работать, тоже уделялась бы, кроме заработка, часть барышей, то вы именно должны взять не сельскохозяйственное предприятие, а промышленное. Если вы разделите свой сельскохозяйственный барыш между всеми теми рабочими, которые участвуют в деле, то это будет очень несправедливо, потому что работы в сельском хозяйстве много, но она страдная, временная. Постоянной же работы сравнительно немного. Выделить часть своего барыша только постоянному рабочему, обойти того, кто наиболее нужен в сельскохозяйственной работе, а именно того, кто придет вам собрать жатву и поможет в эту настоятельную минуту, было бы по существу дела совершенно несправедливо. В техническом предприятии как непрерывно-равномерном все участвующие в деле одинаково, непрерывно-равномерно должны трудиться, чтоб достигнуть надлежащего результата. Без этой непрерывной равномерности труда успеха ожидать нельзя. Порывами в технике ничего не сделаешь, а потому здесь именно и возможно распределение барышей между предпринимателем и рабочими с какою-нибудь логическою строгостью. Здесь только и мыслимо такое распределение, не как прихоть или фантазия, воспитанная на воззрениях особого рода, но как действительная польза дела. Притом такой порядок, который вам представляется столь желательным, не думайте, что есть изобретение лично ваше или тех, с кем вам приходилось встречаться. Он уже практикуется во многих местах, правда, далеко не везде; но там, где практикуется и где мне лично приходилось видеть его осуществленным, там действительно достигается не только совершенство производства и особые неожиданные доходы и выгоды, но и действительное благоденствие окружающих и участвующих в работе лиц. Их не оторвешь от тех заводов, в которых они знают, что каждое их действие есть не что иное, как работа на собственные выгоды. Лица, думавшие все это обойти при помощи артельных ассоциаций, нигде не осуществили своих мечтаний в сколько-нибудь ясных формах, а те заводчики, которые уделили часть барыша своим рабочим, не только отлично ведут свои дела, но и действительно достигли того, что кругом их развилось довольство и место на их заводе ищется и ждется целые годы, а раз полученное блюдется со всевозможною осмотрительностью. Еще в 1867 г. на заводе, вырабатывающем соду, стекло и зеркала во Франции, около Компьена, в Шони, мне пришлось видеть первый такой завод, в котором рабочие получают часть выгод предприятия. Я знаю, только не уполномочен еще описывать, один такой завод в России. Следовательно, если вы хотите не оторваться от своих прежних убеждений и трудиться так, чтобы кругом вас развивалось довольство в окружающих, вы хорошо сделаете, если именно выберете выгодное заводское предприятие, учредите его на надлежащем месте, поставите правильно и, заинтересовав в нем всех участников, приведете его к выгодному осуществлению не только со стороны технических подробностей, но и со всей стороны экономического оборота.
Итак, вполне сочувствуя вашим основным желаниям, я обращаюсь к рассмотрению условий, при которых ваше предприятие может, говоря вообще, сделаться выгодным или, по крайней мере, обещает выгоду. Вам, конечно, понятно, что абсолютной выгодности в промышленности, как и в медицине или в другом каком-либо практическом отношении, указать нельзя. Как нет всеобщего лекарства, так нет и всеобщих мер или правил выгодности заводских дел. Вы ведь пишете, что разобрались в тех понятиях, по которым под алюминиевыми крышами хотели видеть панацею всех благ. Вам уже стало понятным, что блага прочного можно достигать не иначе, как дружным, упорным усилием многих, действующих согласно, как один человек, но не резкими скорыми порывами, а только понемногу, свободными личными усилиями отдельных, но согласных деятелей. Личные отношения к делу всего важнее в заводских предприятиях, где необходимо, чтобы все шло экономно, разумно и своевременно. Об этом говорить нет нужды уже потому, что вы сами пишете о бережливости, об отношении к рабочим и другим участникам предприятия, даже о необходимости на заводе тех, почти семейных, а не формально-канцелярских отношений, которые из детства помните в помещичьем быту. Эти стороны существенны, но не менее важны для успеха дела и другие обстоятельства, которые неизбежно необходимо принять во внимание тому лицу, которое хочет учреждать завод и сперва желает ориентироваться в массе представляющихся вопросов: где, как, что, в каких размерах учредить? Отвечать на все эти вопросы сразу, понятно, нельзя, а потому я разберу некоторые из них постепенно и теперь остановлюсь только на одном вопросе: где учреждать завод? не касаясь при этом другого, совершенно параллельного вопроса: какой учреждать завод? Вопросы эти параллельны, потому что один завод в одном месте будет особенно выгоден, в другом же месте будет совершенно невыгоден. В чем же, спрашивается, искать возможности ответа на общий вопрос, где учреждать завод? На первый раз кажется даже, что вовсе нельзя отвечать на такой вопрос и в нем нечего разбирать. Но посмотрим ближе и увидим, что есть и здесь, по крайней мере, один пункт, который необходимо ясно сознать при самом учреждении завода, потом уже трудно переделывать, и много заводских дел, не только у нас, но и всюду, страдают именно тем, что при их учреждении мало обдуман был вопрос о месте устройства завода.
Было время, когда заводы исключительно учреждали там, где находится сырье или сырой материал, на заводе употребляющийся. Рассуждения, которые приводили к такому образу действия, совершенно понятны. Выработанный товар весит обыкновенно меньше, чем материал, для него употребляющийся, по крайней мере в большинстве случаев, а потому лучше перевозить готовый товар, чем сырье, для этого необходимое. Поэтому, например, металлургические заводы учреждаются на том месте, где находится руда или, по крайней мере, в весьма небольшом удалении от рудника. Так у нас расположены все наши чугунные и железные заводы около мест, где находится железная руда. В тех производствах, которые требуют материалов разного рода, учреждают чаще всего заводы около мест нахождения одного из этих материалов. Например, около мест нахождения глины устраивают завод для обжигания глины, хотя масса топлива для этого должна привозиться из другого места. Вот в этом отношении вопрос и должно разрешать, т. е. должно рассматривать: следует ли всегда учреждать завод там, где находится сырой материал, преимущественно употребляемый в дело? Не подлежит сомнению, что в некоторых случаях такого рода прием совсем невыполним, и случаи эти дают возможность разбираться в вопросе. Хлопчатую бумагу производят тропические страны или страны, близкие к тропикам, как наши среднеазиатские или закавказские местности. Однако там, где произрастает хлопчатая бумага, совсем почти нет заводов для производства хлопчатобумажных тканей. Там или только существует первоначальная грубая обработка материала, приведение его в тот вид, в котором он удобнее перевозится, т. е. хлопчатобумажные семена обдираются и волокна формуются в кипы, удобные для перевозки, или же там ткань делают домашними средствами, как у нас изо льна ткут полотна. Все остальное производство сосредоточивается везде в округах, богатых рабочим населением, потому что при производстве хлопчатобумажных тканей, как много ни участвуют в этой работе машины, все же требуется и участие многих рук. Не упустим из внимания здесь то обстоятельство, что ткань весит почти столько же, сколько хлопок, служивший для ее приготовления, следовательно, здесь нет основного условия, требующего окончательной выработки готового товара на месте произрастания волокон. Очевидно, что здесь прямой расчет устраивать фабрику не там, где растет хлопчатобумажный куст, а среди густого населения, где есть топливо и имеются свободные руки, потому что иначе ткань обошлась бы, пожалуй, очень дорого, так как цена рабочего в некоторых из тех тропических местностей гораздо выше, чем в рабочих округах, где развиты мануфактуры. Да там редко и возможен тот усиленный и постоянный труд, при помощи которого можно вырабатывать дешево эти ткани. Притом финансовые или, правильнее сказать, таможенные меры всех почти стран преимущественно покровительствуют ввозу сырья и внутренней его переработке, потому что это дает заработок народу, оставляя в стране те деньги, которые иначе ушли бы из нее. Таможенные правила и сборы извращают естественность в распределении заводов, и этим сильны защитники свободной торговли. Но они забывают, во-первых, неравенство в каждый данный момент подготовки стран к разным производствам, а это имущему отдает весь перевес над неимущим, чего никому не хочется уступать; во-вторых, забывают, что историю не перегонишь, а наша историческая эпоха больше определяется таможенными мерами, чем военными; а потому еще не скоро придет время свободной торговли. Приходится, значит, ведаться и считаться с таможенными влияниями на дело учреждения заводов. Таким образом, представляется, что решение вопроса о том, где учреждать заводы, находится в связи с массою сведений, касающихся каждого производства в отдельности. В сущности это так, но только до некоторой степени. Рассмотрение все же возможно и вообще, потому что большинство технических производств такого рода, что работа и материал в них должны быть вложены в известной пропорции, существом производства определяемой, и от этой пропорции явно и много зависит место для устройства завода. Что касается до мануфактур в тесном смысле этого слова, т. е. до производств, преимущественно механических и требующих большего числа рук, то их, конечно, наиболее подходяще устраивать в тех местах, в которых топливо и рабочие силы находятся в избытке и вблизи рынка для продажи. Но не о них будет главная речь в наших дальнейших рассуждениях по той причине, во-первых, что мануфактуры в собственном смысле представляют предприятия, уже значительно у нас распространенные, и массу всех тех зол, которые распространяются именно от мануфактур на все заводские и фабричные производства, потому что они именно требуют массу не труда, а работы. В мануфактуре человек становится долей машины, приобретает цену, исключительно зависящую от количества затраченной им работы, а не от своих способностей. Во-вторых, вы обратились ко мне, как к химику и, следовательно, не ждете же от меня указаний, касающихся производств преимущественно механического характера или фабричного. О них и в дальнейших моих письмах не будет вовсе речи. Они имеют, правда, много сходного с заводскою промышленностью, но и массу отличительных признаков, между которыми особенно важно обратить внимание на то, что фабричные производства всегда и везде развиваются раньше заводских дел, так как механические понятия, вообще говоря, узнают скорее понятий химических. Первые касаются того рода движений, которые всякий понимает, обсуждая перемещения, им видимые или внешние, а второй род производств основывается на тех невидимых движениях вещества, которые и составляют причину и сущность химических превращений. Под заводским делом я исключительно буду подразумевать те роды переработки сырых материалов горного дела и сельского хозяйства, в которых происходят именно химические превращения вещества. Они при этом, в большинстве случаев, представляют и наибольшие условия выгодности предприятия, потому что понимание механических отношений гораздо доступнее, чем химических, и, следовательно предприниматели, заводящие механические заводы или фабричные производства, всегда могут сделать более ясный расчет, чем те, которые учреждают заводские дела. Заводские предприятия, требуя, конечно, и ручной работы и работы машин, главным образом определяются работою внутренних сил, свойственных самому веществу, подразумевая под этим те силы, которые действуют при физическом и химическом изменении состояния вещества, при перегонке, плавлении, окислении, соединении, разложении и т. п. Вот те операции, которыми изменяется вещество на заводах, сверх механических его изменений, например измельчения, просеивания, отстаивания и т. п. А потому в заводских делах нужнее приложение действительного знания природы к получению надлежащего результата, чем в фабричных делах. Там, главным образом, действует экономический расчет, который, конечно, вполне необходим и в заводском деле, но здесь, сверх того, в той же мере необходимо и понимание каждого изменения, совершающегося с веществом. Без этого понимания и знания, при полной правильности всех экономических расчетов, исчезает всякая выгода производства. Так, например, если на сахарном заводе в настоящее время половина сахара, имевшегося в свекловице, превратится в патоку, завод будет работать в полный убыток хозяину, при каких бы благоприятных экономических условиях он ни был учрежден. Ваши же вопросы именно касаются таких предприятий, в которых совершенно очевидной стала бы связь науки с народною жизнью. Этой связи, на самом деле, в настоящее время не существует. На науку народ поневоле должен смотреть, как на прихоть баричей или как на средство для чиновного положения, но вовсе еще не видит в ней реальной пользы. Косвенная выгода для государства учреждения заводских дел будет состоять именно в том, что народ увидит, когда заводы будут учреждены, действительное приложение знания к достижению таких выгод, которые помимо знания и не могут быть получены. Разве без знания и науки, т. е. без изучения того, что узнали раньше, из-за одного, скажем проще, любопытства, можно видеть, что из свеклы получается сахар, из песка, золы и извести стекло, из дегтя краски, из колчедана купоросное масло?
Следовательно, коснемся только разрешения вопроса о том, где выгоднее учреждать заводы, по отношению именно к химическим производствам в широком смысле этого слова. На химических заводах руки нужны, но головы нужнее, а потому не по массе ручных сил надобно избирать место для химических заводов. Если мануфактуре иногда совершенно уместно помещаться там, где дешевы рабочие руки, то это совершенно не относится к химическим заводам, потому что относительное число рабочих не определяет на этих заводах их выгодность. Силу химических заводов вовсе нельзя измерять, как можно до некоторой степени измерять силу мануфактур, числом рабочих, производящих там работы, и числом лошадиных сил двигателей. Чрез это вопрос о месте учреждения заводов упрощается. Элементами для его разрешения, следовательно, могут служить только два главных обстоятельства: сырье и производимый товар. Люди, работающие на заводе, исчезают, как элемент несущественного значения. Они будут на заводе, если он выгоден и если хорошо будет заплачено за труд. А на заводах, говоря вообще, плата техникам и рабочим составляет лишь малую долю всех трат, редко более 10-15 % всего оборотного капитала. Следовательно, надобно разбирать вопрос только по отношению к тому: там ли учреждать заводское дело, где имеется сырье, или там, где имеется сбыт его? Для правильного решения вопроса необходимо исходить из качества сырья и из отношения его количества к количеству вырабатываемого продукта. Многие сорта заводского сырья громоздки или дают малое количество продукта, а многие роды сырья, принадлежа к числу растительных или животных продуктов, отличаются большою изменчивостью. В этих двух случаях не подлежит никакому сомнению, что заводы выгоднее всего учреждать там, где имеется сырье или вблизи его. Так, например, 100 пудов свекловицы дают всего только около 10 пудов сахара. Притом свекловица не выдерживает долгого хранения и далекой перевозки, легко портится. Следовательно, не подлежит сомнению, что свеклосахарный завод должен быть учрежден не иначе, как в месте, соседнем с местами разведения свекловицы. На деле здесь, однако не свекловица определяет завод, а скорее учреждение завода обусловливает культуру сахарной свекловицы. Но, конечно, завод начинает дело только тогда, когда свекловица уже имеется. Хотя на свеклосахарных заводах идет столь много топлива, что оно стоит примерно 1/4 стоимости свеклы или 1/8 стоимости сахара, но все-таки не топливо, а свекла определяет место устройства завода. Некоторые сорта металлических руд заключают в себе массу совсем ничего не дающей породы, а потому переработка этих руд должна быть поневоле сделана в тех местах, где руда находится, если даже для этого потребуется издалека привезти нужное топливо. Следовательно, во всех подобных случаях необходимо стремиться получать около мест нахождения сырья если не окончательный товар, то концентрированный продукт, удобный к перевозке и дальнейшей переработке, подобно тому как в местах произрастания хлопчатника хлопок превращают не в ткань, а в кипу очищенного сырья, вес которого почти равен весу окончательного товара. Так, на многих свеклосахарных заводах получается лишь сахарный песок, а рафинадный завод находится вдали от места произрастания свекловицы. Так, кобальтовые и никелевые руды перерабатывают в неочищенный металл на месте добычи руд, если они бедны этими металлами, и этот неочищенный металл подвергается окончательной переделке, как и сахарный песок, т. е. рафинируется, вдали от места нахождения сырья. Так, близ рудников железа необходимо учреждать лишь чугунные заводы, а не стальные переделочные, потому что чугун есть концентрированное сырье для стального завода, как сама сталь есть сырье для слесаря и механического завода. Вблизи места нахождения сырья прежде учреждали именно целые производства до самого конца; но времена такого хода заводских дел давно уже прошли, и в настоящее время не подлежит никакому сомнению, что наилучшим местом для учреждения заводских дел, имеющих предметом производство товаров, прямо идущих в потребление, служат места этого потребления, а не те места, где находится сырье. На этих последних сырье должно быть только обогащено, приведено в возможно малый вес и приведено в вид, удобный для перевозки, подобно тому как это делается и с хлопчатого бумагою. Местами же, наиболее пригодными для учреждения заводов, должно считать места потребления их продуктов. Оттого все столицы и большие города ныне быстро растут. Не театры, а заводы их населяют. Потребитель и производитель сходятся там. Если же завод назначен не для местного потребления, а отдаленного, его располагают у берега моря или реки или на узлах железных дорог. И все заводы жмутся друг к другу. Из сказанного понятно, почему это так выходит. Вот эти-то обстоятельства надо вам уразуметь вполне ясно с самого начала, для того чтобы не сделать основной грубой ошибки, в которую впали многие из первоначальных учредителей наших заводских дел, особенно помещики, как впали в нее и многие из их собратьев в Западной Европе. Там в настоящее время дело выяснилось окончательно, и те заводы, которые учреждены около места нахождения сырья, должны были уступить первенство заводам, учрежденным около мест потребления. Я лично знаю много таких случаев, но не отдельными примерами хочу я подтверждать здесь эту основную мысль, а указанием на те причины, которыми определяется такой порядок дел.
Цель завода, конечно, выгода, а выгоду можно получить, только продавая свои товар и погашая те расходы, которые произведены при его получении. Спрос товара всякого рода изменяется не только в количественном, но и в качественном отношении, до какой бы отрасли производства это ни касалось. Если возьмем даже чисто химическое производство, например содовое или производство серной кислоты, то и эти товары требуются разной степени чистоты и крепости для разных целей. Издали нельзя приноровиться к этим разнообразным требованиям. Сегодня спрос имеется на глауберову соль большой чистоты для производства белого стекла, а завтра она потребуется другим заводчиком для зеленого стекла и может быть доставлена в более дешевом, но менее чистом состоянии. Сегодня нужна керосиновому заводчику серная кислота возможно крепкая, в 66Њ Бомэ, а завтра производителю пергаментной бумаги нужна серная кислота не столь крепкая, и он не захочет заплатить напрасных денег за напрасное испарение серной кислоты до крепости в 66Њ. Он спросит кислоту гораздо слабее, но захочет заплатить за нее и меньше денег. Сегодня торговец спросит керосин вполне безопасный, бесцветный и без запаха, потому что у него есть городские покупатели, которые охотно заплатят за этот товар по 4 коп. с фунта, а завтра явится другой потребитель и не захочет платить такой цены, а потребует керосин, хотя бы и желтого цвета, хотя бы и с особенным запахом, лишь бы меньшей ценности, потому что у него имеется покупатель, ищущий преимущественно дешевизны. Удовлетворить всем этим разнообразным требованиям на заводе, отдаленном от потребителей, нет никакой возможности. Отдаляя завод от потребителя, должно будет производить известные типы товаров, и, следовательно, такие производители всегда будут проигрывать пред теми, которые будут находиться рядом с потребителями и приноравливаться к их спросу, т. е. сбывать свой товар в наивыгоднейших условиях. Это составляет главную основную причину, определяющую выгодность учреждения заводов близ мест потребления, т. е. близ мест спроса производимого товара. Но в указанном обстоятельстве далеко не исчерпываются выгоды рассматриваемого места устройства заводов. Едва ли меньшую роль, чем вышеуказанное обстоятельство, играет в этом отношении скорость оборота. Масса заводских производств требует материалов, имеющихся в виде сырья почти всюду в тех местах, где есть потребители, и если мы зададимся именно таким случаем, тогда выгода учреждения заводов около потребителей окажется чрезвычайно ясною. Представим себе, например, город, в котором имеется склад сырой нефти. Заводчик сегодня купит эту нефть, притом купит еще в кредит, завтра ее перегонит. Полученными деньгами он уплатит за сырье, и тогда его расчет будет ясен и выгода его несомненна, потому что вся торговая операция ограничивается кратким промежутком времени. Он будет знать, за сколько можно выгодно купить сырье и почем выгодно будет его продать. Имея завод вдали от места спроса, заводчик не будет поставлен в эти условия. Он всегда должен будет рисковать и, следовательно, может остаться в начете гораздо легче, чем тогда, когда он будет находиться вблизи самого места спроса. Здесь телеграф не поможет, как он ни быстро передает ход изменения ценности товара, потому что здесь дело вовсе не в том, чтобы знать текущую цену, а в том, чтобы в самом деле по ней иметь возможность продать. Во многих случаях будет возможно вести заводские дела при указанном порядке даже так, чтобы производить переработку уже проданного товара, т. е. того, который на известный срок будет продан, и, по мере запродажи товара, развивать самое его производство. Не бывши на самом рынке, в особенности мелкому заводчику, нельзя достигнуть такого устройства нигде, кроме мест потребления.
Если даже сырой продукт, в заводе потребляемый, и не имеется на месте производства и спроса выработанного товара, все же у заводчика, стоящего подле потребителя, получится масса других преимуществ против заводчика, стоящего вдали от потребителя. Дело торговых операций и технического ведения завода только при рассматриваемом порядке может быть в полной гармонии, потому что только тогда оба дела могут определиться присутствием, как на заводе, так и в торговой конторе, самого хозяина. Как бы ни были организованы эти обе неизбежные стороны заводского предприятия, во всяком случае единство плана и мероприятий здесь не может быть иначе достигаемо, как при помощи главного лица, ведущего дело, т. е. хозяина, и так как торговая контора, очевидно, должна быть в месте потребления и хозяин должен в ней часто бывать, если хочет соблюсти свои интересы, то близ нее должен находиться и завод, который также должен быть под личным наблюдением или присмотром самого хозяина, если он желает, чтобы все дело шло правильно. Это концентрирование деятельности в одном месте, в одном лице, в одной воле составляет первое условие хорошего течения и согласно хода всего предприятия. Конечно, есть роды заводских предприятий, характеризующихся громадными размерами, компанейскими капиталами и тому подобными условиями, в которых трудно достигнуть единства усилий и полного согласия действий; но я не об этого рода предприятиях и пишу, обращаясь к вам, потому что не рекомендую вам вовсе такого рода ведения заводских дел, в которых требуется большой капитал и компанейский ход дела. Пишу к вам именно потому, что не такого рода дела имеете вы в виду. В эти дела изверились у нас, в них, признаться, я сам не очень верю, и на их организацию я и не буду вслед затем обращать никакого внимания. Для компаний есть свои дела: банки, железные дороги, страхование. Но к заводским делам, особенно у нас, они мало пригодны. Ведущему заводское дело необходимо много на то времени, некогда резонировать, как привыкли у нас в компаниях.
Сверх указанного, еще надо обратить внимание на то, что учреждение заводского предприятия близ мест потребления определяется близостью банковых учреждений, вполне необходимых для ведения сколько-либо сложного дела, близость населенных мест, в которых рабочие найдут для себя помещение, а служащие на заводе и их семьи найдут место для отдыха, развлечения, учения и тому подобные жизненные условия, которые редко можно встретить у нас в местах нахождения сырья. По совокупности всех этих причин, совет мой вам — учреждайте завод прежде всего там, где есть спрос тому товару, который вы будете на заводе производить. Конечно, место или город, где вы учредите завод, может быть и не спросит всего того, что вы производите; но если и доля производимых вами товаров будет продана без посредства комиссионеров и перекупщиков прямо в руки потребителей, вы выиграете на одном этом столько, что барыши ваши, наверное, будут больше, чем тогда, когда вы учредите завод там, где будет находиться сырье. Не забудьте при этом и того, что готовый товар во всяком случае представляет большую деликатность при перевозке, чем сырье. Во многих случаях это очень важно. Доверяя возчикам, железный дорогам или водяным путям сообщения свой готовый товар, вы всегда будете рисковать, что часть товара будет испорчена или потеряна, тогда как, находясь близ потребителя, вы сами, так сказать своими руками, вручите ему готовый товар со всею возможною и надобною осторожностью. Представьте себе, что ваш товар будет такой деликатный продукт, как стеклянная или фарфоровая посуда, в которой на одном бое вы при перевозке готового товара проиграете больше, чем уступкою, которою вы можете приобрести себе несомненного покупателя.
Так как, однако, ваши вопросы чересчур общи, то не делайте решения относительно места учреждения завода, не приняв во внимание других главных деятелей заводского предприятии, например, именно топлива.
Вопрос топлива и его участие в выгодности заводских предприятий я рассмотрю в одном из следующих писем вследствие той важности, которую в постановке заводских дел имеет именно эта сторона предмета.
Письмо второе править
По вашему желанию, прежде чем говорить о технической стороне вопросов, касающихся топлива, я охотно отвечу вам сперва о покупателях, т. е. относительно побуждений или возможности учреждения у нас многих заводских дел, потом о мерах для возбуждения заводских предприятий, так как вас беспокоит мысль, что при великом значении заводов нет у нас прямого стремления к их устройству, а если бы это стремление даже существовало, то не будет прямого расчета многим в во многих местах заняться трудным и хлопотливым заводским делом. «Товары произведут, а сбыть будет, — говорите вы, — некуда, некому». Конечно, нельзя думать, чтобы кто-нибудь стал учреждать завод для того, чтобы доставить этим путей занятие себе и для тех, кто примет участие в заводских работах! Ему бы пришлось сильно, пожалуй, поплатиться; необходимо, чтобы выгоды были очевидны. Иное возможно лишь как частность, временное, случайное стечение обстоятельств, не как норма. Правда, что хозяйничают на земле не только насиженной, отцовской, но нередко уходят в глушь деревни, да там разводят хозяйство, вовсе иногда не имея ввиду выгод, а терпя одни убытки в охотку. Но здесь иное дело, тут возвращаются к естественной первобытности. Не один Руссо ее восхвалял. Не одни французы мечтают о том, чтобы кончить дела, да сесть на землю, «разводить капусту». Тут дело личное, вкусов, внушенных историей, литературою; тут — луг, лес, молоко, воздух, и вовсе нет отношений к каким-либо общим экономическим задачам страны, свобода, сам себе господин. Не таковы заводы. Покою, чистого воздуха, природы, отречения от прочего мира они дать уже не могут, свободу вольно или невольно они отнимут. Их может устраивать только расчет, выгода, желание живой деятельности. Если является любитель, могущий расходовать, не надеясь на прямой возврат затраченного, он заводит лаборатории, делает опыты, изобретает, сочиняет, но не строит завода или фабрики. Такие люди нужны, они если не в массе, то, по крайней мере, в отдельных представителях дают стране характер, составляют ее цвет. Не обогащаясь сами, они обогащают страну свою. И чем выше развитие страны, тем их больше является в ней. Говорим не о них, — о норме, которой нужны хлеб, нажива. Следовательно, не для самого существования заводов покупатель совершенно необходим, он есть истинный возбудитель развития промышленности. А вы пишете, что покупать-то некому и много заводов строить не для чего.
Это требует остановки, потому что заблуждение такое разделяется многими. Говорится так: из 100 млн у нас только 10 живут по городам, и эти потребляют не бог весть что, остальные 90 довольствуются своими домашними продуктами, и все их стремления составляют хлеб, изба, топливо и подати, ничего им заводского и фабричного не надо. Тут ошибка и заднее число. Было так когда-то, еще недавно; но теперь уже не так, и скоро всем ясно станет, что так и оставаться не может. Не говорю о перемене привычного быта, наступившей с отменою крепостного права и с проведением железных дорог. Это важно, но далеко не все, даже небольшая доля влияний. Они наступили бы, и их указание стало бы очевидней, если бы не случилось ни отмены крепостничества, ни железных дорог. Благодаря этим мудрым мерам влияния сильнейшие, природные отступили на задний план до того, что их не видно многим. Многие другие влияния выросли за последние 50 лет, и они должны изменить строй России, изменили уже много, изменят еще больше. Остановлюсь лишь на главном. Население прибыло благодаря все же мирному житью-бытью, а земли почти измотались благодаря истощающему, неразумному на них помещичьему, а больше крестьянскому хозяйству. Это — самое главное влияние. Прежде можно было наверстывать недоборы разработкою залежей, пустырей, лесов. Не по летописям, от живых свидетелей можно знать это. А теперь этого уже вовсе не видать в центре Русской земли, да и по окраинам немного. Тут кому ни переделяй, от кого ни отнимай, как ни отдавай, поможет на немного лет и конец будет тот же, т. е. прежний строй всего хозяйства надо будет изменить. И на полтавском черноземе приходится навозить землю, нельзя бросать в овраг то, что надо дать пашне, иначе труд на земле не даст и податей. Оттого и скота стало меньше. Это не та пресловутая «депекорация», которая, естественно, наступает, например, в Англии от того, что людям надо землю для своего естественного корма и они убавляют количество скота, распахивая под пашню выгонную землю, а кожи, шерсть, мясо, масло и сало привозятся откуда-то издалека. Наша относительная депекорация происходит оттого только, что одних первичных, данных народу природою условий становится мало, мы их измотали; не хлеба самого по себе надо стране нашей, ведь его вывозят от нас: надо более верных урожаев, выгод, хоть не крупных, но ясных, надо возможности продавать, что произведем. Уменьшая количество скота, англичанин рассчитывает обогатиться, приобрести лишнее на замене выгона пашнею. А наше уменьшение разводимых животных определяется просто недостатком корма; уменьшая количество скота, крестьянин ясно понимает, что беднеет, а не богатеет, одна нужда заставляет его это делать. Помимо всяких новых переделов и расселений, иной порядок придет сам собой вместе с заводами. Условия для этого даны сами по себе в природе, но только усилиями людей они в известную эпоху вызываются, являются на свет божий. Так, каменный уголь и есть в земле, но до поры до времени не выносится оттуда, пока для топки дрова да солома есть под руками. Когда от первобытных приемов хозяйства на земле перейдем к предстоящим, более интенсивным, тогда откроется не только возможность, но и необходимость производить лучше более дорогое мясо и вообще животные продукты, чем более дешевый хлеб, торговать не им, а скотом, и особенно его продуктами, да такими произведениями земли, как вино, сахар, масло, даже волокно, только не то, которое растет на лядах, а выращивается на хорошо обработанной и удобренной почве, да и продавать его станем в тканях, а не в пасмах. Тут железные дороги и крепостное право ни при чем, они отсрочили заметность потребности, по устранить ее не могли, как ничто не в силах. Не помогут и никакие войны <…>. [Важно только], когда бросим старое, ветхое хозяйство и примемся развивать уже имеющееся зерно иного рода хозяйства, когда станем переходить к интенсивной форме и когда заводы и фабрики станут у нас расти в числе и влиянии на весь строй страны. Не думайте, что я заговорился в сторону: это нужно для нашего вопроса о покупателях. Дикарю, кочевнику не надо заводов ни для того, чтобы состроить жилище, ни для одежды, ни для стола. Им почти не надо и книги и ей подобных потребностей более сложного быта. Земледельцу первобытного строя тоже мало что требуется от других — он все в своей семье или в своем селе добывает. Но дом, пища и одежда крестьян, не говоря о других их потребностях (не одним хлебом жив человек), мало-помалу требует уже того, чего нет под руками, вот и условия заводов. Колеса телеги делают не в каждой деревне, а стекла избы не в каждом уезде, керосин лампы не в каждой губернии, а чай и сахар вывозят издалека, и все это уже нужно 90 миллионам. Мы и рассмотрим бегло то, что спрашивает ныне крестьянин, хоть не каждый из 90 миллионов, но уже многие, а скоро спросят и все от соответственных заводов и фабрик. К этому прибавим и то, что спросить должны для своей выгоды и что спросят, когда будет рядом завод, т. е. что получить можно дешево и своевременно не из-за моря, не из рук комиссионеров и других перекупщиков чрез лавку сельского торговца, берущего свой процент без особой осторожности. Недавно я вот покупал для стройки гвозди одного сорта раз в городе Клину, другой в торговом селе Рогачеве, за 25 верст от Клина. Здесь платится 3 руб. 10 коп., а там 3 руб. 70 коп. за пуд. Так и на всяком товаре. Хозяин завода позаботится, чтобы его произведения нашли сбыт прежде всего в своих же окрестностях. Посмотрите-ка, как об этом хлопочут гончары или заводчики оконных стекол.
Начнем с жилья. Даже считая за норму деревянную крестьянскую избу, хоть это масло для пожаров и пора изводить, все же для нее нужны рамы, двери, столы, скамьи. Или вы думаете, что хорошую раму, если она сделана на фабрике правильно и прочно да продается не дороже сделанной доморощенным столяром, не купят на базаре? Или вы полагаете, что сделать ее на особой фабрике будет дороже? Стекло, гвоздь, замок, петли, тес, доски и много еще другого надобно и для деревянной избы. И все это дело того типа малых местных фабрик и заводов, рост которых естествен, надобен и будет происходить.
Если же перейдем от деревянной избы к негорючей каменной, то, взяв даже грубейшую форму, может быть самую нам подходящую пока, получим надобность, кроме камня для фундамента и глины для стен, в приборах к печам, в окнах и дверях. Кирпичный же да известково-обжигательный завод настоящие заводы.
Они теперь в руках крестьян, я не хочу отнимать от них, им писал бы, как и вам, а говорю только, что такие заводы и вам подойдут, если вы выберете соответственное место, произведете это дело в соответственных размерах да правильно, ведь число-то их мало, расти должно. Главное, при внимании и подготовке вы можете дать хороший товар и подешевле, чем тогда, когда его добудет несведущий человек кое-как, затратив понапрасну массу топлива. Кирпич в сыром виде стоит (считая цену работы, сараев, приборов, теса для сушки и проч.) мало-мало 3 руб. за тысячу, но глина не промята, ее выбор плох, трещин много, форма испорчена и прочности нет, потому что ни под пятой, ни на обычном станке нет давления, необходимого для уплотнения, и нет выбора глины. Заведите простую, хоть ветряную или конную глиномятку да хороший пресс — и вы будете иметь сырец не за 3, а много-много за 2 руб. А если вы еще обожжете ваш кирпич правильно, расходуя не половину, а много четверть или хоть треть, что уж легко, куб. сажени дров на тысячу кирпича, то и добротой ваш кирпич будет гораздо лучше обычного, который идет всюду, да и ценой не на 10 руб. за тысячу, а всего рублей на 7. Покупатель явится издалека, если может сэкономить 3 руб. на тысяче, особенно если вы производите кирпич надлежащей, узаконенной меры (6 х 3 х 1 1/2 вершка) или еще больший. Придет не только соседний заводчик, помещик и церковный староста, спросит и крестьянин.
Вам кажется, однако, думаю я, что крестьянин-то не спросит. Да, один он сто тысяч не спросит, а брать будет по возу, по сотне для печей и труб, для овина, для лежанки, а все же масса потребителей будет; только сделайте все так, чтобы проволочки не было, чтобы сотню отпускали так же охотно, как и десятки тысяч. Конечно, много миллионов кирпича где-нибудь в захолустье не сбыть ежегодно, но сотни тысяч можно сбыть во всех наших центральных губерниях легко, когда кирпич будет хорош и недорог. Нажива, скажете, небольшая, если взять хоть рубля по полтора на тысяче барыша. Но ведь хлопот-то мало. Похлопочите лишь, устанавливая глиномятку, пресс, печи, сараи, а там все обделают каких-нибудь трое, четверо рабочих. Сдадите работу всю по тысячам кирпича, нужно только будет присматривать. Между другими делами это и составит статью дохода. Приноровите так, чтобы к весне был кирпич, доход будет летом и зимою; а другое дело заведете, либо два, три других таких же несложных дела, — они и станут друг друга поддерживать. Вот хоть бы известь жгите. Дело просто, и расчеты все легко сделать. А потребитель, не бойтесь, явится, если ваши цены и качества будут соответственны. Достанет знания и сноровки, есть виды на сбыт в городе или на фабриках, смело заводите и цементный завод, благо соответственный материал, если не для высших, то для обычных сортов, найдется всюду, а распространение растет ежедневно. Ведь подумайте: материал — глина да известь, операции — смешение да обжиг и размалывание, а пуд этого товара внутри России везде дороже рубля, тогда как цену его на месте должно считать много-много что 30-40 коп. за пуд. При цене в 50 коп. на месте сбыт будет этому товару, нашим временем вызванному на свет божий, хотя искусство его производить давно уже было известным. Этому продукту широкая будущность, он сделает будущие постройки более прочными, более дешевыми и легчайшими. Смесь хорошего цемента с песком тверже большинства естественных камней. Даже подмесь у цемента к извести делает с песком, щебнем и водою, взятыми в надлежащем количестве, сообразном с природою смешиваемых веществ, массу, из которой можно или формировать искусственные большие камни, или прямо делать однородные стены, полы, потолки, арки, ступени. Литая из цемента, крупного песку и воды стена в поларшина толщиной сослужит службу лучше аршинной из обычного кирпича. Массу жилых домов стали целиком отливать при помощи цемента. Не говоря ни о чем другом — это прочнее и дешевле, помимо даже цены работы. На квадратную сажень стены надо около тысячи кирпичей и около 15 пудов извести, не считая песку и воды. Цену кирпича кладем 10 руб., цену извести (по 20 коп. пуд) 3 руб. На квадратную сажень такой же прочности, а теплоты еще большей, чем у кирпичной кладки, надо, кроме песку и щебня, не более как 25 пуд. цемента, так что цементная кладка будет выгоднее кирпичной, если пуд цемента можно получить за полтинник. И выйдет стена уже прямо, и внутри и снаружи, штукатуренная, гладкая. Не мудрено, что цементные полы (особенно из плиток), стены, своды, (по железным балкам или по рельсам), водостоки, резервуары, ямы, корыта и тому подобные предметы стройки быстро распространяются там, где цемент дешев, где, следовательно, есть заводы, его производящие. Что другое, а цементу дорога в будущем широкая. Г-н Бахметьев, заведя свой цементный завод на Кавказе и пользуясь привозным иностранным цементом, много содействовал быстрому росту Батума после его завоевания, именно потому, что ввел там стройки из цементной массы. Дома росли скоро и обходились дешево. Так и везде будет, где учредится цементная стройка*, а она может быть доступна только при дешевом своем местном цементе; теперь же к нам везут еще массу иностранного цемента, а заводы свои есть только близ столиц да у Черного моря.
______________________
- Цемент в соединении с железными балками допускает возможность постройки совершенно несгораемых зданий, и непонятно мне, почему это такие многоденежные предприятия, как кредитные общества, банки, страховые компании, возводящие громадные дома ежегодно, не начнут этого делать, а продолжают зауряд со всеми другими гореть. Не только стены и фундаменты, — полы и потолки, лестницы и переборки, даже подоконники и косяки легко и дешево могут изготовляться из цемента.
______________________
Придет время, избы крестьян и те станут делать цементные, где дерево и кирпич дороги и где по прозорливой догадке какого-нибудь местного деятеля надо будет заменять деревянную стройку огнестойкою. Глина, сама по себе, материал хотя и удобный для стройки, но требует или сухого климата, как на юге России, или, по крайней мере, хорошего фундамента, облицовки тесом, штукатуркою или жженым кирпичем и отличной крыши. Цемент же и есть материал фундаментов, прочнейший и для стен, даже для кровли прямо годный. Это находка новейшего времени и одно из тех многих завещаний, которые будущности оставит наш век, выработавший искусство всюду добывать цемент, открывший и все влияния на его прочность состава и мелкости зерна. Это уже не завет преданий, это чисто заводское, знанием, опытом, усидчивостью, изучением, т. е. наукою в строгом смысле, добытое дело, и оно не перейдет в руки невежественные, потому что малое изменение здесь все может испортить, а в каждом частном случае, для каждого сорта материалов необходимо изучение, применение добытого не слепо, по рецепту, а по разумному, дознанному выводу. Вот такие-то заводы, если они рассеются по Русской земле, разольют по ней новые блага, будут поважнее рассеянных помещичьих усадеб. Они воочию покажут что дает наука, знание, учение, труд, без особых прав и привилегий. Если в вашей местности вы, в других местах другие позаботятся о заводах для производства дешевых материалов для огнепрочных строений, земства, сословия, волости, города увидят, что можно начинать борьбу с огнем не предписаниями о рассадке березок, а постройкою действительно огнестойких зданий. Постройте для примера избу на фундаменте из дикаря на цементе, цоколь обложите кирпичом, стены выведите из глины, потолок сделайте на прочных балках прямо из земли или из цемента же, да с наклоном, изба выйдет, конечно, немного подороже деревянной, но зато чуть ли не вечная. Потолки, совпадающие с плоскою почти кровлею и состоящие из слоев земли, положенной на доски или даже колья, образующие потолок, у нас еще мало строятся, но они из Саксонии стали распространяться по всей Германии, вводятся даже в Англии, где применяется для кровель цемент, и составляют не только для сельских, но и для городских зданий весьма важное нововведение, обещающее также широкое распространение в строительном деле. Для непроницаемости от дождей здесь служит не только слой земли, немного наклонный и отводящий, как шоссейная дорога, воду в сторону, но еще и слои смоленого картона, которые накладываются на доски потолка и прикрываются щебнем, составляющим основу верхнему слою. Такая изба, судя по ценам, существующим для материалов и работы около Клина, где я теперь живу, будет стоить, при 8 аршинах внутри, с полом и печью, 3 окнами и дверью, с кровлею, при высоте внутри 4 аршина и при толщине стен 1 аршин, а фундамента 5 четвертей не более 350 руб., а деревянную избу, того же внутреннего размера, из сколько-либо сносного леса уже нельзя здесь сделать дешевле как за 200 руб., если крышу покрыть соломой, а фундамента не делать вовсе, как у крестьян. Но такая изба не только пища пожара (еще недавно мы были свидетелями, как в несколько минут охватило пламя массу домов соседней деревни), но и сроку ей много что 30 лет, тогда как на хорошем каменном фундаменте с земляною плоскою кровлею глиномятное здание простоит сотни лет, при малейшем присмотре (он здесь легок — кусок глины, размоченной в воде, сумеет применить к делу каждый), да и пожара вовсе бояться не будет. Перечитав массу статей и книг об огнестойких зданиях, давно сам сделавши разные опыты, относящиеся к этому делу, я думаю, что все затруднение в распространении таких зданий состоит в том, что мало обсуждают вопрос кровли, фундамента и цоколя. Упоминаю же вам об этом еще и потому, что для завода вам ведь придется же строиться и надо подумать о дешевизне и прочности. Для стен, начиная с высоты аршина от земли, дешевле и подходящее нет материала, как глина на кольях или сырец (необожженный кирпич) с прокладкою жердями, по которым здание можно обшить тесом или дранью. Квадратная сажень такой стены с работою и материалом стоит не более как 10 руб., а при чистой тесовой обшивке с обеих сторон не дороже 15 руб. На прочном фундаменте, под плотною крышею, такая стена не только тепла, но, думаю, и вековечна. Квадратная сажень стены из 5-вершкового лесу здесь стоит с рубкою, но без обшивки, тоже около 10 руб., но она будет и холоднее и горючее или же рано или поздно сгниет, а главное, на ней, по недостаточной твердости, нельзя обосновать такой тяжелой земляной кровли, какую можно поставить на стене, сложенной из сырца, если он, обшитый тесом, не будет подвергаться влиянию дождей. Квадратная сажень кирпичной кладки после штукатурки, при здешних ценах, при толщине 1 аршин стоит не меньше 25 руб. Можно уменьшить до 20 руб. эту цену, удешевляя кирпич и известь, но все же цена эта вдвое, по крайней мере, более чем такой же прочности и огнестойкой стены из сырца или глиномятки (на кольях, по плетню, с обшивкою тесом). Думаю я, что тот, кто захочет заняться этим делом, не только другим поможет, но и себе найдет наживу. Потребитель будет крестьянин, если не все 90 миллионов, то большая их доля. Пример, кредит, сноровка здесь нужнее, чем многие строки, которые и я, по примеру многих, трачу на разговор об этом крупном русском деле. Заговорил же я о нем лишь потому, что хотел вам показать, что даже в стройке крестьянину понадобится близкий завод. Прибавлю к этой стороне предмета следующее указание. Два года тому назад, часто ездивши из своего имения в Клин, я заметил, что в деревнях, которые мне приходится проезжать, на 20 верстах расстояния тот год было срублено много новых крестьянских изб. Чтобы получить понятие о числе новых построек, я решился раз сосчитать число старых и новых изб на всем пути. Оказалось, что в тот год, правда, почему-то особенный, более четверти изб оказалось вновь построенными. Во всяком случае, в наших местах средний век избы не более 20 лет. Не столько горит, сколько гниет. А лес дорожает. Наша проповедь сделает немного. Главное естественные условия, они вызовут спрос на кирпич, известь, цемент. Не отдельный человек, совокупность условий приведут к перемене дела. Но и ему помогать всякими способами разумно. А лучше помощи нельзя сделать, как удешевляя материалы для возведения огнестойких жилищ и возводя для примера именно такие здания. Паллиативы же вроде крыш из дранки или глино-соломенных помогут мало. Против них надо говорить ясно.
Дранки теперь развелось много, но от нее толку мало. Конечно, дрань лучше соломы, но не прочна, дорога и горюча, да и требует починки, умелых рук, тогда как плоская земляная крыша прочна, дешева и негорюча. У ней два очевидных недостатка. Во-первых, исчезает чердак. Но если стены поднять да сделать или высокую избу с полатями, или чердачный этаж, то этот недостаток исчезает. Во-вторых, зимой снег будет лежать на крыше толстым слоем. Это для тепла хорошо, но может быть тяжело для балок, если они тонки. Однако, по опыту и расчету кладя на 8-аршинный пролет даже 5-вершковые дерева через 3/4 аршина, получим прочность, достаточную не только для толстого слоя земли и хряща, но и для слоя снега*.
______________________
- Чтобы вы из моих указаний извлекли всю возможную пользу при постройке вашего завода, окончу это отступление замечанием, что я строил дом из сырца, сложенного на извести и обложенного жженым кирпичом, стоит пока хорошо; но когда в прошлом году сложил из одного сырца на извести (кладка на извести была подходящая для рабочих, которые у меня тогда были) двухэтажную избу, то она упала, пришлось ее разобрать. Однако я не думаю, что она упала оттого, что кладка была худая (а это по спешности дело было), ни даже оттого, что связь у сырца с известкою мала (следует сырец класть по глине: связности больше), но приписываю падение тому, во-первых, что на прочном каменном фундаменте, ранее сырцовой кладки, была сделана кладка в ящиках из песчано-известковой массы (без цемента), которая не выдержала давления двухэтажной стройки, а во-вторых, тому, что прошлый год, во все время кладки, стояла очень дождливая погода. Сырец, однако, лучше класть, во всяком случае, на глине, даже и при облицовке жженым кирпичом. Оно и дешевле. Только тогда облицовка необходима. О кладке из сырца с облицовкой жженым кирпичом, если не ошибаюсь, первый писал И. У. Палимпсестов в «Трудах имп. Московского общества сельского хозяйства».
______________________
Но пойдем дальше в нашем исчислении крестьянских потребностей, могущих удовлетвориться заводами.
В жилье, кроме более или менее долговечных стен и потолков, окон и дверей, нужны разные снаряды, посуда, свет и тому подобные преходящие, истребляемые потребы. Остановлюсь на освещении. Лучина и сальная свеча заменились всюду к великой выгоде керосином — это для крестьянских изб несомненно, по крайней мере в Московской губернии. Те лампочки, которые применяют крестьяне, дают свет всего 2 свеч, сожигая в час около 12 г керосина*, как показал мне опыт. Жечь и такой светильник крестьянину выгодно, потому что в зимние вечера все же при нем можно не только попить чаю и поужинать, но и поработать. В зиму редкий дом возьмет меньше полпуда керосина, а, считая в доме 4 человека, это составит на 90 млн жителей более 10 млн пудов керосина. Его же доставляют заводы. Россия ныне сжигает действительно более 15 млн пудов керосина. Вот в этом примере видно, как масса потребителей из крестьян требует заводов и как потребность в делах этого рода быстро растет. И все-то начало крестьянского потребления керосина не дальше 10, много 15 лет. В 60-х годах его еще вовсе не было, тогда керосин у нас был привозной, дорогой. Сделайте дешевое, удобное, возьмут и миллионы крестьян, вашим товаром станут торговать и с малою наживою те же купцы. Все дело в заводах, как исходной точке нажитых новых условий, когда исчезает сам собой первобытный строй, как бы это кому-нибудь не было неприятно. Не от крепостничества, не от железных дорог, от хода истории самой по себе, от неизбежности роста растут и новые потребности, заводы вызывающие. Возрастет и спрос керосина, как спрос многого другого, крестьянами уже по этому одному, что надо будет зимою работать хоть дома, хоть над каким-нибудь кустарным заработком, потому что земля не дает податей, а они, естественно, растут, и без их роста не живет никто нигде. Станут эти же крестьяне кустарным образом, а это им и привычно и подходит к условиям, заниматься зимою хотя бы производством тех же керосиновых горелок, в которых горит тот же керосин, они и самого керосина сожгут больше, потому что в зимние долгие сумерки при свете лампы можно много сработать. Так одно начнется, погонит за собою другое. Таков уж рост: начался он, не остановить никому, назад не поворотить, хотя бы учить стали одной дряхлой латыни, хотя бы закрыли суды, земства и вновь посадили помещиков на старое место. Связь этих перемен с переменой быта есть совпадение случая, а не причинное. И без того бы настало все почти то же. Стали бы жечь керосин и при помещиках, как жгут его при существовании классического фундамента просвещения, хотя классикам и был этот материал не известен.
______________________
- Следует позаботиться о горелках более экономных, жгущих 8 г в час более безопасного керосина.
______________________
Если теперь от жилья крестьянского перейдем к одежде, то тут потребность завода и фабрики уже всем стала очевидною, хотя тем, кто сверстник мне, еще пришлось видеть иное. Крестьянин еще лет 30 тому назад ходил в своей домоделыцинке. И плакали многие доброхотны о перемене. Было живописнее, я согласен. Но, увы, оставаться при этом нельзя, и надо раз навсегда понять, что оставаться так и невозможно, когда живет в истории, а не окоченел народ. Не назад, а вперед пошло дело, когда народилась возможность быть заводам для производства сукна и ситца для крестьян, шапки и картуза для головы, кожи для сапог, когда исчезла возможность самому ткать сукно, самому разводить достаточно много льна, чтобы плохими своими средствами соткать довольно полотна, да самому сплести лапти, в которых можно на часок, другой отлучиться из дому, а надолго — немыслимо. Эту шерсть стало необходимым продать, как и лен, как и кожу, да купить эти же материалы в обработанном виде, потому что за то время можно стало достать и на покупку фабричного товара. Я не воспеваю ни этих условий, ни фабрик, но я не плачусь о том, что лапти заменились сапогами, лучина — керосином. Предоставляя судить каждому, что лучше, я убежден в том, что на заводе обделать и можно и должно шерсть, лен и кожу лучше, дешевле и прочнее, чем в крестьянском быту, и если указываю на заводы и фабрики, нужные в большом количестве и всюду, то имею в виду то, что только при соперничестве можно достать лучший товар дешевейшим образом, да еще утверждаю, что на имеющих учредиться заводах и фабриках те же крестьяне найдут и новые средства заработка и удовлетворение нарождающихся новых неизбежных нужд. Земля кругла, выхода из нее нет, но развитие и на шаре, несмотря на его замкнутость, идет. Умственная слепота одна его не видит и естественным считает лишь прошлое, то, чего не воротишь. Разве каменного века человек, вроде того, которого открыл проф. Иностранцев в своих работах на Онежском озере, не был в свое время естественным и разве его потомки не грустили о первобытном состоянии борьбы с медведями, ежечасной опасности, полной дикой свободы, когда им пришлось ну хоть бы пахать землю или ежедневно доить коров? Это исчезло из памяти людской, не воспето классиками, язык тот утратился, а то бы, пожалуй, нашлись охотники ввести его, последовательности ради, в народные школы, чтобы в средних учили более позднему, тому классическому порядку мыслей, по которому в политических мероприятиях да в борьбе партий и народов вся история человечества. Христианство указало другое отношение к делу, а наш век показал явно, что классическое воззрение на судьбу народов есть такое же отжившее миросозерцание, как и то, которого держался каменный человек. Этот со зверями, те с людьми, с врагами, с противниками дрались, и это наполняло их жизнь. Стало понятным, что с враждой не уйдешь далеко, погибнет весь быт, как погиб классический; что надо держаться вместе и помогать друг другу, не забывая о себе; что надо давать другим людям, и деревням, и народам — то, что сами сумеем сделать дешево, хорошо и нужное для других. Отсюда ведут начало заводы и торговля их продуктами, которую следует явно отличать от торговли тем, что составляет прямые, естественные в тесном смысле, продукты земли — янтарь или топаз, ртуть или олово, чай или кофе — товары совершенно иного характера, чем цемент или сукно, чем листовое железо или кожа, чем стекло или холст. Первые надобны всюду, а находятся в немногих местах, вторые надобны всюду и могут быть добыты всюду же. Их и надо получить, а сумеем добыть дешево и хорошо, купят не только по соседству, повезут и далеко. Если разовьется много заводов, производящих хотя бы предметы одежды, они дадут из себя такие, которые затеют и сумеют поддержать не только торговлю с соседними крестьянами, но и с далекими, а потом заведут и внешний, заграничный сбыт. Таковы, например, наши керосиновые заводы. Надобность будет сбывать за границу, так найдется и возможность сбыть и сукно и ситец.
Даже в пище крестьянина, сверх лука и капусты, ведь надобны же мука, дрожжи, крупа, постное масло и т. п. А это — продукты заводской и фабричной промышленности, правда, уже распространенной, но еще могущей много улучшиться от того, когда в этих делах примут участие новые, образованные силы, когда честное и дешевое, т. е. разумно поставленное дело станет рядом с тем обычным, которому дали характерное имя кулачества. Только тогда прекратится явное недоразумение, господствующее теперь у нас по отношению к заводско-фабричной предприимчивости. И только тогда явится и та честность торговых отношений, до которой, пройдя исторические ступени, дошли торговцы Англии и Голландии, и только тогда русское сукно, наша пшеница, кавказский керосин или русское полотно найдут себе нескончаемый спрос. Указывая на крестьян, на сбыт в ближнем рынке, я не закрываю глаза на то, что покупателями товара, производимого русскими заводами, явятся иностранцы, если торговля будет вестись честно, а товар будет дешев и хорош. Ведь у нас многое, с нашими природными силами, с нашими долгими зимами, когда труд дешев, возможно произвести так дешево, что можно будет и по железным дорогам доставить в порты да свезти за море.
А потому о покупателях не тужите, обдумывайте дело в основании, соображайте обстановку, производите внимательно хороший товар, не в сбыте будет остановка. Говорят о застое в торговле и падении цен. Тут недоразумение очевидное. Во второй статье (Вестник промышленности, 1885) «по нефтяным делам», известным мне ближе других, я пробую расчесть количество керосина, который ныне можно надеяться сбыть у нас и во всем свете. Представьте же теперь, что производство увеличится до того, что превысит спрос. Очевидно, будет застой, падение цен. Так и с ситцами. Рынок надо знать. Торговля не только в одном каком городе, но и повсюду требует знаний условий как коренных, меняющихся медленно, так и временных, зависящих от годовых оборотов покупателей. При знакомстве этого рода, при знании соперников, производящих или доставляющих тот же товар, можно и должно уметь распорядиться количеством и качеством товара. Наши же застои товаров происходят, сколько я знаю, чаще всего от того, что успех одного завлекает до того, что люди, не знающие дела, берутся за него и, не улучшая, ведут его: рынок и переполняется до того, что избыток остается у производителей. И как всегда, эти кризисы следуют за эпохой временных высоких цен, побуждающих производить излишнюю массу товаров. Требуется же для начала разнообразие заводов и удовлетворение местных, хорошо и легко изучаемых потребностей, именно потому, что на этом легко научиться тем приемам, которые необходимы для массового производства, рассчитывающего на широкий рынок Малые заводы мне кажутся именно оттого наиболее нам приличными, что они составят школу предстоящего большого промышленного развития. Капиталов на большие дела у нас нет, да и уменья нет вести их. Лучше научиться сперва над малыми заводами, назначенными для местного потребления, близкими к кустарничеству, но отличающимися от него духом знания, предприимчивости и расчета, которых недостает кустарям. От малых заводов к большим, торгующим на мировом рынке, переход будет уже прост, наступит сам собою. Сумеют торговать производимым около себя, научатся сбывать и далеко, в ту Европу, которая переделывает наше сырье, и в ту Азию, которая час от часу все больше и больше требует европейского товара и где живет по меньшей мере половина людей, земли не имеющих. Долго все это, затяжно и невольно является вопрос: нельзя ли всему этому помочь, ускорить ход истории, если уже она неизбежна? Перейду к ответу и на этот ваш вопрос. Ответ мой категорически прост. Если есть естественные условия, а они имеются, идти им на помощь разумно, возможно и полезно; искусственно да несвоевременно возбуждать не только рискованно, т. е. можно силы и средства потратить напрасно, но даже и вредно. Я даже не думаю, что найдутся, например, какие-нибудь средства или меры разом возбудить у нас многие прочные заводские дела. Переворот такой неестествен. Таможенные пошлины, банки промышленности, ясные законы, особое внимание правительства — могут возбудить скоро крупные предприятия, но тех более важных мелких, в стране рассеянных заводских дел, которые особенно желательны, меры эти почти не вызовут. Они вырасти должны сами, им можно только помочь издали не переворотом, а расчисткою пути для их учреждения. Для пояснения сделаю сравнение. Геологи прежнего времени полагали, что изменения земной коры, выражающиеся различием пластов земли, друг над другом лежащих и очевидно друг после друга отложившихся из воды, зависят от быстрых катастроф или переворотов, совершавшихся с землею. Ныне, изучая действительность, пришли к более простому и естественному пониманию совершавшегося прежде, потому что увидели, что и ныне продолжает совершаться то же самое, что было прежде, только так медленно и незаметно для невнимательного глаза, что сразу и не может представиться без грубого переворота возможность столь разительных перемен, как переход из глубокого дна моря на высоту высоких гор одной и той же массы земли или как смена песка глиною, известняком, гипсом и тому подобными породами. Геологические перевороты совершаются, если не всегда, то, по крайней мере, большею частью путем медленного изменения условий образования земных пластов. Так, например, суша медленно опускается под воду моря или обратно, вода дождей и рек медленно вымывает из одной породы часть составных начал и превращает ее в другую породу и т. п. Эти медленно совершающиеся явления влекут за собою перемены относительного положения суши и воды, а в воде разнообразные отложения и тому подобные следствия, в результате которых и получаются различия пластов земли, друг на друга налегающих. Конечно, существуют и катастрофы, подобные вулканическим извержениям, но работа их не только сравнительно мала, но и стоит в несомненной зависимости от работы тех сильнейших сил природы, которые действуют втихомолку, медленно и не воспетые классическим или ребяческим пониманием природы и того, что в ней совершается.
Каково наслоение земных пластов различного качества, таково же историческое напластование периодов народной жизни. Прошлое время для России составляют пласты расселения и чистого земледелия. Пласт, или эпоха промышленного развития впереди, не близок Находясь в средние между Европою и настоящею Азией, Россия выработает промышленный строй своей жизни. Это — впереди, но молодой в развитии народ чуток. Оттого он рвется и будет у морей и океанов, этих путей выхода предстоящей промышленности. <…> Взгляните на глобус. Основание нашего треугольника — Ледовитый океан. Вершина границ восточной и западной сходятся между Индией и Персией, у тропического моря. Далеко шли, осталось немного. Мудрость истинная нейдет противу естественности, а ей помогает, ее берет в союзники, на ней строит планы возможного, достижимого. Законы геометрии и истории одинаково естественны. Тютчев понимал это:
Дума за думой, волна за волной —
Два проявленья стихии одной.
Историки людей, как и геологи, так же могут быть разделены на таких, которые всю сущность изменений исторических обстоятельств видят только в крупных влияниях, в грубых переворотах, войнах, революциях, реформациях, и на таких, которые понимают, что даже эти грубые несомненные исторические перевороты подготовляются раньше мало-помалу, последовательно, точно так же, как изменения в напластованиях земной коры. В частности то же должно думать и по отношению к учреждению у нас заводских дел, обширное развитие которых составит новый период нашей истории. Мне кажется, что есть возможность ускорить соответственными мерами естественный ход событий, т. е. неизбежную надобность в учреждениях у нас заводов; но я убежден, что и помимо этих мер заводы все-таки будут увеличиваться в количестве по естественным законам развития, несомненно очевидным в истории других народов, состоящих в числе образованных и продолжающих развиваться. Прежде, в других статьях, я останавливался над теми приемами, какими, мне казалось, можно усилить развитие у нас заводских дел, теперь же мне бы хотелось упомянуть только о тех естественных условиях, вследствие которых хоть медленно, но неизбежно, само собой будет осуществление заводских дел.
Начнем хоть с того, что в России налоги несомненно для каждого растут быстро. Так и должно быть. Они за последнее время во всех странах сильно возросли. У нас на то есть и много специальных причин, в которые мне совсем незачем входить, потому что вы и сами знаете большинство этих причин. Уж пришло время, когда доходы обложатся налогом. Наступило время, когда процентные бумаги или, правильнее сказать, купонные доходы будут обложены особою податью. Что мера эта не новая и не какая-нибудь крайняя, доказательство этому видно из того уже, что при составлении правил некоторых займов давно обозначается, что купоны по иным займам не будут облагаться особым сбором. Это, очевидно, предполагает существование давней мысли о том, что рано или поздно настанет время обложения купонов особым налогом, соответственным массе других налогов на всякие, гораздо менее доходные статьи. Тот, кто привык отрезывать от своих 100 тыс. руб. ежегодно купоны на 6 тыс. и окажется в надобности выделять на государственные нужды известный малый процент своих выгод, он от этого не переменит, конечно, своих привычек, своего направления деятельности. Но, когда ему придется выделить не 5, а, положим, 10 % своих выгод, нельзя ручаться, что такое время не настанет и скоро, как пришло время обложить водку вместо четырех двойным и более числом копеек на градус, тогда капиталисту уже придется подумать о том, как бы наверстать необходимую трату, тем больше, что при обложении купонов податью и ценность капитала переменится. Но я знаю, что эти лица скорее урежут свои потребности, чем примутся после легкой работы с купонами за трудную работу — практического дела. Не они, теперешние владельцы купонных листов, будут двигателями нашего заводского дела, а те, кто затем будет сберегать кое-что про черный день и думать о том. как бы и куда поместить свои сбережения. Вот им-то и представится рано или поздно дилемма такого рода: поместить свои сбережения в процентные бумаги, в акционерные предприятия, но получать меньше, чем ныне, процентов, или самим лично заняться хоть малым заводским делом и получать больше, чем ныне, процентов. Без сбережения — капиталов, конечно, не может быть, а без капиталов, хоть небольших, и невозможно начинать заводского дела; так что заводское дело, прежде всего, может развиваться по мере дальнейшего развития способности сберегать, уже начавшейся в России после отмены крепостного права и после промотанных выкупных сумм. Затем побуждением к учреждению заводов, особенно малых, будет и всегда останется прямая выгода этого рода дел, их, так сказать, сжатость, т. е. возможность одному лицу их охватить, да еще их относительная свобода или возможность сегодня купить сырье, завтра его обделать да продать, а там и прекратить дело или перенести его в другое место или изменить оттенок производства. Большие, крупные промышленные дела, даже землевладение, горное дело и т. п., этой свободы не дают. Если у вас еще остались следы прежних ваших убеждений, то вы с брезгливостью отнесетесь к такому простому выражению, как учреждение заводских дел ради одних личных выгод. Но позвольте мне попробовать пояснить вам дело немного ближе, для того чтобы дальше быть уже свободным от сомнений, могущих рождаться при разговоре, когда не вполне ясны точки отправления. В прошлом письме, когда я писал о различии труда и работы, встретилось уже определение труда при помощи общей полезности. Вникните только в сущность этого определения и тогда легко добраться до конца мысли. Полезное другим, по существу дела, должно быть и полезно самому трудящемуся, потому что другие все же ничем особым не отличаются, взятые в абстракте, от трудящегося. Даже в самой платонической формуле или заповеди о любви к другим прибавлено: «люби других, как самого себя», т. е. предположено уже, что самого себя человек любит. Я думаю, что других и нельзя любить, не любя самого себя. Для пользы других нельзя и делать, не заботясь о своей личной пользе. Общая польза и личная польза неразрывны. Говоря об одной, в сущности, нужно непременно иметь в виду и другую. Тут есть, конечно, тонкости, незаметные переходы от самолюбия к так называемому себялюбию; но ведь вы не потребуете от меня полного трактата о таких предметах, и если я касаюсь этого, то только ради того, чтобы разом устранить еще продолжающее жить недоразумение о том, что собственные выгоды противоположны общим выгодам. Правильное общество тем отличается от ложно устроенного, что достижение собственных выгод не может быть иным, как сообразным с общими выгодами, и если у вас, в ваших ответных мне письмах, проявятся еще какие-нибудь выражения, показывающие, что эта основная мысль не прошла еще в ваше сознание вполне, то я постараюсь в другой раз более конкретными примерами развить вам эту катехизическую мысль, совершенно необходимую для того, чтобы приниматься с полным самообладанием за заводское дело, представляющее в лучшем виде комбинацию общей пользы с личными выгодами. Теперь же продолжу еще немного указание условий, которые естественным образом, по моему мнению, должны привести скоро многих русских к потребности в заводских делах искать хлеба, дохода, своей пользы и, в то же время, действительного удовлетворения действительно всенародной нашей потребности.
До сих пор, если взять массу русского народа, она живет около земли и хлебной культуры. Накануне нынешнего времени, когда Тенгоборский писал свою статистику России, это было до такой степени несомненно, что Россия так и стала считаться исключительно страною земледельческою. Помещик и крестьянин, а от них и купец, жили хлебом, хлебного торговлею и хлебными доходами. Кроме них в России существовал и продолжает существовать другой класс, живущий казною, т. е. так или иначе, прямо или косвенно пристроенный к казенным предприятиям. Вот эта-то часть русских дел разрослась за последнее десятилетие весьма сильно, хотя прямое число казенных мест увеличилось не бог весть в какой пропорции. Увеличение же числа лиц, прямо или косвенно пристроившихся на счет казны, произошло преимущественно от развития железных дорог, прямо или косвенно построенных все-таки казенными капиталами, от развития банков, так или иначе опирающихся на государственный банк, и от развития некоторых покровительствуемых казною предприятий, в сущности вызванных также казенными средствами.
Есть и иные роды дел, только по какому-то недоразумению находящихся в руках казны или общегосударственной, или земской. Через естественный рост казенных расходов и через неестественное нарастание разных побочных казенных предприятий бюджеты наши растут чрезвычайно быстро; оттого и налоги увеличиваются. Конец этому видится ясно. Рано или поздно эта жизнь огромного процента русских, особенно образованных людей, прямо или косвенно на счет казны или при помощи казны должна прекратиться. Налоги увеличиваются, но и расходы растут, а потому если сегодня заботятся главнейше об увеличении доходов, завтра догадаются, что можно того же достигать и сокращая число лиц, проживающих около казны. Прямо увольнять лиц, сокращать штаты — это практикуется, но ни к чему не приводит, надо сокращать требования, надо уменьшать влияния: те части освобождать, которые сами по себе могут существовать отдельно, силами не казны общей или земской, а частной, общественной; да необходимо так или иначе военные расходы уменьшать. Рано или поздно к этому придут. Вот и останется много лиц не за штатом, а не у дел. И необходимо понять, что эти сперва станут шататься без дела, бурлить, да уходятся, надо будет и им где-нибудь устраиваться. Вот эти-то лица и дадут необходимый материал не только для оживления сельского хозяйства, но и для учреждения заводских дел.
И это не утопия, не разговор один, так будет волей или неволей, хотя бы уменьшили доступ к учению, что пожалуй, и хотелось бы иным попробовать, но что, конечно, не будет достигнуто, потому что стремление к ученью укрепилось и его урезывание не может составить сколько-нибудь прочного плана, годного для такого государства, как Россия, в том состоянии, в каком она находится. Лучше научившиеся, чем недоучившиеся, пусть будут не у дел. А казенных и общественно-служебных дел не хватит, очевидно, на массу идущих учиться. Изобретут меры, которые так или иначе все это урегулируют. Да уже и начало видно. Вот в морском ведомстве уже устранили нормы и сроки для получения следующих чинов. Не сделал известного числа плаваний, а достиг определенных лет — уходи. Что же делать-то? Зимы длинны, плавать не на чем, а иногда и незачем, так к чему же лишних офицеров содержать? Пойдут пока и на риск авось, дескать, достанется случай выполнить норму. А не станут являться желающие в достаточном числе, ведь можно изменить правила. Как ни сухи такие рассуждения, как они ни новы еще у нас, но они отвечают времени, они будут и умножаться, потому что надо же кому-нибудь да изводить привычку нашей образованности пристраиваться около казны. Да и молодежь, по видимости, инстинктивно чувствует близость предстоящего недостатка мест от казны. Так, в Петербургском университете еще сравнительно недавно главная масса студентов поступала на юридический факультет. А вот уже несколько лет стали еще в большем количестве идти на физико-математический факультет. Причина, конечно, не в гимназиях, где предварительная подготовка к этому факультету ныне гораздо слабее, чем была прежде. Нет, люди сами, или их родные, чувствуют, что казенных мест станет мало, придется жить другими способами, да понимают, что с изучением законов природы и методов ее понимания, что и составляет предмет физико-математического образования, скорее можно добыть себе своими средствами условия жизни, хоть и нельзя достать казенных мест. Так-то народ для ведения и для учреждения заводских у нас дел накопляется. Этим лицам придется обратиться к производительности, предприятиям, а их всего-то только имеются две категории: одни земледельческие, а другие промышленные. Горное дело само по себе ведь учреждается только там в широких размерах, где промышленность получила уже развитие. Грубую руду, извлеченную из земли, или такие сырые материалы, как соль, как каменный уголь, как глину или колчедан, не станут же увозить по дорогим железнодорожным тарифам из страны исключительно континентальной в какие-нибудь другие страны. Естественные же и растительные богатства истощаются, леса, дикие звери или пушной товар выводятся, следовательно остается из производительных дел или земледелие, или фабрично-заводская промышленность. Земледельческая промышленность, конечно, подлежит еще широкому и плодотворному изменению в России. Еще масса земель пустует, еще на возделанной земле от худого за нею ухода, от малого удобрения и от малого понимания потребностей земли урожаи плохи; еще не сговорились в самых элементарных земледельческих вопросах так друг в друге нуждавшиеся мелкий и крупный землевладельцы — крестьяне и бывшие помещики. В земледелие, следовательно, пойдет масса народа и сил, еще цены на земли будут подниматься. Из городов начнется выселение в деревню; образование приобретет тот реальный характер, который нужен для развития земледелия, но общего решения задачи столь обширного государства, как Россия, нельзя ждать от земледелия не только потому, что земледелие само по себе, без развития промышленности, никогда и нигде не достигает, а в странах столь суровых, как Россия, и достичь не может хорошего развития, но особенно потому, что прирост народонаселения в России продолжает совершаться в большей пропорции, чем во многих странах, которые пользовались русским хлебом, и затем еще потому, что за последнее время европейские выселения в другие части света открыли новые неожиданные обширные рынки более дешевого хлеба, так как страны те лежат в условиях более благоприятных, чем русские, для произрастания хлебных растений. Не надо удивляться поэтому, что наша хлебная торговля, составлявшая в былое время исключительно внешнюю торговлю, более или менее падает. Она падет еще быстрее, когда наш рубль будет приходить к нормальной своей ценности. Безысходность положения станет вполне ясною, если мы представим, что рубль пришел к нормальной цене на золото, потому что тогда нашему хлебу совсем не будет хода за границу. Конечно, с улучшением культуры хлеб может сделаться у нас дешевле. Земледельцы будут довольствоваться меньшим денежным вознаграждением, потому что будут получать с данной площади большее количество хлеба. Все это возможно; но и этому есть предел по мере развития, во-первых, нашего народонаселения, а во-вторых, переселения западноевропейцев в страны Америки, Африки и Австралии. Следовательно, в будущем, сравнительно, мне кажется, очень и очень близком, земледелие не может остаться исключительным нашим промыслом. Если мы представим себе прекратившимся или весьма сильно уменьшенным вывоз нашего хлеба, а не прекратившимся спрос тех предметов торговли, которые мы получаем из-за границы, то мы очутимся в новом невыносимо тяжелом положении, для улучшения которого поневоле и совершенно естественно в общем сознании зародится мысль о том, что, кроме хлеба, мы должны вывозить товары, которые у нас можно производить дешевле, чем в других соседних странах, и мы у себя должны будем производить то, что можем производить взамен привозимого из-за границы. А как только эта мысль войдет в сознание, эпоха развития наших заводских дел придет сама собою, так как, при беспримерной обширности нашей страны, мы имеем множество естественных условий для процветания массы отраслей промышленности в самом лучшем виде.
Поэтому, мне кажется, нет надобности думать о том, что мысли о необходимости учреждения заводских дел в России требуют какого-то особого покровительства или развития. Естественный ход событий приведет к осуществлению этих мыслей. Другого выхода быть не может, если мы не станем превращаться из страны христианской цивилизации в страну среднеазиатского застоя, на что инстинкт народа, кажется, вовсе не склонен. Таким образом, дело учреждения многих предстоящих русских заводских предприятий сводится на изучение условий, благоприятствующих возможности учреждения заводских дел. Я уже писал вам о том, что место для учреждения заводов есть место потребления — это касается, конечно, таких заводов, которые производят то, что потребляется небольшим числом лиц, следовательно назначается для местного потребления. Если же производимые на заводе товары предназначаются для более широкого спроса, то при решении вопроса о том, где искать наилучшего места для учреждения соответственных заводов, весьма важным становится место нахождения сырых материалов, перерабатываемых на заводе.
Близость города, близость центра торговой деятельности, близость железных дорог и водяных путей сообщения, а особенно близость моря в этом случае будет сильно влиять на выгодность предприятия; а так как множество заводов особенно нуждается в массе топлива, то, говоря вообще, центрами будущей заводской деятельности в России будут местности, прилегающие к тем, где находится естественное топливо заводов, т. е. каменный уголь.
Так дело существует повсюду, и таким, наверное, оно будет у нас. Я не могу здесь касаться общеизвестных примеров Англии, Бельгии, Франции и Германии, потому что в любой подробной статистике можно найти данные, сюда относящиеся: заводы преизобилуют в местностях, богатых каменным углем.
В одном из следующих писем я непременно коснусь рассмотрения русских местонахождений каменного угля, для того чтобы дать вам возможность ориентироваться правильно в этом отношении. Ведь наши сведения о минеральном топливе, к сожалению, недостаточно распространены у нас, а развитие наших заводских дел, ныне существующих, происходило совершенно помимо влияния вопросов, сюда относящихся. Заводы наши разнились так своеобразно и выросли так искусственно, что в них и нельзя искать естественного соответствия природных условий страны с ее истинными требованиями. Но, прежде чем разбирать технические и, так сказать, географические частности, относящиеся к сложному вопросу топлива, я считаю необходимым уяснить некоторые существенные стороны предмета, касающиеся связи вопроса о топливе и о заводах. Это составляет ближайшую цель моего дальнейшего изложения. Без этого нельзя мне изложить и те частные примеры, которыми хочу осветить вам технику заводских предприятий. Но предварительно резюмирую сказанное выше, да предварю, что об ваших новых общих возражениях, если они будут в ответах ваших мне, я не стану говорить, пока не выскажу всего, что хочу сказать касательно топлива, потому что иначе мои к вам письма потеряют тот характер, который мне хотелось им придать. Вы заставили меня сказать о покупателях и о возбудителях, потому что сомневаетесь в том, что будет достаточно прямых поводов учреждать заводы. Мой ответ можно сжать в следующие строки.
Из кочевого состояния народы переходят в оседлое, но сперва хищнически хозяйничают на земле, а свои потребности удовлетворяют домашними средствами, как и номады. Но земля истощается столетними пашнями, народонаселение прибывает, если мир господствует, и тогда непременно в живучем народе настает, рядом с необходимостью улучшенной и напряженной культуры, невозможность самому удовлетворить все свои увеличившиеся потребности домашними способами, а потому тогда возбуждаются из самого народа стремления к фабрично-заводским, горным, торговым и тому подобным предприятиям. Россия в этот период вступила. А потому не только будут заводы учреждаться, но будут у них и покупатели произведенного. Без помощи по необходимости все это случится. Мудрость во всех делах, в каждом знании, во всяком обобщении, т. е. во всей сущности науки и жизни, сводится на то, чтобы понять закон, манеру действия природы, не от людской воли зависящие, уразуметь правду божественную и действовать в согласии с ее предписаниями. В этом сила и закон христианский. В этом и ответ на оба ваши вопроса. А потому перехожу к подлинному предмету моего ближайшего изложения: к топливу. Только прибавлю еще свои желания по отношению к желаемому и вами возбуждению нашей заводской промышленности. Не всякий ли не только покорится, но и поможет естественности? А кто возьмется быть акушером при этих родах уже зачавшей России? И нужна ли еще помощь? Организм нашей общей матери недостаточно ли здоров сам по себе, чтобы вынести, конечно, без болей, эти не последние трудные роды? Консилиум пока излишен, как и хлороформ, потому что организм не тщедушный, да и роды не первые. Приготовиться, однако, следует, и как пред родами моцион на чистом воздухе и здесь полезен. Предстоящему новорожденному надо приготовить пеленки, надо и постельку, чтоб не было суеты в критический момент. Законы не для одного обложения, а для всей дисциплины промышленности, особенно же для устройства заводов, для горного промысла, для уяснения взаимных обязанностей хозяина и рабочих — вот те пеленки, которые нужны новорожденному. А то, пожалуй, няньки, по старому обычаю, скрутят свивальником, так что и повернуться будет нельзя. Не оды, как было при Державине, а прозу действительных, не классических, реальных знаний станем готовить к предстоящему, без празднеств, таинству рождения.
О топливе надо сказать кое-что твердо, приступая к заводской реальности.
Только три рода изменений претерпевает вещество при фабрично-заводской его обработке, т. е. тогда, когда сырые природные (ископаемые, растительные и животные) или уже отчасти предварительно переработанные материалы переменяются по форме или составу сообразно с потребностями спроса. Эти три рода изменений вещества бывают или механические, или физические, или химические. В большинстве заводов и фабрик существует сочетание этих трех родов изменений. Так, тканье и прядение волокон составляют механическую обработку, обыкновенно соединяющуюся с отбелкою, при которой происходят уже химические процессы. Когда из глины приготовляют изделия, не только механически месят, формуют и т. п., но производят и сушку, т. е. физический процесс, а затем при накаливании происходит химическое изменение глины, делающее глиняный предмет уже неразмачиваемым водою. Когда готовят сахар из свеклы, механически измельчают и выжимают сок (или вымачивая — вымывают), физически испаряют из него воду и, пользуясь химическими силами угля, извести и кристаллизации, отделяют подмеси. Для механического же изменения нужна прямо механическая сила или работа, которая ныне чаще всего дается топливом в паровой машине. Для физического изменения вещества нужна также чаще всего теплота, реже свет или, как стало ныне входить в практику, электричество в одном из своих состояний. При химических изменениях тела действуют редко прямо, чаще в растворенном состоянии или расплавленно-жидком, или в нагретом виде. Если химическое изменение вещества совершается в растворах, то обыкновенно после превращения следует испарение растворяющей воды, потому что товары, из растворов полученные, как, например, сахар, разные соли или краски, продаются в твердом или, по крайней мере, в сгущенном, почти безводном состоянии, как патока, например. Вот для этих-то всех родов изменений, претерпеваемых веществом на фабриках и заводах, и требуется топливо.
Конечно, механическую силу можно получить не только при помощи парового котла и паровой машины, но и при помощи ветра, текучей воды, работы животных или людей, утилизируя приливы, солнечные лучи и тому подобные всюду рассеянные деятели природы. Но преобладает на заводах, как всякий знает, в настоящее время исключительно паровая машина, потому что она предлагает в любое время данный запас механической силы с безответностью и аккуратностью, другими способами едва достигаемыми. Ветер дает даровой двигатель, но непостоянство и неравномерность его, в связи с основным началом фабрично-заводской промышленности непрерывною равномерностью, делают ветер до сих пор мало пригодным источником механической силы. С паровою машиною непрерывная равномерность, как основное условие хода фабрично-заводских дел, достигается легче и проще всяких других способов. Вообще говоря, условие непрерывной равномерности есть основное условие заводского дела, и с ним тесно связано множество подробностей понимания заводских и фабричных особенностей. Нарождается, но еще слабо развито другое отношение заводского дела к требованию этой непрерывности и постоянства. Люди стремятся магазинировать неравномерно действующие силы природы, подобные ветру или морским приливам, стремятся воспользоваться естественными проявлениями сил, собирая их в особые магазины до поры до времени и затем расходуя их из этих магазинов непрерывно-равномерно или по произволу в большем или меньшем напряжении для надобностей, в практике встречающихся. Плотина запруды есть первый и мало совершенный пример таких магазинов силы. Естественных же сил всюду много даром пропадает. Таково течение рек, таков прибой морских волн, таков громадный запас силы, теряющейся в водопадах, таков особенно и повсюду в людском распоряжении находящийся ветер. Всеми этими силами люди издавна пользуются, но пользование это ограничивается, так сказать, порывистым действием в частных применениях. Корабль движется парусом, пока есть ветер, но при его избытке он не в силах собрать запас для безветрия. В половодье по течению груз передвигается с большою быстротою, но в мелководье не пользуются избытком силы, напрасно потраченной при половодье. Течением реки пользуются издавна, ее запруживая или погружая в нее механизмы, принимающие часть работы течения; но вдали от реки, в удалении от водопада еще не утилизируют этих сил, по крайней мере не пользуются ими настолько, насколько будут в ближайшем времени несомненно пользоваться ими. Зачатки есть уже давно. Так, Мозер в Швейцарии устроил передачу на расстояние движущей силы рейнского водопада при помощи проведения по трубам сжатого воздуха, сжимаемого силою части вод Рейна. Вообще говоря, сжимание газов может магазинировать природные силы, если воспользоваться ими для накопления массы сжатого воздуха. Однако этот прием не обещает широкого применения, потому что для получения сколько-нибудь значительного запаса работы пришлось бы иметь большие запасы сжатого газа, а они требуют чересчур массивных металлических резервуаров, одна стоимость которых своим процентом погашения и ремонта во многих случаях может превзойти современную стоимость работы, достигаемой топливом. Притом в сжатом газе уже чересчур много потерь запаса сил, и хотя они по существу даровые, но все же требуют немало ухода и основного капитала. Теряется не только сжатый газ чрез малейшие скважины, но что важнее тепло, при сжатии развиваемое, пропадает, а это сила. Гораздо более обещает магазинирование сил при помощи аккумуляторов.
Оно родилось на наших днях благодаря аккумулятору Фора, представляющему не что иное, как видоизменение давно известной вторичной батареи Планте.
Аккумулятор в сущности есть не что иное, как магазин электрического напряжения, а электрический запас в аккумуляторе может быть получен при помощи механической силы, действующей периодически или порывисто, в удалении или вблизи от места нахождения аккумулятора, потому что механическою силою в том месте, где она проявляется, например на водопаде или на реке, или в ветряной мельнице, находящейся на кровле здания, можно привести в движение динамо-электрическую машину, а от нее по металлическим проволокам перейдет гальванический ток к аккумулятору на любое расстояние. В аккумуляторе ток производит такое изменение свинца и серно-свинцовой соли, что они превращаются в гальванический элемент, который, дав, когда захотим, от себя свой гальванический ток, опять возвращается в первоначальное состояние. Спрятанная в аккумуляторе электрическая сила может быть потребляема затем непрерывно-равномерно или с любым перерывом, не только для освещения, но и для всякого другого движения, как это видно уже по тому, что при помощи таких аккумуляторов устраивают и движение аэростатов, и движение по железной дороге целых поездов, и движение лодок. В будущем предвидится время, когда получение механической силы будет обходиться без расхода топлива именно при помощи всюду рассеянных естественных, или даровых сил. Они зарядят аккумулятор, а он даст или ток, или работу, когда нужно. Ветряная мельница, поставленная на вершину дома, может зарядить в дни или часы более или менее неправильно действующего ветра все аккумуляторы, в этом доме находящиеся, и этим зарядом можно будет затем пользоваться во время безветрия, которое потом наступит. Те естественные стремления, которые были так парадоксальны еще недавно, воспользоваться водопадами для отдаленных от них городов, теперь близки уже к осуществлению. Наверно не пройдет и десятка лет, как магазинирование естественных сил природы начнет уже практиковаться в том виде, в каком ныне помину об этом нет. Некоторые зачатки истощения каменного угля в Англии дают право думать, что эта страна, передовая во многих отношениях, подаст пример и этого рода естественным людским стремлениям. Когда в прошлом году, в апреле месяце, мне пришлось быть в Эдинбурге и видеть знаменитого Ра Вильяма Томсона, то он рассказывал, что в Ирландии уже воспользовались падением нескольких ручьев в море для того, чтобы ими двигать динамо-электрические машины и получать через то запас силы, нужной для удаленного завода. Однако, время еще впереди; у нас во всяком случае оно еще дальше, чем в Англии, тем более, что наш запас минерального топлива едва-едва почат. Топливо же само по себе есть не что иное, как магазин силы, именно той, которая лучистым образом вытекает из солнца. Солнечный свет и его тепло магазинируются в растениях, превращаются в них в углеродистые вещества, образованные из углекислого газа воздуха, того самого, который происходит при горении угля и углеродистых веществ, в растениях содержащихся. Когда углерод или углеродистое, т. е. органическое, вещество сгорает, тепло развивается и углекислота образуется. Когда же, обратно, из образовавшейся угольной кислоты происходит вновь углерод или углеродистое вещество в растениях, тогда тепло прячется, скрывается, магазинируется. Магазинами служат кислород воздуха, выделяемый растениями, и их углеродистое, горючее вещество. В эти магазины прячутся поглощаемые растениями свет и теплота солнца. Каменный уголь, как остаток когда-то живших растений, есть не что иное, как аккумулятор тепла. Запас его, следовательно, есть запас силы солнца, потому что каменные угли произошли, несомненно, из растений. Вообще говоря, топливо есть не что иное, как магазинированная естественная сила солнечных лучей.
Так как, учреждая завод или фабрику, вам неизбежно будет или почти неизбежно завести паровую машину той или другой силы, то уже для этого одного вам нужно будет топливо. Сколько же потребуется топлива для получения известной силы в течение известного времени? Надо знать расход для одного часа работы и для одной лошадиной силы. Во сколько раз увеличится число часов работы и число потребных на заводе или фабрике лошадиных сил, во столько раз увеличится расход топлива. Конечно, этой пропорциональности расхода в строгости не будет, если переходить от паровых машин самого маленького размера к паровым машинам больших размеров, потому что в первых всякого рода потери тепла будут гораздо больше, чем во вторых. Но если от машины в 50 сил перейти к машине в 500 сил, то расчет будет почти безошибочен, если та и другая машины будут одинаково хорошо устроены. Иное дело при расчете очень малосильных машин, эти требуют гораздо более топлива. От устройства паровика и самой машины, конечно, очень много зависит расход топлива, но в эту сторону предмета я вовсе не стану вдаваться по той причине, что величина потерь, в сущности, в машинах сколько-нибудь хорошей конструкции, а такие только и берите, изменяется много-много что на 20 % одна против другой. Конечно, 20 % топлива может составить в заводском деле расчет большого значения, но в сущности дело обзаведения машиною и расчет топлива окажет влияние на ход заводского дела* только впоследствии, когда придется одному заводу соперничать с другим, словом когда придется рассчитывать мелочи и при помощи их достигать выгод. Теперь же будем довольствоваться крупным, валовым расчетом, дающим возможность утвердиться в предстоящих вам соображениях при устройстве заводского дела.
______________________
- Иное дело на фабрике, где механическая работа иногда составляет главный расход. Там сразу надо заботиться об экономическом получении силы и не жалеть ни времени, ни денег на выбор котлов и машины. Дело идет у нас о заводах, где механическая сила нужна (качать воду, измельчать материал, вдувать воздух и т. п.), но главную работу совершают силы химические.
______________________
В рассмотрение элементов, служащих для расчета, я входить здесь, однако, не стану, потому что объяснение этого само по себе потребовало бы изложения массы сведений из механики, физики и химии, а я буду только пользоваться ясными выводами знаний, сюда относящихся, как теоретических, так и опытных. На первом месте надо упомянуть в этом отношении законы так называемой механической теории теплоты. В сущности это есть сумма сведений или обобщений, полученных при изучении явлений движения или явно механических, происходящих при нагревании и охлаждении. Здесь неуместно вдаваться в эту область, полную большого интереса как с философской, так и с прикладной стороны. Нам нужно только два из крайних выводов этой науки, сущность и некоторые подробности которой вы найдете во многих современных сочинениях, как специально относящихся к теории тепла, так и в курсах практической механики и физики.
Первое, что надо нам узнать, составляет понятие об эквиваленте теплоты. Вы, вероятно, слыхали, что наш век прославился открытием второго закона вечности, как прошлый дал первый закон вечности, показавший, что нигде и никогда весомое не пропадает и не является вновь, остается все в том же количестве, хотя изменяется не только в форме, но и в качестве. Закон же сохранения сил утверждает, что не только запас материи, но и запас сил или энергии сохраняется неизменным, хотя изменяется в своем распределении не только по отдельным частям вещества, но и по форме или состоянию движения. Боюсь увлечься изложением этого предмета, а потому скорее перехожу к теплоте, которую должно рассматривать как особый род движения, возбуждаемого при нагревании и уничтожающегося при недостигаемом холоде, который на 273Њ Цельсия ниже точки таяния льда. Сущность того понятия, которое ведет к пониманию эквивалента теплоты и которое тесно связано с законом сохранения сил или энергии, состоит в том, что нигде и никогда теплота, как энергия, не пропадает и не рождается из ничего, а в тех случаях, где она кажется пропадающею, является соответствующее ей количество механической работы или других энергий. Это значит, что между теплотою и движением нет различия. Гипотетически это сводят к тому, что теплотные явления считают не чем иным, как особым родом невидимого движения, подобно тому как звук есть особый род колебательного движения воздуха, а свет есть особое колебательное состояние или движение той материи (световой эфир), которая проникает все тела и находится также во всем небесном пространстве, проводя к нам энергию солнца и свет звезд. Вследствие такого вывода, относящегося к теплоте, неизбежно должна существовать эквивалентность или пропорциональность между количеством тепла и количеством работы, если они превращаются друг в друга. Количество механической работы измеряется, как я уже упоминал в первом письме, числом пудофутов или килограммометров. Количество же тепла измеряется числом так называемых калорий, или единиц тепла. Нагревая единицу веса воды, например 1 кг воды, от 0 до 100Њ термометра Цельсия, мы сообщим воде некоторое количество тепла, которое условились считать калорией, или единицей тепла. Чтобы нагреть воду от 0 до 100Њ, т. е. до температуры кипения, нужно сообщить воде около 100 кал, т. е. 1 весовая часть воды берет около 100 единиц тепла для нагревания до 100Њ, или теплоемкость воды равна единице. Теплоемкость других тел, или то количество тепла, которое нужно для нагревания их на Г, различна от теплоемкости воды. Так, например, 1 весовая часть воздуха требует для нагревания на 1Њ только около 1/4 тепла, нужного для нагревания такого же веса жидкой воды. Если нагревать воду до 100Њ, а затем испарять ее, то получается пар, имеющий также температуру 100Њ. При этом тепло воде, однако, сообщается, но оно, как говорится, скрывается, или превращается в этом случае в работу, которую можно получать от паров. Когда 1 весовая часть воды, нагретая до 100Њ превращается в такое же количество водяного пара, также имеющего температуру 100Њ, то скрывается уже 530 единиц тепла, калорий. Ведь у воды есть сцепление частиц, которое можно наглядно видеть, приложив к воде твердое плоское тело и отрывая его от воды. Нужна сила для преодоления этого сцепления, которая и выражается в усилии, необходимом для отрыва от поверхности воды наложенного на нее кружка. Это сцепление уничтожится при испарении, потому что вода в виде паров уже не обладает сцеплением. Пары рассеиваются во все стороны, имеют упругость. Частицы паров обладают внутреннею живою силою, заставляющею их рассеиваться в пространстве; следовательно, затрата тепла при испарении понимается уже из того, что сцепление нарушается и частицы воды приобретают особую силу или находятся с состоянии особого движения. Вот в это-то движение, так сказать, и прячется работа тепла, скрывающаяся при переходе воды в пар. Калорические машины и суть такие, в которых это внутреннее спрятанное тепло, превращенное в невидимое движение водяного пара или какого-либо другого нагретого вещества, превращается в видимое механическое движение, сопровождающееся охлаждением пара или другого вещества, действующего в калорической машине. Невидимое теплотное движение, значит, тогда превращается в видимое механическое. Подобное превращение одного рода движения в другой совершенно соответствует тому превращению движения одного рода в движение другого рода, которое существует, например, в ветряной мельнице, крылья которой приобретают движение от невидимого движения воздушной массы. Подобие этого превращения можно искать даже и в том переходе одного рода движения в другое, которое существует на каждом шагу в механических приспособлениях. Так, в швейной машине колебательное движение ноги превращается во вращательное движение шкива, а оно в колебательное движение иглы. Следовательно, можно невидимое движение, существующее в нагретом теле, или превратить в видимое движение, т. е. механическую работу, или передать другому телу, точно так, как и наоборот, механическим усилием при работе можно получить теплоту, как это известно уже из того, что при трении происходит нагревание. Так Джоуль и измерял соответствие или эквивалентность единиц работы и теплоты. Эти измерения повторялись и проверялись десятком разных способов и дали твердое число 424 как эквивалент теплоты. Соответствие между количеством тепла и количеством могущей им развиться работы выражается этим эквивалентом теплоты. Опытами несомненно установлено, что 1-килограммовая калория тепла способна произвести работу в 424 килограммометра, или, обратно, 424 килограммометра способны дать только единицу тепла, когда вся работа переходит в теплоту, как это существует, например, при трении, падении или при множестве тому подобных явлений, где движение совершенно прекращается и после его остановки является теплота. Если быстро двигать на оси кружок и затем заставить его вдруг сразу остановиться (например, при помощи сильного магнита), то кружок нагревается и явно показывает такое превращение работы в теплоту, которое замечается и тогда, когда пуля ударит в тело и сама разогревается. Следовательно, если теплотою, развиваемою топливом, или, судя по сказанному выше, магазинированною энергией солнца, станем получать работу, то на каждую единицу тепла, развитого топливом, можем получать только работу 424 килограммометров. Но такого превращения не бывает ни в технике, ни даже в природе, а бывает скорее обратное: полное превращение видимой энергии в сокрытую, в тепло. Опыт и изучение предмета показывают, что есть граница возможности (второй закон механической теплоты это определяет) превращения теплоты в работу.
Мы уже сказали, что механическая работа может быть вполне превращена в теплоту, а теплота ни в каких условиях вполне не переходит в механическую работу. Нужны особо благоприятные условия, чтобы переход совершился, и сумма этих благоприятных условий видна из того, что мы приводим далее, как один из важнейших выводов, многократно опытом проверенных, достигнутых механическою теориею теплоты. Оказывается, что та часть тепла, которая может превратиться в механическую работу, относится ко всей потерянной теплоте, как разность (падение) температур относится к сумме начальной температуры: 273Њ. Эта сумма или величина градусов Цельсия, считаемых от 0Њ, т. е. от температуры таяния льда, называется абсолютною температурою, потому что холод и — 273Њ Ц называется температурою абсолютного нуля. Пусть действует какая бы то ни была машина, где нагреванием достигается, как в паровой машине, механическая работа, — очевидно, что нечто нагревается и, охлаждаясь, производит работу, причем часть тепла превращается в эквивалентное количество работы, а часть отходит к охлаждающему телу. Как вода, падая из запруды, может давать работу, если встречает колесо или другой соответственный механизм, так падением температуры можно пользоваться для получения механической работы, применяя соответственный механизм, который обыкновенно в теплотных машинах основан на том, что объем тела или давление (упругость) меняется при изменении температуры. Так, в паровых машинах низкого давления для охлаждения (уменьшения давления по другую сторону поршня) применяют холодную воду в особых холодильниках, а в машинах высокого давления выпускаемый (мятый, или работавший) пар имеет низшую температуру, чем производимый паровиком, т. е. совершается понижение температуры. Можно было бы думать, имея одно понятие о механическом эквиваленте теплоты (о первом законе термодинамики, или механической теории тепла), что искусство устройства калорической, или теплотной машины может быть доведено до того, что все то тепло, которым отличается нагретое тело (например, выходящий из паровика пар) от охлажденного в машине (от мятого пара в паровой машине), будет превращаться в работу, но то, что мы выше указали (по второму закону термодинамики), и показывает, что превращение в механическую работу совершается только с долею потерянных калорий теплоты, и эту долю можно узнать, зная отношение разностей температур (начальная температура без окончательной) к сумме начальной температуры с 273t. Если, например, работает в машине горячая вода, например имеющая температуру 80t, а отработавшая вода получается с температурою 20Њ, то падение температуры будет 60t, но на каждый килограмм воды тогда получится не вся работа 60 калорий или не 424 х 60, т. е. не 25 440 килограммометров работы, а только доля этого, находимая через разделение разности температур, или 60Њ на 80Њ + 273Њ, всего количества теряющегося тепла, килограммометров. В действительности еще меньше получается работы, потому что есть неизбежные бесполезные потери тепла или энергии, например трение, лучеиспускание и т. п. И какое бы вещество ни избрали для теплотной машины, какие бы ухищрения в устройстве ни придумывали бы, превзойти долю T1 + 72: T1 + 273 невозможно, можно только уменьшать бесполезные потери и приближаться к высшей пропорции, приведенною долею определяемой. Можно, по-видимому, увеличить долю превращающегося в работу тепла, уменьшая окончательную температуру t2. Если бы она была холод абсолютного нуля, или — 273Њ, что практически недостижимо потому уже, что никогда еще с уверенностью не наблюдали даже временно холода в — 200Њ, словом, если бы t2 было = — 273Њ, тогда бы наша дробь 71 + 72:71 + 273 превратилась в единицу и тогда бы все тепло, в машине теряемое, можно было превратить в работу. Так как даже при холоде в — 40Њ многие части не могут служить, то практически низшую температуру теплотной машины нельзя считать ниже обычной температуры воды холодильника, скажем, хоть 20Њ Ц. Выше 400Њ металлы, из которых делаются машины, не могут служить прочно, смазка же действует лишь до 300Њ. Отсюда видна граница усилий, а именно, что наибольшая доля теплоты, которую можно перевести в работу, составляет практически менее половины. Скажем таю топливо дает, положим, а калорий, но оно передает нагреваемому телу меньше калорий, а — о, потому меньше, что в пределе возможности имеется только достижение равенства температур пламени топлива и нагреваемого тела, а так как пламя топлива уходит, производя нагрев, то оно и уносит с собою часть тепла, не передающуюся нагреваемому телу. Затем нагретое тело входит в теплотную машину, например в паровую. Здесь, по вышесказанному, только доля, притом меньшая половины от а — b, превращается в механическую силу, большая часть идет в холодильник. А потому с пользою возможно применить к механическому движению только весьма малую долю тепла или энергии топлива. Обыкновенные паровые машины среднего качества и незначительной силы (с расширением, без холодильника) требуют на каждую лошадиную силу в час около 5 кг добротного каменного угля, развивающего при горении около 8 тыс. кал на каждый килограмм угля. Наилучшие из существующих паровых машин больших размеров жгут в час, однако, не более 1 кг такого угля. Один килограмм угля, сгорая, дает 8 тыс. кал в час, или в секунду более 2 кал. Если бы можно было всю эту теплоту превратить без всяких потерь в работу, то ежесекундно получалась бы работа (424 х 2), равная 848 килограммометрам. В действительности работа не превосходит 1 паровой лошадиной силы, или 75 килограммометров, что составляет менее одиннадцатой доли от 848 килограммометров. Из сказанного выше будет понятно, что улучшения возможны, но ограниченны, так что надежда получить при помощи 5 кг угля в час 5-сильную машину не содержит невозможного, но 25 сил получить недостижимо уже*. Так закон, открытый в природе, ограничивая, полагая предел усилию, дает власть, свободу, волю, но в пределе. Классической свободе границ не полагается, все можно ей — казалось и еще кажется, и никаких эквивалентов она не признает. А тут и эквивалент недостижим не только по существу дела, но сверх того и по практической невозможности достигнуть соответственного предела. К пределу возможности стремиться законно, но достигнуть его невозможно. Предел достижимого — закон природы, тот реальный идеал, которого древние, включая Платона и Сократа, вовсе не понимали, хотя и оставили стройное понятие об идеале, проникающее всю нашу цивилизацию. Воспитаннику классицизма трудно освоиться с самою мыслью о пределе, столь ясно выраженном в рассмотренном примере, но вам, в наше время, думаю, уже легко поразобраться. Думаю, что для вас, как юриста, найдутся соответственные примеры в жизненной практике, в истории людей. Мечтатели одинаковы во всех отраслях свободной мечты. Иной мечтает достичь полного равенства, другой — вечного двигателя, один ищет уничтожить налоги, другой хочет при помощи жидкой угольной кислоты и теплоты окружающего воздуха осчастливить человечество, даром получить движение. Люди называют одного безумцем, а другого лишь мечтателем, иногда даже почитают словом «искателя». А я думаю, что и тот, и другой, и третий одинаково судят о том, чего не знают и что уже (это наречие здесь очень важно) известно, и если бы судьям и подсудимым было знакомо, то они вместо нового искания Америки — постарались бы сперва побороться с дознанным, как ни стеснительно было бы им, из области полной свободы неведения обратиться в область, стесненную законами непреложными, людьми открытыми, но установленными не ими. Говоря о науках, часто применяются слова «дисциплина» такой-то науки. Это значит ведь повиновение, строгое следование закону, дознанному, сознанному и принятому. И как войско сильно своею дисциплиною, соединенною с бодрым духом свободы, но ограниченной дисциплиною, так и наука сильна своею свободою, но в своей дисциплине. За границею ее воин, если он воюет, разбойник, человек в мундире науки вне научной дисциплины, если обсуждает — вздорный балагур, мечтатель. Не надо быть и в технике таким. Изучайте ее дисциплину или берите готовую от других знаний, технику руководящих. Тут дело не в ошибке и даже не в ошибках. Их и при дисциплине никто свободный не избегнет. Тут дело в том, чтобы уловить крупный закон, начало дисциплины, они дадут силу и свободу в определенной области. Ширины еще много — какой бы конечный предел ни был указан, вам в этой остающейся ширине надо приблизиться к пределу возможности. А потому, разумно отказавшись от мечтаемого невозможного, станем разбирать лишь возможное, а между ним наилучшее. Для правильного сравнения газовых машин с паровыми следует, однако, принять в расчет то топливо, которое расходуется на заводе при получении газа, а между ним наилучшее. Руководясь этим во всем исследованном, узнанном, приобретем силу, знанию свойственную. В частности, по отношению к трате топлива для машин, мы узнали, что наилучшие газовые машины жгут не более килограмма угля в час. Но это только большие. Между малыми, какие и будут отвечать малому заводу, нами в проекте обсуждаемому, следует прежде всего указать на таковые машины, представляющие много особых удобств, но, во-первых, не везде применимые за недостатком газа (и массы воды, которую они требуют для охлаждения), а во-вторых, особенно пригодные там, где действие машины не безостановочно, как это будет, однако, на многих заводах, где механическая сила может быть и не нужна непрерывно.
______________________
- В газовых машинах уже достигают траты всего половины куб. метра газа в час на 1 л. с. А сгорая — это количество газа дает тепла не более, чем 1/2 кг каменного угля, — это почти предел возможности. Для правильного сравнения газовых машин с паровыми следует, однако, принять в расчет то топливо, которое расходуется на заводе при получении газа.
______________________
А затем из всего предыдущего вытекает такое практическое следствие, которое дает возможность всегда заранее определить предельный расход топлива, потребного для действия заводских паровых машин, если число действующих паровых сил завода известно. Средним числом для постоянных машин можно полагать в час на каждую паровую лошадиную силу не более, как по 5 кг каменного угля или соответственные этому количества других родов топлива, о взаимном соответствии которых дальше я буду говорить подробнее. Пять килограммов в час на 1 лошадиную силу дают 120 кг, или около 7 пудов в 24 часа постоянного действия паровой машины на каждую лошадиную силу. В год постоянной работы, следовательно, на каждую силу надо топлива около 5 1/2 тыс. пуд., считая на хороший каменный уголь. Это количество, однако, подлежит значительному сокращению (в 2, даже в 4 раза), что зависит от качества котла и машины, а еще более от правильности топки и вообще присмотра. При этом ежедневно для паровика пойдет около 200 пуд. воды на каждую лошадиную силу. Следовательно, если водяной пар, развиваемый паровиком, будет применяться для других заводских целей, например для испарения, перегонки, нагревания помещений и т. п., то размер парового котла должно увеличить настолько, насколько увеличится ежедневный расход пара. Конечно, все это можно с некоторым приближением предварительно расчесть. Мало того, что это можно, — это необходимо должно иметь в виду при устройстве завода, при приобретении паровых котлов и при устройстве всякого рода приборов, потребляющих пар. Во всяком случае, мало можно придумать таких заводов, которые бы не требовали механических двигателей. У нас в настоящее время, когда фабрично-заводское дело еще находится в ничтожном развитии, вообще говоря, мало еще распространены правильные сведения не только относительно действий и устройств паровых котлов, но и относительно расчетов экономического свойства, к ним относящихся. А если вы хотите приниматься за заводское дело разумно, вам совершенно неизбежно приобрести хотя элементарные, но полные практические сведения о действии и потребностях паровой машины и особенно паровика, потому что из всех других двигателей паровые в настоящее время наиболее распространены, потому что удовлетворяют лучше всего основному началу непрерывной равномерности, составляющему лозунг фабрик и заводов. Потому-то паровые машины составляют по числу лошадиных сил, действующих в местности, признак, по которому всегда можно судить о развитии фабрично-заводской промышленности. Либих когда-то хотел мерить народное благосостояние по количеству серной кислоты, производимой в стране. Иные думали мерку найти в потреблении мыла, но с этими мерками может поспорить гораздо более рациональная мера — определение количества лошадиных сил в паровых машинах, действующих в данной стране. Там еще не взяли возможного от природы, где не пользуются топливом для механической силы. Сила страны грубо, но ясно выражается числом жителей, числом солдат и числом лошадиных сил, в ней находящихся. Кому эти грубые числа ничего не говорят, тот еще не освободился от классической дребедени. <…> Нашу страну, народом и солдатами не бедную, желательно бы видеть и богатою числом действующих паровых сил. Но всего более ей нужны бережливость и усидчивость труда.
Надо, однако, заметить, что паровая машина представляет тогда только особо выгодный двигатель, когда действие ее непрерывно-равномерное; а так как и заводы имеют этот же самый признак, то соответствие паровой машины с заводско-фабричным делом и совершенно естественно. Но есть, однако, заводские дела, в которых не требуется ни значительного запаса сил, ни постоянной их работы. Нужно, например, несколько раз в день произвести перекачивание жидкости или измолоть руду или краску в течение известного времени, накачать воду в резервуары и т. п. Такие временные работы исполняются обыкновенно на заводах, где есть уже паровая машина, приводами, от нее идущими. Но там, где вся требуемая механическая работа состоит из таких небольших служб, там паровую машину нельзя считать особо выгодною, так как во время остановок и перерывов теряется даром большое количество тепла и надобно поддерживать огонь под паровиком для того, чтобы своевременно иметь опять паровик в действии да содержать при паровике на машине особых мастеров дела. Вот в этих-то случаях очень важны газовые двигатели, работающие без паровика, а при помощи светильного газа, входящего под поршень машины в смеси с воздухом и там воспламеняемого. Газовые двигатели отличаются тем свойством, что начинают работать тотчас, после того как они пущены в ход, т. е. когда в них входит газ. Так как они не требуют паровика, то при них избегается крупный расход на истопника. Сверх того, они представляют условия чистоты, уютности, безопасности от взрывов и тому подобные отличные качества, вследствие которых год от году количество этих машин, употребляемых в фабрично-заводских делах, растет быстро. Уход за ними чрезвычайно прост. Кроме газа, они требуют только воды, нужной для охлаждения, и, следовательно, нормальные условия для них состоят в существовании газопроводов и водопроводов. Оттого-то газовые двигатели и применяются исключительно в городах; но так как не известно еще, где вы решитесь устраивать свое заводское дело, то там их непременно нужно иметь в виду и нельзя не указать на то, что там, где нужен запас механической силы сравнительно небольшой, и особенно прерывистый, везде газовый двигатель окажется, пожалуй, самым выгодным и удобным в заводских предприятиях.
В одном из следующих писем я опишу вам «топливо будущности». Это — газ, получаемый из воды и угля. Он имеет несомненные шансы широчайшего распространения на заводах в недалеком будущем и тогда применение газовых двигателей, надо думать, достигнет до вытеснения паровых машин из большинства заводов.
Но, во всяком случае, механическое действие на заводах ограничено. Главное потребление топлива на заводах идет в силу того, что при помощи тепла совершаются физические и химические процессы в заводах, на каждом шагу производимые. Не говоря уже о таких заводах, как кирпичные, гончарные, стеклянные, металлургические и т. п., где вся главная сумма процессов заводских дел совершается при помощи достижения высокой температуры, даже во всех чисто химических заводах расход топлива громаден для перегонок, плавлений, испарений и тому подобных операций. Вам надобно ясно уразуметь причину, по которой происходит в этих случаях трата топлива, для того чтобы в каждом отдельном случае произвести расчет потребления топлива на заводе и сознательно стремиться к совершенствованию. Постараюсь уяснить вам существенные обстоятельства, сюда относящиеся, начиная с физических явлений, на заводах производимых. Такое начало потому наиболее удобно, что в сущности расход топлива для произведения химических превращений веществ имеет тот же почти смысл, какой он имеет и при производстве физического изменения состояния тел. Об этом и начну следующее письмо.
Письмо третье править
Подобно тому как оживление в небольшом кружке лиц невольно и всегда передается близкой к нему массе людей, как одна волна на покойной и подвижной поверхности всю ее взволнует, так и теплота передается от нагретого тела к холоднейшему. Нагревание, так сказать, заразительно, но в то же время, чем больше точек прикосновения и чем больше разность температур, тем, при прочих равных условиях, скорее совершится нагревание холоднейшего тела и ему отвечающее охлаждение горячего. Станем ли держаться учения о том, что тепло есть движение, или нет, все равно — параллелизм тепла с передачею энергии и возбужденного движения или колебания все же останется верным. Как там ни рассуждайте и ни критикуйте историю, а людскому уму мало одних частностей: необходимы сперва систематические обобщения, т. е. классификация, разделение общего; потом нужны законы, т. е. формулированные соотношения различных изучаемых предметов или явлений; наконец необходимы гипотезы и теории или тот класс соображений, при помощи которых из одного или немногих допущений выясняется вся картина частностей, во всем их разнообразии. Если еще нет развития всех или хоть большей части этих обобщений, — знание еще не наука, не сила, а рабство пред изучаемым. В области практических приложений часто довольствуются этим рабством. Но довольствоваться этим в области свободной науки — значит просто не понимать существа науки. Науки нет в частностях. Она в общем, в целом, в слиянии всех частностей, в единстве, доходящем до таких, доступных воображению и уму, крайностей бесконечного, которые без науки, т. е. без слияния частностей в общем, совершенно недосягаемы. Страшат трусливых невежд при этом ранние порывы, спешные заключения от частного к общему, от лягушки к человеку. Но, во-первых, есть обобщения только личные или единичные, необязательные ни для кого, однако, неизбежные, потому что ведь и всякая истина является сперва отдельным личностям, которые в ней убеждают других, делают предполагаемое ими достоверным или несомненным. Во-вторых, прямой и многовековой опыт истории показывает, что только с обобщением или ради его можно найти силу изучать частности, учиться в юности и старости, добывать истину не наитием, а долгим усилием.
Без обобщений, касающихся изучаемого, частного круга понятий, и явлений, равно как и с такими предвзятыми, окаменелыми, т. е. не терпящими обсуждения обобщениями, какие дают известные философские или хотя бы индийские и китайские общие схемы, сразу для всего мира составленные, одинаков результат крайностей: жизнь для себя одного, отсутствие пытливости, деятельности и энергии, застой, мир пустой дрязги, драка без цели и в наилучшем виде разве только донкихотство — словом, или гибель на манер древних веков, или гниль азиатская либо средневековая. А потому не бойтесь обобщений, даже скороспелых, но придерживайтесь, однако, лишь таких, которые, с одной стороны, выносят элементарное выражение, не заключая в себе того, что противно пресловутому «здравому смыслу», и, в то же время, с другой стороны, принимаются и развиваются знатоками дела. В таких воззрениях, значит, есть два условия пригодности: согласие с общим направлением современных наших понятий — ведь это и есть не что иное, как «здравый смысл»; согласие с частностями изучаемого, — иначе, ведь, знатоки-то не стали бы развивать данное воззрение, а скорее восстали бы против него или просто игнорировали бы его.
Представление о теплоте как о движении, о ее переходе как о передаче движения принадлежит именно к числу таких, которые не только развиваются знатоками, но и понимаются легко и просто. Кажется, с первого взгляда, не вникая в предмет и решаясь, однако, трактовать о нем, что можно избежать всякого обобщающего представления об изучаемых явлениях, довольствоваться одними частностями, — но это только так кажется. Это можно доказать не только историею наук, но даже и тем логическим путем, каким действовали в свое время платоны с Сократами — предвестники классической несостоятельности, показатели слабости той силы, которая и пала, почти проклинаемая новою христианскою силою, выступившей затем. В самом деле, посмотрите. Частностей бесконечное число, а отдельное изучение такого числа невозможно. Выхватить из них одни, оставить другие — можно только под влиянием тех или других соображений, явных или скрытых. Следовательно, либо соображения надо сознать, узнать и оценить, либо отказаться от знания. Доказательства этого рода кратки и ясны, но играть ими, не имея исторической, т. е. опытной, основы в их построении, опасно, как видно уже из того, что вся их совокупность не выдержала напора с Востока пришедших простаков, с их «здравым смыслом» и вандальством, да и теперь, на наших глазах, не выдерживает в Индии и Китае ни опиума, ни англичан, ни французов. Поэтому незнание и неправда слышны в каждом слове, когда говорят, что всеми успехами естествознание обязано тому, что изгнало из своей среды теоретиков и доктринеров. При этом еще иногда сравнивают это не существовавшее никогда изгнание с тем, что Платон из своей республики изгнал поэтов, забывая, что Платон писал лишь о желании изгнать, изгонять же не изгонял, а в естествознании — мы будто бы в действительности изгнали доктринеров и теоретиков. Чепуха все это. Никогда настоящее знание, а в том числе и естествознание, ничего теоретического не изгоняло, кроме чепухи; естествознание же именно явного силою стало и остается таким потому, что открыло всем двери, имеет возможность избирать лучшее из многого, причем оно всегда шло и всегда будет идти к истине путем соединения доктрин и теорий с наблюдением и опытом. Не доктрины вредны, не опыты, — они сами имеют свою отдельную сущность безвреднейшего сорта: весь вред только от их разъединения, — и естествознание силу черпает в тесном их союзе. Науки — те же организмы. Наблюдение и опыт — тело наук. Но оно одно — труп, обобщения, доктрины, гипотезы и теории — душа наук. Но ее одну не дано знать и понимать. И лживо приглашать к трупу науки, как было лживо у классиков стремление охватить одну душу, а те, кто учит обойти доктрины и теории, суть настоящие, подлинные отрицатели, т. е. «нигилисты» нашего времени.
В самом деле, если бы, отрекаясь от частностей, мы захотели понять, к какому классу человеческих суждений относится пресловутый нигилизм, то, конечно, пришли бы к заключению, что он состоит в скороспелом суждении о том, чего не знают, да в бойкой решимости, оторвавшись от истории, действовать по неизученным путям. Вот в этом-то смысле учение, удерживающее от доктрин, думающее, что можно знать, не имея общего представления, полагающее, что можно иметь стремление к изучению, помимо «теорий и доктрин», — есть грубая ошибка невежества, чисто нигилистического. Беда еще не велика, если такой докторальный нигилизм засядет в газету или в голову отдельного мыслителя, как не беда, что село в голову Платона, — которого одного рекомендуют иные изучать, — желание изгнать поэтов из его республики, учредить общность жен для воображаемых его воинов и т. п.; но дело стало бы очень печальным, если бы эти мысли захотели принять и утвердить, даже хоть рекомендовали бы для руководства. Ну что бы стало, например, из всей математики, если бы отнять у нее всю безапелляционность ее аксиом, из механики — если бы выкинуть те три механические аксиомы, которые дал Ньютон, из физики и химии — если бы изгнать доктрины, учащие о вечности вещества и сил, из философии — если бы изъять декартовское «cogito ergo sum»?
С самым сильным «здравым смыслом» ничего бы не поделать — и впредь был бы и оставался бы один скептицизм или нигилизм, т. е.: ничего не признаю, — один только я, а остальное все — вздор. И пусть кажется не вникавшим, что аксиомы геометрии врожденны, не суть отвлеченные обобщения, — это не может казаться по отношению к аксиомам механики или физики, — например к тому, что во всякой системе действие всегда равно и противоположно противодействию, или в физике — что силы вечны, как материя, — потому не может казаться так, что раньше этих доктрин были в действительности и «здравым смыслом» своего времени одобрялись доктрины, прямо противоположные. Да и теперь еще есть у невежд.
Сказанное пусть объяснит вам, почему в письмах своих я не стану избегать доктрин и теорий. С ними легче разобраться, да с ними и та истина, которую напрасно искал разводивший софизмы «здравый смысл» классических мыслителей. Без доктрин и теорий всегда один конец: сомнение и с ним бездействие, либо грубость действия, выраженная ли в форме факира или по-эпикурейски. Обходится и нигилизм новейшего покроя без теорий и доктрин; обходится без них и скептицизм классиков, так успешно и торжественно изгнанный возродившимся христианством, а ныне рекомендуемый утопистами для борьбы с нашим нигилизмом, происшедшим точь-в-точь по наследственному манеру самих классических классиков.
Теория или доктрина теплоты гласит, что она есть невидимое, но ощущаемое движение. Сущность учения, сущность переворота, произведенного этою доктриною в умах, совершенно такова же, как и сущность учения о том, что земля движется. Этот символ покоя, неподвижности — оказался в вечном движении, быстром и, однако, не замечаемом «здравым смыслом», признававшим земную массу мертвою неподвижностью. Теперь же стало ясным, что как в организмах, так и во всем том, что считается мертвым, вечное стремление и движение, — оно всюду. В самом деле, абсолютного холода нет, не достичь; следовательно, все в движении, до малейшей частицы, если теплота — движение. Солнце, нагревая, не только возбуждает жизнь в организмах, но и вызывает во всем невидимое движение, называемое теплотою; энергия его лучей усиливает движение в почве, в воде и в воздухе, а также в растениях и животных.
Избегая этой «доктрины или теории», вам не только нельзя было бы надеяться на приобретение хоть некоторой правильной самостоятельности в суждениях, касающихся теплоты, но нельзя было бы даже скоро разобраться в вопросах нагревания, самых простейших в значении топлива для хода химического действия и механического движения. Да и мне бы не суметь кратко передать вам их взаимную связь, не сказать бы в немногих словах того, с чем легко и интересно вам будет затем читать специальные книги о топливе, глядеть, изучая процессы техники, где происходит столь часто нагревание; не уяснить бы мне и тех простых начал передачи и потребления тепла, которых технику нельзя не знать, когда дело идет о топливе, применяемом на заводах. Вы бы, без ясно выраженной доктрины, легче впадали в сомнения и недоразумения, невольно составляли бы по одним фактам да по здравому смыслу лживые представления; я был бы неясен, и говорить бы пришлось, как пифии, или авторитетно приказывать, а не уяснять. А под дисциплиной доктрины (без доктрины и быть не может «дисциплины научной») вам легко понимать и то, что я говорю, и то, что сами далее узнаете и увидите; мне же излагать легко. Мое же отношение к вам при изложении научных начал нагревания, ведь то же почти, что педагогическое; поэтому здесь хороший пример значения «доктрин или теорий» для успешности изучения, понимания, словом для успеха знаний и наук. В знаниях господствуют доктрины вольные, так сказать, свободные, иногда чисто единоличные, редко даже ясно сознают их, еще реже высказывают. В науках царствуют доктрины принятые, если не все, то часть которых так же верна, как аксиомы геометрии, как движение земли, как «cogito ergo sum». Тем знания и умения отличаются от наук в истинном смысле. Техника пока состоит из знаний, подобных, например, знанию хотя бы писаний Платона и Аристотеля или хоть знанию иероглифов, или умению делать выкройки. Но техника прикасается к наукам во многих вопросах, например топлива, и тут излагать знание без всякого обобщения значит удлинять путь, т. е. напрасно тратить время, идти тем лживым путем, по которому, как думают наши утописты, всем и каждому следует будто бы пройти, не минуя уже изведанных опасностей, через весь классический сумбур ошибок.
Для того и нужна история, чтобы знать, где опасность, и в том своя польза в ошибках, чтобы служить другим для предупреждения. Ошибочно оказалось идти путем одного отвлеченного мышления, заблудиться легко и среди того, что называют фактами. Одно — гладкая пустыня или океан; другое — скалы или лес. Начинающему легче идти по гладкой дороге, обсаженной с обеих сторон, а в пустыне и на океане можно верно идти по звездам, компасу, по определению широт и долгот, руководясь уже испытанно-верными географическими картами. Ведь на хорошей карте означены и сомнительные места. Ведь не составлять же самому все карты вновь? Гипотезы и теории, доктрины и схемы во многих областях наук готовые целые атласы карт. Их бросить — значит надо от пути отказаться. В лесу фактов или в океане мысли одинаково можно заблудиться без теорий и доктрин.
Чтобы показать вам конкретнее, как мне представляется дело «доктрин или теорий», при изложении даже элементов науки, скажу одно: если бы явился, положим, приказ избежать их в беседе с вами, я бросил бы всякий разговор. Не вследствие привычки и не по упрямству, а потому, что вот 30 лет упражняю свою мысль в приемах передачи знаний и науки, много видел и говорил об этом с лицами, которых суждение основано на опыте и размышлении, — я признаю невозможным избежать «доктрин или теорий» при сколько-либо обещающем толк изложении науки. Еще знания и умения можно передать без них, но не науки. Думаю даже, что они нужны и в жизни. Знаю, что есть люди, скитающиеся весь свой век без доктрин и теорий, но вижу, что они либо, скучая, бездействуют, либо болезненно апатичны, или стреляются сами, либо стреляют в других. Таких пусть выращивает классика Платонов и аристотелей, с ее грамматикой, логикой и «политикой», а естествоиспытателю хочется знанием развить деятельную пытливость, свободу с «дисциплиною», уверенность в неизменной общности всеобщих начал, поняв которые ожидаешь — точно видишь, желаешь же только возможного, себя ни царем, ни абсолютом внутреннего движения вовсе не чувствуешь, действуешь согласно с неизменными необходимостями, говоришь же и чувствуешь совершенно свободно, хоть по «дисциплине» доктрин и категорий, одинаково нелюбимых темными искателями идеала в прошлом и рьяными идолопоклонниками факта.
С доктриною всеобщности внутреннего, невидимого глазу движения, составляющего причину тепла, передачи тепла от нагретого тела холодному, будет подобна передача волнообразного движения всему пруду, когда часть его приведена в движение. А на это и «здравый смысл» не апеллирует, потому что знает это из наблюдения, подтверждает опытами, и потому говорит «очевидно», хотя «очевидно же» и солнце ходит кругом земли и по небу. Ведь самое слово «факт» ведет начало от латинского factum est, показывая, что тут есть что-то деланное. Ведь во всяком факте, в самом деле, есть «доктрина или теория». Заспорите об этом — постараюсь доказать и логически, и исторически, если угодно. Но такие тонкости языческого пошиба не должны нас отрывать более от изложения простейшего учения, с доктриною и фактами согласного, о расходе топлива на заводах для суммы физических процессов, совершающихся там на каждом шагу. Назовите доктриною, назовите теориею, или, пожалуй, фактом — как вам будет угодно, но дело совершается по простым законам передачи тепла. Есть в них свои усложнения, есть неясности в подробностях, но подробности ищите уже не здесь, в письме, а в специальных книгах: надо все же понять и сознать основное, тогда подробности под его дисциплину подойдут. Это то же, что пертурбации, которые суть кажущиеся уклонения факта движения планет от доктрин Ньютона, но в сущности, как и показано потом, теми же Ньютоновыми началами вполне выражаются. Не хочу излагать частностей, а желаю и считаю важнейшим выразить общность, подмеченную в сумме частностей.
Физические действия, заводами производимые, чаще всего суть: простое нагревание, перегонка или испарение, состоящее в переходе твердого или жидкого тела в газообразное или парообразное состояние, наконец, плавление, т. е. переход из твердого вида в жидкий. Сюда же принадлежат, конечно, и обратные процессы: охлаждение, сгущение, застывание, а также и переходные формы, например размягчение, хотя бы железа в жару при сварке и ковке. Когда вы раз примете, что теплота есть движение, вам станет понятно, что при усилении этого движения можно достигать таких изменений массы, каких не достичь без того, совершенно подобно тому, как механическое изменение или перемещение легче для массы, находящейся в движении, сравнительно с массою покоящеюся. При покое надо начинать движение, необходимое для изменения, а здесь только направлять. А направляющими служат силы внутренние, телам свойственные. Совершенно, как у людей. Раз вы примете внутреннее невидимое движение за составляющее сущность теплоты, вы придете неизбежно к тому, что малейшей невидимой частице тела припишете свои силы, свои направления движения, свою внутреннюю жизнь. И пред вами оживет тогда все то мертвое, что вы считали таким по здравому смыслу и по классическим понятиям. А приписав свою жизнь, свое движение неподвижности земной и на взгляд неподвижным ее частям, друг к другу относящимся, так, как планеты и солнца относятся между собою, вы неизбежно станете искать законов взаимного их отношения, потому что покоритесь этой невидимой силе и будете сознавать, что ваше дело может состоять только в направлении сил, свойственных помимо вашего сознания и хотения всякой частице. Понимая громадность земли, вы не приметесь останавливать ее или изменять ее движение. Так же точно удержит вас здесь незаметная малость. И вы очутитесь в средине неизбежного, чем можно воспользоваться, сознавая и изучая его законы, конечным среди крайностей, громадности и малости почти бесконечной; станете не центром мира, а в его общее течение, со своими особенностями.
Так доктрины и теории, касаясь частей, приводят к целому и стройному, если еще не сознанному явно, то уже невольно «очевидному». С этой точки зрения и хорошо для вас, что вас естествознание начинает интересовать хоть с какой-либо стороны. С ним придет к вам не только новая сила пользования природою, но и то внутреннее спокойствие, которого классицизм и его политиканство не дали вам и дать никому не в силах. Иначе ведь классический мир не погиб бы, и сила скромнейшего сперва христианства не выросла бы именно там, в Европе, где классицизм цвел и размножился. Поэтому, заинтересовавшись заводами, вы невольно измените мало-помалу весь строй вашего мировоззрения. А не изменивши его, ничего и не поделаете в самом заводском деле, все будете сбиваться на староклассическую дорогу сомнений, политики, внутреннего самообожания, бездействия и диалектики. С востока варвары пришли, показывая староклассическому миру его бессилие. А новоклассическое состояние бессилия побеждается давно идущею с запада отраженною волною, которая заводскою практикою и естествознанием и доказывает бессилие возродившегося классицизма, опять политикующего и думающего тем достичь чего-то нового. Эти интересы естествознания и заводов начались именно от возрожденного классицизма, но в соединении с христианскими началами да с ходом мирного развития. И как тогда классикам казались ничтожными и грубыми силы этих варваров и этого явившегося христианства, так на глазах наших неоклассикам кажутся ничтожно грубыми силы заводов и естествознания. Тогда с мучениками и с войнами пришла перемена; теперь она идет неотразимо, но мирно. <…>
Это уж великий успех человечества, дающий ручательство за будущее, но это и показатель силы двигательных начал. Пусть удерживаются от теорий и доктрин, если хотят и могут, они придут неизвестно откуда, если нельзя будет им придти в стройном и спокойном изложении, придут бурные, не взвешенные, и будет хуже. Придут же они непременно, во-первых, потому, что ради хлеба и жизни понадобятся заводы, а с ними естествознание; во-вторых, потому, что ни заводы, ни естествознание без свободы доктрин и теорий правильно развиваться не могут, окажутся отсталыми, будут забиты иными — теми, кому доктрины и теории будут доступны.
Вот куда завлекло меня одно упоминание о теории тепла, которую я хотел сообщить вам только ради ясности дальнейшего изложения. Эта область, по взгляду далекая от заводских дел, на самом-то деле очень близка к ним. На первый взгляд парадоксальною кажется связь заводов с теориями и доктринами, а между тем здесь связь тесная и неразрывная. И я это еще покажу в возможно сжатой форме, прежде чем перейду к подлинному предмету этого письма.
Заводы — это одинаково несомненно по теории и по логике, так что доказывать нет нужды — заводы сильны естествознанием. Естествознание же сильно доктринами и теориями. Это я постараюсь показать вслед за ним, но сперва кончу силлогизм. Следовательно, заводы сильны теориями и доктринами, что и требовалось доказать.
Без доктрин и теорий не существовало, не существует и, наверное, существовать не будет естествознания как науки, потому что объект или область этого знания у всех в распоряжении, на каждом шагу, начиная от звезд небесных, от явлений земной поверхности, до света, движения, тепла, до клеток, листьев и букашек. Это не то, что, например, знания исторические или филологические. Тут необходимы документы, языки, письмена, словом, людские произведения, только у немногих могущие находиться в распоряжении, по самому существу предмета. Это даже не то, что медицина, или юриспруденция, хотя и здесь объект не у каждого на глазах, под рукой. А если не объектом, то чем же другим, как не воззрением на него, т. е. теориями и доктринами, сильно естествознание? Однако путь наведения мысли на истинную дорогу, через исключение другого возможного выхода, кроме настоящего, недостаточен для убеждения: нужно прямое, положительное, как говорят, фактическое, историческое доказательство. Оно налицо в каждой области естествознания и в их совокупной истории.
Возьму примером хоть химию. У древних ее вовсе не было не только как науки, но даже как сборника данных. Сперва явились металлурги, врачи, алхимики и ятрохимики как собиратели данных, принявшиеся за дело с мыслью тотчас им овладеть, сделавшие многое, но силы никакой не давшие и не имевшие, потому что доктрин и теорий у них, в сущности, и не было, только были какие-то свои личные воззрения, вроде аристотелевских, т. е. таких, которые уму нравились по той или другой причине, а с природою дела вовсе не согласовались, опытом не проверялись.
Теперь же сила химических сведений несомненна, хотя бы из того уже одного, что для ее разработки построили все государства Западной Европы громаднейшие сооружения. Богатством обстановки химических институтов страны теперь просто щеголяют; Германия, Австрия, Франция, Италия соперничают между собою. Стали бы разве это делать, если бы не была тут сила? Но когда же случилась эта перемена? Да тогда, когда успехи химического изучения довели до возможности извлекать пользу, совершенно неожиданную, из массы всюду рассеянных веществ природы, а это произошло только тогда, когда составились химические доктрины, когда теория и гипотезы побудили делать исследования в областях, на первый раз кажущихся лишенными всякого возвышенного интереса. Ну, что классику было бы за дело до золы, до дегтя, до какого-то колчедана или до гниения, дыхания? И нам с вами не было бы до них дела, если бы не составились о них доктрины и теории — истинные побудители пытливости, в результате которой вдруг оказались польза, выгода, сила. Без доктрин так бы не жили, так бы не питались, так бы не ездили, так бы не изловчились даже истреблять друг друга на войне, как это стали с ними делать. Частные примеры встретятся нам дальше, да не они и важны здесь, а совокупность сведений, обнимающая всю историю частностей. И всего поучительнее признать, что даже единоличные предположения или гипотезы, оказавшиеся затем неверными, не раз давали повод к важным открытиям, увеличивавшим силу наук, а это оттого, что только общее, уму представляющееся как истина, т. е. гипотезы, теории, доктрины, дают то упорство, даже упрямство в изучении, без которых бы и не накопилась сила. Массу этих примеров найдете в истории каждой отрасли естествознания. А уж когда работают с доктриною или теориею истинными, т. е. природе отвечающими, тогда подавно сила удесятеряется, а энергия искателя поддерживается, потому что он с каждым шагом слышит, что все более и более близится к пониманию той общей картины целого, без которой немыслимо успокоение пытливого ума. Без этой поддержки разве достало бы сил на годы кропотливого труда? А без него не было бы той массы сведений, которые накоплены, хоть бы в химии, с тех пор, как стали в ней следовать не только за той исходной доктриной, что материя не творится и не пропадает, но и за целою массою развившихся затем гипотез, теорий, доктрин, взявших свое начало от этой основной. Поэтому, став за заводы, вы стали за теорию. А между тем завод есть антитез теории. Связь тут тесна, как тела с душою. Оторвите одно — не будет и другого, видимый труп хоть и останется, но жизнь отлетит.
Сперва рядом уживались незрелыми и неразвитыми, но соединенными, идеализм с материализмом. Здравого смысла было у материалистов не меньше, чем у идеалистов. Такова эпоха классицизма. Окаменели в этих крайностях жители Востока: индийцы в своем идеализме, китайцы — материалистами. С христианством первых времен победил идеализм, но впал во время средневековой эпохи в неизбежные крайности. И опять материализм стал торжествовать. Смена одного другим казалась неизбежною, всегдашнею. Однако слияние началось, когда естествознание выступило со своими методами, орудиями, доктринами и теориями, оживившими мертвое, открывшими во всем мире чуть не чисто человеческие отношения стремлений, жизни и неустанного движения. <…> И попытки спиритов разделить два мира, равно как и опыты позитивистов отказаться от одного из них одинаково напрасны, одинаково скоро вянут, взошедши потому, что пришло время тезу и антитезу слить синтезом, исходящим из того же самосознания, которое провозгласило великое слово сомнения, уничтожающее cogito ergo sum. А как очевидность слияния тела с душой в собственной жизни каждому несомненна, составляет источник понимания, то и дело слияния опыта и наблюдения с теориями и доктринами, заводов с дисциплиною наук выступает явно, хотя и безо всякой торжественности и лишних придатков. Однако сознавать это следует, и потому не жалею, что заговорил в эту сторону. Считая же ее очень важною, отвечу вам, когда вы с вашим анализом заявите пункты сомнения. Теперь же обращусь от столь общего к столь частному, каково применение топлива для физических явлений на заводах. Для меня тут нет скачка, есть только то, что в жизни на всяком шагу всякий у себя подметит, если станет вникать. Да и во всем естествознании, в каждом его шаге виден этот переход от общего, широкого размера к частному, иногда очень узкому. Этого избегали только крайности идеалистов и материалистов классического манера. Но мои письма к вам уже отнюдь не классическими порывами определены, стремлюсь показать живую связь даже заводского дела, не то, что научного, с духом, с внутреннею жизнью, с ее высшими потребностями. Поэтому, без диалектических подходов, сразу перехожу опять к топливу.
Из всех физических явлений заводского дела, происходящих при расходе топлива, проще других прямое нагревание или передача тепла от горячего тела нагреваемому. Важнее всего при этом помнить чрезвычайно простое и естественное положение, что передача тепла происходит почти пропорционально разности температур и почти пропорционально поверхности соприкосновения. Поэтому, если топливо развивает некоторую температуру, а в заводском деле нужно довести нагревание вещества до некоторой другой высокой температуры, то необходимо, чтобы первая была больше второй и прикосновение было возможно полным, нагреваемое [вещество] должно со всех, по возможности, сторон омываться пламенем или жаром горючего. Эти условия особенно важны в тех случаях, когда требуемая температура весьма высокая, например превышает 1000Њ, или ярко-красно-калильный жар. Не всякое топливо может дать столь высокие температуры. Например, сырое дерево не дает. Если даже топливо дает температуру, только на несколько градусов превышающую желаемую температуру, то расход топлива будет громадный, потому что передача тепла близ предела возможности совершается очень медленно, так как разность мала, а передача пропорциональна ей. Экономию топлива можно соблюсти при этом или заменою одного рода топлива другим, развивающим высшую температуру, например торфа каменным углем, угля газом, или экономии топлива можно при этом достичь, вводя устройство и условия получения высших температур, а о них будет далее упомянуто. Когда дело идет о получении на заводах этих высоких температур, становится необходимым обратить особое внимание не только на материалы, из которых кладется печь, но и на устройство самых печей, в которых нужно достигать высоких температур. От ошибок в их устройстве, даже при наилучшем топливе, может тратиться огромное его количество совершенно напрасно; от недостаточно же огнестойкого материала для устройства топки печей может происходить большой расход на частые остановки и переделки печей. А так как то и другое сильно отзывается на выгодах предприятия, то всякие заводские устройства, требующие очень высоких температур, непременно требуют точного изучения всего дела топки.
Усилия последнего времени, направленные в эту сторону, именно и группируются около трех вопросов: топлива, дающего высшую температуру; кирпичей или массы, наиболее огнепостоянных; наконец, устройств, дающих при возможном удобстве работы высшие температуры. Сперва шли ощупью, секретными приемами, личными усилиями отдельных лиц, а ныне идут путем теоретическим, явным и всем доступным, и достигают успехов не минутных, а прочных. Не вхожу теперь в подробности, потому что цель моя пока уяснить вам трату топлива, а не его роды и не устройства для его потребления, которые дальше отчасти будут рассмотрены. Теперь же мне надо только выяснить значение целей производства в вопросе экономии топлива. Иное дело производства, требующие высокой температуры, прямо многими сортами топлива и не достигаемые или достигаемые лишь с большим расходом горючего материала, а иное — те производства, при которых температура желаемого нагревания очень значительно ниже той, какую дает топливо в обычных устройствах. Так, при металлургических производствах, стеклоделии и гончарном деле иногда требуется нагревание до бело-калильного жара, а в производствах винокуренном, сахарном и многих химических — нужно нагревание только до температур, в паровых котлах существующих, т. е. много что до 200Њ. В первом случае или род топлива, или устройство топки должны дать высокую температуру, а во втором — годно всякое топливо. В тех случаях, когда желаемая температура невелика, имеет также большое значение та температура, которой достигают в очаге горения или в печи известного устройства, но здесь уже значение этих факторов не настолько преобладающее, как в предшествующем случае. В этом случае преобладает прямо значение количества тепла, которое доставляется горючим материалом, или, иначе сказать, здесь действие топлива прямее зависит от его количества и не столько от его качества, как в другом случае. А потому экономия количества топлива ясно выступает в случае надобности невысоких температур. Однако постоянно должно иметь в виду, что даже и при тех процессах, которые требуют высокой температуры, весьма выгодно для экономии топлива предварительно подогревать или воздух, служащий для горения, или само нагреваемое тело, при помощи тепла, выходящего и теряющегося из печи, потому что там, по самому существу дела, выходят продукты, нагретые до температуры низшей, чем желаемая, рабочая температура, и, следовательно, тепло, заключающееся в этих выходящих продуктах, без этого пропало бы бесполезно.
Те способы, которыми достигается пользование уходящим теплом, в сущности весьма просты. Надо помнить, что продукты горения топлива, производя в очаге и в том месте, где желаемое нагревание происходит, некоторую температуру, сами охлаждаются до температуры, близкой к этой рабочей температуре. Вот эти-то охлажденные уже и отработавшие продукты горения и могут служить для предварительного подогревания. Эти продукты горения, отработавши, удаляются, потому что они больше не могут ничего полезного произвести в пространстве, где происходит нагревание тела, потому что они охлаждены до желаемой температуры рабочего пространства. Уходя, продукты горения и могут служить для предварительного подогревания нагреваемого вещества. Так, в стеклоделательной печи, где требуется очень высокая температура, пламя из очага, где стоят горшки со стеклом, проходит в пространство, где предварительно подогреваются составные части, употребляемые для смешения и образования стекла. Но тепло, теряющееся в отработавших продуктах горения, может служить еще и для возвышения температуры рабочего пространства. Это обстоятельство необходимо упомянуть, потому что оно везде может иметь огромное значение и еще мало употребляется в заводах на пользу. Дело в том, что данный род топлива, как мы и увидим далее, может, естественно горя, при притоке свежего воздуха, развивать некоторую температуру, но то же самое топливо, будучи само предварительно нагрето и, особенно, сгорая в воздухе, также предварительно нагретом* будет развивать гораздо высшую температуру, что понятно без дальнейших объяснений и что существенно важно не только для получения высших температур, но и вообще для экономии топлива, потому что основное положение нагревания требует от горючего материала высокой температуры, и чем она выше, тем большую долю тепла топлива можно передать нагреваемому телу. Вот для того-то, чтобы предварительно нагреть топливо и воздух, служащий для его сжигания, и можно употреблять отработавшее пламя, т. е. то тепло, которое в данном случае непосредственно не может служить для заводской цели, а именно пламя, охладевшее от его начальной температуры до температуры, существующей в рабочем пространстве. Регенеративные газовые горелки, начавшие ныне распространяться и у нас, основаны именно на этих началах и представляют случай употребления с пользою теряющегося тепла. В них как притекающий к горелке газ, так и приходящий для горения газа воздух прежде своего смешения накаливаются тем теплом, которое развивается при горении газа, потому что продукты горения проводятся внутрь горелки мимо тех труб, по которым идут газ и воздух, и эти продукты горения, нагревши проходящие воздух и газ, а сами охладившись, уносятся в тягу. Нагретый же воздух и нагретый газ развивают, очевидно, высшую температуру, чем тот же газ и тот же воздух, встретившись в холодном состоянии. От высокой температуры, происходящей при этом, зависит яркость пламени или сила света, развиваемого такими горелками. В результате расход газа для получения данной силы света в регенеративных горелках уменьшается вдвое. Такое же начало применяется и в заводских регенеративных печах. Продукты горения из рабочего пространства, где они развивают желаемую высокую температуру, проводятся в пространства, в которых находится кирпичная кладка, которую они накаливают. Через это пространство проводится затем воздух и газообразное топливо, сгорающее в рабочем пространстве, как дальше мы опишем подробнее. Они возьмут тепло кирпичной кладки и, следовательно, разовьют, сгорая, высшую температуру, чем в обычном условии прямого притока в очаг. В настоящее время такого рода регенеративными печами пользуются исключительно для получения высоких температур, в особенности на стеклянных заводах, в разных металлургических печах и т. п. Но нет сомнения, что и во множестве других случаев возврат теряющегося тепла топливу и воздуху будет чрезвычайно важен и отразится на экономии топлива, потому что в рабочем пространстве получится высшая температура, а при высокой температуре передача тепла, т. е. нагревание, произойдет быстрее. Не надобно, однако, терять из виду двух соображений, имеющих здесь большое значение. Во-первых, то, что высокая температура, достигаемая при регенеративном сжигании топлива, требует особенно изысканных материалов для кладки печи или рабочего пространства, а потому во множестве случаев получение высокой температуры будет скорее вредно в экономическом отношении, чем полезно, тем более, что обыкновенные металлические снаряды и печи, сложенные из обыкновенных кирпичей, не в состоянии выдерживать высоких температур. Второе обстоятельство, которое надобно иметь в виду, есть то, что теряющимся из рабочего пространства топливом можно очень часто пользоваться для побочных целей производства. Так, например, если на химическом заводе в данной печи будет развиваться высокая температура, то выходящее пламя можно проводить под паровики или испарительные сосуды, где не требуется столь высокой температуры. Затем, к числу средств пользования теряющимся теплом относится действие заводских труб. Ведь труба, отводящая дым, действует так же, как и паровая машина, сообщаемым теплом ей. Труба должна производить тягу, вдувать воздух, т. е. производить работу, подобную работе насоса. Для того чтобы такая работа совершалась, нужно, чтобы в трубе находился воздух более легкий, т. е. более нагретый, чем воздух окружающего пространства. Обыкновенно в заводских трубах имеется температура, близкая к 150Њ, и расчет самого устройства труб ведется при допущении некоторой определенной температуры продуктов горения, находящихся в трубе. Тепло, уходящее в дыме, не теряется, следовательно, вполне даром. Оно действует для произведения тяги, необходимой при топке и вообще в заводском деле. В сушильнях, в пространствах, где выделяются вредные пары и газы, а также и в местах, где скопляется много рабочих, необходимо теми же трубами, в которые идет дым, возобновлять воздух, и этого часто достигают при помощи дымовых труб.
______________________
- Нагревание воздуха, служащего для горения, имеет большое значение, потому что масса этого воздуха больше массы топлива.
______________________
Таким образом, нагревание в сущности есть процесс последовательного изменения температуры от окружающей, данному времени года соответствующей, до желаемой. Если нагреваемое вещество есть жидкость или газ, т. е. текучее или могущее легко передвигаться вещество, то легко достигается условие непрерывной равномерности нагревания, и тогда весьма важно постоянно помнить, чтобы направление движения нагреваемого тела было, по возможности, противоположно направлению движения нагревающей жидкости или газа, например пламени и продуктов горения. При такой встрече токов достигается наиболее полезный результат, потому что выходящие из очага продукты горения имеют высшую температуру и встречают тело, уже предварительно подогретое, а потому производят нагревание более сильное. Уходя же далее, продукты горения встречают более и более холодные части нагреваемого предмета, а потому сами более и более охлаждаются.
При обсуждении экономии топлива, служащего для нагревания, очень важно обратить также внимание на ту преграду, которая разделяет нагревающее пламя от нагреваемого вещества. В некоторых случаях нагревание может быть произведено непосредственным прикосновением или самого горящего вещества или пламени к нагреваемому телу. В большинстве же случаев это последнее должно быть вмещено в металлический, глиняный или какой-либо другой сосуд или отделено от пламени стенкою.
Обсуждение вопросов, сюда относящихся, имеет весьма большое прямое значение по отношению к плану и ценности устройства нагреваемого прибора, по отношению же к экономии топлива, особенно в обычном случае невысоких температур, нагревание влияет лишь косвенно, потому что, увеличивая поверхность и устраивая подогревание, всегда можно достичь желаемой экономии топлива. А так как теперь мы обсуждаем именно вопрос о расходе топлива, то и оставим в стороне устройство снарядов (сосудов, кубов и т. п.), служащих для нагревания, тем более что в отдельных производствах часто другие условия важнейшего рода, чем экономия топлива, определяют размеры, форму и качества нагревательных сосудов. Только немногое в этом отношении считаю полезным сказать вам, не останавливаясь, однако, и над этим. Хотя теплопроводность разных материалов, например, металлов, весьма неодинакова и хотя стенки разной толщины также неодинаково проводят тепло, но в практическом отношении при устройстве снарядов для нагревания эти разности становятся часто ничтожными, особенно при непрерывном действии приборов, когда передача тепла от топлива уже установилась. Тонкие стенки нагреются скорее и скорее отдадут тепло, но зато и пламя топлива охладится, не догорит, будет содействовать скорейшему разрушению тонкой передаточной стенки. Тут надо ясно отличить стенки двух родов: во-первых, окружающие нагреваемое пространство и уединяющие его от остального пространства; во-вторых, стенки, отделяющие топливо или пламя от нагреваемого пространства. Говорится об этих последних. Иное дело, стенки, отделяющие нагреваемое от окружающей среды. Для них надо заботиться, и очень сильно, о том, чтобы они представляли худой проводник тепла и имели значительную толщину, потому что то, что через них пройдет, уже утрачено. Так в жилищах стенки печей делаются или тонкими, или толстыми, из металлов или из глины, и от этого экономия топки не зависит. Стены же комнат должны быть для экономии топлива массивны и худо проводить тепло. Заменяя железные паровые котлы медными, мы не выгадываем в сущности ничего относительно пользования топливом, проигрывая только в ценности устройства котла. Материал и устройство стен, передающих тепло, зависит от иных соображений, чем расход топлива.
Иное дело — материал и устройство очага для горения. Они влияют сильно по двум причинам. Во-первых, потому, что горение может быть неполным. Тогда часть топлива уйдет с дымом. Сверните бумагу конической трубкой, зажгите с широкого конца, а узким обратите кверху, чтобы из него шел дым. Этот дым можно зажечь. В дым может много уйти топлива, и очаг надо так устроить, и вести в нем горение, чтобы этого не случалось, а потому мы об этом предмете будем говорить подробнее. Во-вторых, от устройства и способа сжигания топлива зависит самая температура, в очаге достигаемая, а от нее прямо зависит передача тепла нагреваемому предмету, как следует из исходного положения; косвенно же от нее зависит еще и экономия топлива потому, что полное горение может быть достигнуто лишь при достаточно высокой температуре. Притом от устройства очага и одинакового хода зависит и масса воздуха, входящего в очаг, и от нее или, правильнее, от отношения массы воздуха к массе топлива зависит экономия топлива весьма сильно по той причине, что мало воздуха — не все топливо сгорит, много — температура понизится, так как тепло передастся излишку воздуха, и лишек его уйдет в дым. Чтобы разобраться с влияниями, имеющими значение при обсуждении расхода топлива при нагревании, следует еще узнать, что, по основному условию нагревания, наивыгоднейшая передача тепла через стенки происходит тогда, когда размеры передающей тепло стенки будут наибольшие. От этого обстоятельства зависит то, что в паровом котле или в перегонном кубе, или в печи для сухой перегонки и т. п., где есть возможность распорядиться величиною или размером разделяющей стенки, стремятся увеличить эту поверхность как можно больше. Безграничному увеличению являются, однако, очевидные преграды не только в ценности устройства прибора, но и в том, что вместе с величиною нагреваемой поверхности возрастает и потеря тепла, неизбежная от разности температуры окружающего воздуха и той температуры, которая нужна в рабочем пространстве, так как с увеличением нагреваемой поверхности, за известным пределом, начинает возрастать и охлаждающая внешняя поверхность.
Если же вам придется заказывать или делать кубы, котлы или тому подобные роды приборов для нагревания, имейте постоянно в виду величину поверхности, нагреваемой прямо продуктами горения топлива, потому что от нее много зависит полезное действие топлива. Очаг горения для этого прямо и помещается под кубом или даже внутри котла, если температура не высока и склепка может держать. Прямое действие топлива на стенку сосуда, вмещающего нагреваемое вещество, состоит не только в нагревании пламенем, но и в действии лучистого тепла, развиваемого топливом. Его особенно много дают те сорта топлива, которые оставляют много твердого угля. А так как лучистое тепло может, подобно свету, отражаться и сгущаться в фокусе, то на этом основано устройство сводов так называемых отражательных печей. Помещая в фокусе свода нагреваемый предмет, достигают почти столь же высоких температур, как и при помещении в горне или среди угольного топлива, когда оно все уже разгорелось, да притом имеют ту выгоду, что управление топкою, находящеюся в некотором удалении от нагреваемого предмета, много облегчается, сравнительно с топкою горнов. Кроме того, в горне пламя и вообще продукты горения уже вовсе не применяются к нагреванию, а в отражательной печи идут между сводом и лежащим под ним нагреваемым предметом, а потому прямо служат в пользу. Для обычных горнов применяются только те роды топлива, которые не дают пламени, как кокс и древесный уголь. В большинстве же других сортов топлива, дающих пламя, для нагревания можно пользоваться не только тем теплом, которое получается в очаге горения, но и тем, которое уходит с продуктами горения. Если даже вовсе не пользоваться теплом очага, т. е. не помещать в нем нагреваемого тела, то убытка не будет, лишь бы из очага не терялось тепло даром чрез дверцы, стенки и другими путями: получается даже выгода, потому что в очаге будет очень высокая температура, а при достаточном, но немного излишнем количестве воздуха возможно тогда достичь полного горения. Тогда нагревание произведет продукты горения.
Эти продукты горения должно отводить, чтобы давать доступ новому количеству воздуха, нужному для горения. На пути от очага до дымовой трубы этими продуктами горения можно и должно пользоваться для желаемых нагреваний. Это пространство, в немногих только случаях и то только в части пути, может быть со всех сторон окружено нагреваемым телом. Так это делается, например, во многих паровых котлах, где внутрь самого котла вставлены металлические трубы, через которые и проходят продукты горения. Во множестве же случаев нельзя устроить подобного приспособления, потому что самое закрепление труб не может выдерживать высоких температур, достигаемых нагреванием. Даже при перегонке нефти нельзя уж сделать этого, потому что там достигается температура больше 300Њ, и металлические трубы, вделанные внутри котла и проводящие продукты горения, не выдерживают и очень краткой службы. Приходится окружать нагреваемый куб дымовыми каналами, прилегающими к нагреваемым стенкам с одной стороны. Для увеличения числа точек прикосновения дымовые ходы должны быть развиты в плоскости нагреваемых стенок и сокращены в направлении, перпендикулярном к ним. Однако очень плоский узкий канал невозможен, потому что тогда трение внутри него весьма значительно возрастет и работа труб будет недостаточна для произведения правильной тяги, нужной для притока свежего воздуха.
Вы видите из этого, что дело устройства даже самого простого нагревания требует соображения множества разнообразных обстоятельств. Поэтому, при обсуждении технических вопросов, касающихся расхода топлива для нагревания, вам необходимо будет войти в подробности самого устройства снарядов и печей, в которых производится нагревание, если вы захотите сколько-нибудь экономически пользоваться топливом. А если не обсудите, не разочтете и не взвесите этих подробностей, не только не будет экономии топлива, но даже не будет и возможности сделать расчеты производства. Без них получится дело слепое, сопряженное с неожиданностями и случайностями. Из того, что я лично знаю по отношению к устройству наших заводов, я вывел заключение, что у нас почти вовсе не обращается никакого внимания на сколько-нибудь достоверные предварительные расчеты производства не только в отношении расхода топлива, но и во многих других статьях затеваемых технических дел. Оттуда происходят часто неудачи. Обыкновенно еще разбирают закупку сырья, обсуждают сбыт и расход на заводский персонал. О топливе же чаще судят просто по примеру других заводов. От них берут и образцы устройства печей, если можно — даже печников. В редких случаях много-много если хлопочут о том, чтобы получилась в печи желаемая температура, потому что это уже совершенно неизбежно для самой сущности хода завода; о том же, чтобы старались добиться экономии в количестве горючего материала правильным устройством топки, дымоходов и нагреваемых поверхностей, редко где приходится у нас слышать, хотя мы ныне уже вовсе не богаты топливом в большинстве мест действия заводов и у нас топливо уже имеет такую высокую ценность, какой нет в странах с большим развитием каменноугольной промышленности и заводских дел.
Все расчеты, необходимые для устройства очагов и нагревательных приборов, найдете в готовом виде только для некоторых отдельных, очень больших производств, имеющих хорошую литературу, например для свеклосахарного производства и винокуренного, доменного и содового. Если же дело коснется большинства других заводов, то вам самому придется во множестве случаев делать соответственные соображения и расчеты. Без знакомства с теорией предмета и здесь не обойтись, если не решиться на риск или не довериться другому. Прежде всего рекомендую изучать какой-либо определенный случай. В дальнейшем изложении постараюсь дать примеры, по которым узнаете манеру расчета и увидите сущность теории лучше, чем изучая ее одну, но без нее все же не обойдетесь. Для нее берите книги Пекле, Шинца и Феррини, чтобы изучить дело нагревания и устройства снарядов с достаточною полностью. Моя цель состоит только в том, чтобы разъяснить вам совершенную необходимость подобного изучения в том случае, когда в деле заводского предприятия топливо у вас будет играть видную роль. Конечно, если ваш завод будет расходовать, например, для сырья 30 %, на ручную работу 20 %, на материалы и снаряды укупорки и обработки 35 %, на погашение капитала 10 %, а на топливо всего каких-нибудь 5 % от всей стоимости вашего товара, тогда, конечно, на топливо не стоит обращать большого внимания, потому что даже полное его уничтожение не отзовется чувствительным сокращением расходов. Но ведь есть такие производства, где расход топлива составляет столь большую долю затрат, что экономия в его расходе отразится на доходах весьма явно. Стеклянные, гончарные, металлургические, многие химические роды производств именно таковы. Тогда на первый план и выступят вопросы, касающиеся экономии топлива, и тогда-то вам и будут полезны вышеназванные сочинения, где вы найдете и теорию и практику дела в стройном и полном изложении. Иногда один намек теории дела, один пример другого опыта будут вам достаточны для того, чтобы ввести коренные улучшения. Но, конечно, всего лучше, если овладеете такою совокупностью сведений, что будете в состоянии сами сделать расчет. От меня не ждите ничего, кроме указаний и намеков на то, что должно вам принять во внимание, обсуждая сущность заводских дел. Только в частных примерах я еще возвращусь к вопросу экономии топлива в подробном развитии. Но пойдем далее в разъяснении самых элементов вопроса.
При нагревании, конечно, важно иметь в виду не только те непроизводительные затраты, которые должно по возможности сократить, но и полезные или необходимые затраты количества тепла, потребного для нагревания. Пусть вам нужно в течение суток нагреть некоторую массу, например столько-то пудов вещества, от данной до желаемой температуры. Спрашивается, сколько же топлива нужно израсходовать для этого? Такие вопросы на каждом шагу в заводах. Прежде всего должно помнить, что всякие расчеты требуют определенной единицы и, как рубли в обычной бухгалтерии, эти единицы входят в счет дебета и кредита, расхода и прихода, которые должны быть равны. Решить задачу расчета и значит составить равенство, обе части которого необходимо должны быть выражены числами, отвечающими одной и той же единице. Единицею для расчетов топлива в нагревания служат калории, или единицы теплоты. Количество топлива тоже должно быть отнесено к этим единицам, и когда мы перейдем к родам топлива, то узнаем, сколько калорий отвечает каждому топливу. Когда найдем число калорий, требуемых в данное время, тогда, при делении на число калорий, развиваемых топливом, и получим количество последнего. Теми же калориями надо измерять расход тепла полезный и бесполезный, которого избежать нельзя. Таков обычный путь. Мы его можем упростить, сосчитав вместо того числа калорий, которое развивает топливо, сгорая вполне, и когда его продукты горения охлаждаются до температуры окружающего пространства, лишь то количество калорий, которое то же топливо дает в действительности под паровым котлом в виде паров воды. При этом, следовательно, будут приняты уже во внимание все обыкновенно существующие потери тепла, происходящие от лучеиспускания стенок печи, от обычной неполноты горения и от теплоты выходящего дыма. По многочисленным и чрезвычайно тщательным определениям, сделанным Шерер-Кестнером и Менье, изучавшим каменные угли почти всех европейских стран, в том числе и России (с 1868 до 1873 г., в отчетах Парижской Академии наук), оказывается, что из 8-9 тыс. кал лучшие угли отдают воде в отлично устроенном паровике (с подогревателями) только от 4500 до 5900 кал, или в среднем — только около 60 % тепла. Остальное теряется лучеиспусканием, в дыме и золе. В обычных условиях, когда нельзя следить столь тщательно за топкою и когда устройство нагревательного прибора менее совершенно, потери доходят до 50 и даже до 60 %, как видно из работ над этим предметом в Пруссии, Саксонии и Ганновере. Поэтому можно полагать, что расчет будет близок к действительности, если вместо всего числа калорий, развиваемых топливом, будем брать лишь половину, считая, что остальная разойдется без пользы и уйдет в дыме, т. е. поступит для работы дымовой трубы. А потому, если узнаем количество тепла, необходимое для цели нагревания, найдем и количество топлива. А о том количестве тепла, которое необходимо для нагревания в данном случае, можно сделать суждение, зная произведение трех величин: теплоемкости нагреваемого тела, его весового количества и разности температур до и после нагрева. Две последние величины сами собою понятны. Чем больше масса нагреваемого вещества, тем больше пойдет единиц тепла и топлива. То же и по отношению к температуре. Чем на большее число градусов следует произвести нагревание, тем больше нужно тепла и топлива, при прочих равных условиях, конечно, например, при той же теплоемкости, том же проценте лучеиспускания и проч. Эти величины в действительности меняются с переменой рабочей температуры, но не так много, как теплоемкость, при замене одного тела другим.
Теплоемкостью тела называется количество тепла, нужное для нагревания единицы массы или веса данного тела на 1Њ Ц. Теплоемкость воды считается за единицу, потому что теплом, расходуемым для нагревания воды на 1Њ, измеряется количество тепла. Теплоемкость других тел обыкновенно меньше теплоемкости воды. Ртуть представляет, например, тело, имеющее только 1/30 долю теплоемкости воды, железо — 1/8. Если требуется, значит, нагреть массу воды до желаемой температуры, то надо в 30 раз более топлива, чем для нагревания такой же массы ртути. Теплоемкость нефти близка к половине теплоемкости воды. Теплоемкость воздуха не более четверти, песка, землистых и каменистых веществ — около 1/4. Теплоемкость водяного пара составляет только половину теплоемкости воды, взятой в жидком состоянии. Такова же почти теплоемкость льда. Теплоемкость стекла составляет около пятой [части] теплоемкости воды, как у многих каменистых веществ. Словом, для всякого нагреваемого тела имеются уже из прямых опытов найденные численные величины их коэффициента, называемого теплоемкостью*.
______________________
- Точнейшим образом теплоемкость определяется понятием о производной (или о дифференциальном коэффициенте) количества теплоты в температуре, или проще — теплоемкость есть приращение тепла, отвечающее приращению температуры. Из этого понятно, что теплоемкость есть величина, изменяющаяся не только с природою тела и температурою, но и с переменою состояния тела: его объема, давления и проч. Принимая теплоемкость постоянною для данного тела, мы, однако, не впадаем в крупную погрешность, потому что нас занимают здесь не эти сравнительно малые различия, а лишь крупные величины. Так, расчет движения падающего камня будет верен, при известном порядке точности, если мы не обратим внимания на сопротивление воздуха, а при расчете движения того же камня в воде, даже при небольшой точности наблюдения, сопротивлением среды пренебречь нельзя. Когда же обсуждается парашют, сопротивление воздуха играет первостепенную роль. Так, в известной степени точности, при известной сумме условий видоизменяется прием, облегчающий возможность обсуждения, чем можно и чем нельзя пренебречь, иногда составляет первейшую задачу исследования, сущность которого всегда состоит в достижении возможного упрощения. Так, в технике можно теплоемкость принять в большинстве случаев постоянною для каждого тела в данном его состоянии.
______________________
Числа найдете в любом руководстве физики, в любой справочной технической книге или в тех сочинениях, касающихся пользования теплотою, которые выше указаны. Например, нужно нагреть раствор поваренной соли, содержащий 25 %, от 0 до 70 %, и пусть количество этого раствора равно 10 тыс. кг, или 10 т. Привожу в этом случае, как и во многих других стану приводить, метрические меры, потому что с ними удобнее всего делать всякого рода расчеты. Советую и вам во всех ваших расчетах употреблять метры, килограммы и тому подобные метрические единицы, потому что при них все расчеты сводятся на самые простые действия уже потому, что деление на части здесь десятичное, как в счете цифрами. Найдя некоторую величину, выраженную метрическими единицами, легко перейти от нее к обыкновенным нашим русским весам и мерам. Так, например, 10 тыс. кг составляют 10 метрических т. Каждая метрическая тонна веса отвечает 61 пуду, следовательно 10 тыс. кг отвечают 610 пуд. Употребление метрических мер при расчетах, касающихся теплоты, потому особенно полезно, что в большинстве руководств и справочных книг даются числа, уже основанные на этих единицах. Так, например, теплоемкость, скрытое тепло и тому подобные термические свойства тел даются по отношению к стоградусному термометру Цельсия, а не термометру Реомюра. В справочных книгах вы найдете, что теплоемкость 25%-го раствора поваренной соли близка к 0,8, а потому количество тепла, которое нужно для нагревания 10 тыс. кг на 70Њ, равно 0,8 х 70 х 10 000, или 560 тыс. кал — конечно килограммовых. И пусть дано топливо каменноугольное, развивающее 8 тыс. кал, полезное действие которого равно 4 тыс. кал.
Очевидно, что для нагревания надо израсходовать в нашем случае 140 кг данного угля, или около 1/70 веса раствора.
При нагревании передаваемая теплота, так сказать, очевидна. При плавлении и испарении она, как говорится, скрывается, т. е. температура не повышается, а между тем расход тепла происходит и необходима его затрата. Сущность этой траты здесь зависит от того, что плавление и кипение составляют перемену состояния вещества, а перемена состояния вещества не может совершиться без внутреннего движения и сопровождается сверх того внешним движением; например, при образовании из воды паров объем возрастает, а следовательно, происходит внешнее, видимое движение. Из ничего не родится движение, по доктрине, о которой была выше речь, а потому на возродившееся внутреннее и внешнее движение, сопровождающее испарение и плавление, расходуется тепло. Его-то и называют скрытым. В твердом теле частицы распределены иначе друг около друга и иначе движутся, чем в жидком теле, а в газообразном состоянии вещество представляет совсем уже иные условия движения, чем в жидком. Частицы, переходя в пар, приобретают особое, собственное, самостоятельное движение, которое выражается в том, что пар рассеивается во все стороны. На это движение и на эту перемену рода движения и расходуется тепло при плавлении, перегонке или испарении. Эту трату тепла или скрытое тепло выражают также числом калорий, или единицами тепла. Если скрытое тепло испарения нефтяных продуктов близко к 75 единицам тепла, это значит, что при переходе 1 весовой части из жидкого состояния в парообразное скрывается такое количество тепла, которое в состоянии нагреть 1 весовую часть воды от 0 до 75Њ, или 75 весовых частей воды от 0 до 1Њ. Каждому процессу плавления и испарения отвечает своя численная величина скрытого тепла. Скрытое тепло плавления льда 80, селитры 49, цинка 28, чугуна около 30, свинца около 6. А скрытое тепло испарения воды 530, спирта 200, эфира 90, ртути около 60. Эти и другие числа опять же вы можете найти в указанных сочинениях*. И если вы будете вести расчеты о количестве потребного топлива, вам необходимо иметь данные, касающиеся тех сплавляемых или испаряемых веществ, которые вы будете на заводе обрабатывать плавлением или перегонкою. Чего там не найдете, то сами определите, хотя бы и грубым опытом, например по сравнению с водою или другим телом, скрытое тепло и теплоемкость которого хорошо известны.
______________________
- Скрытое тепло, строго говоря, изменяется не только при переходе от одного вещества к другому, но и при изменении температуры, объема и др., но здесь нам до этих подробностей пока нет дела.
______________________
Возьмем для примера керосиновый завод, перегоняющий ежедневно прерывным способом по 10 кг сырой нефти и отгоняющий тем 3 т керосина. Спрашивается, сколько он сожжет топлива, если не станет заботиться, как обыкновенно и делают, ни о непрерывной гонке, ни о пользовании теплом, заключающимся в парах и остатках? Найти приближенную цифру легко, если знать, что отгонка керосина начинается тогда, когда нефть в кубе нагрета около 150Њ, а кончается она, когда остатки будут нагреты около 360Њ. Очевидно, что во время перегонки средняя температура паров будет около 250Њ. Полагая теплоемкость нефти и ее паров равною 1/2, а скрытое тепло испарения принимая за 70 калорий, получим, если нефть взята была при 0Њ, что в парах уйдет 3 х 250 х 1/2 (число тонн пара, средняя разность температуры и теплоемкость) + 3 х 70 (число тонн и скрытое тепло), или 375—210 = 585 тонновых калорий. Но тепло пойдет еще на нагревание 7 т остатков от 0Њ до 350Њ, на что израсходуется 7 х 350 х 1/2, или 1225 калорий, да на нагревание печи и куба, массу которых примем только за 3 т (в действительности больше) и теплоемкость за 1/10, а потому расход тепла на это равен 3 х 350 х 1/10, или 105 тонновых калорий. В сумме потребуется 375 + 1225 + 105, или около 1700 тонновых калорий тепла от топлива. Сумму (1705) мы приняли за 1700 потому, что разность составляет лишь очень малую долю всего тепла, а такой точности в числах для теплоемкости, скрытого тепла и температур в нашем приближенном расчете нет. Чтобы доставить 1700 тонновых калорий в сутки, надо сжечь, судя по другим неизбежным потерям отопления, лучеиспускания, дыма, не меньше, как такое количество топлива, которое доставляет 3400 кал. А как тонна хорошего каменного угля дает около 8 тыс., а тонна нефти или остатков — немного менее 12 тыс. кал, то для обычной прерывной перегонки на керосин 10 т нашей нефти в сумме надо тратить немногим менее 1/2 т каменного угля или менее 1/3 т нефтяных остатков. Ближе этот последний равен 34/120, или 17/60 т. Это составляет расход в 17 пуд. остатков на 180 пуд. керосина, или на 600 пуд. нефти. Следовательно, 100 пуд. нефти, этим способом обрабатываемые, дадут 30 пуд. керосина и 70 пуд. остатков, но из них израсходуется не меньше 3 пуд. как топливо. В действительности жгут больше, не говоря уже о плохих заводах, даже на благоустроенных, но менее 3 пуд. нельзя уже при этом израсходовать. Очевидно, здесь возможна экономия и очень значительная. Она уже достигнута, как я опишу, когда буду говорить отдельно о перегонке нефти. Мы увидим даже, что керосин можно отогнать, почти ничего не тратя топлива, если уметь пользоваться теплотою, уносимою в остатках. Увидим, что этого действительно с удобством возможно достигать.
Вообще надо не забывать, что скрытое тепло возвращается назад при обратном переходе, например из парообразного состояния в жидкое или из жидкого в твердое. Этим возвратившимся теплом возможно воспользоваться во множестве случаев, подобно тому как мятым паром или теми водяными парами, которые работали уже в паровой машине, есть возможность пользоваться для целей нагревания, например для отопления жилищ, для предварительного подогревания воды и других целей.
Хотя физические изменения веществ и составляют неизбежную принадлежность множества заводских предприятий, но сущность их во всяком случае определяется химическими превращениями или теми родами изменения веществ, которые ведут к получению новых тел, не бывших первоначально. Химические же процессы совершаются только при определенных пределах температуры. Есть такие температуры, при которых вещество само по себе или два вещества, приведенные в полное взаимное прикосновение, нисколько химически не изменяются. Так, например, водород с кислородом, составляющие воду, при обыкновенной температуре могут оставаться беспредельно долгое время, не образуя воды. Их можно сжимать, охлаждать, подвергать механическому движению, освещению и множеству других влияний, и они все-таки остаются нисколько не измененными, тогда как при повышении их температуры примерно до 600Њ химический процесс наступает, внутренняя сила, свойственная телам, заставляет их измениться или располагать части в ином виде, словом химический процесс совершается. Так, из кислорода и водорода при 600Њ получается со взрывом вода.
В практическом отношении, т. е. по отношению к трате топлива, химические процессы могут быть разделены на четыре категории, из которых две первые топлива не расходуют, а две последние требуют его. К первой из них мы относим такие процессы, которые совершаются и при обыкновенной температуре, сами собою, лишь только тела придут во взаимное прикосновение. Так, например, кислота со щелочью дает соль при обыкновенной температуре непосредственно тотчас же. Так, известь с водою при обыкновенной температуре гасится или соединяется, рассыпаясь в порошок, и дает то, что называется гашеною известью, или пушонкою. Так, при обыкновенной температуре серная кислота растворяет железо, выделяя водород и образуя железный купорос. Брожение, или изменение сахаристых веществ в спирт и углекислый газ, также относится к числу таких химических превращений, которые происходят при обычной невысокой температуре, а при возвышении ее изменяется даже ход этой реакции и многих других. Получение свинцовых белил на счет углекислоты и окиси свинца, взятой ли в виде массикота или в растворе, также идет при обыкновенной температуре. Эти химические процессы и масса им подобных принадлежат к числу тех, в которых температура начала реакции или взаимодействия лежит ниже обыкновенной температуры. В некоторых из таких процессов можно искусственным охлаждением довести тела до предела химического взаимодействия, т. е. до того, что взаимодействие не совершается уже само собою. Однако и здесь, в большинстве случаев, химический процесс от нагревания ускоряется и вообще становится более энергическим.
Но между превращениями этого рода много и таких, которые требуют понижения температуры, без чего ход реакции изменяется. Достаточно указать на то, что для брожения требуется определенная низкая температура, а иначе закисание происходит легко. Эта чуткость к влиянию температуры на ход химических изменений особенно ясно видна в тех изменениях, которые всякий знает в растениях, вырабатывающих свои продукты в зависимости не только от почвенных влияний, света и влажности, но и от температуры. Смысл влияния даже малого изменения температуры на ход некоторых химических превращений становится понятным, если мы придержимся доктрины существования невидимого движения во всех телах, потому что химическое превращение само по себе есть непременно невидимое движение материи, так как после него материальные части оказываются в ином распределении. С изменением температуры во внутреннем движении вещества должно совершиться то или другое изменение, а оно может оказать свое влияние на распределение вещества при химическом его изменении, если это последнее сопровождается также движением материи, происходящим на незаметно малых расстояниях. Потому, говоря вообще, температура оказывает влияние на ход химических превращений. Без доктрины всеобщего движения это был бы просто грубый и частный факт. С нею — это необходимость.
В заводском отношении реакции этой первой категории или вовсе не требуют топлива, или требуют только слабого нагревания, какое достигается отоплением помещений, или, наконец, требуют охлаждения. Последнее редко встречается; поэтому его не станем особо разбирать; но там, где оно необходимо, топливо станет расходоваться, потому что им проще всего достигается охлаждение. Так, например, топливо нужно, чтоб сгустить аммиак или сернистый газ, или чтобы сжать газ, и они при испарении и расширении развивают холод.
Ко второй категории химических процессов мы относим такие, у которых, во-первых, температура начала взаимодействия лежит выше обыкновенной температуры; во-вторых, во время взаимодействия развивается температура высшая, чем температура начала реакции, а потом, раз начавшись и требуя для начала повышения температуры от постороннего тела, реакции этого рода идут затем сами собою, не требуя нагревания, а, напротив того, доставляя его. Несомненно, что для всякого химического изменения имеется такой предел низшей температуры, ниже которого данное химическое явление не совершается со всею его массою и если происходит, то в месте соприкосновения с третьим, посторонним телом, могущим при этом не изменяться. Влияние прикосновения станет понятным, если узнаем, что на всякой поверхности, ограничивающей тело, движение его частей должно претерпеть особое изменение, могущее быть подобным изменению, совершающемуся при нагревании. Очевидно, что изменение, производимое прикосновением к третьему телу, не касается существа дела о влиянии температуры, хотя и играет свою роль. Так, фосфор на своей поверхности поглощает кислород и при обыкновенной температуре, но для зажигания фосфора нужна температура выше обыкновенной. Так, желтый фосфор при обыкновенной температуре, по крайней мере в темноте, нисколько не превращается в красный фосфор. Правда, что при действии света и при обыкновенной температуре происходит медленное поверхностное изменение желтого фосфора в красный; но это уже другая сторона предмета, которой нам здесь нет нужды касаться и которая имеет свой особый интерес в теоретическом отношении, однако до сих пор в практике не оказывающем влияния.
Начавшаяся при некоторой температуре та или другая химическая реакция может быть, как говорят ныне химики, экзотермического или эндотермического свойства, т. е. при ней или выделяется тепло, или поглощается. Как в первой, так и во второй (равно и в третьей) категории стоят реакции или превращения экзотермические, теплоту дающие. А выделяющаяся теплота отдается прежде всего самим взаимодействующим телам, может их нагревать от температуры, при которой они находятся, до той, при которой взаимодействие совершается. Тогда раз начавшееся взаимодействие, не требуя особого топлива, само собою продолжается. Наиболее ясным примером химических процессов, совершающихся подобным способом, может служить самое горение топлива. Для начала горения нужно зажигание. Зажигание есть не что иное, как доведение части вещества до той температуры, при которой химический процесс горения начинается. Горение продолжается само собою только тогда, когда при горении развивается такая температура, которая выше температуры, нужной для начала горения. Зажженная часть вещества, сгорая, нагревает соседнюю до температуры начала горения, и вот, вследствие этого, горение продолжается само собою. Характернейший род химических превращений, требующих лишь местного и единовременного нагревания, составляют так называемые взрывы, или изменения, при взрывах совершающиеся. Горение всякого топлива, ничем от взрывов, в сущности, не отличается. Взрыв может даже происходить не только от химического изменения веществ, специально называемых взрывчатыми, но и при употреблении всякого топлива, например хотя бы всякого горючего газа. Не только светильный газ, но водяной и генераторный газы, применяемые в технике для топки, при смешении с воздухом легко дают взрывы. Они даже могут получаться тогда, когда топку производят гречишного или другою мязгою или каменноугольной пылью, опилками и тому подобными твердыми дробными веществами, вдуваемыми струею воздуха. Точно так же, применяя нефтяное отопление, даже освещаясь керосином, особенно же применяя бензин, можно иметь взрыв, потому что взрыв в самой общей форме есть не что иное, как явление горения при таком условии, что горючий материал и сожигающее вещество, т. е. кислород, находятся уже в полном и надлежащем смешении, и эта масса в каком-либо месте будет зажжена. При этом неизбежно необходимы предварительное смешение, притом в определенной пропорции, и зажигание или местное накаливание, или даже иногда механическое, определенной силы, потрясение. Если оно будет не местное, а общее для всей массы, взрыв будет только сильнее, а существо дела останется то же. Оттого удар курка о пистон или взрыв затравочного патрона в минах, или первобытное зажигание фитилем — одинаково возбуждают взрыв, хотя первые, производя возбуждающее потрясение на дальнейшее расстояние, действуют сильнее. Когда горит обыкновенное топливо, взрывов нет только по той причине, что горение идет последовательно от поверхности одного куска угля или дерева к другому, от одного слоя к следующему слою, потому что последовательно притекает новое и новое количество воздуха, а горение требует и горючего материала и воздуха, состоя в их взаимодействии. Предварительного смешения топлива с кислородом, потребным для горения, в обычных условиях нет. Смещение или прикосновение происходит последовательно, оттого и горение совершается последовательно. Если же мы представим себе горючее и сожигающее вещества уже предварительно смешанными и в одной части произведем накаливание или воспламенение, то оно передается всей остальной массе точно так, как горение пороха передается всей остальной массе, после зажигания одной его части. В порохе селитра не только представляет кислород, но и содержит его массу; уголь же и сера составляют горючее вещество. Они здесь смешаны только механически, но равномерно. В нитроглицерине или гремучей ртути этот сожигающий кислород и этот углерод, участвующий в горении, находятся в предварительном химическом соединении, проникают друг в друга, хотя и не стоят в том распределении, в котором они оказываются после взрыва. Самый акт взрыва есть не что иное, как изменение давления, сопровождающее химический процесс: а изменение газового давления происходит во взрывчатых веществах оттого, что они первоначально занимают сравнительно меньший объем, чем после взрыва. И так как объем зависит весьма сильно от температуры, а эта последняя от количества выделяемого при горении тепла, то от него же зависит и сила взрыва. Говоря вообще, взрыв тем сильнее, чем, во-первых, быстрее совершается процесс во взятой массе; во-вторых, чем больше тепла выделяется в данном объеме взрывчатого вещества. Следовательно, при взрывчатых и горючих веществах нет нужды в расходе топлива. Они сами составляют топливо, сами развивают теплоту, притом в таком количестве и в таком напряжении, что горение части вещества способно довести другие ближайшие части до температуры начала химической реакции. Короче сказать, в техническом смысле этот сорт химических процессов составляет разряд явлений, не только не требующих тепла, но развивающих тепло; развиваемое химическим процессом тепло здесь составляет цель, с которою возбуждается процесс. Но к тому же второму разряду химических явлений, на заводах совершающихся, относится и много таких случаев, когда целью служит не теплота горения, а продукт, образующийся после него. Так, сжигая кости, получают иногда золу их, служащую для добычи фосфора. Так, сжигая этот фосфор, получают фосфорную кислоту. Так, добытую в рудниках серу сжигают в особых печах (калькаронах), чтобы вытопить или расплавить остальную серу и отделить ее от породы (известняка и гипса), с которою она смешана. А эту серу или серный колчедан жгут, чтобы приготовить сернистый газ, необходимый не только для добычи серной кислоты, но и для беления, приготовления сернисто-металлических солей и других заводских целей. Смолу, пробковые обрезки, даже маслянистые вещества жгут для сажи. Зажигать и здесь надобно, но затраты топлива, как коренного расхода производства, здесь нет, как нет его в первом разряде химических процессов, совершающихся при обыкновенной температуре.
Третий разряд химических явлений составляют те, которые требуют нагревания, а следовательно, и топлива, не только для начала процесса, но и во все его продолжение, хотя самый процесс (экзотермический) теплоту развивает, подобно двум предшествующим категориям. Разность здесь лишь в том, что для начала и хода химического превращения нужна температура выше обыкновенной, а количество выделяющегося тепла мало и недостаточно для того, чтобы поднять температуру от обыкновенной до той, при которой реакция совершается с достаточною скоростью. Так, например, чугун превращается в железо через сожигание части углерода, содержащегося в чугуне, и это сожигание сопровождается огромным выделением тепла, но тем не менее топливо расходуется при этом, потому что чугун, и притом весь, всей массою, а не частью, должно сперва расплавить, и только после того, как температура доведена до определенной высоты, воздух способен выжигать углерод, превращая чугун в сталь и железо. Это и достигается в горнах (способ кричный) или отражательных печах (способ пудлинговый), или в яйцевидных сосудах — конверторах (способ Бессемера), но во всяком случае не без расхода топлива, хотя, например, при продувании воздуха через чугун, влитый в конвертор, температура страшно повышается. Во множестве случаев, хотя не всегда, необходимость повышения температуры в рассматриваемом разряде химических превращений обусловливается тем изменением физического состояния, которое действующие тела испытывают при нагревании. Так, например, сода с песком в твердом состоянии совсем не реагируют. Причину этого можно прежде всего искать уже в том, что оба вещества суть тела твердые. Химический же процесс есть образование однородного вещества. Следовательно, он непременно должен состоять в движении частиц, в проникновении одного тела другим, и требует поэтому, чтоб хотя одно из действующих веществ было в подвижно-жидком или газообразном состоянии. Это не исключает, однако, возможности взаимодействия в порошковатых массах, смешанных и особенно подвергнутых затем сильному сжатию, которое и имеет тот смысл, что при нем поверхности сближаются, и в точках прикосновения наступает изменение структуры или состояния движения вещества, могущее быть подобным тому изменению, которое наступает при нагревании. В норме, однако, подвижность жидкого или газового состояния нужна для обычного хода химического изменения. Однако при температуре плавления соды между песком и содою еще нет взаимодействия, по крайней мере в количествах, сколько-нибудь практически очевидных. Нагревание требуется довести далее до того, чтобы углекислый газ выделился, и из соды и песку получилось бы сплавленное стекло. Нам не нужно здесь входить в рассмотрение того, почему нужна температура известной высоты для известного химического процесса. Важно только знать в каждом частном случае, какая температура представляет начало взаимодействия, потребного в заводском деле. Но в действительности приходится вести нагревание не только до этой температуры начала взаимодействия, а иногда гораздо дальше, до той температуры, при которой взаимодействие или изменение достигает наибольшей напряженности, чтобы сократить время реагирования. Это последнее ведет и к экономии топлива, потому что продолжительное нагревание, хотя до низшей температуры, часто влечет за собою огромную трату топлива. Следовательно, для сокращения расходов топлива нужно знать в каждом частном случае, какая температура наиболее благоприятна ходу известного превращения. О количестве же расходуемого топлива можно судить, зная уже температуру и другие ей отвечающие (теплоемкость, массу) элементы, точно того же рода, как при нагревании, что было выше разобрано.
Для дальнейшего разъяснения дела необходимо отличать два класса химических реакций между теми, которые требуют нагревания. Одни химические процессы поглощают теплоту, другие же развивают. Те, которые мы до сих пор рассматривали, развивают теплоту, и к четвертому разряду мы относим поглощающие тепло. Поглощение тепла при химическом процессе совершенно одинаково с поглощением тепла при перемене физического состояния из менее подвижного в более подвижное, из компактного — в более редкое. То же и здесь. Теплота поглощается, когда, при химическом изменении, получается из тела, мало способного к дальнейшим превращениям, вещество, более подвижное в химическом смысле, т. е. способное к легчайшим химическим взаимодействиям, — когда из плотнейшего происходят легчайшие вещества. Нередко даже химические процессы, поглощающие тепло, сопровождаются прямо физическими явлениями перемены состояния, требующими этого поглощения. Так, известняк переходит в известь, теряя газообразную угольную кислоту, т. е. из твердого тела получается другое твердое тело и газ. Следовательно, здесь тепло расходуется не только для того, чтобы произвести химическое изменение вещества, но и для того, чтобы переменить физическое состояние — перевести часть вещества в газообразную форму. Вообще говоря, большинство процессов разложения или таких, при которых из одного тела получаются два или несколько других тел, требует затраты тепла. Те химические процессы, в которых происходит соединение, где из двух веществ получается одно, или из нескольких меньшее количество тел, развивают теплоту. Но такого рода соотношение не имеет большой общности и может служить только крупным, грубым указанием. Так, например, уголь, накаленный в парах серы до начала белокалильного жара, соединяется с серой и дает сернистый углерод. Из двух тел получается одно новое. Однако тепло при этом не выделяется, а поглощается не только потому, что требуется при этом высокая температура, а потому, что при сжигании сернистого углерода развивается больше теплоты, чем при сжигании того угля и той серы, которые служили для образования сернистого углерода. Напротив того, есть процессы разложения, в которых выделяется тепло. Таковы многие взрывчатые тела. Эти различия реакций соединения и разложения тел, происходящих с поглощением или выделением тепла, имеют важное значение для понимания химических отношений уже потому, что химические процессы, поглощающие теплоту, сами собою никогда не совершаются, но эта сущность химических процессов в техническом отношении к расходу топлива имеет значение лишь маловажное. Так, например, 100 весовых частей дерева, хотя бы, например, осины, дают при разложении от действия жара: 25 частей угля, 7 частей смолы или дегтя, 40 частей водянистого перегона, содержащего древесный спирт, уксусную кислоту (12 % от веса водянистого перегона) и 28 частей горючего, не сгущающегося газа.
В отношении траты топлива не имеет поныне никакого значения вопрос о том, происходит ли такое разложение с поглощением или с выделением теплоты, хотя несомненно, что здесь теплота поглощается. Важно только знать, что для разложения нужно израсходовать топливо на то, чтобы произвести сухую перегонку, а она происходит только при накаливании. Расход топлива определяется здесь тем, что разложение совершается только при известной высокой температуре. Газы, водянистые части и смолистые продукты разложения при этой температуре оказываются в парообразном состоянии. В холодильниках они сгущаются, теряют ту температуру, которую при разложении получали, и очевидно, что ныне, когда цена топлива еще второстепенна, в ценности и успехе предприятия никакого практического значения не будет иметь то обстоятельство, что при охлаждении продуктов перегонки выделится больше или меньше тепла, чем поглотится во время самой сухой перегонки. Выделение тепла при охлаждении в холодильнике до начальной температуры будет ли более или менее, чем поглощение тепла в реторте при разложении дерева, просто практически неважно знать, равно как и то, получим ли мы большее или меньшее количество тепла, сжигая уголь, смолу, спирт, газ и уксусную кислоту, чем при сжигании самого дерева. Все это неважно здесь, потому что в таких сложных процессах, какова сухая перегонка дерева, еще не успели подробно разобраться во всех явлениях, не измеряли их все, да и перегонку ведут иногда только для получения угля, иногда для смол и уксусной кислоты, иногда для газа, а другие продукты ценят низко, как отбросы или побочные продукты производства, даже жгут их или просто бросают. Так, нередко дерево обжигают лишь для угля, бросая все прочее. Здесь нельзя и ждать отчетливости сведений, топливо тратится почти зря. Поэтому во многих сложных химических процессах техники, подобных сухой перегонке дерева, о количестве расходуемого тепла можно составить приближенное представление только по определению температуры, требующейся для хода реакции, и нет возможности принимать во внимание те сравнительно малые количества тепла, которые развиваются или поглощаются в химическом процессе. Надо, однако, заметить, что с развитием знаний о данном заводском процессе являются сперва гипотезы и доктрины, а потом образуется и теория всего рода производства, и они дают возможность расчета всех подробностей дела. Теория же есть не что иное, как гипотеза или проще, как личное мнение, оправдавшееся над приложением всяких следствий, по живой действительности. Те, что идут против доктрин и гипотез, предлагают или остаться несовершенному и зачаточному в этом недоделанном виде, или же, что еще хуже и вреднее — они признают свои мнения за совершенные и законченные, обсуждения и встречи не терпящие.
Блестящий пример такого движения в изучении предмета представляет техника доменных печей или производство чугуна. Начатая и долго жившая без стройной гипотезы, эта отрасль промышленности сперва была чисто эмпиричною, и расчетов в ней сделать нельзя было, надо было довольствоваться примерами, взятыми от других. Но мало-помалу, не без борьбы мнений и встречи неожиданностей, создалась из наблюдений, гипотез и опытов столь полная теория дела, что ныне есть уже возможность принять во внимание все главнейшие подробности, а между ними — и расход топлива. От этого явились улучшения, не гениями, а производимые просто знатоками дела в отдельных частных предприятиях, где во главе стали лица, знакомые не с одними частностями, но и с общею теорией предмета. Доменная печь ожила, стали известны все ее потребности, все то материальное, что ей надо дать и что она дать может, и все то движение, которое совершается в ней в виде накаливания, плавления, лучеиспускания, химического изменения и технического выхода ее продуктов. Так будет когда-нибудь и с сухою перегонкою дерева, тем более, что сухая перегонка каменного угля, очень с нею сходная, уже подлежит разбору.
Весь механизм химических явлений со стороны поглощения или выделения тепла ныне сильно разрабатывается тою отраслью наук, которая получила название термохимии. Собираются факты, даются гипотезы, ищутся законы, стремятся к теории, и это приложится к технике в недалеком будущем, судя по тому, что начало ныне уже имеется. Французы Фавр и Вертело, датчанин Томсен, из русских Бекетов, Лугинин, Чельцов и многие другие вносят свет в эту еще темную область. Двигают их, силу дают им только доктрины и гипотезы. Движение это отразится на технике заводского дела, дайте только развиваться доктринам и теориям, не учите той классической и нигилистической лжи, что они — тщета и суесловие. Вы, как юрист, конечно, не учите этому, знаете, что верное выдержит критику; но простите, что невольно возвращаюсь на эту тему, когда наши публицисты, с притворно охранительным азартом, открыто именно проповедуют о вреде доктрин и теорий. Работая, в сущности для каких-то неясных мне личных целей, они внушают ложное учение в среде, и без того страдающей отсутствием не только науки, но и веры в нее, да еще осмеливаются в своей вздорной диалектике ссылаться на естествознание, зная, что и сами они его не знают и читатели их с ним мало знакомы, и видя, что оно-то именно сильно и движется быстро. Не раз поэтому вернусь еще к тому, как эта сила естествознания, тесно связанная с понятною всем силою заводского дела, берет свое начало именно от доктрин и теорий. Нельзя же оставить людей морочить других, да еще по отношению к тому, что считается более всего необходимым, не только в отношении к дальнейшему видимому развитию страны, но и по отношению к развитию самосознания, о котором толкуют так часто те самые, что ратуют против доктрин и теорий. Но подождем еще, время не ушло: действительность опыта и наблюдения сама должна показать, где устойчивость и охрана коренных начал: в классицизме ли и гонении доктрин и теорий, или в естествознании и в доктринах однообразных вечных законов развития всего в мире. Если опыт истории не дал ясно видеть, что за классицизм ратовали всегда, когда готовились разрушающие перевороты, а против теорий и доктрин, когда хотели заставить замолчать противников своих учений, не выдерживающих критики, то надобно или дать течь времени с его опытом, или подождать очевидных абсурдов, которые не преминут появиться у новых последователей классицизма, как было всегда. Придерживаясь способа последнего, я оттого и считаю необходимым выставить абсурд ссылки на естествознание тех, которые идут против доктрин и теорий; а подождавши немного увидим и еще худшие несообразности. Так подождем пока и обратимся к заводской деятельности, не минуя доктрин и теорий.
Все то тепло, которое потребляется на заводах для доведения взятых тел до температуры реакции, нужно считать уже затратою безвозвратною. Редко удается возвратить часть этого тепла при обратном процессе охлаждения; а в технических расчетах нет возможности принимать во внимание очень малые количества тепла, потому что добыча или возврат малого количества теплоты может обойтись работою и устройством приспособлений, дороже, чем новая трата топлива. Вообще технические расчеты надобно вести постоянно с переводом всякого рода затрат на денежный расход, потому что у завода эта цель преобладающая и задерживающая возможное развитие этих дел. Чтобы показать вам ясный, хотя и косвенный этому пример, достаточно указать на то, что множество технических производств имеют так называемые отбросы, т. е. совершенно пренебрегаемые в экономическом отношении результаты химических превращений, которые, однако, сами по себе иногда становятся со временем исходною точкою нового производства, весьма большой важности. Если непрерывность есть первый принцип заводского дела, то вторым должно считать, по моему мнению, отсутствие отбросов. Производство совершенствуется явно, когда оно, во-первых, становится непрерывно равномерным, во-вторых, когда оно не дает отбросов. По существу это понятно. Ведь завод превращает ненужное, непотребляемое — прямо в необходимое, полезное, потребное. Так, из песку, золы и извести делают стекло; из корней марены — красную краску; из весеннего сока сосны — аромат ванили, составляющий ванилин. Негодное превратить в годное — цель. А годное — ценно, поэтому и только поэтому происхождение ценностей есть ближайшая цель производств. Следовательно, не ценимое ныне, в отброс поступающее, может заводским манером получить цену. Но овчинка стоит выделки не всегда, не в каждом кожевенном заводе, а в том заводе, где есть клееварение из отбросов кож, никакая часть овчинки не уйдет от переделки в ценность, хотя уйдет иная от выделки. Так, при добыче светильного газа остается или получится деготь и аммиачные воды, которые сперва составляли прямой отброс производства, а ныне составляют исходную точку особых ветвей промышленности. Так, в содовом производстве долгое время, да и по сих пор еще, в отбросы входят вся та известь и вся та сера, которые приобретаются заводами. Они составляют целые горы около содовых заводов, образованные такими содовыми остатками, содержащими преимущественно сернистый кальций. Переработать их можно обратно в серу или на известь, но никто и не думает перерабатывать их на известь вследствие ее крайней дешевизны. Переработку же на серу производить не только возможно, но иногда даже и выгодно, хотя цена серы и дающего ее колчедана низка в большинстве мест, доступных торговле. Вот почему, избегая отбросов, ищут иных способов добычи соды из поваренной соли или, лучше, из ненужных никому соленых вод, той соды, пуд которой ценится рубля в полтора, потому что она нужна на многие другие производства. Черепкам горшков, лопнувших на гончарном заводе, и тем нашли ценное применение в виде так называемого шамота, входящего в состав новых глиняных изделий. По мере совершенствования всякой заводской отрасли она стремится более и более сократить или даже совершенно уничтожить отбросы.
Тепло, потраченное для нагревания до температуры реакции, в огромной массе случаев ныне еще вовсе не заботятся возвратить или применить, а потому оно составляет отброс, которым со временем, конечно, воспользуются, и если никогда не достигнут полноты возврата, то сократят даровую потерю и через то станут достигать экономии топлива. То тепло, которое действительно расходуется, например, при сухой перегонке дерева, идет, во-первых, на нагревание дерева и сосудов, в которых его перегоняют* до температуры разложения; во-вторых, на самый процесс разложения. Первое по существу все возвратимо; второе же — только отчасти, потому что некоторые продукты сухой перегонки дерева, охлажденные до начальной температуры дерева, остаются несгущенными, следовательно, часть тепла скрылась, превратившись в то внутреннее движение, которое свойственно газам. О возврате возможного не думают, да и не стоит еще думать, пока экономия в расходе не достигнута, потому что ценность продуктов еще высока. Подумайте только, что 100 пудов дерева дают около 5 пудов крепчайшей уксусной кислоты (надо, однако, хорошо работать, чтобы получить столько), а пуд ее стоит не менее 10 руб. Если вес 1 куб. сажени дерева принять за 250 пудов, то одной уксусной кислоты из него будет не меньше, как на 100 руб., а кубическая сажень дров стоит у нас местами менее десятка рублей. Очевидно, что здесь, да и во множестве других случаев, о возврате нескольких рублей на топливе не может быть и речи в заводах, заботиться приходится о другом.
______________________
- Расход на нагревание сосуда (и печей) исчезает, если устроится непрерывная гонка, за которую не раз принимались, но которая до сих пор не удается как следует, потому, мне кажется, что начинали без надлежащего рассмотрения всех условий дела. Если стану писать об этом предмете подробнее, как стоит того, ввиду громадной дешевизны дерева на нашем Севере, — то выскажу свое мнение о непрерывной сухой перегонке дерева.
______________________
Топливо, составляя вещество, в сущности, действует как сила, как магазин энергии, потребляемой на заводе. Веществам, как деньгам, ведут счет. Бухгалтерия необходима как сознание, как средство проверки действий. Силу, однако, можно учитывать как вещество, потому что не пропадает в сущности ни сила, ни материал, уж скорее деньги пропадут. А потому, проектируя завод, ведя его, сводя итоги прошлого, делая предположение на будущее, все время ведите счет с дебетом и кредитом не только деньгам, материалам производства, товарам и лицам, но и топливу. Единицу изберите любую: хоть вагоны каменного угля, хоть кубические сажени, хоть килограммы, пуды. А чтобы смысл был ясен — переводите на единицы тепла или калории. Столько-то кубиков или пудов такого-то топлива, стоят столько-то денег, стоят стольких-то калорий. Приход и расход будет ясен тогда и для топлива, как он ясен для кассы или для склада, или для покупателя. Только при этом не ограничивайтесь одною арифметикою дела.
Счет дебета и кредита вышел равный — это для бухгалтера довольно, для хозяина же мало: хозяину надо знать, согласуется ли расход топлива с действительною в нем потребностью. А чтобы это узнать, необходимо, кроме сведений о мере самой потребности, иметь ясное понятие о достоинствах топлива и о мере неизбежной его траты при потреблении, выражая как качество топлива, так и меру его траты в тех же единицах, в каких выражена потребность топлива, т. е. в калориях, отнесенных к пудам, тоннам, килограммам или другим весовым единицам. В следующих письмах я и предполагаю познакомить вас с необходимейшими данными, относящимися до этих предметов, чтобы вы могли стать хозяином этого предмета.
Впервые опубликовано: «Новь». 1885. № 10. С. 230—254; № 21. С. 34-58; 1886. № 1. С. 37-62.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/mendeleev/mendeleev_pisma_o_zavodah.html