К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811—1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом
СПб., «Академический проект», 1998
1 Все письма писаны на довольно толстой и грубой бумаге (б. ч. в 4-ку) разного цвета: белой, светло-синей, желтоватой и сероватой и хорошо сохранились; почерк во всех четкий, но меняется значительно с годами: крупный и детский в 1812 г. (за 1813 г. нет вовсе писем), он обращается в более мелкий и твердый с 1814—15 г. и по характеру приближается к почерку Пушкина. Сходство их во многих рукописных набросках порой так велико, что не легко для неопытного глаза различать их автографы. — Сохраняем подстрочные примечания Я. К. Грота к письмам. Первое письмо все — в стихах.
I
правитьЗа добрый твой привет, за лестное желанье
Я приношу тебе сердечное признанье.
Благодарю тебя за то, что не забыл
Того, кто так тебя, как друга, век любил.
Прошу меня простить за долгое молчанье:
Но чтоб проступок сей,
Толико дерзостный, загладить поскорей,
Пишу к тебе, мой друг, стихами я посланье.
Благодаря судьбу, здоров и весел я;
Учение ж меня совсем не отягчает;
Вот только чем, мой друг, прискорбна жизнь моя:
Разлука от меня любезных отделяет.
Но, может быть, смягчится рок,
И в Петербурге я, средь праздного досуга,
Увижу и родных, и милый дом, и друга.
Душевно рад, что ты не одинок:
Что некто есть к тебе душою приближенный.
Желаю сердцем всем, чтоб сей союз бесценный
Продлился — и тебе век утешеньем был.
Ты пишешь, что и он прокладует дорогу
На Пинд утесистый, к стихотворенья богу,
Куда в Гимназии и я подчас ходил,
Куда и днесь хожу, но только что украдкой,
Ибо, сказать тишком, нам всем запрещено
Шутить с Парнасскою, опасною лошадкой,
Которую седлать еще нам мудрено.
Ты счастлив, что нашел себе в Гимназьи друга,
Ты счастлив! У меня ж нет искренних друзей:
Но есть приятели, с коими средь досуга,
Делю часы забав и юности моей.
Пора уж перестать… но сделай одолженье,
Товарищам отдать прошу мое почтенье:
Ахматову скажи ты от меня поклон;
Преплуту Ольхину мой выговор строжайший,
Зачем писать ко мне не хочет больше он;
А Фусу1 объяви почтение нижайше.
Что? Каково теперь в Гимназии у вас?
Пиши, пожалуйста, ни мало не стыдясь.
Скажу же про себя — нет лучше, как в Лицее:
Учась с прилежностью, ведя себя скромнее,
Бояться нечего: беда, напасть — пустяк,
Счастлив быть может всяк.
Уверен будь всегда, мой друг нелицемерный,
Что я тебя любить не перестану верно,
И что писать к тебе я буду средь досуг.
Ответа жду — прощай! Я есмь твой верный друг
Алексей Илличевский.
1 Вероятно, брату П. Н. Фусса Александру, о котором упомянуто ниже. К. Г.
II
Любезный друг Павел Николаевич!
Благодарю тебя душевно за приятнейшее письмо: оно мне принесло много удовольствия. Прошу тебя и впредь продолжать столь для меня приятную переписку.
Напрасно ты думаешь, что у нас в Лицее не слишком хорошо: потому что не можешь видеть всякую неделю своих родителей. Средь разлуки привыкнешь к разлуке; да будто бы и нельзя совсем видеть их? К нам приезжают наши родители довольно часто. Жаль мне, любезный друг, что ты не в Лицее. Ты верно бы здесь был из самых лучших. Позволь затруднить тебя маленькой просьбой: пришли ко мне мои басни: Дуб и Лисица вельможею[1] и поцелуй миленьких Виленьку, Егорушку и Сашеньку. Rendez de ma part mes plus profonds respects à M-me votre mère et M-r votre père[2].
Остаюсь твой верный друг
III
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич!
Письмо твое, от 12 марта, к великому удовольствию я получил недавно, и приношу тебе чувствительную благодарность за то, что ты меня не оставляешь, подобно плуту-Ольхину, своими ответами. Нет ничего приятнее, как получать письма от старинных своих приятелей, и при получении оных вспоминать драгоценные минуты, проведенные некогда вместе; по крайней мере, я всегда держусь правила: ищи друзей, не забывай старинных; Бог знает, милый друг, что впредь случится, а что за плечами, то уже сбылось… Но полно! я, мне кажется, наскучил тебе своей моралью.
Что касается до моих стихотворческих занятий, я в них успел чрезвычайно, имея товарищем одного молодого человека, который, живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса (не правда ль тебе это последнее имя неизвестно?), и, читая мои прежние стихи, вижу в них непростительные ошибки. Хотя у нас, правду сказать, запрещено сочинять, но мы с ним пишем украдкою; по первой почте постараюсь прислать тебе несколько стихотворений[3].
Прошу засвидетельствовать нижайшее почтение мое Папеньке и Маменьке вашей и не забывать истинно тебя любящего друга.
IV
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич!
Христос воскресе! Искренно поздравляю тебя с праздником Св. Пасхи и желаю всем сердцем быть тебе отныне здорову и щастливу. Чувствительно жалею, друг мой, что у тебя все еще болит рука: потому что это отнимает у меня удовольствие получать твои письма, а тебе мешает в успехах.
Ты пишешь, что у вас в Гимназии все идет весьма хорошо; вряд ли? Ты, я думаю, из пристрастия к Миддендорфу[4], в этом меня уверяешь! Что же касается до нашего Лицея, уверяю тебя, нельзя быть лучше: учимся в день только 7 часов, и то с переменами, которые по часу продолжаются; на местах никогда не сидим; кто хочет учится, кто хочет гуляет; уроки, сказать правду, не весьма велики; в праздное время гуляем, а нынче ж начинается лето: снег высох, трава показывается, и мы с утра до вечера в саду, который лучше всех летних петербургских. Ведя себя скромно, учась прилежно, нечего бояться. Притом родители нас посещают довольно часто, а чем реже свидание, тем оно приятнее. Скажу тебе новость: нам позволили теперь сочинять, и мы начали периоды; вследствие чего посылаю тебе две мои басни и желаю, чтоб они тебе понравились. Горчаков[5] благодарит тебя за поклон, и хотел было писать, да ему некогда. Поверишь ли? Этот человек учится с утра до вечера, чтоб быть первым учеником, и, кажется, достиг своею желания.
Побрани, сделай милость, преплута Ольхина (кажется, вы все его так зовете), что он ленится пять строчек написать к прежнему своему товарищу, и скажи Гижицкому, что его муза напрасно молчит. Засвидетельствуй мое нижайшее почтение Папеньке и Маменьке и поцелуй миленьких твоих братьев.
Остаюсь с искренним доброжелательством и верною дружбою
V
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Странно, что, питая взаимно постоянную дружбу и ведя толь долго приятную переписку, вдруг оба мы замолкли. Прошел год — и я не получил от тебя ни одного слова. Обыкновенно дружба подобна огню, который не горит, не будучи раздуваем; ее истребляет долгое молчание; но мое чувство к тебе никогда не истощится. Воспоминания о тебе составляют приятнейшие минуты в моей жизни! Позволь же о тебе мыслить то же, --думать, что ты не позабыл меня, и надеяться, что примешь ты письмо сие с благосклонностью.
В течение тех трех лет, как я оставил Гимназию, мне кажется, что она совершенно не изменилась. Прежние товарищи вышли, вступили новые, и ты, мой друг, скоро оставишь оную. От многих, в том числе и от Матвеева, который служит теперь в правлении нашего Лицея, слышал я, что ты перешел в 7-й класс. Желать тебе успехов было бы с моей стороны и не кстати и незачем: я уверен и без того, что ты из первых в Гимназии. Радуюсь, что тебе не много остается уже продолжать учение; но мой курс продолжится… еще… еще… три года! — Хоть не рад, да будь готов!
У нас в Царском Селе завелось теперь новое училище под именем Пансиона при Императорском Лицее, где за каждого воспитанника платят по 1000 рублей. Число их простирается уже до 80, и все они на казенном содержании[6]. Нельзя жаловаться на смотрение, ни на учение; но содержание могло бы быть лучше. Отличнейшие из них будут поступать в лицей: итак, рассуди сам, как трудно теперь к нам попасть! В пансионе много есть и из Гимназии, именно: Романовский, Бухаров, Рашет, Безаки, Черкасов… всех не могу вспомнить!
Каково ты проводишь время в Петербурге? здоров ли ты? прошла ли у тебя болезнь руки, которою ты прежде страдал? У вас теперь каникулы: тебе, я думаю, весело! И я бы мог проводить также весело время, когда бы не лишен был удовольствия видеть своих родителей, которые живут теперь в Томске, где Папенька Губернатором, за 4.500 верст отсюда! Каково расстояние? Часто случается, что по два месяца не получаю от них писем.
Кланялся ли тебе от меня Гижицкий? Он был у нас в Лицее, когда мы представляли маленькую пьесу, и видел меня. Не помню фамилии одного вашего пансионера, который был также у нас и которого я просил именно тебе и Гижицкому поклониться. Опиши мне, сделай милость, ежели это тебе не труд, какие у вас теперь перемены в рассуждении прежнего? Кто остался еще в Гимназии из бывших наших товарищей? Что сделалось с Ильею Ольхиным, где он теперь и что творит? Поклонись от меня Гижицкому, Шварцу и пр., также твоему братцу Александру Николаевичу. Уверь миленьких Виленьку и Егорушку, что я их всегда люблю и невольно о них вспоминаю; я думаю, что первый из них весьма вырос и уже в Гимназии.
Вот тебе письмо мое, — ты не можешь жаловаться, чтоб оно коротко было; вдобавок еще посылаю тебе мою Оду на взятие Парижа[7]. Прости, ежели увидишь несовершенства. Остаюсь в полной надежде получить от тебя ответ, — от тебя, которому был и всегда пребуду нелестным другом.
Алексей Илличевский. P. S. Прошу засвидетельствовать глубочайшее уважение Родителям твоим и изъявить мое почтение Федору Ивановичу Каттерфельду. Он всегда брал во мне особенное участие и помнит меня до сих пор еще, за что бы я был весьма благодарен, ежели бы не питал к нему живейших чувствований истинной признательности.
VI
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Приятное письмо твое от 24 августа имел я удовольствие получить. Суди сколько я был обрадован: оно первое после толь долгого твоего молчания. Но что делать? не всяк господин своего времени. Beatus, кто свободен, кто может управлять досугом и может по воле наслаждаться бытием своим; beatus! По крайней мере, этот удел не наш, не наш, повторю: ибо и я нередко в зависимости у должности своей.
Так! но не страшись, чтоб это могло прервать переписку нашу — нет! нет! не захочу я лишиться самых приятных минут в жизни: ибо, по истине, чтение писем твоих доставляет мне оныя. Но извини, ежели нынешнее письмо мое тебе коротким покажется: я опоздал, а почта, ты знаешь, никого не дожидается. Все лучше написать хоть мало, чем ничего не написать.
Свидетельствую мое почтение Федору Ивановичу К. и целую братцев твоих. Прощай — до будущего раза.
Искренний и всегдашний друг твой
1 Адрес этого письма, как и следующего (написан на одной из сторон листа): «Его Благородию Милостивому Государю моему Павлу Николаевичу Фуссу — в Петербург. На Васильевском острову, в 7-й линии, угольный дом на набережной».
VII
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Принимаюсь за перо, три недели оставленное мною. Ты простишь мне это молчание, в котором, однакож, я не виноват ни мало: признайся, что по законам справедливости тебе писать следовало, — и к величайшему удовольствию, ты исполнил долг свой. На сих днях получил я письмо твое от 26 сентября.
Что сказать мне о состоянии вашей Гимназии? Жаль! и только; подлинно только: лучшей перемены ожидать не можно! Если в мою бытность при М. все так переменилось, что ж должно быть ныне? Ах! с какою сладостию вспоминаю иногда пребывание мое в Гимназии, времена счастливые Энгельбаха и Дольста, наше взаимное дружество, прежних товарищей: Голубя, Оржитского, Ольхина — et tant d’autres! Oui, j’aime le souvenir de ceux, que j’ai chéri![8] Ах, воспоминание прежнего счастия и настоящие бедствия усладить может:
Et le pauvre lui même est riche en espérance,
Et chacun redevient Gros-Jean comme devant,
Et chacun est du moins fort heureux en rêvant!1
1 И даже бедняк надеждой богат / И каждый может стать как некогда богачом / И уж по крайней мере в мечтах каждый купаться может в блаженстве (франц.)
Но я слишком разахался! un mot de M-r Gretch: Quoique je n’ai pas l’honneur de le connaître en personne, j’estime néanmoins son talent supérieur. Son journal de Patriote, sa traduction de Léontine, son édition des Избранные места[9] — делает ему честь великую, а похвала моя, я уверен, не прибавит к его славе… ни крошечки!
Ежели уроки мешают тебе свободно вести со мною переписку, то и мне не менее мешает (только не уроки: il s’en faut de beaucoup!), a страсть к стихам. К счастию уроков у нас не много, а времени — довольно; и так я со всем успеваю разделываться. Но не думай, чтоб это помешало мне писать к тебе. Счастливейшими почитаю те минуты, в которые, известив тебя о всем нужном, могу подписаться твоим нелицемерным другом.
P. S. Почтенным Родителям твоим свидетельствую глубочайшее мое уважение и целую братьев твоих.
Знаешь ли, Будри получил крест Владимирский в петлицу (4 степени).
Что-нибудь об Ольхине.
VIII
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Ты требуешь от меня пространного письма. Охотно на сей раз исполняю твое желание. Ты прав, у меня нет недостатка в материи; но обстоятельства, проклятые обстоятельства кого не держат в оковах? За то я и сам не сержусь на тебя. Правда, у всякого свое на уме: у тебя уроки, у Ольхина шалости, у меня стихи; но они равносильно действуют на наши души. Впрочем как ни есть повинуюсь тебе, гоню от себя докучливых Муз, беру перо и пишу тебе целые пол листа — бессмыслицы.
Начнем с самого скучного. Первою материею нашей будет Лицей. Но что тебе сказать о нем? Ты сам знаешь, что все училища под одну стать: начало хорошо; чем же далее, то становится хуже. Благодаря Бога, у нас по крайней мере царствует с одной стороны свобода (а свобода дело золотое!). Нет скучного заведения сидеть à ses places[10], в классах бываем не долго: 7 часов в день, больших уроков не имеем, летом досуг проводим в прогулке, зимою в чтении книг, иногда представляем театр, с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся. Таким образом, как можем, сражаемся со скукою: подобно матросам, которые, когда корабль их производит течь, видя к ним со всех сторон вливающиеся волны, не предаются отчаянию, но усилиям моря противополагая свои усилия, спокойно борются с ужасною стихиею.
В науках мы таки кое-как успеваем; но языки, ты сам знаешь, как трудны — и die deutsche Sprache[11] до сих пор еще мне почти тарабарская азбука. В латинском мы плыли, плыли, (начали было читать Федровы басни и Cornelius Nepotis de vitae etc.[12]), да вдруг и наехали на мель, не стало кормчего, и мы ни тпрру, ни ну — сели, как раки. Подлинно наш профессор Н. Ф. Кошанский, довольно известный в ученом свете, вдруг сделался болен и с полгода уже не ходит в классы, а мы хоть и ходим, однако ничему не учимся. А математика?..
О, Ураньи чадо темное,
О, наука необъятная,
О, премудрость непостижная,
Глубина неизмеримая!
Видно, на роду написано
Свыше неким тайным промыслом
Мне взирать с благоговением
На твои рогаты прелести,
А плодов твоей учености,
Как огня бояться лютого!
Признаюсь и рад повторить еще прозой. В ней, кажется, заключила природа всю горечь неизъяснимой скуки. Нельзя сказать, чтоб я не понимал ее, но… право, от одного воспоминания голова у меня заболела.
Жаль бедного Ольхина: попал он в свою стихию; да с кем это он гуляет? ужели с Бемом? нет, кажется невозможно! если увидишь его, то поклонись ему от меня. Я бы не поленился писать к нему, да что бедняка обременять письмами — ему некогда. Но потрудись ты, сделай милость, попросить у него для меня на время комедии: «Домовые», и пришли ее ко мне; по прочтении я возвращу в целости.
Знаешь ли что? на этих днях я видел Бакуринского. Ты, я думаю, помнишь его. Он служил в гвардейском Гусарском полку. В эту кампанию находился во всех сражениях, был в Париже, не получил ни одной раны, имеет чин поручика и Владимира в петлице — каково? для молодого человека довольно.
Много писал я тебе о Лицее, но главное оставил на конец. Ужели ты до сих пор не знаешь еще, что нас за порог ни на шаг не отпускают. Как же мне побывать у вас на каникулах?… Ах! благодарю тебя за твое дружеское усердие; жестокая судьба не позволяет им пользоваться. Какая страшная разница! 2 месяца — и ты свободен; а мне так остается еще… 36 месяцев, ужасно!… Прощай и помни многолюбящего тебя друга
При сем посылаю тебе стихи. Подивись, они переведены мною с немецкого[13].
IX
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич,
Признаться, довольно долго ждал я твоего ответа, однако, за это я ни мало не в претензии: знаю, что ты приближаешься теперь к тому времени, когда экзамен, последний, может быть, в твоем учебном курсе, решит будущую судьбу твою. Желаю тебе от всего сердца доброго успеха, что, впрочем, я уверен, и без моего желания исполнится. Но знаешь ли что? и мы ожидаем экзамена, которому бы давно уже следовало быть и после которого мы перейдем в окончательный курс, то есть останемся в Лицее еще на 3 года… Утешительные мысли!
Тебе непременно хочется знать наших профессоров; изволь: я опишу их самым обстоятельным образом; mais c’est pour la dernière fois, entendez vous; car, certes, tout ce qui appartient au Lycée m’ennuye fort[14].
О Будри, проф. французского языка, и Кошанском, проф. Латинской и Российской Словесности, говорить тебе не стану: одного ты знаешь лично, другого — из прошедшего письма моего.
Немецкого языка проф. у нас — г. фон-Гауэншильд, человек с большими познаниями; попечитель ваш Уваров нарочно призвал его из Вены в Россию и доставил ему место в Лицее.
Адъюнкт проф. нравственных и политических наук — г. Ку-ницын; при открытии нашего училища в присутствии Царской Фамилии сказал он такую речь, что Государь Император сам назначил ему в награду орден Владимира 4-ой степени.
Адъюнкт проф. исторических и географических наук — г. Кай-данов; он сочинил прекрасную Историю древних времен, которая теперь только выходит из печати.
Адъюнкт проф. математических и физических наук — г. Кар-цов. Все трое учились они в Педагогическом Институте, путешествовали по Европе, слушали известных ученых людей в свете — и все вышли люди с достоинством. Аминь.
Достигают ли до нашего уединения выходящие книги? спрашиваешь ты меня; можешь ли в этом сомневаться?..
И может ли ручей сребристый,
По светлому песку катя кристалл свой чистый
И тихою волной ласкаясь к берегам,
Течь без источника по рощам и лугам?..
И может ли огонь пылать без ветра?..
И может ли когда в долинах кедра,
А в поле злак цвести без солнца и дождя?..
И может ли поэт неопытный и юный,
Чуть чуть бренча по лире тихоструйной,
Не подражать другим? — Ах! никогда!
Никогда! чтение питает душу, образует разум, развивает способности; по сей причине мы стараемся иметь все журналы — и впрямь получаем: Пантеон, Вестник Европы, Русский Вестник и пр. Так, мой друг! и мы тоже хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книги отцов отечественной Поэзии, Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева; там лежат сокровища, из коих каждому почерпать должно. Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Волтера, Делиля и, заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения.
Так пчелка молодая
В лугах, в садах весной,
С листка на лист летая,
Сбирает мед златой
И в улей отдаленный
Несет соты скопленны
Прилежностью своей.
Когда же лето знойно
Зажжется в небесах,
Она сидит спокойно
На собранных плодах,
В довольстве отдыхает
И счастие вкушает…
Тружусь подобно ей!
Прости, ежели я тебя замучил своими стихами; проклятая метромания всему виною. К Гижицкому я не так много пишу; зато уж и он молчалив не в меру. Вот первое его письмо ко мне от ноября 23 числа 1814.
«Любезный друг Алексей Демьянович!
Считая со дня моего приезда из деревни Усланки (по нашествии Француз.), занялся я переводом книги с французск. языка, которую намерен я посвятить графу И. А. Безбородкову, величайшему моему благодетелю, — по сей причине и не мог к тебе во все сие время писать, теперь же прошу тебя начать вновь прежнюю нашу переписку. По неимении времени принужден сократить мою цедулку. Остаюсь и пр.».
И только! я не сократил ни слова, не переменил ни буквы — et il m’engage à lui écrire — bon Dieu![15] Я надеюсь, что это останется между нами тайною. — В Postscriptum сказал он мне, что служит теперь в Канцелярии Статс-секретаря Молчанова. Не позабудь и ты меня уведомить, куда определишься по выходе из Гимназии.
Помнишь ли ты Штеричей? (их было у нас три брата); старший и средний теперь офицерами в Гвардейском гусарском полку, и я их часто вижу. Когда наступит весна, то приезжай к нам в Царской Село, ich hoffe, dass du mit deinem Zeitvertreiben sehr zufrieden sein wirst[16]. Только смотри, приезжай в праздник.
Поклонись от меня твоим братцам и прежним нашим товарищам; засвидетельствуй мое истинное уважение почтенным твоим Родителям и помни о том, который не щадя ни бумаги, ни времени, из одной дружбы пишет к тебе о чем и сам не знает. Его зовут
X
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Долго, слишком долго не получал я от тебя ответа на прошедшее письмо мое. Скажу откровенно, я даже отчаявался получить его. Кто из людей победит обстоятельства? я даже думал, что тут и конец нашей переписке. Мысль ужасная! лишиться в одну минуту всех приятностей, каковые доставляют мне дружеские письма твои… ах! один только тот может вообразить цену сей потери,
Кто страждет — так, как я — под гнетом рока злого,
Кто принужден влачить дни юности златой
Вдали от дружества, семейства дорогого
И родины святой.
Ты хотел посетить меня на празднике. Тысячу благодарностей милому другу. Судьба не хотела этого; буду терпеливо сносить ее суровости: но ни она, ни разлука не охладят моего сердца; пусть письма сии будут залогом нашей дружбы. Гофману[17] посылаю искренний поклон — мы говорили с ним не более трех часов, но и сего довольно было, чтобы узнать непринужденную доброту его и приветливость.
Поздравляю тебя с окончанием твоего экзамена и курса учения. О первом я наслышался много хорошего, в чем и сомневаться грехом поставляю. Знаю, что ты читал прекрасное сочинение о красоте российского слова (?)[18]; знаю также, что ты сообщишь мне его, по крайней мере для прочтения. Честь и слава тебе! — О нашем говорить нечего. Стечение народа было соразмерное с нашим городом и расстоянием его от столицы. Впрочем в числе зрителей были Державин, Горчаков, Саблуков, Салтыков, Уваров, Филарет и множество профессоров и ученых. Я льстился надеждою, что ты приедешь на сей случай с Папенькою — но не тут то было!
Жестокой опять надо мною
Хотелось судьбе пошутить;
Остался я с горькой тоскою,
Где думал веселие пить
Полною чашей.
Ах! если б бессмертные дали
Нам дар наперед узнавать
И радость и томны печали…
Счастливее были б стократ
В жизни мы нашей.
Между тем назначено в награждение 5 медалей. Кому то достанется получить? Но прежде ждут возвращения Государя. Для любопытства посылаю тебе программу. — Были читаны у нас и сочинения. Хотелось мне прочесть стихотворение: Весенний вечер![19], но приказано прозаическое рассуждение: О цели человеческой жизни, которого теперь нет у меня.
Поздравляю тебя с новым местом.[20] Радуюсь, если оно приносит тебе выгоды и удовольствие. Не сомневаюсь, чтоб ты познаниями своими, прилежностью и талантами не достиг всего, что только в виду себе представляешь. Скажи только мне, все ли и теперь ты так мало имеешь времени, как прежде? Прощай, мой друг! желаю тебе с сим новым годом новых успехов и нового благополучия и нового веселия на наступающей масленице. Помни, что скорые ответы твои доставляют несказанное удовольствие любящему тебя другу
XI
правитьЛюбезный друг, Павел Николаевич!
Скажи, что значит записка твоя — нечаянный приезд — обещание посетить меня? все это исчезло в воздухе! Ошибся ли ты в расчете — обманут ли ты надеждой — или Бог знает. Ты пишешь записку от 19 июня — я получаю ее 18-го(!). Обещаешь притти завтра — по твоему в воскресенье, а по моему в субботу — но оба дня сии проходят — и тебя не видно ни в саду, ни в Лицее, ни во всем городе. Главное несчастие — ты полагал, что нельзя меня видеть в будень — и ошибся. Правда, наше свидание было бы кратко, — но все равно, все равно: для друзей всякое мгновение драгоценно.
Ах! меньше житель кротких сел —
Оратай ждет трудолюбивый,
Чтоб благотворный дождь слетел
На тук его цветущей нивы;
Ах! меньше, меньше ждет пловец,
Терпя все ужасы волненья,
Остановиться наконец
У пристани успокоенья,
Предаться мирной тишине,
Вдали от грозного ненастья,
И прежние, как в легком сне,
Свои воспоминать несчастья, —
Как я, любезный друг, желал
Тебя обнять — душа пылала —
И что ж? Увы! я только ждал,
А всем судьба располагала.
Уже предстал невдалеке
Счастливый случай, улыбаясь;
Надежда, в розовом венке,
Меня ласкала, усмехаясь;
Но все прошло, как с ночью сон…
Спешу к тебе, обнять желаю,
И — как несчастный Иксион,
Один лишь облак обнимаю…
О рок! здесь снова стало там!
Доколе течь моим слезам?
Или сердцам напрасно биться?
Иль невозможно двум друзьям
Минутой счастья насладиться?…
Чувства мои нелицемерны — поверь своему другу. Несчастие мое совершенно — но, признаться ли? еще надежда не совсем для меня исчезла. Я уверен — ты б не уехал, не видя возможности опять увидеться со мною. Дай Бог, чтоб это была правда!
Нетерпеливо жду твоего ответа. Сим кончаю письмо мое. Остальное до другого раза, — в течение получаса нельзя написать более. Прости! будь уверен, что чувства мои к тебе всегда останутся одинаковы — чувствами искреннего друга.
XII
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич!
«На силу-то собрался отвечать мне! такой ленивец!» думаешь ты, развертывая это письмо. О Monsieur le свободный человек, пользующийся весь день счастливым досугом, прошу не мерить меня своим аршином! или ты забыл, что нахожусь в Лицее — другому сказал бы я в месте учения, заточения, беспрестанных уроков и занятий, — в месте, в котором время каждый день съедается восемью часами классов, но тебе уж это известно. Господин Математик, составь из этого прогрессию: чем ближе мы к пределу учения, тем больше требуют от нас прилежания; но ты уже поверил это собственным опытом. Счастливый человек! ты уже кончил сей многотрудный опыт — а я?.. С каким восторгом пристал ты к берегу, восклицая: конец благополучну бегу! спускайте други паруса!.. когда-то я воскликну!..
Описать ли тебе, как я провожу время? — Наше Царское Село в летние дни есть Петербург в миниатюре. И у нас есть вечерние гулянья, в саду музыка и песни, иногда театры. Всем этим обязаны мы графу Толстому, богатому и любящему удовольствия человеку. По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли — ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие. Но Осень на нас, не на шутку, косо поглядывает. Эта дама так сварлива, что с нею никто почти ужиться не может. Все запрется в домы, разъедется в столицу, или куда кто хочет — а мы постоянные жители Села — живи с нею.
Чем убить такое скучное время? Вот тут по неволе призовешь к себе науки. — Знаешь ли что я затеял? Есть книга: Плутарх для юношества, сочинение Бланшарда в 4 частях[21]. Она переведена на русский и дополнена многими великими мужами России. Но и сочинитель и переводчик много еще пропустили. Мне пришло на мысль издать — (рано или поздно, разумеется) — Новый Плутарх для юношества, служащий дополнением к Плутарху Бланшардову. Без великого труда набрал я 60 великих мужей, ими пропущенных. — Покамест собираю о них разные известия, а издам по выходе из Лицея. Может быть и не издам — кто знает, какие препятствия могут случиться — но и одна мечта забавляет меня.
О Леонарде Эйлере — отношусь к тебе, как к ближайшему его родственнику — не можешь ли известить меня, напечатана ли где-нибудь жизнь его? или, если ты знаешь ее, напиши мне хоть краткое о ней понятие. Впрочем не делай этого гласным — ты видишь, что это ни что, как игрушка.
Любезным братцам твоим кланяюсь искренно. Вилиньку благодарю за то, что он меня помнит; Егорушку за его приятное письмо. Не могу писать более — зови, коли хочешь, это письмо запискою. — Звонят в классы, несут письма на почту и я имею время толь подписаться верным твоим другом
XIII
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич!
Приятнейшее письмо твое получил я — сидя за чашкою чаю; но в этом случае я-поэт — был хладнокровнее тебя-математика: возможно ль? Я не кинул чашки под стол, не пролил даже ни капли чаю; но — окончив все как следует — распечатал письмо твое — не повторяю мной прибавленного эпитета: приятнейшее; ибо я уверен, что ты сам чувствуешь, сколько письма твои мне приносят удовольствия, не смотря на те слова, которые ты влагаешь в уста мои и которые истине (математической или какой хочешь: истина одна и та же) надлежит вычеркнуть: «опять письмо! как часто и какие длинные письма! такой скучный человек!» Скучный человек: точно! потому что говоришь против сердца. Ессе verba amici![22]
Каков гром моего красноречия! ты, я думаю, бледнеешь, дрожишь, трепещешь… Но я подобно Зевсу-тучегонителю рассеиваю бурю и луч отрадный просиявает на небосклоне. Изъясним Аллегорию: я рассеиваю бессмыслицу и начинаю говорить о деле.
Благодарю тебя за одобрение моего мечтательного, гигантического — для сил моих — предприятия; благодарю еще более за помощь, поданную моему неведению: не лучше ли невежеству? Предоставляю твоему милостивому произволу — или переслать мне Похвальное слово Эйлеру (с тем, что я возвращу ее как можно скорее в целости и исправности), или… боюсь вымолвить, ибо знаю, что обременю тебя великим и скучным трудом… или сообщать мне, когда соблаговолишь, хоть изредка переводы тех мест, которые именно относятся к жизни сего великого человека, выкидывая все неумеренные восклицания, похвалы и излишние обстоятельства, которые не входят в состав биографии и в предмет строгого историка. Великое само по себе прекрасно! Я уверен совершенно, что, если ты захочешь посвятить этому несколько досуга, то исполнишь в точности ожидания не меня — pauvre diable que je suis[23], — но всякого знатока литературы… Довольно! пишу к тебе о Похвальном слове Эйлеру, а делаю похвальное слово П. Фуссу — такова моя головушка! впрочем, будь уверен, что во всей этой похвале нет ни лишнего, ни неумеренного. — Сердце говорило, рука писала. На первый раз ты меня обяжешь и тем, если пришлешь ко мне: когда Эйлер родился и когда умер. Le reste je laisse à la Providence[24].
Свободный человек! ты ходишь всюду, куда захочешь;
Ты ходишь в Академью,
В трагедию, в комедью,
В балет и в хоровод.
А я как птичка в клетке…
Неволя горче редьки;
Свобода — сладкий мед!
Два портрета отгадал точно: один Мартынова,[25] другой Пушкина, а стихи написаны не моею рукою![26] но простим дружбе: у ней, как и у страха, глаза велики. Третий не отгадал: et peut on deviner, ce quej’on ne connaît pas?[27] Это портрет Вольховского, одного из лучших наших учеников, прилежного, скромного, словом великих достоинств и великой надежды: этого на портрете ты не видел, а приметил разве: большой нос и большие усы. Adieu![28]
Прости великой и большой бессмыслице моего письма:
пишу его резвясь, а не четыре дня.
Но искренно люблю: доволен ли? Прости!
XIV
правитьВот тебе, любезный друг, письмо мое и вместе благодарность за начало жизни Эйлера. Finis coronat opus![29] Надеюсь, что это начало будет иметь конец свой и конец благословенный — ибо переводчик от детства благословен Музами: ты понимаешь, что я говорю про тебя. Прошу только тебя присылать продолжение в таком точно формате, как и начало, т. е. в малую осьмушку. Прости моему капризу, ибо он имеет добрый источник. Хочу, чтоб весь перевод твой составил маленькую тетрадку — тебе во славу, мне для приятного воспоминания. С моей стороны исполню условие, — условие к счастью весьма не тягостное; ибо нет мне большего удовольствия, как переписываться с тобою; но не всегда располагаешь временем: обстоятельства! должность! — Еще одно препятствие: как мне досадно, что почта не отходит на другой день по прибытии твоих писем! Обыкновенно, насладившись твоей мысленной беседой, я вхожу в такой жар, что рад писать к тебе целый лист. (Суди, как твои приятны мне письма и не представляй себе, что я, как поэт, удобен входить в восхищение). Но мысль[30], что почта отходит еще чрез четыре дня, потушает мой восторг, вырывает перо из рук моих — и я вхожу опять в прежнее состояние. Увы!..
Сказать ли тебе, как ты узнал, что я сочинил Оперу, которую у вас в Св. Питере играли? Не почти меня колдуном, ибо я скажу тебе всю истину, хоть удален от тебя на двадцать верст. Но начиная мою повесть или диссертацию, ставлю Эпиграф:
Что больше бродит,
То больше в цену входит:
Снежный шаришка будет шар,
А изо лжи, товаришка товар:
Ложь ходит завсегда с прибавкой в мире.
Сумароков.
Так! я перевел Оперу (а не сочинил): l’Opéra comique par Sègur, opéra comique en un acte[31]. Переведши, старался, чтоб ее разыграли на театре, от чего надеялся получить — барыш. Прости на этот случай моему сребролюбию. Для этого просил я г. Петра Александровича Корсакова, стихотворца и чиновника, служащего при театре[32]. Родственник его Рязанов учится в Гимназии; ему не трудно было узнать все мое дело. От него узнали это в Гимназии; а ты узнал о том от своего брата. Не правда ли?
Теперь мне остается исправить, дополнить и окончить это известие: пьесы моей не играли, да и играть не станут; причина тому та, что меня предупредили переводом и, хоть чужой перевод и хуже, но уже он испробован и роли розданы. Таково мое несчастие! Жалея о моей неудаче, дивись однако же великому Гению моему, который предугадал (я наверно полагаю это) все действия молвы, и открыл причины дошедшего до тебя слуха. — Пьеса моя еще в Петербурге, но коль скоро получу оную назад, то перешлю к тебе охотно для прочтения. — Благодарю тебя за доставленный мне анекдот — жаль, что мне нечего сообщать тебе. Прости любезный Павел Николаевич! я не Геркулес — пределы письма меня останавливают.
XV
правитьЛюбезнейший друг, Павел Николаевич! Мы бы могли еженедельно получать письма один от другого: как бы это мне было приятно — повторяю я за тобою, поверь, с не меньшею искренностью и желанием — и в то самое время, как повторяю оное в пылу восторга душевного — разрушаю это благодатное намерение; и в тот самый раз, когда ты ждешь моего ответа еще ранее обыкновенного, я посылаю его тебе — тремя днями позже. Не вини меня в этом противувольном поступке; не припиши его моему непостоянству, но выслушай меня далее — и найдешь меня невиноватым. Я получил письмо твое — приятное, как и все твои письма, в такое время, когда я не имел ни на час свободного времени, ибо оно было посвящено целому обществу — скажу яснее — в такое время, когда мы приготовлялись праздновать день открытия Лицея (правильнее бы было: день закрытия нас в Лицее), что делалось обыкновенно всякий год в первое воскресение после 19 Октября, и нынешний год так же: октября 24-го числа. Этот праздник описать тебе недолго: начали театром, мы играли Стряпчего Пателена и Ссору двух соседов. Обе пьесы комедии. В первой представлял я Вильгельма, купца торгующего сукнами, которого плут стряпчий подрядился во всю пьесу обманывать; во второй Вспышкина, записного псаря, охотника и одного из ссорящихся соседов. Не хочу хвастать перед другом, но скажу, что мною зрители остались довольны. За театром последовал маленький бал и потчевание гостей всякими лакомствами, что называется в свете: угощением. Довольно ли с тебя? Время прекратить, кажется, извинение, которое тянется чрез целую четвертушку.
Знаешь ли, любезный Павел Николаевич! я раскаиваюсь в двух вещах, и обе эти вещи происходили от моего невежества! Откроюсь тебе в них, как другу.
Первое. Я никогда не полагал, что ты делал un si grand cas[33] из моих писем. Радуюсь, если они тебе не противны; но можно ли их читать всякому, даже принимающему во мне участие? — Это плод или испарение восторга, как ты сам называешь их. Где же в них толк, связь? я уверен, что иногда в них и смыслу ты не находишь. Но ты мне простишь это по дружескому великодушию: ах! всякий ли то в состоянии сделать? — Второе — есть преступление, в котором тебе заблаговременно каюсь. Извини, что я, находя в тебе ежедневно новые и новые достоинства, не знал одного, конечно малейшего из оных. Дорогой математик! ты… поэт! — Твою пьесу и без твоей просьбы, я бы перевести поставил приятнейшим долгом; но теперь — еще когда ты этого желаешь, сколь велика моя обязанность! Твоя воля всегда была мне законом; но после великодушного того поступка, когда ты с такой непринужденною готовностью взялся за перевод жизни Эйлера, — она мне сделалась еще более закона. В непродолжительном времени надеюсь тебе доставить перевод стихотворения, которого хвалить сверх того, что боюсь оскорбить скромность Автора — почитаю излишним.
При сем прилагаю письмо к миленькому Егорушке, которого и чрез тебя еще благодарю за нежную привязанность, которую, не знаю, чем заслужил. Но эту переписку продолжать не обещаюсь. Ах, любезный друг! сколько уж и ты один виноват в том, что я не редко для тебя отлагаю писать к родителям, но это — приятная жертва! Помни, что твоего ответа ждет
XVI
правитьКак, любезный друг! возможно ль, чтоб ты последнее письмо мое получил так поздно — 20 ноября! Это-то знать причина тому, что ты так долго не отвечал мне. Целый месяц томим я неизвестностию — наконец нынче получаю письмо твое — и утешаюсь. Поверишь ли? я подумал, что какое-нибудь нескромное выражение (а сколько их в письмах моих!), какое-нибудь недоразумение (кто не ошибается?) навлекло на меня гнев твой. — Поверишь ли? я уже хотел просить у тебя извинения, хотя не весьма знал в чем. — Но, еще раз повторяю, приятнейшее письмо твое, подобно лучу тихой Авроры — скажу при помощи поэзии — разогнало туманы моего сомнения. И так, теперь ясно открывается: одна Нева была тому причиною. — Я думаю, что она уже стала — не будет более препятствия — и письмо мое чрез три дня долетит в руки твои.
Позволь, как другу, спросить у тебя: читаешь ли ты ныне выходящие журналы?-- спросить не из пустого любопытства, но из желания знать, читаешь ли ты пьесы мои в печати — а это для того, чтобы не подчивать тебя известными тебе пьесами или, что французы называют: la soupe réchauffée[34]. — В Вестник Европы 1814 года и в Российский Музеум отсылал я несколько моих стихотворений, напр.: Ирина, Цефиза[35], несколько Эпиграмм и пр.: и получил от их издателя Влад. Измайлова письмо, исполненное лестных одобрений. — Посылаю теперь тебе две пьесы, которые ты ожидаешь, напечатанные нынешнего года в последнем журнале, желаю, чтоб они тебе понравились — я их перевел с французского из сочинений Парни, у которого они однакож написаны в прозе, — это слабое возмездие за твои прекрасные переводы с Крылова и Капниста, в которых дух авторов удержан совершенно. Хвала и слава переводчику! — Дай Бог, чтоб русские авторы нашли взаправду себе переводчиков на языках и в народах иностранных. — Кстати скажу тебе, что некто фон Борг, студент Дерптского Университета, решил перевесть на немецкий язык лучшие сочинения русских авторов и отпечатать их в Дрезденском Журнале[36] — Освобождение Москвы г. Дмитриева отпечатано пока в последнем No Музеума, и переведено — прекрасно! — Наш Лицейский воспитанник Кюхельбекер написал на немецком языке рассуждение О древней Русской поэзии, которое, как я думаю, также будет напечатано, — воскликнем же с тобой вместе: хвала Русскому языку и Русскому народу! Последняя война доставила ему много славы — и я уверен, что иностранцы, разуверившиеся, что мы варвары, разуверятся также и в том, что наш язык — варварский, — давно пора этому!
Ты уже, я чай, и забыл о моей опере — которую просил сначала — а я так не забыл — и теперь же исполняю твое желание. Надо вообще признаться, что я не так счастлив в драматических своих трудах, как в других стихотворениях. — Сверх этой пьесы, о процессе которой ты уже извещен мною — скажу тебе еще нечто о другой — комедии: Григорий или Герцог Бургундский, переведенной мною с французского из соч. Du Cerceau, довольно известного автора, — комедии более детской, нежели светской, более скучной, нежели смешной. Для чего-ж ты переводил ее.?ты спросишь меня. Для чего? чорт попутал, да и все тут — я приметил, что сделал глупость, когда уж сделал ее. Впрочем эта пьеса — пьеса в 5 действиях и в стихах — довольно переведена небрежно, — итак времени не много потеряно. Лучшие сцены доставлю я тебе, может быть — только в другое время, — а теперь остается мне лишь подписаться твоим искренним другом —
XVII
правитьЛюбезный друг! получив приятное письмо твое, не медлю отвечать тебе — знаю, сколь несносна остановка в переписке. Начинаю письмо мое — выговором — да! не дивись: выговором — и самым строгим, — видел ли ты где-нибудь, чтобы дружба одобряла лесть — а ты против этого именно и погрешаешь. —
Горе тебе! Я счастлив, что друг мой будет некогда великим человеком. --Дорогой поэт! ты рожден прославить современников, блистать в потомстве. Не узнаешь ли ты эти строки? — это ли слог истинной дружбы, чувство простого сердца? — Ах! я уверен, что это излилось в минуту энтузиазма, а что говорится в жару, то никогда не бывает основательно. Всего забавнее, что ты даешь мне толь высокие прорицания за пару простых песенок[37], которые едва-ли не всякий, знающий механизм стихов, сочинить в состоянии. Ты жалуешься, что я мало присылаю к тебе стихов моих, и именно исчислив все пьесы, мною тебе доставленные, восклицаешь: ай! много. C’est là, que je vous tiens[38]. Рад, что ты сам мне подал случай отбить все твои похвалы самым видимым образом. Неужто ты думаешь, что у меня стихов целый амбар? — Так вот же, уверяю тебя, что я их присылал к тебе по мере того, как и сочинял их — ни более, ни менее. — Правда! есть у меня еще несколько пьесок, но их столько, что, если посылать к тебе с каждым письмом, то их не станет и на шесть раз. Теперь моя череда воскликнуть: ай! много. — Впрочем думай о мне, что хочешь; но я скажу тебе откровенно (прочь всякая ложная скромность!), что вовсе не мечу в храм бессмертия — я знаком с музами только издали, боюсь великой славы, пишу для себя и дружбы — и только.
Ты говоришь мне, что Французская Опера тебе не совсем понравилась, — жалею; но знатоки своего дела, советовавшие мне перевести ее, не одного с тобою мнения; — прости, если я держусь их стороны. Я говорю о ней без сравнения с другими пьесами — suum cuique![39] — но сюжет этой пьесы не очень обыкновенный: оригинальность ее и отличает, особливо развязка прекрасна: где видно, чтобы старик, опекун (которых во всех комедиях обманывают обыкновенно) так хорошо провел молодых, которые сами думали восторжествовать над его особою? Согласись, что это ново, — впрочем, я переводил с неисправного подлинника — и переводил одну неделю. Это уж я говорю не в защиту пьесы, которой перевод, опять вопреки твоему мнению, довольно посредствен. Но у дружбы, как и у страха, глаза всегда велики!
Другую комедию, переведенную мною, уже я рекомендовал тебе, но la recommandation était un peu outrée[40]. — Жаль, что не могу тебе послать ее в целом, ибо у меня самого нет ее. — Посылаю тебе сцену из оной: здесь перевод был труднее, — саг quoique cette comédie n’ait pas un grand mérite, malgré tout elle est une grande comédie[41] в 5 действиях в стихах. Вот тебе ее содержание. Филипп, Герцог Бургундский, находит как-то пьяного сонного мужика на улице и философ-Государь вдруг задумывает сделать над ним испытание. Он велит перенести его (пьяного Григория, героя пьесы) в царские чертоги и нарядить в царскую порфиру. Мужик просыпается — вообрази его удивление! — Придворные однако же успевают уверить его, что он в самом деле герцог — и новый герцог "ступает в управление. Автор умел употребить все способы представить самою тяжкою царскую должность: его попеременно мучат то в царском совете, то объявлением войны, то прошением рассудить тяжбы и т. п. — Наконец, доводят Григория до того, что он проклинает свою новую должность и жалеет о мужичьем своем состоянии. Этого только Филипп и дожидался. Напоив, до пьяна, опять переносят его на улицу: он просыпается — вообрази опять его удивление. — Это главное в пьесе. — Есть эпизоды, о которых я молчу: такова, наприм. сцена, которую присылает тебе твой друг
P. S. Со временем больше.
XVIII
правитьБлагодарю тебя, любезный друг! за письмо твое; я его получил уже с неделю, и еще не собрался отвечать тебе — прости мне за это с свойственным тебе великодушием, ежели я со свойственною мне искренностию объявлю тебе причину моего молчания. У нас завелись книги, которые по истечении срока должны были отправиться восвояси, — я хотел прочесть их, не хотел пропустить времени и сделать преступление против законов дружества и условий нашей переписки. — Теперь je change de style[42]: становлюсь на твоем месте, тебя воображаю на моем. Было ли у нас условие, спрашиваю тебя грозным голосом судьи, церемониться перед другом, утаивать то на языке, что сердце сказать хочет? — Ты понимаешь, что я говорю о второй просьбе, которую ты удовольствовался наметить точками. Нет! нет! этого я тебе никогда не прощу, а в доказательство того исполняю первую твою просьбу в точности.
Пушкин и Есаков[43] взаимно тебе кланяются — тебе и Гофману, а к ним и я присоединяю свои комплименты. Кстати о Пушкине: он пишет теперь комедию в пяти действиях, в стихах, под названием Философ. План довольно удачен — и начало: то есть 1-е действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее, — стихи и говорить нечего, а острых слов — сколько хочешь! Дай только Бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях; они то же, что мотыльки, которые не долго в одном цветке покоятся, — которые так же прекрасны и так же, к несчастию, непостоянны; дай Бог ему кончить ее — это первый большой ouvrage[44], начатый им, — ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще по выходе из Лицея. Дай Бог ему успеха — лучи славы его будут отсвечиваться в его товарищах.
И так еще одно благодеяние для меня исполнено тобою, еще одно кольцо прибавлено к той цепи, которая возлагается на меня благодарностью. Я разумею жизнь Эйлера. Нет, мой друг, я не отказываюсь еще от моего намерения, и в будущности, увидим, может быть, исполнение. Но теперь недостает мне материалов, и так что было мне прошлого разу говорить тебе об этом?
С Ахматовым переписка моя идет clopin-clopan[45]. И что в самом деле может быть несноснее переписки в стихах, — какое принуждение, какая лесть; прибавь еще к тому, что я самого Ахматова (которого принужден называть первым другом, предметом чувств и мыслей, идеалом сердца и души, которому противу воли должен я петь такую же бессмыслицу о дружбе, каково Кантово определение любви) едва только помню, следственно не знаю ни свойств его, ни характера — сколько неудобств! но что делать, с волками надо по волчьи выть.
Прощай, любезный мой anti-Ахматов, пиши мне, пиши, если хочешь сделать мне одолжение, требуй всего: услуживать тебе есть первое удовольствие твоего
XIX
правитьЛюбезный друг Павел Николаевич,
Правда! ты виноват, что мы получаем по одному только письму в месяц (отвечаю тебе твоими же словами): 1-ое потому, что ты имеешь более меня свободного времени, 2-е потому, что за тобою остановилось дело, — вот тебе и ответ и выговор за долгое молчание. Если он тебе покажется brusque[46], то ты вправе наказать меня: задуши меня своми письмами, так, чтобы я принужден был нанять извозчика, чтоб он вывозил из Лицея негодную бумагу.
Вторую просьбу твою, или лучше приказание, говоря языком дружбы, — исполню. Теперь не могу, ибо пишу это письмо impromptu[47], хотя впрочем поэты пишут impromptu целые ночи, но на сей раз я не поэт!
Прошу покорно доставить мне Дмитрия Донского, не русского, разумеется, а немецкого. — NB. Теперь Есаков в городе, и может тебе кланяться сам за себя, сколько ему угодно. Г-ну Гофману мое почтение.
Благодарю тебя за то, что ты нас поздравляешь с новым Директором, — он уже был у нас; если можно судить по наружности, то Энгельгардт человек не худой — vous sentez la pointe[48]. Не поленись написать мне о нем подробнее, — это для нас не будет лишним. Мы все желаем, чтобы он был человек прямой, чтоб не был к одним Engel[49], а к другим hart[50].
Это, кажется, вздор, чтоб нас перевели в Петербург[51], — хотя мы это сами слышали и от людей, достойных вероятия. Признаться, это известие не всем равно приятно, и я сам не желаю, чтоб это обратилось в событие: причин на это много, но болтать некогда. Прочти! Прости! Прости!
Lizes — pardonnez — adieu[52].
Pardonnez за то, разумеется, что на этот раз хорошее не в великом количестве — понимаешь.
XX
правитьТеперь, может быть, в эту минуту мы пишем вместе, я к тебе и ты ко мне, если верить твоему обещанию. Поэтому ты видишь, что я получил последнее письмо твое, разумеется, последнее по сие время, — не дай Бог, чтоб ты лишил меня лучшего удовольствия получать твои письма, всегда исполненные остроты и нежных уверений в дружбе. Но подожди, j’aurai bien ma revanche[53].
Теперь, может быть, в эту минуту ты посылаешь ко мне Дмитрия Донского, а я к тебе желаемую тобою Балладу, подивись проницательству дружбы — вопреки тебе самому я узнал, чего ты хочешь; это не Козак[54], а Поляк[55], баллада нашего барона Дельвига.
Краткое известие о жизни и творениях сего писателя. Антон Антонович Барон Дельвиг родился в Москве 6-го августа 1798 года от благородной древней Лифляндской фамилии. Воспитанный в Русском законе, он окончил (или оканчивает) науки в Импер. Лицее. Познакомясь рано с Музами, музам пожертвовал он большую часть своих досугов.
Быстрые способности (если не гений), советы сведущего друга — отверзли ему дорогу, которой держались в свое время Анакреоны, Горации, а в новейшие годы Шиллеры, Рамлеры, их верные подражатели и последователи; я хочу сказать, он писал в древнем тоне и древним размером — метром. Сим метром написал он К Диону, К Лилете, К больному Горчакову — и написал прекрасно. Иногда он позволял себе отступления от общего правила, т. е. писал ямбом: Поляк (балладу), Тихую жизнь (которую пришлю тебе — мастерское произведение!) и писал опять прекрасно. Странно, что человек такого веселого шутливого нрава (ибо он у нас один из лучших остряков) не хочет блеснуть на поприще Эпиграмм.
Поклонись от меня Г-ну Гофману и поблагодари его за книгу le Printemps d’un Proscrit[56], которую он принял на себя труд прислать ко мне. Жаль, что я не могу ею воспользоваться: мне нужно было четвертое издание, а она к несчастию еще хуже моего экземпляра; мой экземпляр третьего, его же первого издания. Есаков перешлет ее к нему обратно, это его дело. Мой долг был приятнее — мне надлежало благодарить.
Читая твой анекдот, я вспомнил другой анекдот, который будет ему родной братец: одна дама (видно, всем дамам пришлось грешить) сказала, говоря о своем брате: Il a reèu une poule (пулю вместо balle) dans le caviar de sa jambe (в икру ноги — beau ruthénisme![57]) et on lui a passé la cavalerie (т. е. кавалерственный орден) à travers les épaules. Этот, кажется, не хуже твоего.
А знаешь знаменитые изречения Генерала Уварова? Qui est ce qui a commandé l’aile gauche? спросил его Бонапарте при заключении мира в прошедшие кампании. — Je, Votre Majesté, отвечал он со свойственным ему бесстрашием.
В другое время он спрашивал у Французов с ним бывших une pipe à regarder, подзорную трубку — вместо lunette d’approche!
Вот тебе задача — прочти следующие стихи так, чтоб в них была мера — последние два, ты видишь, без рифм: чего же недостает? отгадай!
Какая здесь гора крутая,
Взойдем медлительной стопой,
Любезный друг мой,
На ону;
Намарав столько глупостей, не нужно мне подписываться — виден сокол по полету, — однако ж, usus est tyrannus[58]: так ли?
XXI
правитьБраво Фусс! вот еще одно письмо, теперь нечего винить тебя в неисправности, если только так же продолжаться будет. За это вот тебе и награда или лучше две награды: 1) Мое письмо будет короче; 2) посылаю тебе с ним две гусарские пьесы нашего Пушкина — гусарские потому, что в них дело идет о гусарах и о их принадлежностях[59]. Обе прекрасны! — Почитай их, покамест еще не затоплен наводнением.
Как же это ты пропустил случай видеть нашего Карамзина — бессмертного Историографа Отечества? Стыдно, братец, — ты бы мог по крайней мере увидеть его хоть на улице; но прошедшего не воротить, а чему быть, тому не миновать — так нечего пустого толковать! Ты хочешь знать, видел ли я его когда-нибудь? как будто желаешь найти утешение, если это подлинно случилось. Нет, любезный друг, и я не имел счастия видеть его; но я не находил к тому ни разу случая. Мы надеемся, однакож, что он посетит наш Лицей, и надежда наша основана не на пустом. Он знает Пушкина и им весьма много интересуется; он знает также и Малиновского[60] — поспешай же, о день отрад! Правда ль? говорят, будто Государь пожаловал ему вдруг чин Статского Советника, орден Св. Анны I класса и 60.000 рублей для напечатания Истории. Слава великодушному монарху! горе зоилам гения!
Признаться тебе, до самого вступления в Лицей я не видел ни одного писателя, но в Лицее видел я Дмитриева, Державина, Жуковского, Батюшкова, Василия Пушкина и Хвостова; еще забыл: Нелединского, Кутузова, Дашкова. В публичном месте быть с ними гораздо легче, нежели в частных домах, — вот почему это и со мною случилось. Прощай! не могу писать более, скажу откровенно, — я болен несколько головою. Ответ твой возвратит мне здоровье и силы и оживит мысли мои. Прощай еще раз.
- ↑ Басня «Дуб» оказалась приложенною и печатается ниже с другими стихотворениями автора. Там имеется приписка: «Извини, друг мой! другую пришлю после: я ее хочу поправить; правда и эта не слишком хороша. А. И.». К. Г.
- ↑ Свидетельствуйте мое самое глубокое почтение Вашим матушке и батюшке (франц.)
- ↑ Ниже печатается еще несколько оказавшихся при письмах стихотворений Илличевского от 1812 г. К. Г.
- ↑ Тогдашнему инспектору гимназии, который на деле управлял заведением. Директором был известный, как цензор, Иван Осипович Тимковский. Я. Г.
- ↑ Князь Ал. Мих. Горчаков, впоследствии министр иностранных дел, поступил в Лицей также из гимназии, как и некоторые другие воспитанники 1-го курса. Получил при выпуске из лицея вторую золотую медаль. Я. Г.
- ↑ Лицейский пансион возник из частного училища, основанного в 1813 г. Гауэншильдом, который потом и назначен был директором новообразованного казенного заведения. Я. Г.
- ↑ Печатается ниже, в отделе стихотворений на заданные темы. К. Г.
- ↑ и многих других! Да, я люблю вспоминать тех, кто стал мне дорог! (франц.)
- ↑ По поводу г-на Греча: хоть я и не имею чести знать его лично, я тем не менее уважаю его превосходный талант. Его дневник Патриота, его перевод Леонтины, его издание «Избранных мест»… (франц.)
- ↑ по местам (франц.)
- ↑ немецкий язык (нем.)
- ↑ Корнелия Непота жизнеописания и т. д. (лат.)
- ↑ Стихи приложены. Это «Цефиз» (Идиллия, подражание Клейсту). Они помещены ниже, особо. К. Г.
- ↑ но имей в виду, это в последний раз, ибо все, что касается Лицея, мне скучно (франц.)
- ↑ и он обязывает меня писать к нему — о Господи! (франц.)
- ↑ надеюсь, тебе, при твоем образе жизни, понравится (нем.)
- ↑ Андрей Логинович Гофман, впоследствии член Государственного Совета, поступил в Гимназию в 1813 г., а оставил ее в 1815 вместе с другом своим Фуссом. Они часто вместе отправлялись в Царское Село, зимой в саночках, летом иногда пешком, к лицейским друзьям, которых у них было несколько. Я. Г.
- ↑ Вопросительный знак стоит в подлиннике. Я. Г.
- ↑ Это стихотворение (перевод из III песни Le printemps d’un proscrit, poème de Michaud [Весна изгнанника, поэма Мишо. — прим. ред.]) сохранилось, быв приложено к письму. См. ниже. К. Г.
- ↑ Фусс поступил в студенты Академии Наук. Отец его Николай Иванович был в то время непременным секретарем Академии, заняв это место после своего тестя Иоанна Альберта Эйлера, сына великого математика. Я. Г.
- ↑ Не в 4-х, а в 10 частях. См. Смирдинскую роспись № 3323. Эта книга в русском переводе имела три издания 1809, 1814 и 1823 гг. Я. Г.
- ↑ Это ли слова дружбы! (лат.)
- ↑ бедняги (франц.)
- ↑ Остальное оставляю Провидению (франц.)
- ↑ Аркадий Ив. Мартынов был брат известного Ивана Ив. Мартынова (директ. департ. народн. просвещения) и товарищ Илличевского. Он умер чуть ли не прежде последнего, начальником отделения. Я. Г.
- ↑ Здесь разумеется вероятно пьеса Ирин (идиллия, подражание Клейсту) приложенная к письмам 1815 г. и действительно написанная не рукою Илличевского К. Г.
- ↑ и можно ли догадаться о том, чего не знаешь? (франц.)
- ↑ прощай! (франц.)
- ↑ Конец делу венец! (лат.)
- ↑ Я получаю твои письма в четверг — посылаю тебе ответ не прежде понедельника. А. И.
- ↑ Комическая опера Сегюра, комическая опера в одном действии (франц.)
- ↑ Впоследствии цензора и издателя журнала Маяк, брата воспитанника Лицея, 1-го курса (Ник. Алекс). Они были братьями попечителя Петерб. учебн. округа Дондукова-Корсакова, на которого княжеский титул и дополн. фамилия перешла от его тестя, умершего без мужского потомства Я. Г.
- ↑ такое событие (франц.)
- ↑ разогретый суп (франц.)
- ↑ О них выше; они помещены ниже. К. Г.
- ↑ Намерение это было выполнено: переводы Борга приобрели в свое время заслуженную известность. Я. Г.
- ↑ Вероятно, тут разумеются две «Мадагаскарские песни» («Победитель» и «Гостеприимство»), сохранившиеся при письмах. К. Г.
- ↑ Вот ты и попался (франц.)
- ↑ каждому свое! (лат.)
- ↑ рекомендация была немного чрезмерной (франц.)
- ↑ ибо хоть эта комедия и не имеет много достоинств, все-таки это большая комедия (франц.)
- ↑ я переменяю положение (франц.)
- ↑ Семен Семенович Есаков, вышедший из Лицея в гвардию, был после полковником артиллерии и погиб в царстве польском, в 1831 г. во время войны. Я. Г.
- ↑ труд (франц.)
- ↑ через пень-колоду (франц.)
- ↑ незаслуженным (франц.)
- ↑ экспромтом (франц.)
- ↑ шутка понятна (франц.)
- ↑ ангелом (нем.)
- ↑ суровым (нем.)
- ↑ Уже тогда носились такие слухи, осуществившиеся только в 1844 г. К. Г.
- ↑ Прочтите — простите — прощайте (франц.)
- ↑ я еще возьму реванш (франц.)
- ↑ У нас есть баллада и Козак, сочинение А. Пушкина. Mais: on ne peut désirer ce au' on ne connaît pas. Voltaire, Zaire. A. И. [Перев.: «Но: нельзя желать того, что не знаешь. Вольтер, Заир». — прим. ред.]
- ↑ Она приложена к письму. См. ниже. К. Г.
- ↑ Весна изгнанника (франц.)
- ↑ вот влияние русского языка! (франц.)
- ↑ обычай — деспот (лат.)
- ↑ «Усы» и «Слеза». Обе были приложены к письмам. К. Г.
- ↑ Ивана Вас. воспитанника Лицея, сына директора и племянника начальника Моск. Архива И. Д. Алексея Федоровича Малиновского. К. Г.