Минувшее: Исторический альманах. 11.
М.; СПб.: Atheneum: Феникс. 1992.
Письма M. И. Цветаевой к П. И. Юркевичу
править![center]](/wiki/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:Cwetaewa_m_i_text_1916_pisma_k_yurkevichu_petr_yurkevich.jpg)
Эпистолярная проза Марины Ивановны Цветаевой (1892—1941) за последние годы неоднократно пополнялась новыми именами корреспондентов. Достаточно указать наиболее значимые из этих публикаций: «Письма Марины Цветаевой к Р. Н. Ломоносовой (1928—1931 гг.)». Публикация Ричарда Дэвиса. — Минувшее. Вып.8. Париж, «Atheneum», 1989, и книгу «Письма Марины Цветаевой к Ариадне Берг. 1934—1939». Подготовка текста, переводы и комментарий Никиты Струве. — Париж. YMCA-Press, 1990.
В настоящей публикации также представлен адресат ее писем, чье имя еще мало известно. Подборку составляют четыре письма, три первых из них являются едва ли не самыми ранними из всего эпистолярного наследия М. И. Цветаевой. Корреспондент юной Цветаевой, Петр Иванович Юркевич, родился в 1889 году. Его отец, Иван Викентьевич, преподаватель географии, один из организаторов Географического общества в России (умер в 1920 г.). Окончив медицинский факультет Московского университета, П. И. Юркевич в 1913—1914 гг. совершил в качестве корабельного врача длительное путешествие по маршруту Севастополь — Колыма. Во время первой мировой войны он специализировался в области военной терапевтии и остался верен своему призванию до конца жизни. П. И. Юркевич умер в Москве в 1968 году.
Познакомила Юркевича с Цветаевой, по всей вероятности, его сестра, Софья, которая училась с Цветаевой в одной гимназии. Знакомство перешло в непродолжительную дружбу. В семье Юркевичей Цветаеву называли «первой любовью» Петра. Затем их встречи стали реже, а вскоре и вовсе прекратились. Одна из таких редких встреч состоялась в феврале 1912 года, во время нее П. И. Юркевич получил от юного поэта сборник стихов «Волшебный фонарь», выпущенный Цветаевой в 1912 году в домашнем книгоиздательстве «Оле-Лукойе», с дарственной надписью: «Дорогому Понтику[1] — другу моих 15-ти лет. Марина Цветаева. Москва, 27 февраля 1912 г.» (Книга находится в архиве Л. А. Мнухина). В 1916 году П. И. Юркевич, после долгого перерыва, предпринял попытку возобновить отношения и написал Цветаевой письмо. Она откликнулась, но судя по ответу («А то, что Вы называете любовью /…/, берегите для других, для другой[2], — мне этого не нужно»), это письмо должно было стать последним.
После возвращения на родину состоялась еще одна их встреча. В 1940 году Цветаева с сыном была у Юркевичей в гостях. Воспоминаний об этой встрече, за исключением нескольких обрывочных фраз, запомнившихся дочери П. И. Юркевича, не осталось.
Письма печатаются по оригиналам, хранящимся в архиве Л. А. Мнухина. Они были туда любезно переданы в 1977 году вдовой (ныне покойной) и дочерью адресата. В полном виде печатаются впервые. Письмо 1916 года публиковалось с сокращениями в журнале «Таллин», 1986, № 2 (публикация Е. И. Лубянниковой и Л. А. Мнухина) и в книге: Марина Цветаева. Сочинения в двух томах. Т. 2. Москва, «Художественная литература», 1988 (составитель А. А. Саакянц). Фрагмент из письма от 13 июля 1908 года был приведен в сборнике: Марина Цветаева об искусстве. Москва, «Искусство», 1991 (составители Л. А. Мнухин и Л. А. Озеров). Ответные письма, по-видимому, не сохранились.
В публикации старая орфография заменена новой. Для раскрытия сокращенных слов, как и для текста публикаторов — использованы квадратные скобки.
АИЦЗ — Анастасия Цветаева. Воспоминания. М., «Советский писатель», 1983.
Бес. АЦ — записи бесед с А. И. Цветаевой (архив публикаторов).
ВА — М.Цветаева. Вечерний альбом. М., 1910.
В1 — М.Цветаева. Версты. I. М., ГИЗ, 1922.
Мосты — Мосты, Мюнхен, 1960, № 5; 1961, № 6.
НП — М.Цветаева. Неизданные письма. Париж, YMCA-Press, 1972.
ПТ — М.Цветаева. Письма к А.Тесковой. Прага, Academia, 1969.
РЛА — Русский литературный архив. Нью-Йорк, 1956.
Соч.2 — М.Цветаева. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., «Художественная литература», 1988.
ЦГВИА — Центральный государственный военно-исторический архив, Москва.
ЮС — М.Цветаева. Юношеские стихи. Впервые в ее кн.: Неизданное. Париж, YMCA-Press, 1976.
1
правитьХочу Вам писать откровенно и не знаю, что из этого получится, — по всей вероятности ерунда.
Я к Вам приручилась за эти несколько дней и чувствую к Вам доверие, не знаю почему.
Когда вчера тронулся поезд и я страшно удивилась — мне до последней минуты казалось, что это все «т[а]к», и вдруг к моему ужасу колеса двигаются и я одна. Вы наверно назовете это сентиментальностью, — зовите к[ак] хотите.
Я почти всю ночь простояла у окна. Звезды, темнота, кое-где чуть мерцающие огоньки деревень, — мне стало т[а]к грустно.
Где-то недалеко играли на балалайках, и эта игра, смягченная расстоянием, еще более усиливала мою тоску.
Вы вот вчера удивились, что и у меня бывает тоска. Мне в первую минуту захотелось все обратить в шутку — не люблю я, когда роются в моей душе. А теперь скажу: да, бывает, всегда есть2. От нее я бегу к людям, к книгам, даже к выпивке3, из-за нее завожу новые знакомства.
Но когда тоска «от перемены мест не меняется»4 (мне это напоминает алгебру «от перемены мест множителей произведение не меняется»)5 — дело дрянь, т[а]к к[а]к выходит, что тоска зависит от себя, не от окружающего.
Иногда, очень часто даже, совсем хочется уйти из жизни6 — ведь всё то же самое. Единственно ради чего стоит жить — революция7. Именно возможность близкой революции удерживает меня от самоубийства.
Подумайте: флаги, Похоронный марш8, толпа, смелые лица — какая великолепная картина.
Если б знать, что революции не будет — не трудно было бы уйти из жизни.
Поглядите на окружающих, Понтик, обещающий со временем сделаться хорошим пойнтером9, ну скажите, неужели это люди?
Проповедь маленьких дел у одних10, — саниновщина у других11.
Где же красота, геройство, подвиг? Куда девались герои?
Почему люди вошли в свои скорлупы и трусливо следят за каждым своим словом, за каждым жестом.
Всего боятся, — поговорят откровенно и уж им стыдно, что «проговорились»12. Выходит, что только на маскараде можно говорить друг другу правду. А жизнь не маскарад! Или маскарад без откровенной дерзости настоящих маскарадов.
От пребывания моего в Орловке у меня осталось самое хорошее впечатление. Сижу перед раскрытым окном, — всё лес13. Рядом со мной химия, за к[отор]ую я впрочем еще не принималась14, т[а]к к[а]к голова трещит.
Сейчас 9½ ч[асов] утра. Верно вы с Соней15 собираетесь провожать Симу16. К[а]к бы я хотела сидеть теперь в милом тарантасе, вместо того, чтобы слышать к[а]к шагает Андрей17 в столовой, ругаясь с Мильтоном18.
Папа19 еще не приехал.
Вчера в поезде очень хотелось выть, но не стоит давать себе волю. Вы согласны?
Нашли ли Вы мою «пакость», к[отор]ую можете уничтожить в 2 секунды и уничтожили ли?20
После Вашей семьи мне дома кажется все странным21. К[а]к мало у нас смеха, только Ася22 вносит оживление своими отчаянными выходками. У Вас прямо можно отдохнуть.
Милый Вы черный понтик (бывают ли черные, не знаете?) я наверное без Вас буду скучать. Здесь решительно не с кем иметь дело, кроме одной моей знакомой — г[оспо]жи химии, но она до того скучна, что пропадает всякая охота иметь с ней дело23.
Видите, понемногу впадаю в свой обычный тон, до того не привыкла по-настоящему говорить с людьми24.
К[а]к странно все, что делается: сталкиваются люди случайно, обмениваются на ходу мыслями, иногда самыми заветными настроениями и расходятся все-таки чужие и далекие.
Просмотрите в одном из толстых журналов, к[отор]ые имеются у Вас дома, небольшую вещичку (она кажется называется «Осень» или «Осенние картинки»). Там есть чудные стихи, к[отор]ые кончаются т[а]к
… «И все одиноки»…25 Вам они нравятся? Слушайте, удобно ли вам писать на Вас? М[ожет] б[ыть] лучше на Сонино имя? Для меня то безразлично, а вот к[а]к Вам?26
Приходите ко мне в Москву[3], если хотите с Соней (по-моему лучше без). Адр[ес] она знает27. М[ожет] б[ыть] мы с Вами т[а]к же быстро поссоримся, к[а]к с Сергеем28, но это не важно.
Вы вчера меня спросили о чем писать мне. Пишите обо всем, что придет в голову. Право, только такие письма и можно ценить29. Впрочем, если не охота писать откровенно — лучше не пишите.
Удивляюсь к[ак] Вы меня не пристукнули, когда я рассказывала Соне в смешном виде Андреевскую Марсельезу30.
Что у Вас дома? Горячий привет всем, включая туда Нору, Буяна, и Утеху31.
Ах, Петя, найти бы только дорогу!
Если бы война! К[а]к встрепенулась бы жизнь, к[а]к засверкала бы!32
Тогда можно жить, тогда можно умереть! Почему люди спешат всегда надеть ярлыки?
И Понтик скоро будет с ярлыком врача или учителя33, будет довольным и счастливым «мужем и отцом», заведет себе всяких Ев и тому подобных прелестей.
Сценка из Вашей будущей жизни34.
— «Петя, а Петь!» —
— «Что?» —
— «Иди скорей, Тася без тебя не ложится спать, капризничает!» —
— «Да я сочинения поправляю!» —
— Всё равно, брось, наставь им троек, больше не надо, ну а хорошим ученикам четверки. Серьезно же, иди, Тася совсем от рук отбилась". —
— «Неловко, душенька, перед гимназистами…»
— «Ах, какой ты, Петя, несносный. Всё свои глупые студенческие идеи разводишь, а тем временем Тася бог знает что выделывает!» —
— «Хорошо, милочка, иду…»
Через несколько минут раздается «чье-то» пенье.
«Приди котик ночевать,
Мою Тасеньку качать»…
— «Папа, а что это ты разводишь, мама говорила?» —
— «Идеи, голубчик, студенты всегда разводят идеи». —
— «А-а… Много?» —
— «Много. Что тебе еще спеть?» —
— «К[а]к бог царя хоронил35, это всё мама поет». —
— «Хорошо, детка, только засыпай скорей!» — Раздаются звуки национального гимна36
Пока прощайте, не сердитесь, крепко жму Вам обе лапы
МЦ Адр[ес] Таруса. Калуж[ская] губ[ерния]. Мне. Передайте Соне эту открытку от Аси.
Пишите скорей, а то химия, Андрей, алгебра… Повеситься можно!
2
правитьК[а]к часто люди расходятся из-за мелочей. Я рада, что мы с Вами снова в мире, мне не хотелось расходиться с Вами окончательно, потому что Вы — славный. Только и мне трудно будет относиться к Вам доверчиво и откровенно, к [а] к раньше. О многом буду молчать, не желая Вас обидеть, о многом — не желая быть обиженной.
Я все-таки себе удивляюсь, что первая подошла к Вам. Я очень злопамятная и никогда никому не прощала обиды (не говоря уже об извинении перед лицом меня обидевшим)1.
Впрочем, все это Вам должно быть надоело, — давайте говорить о другом.
Погода у нас серая, ветер пахнет осенью. Хорошо теперь бродить по лесу одной. Немножко грустно, чего-то жаль.
Учу немного свою химию, много — алгебру, читаю. Прочла «Подросток» Достоевского2. Читали ли Вы эту вещь? Напишите — тогда можно будет поговорить о ней. Вещь по-моему глубокая, продуманная.
Приведу Вам несколько выдержек3.
«В нашем обществе совсем не ясно, господа. Ведь Вы[4] Бога отрицаете, подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая может заставить меня действовать т[а]к, если мне выгоднее иначе. Скажите, что я отвечу чистокровному подлецу на вопрос его, почему он непременно должен быть благородным.
Что мне за дело до того, что будет через тысячу лет с человечеством, если мне за это, по Вашему» (опять, точно я Вам это говорю, хотя и я могла бы сказать нечто подобное, особенно насчет подвига), ни «любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига не будет? Да черт с ним, с человечеством, и с будущим, я один только раз на свете живу!» —
«У многих сильных людей есть, кажется, натуральная потребность найти кого-нибудь или что-нибудь, чтобы преклониться.
Многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей. Сильному человеку иногда очень трудно перенести свою силу.
Эти люди выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми: преклоняться перед Богом не т[а]к обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие, — вернее сказать — горячо желающие верить, но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто выходят разочаровывающиеся».
«Самое простое понимается всегда лишь под конец, когда уже перепробовано все, что мудреней и глупей». —
«На свете силы многоразличны, силы воли и хотения в особенности. Есть tо кипения воды и есть tо каления красного железа». — (И здесь химия. О, Господи!)
«Мне вдруг захотелось выкрасть минутку из будущего и по пытать, к[а]к это я буду ходить и действовать». —
Вам понятно такое ощущение?
«Вообще д[о] с[их] п[ор] во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, к [а] к я буду обращаться с людьми — у меня всегда выходит очень умно, чуть же на деле — очень глупо!
Я мигом отвечал откровенному откровенностью и тотчас же начинал любить его. Но все они тотчас меня надували и с насмешкой от меня закрывались». —
Не находите ли Вы, что последнее часто верно? Я без всяких намеков, Вы не думайте. Но и Вы, очень Вас прошу, обходитесь без них. Теперь я невольно над каждым словом думаю — не ехид ство ли какое.
Теперь, чтобы закончить письмо к[а]к следует спишу Вам одни стихи Евгения Тарасова4, к[отор]ые должны Вам напомнить одно настроение в Вашей жизни5.
— Они лежали здесь, в углу,
В грязи зловонного участка,
Их кровь, густая, словно краска
Застыла лужей на полу.
Их подбирали, не считая,
Их приносили — без числа,
На неподвижные тела
Еще не конченных кидая,
Здесь были руки — без голов,
Здесь были руки — словно плети,
Лежали скомканные дети,
Лежали трупы стариков.
У этих — лица были строги,
У тех — провалы вместо лиц,
Смотрели вверх, глядели ниц,
И были босы чьи-то ноги.
И чья-то грудь была жива,
И чьи-то пальцы шевелились,
И губы гаснущих кривились
Шепча невнятные слова…
Декабрьский день светил им скупо,
Никто не шел, чтоб им помочь…
И вот, когда настала ночь —
Живых не стало, были трупы.
И вот лежали там, в углу,
Лежали тесными рядами,
Все — с искаженными чертами
И кровь их стыла на полу.
Да, это посерьезнее будет, чем «намеки» и «упреки». Пишите, я всегда рада Вашим письмам. Всего лучшего.
[приписки]
Завидую Вашим частым поездкам, часто вспоминаю об Орловке. Спасибо за пожелание «спокойных дней», мне они не нужны, уж лучше какие ни на есть бурные, чем спокойные. Я шучу6.
Числа до 18-го пишите в Тарусу7, впрочем, когда я уеду — напишу и дам моск[овский] адр[ес].
Как же Вы решили насчет университета?8
Вы с Сережей чудаки! Сами ложатся спать, а др[угим] желают спокойной ночи. Я получила письмо среди белого дня и спать совсем не хочу.
Письмо даже на ощупь шершавое, попробуйте. А все-таки Вы славный! (Логики в посл[еднем] восклицании нет, ну да!..)
Что милая Норка, Буян, моя симпатия, Утеха и пр[очие]. Мне в настоящую минуту хочется погладить Вас по шерстке, т[о] е[сть] против.
Написала одни стихи, — настроение и мысли в вагоне 21-го июля[5], когда я уехала из Орловки. Прислать? — 9
А «больные» вопросы, Вы правы, теперь не следует затрагивать, лучше когда-нибудь потом. К[а]к хорошо, что Вы всё т[а]к чутко понимаете. Я Вас очень за это ценю.
Что Соня? Хандрит ли? Какие известия от Сережи?10 План относительно Евг. Ив. я не оставила, дело за согл[асием] Собко41.
3
правитьИзвиняюсь за последнее письмо. Сознаюсь, что оно было пошло, дрянно и мелко.
Приму во внимание Ваш совет насчет «очарований» и «разочарований». Соглашаюсь с Вами, что слишком люблю красивые слова1. Мне было страшно тяжело эти последние дни. Учиться я совсем не могла. Сначала была обида на Вас, а потом возмущение собой. Правда всегда останется правдой, независимо от того, приятна она или нет. Спасибо Вам за неприятную правду последнего письма. Таких резких «правд» я еще никогда ни от кого не слыхала, но, мирясь с резкостью формы, я почти совсем согласна с содержанием.
Только зачем было писать т[а]к презрительно? Я сознаю, что попала в глупое и очень некрасивое положение: сама натворила бог знает что и теперь лезу с извинениями. М[ожет] б[ыть] Вы будете надо мной смеяться, — но я не могу иначе, жить с сознанием совершенной дрянности слишком тяжело. Всё же и с Вашей стороны было несколько ошибок. 1) Вы могли предоставить моей деликатности решение вопроса о «рассчитывании на Вас в Москве», уверяю Вас, что я и без Вашего замечания не стала бы злоупотреблять Вашим терпением. 2) Вы должны были повнимательнее прочесть мое письмо и понять из него, что мое мнение о Вас к[а]к о «charmant jeune homme» и дамск[ом] кав[алере] было до знакомкомства, а другое после, т[а]к что моя логика оказалась вовсе не такой скверной.
Впрочем мои промахи бесконечно больше Ваших, т[а]к что не мне Вас упрекать.
Отношусь к Вам к[а]к к славному, хорошему товарищу, и к[а]к товарища прошу прощения за всё. Прежде чем написать это я пережила много скверных минут и долго боролась со своим чертовским самолюбием, к[оторо]му никто д[о] с [их] п[ор] не наносил таких чувствительных ударов к[а]к Вы.
Ваше дело — простить мне или нет.
Не знаю к[а]к выразить Вам все мое раскаяние, что обидела такого милого, сердечного человека, к[а]к Вы, и притом т[а]к дрянно, с намеками, чисто по-женски.
К[а]к товарищу протягиваю Вам руку для примирения.
Если ее не примете — не обижусь.
P.S. Если будете писать — пишите по прежнему адр[есу]2 прямо мне. Насчет химии и алгебры я ведь шутила, неужели Вы приняли за серьезное? —
4
правитьЯ очень рада, что Вы меня вспомнили. Человеческая беседа одно из самых глубоких и тонких наслаждений в жизни, отдаешь самое лучшее — душу, берешь то же взамен, и все это легко, без трудности и требовательности любви.
Долго, долго — с самого моего детства, с тех пор, как я себя помню — мне казалось, что я хочу, чтобы меня любили1.
Теперь я знаю и говорю каждому: мне не нужно любви, мне нужно понимание. Для меня это — любовь. А то, что вы называете любовью (жертвы, верность, ревность), берегите для других, для другой, — мне этого не нужно. Я могу любить только человека, который в весенний день предпочтет мне березу. — Это моя формула.
Никогда не забуду, в какую ярость меня однажды этой весной привел один человек — поэт2, прелестное существо, я очень его любила! — проходивший со мной по Кремлю и, не глядя на Москву-реку и соборы, безостановочно говоривший со мной обо мне же. Я сказала: «Неужели Вы не понимаете, что небо — поднимите голову и посмотрите! — в тысячу раз больше меня, неужели Вы думаете, что я в такой день могу думать о Вашей любви, о чьей бы то ни было. Я даже о себе не думаю, а, кажется, себя люблю!» Есть у меня еще другие горести с собеседниками. Я так стремительно вхожу в жизнь каждого встречного, который мне чем-нибудь мил3, так хочу ему помочь, «пожалеть»4, что он пугается — или того, что я его люблю, или того, что он меня полюбит и что расстроится его семейная жизнь.
Этого не говорят, но мне всегда хочется сказать, крикнуть: "Господи Боже мой! Да я ничего от Вас не хочу. Вы можете уйти и вновь прийти, уйти и никогда не вернуться — мне все равно, я сильна, мне ничего не нужно, кроме своей души!5
Люди ко мне влекутся: одним кажется, что я еще не умею любить, другим — что великолепно и что непременно их полюблю, третьим нравятся мои короткие волосы, четвертым, что я их для них отпущу, всем что-то мерещится, все чего-то требуют — непременно другого — забывая, что все-то началось с меня же, и не подойди я к ним близко, им бы и в голову ничего не пришло, глядя на мою молодость.
А я хочу легкости, свободы, понимания, — никого не держать и чтобы никто не держал!6 Вся моя жизнь — роман с собственной душою, с городом, где живу, с деревом на краю дороги, — с воздухом. И я бесконечно счастлива7.
Стихов у меня очень много, после войны издам сразу две книги8. Вот стихи из последней9:
Настанет день — печальный, говорят:
Отцарствуют, отплачут, отгорят —
Остужены чужими пятаками —
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И — двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит — лик.
О, наконец, тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали — завижу ли и вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу — впервые:
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто уже меня не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон!
— Прости, Господь, погибшей от гордыни
Новопреставленной болярине* Марине!
- Так в оригинале письма и в первой публикации.
Это лето вышло раздробленное. Сначала Сережа10 был в Коктебеле11, я у Аси12 (у нее теперь новый мальчик — Алексей13), теперь мы съехались. Он все ждет назначения, вышла какая-то путаница. Я рада в Москве, хожу с Алей14 в Кремль, она чудный ходок и товарищ15. Смотрим на соборы, на башни, на царей в галерее Александра II16, на французские пушки17. Недавно Аля сказала, что непременно познакомится с царем18. — «Что же ты ему скажешь?» — «Я ему сделаю вот какое лицо!» (И сдвинула брови.) — Живу, совсем не зная, где буду через неделю, — если Сережу куда-нибудь ушлют, поеду за ним19. Но в общем все хорошо.
Буду рада, если еще напишете, милый Петя, я иногда с умилением вспоминаю нашу с Вами полудетскую встречу: верховую езду20 и сушеную клубнику в мезонине Вашей бабушки21, и поездку за холстинами, и чудную звездную ночь.
Как мне тогда было грустно! Трагическое отрочество и блаженная юность.
Я уже наверное никуда не уеду, пишите в Москву22. И если у Вас сейчас курчавые волосы, наклоните голову и я Вас поцелую.
Примечания
править1 Письмо датируется следующим днем по отъезде Цветаевой из Орловки 21 июня 1908 г. (см. письмо 2).
2 О доминанте этого настроения у М.Цветаевой в те годы пишет и А. И. Цветаева, связывая его с воспоминаниями о матери (см. АИЦЗ. 270), что было, на наш взгляд не просто тоской по умершей (как и весь ранний опыт утрат от Н.Иловайской до П.Эфрона — лишь частичное объяснение цветаевской тоски), но и унаследованным качеством материнской души. Ср.: «Видно грусть оставила в наследство / Ты, о мама, девочкам своим!» («Маме», ВА). Ср. также отзыв о матери в письме к В. В. Розанову от 8 апреля 1914 г.: «У каждого [из родителей] своя рана в сердце. У мамы — музыка, стихи, тоска /…/ Ее измученная душа живет в нас /…/» (Соч.2. 455). Тему тоски продолжает лирика ЮС, где она достигает наибольшей эмоциональной напряженности и выразительности. Ср.: «Сколько темной и грозной тоски / В голове моей светловолосой» («Вы, идущие мимо меня…», 1913) и «За то, что мне так часто слишком грустно / И только двадцать лет» («Уж сколько их упало в эту бездну…», 1913). Позднее это состояние души М. И. Цветаева считала непременным свойством поэта; так, в программной статье «Искусство при свете совести» (1932) она писала: «/…/ зерно зерна поэта /…/ — сила тоски» (Соч.2. 396)..
3 Данное признание, думается, по-отрочески преувеличено. Никакой особенной тяги к вину у М.Цветаевой, по свидетельству ее сестры, никогда не было (Бес. АЦ). О позднем враждебном отношении Цветаевой к «напиткам» и прочим наркотикам — см. ее жестокую отповедь в письме к А. С. Штейгеру 1936 г. (Новый мир. 1969. № 4. С. 210).
4 Ср.: «Все наше же лицо встречает нас в пространстве / Оазис ужаса в песчаности тоски» (перевод с франц. поэмы Ш.Бодлера «Плаванье», 1940).
5 Неоднократно возникающие в письмах ассоциации с алгеброй и химией объясняются, по всей видимости, озабоченностью Цветаевой предстоящими экзаменами по этим предметам (см. прим. 14).
6 Это заявление 15-летней Цветаевой вполне соответствует духу того времени. Пореволюционные годы, принесшие с собой разочарование и пессимизм, были отмечены значительным ростом числа самоубийств, особенно среди молодежи. Эпидемия самоубийств, как писал К. И. Чуковский, свирепствовала не только в жизни, но и в современных книгах. Анализу психологических и социальных причин этого явления были посвящены публикации: Самоубийство: Сборник статей / Статьи В. В. Розанова, Р. В. Иванова-Разумника, Ю. И. Айхенвальда, Н. Я. Абрамовича и др. М.: Заря, 1911; Чуковский К. Самоубийцы // Речь. 1912. № 352. 23 дек. С. 3; № 353. 24 дек. С. 2 и др.
Влияние времени нельзя не учитывать, принимая во внимание признание Цветаевой. Однако, для мыслей о самоубийстве у нее могли быть и сугубо внутренние причины. Уже в те годы, как нам думается, сложилось ее личное отношение к этой проблеме. И если рассматривать заявление Цветаевой в жизненной перспективе, то его внутренняя мотивация приобретает безусловный вес.
Стремление к добровольному уходу проявилось у Цветаевой достаточно рано. О первой ее попытке, точнее намерении уйти из жизни пишет А. И. Цветаева в юношеской книге «Дым, дым и дым» (М., 1916): «/…/ она шла топиться в Obère Alb (оттого, что я ее „не понимала“) (ей было 12 лет)» (С. 155). Гимназическая подруга М.Цветаевой, С. И. Липеровская (Юркевич), вспоминает о ее культе ранней смерти: «Прожить короткую, но яркую жизнь было девизом Марины», — и о предчувствии ею трагического конца: «/…/ и она показывала жестом, что надевает на шею петлю» (Липеровская С. Юные годы Марины Цветаевой; копия из архива публикаторов). Тему добровольного ухода из жизни, впервые зазвучавшую в письме к Юркевичу, продолжает стихотворение «Молитва» (1909), которым М.Цветаева отметила свое 17-летие, и хотя в нем не говорится прямо о самоубийстве, оно логически подразумевается в финальном призыве героини (ср. иной оттенок подобного призыва в стихотворении «В тяжелой мантии торжественных обрядов…», 1913). В воспоминаниях А. И. Цветаевой упоминается о прощальном письме М.Цветаевой 1909—1910 гг. и о ее попытке самоубийства зимой 1910 г. на спектакле «Орленок» (драма Э.Ростана) с участием С.Бернар (см. АИЦЗ. 322—327, 716—717). Мы не разделяем мнений по этому поводу В.Швейцер и В.Лосской, сводящихся к тому, что попытки самоубийства скорее всего не было (см.: Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. Fontenay-aux-Roses: Синтаксис, 1988. С. 84-85; Лосская В. Марина Цветаева в жизни: Неизданные воспоминания современников. Tenafly: Эрмитаж, 1989. С. 36-38). Нет сколько-нибудь серьезного противоречия в несовпадении указанного в письме и реализованного в действительности способов покушения: письмо могло быть приготовлено заранее, а конкретный способ выбран в соответствии с часом и местом действия. Психологическая сторона рассказа А. И. Цветаевой не вызывает у нас сомнения. Что же касается датировки упомянутого события, то оно, как нам кажется, ошибочно отнесено ею к масленичной неделе 1910 г. (времени ее поездки в Тарусу), тогда как речь по-видимому должна идти о рождественских каникулах 1908—1909 гг., поскольку труппа С.Бернар в последний раз гастролировала в Москве в декабре 1908 (спектакли «Орленка» были сыграны 14 и 22 декабря на сцене Интернационального театра). Или же М.Цветаева совершила свой поступок на другом спектакле и без участия прославленной французской актрисы (в зимне-весеннем репертуаре московских театров за 1909 и 1910 гг. «Орленок» не значится). В основе этого шага М.Цветаевой, как и прочих ее импульсов к смерти (включая творческие), лежит совокупность внутренних факторов: гнетущее одиночество, в котором она признается Юркевичу, юношеский максимализм и романтическое отношение к миру, наконец — жадное желание жизни, о чем свидетельствует ее «Молитва».
В дальнейшем тема добровольного отказа от жизни преобразуется в шемящий мотив ранней смерти (уже нежеланной и насильственной) и мимолетности земного существования в ЮС (см., например, «Идешь, на меня похожий…», 1913, «Посвящаю эти строки…», 1913, «Стать тем, что никому не мило…», 1913, «Уж сколько их упало в эту бездну…». 1913, «С большою нежностью — потому…», 1915, и др.) и в мотив преждевременного ухода из жизни как неизбежного возмездия грешнице и беззаконнице В1 (см.: «Настанет день — печальный, говорят…», «Говорила мне бабка лютая…», «Веселись, душа, пей и ешь!..» и др.). Добровольный исход в смерть станет одним из лейтмотивов зрелой лирики Цветаевой.
7 Об увлечении Цветаевой революцией в детские и отроческие годы подробно рассказано младшей ее сестрой (см. АИЦЗ). О «революционности» и «бунтарстве» Цветаевой-гимназистки вспоминают также ее бывшие гимназические подруги по пансиону им. В.П.фон Дервиз — С. И. Липеровская (Юркевич), В. К. Перегудова (Генерозова), И. Н. Ляхова (фрагменты их воспоминаний приведены в АИЦЗ. 236—237). М. И. Цветаева во всех автобиографических документах отмечала свое революционное прошлое как важный жизненный этап. См., например, ее «Ответ на анкету» (1926): «Первая встреча с Революцией — в 1902-03 г. (эмигранты), вторая в 1905-06 г. (Ялта, эсеры). Третьей не было» (Соч.2. 7). Рубежной для Цветаевой стала осень 1908 г. Спустя несколько лет она писала В. В. Розанову: «С 14-ти до 16-ти лет я бредила революцией, шестнадцати безумно полюбила Наполеона I, и Наполеона II, целый год жила без людей, одна в своей маленькой комнатке, в своем огромном мире» (там же, 455). О «разрыве с идейностью» в 16-летнем возрасте Цветаева писала и в упомянутом «Ответе на анкету» (там же, 7). Однако, как показывает ее неизданное (гимназическое) письмо к В.Генерозовой, «революционные» настроения продержались в ней по крайней мере до начала 1910 г. Ср. с такой фразой из письма: «А я пойду одна на борьбу, пойду, нерадостная» (копия из архива публикаторов).
«Встречи с Революцией» вызвали к жизни революционные стихи Цветаевой. Впервые она их пишет вНерви, в возрасте 10-ти лет, старшие друзья печатают их в Женеве (см. неизданную автобиографию М. И. Цветаевой 1940 г. и Бес. АЦ). Источники этих публикаций пока не обнаружены. Один из более поздних примеров поэтического «свободомыслия» сестры приводит по памяти А. И. Цветаева (АИЦЗ. 203—204). Судя по анонсам (см. Последние новости. 1932. № 4297. 27 дек. С. 4; № 4299. 29 дек. С. 3), М. И. Цветаева читала свои детские революционные стихи на вечере «Детских и юношеских стихов» 29 декабря 1932 г. в Доме Мютюалите в Париже (24, рю Сен-Виктор). Какие именно стихи были прочитаны, неизвестно. Одно из революционных стихотворений — «Жертвам школьных сумерек» (о жертвах революции 1905—1907 гг.) вошло в первую поэтическую книгу Цветаевой «Вечерний альбом» (М., 1910). Пафосом подвига и борьбы проникнуто и стихотворение «Месяц высокий над городом лег…» (1908), обращенное к П.Юркевичу (см. Приложение к настоящей публикации).
8 Имеется в виду популярная революционная песня неизвестного автора «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», исполнявшаяся как самостоятельная, а также входившая в «Похоронный марш» в контаминации с песней А.Архангельского (А. А. Амосова) «В дороге» («Идет он усталый, и цепи звенят…»). Оба текста датируются концом 70-х — началом 80-х годов XIX в. В революционной песенной традиции «Похоронный марш» бытовал во множестве редакций с многочисленными вариантами. Он был непременным атрибутом рабочих и студенческих демонстраций, исполнялся на похоронах революционеров. Траурный гимн фигурирует во многих известных произведениях русских писателей, в частности, к 1908 г. дважды увидел свет одноименный рассказ А. С. Серафимовича (см.: Серафимович А. Похоронный марш // Сборник товарищества «Знание» за 1906 год. СПб., 1906. Кн.9. С. 251-261; Серафимович А. Рассказы. Т. 2. Изд. т-ва «Знание». СПб., 1907. С. 87-93). Ср. описание рабочей демонстрации у Серафимовича с описанием революционной толпы в письме Цветаевой. «Похоронный марш», по воспоминаниям сестры Цветаевой, был неизменным спутником их ялтинской жизни 1905—1906 гг. (см. АИЦЗ. 205). О присутствии траурного гимна в жизни сестер свидетельствует также раннее воспоминание А. И. Цветаевой из книги «Дым, дым и дым» (М., 1916. С. 156) о пении ею «Похоронного марша» в Пачевской долине летом
1907 г. В 1936 г. М. И. Цветаева перевела четырехстрофную редакцию «Похоронного марша» («Вы жертвою пали в борьбе роковой…») на французский язык. Автограф перевода хранится в ЦГАЛИ.
9 На языке сестер Цветаевых, страстно любивших собак, сравнение с ними человека означало высшую для него похвалу или свидетельствовало об особом расположении к нему. Эта традиция сохранена А. И. Цветаевой до сегодняшних дней. Ср. с внешним обликом П.Юркевича, запомнившимся сестре поэта: «Кудрявая голова, темные глаза, застенчивый барашек» (Бес. АЦ).
10 Культ «мелких дел» возник в период кризиса народничества, идейно восходил к «малых дел теории» (1880-е) либерального народника Я. В. Абрамова (последующие 20 лет получили название эпохи «малых дел»).
11 Правильнее: «санинщина» или «санинизм» — по имени главного героя романа Н. П. Арцыбашева «Санин». Роман впервые увидел свет в 1907 г. (Современный мир. № 1-9); в 1908 вышел двумя изданиями (Арцы-башев М. [Сочинения.] Т. З. Санин. СПб., 1908; 2-е изд. СПб.: Жизнь, 1908). Был сразу же переведен на многие языки и вызвал ряд судебных процессов над автором в России и за границей. Увлечение Саниным и его проповедью аморализма было, по мнению М.Горького, «неоспоримым признаком интеллектуального банкротства» современной жизни (Горький М. Собр. соч.: В 30 томах. М.: ГИХЛ, 1953. Т. 24. С. 48).
Спустя годы М. И. Цветаева помянула арцыбашевского героя в статье «Искусство при свете совести» (1932): «Россия, к ее чести, вернее к чести ее совести и не к чести ее художественности (вещи друг в друге не нуждающиеся), всегда подходила к писателям, вернее: всегда ходила к писателям — как мужик к царю — за правдой, и хорошо, когда этим царем оказывался Лев Толстой, а не Арцыбашев. Россия ведь и у арцыбашевского Санина училась жить!» (Соч.2. 391).
12 Ср. восприятие современности А. А. Блоком: «Реакция, которую нам выпало на долю пережить, закрыла от нас лицо проснувшейся было жизни. Перед глазами нашими — несколько поколений, отчаявшихся в своих лучших надеждах. Редко, даже среди молодых, можно встретить человека, который не тоскует смертельно, прикрывая лицо свое до тошноты надоевшей гримасой изнеженности, утонченности, исключительного себялюбия. Иначе говоря, почти не видишь вокруг себя настоящих людей, хотя и веришь, что в каждом встречном есть запуганная душа, которая могла бы, если бы того хотела, стать очевидной для всех» (Блок А. Собр. соч.: В 6 томах. Л.: Художественная литература, 1982. Т. 4. С. 44).
13 Цветаева дает описание тарусской дачи в очерке «Рождение музея» (1933): «Город Таруса, Калужской губернии. Дача „Песочная“. (Старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под „дачу“). Дача Песочная в двух верстах от Тарусы, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки, — такими березами…» (Цветаева М. Сочинения: В 2 томах. М.: Художественная литература. 1984. Т. 2. С. 7). Семья Цветаевых снимала эту дачу у гор. Тарусы по долгосрочной аренде в 1892—1910 гг.
14 Судя по всему, Цветаевой предстояла сдача экзаменов при поступлении в 6-й класс гимназии М. Г. Брюхоненко. О необходимости на ближайшей неделе «везти дочь на экзамен» в Москву говорится в тарусском письме И. В. Цветаева к архитектору Р. И. Клейну от 10 августа 1908 г. (см.: История создания музея. С. 261). Без сомнения, речь в письме идет о М.Цветаевой, поскольку в гимназии В. В. Потоцкой, где училась в то время А.Цветаева, экзаменов не было (см. АИЦЗ. 272, а также неизданное письмо И. В. Цветаева к А. А. Иловайской от 9 мая 1908 г.: «Ася в Тарусе, т[ак] к[ак] в младших классах нет экзаменов. Андрюша и Марина очень зубрят» — ЦГИА СССР. Ф.1636. Оп.1. Ед.хр.257. Л.67 об.).
15 Юркевич (в замужестве Липеровская) Софья Ивановна (1892—1973) — младшая сестра П. И. Юркевича, педагог, писательница, автор воспоминаний о М. И. Цветаевой (в печати).
В 1908 г. окончила с золотой медалью гимназию им. В.П. фон Дервиз, а затем и ее восьмой педагогический класс. Получив от родителей приданое, летом 1910 г. поехала в Париж, где посещала курсы в Alliance Franèaise (М.Цветаева училась там годом раньше). В 1909—1917 С.И. была слушательницей Московских высших женских курсов В. И. Герье, в 1924—1926 прошла переподготовку учителей на Высших научно-педагогических курсах при педагогическом факультете 2-го МГУ; в 1917—1954 преподавала литературу в средней школе, на рабфаке МГУ и в Московском авиационном техникуме. Одновременно с педагогической вела методическую и исследовательскую работу. Автор книг: Жизнь и творчество А. Н. Островского: Материалы для выставки в школе и детской библиотеке. М.: Детгиз, 1956; На родине И. С. Тургенева. М.: Детгиз, 1958; 2-е изд. М.: Детгиз, 1961; За волшебным словом: Жизнь М. М. Пришвина.: Детгиз, 1964. С 1961 г. — член профессионального комитета литераторов.
16 Речь идет о Симе Мусатовой, соученице М.Цветаевой по гимназии А. С. Алферовой в 1907—1908 гг. (Бес. АЦ).
17 Цветаев Андрей Иванович (1890—1933) — сводный брат М. И. Цветаевой. Учился в 7-й Московской гимназии (в 1908 перешел в восьмой выпускной класс), затем на юридическом факультете Московского ун-та; впоследствии оставил юриспруденцию, работал в Госторге экспертом по картинам.
18 Имеется в виду собака Цветаевых (черный сеттер-гордон с рыжими подпалинами), которую Андрей привозил с собой в Тарусу (Бес. АЦ). Об увлечении брата в ту пору охотничьими собаками и о строгом их воспитании, вызывавшем возмущение младших сестер, см.: Цветаева А. О брате моем Андрее Ивановиче Цветаеве // Наука и жизнь. 1987. № 3. С. 112. Ср.: «У брата Андрея наверху [в доме в Трехпрудном пер. — Публ.] обычно было тихо, если только он не играл на мандолине и не бранил собаку» (АИЦЗ. 303).
19 Цветаев Иван Владимирович (1847—1913) — отец М. И. Цветаевой, известный филолог и историк искусств; заслуженный профессор Московского ун-та, директор Румянцевского музея, основатель и первый директор (с 1911 г.) Музея изящных искусств в Москве. Еще летом 1907 г. И.В. писал архитектору Р. И. Клейну о своем намерении ликвидировать дачу в Тарусе: «Я собираюсь оставить Тарусу навсегда, — частые отъезды в Москву уже стали тяжелы. Переберусь в Московский дачный район. Что делать! Подходит старость с ее недугами. Да с будущего лета надо крепко держаться расстановки предметов» (История создания музея. С. 237). Однако дача просуществовала еще три года, пока не была упущена (зимой 1910—1911 гг.) на городских торгах сыном Андреем. Летом 1908 г. И. В. Цветаев бывал в Тарусе наездами, когда ему позволяли служебные дела, но и оттуда письменными указаниями он продолжал руководить работами по созданию будущего Музея изящных искусств. Судя по его переписке, он отдыхал в Тарусе несколько недель в августе, а в середине месяца (как уже упоминалось) должен был везти на экзамен в Москву свою дочь Марину.
20 Возможно, речь идет о какой-то цветаевской шутке; о ее склонности в те годы к розыгрышам, эпатажу и т. п. пишут все без исключения мемуаристы; Т. Н. Астапова, в частности, отмечает: «/…/ Цветаева была далеко не прочь напроказить, и шутки ее были такими, какие мне никогда не пришли бы в голову» (Юность. 1984. № 8. С. 97).
21 Несходству семей Цветаевых и Юркевичей уделено немало внимания в воспоминаниях С. И. Липеровской (Юркевич). Вот одно из наблюдений мемуаристки: «Весь уклад жизни семьи Марины был для меня необычен: разобщенность членов семьи, своеволие каждого, разница характеров, взглядов, поведения, нежелание считаться с другими и какая-то потаенность, нервозность, — все противоречило отношениям в моей семье» (копия из архива публикаторов). Об атмосфере цветаевского дома тех лет см. также воспоминания сестер поэта — А.И. и В. И. Цветаевых; наиболее ярко эта тема выражена в раннем стихотворении М. И. Цветаевой «Столовая» (ВА).
22 Цветаева (в замужестве Трухачева) Анастасия Ивановна (p.1894) — младшая сестра М. И. Цветаевой, в то время училась в гимназии В. В. Потоцкой (в 1908 г. перешла в 4-й класс); впоследствии — писатель, автор книги «Воспоминания» (М.: Советский писатель, 1971, 1974, 1983) и др.
23 Ср. отзыв Цветаевой об изучавшихся в гимназии предметах естествознания, приведенный в воспоминаниях Т. Н. Астаповой: «/…/ по-моему, они скучны. Вот химия мне еще нравится, пожалуй: во время опытов в пробирках получаются такие красивые цвета!» (Юность. 1984. № 8. С. 96). Та же мемуаристка пишет, что совсем не помнит Цветаеву на уроках естествознания: возможно, что многие из них она просто не посещала.
24 Ср. начало письма 4: «Человеческая беседа…» и т. д.
25 Цветаева имеет в виду рассказ немецкого писателя Г.Гессе «Осенью, пешком», опубликованный в «Русской мысли» (1908. № 4. С. 15-40) в переводе А. Ф. Даманской. В последней главке рассказа — «Туман» приведено стихотворение «В раздумье брожу сквозь туман по земле…», оканчивающееся строкой «И все одиноки»; оно также принадлежит перу Гессе — см. немецкий оригинал: «Im Nebel» («Seltsam, im Nebel zu wandern!..»). Письмо созвучно рассказу настроением одиночества и безысходности и отдельными мыслями. Ср., например, рассуждение Цветаевой о «сталкивании» и «расхождении» людей с аналогичным у Гессе: «Что-то сказочное есть в этом, далекое и скрытое, и мгновеньями вы с жуткой ясностью постигаете во всем этом символ… Что одна вещь другой, и один человек другому, кто бы он ни был, в сущности неумолимо чужд, и что пути наши скрещиваются лишь на несколько шагов, на несколько мгновений, и получают быстро-преходящую видимость близости, соседства и дружбы…» (С. 39). Вполне возможно, что и в последующем описании «сцены» из будущей жизни П.Юркевича Цветаева отталкивается от рассказа Гессе.
26 Такая забота о корреспонденте, принятая в данном случае адресатом, вероятно, за «намек» (см. письмо 3), была свойственна и взрослой Цветаевой. См., например, ее письмо к А. С. Штейгеру от 15 августа 1936: «Если неудобно, чтобы я писала ежедневно — напишите непременно: хотя бы два слова» (Опыты. 1955. № 5. С. 56).
27 Имеется в виду дом Цветаевых в Трехпрудном пер., № 8, где, очевидно, еще не бывал П.Юркевич. Дом этот был дан в приданое В. Д. Иловайской, первой жене И. В. Цветаева; после ее смерти он официально принадлежал отцу поэта (а не В.И. и А. И. Цветаевым, как ошибочно указывает Р.Дэвис, — см. Минувшее. 1989. № 8. С. 230).
28 Юркевич Сергей Иванович (ок. 1888—1919) — брат П. И. Юркевича, средний сын в семье, любимец матери; в то время был студентом медицинского факультета Московского ун-та (который окончил в начале 1910-х по специальности врача-терапевта). В 1913 женился на дочери писателя и революционера Г. А. Мачтета, автора песни «Замучен тяжелой неволей…» (Одно время С.И., как гласит семейная легенда, увлекался дочерью С. И. Мамонтова, но потом заявил, что никогда не женится на женщине богаче его.) В 1914 он был призван на фронт в качестве хирурга. В 1918 получил направление в Солотчу под Рязань, где бушевал сыпной тиф. Умер в Рязани от этой болезни в марте 1919 г.
О какой размолвке с С.Юркевичем идет речь в письме М.Цветаевой, неясно. Из воспоминаний А. И. Цветаевой известно, что он был «первым взрослым гостем» сестер в Трехпрудном переулке. О его первом посещении их дома зимой 1907—1908 она, в частности, пишет: «Он сидел на маленьком нашем красном диванчике и говорил о чем-то с Мариной, „наверное, о революционном“, — думала я, не очень слушая, любуясь Сережей. Так же неуверенно, то вспыхивая, то преодолевая застенчивость, мгновенно переходившую в гордость, взглядывала на него Марина» (АИЦЗ. 255). В неизданной части воспоминания А. И. Цветаевой упоминается о ее нежной юношеской дружбе с С.Юркевичем и о том, как он навестил ее весной 1915, приехав с фронта.
29 Цветаева придерживалась того же мнения и впоследствии. Ср. ее письма к А. В. Бахраху от 30 июня 1923 г.: «…Продолжайте писать ко мне и памятуйте одно: я ничего не присваиваю. Все „сорвавшееся“ — мое, от первого Адама до последнего, отсюда невозможность хранить. В Вашем письме я вижу не Вас ко мне, а Вас — к себе. Я случайный слушатель, не скрою, что благодарный. Будемте так: продолжайте думать вслух, я хорошие уши, но этими ушами не смущайтесь и с ними не считайтесь» (Мосты. С. 307). Ср. также ее письмо от 8 апреля 1914 г. к В. В. Розанову: «Сев за стол, я сразу взялась за ручку и вот еще не знаю, о чем буду писать» (Соч.2. 453).
30 Рассказ Л. Н. Андреева «Марсельеза» (1903) впервые увидел свет в «Нижегородском сборнике» (Изд. т-ва «Знание». СПб., 1905. С. 30-32); вошел в 3-й том его собрания сочинений — «Мелкие рассказы» (Изд. т-ва «Знание». СПб., 1906. С. 237-240). В дальнейшем многократно переиздавался.
31 Норка, Буян и Утеха — собаки в Орловке. Неравнодушие Цветаевой к собакам наглядно демонстрирует ее очерк «Живое о живом» (1932). Ср. коктебельское письмо С. Я. Эфрона к его сестре от 19 мая 1916 г.: «Марина окружает себя собаками всех цветов радуги…» (Саакянц А. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества. М.: Советский писатель, 1986. С. 98).
32 Впоследствии Цветаевой никогда не будет свойственна идеализация войны, в то время как романтическая идеализация ее героев, воспевание жертвенного героизма и обреченности станет одним из лейтмотивов ее послереволюционного творчества. Отношение "Цветаевой к войне уже в ЮС носит сначала отстраненный («Но дела нету мне до царских счетов / Народных ссор»; «Война, война! — кажденья у киотов…», 1914), а затем и протестующий характер (см. стихотворения «Германии», 1914, и «Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!..», 1915). В 1916 г. она создает стихотворение «Белое солнце и низкие, низкие тучи…», о котором спустя несколько дней после смерти автора в 1941 г. одна из современниц писала: «/…/ неужели поэт, прорыдавший эти слова, не прописал себя на веки веков в великой русской литературе, а значит, и в любой точке российской земли?» (Чуковская Л. Предсмертие // Время и мы. 1982. № 66. С. 211). В этот ряд антивоенной цветаевской лирики следует поставить и одно из лучших стихотворений «Лебединого стана» — «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..» (1921). И, наконец, взрыв антивоенной темы — в лирическом цикле «Стихи к Чехии» (1938—1939).
33 В то лето решался вопрос о будущей профессии П.Юркевича, который выбирал между филологией и медициной. Осенью 1908 г. он поступил на историко-филологический факультет Московского ун-та, однако, под влиянием брата, студента-медика, вскоре перешел на медицинское отделение того же ун-та.
34 В этой воображаемой сцене «жена» и «дочь» П.Юркевича — также плод цветаевского вымысла.
35 Намек на русский гимн «Боже, Царя храни» (музыка А. Ф. Львова, слова В. А. Жуковского).
36 В 1908 г. торжественно отмечалось 75-летие русского национального гимна (см. предыдущее прим.). Официально он был введен в России в конце 1833 г. вместо употреблявшегося в 1816—1833 английского гимна «God save the King» композитора и поэта Г.Кэри (H.Carey).
1 Позднее Цветаева нередко отыгрывалась на своих обидчиках «творчески». Например, выставляла их в смешном и неприглядном виде, как А. К. Виноградова в рассказе «Жених» (1933) и А. Г. Вишняка в эпистолярной новелле «Флорентийские ночи» (1932), или обрекала их на вечную анонимность в перспективе «бессмертной песни», как героя поэмы «Автобус» (1934—1936): «Неким цветно-капустным пойдешь анонимом / По устам: за цветущее дерево мщу».
2 По-видимому, это первое знакомство Цветаевой с творчеством Ф. М. Достоевского. Серьезного увлечения им в те годы у нее, судя по всему, не было. Это обстоятельство несколько проясняют воспоминания ее младшей сестры, открывшей для себя писателя спустя три года: «Я не хотела читать Достоевского потому, что его так превозносили. Мне казалось, что он враждебен тому романтизму, которым нам с Мариной дышалось» (АИЦЗ. 407).
Спустя четверть века Цветаева признавалась в письме к Ю. П. Иваску, что Достоевский ей «в жизни как-то не понадобился» и что «русского страдания» ей «дороже гетевская радость, и русского метания — то уединение» (РЛА. 216). Вместе с тем об определенном присутствии Достоевского в сознании Цветаевой говорят высказывания о нем и реминисценции из его произведений (помимо поэтических), встречающиеся в ее переписке разных лет. Так, например, в одном из писем она называет его «Крезом души и духа» (НП. 104), а в трудные годы эмиграции неизменно сравнивает себя с Катериной Ивановной из «Преступления и наказания» — «с шалью и голыми детьми, на французском диалекте» (РЛА. 216). См. также: НП. 104, 120—121, 165—166; ПТ. 84.
3 Ниже приводятся выдержки из первой части романа, в основном это высказывания и мысли его главного героя, с которым Цветаеву в тот момент сближает мучительный поиск жизненного пути. В ряде случаев книжный текст «отредактирован» корреспонденткой.
4 Тарасов Евгений Михайлович (1882—1946) — русский революционный поэт. Дважды подвергался арестам за революционную пропаганду. Принимал участие в декабрьском вооруженном восстании 1905 г. в Москве. Как поэт был очень популярен, печатался главным образом в 1905—1909 гг. Автор двух поэтических книг — «Стихи. 1903—1905» (СПб.: Новый мир, 1906) и «Земные дали» (СПб.: Шиповник, 1908), оказавших большое влияние на развитие пролетарской поэзии. Впоследствии отошел от революционной и литературной деятельности; в советские годы занимался исследованиями в области экономических наук.
М.Цветаева приводит в письме полный текст стихотворения «Они лежали здесь в углу…» из книги Е.Тарасова «Стихи» (раздел «Город», с. 90-91). Стихотворение написано в связи с расправой над участниками декабрьского восстания 1905 г. В сравнении с книжным источником версия текста в письме имеет вариант в строке 23 («настала» вместо «спустилась») и разночтения в знаках препинания. Это позволяет предположить (другие публикации стихотворения тех лет нам неизвестны), что Цветаева либо воспроизвела его по памяти, либо располагала его списком; последнее не менее вероятно, так как в 1907 Петербургская судебная палата наложила арест на книгу Е.Тарасова.
В «Ответе на анкету» (1926) Цветаева поставила стихи Е.Тарасова в ряд «душевных событий» своего отрочества: «13, 14, 15 лет — народовольчество, сборники „Знания“, Донская речь, Политическая экономия Железнова, стихи Тарасова» (Соч. 2. 7).
5 Возможно, речь идет о конкретных впечатлениях П.Юркевича от революции 1905—1907 гг., которыми он поделился с М.Цветаевой.
6 В действительности, высказанная мысль Цветаевой далеко не шуточна и совпадает с ее тогдашним кредо. Ср. ее стихотворение «Месяц высокий над городом лег…» (1908), помещенное в Приложении к настоящей публикации.
7 Судя по последующему письму, срок отъезда изменился.
8 См. прим.33 к письму 1.
9 Было ли послано упомянутое стихотворение, неизвестно; в архиве адресата оно отсутствует. Нет такого стихотворения и среди дошедших до нас текстов ранней лирики Цветаевой. Вместе с тем, в бумагах П. И. Юркевича имеется другое неизвестное стихотворение Цветаевой (см. Приложение к настоящей публикации), относящееся, по-видимому, к осени 1908 г., когда в Москве продолжилась дружба корреспондентов.
10 Как студент-медик С. И. Юркевич мог находиться в то время на летней практике.
11 Кто такие «Евг. Ив.» и «Собко», нам неизвестно.
1 Ср. с лирикой ЮС: «Я же люблю слова / И перстни» («День угасший…», 1915).
2 То есть в Тарусу, где Цветаева намеревалась провести остаток лета (о ее экзаменационной поездке в Москву в середине августа см. прим. 14 к письму 1).
1 Ср. позднейшее высказывание Цветаевой в письме к Богенгардтам от 29 октября 1923 г.: «В детстве я всегда мечтала, чтобы меня очень нелюбили (проще: ненавидели!), чтобы не чувствовать этой вечной растравы умиления. Потому что для настоящей благодарности — нет ведь никаких слов!» (копия из архива публикаторов).
2 Речь идет о Мандельштаме Осипе Эмильевиче (1891—1938), которому Цветаева зимой-весной 1916 г. «дарила Москву». Об этом эпизоде Цветаева вспоминает спустя семь лет в письме к А. В. Бахраху: «… Для любви я стара, это детское дело. Стара не из-за своих 30 лет, — мне было 20, я то же говорила Вашему любимому поэту Мандельштаму: — „Что Марина — когда Москва?! 'Марина* — когда Весна?! О, Вы меня действительно не любите!“ Меня это всегда удушало, эта узость. Любите мир — во мне, не меня — в мире. Чтобы „Марина“ значило: мир, а не мир — „Марина“» (Мосты. С. 313).
3 Ср.: «Я стольких людей перевидала, во стольких судьбах перегостила /…/» (письмо к С. Я. Эфрону от 12 марта (27 февраля) 1921 г. // Звезда. 1987. № 8. С. 175).
4 Ср.: «Пожалеть тебя, у тебя навек / Пересохли губы» («Не сегодня-завтра растает снег…», 1916, BI).
5 Ср. с лирикой 1913 г.: «Я одна с моей большой любовью / К собственной моей душе» («Солнцем жилки налиты — не кровью…», ЮС).
6 1916 г. отмечен последовательностью «сердечных смут» Цветаевой: к зиме-весне относятся завершение ее романа с С. Я. Парнок (1885—1933), увлечения О. Э. Мандельштамом и Т. В. Чурилиным (1885—1946); в июле вдохновителем ее лиры становится Н. А. Плуцер-Сарна (1883—1945). Очевидно, именно этот период подразумевается в таком позднейшем самоотзыве Цветаевой: "Двадцати лет, великолепная и победоносная, я во всеуслышанье заявляла: «раз я люблю душу человека, я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы /…/**» (письмо к А. В. Бахраху от 25 июля 1923 г. // Мосты. С. 315).
7 Ср. формулу, данную Цветаевой в письме к В. В. Розанову от 7 марта 1914 г.: «Я не делаю никакой разницы между книгой и человеком, закатом и картиной. — Все, что люблю, люблю одной любовью» (Соч.2. 452), и аналогичное высказывание в письме к П. Я. Эфрону от 10 июля того же года: «Я вся целиком во всем, что люблю. Люблю одной любовью — всей собой — и березку, и вечер, и музыку, и Сережу, и Вас» (Соч.2. 463—464).
Представляет интерес отзыв о юношеской «самовлюбленности» Цветаевой одной из ее младших современниц: «Себя и свою жизнь она любила наравне с людьми, природой, потому что она и ее жизнь были самым захватывающим материалом для стихов. Она была художником» (Кривошапкина Е. С Мариной Цветаевой в Феодосии // Дружба. 1983. № 5. С. 54).
Ср. также афоризм О.Уайльда, которого Цветаева, по позднейшему признанию (см. Опыты. 1955. № 5. С. 50), «сумела любить» в те годы «вопреки оскорбительной моде»: «Полюбить самого себя — вот начало романа, который продлится всю жизнь» (Уайльд О. Пол. собр. соч. СПб., 1912. Т. 4. Кн.8. С. 125).
8 Имеются в виду составленные впоследствии поэтические книги «Юношеские стихи» (стихи 1912—1915 гг.) и «Версты» (стихи 1916 г.); при жизни автора увидела свет лишь вторая из книг, вышедшая в Госиздате в 1922.
9 Стихотворение датировано 11 апреля 1916 г. Впервые опубликовано в «Северных записках» (1917. № 1. С. 25) в цикле «Стихи о Москве» (5). Вошло в В1 (С. 41-42) в составе цикла с тем же названием (4) с вариантом в предпоследней строке.
10 Эфрон Сергей Яковлевич (1893—1941) — муж М. И. Цветаевой, в то время студент Московского ун-та. В мае 1916 г. в связи с призывом прошел военно-врачебную комиссию и, к удивлению близких, был отобран как годный по состоянию здоровья для обучения в военной школе. Однако из-за путаницы с документами (Военный госпиталь на начальном этапе затерял бумаги нескольких студентов, в том числе и Эфрона) С.Я. долгое время находился в «промежуточном» состоянии.
11 В 1916 Эфрон побывал в Коктебеле дважды: он провел там несколько дней во второй половине мая, вместе с женой и дочерью, и уехал туда еще раз на отдых (с 12 июня по 8 июля), так и не дождавшись разрешения вопроса о своей будущей службе.
12 А. И. Цветаева в то время жила в городке Александрове Владимирской губернии, куда был определен на службу ее второй муж, М. А. Минц. М. И. Цветаева гостила у сестры в Александрове в течение нескольких дней в начале июня (в один из этих дней туда приезжал. О. Э. Мандельштам); затем — с 20-х чисел июня она жила в александровском доме около трех недель, замещая сестру, уехавшую в Москву перед родами второго ребенка. В александровский период были написаны «Стихи к Ахматовой» (2-11) и др. О своей жизни в бывшей Александровской слободе М. И. Цветаева вспоминает в очерке «История одного посвящения» (1931).
13 Алеша Минц-Цветаев родился 25 июня 1916 г., умер летом следующего года в Коктебеле от дизентерии.
14 Эфрон Ариадна Сергеевна (1912—1975) — дочь М. И. Цветаевой; была необыкновенным ребенком, товарищем и помощником матери, «опорой ее души», особенно в трудные годы революции и разлуки с мужем. Стихотворные посвящения дочери разных лет вошли в книги Цветаевой: ЮС, В1, «Психея» (Берлин: З. И. Гржебин, 1923) (куда она включила также стихи самой дочери, написанные в возрасте семи лет) и в «Лебединый стан» (при жизни автора не изданный).
13 Эти походы отражены в стихотворениях «Четвертый год…» и «Облака вокруг…» (вошли в В1 и «Психею»).
16 Портретная галерея императора Александра II и его предшественников была построена вокруг его памятника в Кремле (скульптор А. М. Опекушин) по проекту Н. В. Салтыкова и П. В. Жуковского в конце прошлого века. Композиция была уничтожена в 1918.
17 Имеются в виду трофейные пушки наполеоновской армии, установленные вдоль фасадов Арсенала.
18 Подразумевается Николай II (1868—1918), последний российский император.
19 Согласно приемному формулярному списку Московского городского по воинской повинности Присутствия, С. Я. Эфрон, находившийся в службе с 1 июня 1916 г., получил назначение в 1-й подготовительный учебный батальон в Нижний Новгород, «на службу явился и на казенное содержание поступил» 24 января 1917 г. (ЦГВИА. Ф.409. Оп.1. Ед.хр.250-001. Л.3). Оттуда он был «командирован в 1-ю Петергофскую школу прапорщиков для прохождения курса» 11 февраля 1917 г. (Там же. Ед.хр.25-999. Л.1 об.). Намерение Цветаевой поехать за мужем оказалось неисполнимым: в то время она ждала второго ребенка.
20 Одной из привлекательнейших сторон жизни в имении Юркевичей была верховая езда (в их хозяйстве имелись собственные кони). Друг семьи Юркевичей, кадровый военный, А. И. Вертоградский (в годы гражданской войны он был начальником штаба в армии С. М. Буденного) утверждал, что его любовь к лошадям началась с Орловки. Еще один будущий буденновский кавалерист, Е.Шиловский, с которым с юности дружила С.Юркевич, обучался в Орловке под ее руководством искусству верховой езды.
Как будто впоследствии Цветаевой уже не доводилось более ездить верхом, во всяком случае до лета 1916 г., когда она вспоминает об Орловке в письме к Юркевичу, так что появившиеся несколько дней спустя стихотворные строки из цикла «Даниил» — «И наши кони смирные бок о бок» (поздний вариант: «кровные»), «Сопровождаю я тебя верхом», « В пол-нолунье кони фыркали» — по-видимому, можно считать реминисценцией тех верховых прогулок 1908 г., как впрочем и некоторые другие «конные» сюжеты ее лирики разных лет.
21 Иванская Наталья Орестовна (в первом браке Жданова) — бабушка П. И. Юркевича по материнской линии. Получила немалое наследство от первого мужа, смогла выделить каждой из трех своих дочерей по имению. По воспоминаниям одной из племянниц П. И. Юркевича, была «крупная, полная, добрая».
22 С осени 1914 г. Цветаева жила по адресу: Борисоглебский пер., д.6, кв.3 (ныне ул. Писемского).
ПРИЛОЖЕНИЕ
правитьПубликуемое стихотворение обращено к П. И. Юркевичу; предположительно датируется нами осенью 1908 г. По свидетельству А. И. Цветаевой, фрагментарно воспроизводящей его по памяти в неизданной части воспоминаний, поводом для его написания послужил реальный случай, когда П.Юркевич «не допроводил» ее сестру до дому. Печатается по автографу, сохранившемуся в архиве адресата. Текст написан на двойном листе белой линованной бумаги, размером 101×159 мм, черными чернилами. Судя по сгибу листа, стихотворение, возможно, было отправлено адресату по почте. В настоящее время автограф находится в собрании Л. А. Мнухина.
Месяц высокий над городом лег,
Грезили старые зданья…
Голос Ваш был безучастно-далек
— «Хочется спать. До свиданья».
Были друзья мы иль были враги?
Рук было кратко пожатье,
Сухо звучали по камню шаги
В шорохе длинного платья.
Что-то мелькнуло, — знакомая грусть,
— Старой тоски переливы…
Хочется спать Вам? И спите, и пусть
Сны Ваши будут красивы;
Пусть не мешает анализ больной
Вашей уютной дремоте.
Может быть в жизни Вы тоже покой
Муке пути предпочтете.
Может быть Вас не захватит волна,
Сгубят земные соблазны, —
В этом тумане т[а]к смутно видна
Цель, а дороги т[а]к разны!
Снами отрадно страдания гнать,
Спящим не ведать стремленья,
Только и светлых надежд им не знать,
Им не видать возрожденья,
Им не сложить за мечту головы, —
Бури — герои достойны!
Буду бороться и плакать, а Вы
Спите спокойно!
[1908]
- ↑ Семейное прозвище П. И. Юркевича.
- ↑ Выделено публикаторами.
- ↑ Так в оригинале письма.
- ↑ Я вдруг вообразила что это я говорю с Вами и поэтому употр[ебляю] большую букву В. [Сноска М.Цветаевой].
- ↑ Здесь, вероятно, описка Цветаевой; исходя из датировки письма, следует читать: 21-го июня. Однако, если допустить описку не в дате отъезда, а в дате письма, то хронологическая последовательность писем 1908 г. становится иной: 1 — 22.07.08, 2 — 4.08.08, 3 — 13.08.08, что, на наш взгляд, отвечает большей внутренней логике переписки. К тому же выводу можно придти, если допустить наряду с упомянутой опиской в дате отъезда Цветаевой из Орловки ошибочную датировку 3-го письма; тогда хронологический ряд будет следующим: 1 — 22.06.08, 2 — 4.07. 08, 3 — 13.07.08. Впрочем, все эти хронологические (и вместе с ними логические) противоречия указывают, как уже отмечалось, на возможную неполноту сохранившейся корреспонденции Цветаевой к Юркевичу.