Письма к Н. В. Гоголю (Аксаков)

Письма к Н. В. Гоголю
автор Сергей Тимофеевич Аксаков

Опубл.: 1844. Источник: az.lib.ru

Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем: В 17 т. Т. 12: Переписка 1842—1844

М.: Издательство Московской Патриархии, 2009.

734. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю

Ноябрь 2. 1843 года. <Москва>

Обнимаем вас, любезнейший Николай Васильевич! Я виделся с Шевыревым. «Мертвых душ^[1]» осталось у него 530 экземпляров, да в Петербурге 100. Он говорит, что к новому году нужно будет второе издание. Что вы на сие скажете? У нас в Москве катар, и у меня почти все дети в кашле. Ожидаем от вас весточки из Рима. Все ваши^[2] знакомые кланяются. Ждем полного издания ваших сочинений, которое непременно будет иметь большой ход. Мое здоровье хорошо, благодаря диете. Весной уеду в Оренбург<скую> Губернию, может быть, со всей семьей. Еще раз вас обнимаю. Весь ваш

С. Аксаков.

783. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю
Первоначальная редакция

<17 апреля 1844. Москва>

Долго сбирался я писать к вам, м<илый> д<руг> Н<иколай> В<асильевич>. Не…^[3]

Письмо ваше от …^[4], м<илый> д<руг> Н<иколай> В<асильевич> ввело меня в странное заблуждение, из которого выйти — было мне не <1 нрзб> прискорбно. Представьте себе лишь слова ваши: …^[5] [пока] навели меня на мысль, что вы посылаете нам второй том Мертвых душ... Все то, что в письме вашем, при чтении его^[6] теперь, разрушает очарование, тогда истолковано было мной в пользу моего страстного желания… Ошибку мою разделяли со мной и мои домашние^[7]. Письмо было получ<ено> поздно, при гостях^[8]. На другой день скачу к Шевыреву и не застаю его; наконец в другой раз уже^[9] нахожу я его дома…^[10] С первых слов разбил он вдребезги мой кумир… Нет дружбы без полной искренности и <1 нрзб> знайте все: я был огорчен до глубины души, даже рассержен^[11]. Я думал молиться, наслаждаясь созданием искусства^[12], и вдруг… [Даже] Шевырев <5 нрзб.>^[13]. Друг мой! Ни на одну минуту я не мог усумниться^[14] в искренности вашего убеждения, в искренности вашего желания добра друзьям своим; но, признаюсь, недоволен я этим убеждением^[15], еще более формой, в которой оно проявляется. Мне 53 года, я знал эту книгу тогда, как вы еще не родились; я хорошо понимаю, что это не мешает вам увидеть то, чего я не видел; но я тогда также был молодым человеком, и с свежею, легко понима<ющею> головою^[16], с сильным желанием к духовному совершенству Я много перемыслил, перечувствовал^[17], принимал, отвергал, сомневался и, по прошествии немалого времени^[18], наконец дал себе ответы на многие вопросы; ответы, может быть, неполные, неудовлетворительные, но такие по крайней мере, которые восстановили тишину и спокойствие в возмущенной душе моей, и я сдал это дело в архив^[19]. Я не порицаю никаких, ничьих убеждений^[20], но уже, конечно, ничьего и не приму.^[21] И вы меня сажаете, как мальчика, насильно^[22] за чтение Фомы Кемпийского,^[23] не узнав мои <нрзб.>ия, да еще в урочный час^[24], после кофию, и разделяя чтение главы, как на уроки… воля ваша — это смешно. <1 нрзб.> и мне и вам до него. <1 нрзб> это дело^[25].

И в прежних письмах ваших некоторые слова наводили на мою душу сомнение… Я боюсь, как огня,^[26] мистицизма, а мне кажется, он как-то проглядывает у вас. Терпеть не могу рецептов; ничего похожего на веру в талисманы. Вы ходите по лезвию ножа! Дрожу, чтоб не пострадал художник^[27]. Чтобы творческая сила чувства не охладела от умственного напряжения отшельника…

A Monsieur Gogol.

Frankfurt sur le Main.

Poste restante.

Окончательная редакция

1844. Апреля 17. Москва.

Другой месяц или почти два, как я нахожусь в беспрестанном волнении; всякий день сбирался писать к вам, милый друг Николай Васильевич, несколько раз начинал и не мог кончить… в таком беспрестанном противоречии находился и теперь нахожусь я сам с собою. Говорят, что в каждом человеке находится два человека; не знаю, правда ли это, но во мне — решительно два; один из них сидит на другом верхом, совсем задавил его, но тот еще не умер.

Письмо ваше от 30 января (10 февраля) из Ниццы ввело меня в странное заблуждение, из которого выйти было мне не только досадно, но и прискорбно. Представьте себе, что некоторые выражения в вашем письме относительно «средства от душевных тревог, посылаемого в виде подарка…» и пр. навели глупую мою голову на мысль, что вы посылаете нам второй том «Мертвых душ», обещанный через два года. Все то, что в письме вашем, при чтении его теперь, разрушает очарование, истолковано мною было тогда в пользу моего страстного желания. Ошибку мою разделяли со мной и мои домашние. На другой день скачу к Шевыреву и не застаю его; наконец в другой раз нахожу его дома… С первых слов разбил он с громким смехом мой кумир. Я был огорчен до глубины души, даже рассержен. Я думал помолиться, наслаждаясь созданием искусства, и вдруг… Друг мой, ни на одну минуту я не усумнился в искренности вашего убеждения и желания добра друзьям своим; но, признаюсь, недоволен я этим убеждением, особенно формами, в которых оно проявляется. Я даже боюсь его.

Мне пятьдесят три года, я тогда читал Фому Кемпийского, когда вы еще не родились. Я хорошо понимаю, что это не мешает вам видеть то, чего я не видел; но я тогда также был молодым человеком, с живым чувством, с свежею, легко понимающею головою и сильным стремлением в мир духовный. Я много перемыслил, перечувствовал, принимал, отвергал, сомневался и, по прошествии немалого времени, переболев душою и духом, наконец дал себе ответы на многие вопросы; ответы, может быть, неполные, неудовлетворительные, но такие по крайней мере, которые восстановили тишину и спокойствие в возмущенной душе моей, и я — сдал это дело в архив. Я не порицаю никаких, ничьих убеждений, лишь были бы они искренни; но уже, конечно, ничьих и не приму… И вдруг вы меня сажаете, как мальчика, за чтение Фомы Кемпийского, насильно, не знав моих убеждений, да как еще? в узаконенное время, после кофею, и разделяя чтение главы, как на уроки… и смешно и досадно… И в прежних ваших письмах некоторые слова наводили на меня сомнение. Я боюсь, как огня, мистицизма, а мне кажется, он как-то проглядывает у вас… Терпеть не могу нравственных рецептов; ничего похожего на веру в талисманы… Вы ходите по лезвию ножа! Дрожу, чтоб не пострадал художник!.. Чтобы творческая сила чувства не охладела от умственного напряжения отшельника. Это вполне искренние слова сидящего верхом человека. Таков я всегда. Но вот вам я, каким бываю уже редко. В одну из таких минут я записал для вас свои собственные мысли и чувства.

Вижу, как жалки и ничтожны все мои выражения, не имеющие даже достоинства искренности. Нет, я не рожден ни слепым, ни глухим. Я лгу, говоря, что не понимаю высокой стороны такого направления. Я понимал его всегда, особенно в молодости; но оно только скользило по моей душе. Лень, слабость воли, легкомыслие, живость и непостоянство характера, разнообразные страстишки заставляли меня зажмуривать глаза и бежать прочь от ослепительного и страшного блеска, всегда лежащего в глубине духа мыслящего человека. Вы соединяете это стремление с теплою верою, но и другим путем можно стремиться к той же цели. Разумеется, так гораздо легче: «Не верю тому, чего не знаю, и не размышляю о том, чего не понимаю». Это даже и хорошо, если искренно. Но у меня это была ложь. Я надувал сам себя, чтоб жить спустя рукава. Я добровольно кидался в толпу непризванных, я наклепывал на себя их пошлость и таким образом отделывался от трудных подвигов разумной жизни. Я ужо думал прожить так целый век, но нашелся человек, близкий моему сердцу сам по себе и драгоценный мне как великий художник. Он стал передо мной, лицом к лицу, поднял со дна души давно заброшенные мысли и говорит: «Пойдем вместе! Я вот что делаю с собой. Помоги мне, а я потом помогу тебе». Хотел было поступить по-русски: «Знать не знаю и ведать не ведаю…» Но стало стыдно. Недолго звенят во мне слишком долго не бранные струны; я рад тому: их сотрясение болезненно. Около них нет простора. Они заплыли всякой дрянью, которая вошла в состав моего организма… Мне больно, когда ее трогают.

Вот вам, милый друг, истинное состояние моей души. Итак, уже поздно. Оставим это дело навсегда. Прилагаю вам два письма. Одно из них огорчит вас сильно; но с горячею верою близко утешение. Наша больная все в том же страдательном положении.

Обнимаю вас очень крепко. Мы сошлись с Языковым.

Ваш душою С. Аксаков.

Все мои вас обнимают.

871. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю

Ноября 16. 1844 года. <Москва>

Очень, очень давно не писал я вам, любезный друг Николай Васильевич… Да если б я десять лет не писал к вам, то все никто бы не заподозрил меня в забвении вас. На бумаге не то, что на словах: многого не скажешь, да и сказать нельзя. Давно поизносились фразы, за недостатком истины, в смысле: «страждущее сердце облегчит свою горесть, переливая ее в сердце друга». Во-первых: все горести что переливать, то хуже: только что мутить начинавший отстаиваться зловредный напиток. Во-вторых: что за облегчение возмущать спокойствие друга, разумеется отсутствующего. Конечно, когда друзья живут вместе и один видит и знает, что другой страдает, тогда излияние — необходимость.

Даже не помню, когда я писал… Знаю только, что я не отвечал на письмо ваше, которым не совсем был доволен: это был ваш ответ на мое горячее письмо, вылившееся из глубины души.

Вы, конечно, не подумаете, что ваше письмо было причиной моего долговременного молчания. Совсем нет: конечно, я не отвечал на него немедленно по неудобству переписки такого рода; но впоследствии это не помешало бы мне писать. Ничего не может быть суетливее, скучнее и огорчительнее того образа жизни, который вел я с 9 мая по 6 октября! Больная моя жила в Петровском парке, а остальное семейство в подмосковной: мы с Ольгой Семеновной скакали то туда, то сюда, ничуть не обретая спокойствия; в разлуке с больной — всего менее. Наконец, 5 октября переехали в Москву (в Газетный переулок, в дом княгини Шаховской). Болезнь часто меняла свою физиономию, а потому часто сменялись страх и надежда. Даже и теперь не знаю, что сказать вам! Если взглянуть на все простыми глазами, то дело находится в отчаянном положении: больная уже два месяца не встает с постели; худоба неимоверная, а ноги в сильной и болезненной опухоли. Но доктора называют эту опухоль критическою и видят много добрых признаков. Конечно, эта опухоль не прежняя, водянистая опухоль; больная получила аппетит, и пищеварение хорошо; очевидно, что натура силится открыть давно закрытые пути; борьба несомненна; но выдержит ли изнуренный, ослабленный организм эту борьбу? Вот важный вопрос… Мой рассудок не допускает меня предаваться надеждам…

Я думаю, вы уже знаете о несчастии бедного Погодина… Слов недостает, чтоб выразить мое сожаление о нем, и нет их, чтоб сказать ему что-нибудь утешительное; но он, но счастию, истинный христианин и покуда переносит великодушно тяжкое испытание. Жена вчера была у него, а я уже несколько дней не видал его: два раза не застал дома.

В продолжение нашего взаимного молчания я кое-что слышал по временам об вас: то от Языкова, то от Шереметевой, то от Шевырева; но все грешно вам, что вы ко мне не писали. Никакие обстоятельства не лишают меня потребности — знать об вас. Итак, напишите мне все: что ваше здоровье, что ваш труд? Мы остальные все здоровы. Костя переписывает набело свою диссертацию; Иван возвращается с ревизии из Астрахани, где он действовал с неожиданным, изумительным даже для меня достоинством мужа, а не юноши; Гриша служит товарищем председателя Гражд<анской> палаты во Владимире и хотя не изумляет меня, но утешает более Ивана… Вот вам все в кратких словах, милый друг мой… Кругом меня валятся, как снопы, мои сверстники, товарищи, приятели (вы знаете о Княжевиче?). Не хотелось бы мне свалиться, не обнявши крепко вас. Делаю это заочно. Прощайте, мой друг.

Ваш С. Аксаков.

Все мои вас обнимают.

734. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю

Публикуется впервые по автографу: РГБ. Ф. 74. К. 8. Ед. хр. 4. Л. 1.

Письмо готовилось для публикации Г. П. Георгиевским для 11-го выпуска «Записок отдела рукописей» ГБЛ, однако этот том «Записок» не вышел (см.: Письма к Н. В. Гоголю / Записки отдела рукописей. Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Вып. XI: Н. В. Гоголь. И. А. Гончаров / Ред. Н. Л. Мещерякова. <Сборник, подготовленный к печати. 1841> // РГБ. Ф. 217. К. 7. Ед. хр. 1. Л. 16).

…уеду в Оренбург<скую> Губернию... — В Оренбургской губ. было имение Аксаковых.

783. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю

Черновик письма публикуется впервые по автографу: РГБ. Ф. 3 (ГАИС III). К. 15. Ед. хр. 5. Л. 25-25 об.

Окончательная редакция впервые напечатана: История моего знакомства с Гоголем со включением всей переписки с 1832 по 1852 год. Сочинение С. Т. Аксакова / <Под ред. H. M. Павлова> // Русский Архив. 1890. Кн. 4. № 8. С. 127—129. Печатается по изд.: Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. / Вступ. ст. А. А. Карпова; сост. и коммент. А. А. Карпова и М. Н. Виролайнен. М., 1988. Т. 2. С. 52-54.

Ответ Гоголя на данное письмо от 4 (16) мая 1844 г.

…второй том «Мертвых душ», обещанный через два года. — Во время своего пребывания в Москве в 1842 г. Гоголь обещал С. Т. Аксакову, что второй том «Мертвых душ» будет завершен им через два года после напечатания первого, то есть в 1844 г. {Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 66).

871. С. Т. Аксаков — Н. В. Гоголю

Впервые напечатано: Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 136—137. Печатается по первой публикации.

…в подмосковной… — В конце 1843 г. С. Т. Аксаков приобрел усадьбу Абрамцево. 12 декабря 1843 г. В. С. Аксакова сообщала М. Г. Карташевской: «Это маленькое имение в 50 верстах от Москвы по дороге к Троице, в 12 верстах не доезжая Троицы Сергия. Кажется, тут все есть, хоть в малом виде, все, что нам надобно, дом довольно поместительный, сад, местоположение прекрасное, речка, лес, пруды…» (Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 269).

…о несчастии бедного Погодина… — Речь идет о кончине первой жены М. П. Погодина Елизаветы Васильевны 6 ноября 1844 г.

…диссертацию… — Диссертация К. С. Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (М., 1846).

…вы знаете о Княжевиче?-- Кончина Д. М. Княжевича последовала осенью 1844 г.

---

1. Было: Душ
2. В автографе: ваш
3. Не дописано.
4. Пробел, оставленный в рукописи для числа.
5. В рукописи оставлен пробел для 5—6 слов.
6. в письме вашем, при чтении его вписано.
7. и мои домашние вписано вместо: и О<льга> С<еменовна>, и Кон<стантин>, и Вера
8. Письмо было получ<ено> поздно, при гостях вписано.
9. в другой раз уже вписано вместо: на третий уже день
10. Далее было: сообща<ю> ему радостную
11. даже рассержен вписано.
12. созданием искусства вписано вместо: творческим созданием художника
13. [Даже] Шевырев <5 нрзб> вписано.
14. не мог усумниться вписано вместо: не усомнился
15. недоволен я этим убеждением вписано вместо: не нравится мне это убеждение
16. но я тогда также был молодым человеком, и с свежею, легко понима<ющею> головою вписано вместо: но я <4 нрзб>
17. Далее было: <2 нрзб.>
18. Далее вписано и зачеркнуто: <1 нрзб.>
19. и я сдал это дело в архив вписано.
20. убеждений вписано вместо: направлений
21. Далее было: И что за разнохарактерный дивертисмент составили вы из меня, О<льги> С<еменовны>, П<огодина>, Ш<евырева> и Я<зыкова>. Ежели мы просто сожалеем об этом, но все прочие, несчастные и Шевырев, <1 нрзб.> защищает вас, но нельзя удержаться от <1 нрзб.> улыбки. Вместо зачеркнутого текста вписан знак вставки.
22. Насильно вписано.
23. Далее было вписано: разделяя главы по урокам
24. в урочный час вписано вместо: в <1 нрзб.> время
25. <1 нрзб.> и мне и вам до него. <1 нрзб> это дело вписано.
26. Далее было: немецкого
27. Было: в художнике не пострадал