Анненский И. Ф. Письма: В 2-х т. Т. II: 1906—1909.
СПб.: Издательский дом «Галина скрипсит»; Издательство им. И. И. Новикова, 2009. (Русский эпистолярный архив.
Публикуемое письмо представляет собой ответ на послание Волошина, написанное под впечатлением от встречи с Анненским в Царском Селе 4 марта (печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 5):
СПб.
Глубокоуважаемый Иннокентий Феодорович!Сейчас около пяти часов утра<,> и для меня еще не кончилось бодрствование дня нашей встречи: вернувшись домой<,> мне не захотелось так оборвать беседу с Вами<,> и я сел читать «Античный миф в современной французской поэзии» — имена мне милы, слова мне дороги и идеи близки, потому что я в свое время «пошел к французам в школу».
Мне радостно, что теперь, после десятилетия в Париже, возвращаясь окончательно в Россию<,> я встретил Вас; потому что увидел в Вас (а это так редко!) человека, с которым можно не только говорить, а у которого можно учиться. Мне хочется теперь же, не давая другим мыслям заслонить глубину первого впечатления, засвидетельствовать перед Вами все уважение и удивление мое пред тою моральной и умственной силой, которые помогли так надолго затаить выражение Вашего творчества, и проявлениям его этим дала такую терпкую и настоявшуюся полноту.
С глубоким уважением
Получив ответное письмо, Волошин откликнулся следующим недатированным письмом (печатается в полном объеме впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 6-6об.):
Благодарю Вас за письмо. То, что говорите Вы о слове, отвечает самым глубинным моим мыслям.
Тайна поэзии раскрылась мне, когда я прочел впервые слова Гераклита:
«Путь познания мира лежит через имена».
Тогда я понял, что<,> назвав все вещи мира сего их собственными именами, поэзия расколдует мир вещества.
Вещи тусклые, темные, будничные больше всех других ждут своих имен, своих настоящих имен<,> и как вспыхивают они от каждого прикосновения слова!
Растворить весь материальный мир в слове! Так вижу я назначение поэзии.
Слово <--> изначальная сущность всех вещей — «В начале бе Слово» — я понимаю это буквально.
Шарля Кро я люблю и ценю. Но знаю его, к сожалению, лишь отрывками<,> и того, на что Вы намекаете («Do-re-mi-fa-sol…»)<,> я к стыду моему не знаю.
Эта разность тысячелетий, которую русские люди носят в душе, эти отдаленные века, в которые нежданно проваливаешься<,> выходя на площади, необходимость говорить языком отошедших времен — это тяжелое бремя.
Но радуюсь ему и принимаю. Вижу в нем великий возбудитель сознания.
Иннокентий Федорович! Могу ли я попросить Вас на время одолжить мне все Ваши книги. Я должен сказать Вам, что я только отрывочно знаком с Вашими трудами. Это<,> б<ыть> м<ожет,> простительно, имея в виду, что десять лет я жил в Париже и бывал в России лишь наездами.
Вы существовали для меня до самого последнего времени не как один, а как много писателей.
Я знал переводчика Эврипида, но вовсе не соединял его с тем<,> кто писал о ритмах Бальмонта и Брюсова. Я помнил<:> Алекс<андра> Вас<ильевна> Голыптейн (Вебер)<,> говоря о Михайловском, прибавила: «Михайловский <--> образованный человек? Все<,> что он знал о литературе<,> он знал из разговоров И. Ф. Анненского». И<,> конечно<,> этого И. Ф. Ан<ненского> я не мог соединить с И. Анненским, «молодым» поэтом, которого Гриф со «строгим выбором» печатал в «Перевале».
И только теперь<,> в мой последний приезд из Парижа, все эти отрывочные впечатления начали соединяться и<,> наконец<,> три дня тому назад они слились окончательно в конкретную личность и в цельный характер, к которому я не могу не почувствовать глубочайшее уважение и удивление.
P. S. Позвольте мне послать два моих фельетона, которые<,> б<ыть> м<ожет,> будут интересны для Вас.
…послание Волошина (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 10-11об.):
простите, что не сейчас же пишу Вам, получив Вашу «Книгу Отражений».
Очень, очень благодарю за нее. Но сюда она пришла такая чужая и непримиренная. На этой почве<,> проникнутой горьким запахом сожженных трав<,> и среди этих холмов<,> хранящих успокоенную сухость греческих линий<,> она кажется таким сжатым клубком мучений. Я не мог читать ее днем, не мог читать, когда были звезды в окне. Только притворив ставни, поставив рядом с постелью лампу<,> я нашел возможность прочесть ее. Ее надо прятать от неба и от солнца. Она верная и справедливая<,> Ваша книга. И ее жестокость не жестокость приговора, но жестокость судебного отчета о процессе. Но зато какая утонченная гибкость образов («Волчья шея» Бранда, «Белый долмен» родэновского Бальзака, мысли Л. Андреева «выпуклые<,> как больные сны»).
Я думаю, что никто не понимает Достоевского<,> как Вы. Розанов и Мережковский сами как бы написаны Достоевским и многое прозревают изнутри. Но Вы прозреваете снаружи самый механизм его творчества, вплоть до геометрического чертежа.
Этот геометрический чертеж спасает от последнего отчаяния, с ним «Город Страшной Ночи» — Петербург<,> может<,> и страшнее, но выносимее. Вы дали его почти «теософически»; сначала он кажется рисунком из книги Лидбитера и Анны Безант, но постигаешь в нем глубоко сокрытую эллинскую геометрию идеи. Ваше эллинство<,> так глубоко сокрытое в этой петербургской книге, так
неотвратно обличает себя словами о том, что оживленная статуя — приговор искусству.
Я люблю у Вас «равнодушную к людям красоту» Пушкина, разбойничество Лермонтова, исстрадавшуюся любовь у Гоголя, «наглость властной красоты» у Тургенева. Но говорить ли о том, что умирающий Гейне мне ближе всего?
Но Ваша книга <--> почти не книга, настолько в ней трепетности письма или дневника. Вы осуществляете слова Р. де Гурмона о том, что критика <--> самый интимный род исповеди. Но Вы еще заставляете исповедоваться и писателей и их героев…
…Я эти два месяца провел в тишине среди книг и моря. Теперь в Коктебеле стало шумнее: приехали Гумилев, Толстой и еще кое-кто. Стало литературнее.
Посылаю Вам, Иннокентий Феодорович, мои новые стихи об Аполлоне. Я хочу сделать из них целый цикл под именем: «Алтари в пустыне», куда войдут и некоторые из старых<,> напр<имер,> «Созвездия» и др<угие,> что я передал Серг<ею> Конст<антиновичу> для № 1.
Жалею, что не могу сейчас послать последнее стихотворение «Дельфы», в котор<ом> недописаны последние строки.
Жму крепко Вашу руку.
Привет Кривичу.
Волошин, первоначально узнавший о претензиях Анненского к его переводу «Муз» из письма Маковского и не без доли самоуверенности возражавший адресату, а заочно — Анненскому (см.: Волошин. С. 250—251), совершенно в ином духе отвечал самому Анненскому на публикуемое письмо (письмо Волошина печатается по дефектному (без окончания) тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 1-2об.):
Коктебель 18 августа 1909
Не могу передать, как меня порадовало Ваше письмо. Когда Сергей Константинович несколько дней назад мне написал, что Вам не понравился ни мой перевод<,> ни моя статья<,> это меня страшно огорчило и расстроило. Но всякое мнение, когда его слышишь из уст того, кто его высказывает (а не слышишь через третье лицо), имеет силу крепительную и бодрящую.
Относительно «Муз». Я работал очень много над переводом, но работал в полном уединении, т<ак> к<ак> вокруг меня не было никого, кто бы не только интересовался Клоделем, как поэтом, но даже никого, кто увлекся бы мощной риторикой именно этой вещи, хотя бы в моем переводе. Увы! Молодые поэты — (Толстой и Гумилев) так чужды поэзии идей и пафоса мысли. При такой уединенности моей работы<,> не находившей опоры ни в чьем понимании, ни критики, я<,> разумеется<,> мог внести и большие ошибки. И я буду Вам благодарен, Иннокентий Федорович, за Вашу критику и за все указания недочетов и вновь переработаю весь этот перевод целиком, т<ак> к<ак> хочу, чтобы он был совершенным. Я выеду в Петербург 1 сентяб<ря> (следов<ательно,> буду 5 с<ентября>). И время до октября еще будет. Кроме того, я постараюсь оправдаться во многих сознательных отступлениях, сделанных на основании всего моего понимания творчества Клоделя.
Что же касается «Horomedon», то такой эпитет Аполлона существует, Иннокентий Феодорович. Мне помнится<,> что я видел его у Рошера. Но сейчас у меня Рошера нет под руками. Но вот «La Grande Encyclopédie» в огромной статье «Apollon», подписанной инициалами «А.-М. В.», в списках эпитетов Аполлона, разделенным по его функциям, в числе эпитетов А<поллона> как божества «солнечного» есть эпитеты ὡρίης и νεομήνιος и рядом Ηεοος и Enauros — Horomédon (на Тэносе) (Vol. III<,> р. 357).
Там же при перечислении эпитетов Аполлона как божества морального я нахожу «μοφαγέτης».
Статья моя была задумана гораздо раньше, как опыт классификации искусства, согласно иллюзиям настоящего, прошлого и будущего. Но когда я начал обрабатывать ее, мне пришла в голову эта связь одного из наименее определимых ликов Аполлона — вождя времени с парками, которые тоже так странно повторяют идею прошлого, настоящего и будущего. И мне захотелось связать эти (безусловно не научные) анал<огии.>
То, что заявления Волошина не были пустым реверансом в сторону мэтра, с мнением которого во многих вопросах нельзя было не считаться, подтверждается содержанием телеграммы Волошина, посланной Анненскому сразу по возвращении из Коктебеля 5 сентября 1909 г. и содержащей констатацию необходимости встретиться на следующий же день (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 3):
Сегодня приехал<.> <В> воскресенье буду у Вас в два<.>
…послание Волошина, которое по содержанию можно датировать 2 или 3 ноября (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 7-8):
Только что получил от «Грифа» письмо: «Буду рад, если устроите, чтобы Анненский обратился ко мне. Напишите об этом».
Потом еще спрашивает: «Она не очень огромна<,> его книга? Огромная не пойдет. Убедился на опыте».
Как Вы теперь предпочитаете, Иннокентий Феодорович: хотите<,> чтобы я написал ему еще<,> или сами напишете? Было бы более удобно намекнуть ему, чтобы он Вам сам написал…
Что касается величины книги, то я думаю, что можно сделать ее убористее и меньшим форматом. Так я делаю со своей книгой. Она ведь велика тоже. Она будет в размере «Урны» <поэтический сборник Андрея Белого. — А. Ч.>.
Условимся в среду.
Адрес Грифа: Москва. Тверская. Благовещенский пер.<,> д. Синицына, кв. 22.
…ответном недатированном письме Волошина, написанном, вероятно, 6 ноября (в день редакционного заседания, посвященного обсуждению первого номера «Аполлона») или уже на следующий день, так как начинались такие заседания обычно в 8 часов вечера (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 9):
Как раз сегодня за несколько часов до получения Вашего письма я получил письмо от Грифа по поводу моей книги (она выйдет к Рождеству) с припиской «Анненскому завтра напишу». Так что<,> вероятно<,> Вы получите его письмо одновременно с этим. Но<,> пожалуйста<,> известите меня об этом<,> т<ак> к<ак> если он почему-либо заленится писать (это так часто бывает у русских издателей), то я ему еще раз напомню. Я только что вернулся с великой при в редакции Аполлона, о которой Вы<,> верно<,> знаете даже подробнее меня от Валентина Иннокентьевича, т<ак> к<ак> <я> опоздал к началу. Статья Ваша многих заставила сердиться. Это безусловный успех. «Венок» прошлый раз не обсуждался. В виду Вашего отсутствия я настоял, чтобы обсуждение было отложено до следующего раза. Боюсь только, что и в следующую среду Вы еще не начнете выходить. А откладывать в третий раз невозможно. До свиданья. Если позволите, я бы навестил Вас в течение наступающей недели, известив предварительно о дне.
…писал (отправил же, судя по почтовому штемпелю, уже 21 ноября, в день, предшествующий дуэли с Гумилевым) в почтовой карточке (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 307. Л. 4-4об.):
Простите, что не могу быть у Вас, как было условлено, в субботу. Сговоримтесь в другой раз, если Вы захотите меня видеть.
Четв<ерг>.