Литературное наследство Сибири, том 5
Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1980.
H. M. ЯДРИНЦЕВ — Г. Н. ПОТАНИНУ
правитьГригорий Николаевич Потанин (1835—1920) — путешественник, ученый-географ, фольклорист, писатель и публицист областнического направления. Принимал активное участие в общественной и культурной жизни Сибири на протяжении нескольких десятилетий.
В 1859 г., после окончания сибирского кадетского корпуса в Омске, он поступил на естественный факультет Петербургского университета. Его знакомство с H. М. Ядринцевым состоялось в 1860 г. и вскоре превратилось в дружбу на всю жизнь. О значительной роли Г. Н. Потанина в своей судьбе H. М. Ядринцев рассказал в «Сибирских литературных воспоминаниях» (1884).
Г. Н. Потанин сыграл большую роль в истории сибирского областнического движения 60-х годов XIX века. Он возглавлял кружок сибирского землячества, сотрудничал в «Колоколе» А. И. Герцена, участвовал в студенческих демонстрациях 1861 г. (за что сидел в Петропавловской крепости), был членом общества «Земля и воля». В 1863 г., возвратившись в Сибирь — Омск, Томск, Г. Н. Потанин и H. М. Ядринцев вели деятельную легальную и нелегальную агитационную работу среди сибирского общества, главным образом интеллигенции и учащейся молодежи, требуя равных с центром культурных, социальных, и национальных условий для демократического развития Сибири, непримиримо выступая против произвола высших властей, чиновно-бюрократического аппарата, нарождающейся сибирской буржуазии — купцов и промышленников, в конечном счете против царизма. Взволнованное письмо H. М. Ядринцева относится именно к этому периоду.
Место и год, не указанные в автографе, восстанавливаются по архивным, документам и по фактам биографии H. М. Ядринцева (именно в ноябре 1864 г., он переехал в Томск).
1
правитьДобрый друг, я еду к Вам дня через 3. Я покончил с Омском самой неожиданной развязкой, развязкой Прудона2 с Францией. Явления в жизни народов часто бывают тождественны. Кто мог предполагать, что в Омске разыграется экономический вопрос окапиталистах, и кто мог подумать, что я разыграю роль Прудона? Микрокосмос!
Дело вот в чем: перед отъездом я устроил литературный вечер* в пользу студентов-сибиряков (не буду говорить о подробностях, вечера, ибо это уже мелочь в сравнении с прочим).
Бабиков читал об эмансипации женщин (по Миллю)3. Я выступил с громовой статьей об общественной жизни Сибири4. Монгол Попов, прочитавши статью, так и ахнул. «Беда! Беда! Автора сюда!» — завопил он. Явился автор. 2 часа была ругань.
— Купечество ничего не сделало? а? Не сделало? А сиропитательное заведение братьев Медведниковых в Иркутске, а Асташевский приют в Томске, а?..
И прочее и прочее твердил Монгол. Словом, была защита буржуазии сибирской, которую я разбил в пух и прах. Часть статьи была вычеркнута5.
— Разве можно назвать тупоголовыми обскурантами тех, кто думает, что основывать университет в Сибири рано, это думает все высшее начальство Западной Сибири! (в уме: «И — я!») — орал Попов.
Вычеркнута была заметка и о влиянии ссыльных. Я был взволнован, взбешен, оскорблен проповедью Попова, как надо писать. Монгол заблаговестил. По городу разнеслись слухи, что я написал клевету и пасквиль на капиталистов, что ехать не стоит на литературный вечер, что я уронил себя этой статьей. Ко мне в глаза лезла всякая тля, не исключая Клихменки6, с диспутами.
Среди этих бурь омской грязной лужи, среди этого взбаламученного моря навозной сволочи7 11 числа ноября я взошел на кафедру бледный, расстроенный и больной (ибо физически и до сих пор болен воспалением…).
Я изложил первую мученическую историю нашего народа, развернул картину авантюризма, перешел к тяжелой замкнутой жизни городов и… и удружил сибирским самодурам. Задел я и наездное чиновничество. Что туземцы на него смотрят, как на приезжающих наживаться, что истинные цивилизаторы не основывают благородных собраний, а имеют клубы и допускают туда каждого8.
Я сказал, что у нас мало школ и библиотек (что и разозлило Попова). Объявил, что надо способствовать молодежи ехать в университеты. Сказал, что в будущем образованном молодом поколении Сибири лежит улучшение быта страны нашей. Ругнул в скобках подлецов московских публицистов за нападки на молодежь и в заключение с кафедры благословил будущее наше молодое образованное поколение.
Вот все, что я сделал преступного. 20 человек кадет, бывших на вечере, пришли в страшный экстаз, публика заливалась аплодисментами, до 30 человек поляков демонстрировали, как истые сибиряки.
Но не успел замолкнуть гул от «виватов» молодежи, как зашипели разные гады своим старческим шипом. Предводителем этих шипящих тварей является Василий Петрович Лободовский9 (он, видите, не был приглашен на литературный вечер).
Боже мой, боже мой! Какие страшные нападки, какие интриги, какие низости посыпались на мою голову, друг мой, Вы не можете этого представить. Меня клеймили всем без разбора, и все за буржуазию, даже за буквальное это название.
Я — мальчишка, недоучившийся невежда, свистун, топтал только в Петербурге тротуары; зачем я здесь жил? Я — кабачник! — вот буквальные слова Лободовского. Мало того, добрый друг мой, этот господин унизился до того, что публично перед кадетами попрекал меня моим происхождением, он говорил, что я, мещанский сын, не смею даже бывать в собрании. (Прогрессист, друг Чернышевского, ха! ха! ха! ха!)
Кузнецов мне после вечера отказал, научивши дочь сделать мне письменно дерзость.
Я стоял немой, безоружный перед этой публикой, которая на меня плевала, чернила мое прошлое, осыпала меня грязью, угрожала доносами. Я уезжаю из Омска с 20 руб. сер. в кармане, вечер меня заставил истратить мой маленький запас.
Я в комическом смысле сравниваю борьбу свою с прудоновской. Но я, я разве не вел войны против людоедов? Разве не людоеды тюменские купцы, пожирающие с аппетитом носы своих; приказчиков?10 Разве не экономический вопрос — «поддерживать, или ругать буржуазию?» — руководит Монголом в нападках за; нее на меня?
Продолжайте же, низкие мальтузианцы омской взбаламученной лужи, черните меня, я еще буду иметь с вами счеты, употребляйте, г. Лободовский или, скорее всего, г-да лободовские, против, меня самые непозволительные средства, я не отступлю ни на шаг, как мое положение ни опасно теперь (а оно опасно), клянусь перед Вами в этом, мой друг, всеми лучшими моими мечтами о Сибири!
P. S. После 4-х дней оплевания меня г. Лободовским кадеты: выпускного курса подали против него письменный протест. Изложены мои заслуги (даже, говорят, многое слишком преувеличено и неверно). По прочтении чего Лободовский публично перед кадетами отказался от своего мнения обо мне. (Как легко отделывается?) Затем заслуги Лободовского, где изложено, что он не выпустил ни одного, не только порядочного человека, но даже: честного офицера.
(Лободовский. А Потанин? Я его выпустил.
Кадеты. Его выпустил университет, а не вы!)
Замечено Лободовскому, что он ничего не читает кадетам, кроме державинской и ломоносовской ерунды11, что он макиавелльиичает для выигрыша в свете и продавал свои лекции, тогда как эти люди (сиречь мы с Бабиковым) гнушаемся этим и читаем для общего блага. Лободовский, скрежеща зубами, взял письмо, давши слово возвратить, но слово, кажется, держать не хочет, а письмо читает завтра на конференции.
Какова молодежь?!! Жаль, если выйдет им худо! Ежели же по виду этого возникнет история со мной, я не пожалею о личных себе неприятностях. Будь, что будет, никто не минет своей участи, я скажу; «Да здравствует наше молодое поколение!» Произнесите и вы ей «виват» (кричите!), добрый друг мой, и ждите меня со всеми документами по этому делу.
PP.S. Кадеты вывели заслуги не только мои, Ваши12, но даже и Серафима!13 Кадет Михайлов14, автор письма, засажен в карцер под строжайший караул. Ему угрожают красной шапкой. Врут! Много, что исключат. Михайлов обещается идти пешком в С.-Петербургский университет.
Одна половина Омска клеймит меня не на живот, а на смерть, другая бьется за меня на всех перекрестках. Словом, La petite revolution d’idИe.[1]
P.S. Деньги с литературного вечера посылаю Пыпину15 для раздачи Лукину16, Любимову17 и прочим.
Автограф. Г АО О, ф. 3, оп. 15, д. 18753.
1 Кузнецов — омский капиталист, в доме которого с осени 1863 г. по XI. 1864 г. H. М. Ядринцев был домашним учителем. После выступления H. М. Ядринцева с речью «Об общественной жизни в Сибири» Кузнецов отказал ему в уроках.
2 Прудон Пьер Жозеф (1809—1865) — французский экономист и социолог, теоретик анархизма. В 1848 г. он выступил с законопроектом об обложении имущества французской буржуазии, вызвавшим возмущение депутатов Учредительного собрания и всей буржуазной печати. Проект Прудона, как подстрекательство против собственности, был отвергнут Учредительным собранием. Возможно, что этот факт из политической биографии Прудона вспомнился Ядринцеву, когда он писал другу о той злобной реакции, которую вызвала его речь в среде омской буржуазии.
3 Бабиков А. С. — прапорщик, выступил с изложением статьи М. Л. Михайлова «Джон Стюарт Милль об эмансипации женщин» («Современник», 1860, № 11).
4 Подлинник статьи хранится в ГАОО (ф. 3, оп. 15, д. 18769). На рукописи — резолюция: «Публично читать дозволяется. 7 ноября 1864 года Главный инспектор училищ Западной Сибири А. Г. Попов».
5 В рукописи вычеркнуты следующие предложения и абзацы:
«…И, говорят, даже находятся тупоумные обскуранты, утверждающие, что в Сибири учреждать университет еще рано».
«Нельзя не упомянуть о роли, которую играют в деле цивилизации нашей страны образованные ссыльные. Первая школа в Сибири была основана шведами, и в продолжение всей истории Сибири мы не раз встречаем ссыльных, вносящих научные знания и образование в наше общество. Эти поступки представляют самый высокий пример человечности; эти люди, оторванные от мест своей родины, люди, удаленные обществом на изгнание, обреченные на страдания в дальней стороне, эти люди за свои печали и мучения платят человечеству не ожесточением, не гневом, не местью, а самым высоким даром, каким только может платить человек, именно даром цивилизации и передачей своих умственных сокровищ».
Зачеркнув все это, Попов написал тут же: «В этих словах слышится укор правительству, публично читать не дозволяется». Инспектор училищ знал, что делал: здесь прозрачный намек на декабристов; кроме того, в Омске находилась большая группа ссыльных поляков, участников восстания 1863 г.
Статья «Общественная жизнь Сибири» опубликована в «Томских губ. ведомостях», 1865, № 5.
6 Клихменко — сведения о нем найти не удалось.
7 «Навозная сволочь» — сатирическая характеристика той категории люден, которые устремились из центра в Среднюю Азию и Сибирь с целью наживы.
8 Речь идет о демократических общедоступных клубах в отличие от закрытых дворянских «благородных собраний».
9 Лободовский В. П. — преподаватель русского языка и словесности в кадетском корпусе Омска. Однокурсник И. Г. Чернышевского по Петербургскому университету.
10 Видимо, имеется в виду один из анекдотических случаев в жизни местного общества.
11 Полемическое определение «старой» литературы в сравнении с «молодой» — современной и передовой.
13 Учась в кадетском корпусе, Г. Н. Потанин возглавил движение кадетов ли самоуправление.
13 Шашков Серафим Серафимович, он к этому времени успел открыть частную школу в Красноярске и прославиться блестящими лекциями по истории Сибири, публично прочитанными в разных сибирских городах.
14 Михайлов — других сведений о нем не сохранилось.
15 Пыпин А. Н. — литературовед, в 1860 г. профессор Петербургского университета; в 1861 г. он оставил университет в знак протеста против правительственных репрессий, обрушенных на студентов, в 1864 г. он деятельный сотрудник «Современника».
16 Лукин И. А. — вольнослушатель Петербургского университета. В материалах архива о нем сказано: «Лукину были даваемы поручения по покупке и отправлении книг, из коих некоторые не пропущенные цензурою. Лукин назывался кассиром сибирского кружка студентов, и ему высылались Потаниным деньги, вырученные от лекций, читанных Ядринцевым в пользу студентов-сибириков и по подписке приказчиков Томского гостиного двора». (ГАОО, ф. 3, он. 13, ед. хр. 1.)
17 Любимов Федор Васильевич — в 1864 г. учился в Петербурге на медицинском факультете. О его трагической судьбе H. М. Ядринцев рассказал в очерке «Смерть и дорогие могилы». — «Восточное обозрение», 1887, № 17.
2
правитьДорогой и милый мой друг!
Пишу Вам после тяжелого впечатления, вынесенного мною видом смерти. Я схоронил Н. В. Ушарова1, который умер на моих руках и с которым я был до последних часов. Смерть была тихая. Умер от скоротечной чахотки, бывшей последствием воспаления легких. Хотя мы давно ожидали этого конца у покойного, но, принимая во внимание обстановку и то положение, каким обставилась эта смерть нашего бедняка, при тяжелом жребии, выпавшем именно на меня хоронить его, когда я остался один с ним и был единственное лицо на похоронах, — все это произвело грустное впечатление. Я смотрел прямо в последний акт этой жизни, смотрел прямо и смело на агонию и на потухшую жизнь, не отводил глаз от трупа и запечатлел поцелуем еще не остывшее тело от имени себя и вас, друзей его. Иначе я и не мог сделать. Это была проба характера, силы убежденья, могущества духа. Я не хотел скрывать от себя ни чувств, ни мыслей, ни впечатления, каково бы оно ни было. Иначе была бы это боязнь за свой интеллект, за свою философию, а всякая раздвоенность и скрытность чувств пагубна.
Может быть, я даже слишком отдался впечатлению, может быть, оно на меня было сильнее, чем подобает философу, я говорю, конечно, только о душевном состоянии, но это оттого, что я слишком развил свою впечатлительность, слишком развил свой душевный инструмент для того, чтобы полнее и нежнее отдаваться на каждое явление человеческой жизни. Смерть, как всякий факт, должна была отразиться на нем. Рядом с этим я и сознательно должен был остановиться на нем.
Только легкомысленная юность пляшет и скачет, не обращая внимания и забывая мгновенно это явленье, только индифферентизм и эгоизм не хочет мыслить и бежит от факта, ему неприятного. Человек с чувством, с умом остановится на нем и отдаст себе отчет, как обо всяком другом явлении. Когда раздастся memento mori[2] природы, каждый человек сближает с собой, связывает эту идею и оглядывается на жизнь. Впечатление это было столь сильно на человечество, что сделало его рабом. «От страха смерти, — говорит апостол, — люди древнего мира через всю жизнь были подвержены рабству»2, разумей рабство разума в подчинении чувству.
О том же говорит Шеллинг3. Человечество под влиянием страха создало себе целую утешительную философию и подтасовало под нее все явления природы, все свое миросозерцание. Недавно я прочитал «Апологию христианства» Геттингера (СПб., 1873), где автор пробует примирить науку, новейшие открытия геологии, истории, философии с утешительною верою. Какие усилия употребляются, как человечество боится оставить эту теорию, — почему? Потому что боится остаться безутешным. Факт смерти и идея ее производят впечатление на гениальнейшие умы и давали им уродливые, мрачные настроения. Под влиянием такого настроения находился Байрон всю жизнь и наш Лермонтов. Замечательно у Байрона развито это чувство, окрасившее столь мрачно его жизнь, и происхождение его в «Каине», думавшем ежеминутно о смерти. У Байрона это чувство родилось плодом пресыщения, у Лермонтова это был плод, кажется, меланхолического расстройства с детства, как видно из его юношеской повести, печатающейся в «Вестнике Европы»4.
Когда люди допускают в душу себе это чувство, это называется кладбищенством. Есть люди, которые в себе его воспитывают искусственно: монахи, аскеты. Когда отдаются ему люди не развитые, из них выходят ханжи и «рабы страха», когда ему отдаются люди с сильным умом, из них выходит страдающая гениальность, мучающийся дух под давлением материи.
Но этого мало. Эти гениальности, как ни смотрят мрачно на жизнь, отдаваясь сильно идее о своей конечности, но у них сильна и привязанность к жизни. Иное дело, ежели человек ей отдается вполне; тогда должна явиться неминуемо апатия к жизни. Вот это-то я считаю самым вредным, что может принести факт смерти впечатлениям живой человеческой личности; к счастью, такие факты редки. Но ежели бы человек отдался вполне этой мысли, он бы дошел до этого. Древние старались изгладить быстро это явление из своей памяти, сожигая трупы, люди стремятся загладить пиром впечатление (поминки), люди инстинктивно ищут опоры в это время в социальности, опираются друг на друга, чувствуя, что у каждого ноги сгибаются, но эти паллиативы, фикции смешны и недостойны человека, как философа. В чем должен в это время найти опору человек? В собственной идее, в сознании о своей философии.
« — Посмотрите, доктор, мой пульс, — сказал С.-Симон5, выстрелив себе в глаз и ожидая смерти, — он бьется не более, как и при жизни; я полагаю, что человек и не может относиться к этому факту более, как ко всякому другому». Но мало того, не всякий обладает философским спокойствием; тогда человек должен при жизни всегда гнать назойливую, вредную и праздную мысль, могущую породить страх или апатию в душе его. Когда в последние часы наш Карабус Н. В. (Ушаров) умирал на моих руках и чувствовал, что ему не жить, он начинал заговаривать о смерти.
— Что же ты о ней думаешь, философ? — сказал я ему. — Пока жив, чувствуй жизнь; когда умрешь, that is fact.[3]
Больной согласился. Наш Карабус отдался смерти, как и жил, т. е. отдаваясь течению. Он не был Манфредом, который в дикой ярости борется с духами перед смертью, не желая отдавать жизнь; не был он кипучей и страстной натурой в жизни, которая то тысячу раз призывает его в жизни, то проклинает и отталкивает.
Пьер-Жак6 в философском смысле, как идею, увеличивающую человеческое мученичество, воспел ее: «Oh! ma mort, oh mon amour!»[4] «Человек честный не будет бояться смерти, — говорит он, — и я призываю тебя к себе». (Отрывок этот был прочитан на его могиле.) Но мне кажется, что человек не должен много думать лично о себе и придавать большое значение этому факту, как самому мелочному факту своей жизни, ибо человек есть часть целого, атом, или клеточка огромного социального организма, как ум, живущий мировою жизнью; он есть часть целого, как человек идеи, как идея; он бессмертен и останется в человечестве. Вот почему, чтобы встретить смерть спокойно, найти утешенье и усладиться жизнью будущего, куда и его часть будет вложена, он должен отдать все силы души, весь труд свой, всю любовь свою человечеству. И чем больше он достигает этой цели, тем больше он соединяется с мировою идеей, парализует вредную мысль, и тем менее страшен его конец, ввиду бессмертия его идеи. Тогда он может, умирая, воскликнуть: vive la mort![5] разумея, что за нею последует жизнь.
Виноват, что посвящаю эту коротенькую монографию после моих личных ощущений, но так как привык с Вами делиться впечатлениями, то примите и сие.
Я пишу деятельно «Провинциальные письма», которые пошлю разом.7 Они немного растянулись. Когда окончу, приведу оглавление. Ваш или наш «Непокрытый балаган» Голопупова тоже обделываю8. Кроме того, для беллетристики приготовлю «Миргкое дитя» — о деревенских подкидышах, которые воспитываются у к стьян по мирскому обычаю по очереди9.
Жду выхода «Дела»10, — не будет ли Сперанского?11 С проектами и прошениями окончил и выслал в Питер. С каждой почтой жду ответа от Вас и нету. Зенович прислал мне письмо, обещаясь сделать все возможное12. 2 месяца нужно ждать, что будет. В эго время окончу многие работы.
С последней почтой No «К.-В. газеты» не получил, не знаю, затерялась, что ли. Теперь в «К.-В.» и «Петерб. вед.» посылаю коротенький «некролог», не придумаем ли после что большее.
Покойный13 оставил неоконченные наброски и начало «Забайкальской Руси» и очерки о Холмогорах, тоже не оконченные; все это никуда не годится.
Вы просили сведений о замерзании рек. Я нашел их у одного крестьянина и прилагаю.
Вскрытие реки Ваги и покрытие ее льдом с 1859 по 1873 год
|
|
|
| В 1859 г. 10 апреля | 5 ноября |
| 1860 г. 18 апреля | 30 октября |
| 1861 г. 15 " | 7 ноября |
| 1862 г. 7 " | 3 " |
| 1863 г. 12 " | 10 " |
| 1864 г. 14 " | 28 октября |
| 1865 г. 19 " | 6 ноября |
| 1866 г. 21 " | |
| 1867 г. 17 " | не записывал |
| 1868 г. 22 " | |
| 1869 г. | |
| 1870 г. | не записывал |
| 1871 г. | |
| 1872 г. | 23 октября |
| 1873 г. 26 апреля | еще не стала |
Наблюдения сделаны 3 версты от города, на Хархгольском о-ве, против деревни Никольской. Делают наблюдения рыболовы. Есть случай еще достать подобные же сведения из одной деревни, наблюдения, сделанные священником. Прилагаемые объявления сделаны грамотным крестьянином Худовековым. Бывал в Сибири на частном сахарном заводе за Байкалом и уехал из Сибири, когда завод обанкротился. Знает нашу жизнь на Востоке, бродяжеский ссыльный быт и прочее.
Мне сказывал секретарь мирового посредника из удельных крестьян, фельдшер, личность очень почтенная, что крестьяне записывают ледоставы и прочее в видах рыбной ловли. Сей же секретарь изучал ботанику и составил гербарий для Академии. К сожалению, занятия ученые ныне оставил, страдая расстройством мозга и вследствие припадков.
До свиданья. Пишите, пожалуйста.
Печатается по копии из архива М. К. Азадовского.
1 Ушаров Николай Васильевич (1840—1873) — этнограф, писатель, привлекался по делу «сибирских сепаратистов». См. некролог H. М. Ядринцева — «Камско-Волжская газета», 1873, № 129. В других газетах некролог не появлялся.
2 Парафраз из послания к евреям апостола Павла: «И избавить тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству».
3 Шеллинг, Фридрих-Вильгельм (1775—1854) — немецкий философ.
4 М. Ю. Лермонтов. Юношеская повесть. — «Вестник Европы», 1873, октябрь. Ныне известна под названием «Вадим».
5 Сен-Симон Клод Анри (1760—1825) — французский мыслитель, социолог, социалист-утопист.
6 Пьер-Жозеф Прудон.
7 «Провинциальные письма» — статья H. М. Ядринцева в «Камско-Волжской газете», 1873, № 138 и 145.
8 Стихотворение «Балаган» впервые опубликовано в сб. «Сибирские мотивы». (СПб., 1886).
9 Вероятно, речь идет об очерке «Божьи дети». — «Неделя», 1875, № 34.
10 «Дело» (Петербург, 1866—1888) — ежемесячный литературно-политический журнал демократического направления, продолжение закрытого в 1866 г. вместе с «Современником» «Русского слова». До 1880 г. «Дело» редактировал Г. Е. Благосветлов, затем Н. В. Шелгунов, К. М. Станюкович, с 1868 г., в период ссылки, И. М. Ядринцев активно сотрудничал в журнале.
11 Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839) — государственный деятель, в 1919—1821 годы занял пост генерал-губернатора в Сибири (Иркутск), произвел ревизию и выявил чудовищные злоупотребления сибирской администрации. Речь, видимо, идет о статье Ядринцева «Сперанский и его реформы в Сибири», так и не появившейся в журнале «Дело».
12 А. Н. Деспот-Зенович хлопотал об освобождении H. М. Ядринцева из ссылки.
13 П. В. Ушаров.