Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая
М.: Республика; СПб.: Росток, 2010.
Ю. Н. ГОВОРУХА-ОТРОК В НЕСКОЛЬКИХ ПИСЬМАХ править
I править
Милостивый Государь
Василий Васильевич!
Я только что получил записку С. А. Петровского[1] с приложением Вашего письма и статьи[2], которую он просит меня прочесть и дать свой отзыв. Я тотчас же прочел ее. Без сомнения, она будет напечатана, по крайней мере, я настойчиво выскажусь в этом смысле, но когда — это уж их редакционное дело, относится к редакционной технике[3], в которой я ничего не понимаю. Вероятно, в непродолжительном времени, но, не видавши никого из редакции, не могу Вам точно сказать когда.
Я очень рад, что случай дает мне возможность хотя письменно вступить с Вами в непосредственные отношения. Из моих статей Вы, вероятно, уже заметили, что Ваши работы возбуждают во мне живейший интерес. У нас с Вами много точек соприкосновения и даже, в сущности, одна общая идея, из которой мы оба исходим; но о Гоголе — конечно, мы стоим на разных концах, хотя, возможно, кончим тем, что и здесь сойдемся, если обои доведем до конца взгляды [слово неразборчиво. В. Р.]: конечно, буду Вам отвечать, хотя очень трудно хотя что-нибудь выяснить в небольшой статье. Необходима монография о Гоголе, которую я, рано ли поздно ли, решился написать[4]. Читали ли Вы мою статью в «Русс. Вестнике», январь, «Литературно-критич. очерки», подписанную Ю. Елагин? Там тоже кое-что говорится о Гоголе, на что мне хотелось бы обратить Ваше внимание[5]. Статью, о которой я упоминаю в своей заметке, Нечто о Г. и Д., я Вам вышлю. Она именно написана по поводу мнений Градовского, и, т. о., бьет прямо в центр дела.
На Ваше отрицание Гоголя я смотрю как на последний фазис той борьбы, которая приведет к пониманию Гоголя. Это фазис необходимый, и Ваша заслуга в том, что у Вас достало мужества довести дело до конца, т. е. до прямого отрицания Гоголя[6]. Не бываете ли вы в Москве? Как бы одолжили, если сие Вам не противно, посетивши меня.
Вам преданный
(Ю. Николаев)
Софийская набережная,
Кокоревская гостиница № 78.
- Чуткий, внимательный слух расслышит в этих строках письма душу совсем иного тона, нежели у H. Н. Страхова; и дальше, после этого краткого «знакомящегося письма», это слышание другой души сделается еще звончее, Страхов был уже слишком —
но не в ангельском смысле, а в ученом и кабинетном, с чем связуется (увы, судьба и рок законов соотношения) доля сухости, отчужденности («голод народный волнует меня только в известиях, которые читаю», — см. «Письма»). Страхов был чист особенною институтскою чистотою (женские институты): но нельзя скрыть, что иногда хочется из их тихих девичьих коридоров и дортуаров спуститься в подвальный этаж, в кухню, и там покопаться около кушаний, сковородок, пирогов и проч., и что иногда в «прислуге на кухне» найдешь и услышишь тон речи более народный и более созвучный сердцу, чем у классных наставниц, учителей и у директрисы. Так и Говоруха: с ним легче, естественнее льется речь, он больше «наш», чем великолепный и ученый Страхов, хотя он и не так солиден и надежен. В. Р.
II править
Многоуважаемый
Василий Васильевич!
Извините, что немного запоздал с этим письмом, так что оно придет к Вам позже, нежели напечатанная Ваша статья и мой ответ на нее. Жалею, что не мог ответить Вам пространнее, чувствую, что ответ не удовлетворит Вас. Мою первую статью о Гоголе, которую обещал прислать Вам, никак до сих пор не могу разыскать, но как только разыщу, пришлю, — равно и о Достоевском. То, что вы пишете о Леонтьеве, — мне очень приятно: я также большой его поклонник. В цитате моей не было неточности [неразобранное мною слово. В. Р.], на которую Вы сетуете. Я цитировал его книгу «Византизм и Славянство», которая уже вторым изданием вошла в один из томов «Восток, Россия и Славянство». С Леонтьевым я знаком. В сентябре он был в Москве, и, заинтересованный моими статьями, посетил меня. Таким образом, мы познакомились, а потом, в продолжение двухмесячного его пребывания здесь, часто бывали друг у друга, ведя бесконечные и азартные споры. Он, хотя старик, но ужасно живой и жизненный. Живет он постоянно в Оптиной Пустыни и я все собираюсь навестить его там, да разные дела задерживают. Если Вам случится быть в Оптиной, зайдите к нему, он, без сомнения, рад будет Вашему посещению[7]. Он оставил мне экземпляров 25 своих книг с просьбою раздавать их даром всем интересующимся подобными идеями[8]. Если между Вашими знакомыми есть таковые, то напишите, сколько экземпляров Вам выслать.
О Гоголе никак не могу Вам уступить, и думаю, что если бы нам пришлось поговорить с Вами, то я успел бы убедить Вас, что я прав. В печати это трудно сделать по отношению к такому упорному человеку, как Вы.
Все, что Вы пишете о Гроте, чрезвычайно верно — включительно до того, что он все-таки очень полезен именно своею юркостью. Без сомнения. И, в виду этого, я никогда бы не стал «вскрывать его череп», если бы он сам назойливо не вызвал меня на это. Вы очень проницательны, если после одного свидания с ним так верно его угадали.
Ну, желаю Вам всего хорошего.
Говоруха-Отрок
Елагин — собственно и есть тоже моя фамилия, так как мать моя урожденная Елагина.
[1891 г.].
- Верно на мой запрос в ответ ему на предыдущее письмо об Отчестве. От имени отца он и произвел псевдоним (Ю. Николаев) в «Моcк. Вед» В. Р.
III править
Простите, многоуважаемый, Василий Васильевич, что так долго не отвечал Вам: все время болел. Осень всегда мне обходится не дешево. До того расхворался, что, как видите, уже 3-й месяц не даю ничего в «Русский Вестник». Здесь[9] был Леонтьев[10], я с ним виделся: много говорил об Вас. Он живет теперь у Троицы[11] и тоже болеет[12]. Смерть отца Амвросия[13], боюсь, очень его поразить. Кстати, Петровский просил меня переслать Вам статью о Каткове, которую и прилагаю[14]. Ее нельзя напечатать[15] вот по каким соображением. Теперь из агитации направленной на сооружение памятника Каткову кроме скандала ничего не выйдет. Слишком не приготовлено к этому общество. Только по этим соображениям, т. е. потому, что в наст, время «М. В.» вообще не находят удобным поднимать это дело, Ваша статья не напечатана. Вообще же Петровский очень просит Вас присылать ему статьи, которые он охотно будет помещать в «М. В.». Выбирайте любые темы. Пишите побольше, мне одному не разорваться, и Ваши статьи сильно бы подкрепляли и мою деятельность. Я слышал, что Вы женились: поздравляю Вас. Теперь-то и писать, когда Вы имеете свой угол[16] и, след., больше спокойствия[17]. Ну, до свидания. Жалею, что летом не пришлось повидаться с Вами. Не собираетесь ли в Москву?
Юрий Говоруха-Отрок.
15 октября (1891 г.).
Малая Бронная, д. Фальковской.
IV править
Многоуважаемый
Василий Васильевич!
Я перед Вами виноват: одно Ваше письмо пропустил без ответа. Пожалуйста, извините меня: все дело в моей лени на писание писем. Если не отвечу тот час же по получении, то уже оно так и застрянет.
Фотографию свою послал бы Вам очень охотно, но дело в том, что у меня ее нет. А как только соберусь сняться, то тотчас же пришлю Вам — и, кстати уже сказать, ничего такого особенно страшного в Вашем желании не вижу. Мне самому часто хотелось видеть хотя бы портрет людей меня интересующих: это очень естественно.
И еще должен извиниться перед Вами. Я могу Вам выслать 4 и даже 5 экз. книг Леонтьева, для того он мне их и оставил, но вот до сих пор не собрался этого сделать. На днях непременно вышлю «Восток, Россия и Слав». Оттиск же его статьи о Толстом у меня всего один, так же, как и других его брошюр. Кстати, знаете ли Вы его книгу о Зедергольме? Вот ее точное заглавие: Отец Климент Зедергольм Иеромонах Оптиной Пустыни. Сочинение К. Леонтьева, издание 2-е. М., 1882 г., цена 75 к. У меня тоже один всего экземпляр, который он мне подарил. Книга интереснейшая. Не знаю, продается ли она в Москве, но Вы можете выписать ее из Оптиной Пустыни. Первоначально она была напечатана в виде статей в «Русском Вестнике» в конце 70-х или в начале 80-х годов. В Ельце вероятно можно найти «Русск. Вестн.» за эти годы — в гимназической библиотеке, например? О Достоевском вот мой Вам совет: повремените со статьями о нем. Они лучше у Вас улягутся. В статье Вашей в «Русск. Вестн.», март, очень много верного, есть и одушевление, но она внутренно ужасно разбросана, так что не произведет на читателя всего того действия, которое могла бы произвести.
По поводу нашего спора о Гоголе Страхов мне пишет: «У Гоголя взгляд зрелого, крепкого, строгого человека без нежничанья и малодушной сентиментальности». Подумайте над этим. Кстати: никак не могу разыскать свою 1-ю статью о Гоголе, потому до сих пор не прислал Вам.
В отчете «Русских Ведомостей» о заседании Псих. Общ., где я спорил с Соловьёвым, все ужасно переврано: и его и мои слова. Впрочем, спор вообще был бестолковый, благодаря тому, что он уклонялся от прямой и ясной постановки вопроса.
Я так же очень желал бы повидаться с Вами: неужели это не устроится? Что бы Вам на праздниках, в свободное от служебных занятий время, проехаться в Москву? От Ельца, думаю, всего-то полусуток езды. Прямо и приехали бы ко мне в Кокорево. У меня номер большой, есть широчайший диван, и Вы бы меня нисколько не стеснили. Право, хорошо было бы.
Ну, до свидания — и желаю Вам, прежде всего, как можно больше бодрости духовной — и все остальное «приложится»[18].
14 марта
V править
Многоуважаемый
Василий Васильевич!
Вот какая досада, что Вы меня не застали — редко мне было так досадно! И почему Вы не могли денька два прожить в Москве? Ведь теперь Страстная и в гимназии занятий нет. И еще досада: если бы Вы меня застали, я мог бы Вам отдать книги Леонтьева, которые по своей ужасной лени и безалаберности никак не соберусь Вам выслать.
Что касается до Вашего желания променять учительство на журналистику, то заклинаю Вас всеми святыми не предпринимайте в этом направлении никакого решительного шага не повидавшись со мной и не посоветовавшись с H. Н. Страховым. Вы можете совершенно и на всю жизнь погубить себя. Нужна чрезмерная нравственная и умственная выносливость, кошачья живучесть, чтобы, сделавшись журналистом, не обратиться в журнального смерда, не погубить окончательно своего дарования. И вот что я Вам скажу: я зарабатываю журналистикой от 5 до 6 тысяч в год, но если бы мне предложили место учителя в уездном городе на 2 тысячи жалованья, — я сейчас же и охотно бросил бы журналистику. Я не перестал бы писать, конечно, но бросил бы, чтобы избавиться от обязательного писания. А Вы, сколько я могу судить, человек далеко невыносливый и поэтому для Вас журналистика была бы чистою гибелью. Ну, Христос с Вами. И не решайтесь сами ни на что.
К моему великому удовольствию студентики начинают меня читать — иные приходили ко мне[19].
КОММЕНТАРИИ править
Литературный и театральный критик Юрий Николаевич Говоруха-Отрок (1850—1896) печатался в «Московских Ведомостях» под псевдонимом Ю. Николаев. Розанов вступил с ним в переписку в связи с завязавшейся между ними полемикой по творчеству Н. В. Гоголя после публикации первых глав розановской «Легенды о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» в «Русском Обозрении» (1891. № 1-4). Пять писем Говорухи-Отрока (ныне хранятся в ОР РГБ. Ф. 249. М. 3873. № 1) Розанов опубликовал в своей книге «Литературные изгнанники» (СПБ., 1913. С. 437—454), по тексту которой они публикуются.
…не для житейского волненья — А. С. Пушкин. Поэт и толпа (1828).
- ↑ Редактор «Московских Ведомостей» сейчас (кажется) после Каткова. В. Р.
- ↑ «Пушкин и Гоголь», — полемическое возражение на статью Ю. Николаева (псевдоним Ю. Н. Говорухи-Отрока) в «Моcк. Вед.», где он резко напал на меня за взгляд на Гоголя, высказанный в начале статьи «Легенда о Великом инквизиторе». В. Р.
- ↑ Денежная моя сжатость (165 р. в месяц) была так велика в то время и в ближайшие годы, что при всякой горячности и принципиальности полемик всегда стояло побочною и жгучею тревогою: «А когда будет напечатана?». К счастью, это только меняло тон моих статей, придавая ему раздражительность, муку и сомнения: но вообще «обстоятельства» (эти и многие другие) не давили на ход мысли, на умозаключения, на resume. И «в идеях» я всегда был верен себе и одному себе, переходя от одних идей к другим идеям по ходу внутреннего своего развития, по «впечатлениям новым» (очень действовало), по встречам с новыми людьми (тоже действовало): и ни по чему еще. Все самые «безверные» и самые верующие, самые анархические и самые монархические статьи суть «мои статьи». В. Р.
- ↑ Едва ли бы что-нибудь вышло из этой «монографии», самой фактической, самой подробной, если бы ее написать умный и талантливый, но «все же человек 60-х и 70-х годов», Говоруха-Отрок. «Не убо прииде час…». Всякому сроку историческому своя мера понимания. Еще не раскрылось ухо для Гоголя, не разверзлось обоняние для его тайн… И Чернышевский, и Добролюбов, и теперь Овсянико-Куликовский, и раньше Страхов или Говоруха-Отрок — разве не искренни быт в уразумении Гоголя, как «великого реалиста» и как бесстрашного «гражданина-обличителя» и «христнанина-проповедника»... Но страшен он лежал в гробу. С. Т. Аксаков записал: «От роду боялся покойников, и когда бывал такой — не решался один войти в комнату, где стоит гроб. А вот с Гоголем — странность: вхожу и не боюсь, точно это не покойник, не умерший человек», т. е. «а что-то другое». Между тем весь мир содрогнулся и содрогается при чтении некоторых у него строк: 1) и как церковь заросла бурьянам («Вий»), и что 2) у ведьмы темное пятнышко внутри тела, и 3) «буквы святой книги напились кровью» («Страшная месть»), и как 4) «розовый и голубой свет с тихим звоном переливались в комнате, и смешивались» и не смешивались" (ворожба колдуна), да и 5) странный весь очерк колдуна; — очень странен плавный его грех, мысль о коем никогда не пришла бы Пушкину на ум, не вошла бы в его чистое и (здесь чуть-чуть) наивное воображение. Я указал пять точек, и около них есть еще подобных же точек десять, говорящих нам о такой стороне в Гоголе, какая вообще никогда реалистам не приходила на ум, и не могла привлечь их внимание, и не могла найти в них какое-нибудь понимание себя. Между тем эти точки, эти стороны души, — есть. Как чуть-чуть приоткрывшиеся окна, они дают нам прозреть в самое святилище, гоголевского творчества, святилище весьма темное, святилище, во всяком случае, дохристианское, святилище мифологическое, колдовское; во всяком случае странное и волшебное. Остановимся на одном, без риска на этой черте или границе ошибиться: Гоголь был великий фантаст, великий вообразитель, с силою в этой области до того потрясающей и глубокой, что его собственно наблюдательные и осведомительные способности растворялись в ней не более как капля в море. В. Р.
- ↑ Занятая Гов.-Отроком и бесчисленными «защитниками» (пусть будет так) Гоголя позиция и точка зрения заключалась в том, чтобы отстоять величие Гоголя и душевную чистоту и благородство его. Вообще отстоять его «монументальность в общепринятых чертах» («монумент», «памятник благодарного потомства»)… Но «монумент» как известно не удался (в Москве) и в этой неудаче есть немножко улыбки беса. Величия его ни я, ни другие и не затрагиваем. «Чистота» и «благородство» как-то не идут к вопросу о Гоголе; когда говорят о Ротшильде — говорят о богатстве, когда говорят о Бисмарке — говорят об уме, о Наполеоне говорят — и говорят о победном мастерстве; но о «душе» их вопроса не затрагивают. «Душу» спрашивают у святых, праведников и обыкновенных людей, от людей дружбы и своего дома. А какой у них «свой дом», у этих людей; у них «всемирный дом», весь мир — их «дом», они — странствователи, блуждатели, пролетающие птицы. Таков был и Гоголь, — и вопрос, может быть, не о «чистом его души», а о загадке его гения. И вот тут совершенная перемена точки зрения на его гений впервые открывает настоящую интересность его души. Таким образом, с серией новых вопросов Гоголь не понижается, а необыкновенно возрастает; возрастает и «монументальность» его, но только не от «благодарного потомства», а от потомства любопытствующего, спрашивающего, недоумевающего, удивляющегося. В. Р.
- ↑ Ну, это — как, вероятно, думал Говоруха — «должно привести к пониманию христианского духа Гоголя»…, «в основе православного», который «показал безумие пустой и безбожной жизни» светского общества, «забывшего обязанности перед народом». Можно и сюда повернуть, и Гоголь повертывал сюда в возне своей с Матвеем Ржевским. Но как-то не «заворачивалось», — как не заворотился «конь, на котором скакал колдун», и все хотел повернуть его от Карпат. Но конь донес его куда надо. О «христианском духе» Гоголя можно только улыбаться. В. Р.
- ↑ Я припоминаю сейчас, что однажды, лет 6 или 8 тому назад, видел во сне К. Н. Леонтьева (никогда лично не виденного): сон был чрезвычайно радостен (т. е. мое ощущение во сне), и я начал словами: — «Вот, свиделись! О скольком надо переговорить». Сейчас я не помню, но разговор был необыкновенно сложен и последователен, весь «правильный», без признаков, что «в сновидении». Две черты из сновидения я помню: 1) что Леонтьев, весь изнеможенный и больной, весь белый старик, хотя чрезвычайно обрадовался мне, но произвел совсем другое впечатление, чем какое я воображал (вне сна). Именно, что он был слаб до неприятности, и что был весь какой-то жалующийся и точно о чем-то просящий, не то лекарства, не то о пенсии. Вообще, я не получил симпатии отличного впечатления. 2) Самый ход бесед был уходящий дальше, чем сколько высказал Леонтьев, но совершенно не помню, я ли или он был говорящий: но сохранилось это впечатление, разрешившееся почти восклицанием, когда я проснулся: — «Какое великолепие!!!» Спор (как бывает во сне) тянулся на часы, это была «целая книга» споров, или точнее — открывающихся дальше горизонтов, и с каким-то светом и счастьем утвердительных тезисов (когда у Л-ва есть только отрицательные). Почти наверно, что он состоял в том, что увидя его столь больным и «просящим пенсии», я начал укорять его, что он находится в таком жалком положении от того, что не «проломил ломом стены тех пещер», куда завел человеческий ум, и вот если проломить их (и я будто проламывал) — «то видите, Константин Николаевич, куда ведут эти озаренные светом дороги», и было (это ясно помню) впечатление как будто желтых, уходящих круто вверх и отлого вверх дорог, залитых солнцем. Так что «ход и выводы спора, тенденции спора» сливались с зрительным, для глаза, впечатлением желтых дорог, как бы в пустыне и сверкающих (кварц, кремень, песок под солнцем). Сны вообще у меня редки, и этот по разумности (отчетливости и ясности) был удивителен. Леонтьев соглашался и был удивлен, «как же у него все так умякло в болоте» и еще больше просил пенсии. Я был поражен, что не вижу его «великим» (всегдашнее ожидание). В. Р.
- ↑ Александр Михайлович Коноплянцев, составивший (после чрезвычайных трудов) первый его биографию и ставший сам одним из самых преданных и понимающих «до ниточки» его идеи учеников, — есть важнейшее идейное приобретение Л-ва за последний десяток лет. Вообще в «толпу» Леонтьев не входит и, по-видимому, не войдет; но его личные приобретения всегда высоко ценны. В. Р.
- ↑ В Москве. В. Р.
- ↑ Константин Николаевич. В. Р.
- ↑ Предсмертная болезнь. В. Р.
- ↑ Троице-Сергиев Посад Моcк. губ. В. Р.
- ↑ Старец Оптиной Пустыни, который благословил Леонтьева, дотоле жившему в Оптиной, переехать в Троице-Сергиев монастырь. В. Р.
- ↑ Ничего об этом не помню. В. Р.
- ↑ Должно быть, значит, моя статья? В. Р.
- ↑ Увы… «Жена есть, а где с нею жить — не знаю». И учительство в г. Белом, и потом Петербург и контроль сжали «угол» до полного задыхания; и только переход в «Нов. Вр.» дал возможность мне взять полным дыханием воздух. В. Р.
- ↑ Спокойствие наше — в кошельке нашем, а он был пуст. В. Р.
- ↑ Портрет Ю. Н. Гов.-Отр. был у меня, — полученный не помню когда. Со сложенными на столе руками, он сидит над этим столом, в позе столь же задумчивой, как выдвинувшейся вперед. Несколько лохматые волосы, небольшая борода (он был шатен). Много лет она хранилась у меня, — но в семье то один, то другой член брал «за симпатичность лица». Однако все он был «как-то на глазах», «где-то тут», — и я уверен был, что «возьму и приложу его к этой книге». Но когда при издании хватился, то при всех усилиях нигде не мог отыскать. Очевидно, у дочерей «захватили подруги», по русскому обыкновению, — и «забыли вернуть», тоже по-русски. В. Р.
- ↑ Нельзя вообще огульно порицать студентов (как иногда хочется). Не говоря о том, что в среде этой попадаются оригинальнейшие лица (каких, пожалуй, в профессуре нет), — но и в массе — это «добрые бурши», и становятся несносными только тогда, когда объевшись похвалами себе — делаются бездумны, бессмысленны, хвастливы как забалованное испорченное дитя. В. Р.