Письма к А. Н. Островскому (Горбунов)

Письма к А. Н. Островскому
автор Иван Федорович Горбунов

Опубл.: 1861. Источник: az.lib.ru

Памятники литературного и общественного быта

Неизданные письма к А. Н. Островскому

М. —Л., «ACADEMIA», 1932

ДОБАВЛЕНИЯ

Архив А. Н. Островского, ныне хранящийся в Госуд. Театральном музее имени А. Бахрушина, после смерти драматурга начал понемногу распадаться: часть писем к нему, вероятно, вдовой была возвращена некоторым корреспондентам Островского (так, напр., письма Н. Я. Соловьева оказались в семье драматурга-сотрудника Островского; недавно были опубликованы Д. И. Малининым в костромском «Литературном Сборнике» (1928) вместе с письмами А. Н. Островского); часть писем была изъята для напечатания в различных изданиях — С. Максимовым, П. О. Морозовым (в «Вестнике Европы», 1916, X), П. Шереметьевым и др. Так как в нашем распоряжении не было автографов писем Горбунова, Л. Толстого, Тургенева и Эдельсона, ниже помещенных, то мы не сочли удобным включать их в общую серию писем корреспондентов Островского, но решили напечатать их в виду обилия любопытных подробностей в них и более полной картины взаимоотношений между Островским и теми лицами, чья переписка дана в основном разделе нашей книги.

Горбунов Иван Федорович

1

6 сентября 1856 г.

Спешу Вам сообщить, Александр Николаевич, обо всем, что делается в Петербурге. 1. Погода стоит лихорадочная, как и всегда. 2. 5-го числа было первое заседание комитета, собранного для рассмотрения пьес для столетнего юбилея.^[1] Вот и все новости. Комитет состоит из следующих лиц: Председатель С. П. Жихарев, который писал дневник студента. Члены: Краевский, Ротчев, Федоров, Никитенко, Лажечников, Майков, Гончаров. Псаломщиком поставили вашего покорного слугу. Всех пьес представлено 21, из которых, вероятно, 20 никуда не годятся, а одна, которая должна непременно годиться, будет хуже всякой посредственности. В первое заседание прочитано 3 пьесы, в одной есть великолепное место о Гоголе. Пьеса [П. И.] Григорьева представлена без девиза и прочитана была первая. Такая дребедень, что уму непостижимо.^[2] Пьеса какого-то лавочника уложила публику окончательно. «Театр представляет кладбище» и т. д. На сцене Полевой, Брюлов, Мочалов и др. Конец первого акта: «Мочалов. Одначе, семь часов, пора чай пить. (Уходят все в могилы, музыка играет что нибудь»), О дальнейших заседаниях буду сообщать. Что ваша нога? Неужели не легче? Да сохранит вас бог. Поклонитесь Агафье Ивановне, Евгению Николаевичу и Ап[оллону] Александровичу. Майков и Гончаров вам кланяются. У Михаила Николаевича один раз был, но не застал дома. А. Никитичу рассказы посылаю во вторник.

P. S. Гурию Николаевичу низкий поклон.^[3]

2

1856 [октябрь].

Пьеса, данная в бенефисе Марковецкого, принадлежит к числу таких пьес, за которые обыкновенно бьют по роже: автор и бенефициант получили это.^[4] Я вам не писал своевременно об этом, потому что не хотел расстраивать вас. Содержания в пьесе нет никакого, рассказан только в лицах известный анекдот о Гореве. Публика ошикала пьесу, а великие князья, бывшие в это время в театре, сказали: «можно ли давать такой вздор?!» Были, разумеется, люди, которые порадовались этому пасквилю; вероятно, найдутся такие же в Москве. (Пьеса идет в бенефис Живокини). Все любящие вас, ваши друзья драматические, порешили меж собой так: "после представления пьесы в Москве, вам не худо написать письмо к Гедеонову и сказать ему, что поступать подобным образом с литератором, который более чем кто либо принес пользу дирекции, — дело не честное. На публику пьеса не произвела никакого впечатления и разговоров даже об ней не было, [с начала рассказывает содержание пьесы^[5]]. Для сцены это нисколько не интересно, хотя в натуре бывали и бывают, может быть, подобные случаи. «На всякое чиханье не наздравствуешься», говорит пословица, а потому это дело надо оставить втуне, сказал Писемский. В Петербурге новостей нет. Писемский болен не столько физически, сколько морально. Шетулинский сказал, что у него болезнь нервная и лечить его должна сама натура. Пьеса Зотова, избранная комитетом похоронена в III Отделении, «Укрощение строптивых» не пропущена; «Лабазник»^[6] в цензуре и, кажется, пройдет. Потрудитесь сказать об этом Прову Михайловичу. На следующей неделе я дам ему решительный ответ. Прощайте, Александр Николаевич, благодать божья с вами.

Р. S. На днях был бенефис Леонидова. Он давал «Ермака» Полевого. Сбор был очень хороший. На повторении бенефиса в театре сделали скандал: кто-то закричал: «пожар»! Что это было… Я был в это время на сцене. Вообразите крик, давка, треск… ужас! Мы начали со сцены уговаривать публику; сказали, что это вздор, что никакого пожара нет. Мало-по-малу успокоились; некоторые пришли обратно из корридора и тем убедили прочих в несправедливости сказанного. Все сели на места и попросили кончить пьесу. После спектакля, при разборе шуб, была другая история, следствие первой: многие ушли в чужих шубах, а некоторые должны были итти вовсе без шуб.

3

29 января 1857 г.

Сообщаю Вам одно происшествие, которое случилось в субботу в театральном комитете. Петербургские новости, вероятно, уже дошли до вас, например, что Борщев умер, что Самойлов сошел со сцены, т. е. не совсем, но уже более не играет (он просит 6 тысяч рублей, но дирекция упирается); что Леонидов женится, что в настоящий театральный сезон нового на сцене ничего не было, а вот что для вас будет ново: Горев осчастливил нас всех, открыл свой псевдоним и представил, посредством одного покровителя и почитателя своего таланта, свою комедию «Сплошь да рядом» в комитет под именем Тарасенкова. В комитете заседали: Жихарев, Федоров, Никитенко, Майков, Ротчев, Гончаров, Дружинин. Чтение началось в 8 часов и кончилось около 12. Мне несчастному пришлось испытать такую муку, что вы себе представить це можете. По прочтении составили, разумеется, журнал, из которого выписываю несколько строк… «Комитет мнением положил: пьеса Г. Тарасенкова „Сплошь да рядом“, по недостатку действия, бесцветности характеров, растянутости и пошлому языку не может быть принята на сцену». Дружинин говорит, что Краевский, подписывая журнал, накладывает на себя руки. Впрочем, Краевский отказался от пьесы и говорит, что она действительно плоха; один только Бурдин остается при своем мнении. Гр. Кушелев-Безбородко затевает журнал.^[7] О подробностях этого сообщу вам отдельно. Он меня просил написать вам, но как, что и об чем, узнаю сегодня. Рамазанов был в Петербурге (да и теперь не здесь ли?), я с ним виделся. Хавский в Петербурге, квартирует у Леонидова. Мартынов в понедельник играл Фамусова. Львов, начальник отделения Управы Благочиния, написал очень недурную комедию «Свет не без добрых людей». Вряд ли пройдет она.

4

15 июня 1857 г.

Мне совестно и за перо-то взяться, Александр Николаевич. Я теперь стою перед вами в таком же положении, как Андоей Титыч перед Брусковым: «на все воля ваша!» Новостей в нашем городке решительно нет. Об Садовском вы, вероятно, прочитали в «Современнике». Эта самая нелицеприятная статья об нем. Есть еще в «Отечественных записках», в «Музыкальном вестнике», в «Санкт-Петербургских ведомостях», в «Северной пчеле» две, из которых одна, с подписью «Не дикий», принадлежит Старому Пимену, в мире Арапову.^[8] Журналы, вообще, остались довольны Садовским, исключая «СПБ. Ведомостей», в которых театральную критику пишет Вильде. А так как вильде по немецки означает «дикий», то Арапов написал опровержение на оную и подписался «Не дикий!». В этой статье ничего нет. Статья Греча начинается таким дифирамбом, каким он не воспевал даже генерал-адъютантов. По отъезде Садовского, театр пребывает пуст, несмотря на то, что Максимов, после двадцати двух-летней службы сделавшися новостью — играет каждый день. Мартынов очень был болен, теперь, благодарение богу, поправляется. Все думали, что у него горловая чахотка, а кончилось это только геморроем. Самойлов за границей: Бурдин поехал с визитом в Самару. В репертуаре нового ничего нет. Вот и все театральное. Забыл, впрочем: в Питере был Щепкин и благодарил со слезами Павла Степановича за Садовского. В литературном мире хоть шаром покати, ничего нет особенного. Недавно — да вчера — в «СПБ. Ведомостях» была выпущена мораль на «Молву»; тут и вас задели самую малость. Должно быть, князь Назаров сердит на вас. Граф Кушелев-Безбородко издает свои сочинения. Вчера был у меня поэт Смуров. Завтра я еду с ним в Гатчино к Майкову. Кушелева в настоящее время нет в Петербурге. Я напишу ему письмо, может быть, что нибудь и будет. К Толстому я повезу его сегодня. Еще просил он меня справиться о «скатерти», которая послана им государю императору. Я справлялся в канцелярии министра — ни слуху, ни духу. Надо будет толкнуться в Московскую Дворцовую контору. Увидал он у меня ваш портрет и так разошелся в разговоре насчет вас, что я не успевал запоминать фразы, которыми он говорил, — одна другой лучше. «Вот он, батюшка-то! Народный-то наш…» «Любите вы его»? «Кого?» — «Александра-то Николаевича?» — На что-ж лучше. Вишь ты! И ручку за пазушку положил… Много он излил святой Руси своих вдохновеньев [?] и т. п. Не знаю, удастся ли ему что нибудь сделать в материальном-то отношении. То горе, что в Петербурге-то никого нет. Кушелева-то я урезоню. Что бишь еще-то? Да! Федоров просит у вас разрешения отправить пьесу в 3 отделение.

Про Петербург говорить нечего, он пуст теперь. Вся его жизнь, со всеми интересами сосредоточивается за городом, на островах. За то, что на островах и делается! страшно подумать, что там делается, особливо в праздничный день! Это я вам доложу такое пьянство, которого древние и вообразить не могли. В прошлое воскресенье, в 11 часов, три парохода повезли пьяных в Петербург. На каждом пароходе помещалось, по крайней мере до 200 человек. А сколько еще полиция подобрала! По сказанию буфетчика, в вечер выпито 227 бутылок коньяку. Купец К. выпил две бутылки рому и 13 рюмок голландского джину, за что в эту же ночь был поражен двумя ударами, из которых один лишил его удовольствия продолжать земное странствование: он отошел к родителям. Излер по прежнему продолжает спаивать публику. Петровский остров… да одним словом все пьет.

Рамазанов был в Петербурге; сегодня, кажется, уехал. Желаю вам доброго здоровья. Не будете ли в Нижнем? Увидимся.

23-го июня.

Письмо это должно было отправиться 15 числа, но Смуров поехал 23-го, а потому оно стало немного анахронизмом.

5

1858 г.

Извините, Александр Николаевич. Я только стал действовать, как следует; совсем было… насилу я мог вытащить у г.^[9] деньги. Ему, разумеется, никто не напоминал, он и забыл. Уведомьте меня, получили ли вы? Дело вот какого рода, отлагать нельзя. Нордштрем призывал меня вчера в III отделение и сказал, что есть большая надежда провести «Свои люди». Вот как: Тимашева нет, приезжайте в Петербург, дела устроил насчет Долгорукова. А хорошо, если бы Строганов написал к Долгорукову. Тогда конец. Нельзя ли к Строганову-то посредством Ю. Оболенского? Долгоруков-то не против пьесы, по словам Нордштрема. Щепкин играет слабо. Удалась одна только роль — Ревизор, а прочее плохо. Публика хлопает, но не с азартом. Школа женщин — совсем ослабела; Фамусов также. Кушелев 9 числа едет в деревню. Ради бога, извините меня. Поцелуйте Агафью Ивановну.

6

3 октября 1859 г.

Что я к вам только что теперь пишу, за диво не почитайте. По приезде в Петербург, я нашел Робуша^[10] при смерти. Заботы и хлопоты около него оторвали меня от всех других интересов. Теперь он, слава богу, начал поправляться. У него был тиф. За просрочку мне ничего не было. Я пришел к Павлу Степановичу и стал в зале с просителями для того, чтобы совсем рассмешить его. Он вышел, подошел к одному, к другому, наконец, увидал меня, хотел состроить строгую физиономию, но это у него не вышло. Сейчас, значит, к Прасковье Сергеевне, так и так и все это, остался у него обедать, ну и значит, конец… На срок явился. Благодетель! Нового в Петербурге, кроме Шамиля, ничего нет. Был у Некрасова, — не застал; письмо оставил. Видел Панаева, кланяется вам, Писемский тоже. Григорьев в отвратительном положении. Кушелев написал ему письмо, в котором было сказано, чтобы он подчинился во всем Хмельницкому. Григорьев отказался и какими средствами живет не знаю. Хмельницкий вооружил всех его кредиторов и теперь, бог знает, что будет. Он, повидимому, весел, но не думаю, чтобы у него все кончилось благополучно. Marie состоит при особе. У директора был и получил поцелуй за исправную доставку посылки. В театре было событие следующего рода: Яблочкин взялся играть за Бурдина роль Ильюши («Не в деньгах счастье») и был ошикан всем театром. Я такого позора еще не видывал. «Воспитанница» в Комитете пропущена. Против пьесы был Жихарев и еще один барин Ротчев. Мне это передано по секрету (!!), и я вам передаю за секрет (!!). Не смею умолчать и о том, что пьеса поступила теперь в отделение и, кажется, иждивением Иоанна Нордстрема будет запрещена. По крайней мере, мне он говорил, что он никакой надежды не полагает. В понедельник обещался дать решительный ответ. Ходят слухи, что министр снесся с Долгоруким об цензуре. Что-то будет!

7

[Конец декабря 1860]

Слава богу! Слава богу! Слава богу! Очень рад, что мне первому пришлось сообщить вам то, чего все дожидались. «Свои люди» на днях будут пропущены. Это верно. Пишу вам по приказанию Павла Степановича у него в кабинете. Он просит вас прислать распределение ролей поскорее. Подробно опишу завтра, а теперь в кратце скажу: Нордстрем сам вызвал и сказал П. Ст.: давайте поскорее пьесу, я теперь пропущу. (Тимашева нет.) Сейчас пошла Долгорукову от Сабурова записка с пьесой. Когда Нордстрем представит рапорт о пьесе, Долгоруков уже будет об ней известен. П. Ст. сейчас велел прибавить: пришлите распределение. От меня каждый день будут к вам письма. P. S. Об этом, кроме меня и Федорова, никто не знает. Не утерпел, сказал директору и Евгению Николаевичу.

8

1861 [конец сентября].

До сих пор, добрейший Александр Николаевич, я не мог Вам написать о судьбе Ваших пьес, потому что ждал окончательного приговора. Вот вам все подробности: во едину от суббот (две недели назад) распространился слух, что пьесы Ваши забракованы Литературным комитетом.^[11] Я обратился с вопросом к Федорову — он мне ничего не сказал; к тому, к другому — то же самое. Я посоветовался с Михаилом Николаевичем насчет того — писать ли вам об этом или подождать. Он мне советовал написать. В этот день, когда я хотел писать, распространился другой слух, что пьесы будут рассматриваемы вновь. Зная, что Вас глубоко огорчит поступок Комитета, я стал ждать конца, не беспокоя вас прежде времени. Теперь все кончилось: одна пьеса пропущена, другая «Зачем пойдешь» забаллотирована. Против пьесы шли Краевский с компанией, за пьесы: Яблочкин, Василько Петров и Фролов.

Зубров шел против и сердится на меня за то, что я ему заметил, что это с его стороны не совсем честно. Григорьев, Каратыгин, Маль — против. Федоров и нашим, и вашим, как всегда. Сначала запретил обе пьесы, но Яблочкин с Фроловым одну («Свои собаки») отстояли. Прения происходили три заседания. Нового у нас довольно.

9

1861 [начало ноября].

Вот Вам, добрейший Александр Николаевич, точные и положительные известия обо всем, что до вас касается. Я пришел в Комитет и стал просить вашу пьесу для отсылки к вам; Федоров мне отвечал, что пьеса будет мне выдана после прочтения вашего письма в Комитет. Это было в четверг на прошлой неделе. Я стал разговаривать с Федоровым о вашем письме; он все жевал, говорил, что быть не может, чтобы вы ничего не дали на сцену и т. п. Я стал просить у него ваше письмо^[12] для прочтения, он мне не дал. В субботу собрался совет нечестивых (эти сведения сообщил мне Яблочкин) и после прочтения, разного вздору, Федоров передал председателю ваше письмо, которое и было прочтено им во всеуслышание. Краевский: Это письмо надо напечатать. Юркевич (председатель), П. Маль согласились с Краевским. Фролов начал говорить за вас и говорил долго и хорошо. С ним никто не согласился. Каратыгин и Григорьев говорили против Кае. Одним словом, письмо задело их всех за живое и они озлились. Федоров в настоящую минуту не знает, что делать: отвечать вам, или нет. Я вчера сказал ему, что о поступке Комитета заявят все журналы, что В. Курочкин приготовил веселую статью (в самом деле, прекрасная будет статья), а Федоров боится статей, как чорт ладану. Он мне сказал, что ответит вам. Не верьте ему. Он вам напакостил при постановке «Свои собаки». После «Отца семейства» дали какой-то паршивый водевиль, а вашу пьесу поставили в конец; но, при всем его желании, пьеса не упала, мы ее играли уже три раза; во второе представление вызывали автора. Степанов был в Устрашилове очень не дурен; сваха — Воронина играла бесподобно; Линская была из рук вон плоха; про себя я вам скажу по совести: — в первый раз я законфузился и играл не смело, во второй раз, начиная с чтения письма Устрашилова и до конца пьесы получал одобрение. За первый акт вызывают меня одного. За второй меня и Воронину. Ротчев заявил в комитете, что он напишет ругательную статью о первом представлении. Статья еще не появлялась. Братья Курочкины подробно излагают комитетское дело в своих журналах. Яблочкин сказал мне вчера, что «ваших пьес комитет читать больше не будет, а предоставит вам самим отвечать за них перед публикой. Я стал его спрашивать, кто это подал такую прекрасную мысль и, к несчастью, так поздно? Ответа не было. Григорьев вчера отказался от всего, что он говорил в комитете.

В журнале сказано: „пьеса была баллотирована: за пьесу 3 голоса, против не помню сколько“, Это сообщено мне Яблочкиным. Федоров, хота два заседания говорил против пьес, но заявил, что он кладет белый шар. На-днях буду в Москве и сообщу вам еще, что услышу. Пьеса послана в Москву Федоровым без моего ведома». P. S. В. Курочкин вам кланяется.

---

1. В 1856 г. праздновался столетний юбилей русского театра.
2. В память столетия русского театра.
3. Это и следующие письма И. Ф. Горбунова были напечатаны в III томе «Сочинений И. Ф. Горбунова», (стр. 533 и д.)
4. 17 окт. 1856 г. шла двухактная пьеса актера Брянцева «Заблуждение», где был инсценирован эпизод Островский — Горев: Островский был изображен под именем драматурга-плагиатора Васильевского.
5. В скобках слова редактора «Сочинений И. Ф. Горбунова».
6. Пьеса Владыкина.
7. «Русское Слово».
8. Историк театра П. Н. Арапов.
9. Вероятно графа, т. е. Кушелева-Безбородко.
10. Доктор Робуш, друг Горбунова.
11. 23 сентября театр.-лит. комитет, большинством 7 голосов против 3, забраковал комедию «Женитьба Бальзаминова».
12. 26 окт. Островский в письме к П. С. Федорову протестовал против забракования театр.-лит. комитетом комедии «Женитьба Бальзаминова» и заявил о своем отказе работать для сцены и тогда же просил Горбунова сообщить всем знакомым о его «твердом решении оставить театр».