Наследие Александра Веселовского. Исследования и материалы
С.-Пб, «Наука», 1992
ИЗ ПИСЕМ К ВЕСЕЛОВСКОМУ
правитьЕ. В. АНИЧКОВ
правитьНаука XIX — начала XX в. отличалась замечательной чертой: нерасчлененностью ее академических и университетских форм. Крупные ученые прошлого столетия не замыкались в чисто академических штудиях; напротив, они считали своим долгом читать студентам лекции, тем самым готовя себе смену. Величайший русский филолог второй половины XIX в. Веселовский принял эстафету от другого корифея отечественной науки — Ф. И. Буслаева. Веселовский глубоко почитал своего учителя и перед его энциклопедическими знаниями преклонялся.1 В свою очередь и Веселовский также был счастлив в своих учениках. Многие из них (И. Н. Жданов, Ф. А. Браун, М. И. Соколов, В. Ф. Шишмарев и другие) стали гордостью русской филологии. Целая плеяда последователей Веселовского талантливо разрабатывала самобытные идеи своего учителя в области народной поэзии, медиевистики, германской и романской филологии и т. д.
Среди учеников Веселовского заметной фигурой является Евгений Васильевич Аничков (1866—1937). «Самобытнейший <…> из учеников Александра Н. Веселовского», — так определяет его В. А. Пяст, студентом хорошо знавший Аничкова.2
Разделивший судьбу значительнейшей части русской интеллигенции, Аничков после революции оказался за границей;3 имя его на родине было надолго забыто. Лишь в последние десятилетия делаются попытки справедливо оценить роль этого исследователя в развитии русского литературоведения и фольклористики.4
Аничков был одним из самых образованных филологов начала XX в. Подобно Веселовскому, исследователь не замыкался в какой-то одной области науки. При самом беглом знакомстве с библиографией трудов Аничкова поражает разнообразие его интересов. Он занимался календарными обрядами и французской средневековой поэзией, славянским язычеством и творчеством Ибсена, Шекспиром и Герценом, его увлекали поэзия символизма и утопические романы, Лермонтов и Добролюбов, Чернышевский и Эмиль Золя. Свои работы ученый публиковал на русском, английском, французском, немецком, сербском языках.5 Аничков был в дружеских отношениях с цветом русской интеллигенции начала века — Вяч. Ивановым, А. Блоком, Д. Философовым, С. Городецким и другими. Им восхищались студенты. В популярности среди молодежи ученый в Петербургском университете успешно соперничал со знаменитым историком Е. В. Тарле. «Лекции его были блестящими импровизациями, — писал Пяст, — все на свете, больше же всего современное искусство, привлекалось им; все произносилось чрезвычайно талантливо, но с рядом комических приемов, очень искусно применявшихся знавшим свои стороны лектором».6 Тут же мемуарист отмечал следующее: «Смелый в общественной жизни,7 он был смел и в жизни академической. В противовес всем схоластическим семинариям факультета, он первый объявил семинарий по новой литературе. А участники его, студенты, были с самого начала призваны им к интересной, живой, самостоятельной работе».8 Словом, Аничков во всем был достоин своего великого учителя.9
Одним из аспектов его деятельности была публикация рецензий на труды Веселовского в зарубежных изданиях. Тем самым он выполнял важнейшую миссию: знакомил западных коллег с работами корифея русской филологии. Так, в 1898—1899 г. в парижском журнале «Romania» были напечатаны его рецензии на статьи Веселовского о сказаниях об Александре Македонском и Евстахии из Матеры.10 Об обстоятельствах появления в печати этих двух рецензий Аничков 29 марта (10 апреля) 1898 г. писал Веселовскому из Парижа: «Теперь сижу над Вашими двумя статьями нынешнего года об Александре и об Евстахии. Г. Парис11 два раза выкладывал их по воскресеньям, все объявляя, что он еще ж читал и собирается их одолеть. Но, вероятно, он забыл (если когда-нибудь и знал) по-русски <…>. Поэтому в последнее воскресенье он заказал мне на них рецензии в „Romania“» (№ 88, л. 85 об. — 86).
Перу Аничкова также принадлежат две обширнейшие статьи о Веселовском: «„Историческая поэтика“ Александра Ник. Веселовского» (1907) и «Александр Веселовский» (1922). Обе эти работы пронизаны тремя главными мыслями: глубочайшим уважением к Веселовскому и восхищением мощью его таланта; пониманием, что он не до конца оценен русской наукой; желанием популяризировать идеи своего учителя.
Первая из упомянутых статей начиналась следующими словами: «Каждый раз, как произносится это имя — Веселовский, мысль поражена, помимо невероятных по своему богатству знаний, обширностью самого захвата, тем, что при самой минуциозной разработке отдельных явлений рядом с разысканием специалистов всегда чувствуется в его работах глубоко засевшее в душе и никогда не покидающее стремление к построению целой системы».12 Целостности-то системы как раз и не замечали в работах Веселовского многие его оппоненты. Своеобразие его манеры научного изложения — нанизывание многочисленных литературных фактов при внешней скупости выводов — заставляло невнимательных читателей называть работы ученого простым «сбором материала». «Где же выводы? Вот крик, который всю жизнь преследовал научные труды Веселовского, — писал Аничков и тут же, полемизируя с оппонентами своего учителя, подчеркивал: — Но, приглядевшись попристальнее, именно через призму „Исторической поэтики“ нельзя не воспринять стройности научного здания, оставленного по себе А. Н. как раз в смысле обобщения».13
«Историческая поэтика» Веселовского осталась незавершенной и, вероятно, вследствие этого во многом непонятой современниками и потомками. Тем важнее было значение статьи «„Историческая поэтика“ Александра Николаевича Веселовского», которая являлась одним из самых лучших сочинений, популяризирующих взгляды великого филолога. Благодаря посредничеству Аничкова распространялись масштабные и новаторские идеи Веселовского, подобно тому как оригинальные мысли А. А. Потебни зачастую входили в науку через статьи его учеников. Кстати, обратим* внимание на то, что работа Аничкова была опубликована в пособии по изучению словесности для средних и высших учебных заведений, т. е. была обращена прежде всего к молодому поколению.
Вторую большую статью о Вёселовском Аничков написал, будучи уже в эмиграции.14 Эту работу он опубликовал в только что основанном журнале «Slavia», который, на долгие годы стал пристанищем для русских филологов, оказавшихся после революции за рубежом. И опять-таки, уже через шестнадцать лет после смерти, своего учителя, Аничков говорил о недооцененности его трудов: «Редко, когда об ученом, научная деятельность которого началась полстолетия тому назад, можно сказать, что значение его в будущем <…>. Известность и высокая оценка его трудов пришли рано и быстро, но все-таки его читали мало, и он остался далеко не достаточно понятым <…> он предвосхитил теории, обоснование которых для менее проницательной научной мысли выявилось лишь много лет спустя».15
Письма Аничкова к Веселовскому (46 писем и одна записка на визитной карточке) написаны в период с 1889 г. по начало XX в. Данный эпистолярный материал представляет большой интерес для характеристики их взаимоотношений, позволяя проследить, как рождались первые научные труды Аничкова, посвященные проблемам фольклора и народной культуры.
В 1886 г. Аничков поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. С этого времени и начинаются его тесные контакты с Веселовским, с которым он был знаком, кстати, еще с гимназических времен.16 «Первые мои университетские впечатления и первые ученые интересы сложились под влиянием знакомства с академиком А. Н. Веселовским», — признавался Аничков позднее в своей автобиографии.17 Романо-германская филология, славянский мир, историко-культурные проблемы привлекали внимание Аничкова, видимо, уже на первых курсах.
В декабре 1887 г. за участие в студенческих беспорядках Аничков вместе со своим братом И. В. Аничковым18 был исключен из университета. В течение 1887—1889 гг. он служил вольноопределяющимся в 28-м драгунском Новгородском полку, расквартированном в районе Харькова. Ко времени военной службы и относится первое из писем Аничкова к Веселовскому. 10 января 1888 г., вскоре после прибытия в полк, еще не остыв от студенческих сходок, он писал своему учителю из Харькова: «Здесь беспорядки были совершенно такого же характера, как у нас, только полиция была свирепее — 250 человек выслано из Университета и Технологического, а профессора у них на сходку не ходили, и она окончилась битьем стекол» (№ 88, д. 2 об.). Доверительный тон письма свидетельствует, что Аничков не сомневался в том, что Веселовский сочувствовал студенческим настроениям. Содержание письма позволяет также предположить, что сам Веселовский присутствовал на каких-то собраниях студентов. Все это дает нам дополнительные штрихи к пониманию общественной позиции выдающегося русского филолога.
Из этого же письма выясняется, что уже на первых курсах университета определилась научная тема, которой в дальнейшем Аничков посвятит несколько лет жизни, — «Св. Николай и культ Артемиды».19 Здесь же, высылая Веселовскому свой реферат о св. Николае, Аничков писал, по-видимому имея в виду студенческое Научно-литературное общество при Петербургском университете: «Надеюсь, что это маленькое сообщение можно будет попросить кого-нибудь прочесть в обществе» (л. 1 об.).
Тесная связь между Веселовским и Аничковым поддерживалась на протяжении всей военной службы последнего и, надо полагать, помогала Аничкову примириться с его новым положением. Кстати, впоследствии он вспоминал о военных годах своей жизни не без благодарности: «28-й драгунский Новгородский полк, в котором я служил вольноопределяющимся, сделал 1000 верст походом по Малороссии. Мне, как начавшему уже заниматься фольклором, эта бродячая жизнь была в высшей степени интересна. Зачитываясь, как вся молодежь того времени, Глебом Успенским, я старался прежде всего ознакомиться с народным хозяйством. Северный мужик мне всегда был хорошо знаком, а теперь удалось приглядеться к житью-бытью и малоросса. Близкое знание крестьянской жизни и, главное, крестьянского хозяйства, как мне кажется, сильно помогло мне в моих ученых занятиях».20
Однако, несмотря на теплые воспоминания о походе по Украине, самой службой Аничков, без сомнения, тяготился. В апреле 1888 г. он находился в отпуску в родовом имении с. Ждани Новгородской губернии. В письме от 13 апреля (№ 88, л. 3—4) Аничков пытается выяснить у Веселовского, нельзя ли ему сдать некоторые экзамены, чтобы, восстановившись в университете после окончания службы, наверстать упущенное время. Осенью 1888 г. Аничков опять в Жданях. Родные хлопотали о производстве его в прапорщики запаса; сам же он надеялся, получив необходимые документы из полка и заграничный паспорт, уехать в Вену, где намеревался продолжить образование в местном университете у В. Ягича.21 Но этим планам не суждено было осуществиться, в частности, и из-за отсутствия денег (№ 88, л. 5—12 — письма от 14, 24 октября и 10 ноября 1888 г.).
Только осенью 1889 г. Аничков вернулся в Петербургский университет. Под влиянием Веселовского он увлекся западно-европейской средневековой литературой (№ 88, л. 13—15 — письмо от 2 января 1891 г.). В 1892 г. после окончания историко-филологического факультета молодой ученый был оставлен при университете для подготовки магистерской диссертации (руководитель — Веселовский). Сентябрь 1893—апрель 1894 г. он провел в Англии, занимаясь в Библиотеке Британского музея (№ 88, л. 16—33 — девять писем из Лондона). «Дня три уже работаю в Бр<итанском> музее. Заниматься здесь прелесть как хорошо, — сообщал он 2(14) сентября Веселовскому. — Пока все нашел, что надо, а если чего и нет, они очень охотно выписывают» (л. 16). В этом же письме Аничков писал о своем намерении посетить лондонское Общество фольклора и поднести ему в дар издания Русского географического общества. «Если очень будут любезны, у них можно будет познакомиться с кем-нибудь из интеллигенции», — заключал ученый. Надо полагать, что ему удалось наладить весьма дружественные контакты с английскими коллегами; в одном из номеров журнала «Folklore» была опубликована его работа о св. Николае и Артемиде.22
Темой магистерской диссертации Аничкова, как следует из лондонских писем, должна была стать романская пастушеская поэзия. В уже цитированном письме он замечает: «Пока сижу за лирикой и штудирую пасторали по Gaston Paris и Jeanroy.23 Кажется, начинаю вчитываться в пасторали, они очень интересны, вообще как будто пошло. Вопрос о лирике во Франции для меня теперь вполне определился: я постараюсь выяснить себе ее эволюцию обратно методу Jeanroy, т. е. сначала выяснить себе, что можно признать лирикой до зарождения куртуазных мотивов и в чем она состояла, и потом определить себе смысл и сущность того вклада, какой внесло рыцарство в существовавшие уже виды лирики» (л. 16—17).
8 январе 1895 г. кончался срок пребывания Аничкова при Петербургском университете. Необходимо было подумать о своей дальнейшей судьбе. Осенью 1894 г. он держал в Киеве экзамен на получение в Университете св. Владимира места лектора английского языка (№ 88, л. 34—45 — шесть писем, в которых Аничков информировал Веселовского о ходе устройства в Киевский университет). Следующие пять писем были посланы из Киева в сентябре--декабре 1895 г. (№ 88, л. 46—56) и касались свежих еще впечатлений о преподавательской работе. Весной 1896 г. Аничкову удалось вырваться в Париж, где он продолжил свое диссертационное исследование. Благодаря рекомендации Веселовского, Аничков получил возможность заниматься в Ecole des hautes études у Г. Париса (№ 88, л. 65—68 — два письма из Парижа от 7 (19) апреля и 17 (29) июня 1896 г.). Вернувшись в Киев, он писал: «В Париже я проработал семестр у Гастона Париса с целью освежить и обновить мои сведения по романской филологии и почти отделал ту часть моей предполагаемой работы о пастушеской поэзии, которая касается pastourelles. Докончить этот отдел, как я хотел, мне, однако, не удалось, потому что не хватило времени. А мне хотелось составить библиографию chansons à personnages, которая еще не сделана, с целью определить их отношения к пастурелям. Не удалось докончить и другой работы, связанной с рукописями, именно об истории refrains, исследование которых должно, по моему мнению, пролить свет на хронологию и внутреннюю историю pastourelles» (№ 88, л. 69—70 — письмо от 2 октября 1896 г.).
9 ноября 1896 г. Аничков сообщил Веселовскому о своей предполагаемой заграничной командировке: Киевский университет удовлетворил его ходатайство, и с апреля 1897 г. по сентябрь 1898 г. он получил возможность заниматься в Германии и во Франции (№ 88, л. 71—71 а). Первое письмо из Парижа относится к 1(13) ноября24 1897 г. Содержание его показывает, что Аничков в этот период продолжал увлеченно изучать пастушескую поэзию: «Работа моя начнется с главы о теории пастушеской поэзии, где я постараюсь показать, что она есть нечто специфическое, нечто, что не может самозарождаться. Я постараюсь также показать, что она скорее дала готовые формы для идеализации лона природы, чем вызвана ей, как думают некой и доднесь. После этой вступительной главы будет 2 или более о древней буколике и ее возникновении <…>. После всего этого перейду к латинской и вульгарной пастушеской поэзии в Средние века <…>. Затем покажу дальнейшую жизнь pastourelles в народной поэзии со всеми отражениями до „Вышел барин из лесочку“25 и, может быть, даже до Робин Гуда. Закончу главой о возрождении пастушеского романа у Боккаччо» (№ 88, л. 75—75 об.). Как видим, к осени 1897 г. у Аничкова полностью сложился план диссертации по пастушеской поэзии.
Поворот к новой теме — весенняя обрядность — теме, которая и легла в основу первого крупного исследования Аничкова,26 относится к весне 1898 г. «Все это время <…>, — писал он 29 марта (10 апреля) 1898 г. из Парижа, — приводил в порядок и пополнял свои, материалы по весенней обрядности. Я хотел сделать статью и послать ее Вам, но, когда начал писать, вышло так много, что теперь меня берут сомнения. Что бы Вы сказали, если бы я представил Вам диссертацию „Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян“ или что-нибудь в этом роде? Судя по моим материалам, которые у меня есть, на эту тему я мог бы к Рождеству сделать книгу в стр<аниц> 200. Тогда пастушеская поэзия пошла бы на докторскую диссертацию. Что Вы об этом думаете?» (№ 88, л. 86).
Составляющие материал настоящей публикации письма Аничкова полностью посвящены обсуждению диссертации о весенней обрядовой песне. Работа над ней, судя по этим письмам, была закончена к середине 1899 г. В 1900 г. во время работы Всемирной выставки в Париже Аничков читал там лекции. В 1901 г. он оставил Киевский университет и поселился во Франции, где активно участвовал в создании русской Высшей школы общественных наук. Вернулся ученый в Россию в 1902 г., преподавал в Петербургском университете и на Высших женских курсах. В 1904 г. он успешно защитил диссертацию. Его исследование о весенней обрядовой песне было удостоено Уваровской премии.27
«Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян» на протяжении всей жизни Аничкова оставалась одной из любимейших его работ. Недаром в своей последней статье «Единство цивилизации и задачи фольклора», вышедшей уже после смерти ученого, он опять касается тех проблем, которые волновали его в начале научного пути (обряды опахиваний; заклинание дождя, коляды и волочебные песни и т. д.), и неоднократно ссылается на свою диссертацию. Вся книга Аничкова проникнута идеей взаимосвязи культур различных народов. Ученый настойчиво подчеркивал значение наследия древних греков и римлян для народной поэзии средневековой Европы. Эта же мысль звучит и в последней статье Аничкова: «Заимствования вовсе не случайны. По мере той разработки, какой подвергалась теория заимствований, до очевидности обнаружилось, что заимствование — следствие влияния более культурной среды на менее культурную».28
Веселовский и его идеи оказали самое непосредственное влияние на создание книги Аничкова; Веселовский же помог этому 'труду появиться в свет. В знак уважения к своему учителю автор посвятил свою монографию вкадемику Александру Николаевичу Веселовскому.
1 См.: Веселовский Л. Н. [Рец. на кн.: Буслаев Ф. И. Мои досуги. М., 1886. Т. 1—2] // Журн. М-ва нар. просв. 1886. Июль. Отд. 2. С. 154—168.
2 Пяст В. А. Встречи. М., 1926. С. 160.
3 Он эмигрировал в Югославию, где преподавал в Белградском и Скоплянском университетах (см.: Мошин В. Nekrolog: Славянство, Русь и Византия в трудах Е. В. Аничкова // Slavia. 1938. № 1—2. S. 300).
4 См.: Белинков А. В. Аничков Е. В. // КЛЭ. 1962. Т. 1. С. 235; Шаповалова Г. Г. Аничков Е. В. // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиогр. словарь. М., 1979. С. 52; Тименчик Р. Д. Аничков Е. В. // Русские писатели. 1800—1917: Биогр. словарь. М., 1989. Т. 1: А--Г. С. 79—80.
5 Библиографию трудов Аничкова см.: Аничков Е. В. [Автобиография] // Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. СПб., 1897—1904. Т. 6. С. 338—341; Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом. Белград, 1931. Вып. 1. С. 14—16 (№ 203—238); Белград, 1941. Вып. 2, ч. 1. С. 27 (№ 355—366); Библиография русской и зарубежной литературы. 1918—1968 / Сост. Л. А. Фостер. Бостон, 1970. Т. 1. С. 153—154.
6 Пяст В. А. Встречи. С. 161.
7 Пяст имеет в виду три ареста Аничкова (1887, 1903 и 1907 гг.) по обвинению в политических преступлениях. Подробнее см.: Аничков Е. В. Устав 1884 года и студенчество на перепутьи: (Из личных воспоминаний) // Памяти русского студенчества: Сборник воспоминаний конца XIX—начала XX веков. Париж, 1934. С. 36—71, а также: Пяст В. А. Встречи. С. 182; Мандельштам М. Л. 1905 год в политических процессах: Записки защитника. М., 1931. С. 152—162.
8 Пяст В. А. Встречи. С. 161.
9 Подробнее об Аничкове см.: Аничков Е. В. // Энцикл. словарь / Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. 1905. Т. 1,кн. 1 (Дополнение). С. 120—121; Аничков Е. В. // Рус. энциклопедия. 1911. Т. 1. С. 373; Иванов Вяч. Аничков Евгений Васильевич// Новый энцикл. словарь / Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. 1912. Т. 2. Стб. 871—872; БСЭ. 1926. Т. 2. Стб. 767—768; Аничков Е. В. // БСЭ. 2-е изд. 1950. Т. 2. С. 453.
10 Anitchkoff Е. 1) [Рец. на кн.: Wesselofskii A. Evstakhii iz Matery i ego «Planctus Italiae». Saint-Pétersbourg, 1897] //Romania. 1898. T. 27. P. 522—523 (раздел «Chronique»); 2) [Рец. на ст.: Wesselofsky . Quelques nouvelles versions orientales du roman d’Alexandre // Vizantiiskii Vremennik. 1897. N 3—4. P. 1—55] // Ibid. 1899. T. 28. P. 123—126.
11 О Гастоне Парисе (Paris) (1839—1903) см. выше, с. 283. Парис был лично знаком с Веселовским и поддерживал с ним переписку. Подробнее см.: Из писем Гастона Париса к академику А. Н. Веселовскому / Публ. П. Р. Заборова // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 5. С. 454—464; Заборов П. Р. А. Н. Веселовский и французские ученые (по архивным материалам) // Рус. лит. 1988. № 1. С. 140—149.
12 Аничков Е. В. «Историческая поэтика» Александра Ник. Веселовского // Вопросы теории и психологии творчества: (Пособие при изучении теории словесности в высших и средних учебных заведениях). Харьков, 1907. С. 322.
13 Там же. С. 326.
14 Аничков Е. В. Александр Веселовский (1838—1906) // Slavia. 1922. № 2—3. S. 302—315; N 4. S. 524—551.
15 Там же. S. 302.
16 См.: Там же. S. 540.
17 Аничков Е. В. [Автобиография]. С. 339.
18 См.: Деятели революционного движения в России: Биобиблиогр. словарь. М., 1933. Т. 3, вып. 1. Стб. 84—85.
19 См.: Аничков Е. В.: 1) Микола Угодник и св. Николай. СПб., 1892 (Зап. Неофилологического о-ва при имп. С.-Петербургском ун-те; Вып. 2, № 2); 2) Св. Николай и Артемида Эфесская // Записки Восточного отделения имп. Русского археологического общества. СПб., 1896. Т. 9. С. 69—77.
20 Аничков Е. В. [Автобиография]. С. 339.
21 Ватрослав Ягич (1838—1923) — выдающийся славист, профессор Венского университета, высоко ценимый Веселовским (см.: Веселовский А. Н. Вступительная лекция профессора Ягича в Венском университете по славянской филологии // Вестн. Европы. 1886. № 11. С. 412—415). Можно предположить, что Веселовский одобрительно относился к намерению Аничкова продолжить образование в Вене.
22 Anichkov Е. St. Nikolas and Artemis // Folklore. 1894. T. 5, N 2.
23 Альфред Жанруа (1859—1953) — французский филолог, специалист по старопровансальской литературе, автор книги о происхождении лирической поэзии (Jeanroy A. Les origines de la poésie lyrique en France au moyen âge. Paris, 1889). См. о нем: Михайлов А. Д. Жанруа А. // КЛЭ. 1962. Т. 2. С. 918.
24 В рукописи ошибочно: 1 (12) ноября.
25 Имеется в виду русская народная песня «Вечор поздно из лесочку», сюжет которой по традиции связывается с Парашей Кузнецовой, крепостной актрисой, ставшей женой графам Шереметева. Перечень публикаций текстов см.: Бацер Д., Рабинович Б. Русская народная музыка: Нотогр. указ. (1776—1973). М., 1981—1984. Ч. 1—2.
26 См.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1903—1905. Ч. 1—2 (Сб. Отд-ния рус. яз. и словесности имп. Академии наук; Т. 74, № 2; Т. 78, № 5).
27 См.: Сумцов Н. В. [Рец, на кн.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1903—1905. Т. 1—2] // Сборник отчетов о премиях и наградах, присуждаемых имп. Академией наук. II. Отчет за 1907 г. СПб., 1909. С. 223—234. Монография Аничкова была высоко оценена как в России, так и на Западе. См. рецензии Н. Мендельсона (Этногр. обозрение. 1903. № 4. С. 147—155); В. Н. Перетца (Педагогическая мысль. Киев, 1904. Вып. 2. Отд. 3. С. 1—2); А. Я. Автономова (Журн. М-ва нар. просв. 1904. Нояб. С. 214—221); А. М. Евлахова (Журн. М-ва нар. просв. 1906. Окт. С. 395—412), а также Deubner L. Russische Volkskunde // Archiv für Religioswissenschaft. 1906. Bd 9. S. 276—285.
28 Аничков В. В. Единство цивилизации и задачи фольклора // Записки Русского научного института в Белграде. Белград, 1938. Вып. 15. С. 97. Сам Аничков назвал свою последнюю)работу «лебединой песнью» (с. 128).
1
править16, Avenue Carnot, 16.
Многоуважаемый Александр Николаевич!
Может быть, мое письмо застанет Вас еще в Петербурге; если нет, во всяком случае я узнаю, где Вы будете летом.
Теперь совсем погрузился в весеннюю обрядность. Дело спорится, и, я думаю, к приезду в Россию будет весь материал набран и написана часть окончательно. Вы не сообщили мне, каково Ваше мнение об этой новой теме? Я назову книгу «Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян». Начну после некоторых методологических замечаний с русской веснянки. Славянскую песню надо совсем выделить от западно-европейской. Она так выпукло обособилась от нее и в Вашей статье о параллелизме.1 Славянская ближе к обычаю и обряду и, конечно, менее литературна (если не вовсе не литературна). Западно-европейскую весеннюю песню разберу в связи с вопросом о весенних запевах средневековой лирики. Тут, мне кажется, у меня есть несколько сближений довольно новых. Придется оставить в стороне предположение Париса об любовном характере майского праздника,2 да и вообще отражение его на трубадурах сомнительно. Важнее старая классическая традиция, на которую указываете и Вы. Надо только искать не в латинских средневековых лириках, а скорее в Овидии, и особенно в схолиях к нему, и затем в материале, который, мне кажется, я привлеку первый: именно в старых календарях с картинками. Я нашел (рукописных) очень мало, но кое-что можно вынести. Оказывается, традиция весеннего приурочения Венеры и восточных эротических богинь сказалась в средневековой книгочейной среде и передалась именно через «схолии и календари. Я говорил об этом с Парисом, он, по-видимому, склонился в мою сторону и заинтересовался вообще этой работой.
Относительно самой обрядности пришлось привлечь этнографический материал, чтобы поставить обряд тоже твердо на бытовую основу. Тут, конечно, постараюсь представить возможно выпуклее чисто обрядовую т<очку> зр<ения> на счет мифологической. Кое-что можно также проследить и исторически; например, относительно весенней коляды, которой общеевропейский характер ясно выступает, если принять» соображение греческую гелидонию3 и особенно Шаблон:Lang\[1] Артемиды в схолиях Теокрита.4 На Западе эти обряды: trimousettes,5 Eiergäng6 и пр. — как-то плохо понимают, и тут поэтому многое можно распутать и систематизировать.
Общее настроение моей работы историческое. Мне кажется, что мне удастся выдвинуть значение Средних веков для современного фольклора: многое в современной весенней обрядности французов и немцев, мне кажется, не восходит выше Средних веков. Т<аким> обр<азом>, придется остановиться на чисто светском характере 1-го мая во Франции. Его Парис и преувеличил, и не отразил достаточно с бытовой стороны.
Не откажите ответить обо всем этом несколько слов. Годится ли подобная работа для диссертации? Мне кажется, почему бы и нет? Ведь песнь также литература?
А вот маленькая просьба. Один американский проф<ессор> Мацке занимается св. Георгием по поводу стихотворной версии по-старофранцузски, которую он издает.7 Его затрудняет одно указание болландистов. Я прилагаю книжку.8 Может быть, Вы можете указать ему, где и как разыскать р<у>к<опись>, на которую тут намекают.
Передайте, пожалуйста, мое почтение Елене Александровне9 и поклон жены.10
Хранится: № 88, л. 76—77.
Письмо не датировано. Карандашная помета в правом верхнем углу л. 76, сделанная сотрудниками Рукописного отдела Института русской литературы РАН, относит его к 1897 г. Однако содержание письма и адрес, в нем сообщаемый, неоспоримо свидетельствуют, что письмо было написано вслед за письмом от 29 марта (10 апреля) 1898 г. (см. выше, с. 318). Очевидно также, что данное письмо было отослано до лета 1898 г. (см.: «…во всяком случае я узнаю, где Вы будете летом»). Предположительно датируется второй половиной апреля--маем 1898 г.
1 См.: Веселовский А. Н. Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля / /Журн. М-ва нар. просв. 1898. Март. С. 1—80.
2 См.: Paris G. [Рец. на кн.: Jeanroy A. Les origines de la poésie lyrique en France au moyen âge. Paris, 1889] //Journal des savants. 1891. N 11. P. 674—688; N 12. P. 729—742; 1892. N 3. P. 155—167; N 7. P. 407—429. Разбор концепции Г. Париса, утверждающего любовный (эротический) характер майских празднеств, см. в монографии Аничкова (Т. 2. С. 122—123, 132, 169—170).
3 Гелидония — «ласточкина песня», древнегреческий лирический стихотворный жанр фольклорного происхождения (см.: Родосская песня о ласточке / Пер. С. И. Радцига // Дератани Н. Ф., Тимофеева Н. А. Хрестоматия по античной литературе. М., 1965. Т. 1. С. 12—13).
4 Теокрит (или Феокрит) — древнегреческий поэт (конец IV—первая половина III в. до н. э.), создатель жанра идиллии, введший в литературную традицию образ томящегося любовью пастуха. См. об этом: Феокрит; Мосх; Бион. Идиллии и эпиграммы / Пер. и коммент. М. Е. Грабарь-Пассек. М., 1958; История греческой литературы. М., 1960. Т. 3. С. 102—115.
5 Trimousettes — весенние песни-приветствия, исполнявшиеся французскими крестьянами 1 мая или в первое воскресенье мая (см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 169—172).
6 Eiergäng — немецкие весенние поздравительные песни, как правило не сохранившие отчетливого воспоминания о смысле обряда. Известна лишь та часть текста этих песен, где их исполнители при обходе дворов просили (или требовали) у хозяев награды (см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 186—187).
7 См.: Matzke I.E. 1) Contributions to the history of the legend of Saint George, with special reference to the sources of the French, German and Anglosaxon metrical versions // Publications of the Modern Language Association of America. 1902. Vol. 17. P. 464—535; 1903. Vol. 18. P. 99—171; 2) The legend of Saint George, its development into roman d’aveture // Ibid. 1904. Vol. 19. P. 449—478.
8 Болландисты — ученое общество иезуитов, занимавшееся изданием житий святых. Основано в Антверпене Ж. Болландом (1596—1665), который начал в 1643 г. издание свода «Жития святых» («Acta Sanctorum»), имеющего большое значение как исторический источник. О какой книге идет речь в письме Аничкова, выяснить не удалось.
9 Елена Александровна — жена Веселовского (см. о ней выше, с. 209—210).
10 Жена Аничкова — Анна Митрофановна, урожденная Авинова (1868—1935), писательница и критик (псевдонимы: «Иван Странник» и «Ivan Strannik»). В конце 1890-х гг. Аничкова жила в Париже и была хозяйкой литературного салона, который посещали А. Франс, Вяч. Иванов, М. Волошин и др. Аничкова является автором ряда рассказов и романов, написанных как на русском, так и французском языках и пользовавшихся некоторым успехом. См. о ней: Поливанов К. М. Аничкова А. М. // Русские писатели. 1800—1917: Биогр. словарь. М., 1989. Т. 1: А--Г. С. 79.
2
правитьБольшая Подвальная, 16, кв. 16.
Многоуважаемый Александр Николаевич!
Я очень сожалел, что не удалось Вас увидеть ни в деревне, ни в Петербурге. Через недельку я поеду опять в Петербург и, конечно, толкнусь к Вам. Хотелось бы переговорить с Вами о моей бесконечной диссертации по весенней обрядовой песне. Впрочем, чтобы не затруднять Вас, может быть, было бы возможно мне прочесть в Неофилологическом обществе реферат из того, что у меня уже сделано. Я предполагаю несколько своеобразную интерпретацию весенней песни, параллельной с колядками (trimousettes, canzone dell’ovo, волочебные песни, песни, связанные с немецким Eiergäng или игрой в Pfingstl’a,1 исп<анское> mayo и пр.).2 Я мог бы также сделать сообщение о происхождении самого праздника 1-го мая. Здесь я коснулся бы вопроса о фольклоре языческих народов и о том, что собственно могло пережить язычество в христианскую пору: официальный культ (Треде)3 или народное представление (учение Маннгардта).4 Я постарался также отдать себе отчет в том, какого характера римские культы распространялись в северных провинциях империи, насколько это возможно проследить по данным эпиграфики и этимологиям собственных имен.
Не знаю, какой из двух вопросов покажется более интересным в обществе?
Недавно послал в «Ж<урнал> М<инистерства> н<ародного> п<росвещения>» статью под заглавием «Литературная история Арраса в XIII в.».5 Радлов6 писал мне, что она пойдет в весенних книжках.
Это последнее время вел переговоры с Одессой.7 Очередь дошла наконец и до меня. Мне собственно туда ехать вовсе не улыбается, и я решил согласиться только в случае, если бы можно было получить исполняющего должность экстра и ординарного проф<ессора>. Но я, конечно, никаких прав на это не имею. Приобрету ли их и когда, это, конечно, дело будущего…
У Вас на отделении,8 по-видимому, много нового. Браун9 читает общий курс? Бедный! Вы — Вашу поэтику. Она, вероятно, скоро выйдет?10 Надеюсь, впрочем, скоро услышать об этом от Вас самих.
Мне было бы очень приятно получить от Вас несколько слов еще здесь. Я приеду, вероятно, 17-го, и очень легко может случиться, что ни до, ни после праздников, на которые я поеду в деревню, с Вами не удастся увидеться. Тогда трудно будет назначить день чтения в обществе и решить, которое из двух сообщений может более пригодиться.
Передайте мое почтение Елене Александровне. Надеюсь, она здорова. Жена просит передать Вам и всем Вашим поклон.
Хранится: № 88, л. 59—60.
Датируется концом ноября--началом декабря 1898 г. по связи с письмом 3 (от 14 декабря 1898 г.), которое по содержанию следует за настоящим (в письме 2 выражено намерение прочесть доклад по теме диссертации, в письме 3 — сожаление, что это сделать не удастся) и в котором указан тот же адрес.
1 Pfingstl (нем.; от Piingsten — Троица) — молодой человек, украшенный зелеными ветками, персонаж немецких весенних обрядов (см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 189—194).
2 Аничков перечисляет весенние обрядовые песни различных народов: французские (trimousettes), итальянские (canzone dell’ovo), белорусские (волочебные), немецкие (Eiergäng), испанские; (mayo). Подробнее о них см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 169—239.
3 Имеется в виду Карл Кристиан Теодор Треде (Trede) (род. 1833), немецкий пастор, автор книги «Das Heidentum in der nömischen Kirche. Bilder aus 'dem religiösen und sittlichen Leben Süditaliens» (Gotha. 1889. Bd 1—4), в которой рассматривается отражение языческих культов в культуре Европы. См. о нем: Alberti Е. 1) Lexikon der Schleswjg-Holstein-Lauenhurgiscnen und Eutinischen Schriftsteller von 1829 bis Mitte 1866 / Kiel, 1868. Bd 2. S. 480—481; 2) Lexikon der Schleswig-Holstein-Lauenburgischen und Eutinischen Schriftsteller von 1866—1882. Kiel, 1885. Bd 2. S. 325—326.
4 Вильгельм Маннгардт (Mannhardt) (1831—1880) — видный немецкий исследователь народной мифологии (см.: Коккьяра Д. История фольклористики в Европе / Пер. с ит.. Ред. и вступ. статья Е. М. Мелетинского. М., 1960. С. 413—421).
5 См.: Аничков Е. В. Очерк литературной истории Арраса в XIII веке // Журн. М-ва нар. просв. 1900. Февр. С. 229—308.
6 Эрнест Леопольдович Радлов (1854—1928) — философ, редактор «Журнала Министерства народного просвещения».
7 Речь идет о возможном переводе Аничкова из Киевского университета в Новороссийский (Одесса). Инициатором перевода был Н. П. Дашкевич (см. недатированное письмо Веселовскому — № 88, л. 57—58).
8 Имеется в виду филологическое отделение историко-филологического факультета Петербургского университета.
9 Федор Александрович Браун (1862—1942) — ученик Веселовского, филолог-германист; с 1888 г. — приват-доцент Петербургского университета, а с 1900 по 1920 г. — профессор западно-европейской литературы. См. о нем: Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. С.-Петербургского университета за истекшую третью четверть века его существования. 1869—1894. СПб., 1896. Т. 1. С. 90—91; Платонов С., Крачковский И., Ольденбург С. Записка об ученых трудах проф. Ф. А. Брауна // Изв. АН СССР. 1927. Сер. VI. № 18. С. 1517—1520; Браун Ф. А. // КЛЭ. Т! 1. Стб. 725.
10 Переработанные лекции по поэтике Веселовского были частично опубликованы при жизни ученого (см.: Веселовский А. И. 1) Из введения в историческую поэтику // Журн. М-ва Нар. просв. 1894. Май. С. 21—42; 2) Из истории эпитета // Там же. 1895. Дек. С. 179—199; 3) Три главы из исторической поэтики // Там же. 1899. Март. С. 62—131; Апр. С. 223—289; Май. С. 1—73 и др.). Посмертная публикация: Веселовский А. Н. Л) Историческая поэтика / Ред., вступ. ст. и примеч. В. М. Жирмунского. Л., 1940; 2) Историческая поэтика. М., 1989.
3
править14-е дек<абря> 98 г.
Многоуважаемый Александр Николаевич!
Жаль, что не удастся у Вас прочесть что-нибудь из моей работы. Мне хотелось бы выслушать Ваши возражения на некоторые мои соображения: Почему я придаю значение 1-му маю? Гипотезу Париса, относительно весенних запевов я совершенно оставил и говорил это ему. Я отчасти даже высказался по этому поводу в «Literatürblatt für rom und germ Phil», 1898; февраль, в рецензии на книги Pätzold’a.1 Не знаю, заметили ли Вы эту статейку. Теперь меня интересует май только сам по себе. Интересно, например, само происхождение празднования этого дня как отражения старых календы Никто, кажется, не указывал на майские календы, совершенно параллельные январским. Эротический характер весенней, обрядности, который Г. Парис ваял у Маннгардта2 (то же замечает и Вестермарк в «Исторгии брака»? также со слов Маннгардта), я отрицаю. В маннгардтовской форме это чистая фантазия мифологической символики. Эротическое значение весны есть скорее литературная традиция, которую можно проследить от древности до современной народной тесни во Франции и полународной немецкой песенки из швейцарских сборников XV и XVI вв. Вернее всего, что это представление восточное, параллельное с эротическими весенними культами. Оно встречается и в Песни песней.4 Целый ряд эротических весенних запевов у греческих лириков собрал Бизе.5 От греков оно перешло и в латинскую эротическую лирику опять-таки параллельно с эротическими весенними культами (Венера = mater deorum[2] в «Pervigilium Veneris»,6 Кюбеле,7 Vinalia8 и пр.). Его отражение можно найти и у Овидия, передавшего то же представление средневековому любовному аллегоризму, сначала латинскому, а потом и вульгарному. К этому пути, отчасти намеченному у Ланглуа,9 я прибавлю несколько календарных стишков, которые могли циркулировать. Странно только, что ни у Авзония,10 ни <у> Фортуната, так часто и современно изображавших весну, подобного ничего нет. Только в одном стихотворении Фортуната, написанном на свадьбу одного короля, есть нечто подобное. Я пишу Вам все это скорее в намеках и не хочу вытянуть своих карточек, чтобы из письма не вышел трактат.
Вы мне поставили довольно щекотливый вопрос по поводу Бокадорова. Я предпочел бы ответить на него, зная кто и в каком смысле Вам говорил о нем. Это мой конкурент, и все в Киеве говорят, что конкурент серьезный. Я думаю даже, что из-за него я должен ехать в Одессу. Очень м<ожет> б<ыть>, что Дашкевич12 так хлопочет о моем переводе туда только, чтобы опростать поудобнее место Бокадорову. Лично я его не знаю, он был студентом, когда я сюда приехал, но меня избегал и, кажется, ни разу на моих лекциях не был. Кончил он университет года два тому назад и писал медальную работу о Руссо. Дашкевич написал на нее хвалебный отзыв, но другие проф<ессоры>, м<ежду> пр<очим> Лучицкий,13 нашли, что сочинение слишком цветисто, поверхностно, безграмотно написано. В результате и получилась только серебряная медаль. Теперь Б<окадоров> стипендиат по кафедре Дашкевича и на магистрские экзамены должен представить провансальских поэтов XII века и «Эдду» по старосеверному. Его работа о Руссо начала печататься и будет магистрской диссертацией.14 Я присылаю Вам вышедшие в свет 50 стр<аниц>. Судите сами о его талантах и знаниях. Только обратите внимание на три-четыре французских цитаты, которые он перевел. Они ознакомят с тем, как он знает иностранные языки. Ни по-английски, ни по-немецки он, по-видимому, не знает. Вот все, что я могу о нем сказать. Кроме разве того, что он славится здесь божественностью и стремлением охранять устои.
Я, вероятно, приеду в Петербург немного позднее. Приятно было бы, если <бы> Вы мне позволили повидаться с Вами в какой-нибудь определенный день между Рождеством и Новым годом.
Жена просит передать поклон Елене Александровне и Вам. Передайте и от меня мое почтение.
Хранится: № 88, л. 87—88 об.
1 См.: Anitschkow Е. [Рец. на кн.: Pätzold A. Die individuellen Eigentümlichkeiten einiger hervorragender Trobadors im Minneliede. Marburg, 1897] // Litteratur-blatt für germanische und romanische Philologie. Leipzig, 1898. N 2. S. 69—70.
2 В. Маннгардт считал, что эротизм весенних обрядов символизировал производительность духа растительности (см.: Mannhardt W. Wald- und Feldkulte. Berlin, 1875—1877. Bd 1—2). Критика взглядов немецкого исследователя дана Аничковым в т. 2 его монографии (с. 205—209).
3 Эдуард Вестермарк (1862—1939) — финский этнограф (см.: Коккьяра Д. История фольклористики в Европе. С. 664). Аничков в письме ссылается на кн.: Westermark E. History of human marriage. London, 1893. Критику взглядов Вестермарка Аничковым см. в т. 2 его монографии (с. 205—209).
4 Песнь песней — собрание лирических песен, включенное в Библию. Существует мнение, что Песнь песней является собранием песен древнееврейского свадебного обряда.
5 См.: Biese Л. Die Entwicklung des Naturgefühls bei den Griechen und Römern. Kiel, 1882—1884. Bd 1—2.
6 «Pervigilium Veneris» — анонимное латинское стихотворение эпохи «новых поэтов» (II—III в. н. э.), являющееся гимном в честь празднества Венеры. В этом стихотворении Венера прославляется как мать богов, мировая животворящая сила (подробнее см.: История римской литературы. М., 1962. Т. 2. С. 313—314).
7 Кюбеле (или Кибела) — греческая богиня, носила также имя Великая мать богов (см.: Мифы народов мира. 2-е изд. М., 1987. Т. 1. С. 647).
8 Vinalia — древнеримский праздник сбора винограда и виноделия.
9 Эрнест Ланглуа (1857—1924) — французский филолог. Имеется в виду работа: Langlois E. Origines et sources du Roman de la Rose. Paris, 1891. P. 103—169.
10 Авзоний Деций — позднеримский поэт IV в. н. э.
11 Фортунат Венанций — позднелатинский поэт итальянского происхождения VI—VII вв. н. э.
12 Николай Павлович Дашкевич (1852—1908) — историк литературы и фольклорист, профессор Киевского университета по кафедре всеобщей литературы. С 1907 г. — академик. Судя по письмам Аничкова, у последнего с Дашкевичем были напряженные отношения. О Дашкевиче см.: Сперанский М. И. Н. П. Дашкевич. СПб., 1908; Материалы для биографического словаря действительных членов имп. Академии наук. Пгр., 1915. Ч. 1. С. 263—267.
13 Иван Васильевич Лучицкий (1845—1918) — профессор Киевского университета по кафедре всеобщей истории (см.: Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. университета св. Владимира (1834—1884) / Сост. и издан под ред. В. С. Иконникова. Киев, 1884. С. 376—378; Лучицкий И. В. // СИЭ. 1965. Т. 8. Стб. 822—823).
14 См.: Бокадоров Н. К. Очерк критических суждений о Руссо // Университетские известия. Киев, 1898. № 10. С. 1—52 (5-я паг.).
4
править11-bis, rue Faraday.
Многоуважаемый Александр Николаевич!
Согласно Вашему желанию пишу Вам о плане моей работы.
Прежде всего о материале. Я никак не думал, что полнота (разумеется, относительная) может быть недостатком. Поэтому я тщательно коллекционировал все факты, так или иначе относящиеся к весенней обрядности. Мне кажется, что моя работа может выиграть этим вдвойне: 1) как свод материала, раскиданного во множестве разнообразнейших источников и 2) потому что только наиболее богатое фактами исследование может устанавливать весомые в научном отношении выводы.
С точки зрения сбора материала мне казалось, что в главе «Религиозно-хозяйственный весенний ритуал», раздел 1-й — «Очищение», я впервые собрал факты, указывающие на соблюдение «лустрации»1 в обрядовом обиходе всех индоевропейских народов. Это привело и к антигриммовскому объяснению «вынесения смерти» у чехов, поляков и восточных немцев.2
Мне кажется, что весеннее приветствие мною также установлено впервые. Это сделал возможным широкий подбор фактов. Т<ак> к<ак> весеннее поздравление выражается не только trimousettes’ами на 1-е мая, но и тем же обрядом на Пасху и в посту у целого ряда народов: славян, романцев и немцев, — явилась возможность мыслить нашу волочебную песню в связи с trimousettes’ами, тогда волочебная песня уже не стала представляться запоздалым исполнением колядованья. Что поздравительная песня пелась von Hause aus[3] и весною, наводит на понимание и весенних мотивов в колядках, до сих пор, как мне кажется, недостаточно объясненных.
Теперь о методе, выводах и расположении глав. При подборе материала мне показалось, что тот же обряд у разных народов и даже у тех же самых привязывается совершенно случайно то к тому, то к другому из весенних праздников. Распределить обряды по календарю, т<аким> обр<азом>, оказалось неудобно, пришлось их разбить на несколько основных типов, таковы: 1) встреча или заклинание весны, 2) внесение весеннего символа в хозяйственную общину и обряды с весенними символами в лесу и поле, 3) весенний хозяйственный ритуал: очищение, выгон, вспашка, культ предков,, 4) игры и забавы, иначе: праздничный сезон, 5) тоже здесь говорится о любовных мотивах и весенних играх, забавах и песнях и их отношении к браку;3 при этом некоторые любовные мотивы оказались отражением старых форм и приемов в заключении браков.
Вы спрашиваете меня, что я хочу доказать своей книгой; конечно, большинство выводов частичные: объяснения отдельных песен, отдельных обрядов; но все эти объяснения объединены, или по крайней мере я старался их объединить, одним общим принципом, который мне казался единственным способом дать логическую возможность для определения антропологического значения народной обрядности; этот принцип есть признание бытовой основы обрядности,4 объяснение поступков, кажущихся нам иррациональными, с точки зрения первобытного мышления. В этом смысле бытовое объяснение обрядности и связанной с ней песенной символики будет естественно и объяснением психологическим, т. е. постарается открыть путем широких аналогий и сравнений то состояние сознания, которое вызвало к жизни те или иные действия и поэтические образы, кажущиеся нам, современным людям, иррациональными. Такая точка зрения определяет, мне кажется, и мое отношение к мифологии (безразлично христианской или языческой). Обряд оказы<вается> старше мифологии, и генетическая связь между ними может интересовать скорее с точки зрения происхождения и эволюции мифа, чем с точки зрения объяснения обряда.
Мне остается теперь сказать Вам несколько слов только относительно изучения собственно песен. Я поставил себе главным образом задачу объяснения песенной символики и ее психологической основы. Эти исследования повели меня, кстати, и к некоторым западным темам балладного характера. Попытку объяснять западные песенные темы обрядовой символикой песни славянорусской делал уже Потебня,5 но для западной литературы это метод еще не начатый.
Я все это, конечно, пишу в смысле моих намерений. Успел ли я или нет и правдоподобны ли мои построения, судить не мне.
Вы поставили мне также вопрос, почему я избрал весеннюю обрядность. Было бы, разумеется, полнее и интереснее про<ра>ботать весь народно-обрядовый календарь. Я предпочел взять в нем, однако, один только момент и остановился на таком, когда песен поется больше. Первым недостатком работы, толкующей об одном цикле народных праздников, является то, что приходится множество обрядов разбирать только в этот момент года, хотя они производились и в другие циклы. Прежде всего ставится вопрос о сходстве зимней обрядности и весенней. На это сходство я указываю и по поводу весенней поздравительной песни, и по поводу хороводных игр (2-й отд<ел> гл<авы> VI). Тут сходство идет дальше общих мест обрядности: жертв, культа предков, очищения. Целиком объяснить его можно только проработавши оба цикла. Тут надо отдать себе отчет в том, не перенесены ли были под влиянием распространения римского (январского) календаря некоторые весенние обряды назад на зиму. На такое исследование я, однако, не пустился, т<ак> к<ак> оно интересно скорее для зимней, чем для весенней обрядности.
Надеюсь, что эти разъяснения Вам представят мою работу в более стройном виде и заменят недостающее оглавление.
Примите, пожалуйста, заверение в совершенном почтении.
Хранится: № 88, л. 80—83.
Датируется временем до сентября 1899 г. на основании связи с письмами, в которых решался вопрос о печатании уже готовой и прочтенной Веселовским диссертации Аничкова в «Сборнике Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук» (№ 88, л. 72—73, 61—62, 89—90, 63—64). Из указанных четырех писем датировано только одно (л. 89—90 — 10 сентября 1899 г.).
1 Лустрация — очищение (от лат. lustratio). Об очистительных обрядах, соблюдавшихся различными индоевропейскими народами, см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 258—295.
2 Об обряде «вынесения смерти» см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 275—278. Аничков выступил против теории Я. Гримма (см.: Grimm J. Deutsche Mythologie. Berlin. 1876. Bd 2. S. 767—773), согласно которой в весенних обрядах чучело «смерти» символизирует собой зиму, когда природа, по мысли носителей мифологического сознания, как бы умирает; вынося из деревни «смерть», люди изгоняют зиму, способствуют приходу весны, оживлению природы. Аничков настаивал на том, что западный обряд «вынесения смерти» аналогичен русским обрядам с русалкой, Костромой и т. д. и носит очистительный характер (см.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Т. 1. С. 281—290).
3 Аничков изложил здесь композицию своего исследования. Темы «Встреча и заклинание весны» и «Внесение весеннего символа в хозяйственную общину и обряды с весенними символами в лесу и поле» разработаны ученым в главе 2 тома 1 его книги, озаглавленной «Встреча и чествование весны». Третья тема — «Весенний хозяйственный ритуал: очищение, выгон, вспашка, культ предков» — нашла отражение в главе 3 тома 1 — «Хозяйственно-религиозный весенний ритуал». Четвертая тема — «Игры и забавы, иначе: праздничный сезон» — разработана в главе 1 тома 2; пятая тема — «О любовных мотивах и весенних играх, забавах и песнях и их отношении к браку» — в главах 2 и 3 тома 2. Глава 4 (последняя) тома 2 была посвящена общетеоретической проблеме «Происхождение поэзии».
4 Вяч. Иванов точно уловил основной пафос исследования Аничкова: «В „Весенней песне“ он старается на конкретном материале утвердить новое <…> воззрение на происхождение искусства. По этому воззрению искусство возникло не из игры <…> а из практической потребности» (см.: Иванов Вяч. Аничков Евгений Васильевич // Новый энцикл. словарь / Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. 1912. Т. 2. Стб. 872).
5 См.: Потебня А. А. Объяснения малорусских и сродных народных песен. Варшава, 1883—1887. Т. 1—2.