А. П. Бочковъ.
правитьПисьма Бестужева, мой любезнѣйшій другъ, я читалъ почти со слезами. Мысль, что онъ погибъ навсегда для насъ и что эта потеря не скоро вознаградится, убивала меня. Его заслуги важны для нашей словесности. До него наши молодые поэты были въ какомъ-то раздѣленіи; возникающій отъ любви къ отечественному [взглядъ] хотя изрѣдка и начиналъ уже пробиваться, но они дѣйствовали безъ всякихъ видовъ и только тѣшились сами собою. Бестужевъ первый привелъ ихъ къ одному алтарю, показалъ имъ благороднѣйшую цѣль: славу Росеіи, — и средство: пламенную любовь къ родинѣ и знаніе старины. Но «Полярная Звѣзда» скоро закатилась. Бестужевы, Рылѣевъ, Корниловичъ, Кюхельбекеръ, — сколько надеждъ погибло! Безразсудные! зачѣмъ вы поставили свой жертвенникъ подъ дерево вольности?
Бѣдный Жуковскій, бѣдные наши писатели! Какъ немилосердо клюетъ васъ цензура! Святая наша инквизиція! Не могу удержаться, чтобъ не сказать тебѣ похвальное слово въ семинарскомъ вкусѣ, украшенное безпрерывною метафорою, сирѣчь аллегоріею.
"Когда перунъ изъ когтей двуглаваго орла грянулъ и раздробилъ древо вольности, тогда и кумиру Паллады, поставленному подъ сѣнію онаго, нанесенъ мимолетомъ страшный ударъ. Со шлема богини отломленъ огневласый, лучезарный гребень, разливавшій около главы ея благотворное сіяніе. Осталась одна сова (вамъ извѣстенъ этотъ атрибутъ Минервы). Нетерпящая свѣту, зловѣщая птица, видя себя на свободѣ и во мракѣ, распустила свои мохнатыя крылья и гукнула такъ ужасно, что сама Минерва содрогнулась. Эгидъ выпалъ изъ ея рукъ и она осталась безъ защиты. Еще ударъ и…….[1] горе намъ!!!… пророчество кн. Вяземскаго сбудется: наша словесность учинится какимъ-то отдѣленіемъ министерства просвѣщенія[2]. Эта грозная сова — наша … не хочу осквернять устъ повтореніемъ ея ненавистнаго имени. Ахъ! даруй, небо, чтобы это похвальное слово сдѣлалось погребальнымъ. Аминь! И вы, вѣрно, то-же скажете?
Кстати о, о, о, о цензурѣ! Слышали ли вы анекдотъ презабавный? Его разсказывалъ Булгаринъ гг. Гусеву и Іовскому. Вы, я думаю, припомните, что недавно въ «Сѣверной Пчелѣ» напечатана была статья о Сѣверной Америкѣ. Между прочимъ, сказано было (это переводъ), что свиньи въ Филадельфіи очищаютъ улицы, подбирая выброшенную картофельную кожу и всякій соръ[3]. Сихъ животныхъ тамъ такое множество и они такъ невѣжливы, что одна изъ нихъ толкнула типографскаго наборщика, тотъ упалъ и разсыпалъ литеры цѣлой страницы журнала (кажется, что такъ). На другой день, когда журналъ появился съ ненапечатанною страницею, издатели сложили всю бѣду на свинью, извинились тѣмъ передъ своими читателями. Цензоры наши, прочитавши это, совѣтъ сотворили и, разсмотрѣвъ, нашли, что эта свинья на нихъ похожа, какъ двѣ капли воды. Шишкову сдѣлали донесеніе о поруганіи, учиненному въ лицѣ ихъ всему министерству народнаго просвѣщенія. Но вотъ что удивительно: имъ воспослѣдовалъ отказъ и съ выговоромъ, что этого, чему я очень удивляюсь, имъ къ себѣ примѣнить нельзя и будто бы она на нихъ не похожа. Какая несправедливость! Письмо мое я началъ слезами, а теперь не могу кончить отъ смѣха. Ха, ха, ха! Ай да цензоры!
Назначьте свободную минуту, когда я могу побезпокоить васъ и вашихъ любезныхъ гостей, пріѣхать къ вамъ съ вашими письмами и съ моею благодарностію. «Не засижусь, войду, всего минуты двѣ». Нельзя ли вамъ самимъ ко мнѣ пожаловать? Вашъ А. Бочковъ[4].
Если письма вамъ надобны, тотчасъ пришлю.
А. П. Бочковъ.
правитьВы успокоились, пишете вы, услышавъ, что здоровье моей бѣдной жены оправляется. Ахъ, мой любезнѣйшій другъ, это, вѣрно, спекуляціонныя сказочки нашего лейбъ-медика. Какъ мнѣ непріятно разувѣрять васъ. Болѣзнь часъ отъ часу становится хуже и я пріѣду къ вамъ сегодня на совѣтъ съ извѣстіями самыми печальными, самыми досадными. Повѣрите ли, что я рѣшаюсь даже съ нимъ распроститься.
Очень радъ, что мои замѣчанія заслужили одобреніе ваше. Я знаю, что вы любите критику, и если моя вамъ нравится, то я сообщу еще нѣсколько на лету схваченныхъ мыслей о Грибоѣдовѣ, Пушкинѣ и Алекс. Бестужевѣ. Можетъ быть, лѣтъ чрезъ 50, когда, съ очками на глазахъ, вы будете перешаривать нашу корреспонденцію, скажете вы: «въ свое время мы не мимоходомъ наслаждались поэзіею; не краямъ только сосуда съ усладительнымъ питьемъ касались мы; нѣтъ, выпивши его до капли, послѣ, какъ записныя лакомки, облизывали еще губы».
Я думаю, мудрено сыскать такихъ страстныхъ, какъ мы съ вами, любителей литературныхъ конфектъ, только у васъ всегда свѣжія — изъ тѣхъ, которыя иногда отъ времени дѣлаются черствыми, я самыя лучшія (т. е. самыя вѣрныя, напр., «Войнаровскій») — изъ тѣхъ, которыя никогда не мокнутъ и не сохнутъ, и еще не бывавшія въ тискахъ у цензуры, этой таможни, съ позволенія сказать. У васъ больше средствъ роскошничать, но вы не любите наслаждаться одни и помните французскую поговорку: «всякое удовольствіе имѣетъ двойную цѣну, когда мы можемъ его раздѣлить». Какъ я вамъ благодаренъ за это, мой любезнѣйшій Андрей Андреевичъ!
Французскія письма я переведу еще не такъ скоро и вотъ причина: мою и глажу теперь свое старое бѣлье, именно повѣсть, которую выпросилъ у меня изъ ревельской котомки бѣднякъ Измайловъ для помѣщенія въ своемъ глупомъ Альманахѣ. Никогда бы я ее не рѣшился напечатать (страхъ, какъ глупа!), но не могъ не сжалиться на его христарадничество. Пускай и моя черствая корка лежитъ въ его нищенской сумѣ.
Знаю, что вамъ не время писать и отвѣчать; напрасно вы извиняетесь; я же люблю до смерти писать, потому что на бумагѣ могу изъясниться вѣрнѣе и съ меньшимъ легкомысліемъ, нежели на словахъ. Простите до вечера. Вашъ А. Бочковъ.
А. П. Бочковъ.
правитьПовѣсти Бестужева — удивленье и заглядѣнье. Хочу представить въ иносказаніи его заслуги нашей словесности. Куча сравненій въ моей головѣ, выбираю на удачу, и мнѣ думается, что оно вѣрно.
Карамзинъ ввелъ насъ, нашу поэзію и нашу прозу, изъ густаго лѣса, который въ его время начинали уже подстригать по французски, въ садъ, имъ самимъ воздѣланный и обработанный. Гладки, ровны были его дорожки, деревца обстрижены и цвѣтки въ куртинахъ; не зная, что его окружаетъ высокая стѣна, мы за нимъ вслѣдъ. Какъ понравилось намъ гулять и отдыхать въ этомъ чистенькомъ паркѣ; мало по малу, забывши о своей отчизнѣ, мы въ немъ совсѣмъ обжились; а выбрести изъ него и не думали. Такъ прошло много лѣтъ. Старички и выходъ позабыли, а подростающей молодежи скучно становилось жить хоть въ довольствѣ, да не на привольѣ. Стѣна были закрыта мохомъ давно принятыхъ мнѣній и сорокалѣтнею древностію. Глядь, поглядь повсюду, молодежь догадалась по сказкамъ и по преданіямъ, что есть какая-то благословенная страна, хоть не такъ гладка и ровна, да за то обширная и великолѣпная и куда съ давнихъ временъ и тропы не пролегало. Старичекъ хозяинъ (Карамзинъ) также объ этомъ зналъ и самъ хоть иногда за ограду и хаживалъ и двери за собой не затворялъ, только за нимъ худо смотрѣли, съ мѣста не трогались и нѣкоторые даже такъ приросли къ чужой землѣ, что ихъ теперь не выдернешь, развѣ съ корнемъ. Особливо подъ конецъ Карамзинъ ходилъ въ этотъ обѣтованный край для своей исторіи, тамъ былъ для него и воздухъ чище, и внѣшній вѣтерокъ такъ и грѣлъ грудь старика. Молодцы подростали и начинали въ даль заглядывать; нѣкоторые и [проложили] слѣдъ; Жуковскій, вышедши изъ французскаго сада, попалъ въ англійскій паркъ и на нѣмецкую аренду и за собой многихъ сманилъ. И Пушкинъ выпрыгнулъ; зашелъ было въ свою родимую землю, сталъ, ею любоваться, да побоялся совсѣмъ потерять дорогу домой, бродилъ то около своей стѣны, то около сосѣднихъ: нѣмецкой и англійской. Наконецъ, и Бестужевъ соскочилъ молодцомъ со стѣны и попалъ не на окольную, а на прямую дорогу къ нашей милой отчизнѣ; удивился ея красотѣ, хотя еще не обработанной, но могущественно прекрасной. Долго онъ стоялъ въ онѣмѣніи; посмотрѣлъ на звѣздочки, чтобы и ночью прямо на сѣверъ дороги не потерять. Друзья! товарищи! возопилъ онъ, я нашелъ выходъ, оставьте стариковъ сидѣть на лавочкахъ и ходить по желтенькому песку; ступайте за мною, дальше и дальше, — а самъ пошелъ напереди. Нужно ли говорить объ открытіяхъ, ими сдѣланныхъ…. Вотъ только бѣда: теперь, какъ вожатый пропалъ, чтобы, грѣхомъ, опять назадъ не воротились. Помилуй Богъ, какъ это будетъ худо.
Во^ъ моя аллегорія. Прошу васъ, ради самого неба, любезнѣйшій Андрей Андреевичъ, для славы родины сохранить все, что осталось отъ нашего молодца вожатаго; если бы мы и вздумали своротить опять назадъ, тогда покажите намъ этотъ маякъ, и мы кое-какъ авось опять слѣдъ найдемъ. Клянусь вамъ, имя ваше для насъ не погибнетъ. Вы такъ любите нашу словесность; ради Бога, не тушите этотъ свѣточъ, пламенѣющій въ душѣ вашей. Хотя бы вы ничего не писали, но васъ другіе, благодарные и признательные на плечахъ вынесутъ въ потомство.
Желая не въ шутку перевѣдаться съ Грибоѣдовымъ, я хочу на всякій случай (въ удачѣ и неудачѣ Богъ воленъ) исповѣдаться и васъ выбираю отцомъ духовнымъ. Вчера я сотворилъ хотя нечаянный, но смертный грѣхъ: похулилъ 4 прекраснѣйшихъ стиха изъ Ермака Дмитріева. Каюсь; въ тѣ самыя секунды, когда мой языкъ ихъ произносилъ и когда, слово за словомъ вылетая, представило моему воображенію картину прекрасную, я было и хотѣлъ спятиться, да было поздно. Теперь вижу ясно (утро вечера мудренѣе), что это не такъ, что тутъ истинная поэзія; слова: крутятся, стопами землю роютъ — удивительны.
Виноватъ, простите, Христа ради, грѣшнаго А. Бочкова.
P. S. Возьмите предосторожность. Надняхъ я думаю отказать своему магу, такъ приготовьте ему увѣщаніе, чтобы онъ то во во но, такъ оно не взялся бы съ горя за стаканчикъ. Скажите ему, что въ случаѣ дескать, если ты имъ опять понадобишься, то ужъ сдерешь же съ нихъ тысячъ сотни съ три, а теперь, молъ, пускай ихъ харахорятся.
Боюсь, чтобъ за это у меня грѣхъ на душѣ не лежалъ.
Повѣсть моя, грѣхъ моихъ ради, выпрошенная Измайловымъ, теперь показалась мнѣ противу Бестужевскихъ какъ сморчокъ противу высокаго подсолнечника. И вотъ бѣда! русскія прибаутки и поговорки и у меня есть въ моемъ мараньѣ; вижу теперь, что, не хотя (потому что не смога) и не думая, столкнулся съ Бестужевымъ, только отъ этого толка далеко я втюрился въ грязь.
Постараюсь перекроить ее à la Karamsine. Тѣмъ хороша, что коротенька![5].
А. П. Бочковъ.
правитьПрочь! прочь, языкъ людей, безчувственный и хладный!
Я прибѣгать къ тебѣ ужъ больше не хочу.
Я слышу голосъ!… слухъ мой жадный
Къ нему стремятся…. я лечу!
[И т. д., всего 27 строкъ въ отвѣтъ на призывъ друга писать стихи, затѣмъ]:
Буду поэтомъ, если вы того желаете. Пусть вырвутся изъ груди доселѣ ее задушившія чувства. Вашъ А. Бочковъ.
Не печатайте моего Демона, т. е. піесу, подъ названіемъ: «Таковъ нашъ Геній»; нужно его поправить. Завтра или послѣ завтра я пришлю къ вамъ замѣчанія. Теперь у меня въ головѣ «Моя правда» я окончилъ ее ужъ начерно.
Все таки Л. С.
(Адресъ: Андрею Андреевичу г. Ивановскому).
- ↑ Такъ въ подлинникѣ.
- ↑ См. выше письмо кн. П. А. Вяземскаго къ А. А. Бестужеву, I, № XXII. Изъ словъ письма А. П. Бочкова мы видимъ, что интересное письмо кн. П. А. Вяземскаго было извѣстно въ литературныхъ кругахъ. В. Я.
- ↑ «Сѣверная Пчела» 1826 года, № 92. «Американскіе нравы». Чистота, скотъ, лошади, собаки. — Съ Фр--имъ. — Послѣ цензурныхъ измѣненій, — если только весь разсказъ не выдуманъ Булгаринымъ, — остается лишь фраза: «на улицу не выкидываютъ ничего, кромѣ картофельной кожуры; ею питается большая часть бродящихъ животныхъ».
- ↑ Свѣдѣнія объ Алексѣѣ Поликарповичѣ Бочковѣ см. въ «Русской Старинѣ» изд. 1874 г., № 2, стр. 395—6 (замѣтка А. А. Ивановскаго) и № 3, стр. 566, а также изд. 1889 г., книга февраль — замѣтки А. А. Чумикова. В. Я.
- ↑ Въ «Календарѣ Музъ» 1827 г., изданномъ А. Измайловымъ, находимъ: «Красный яхонтъ, повѣсть XVI столѣтія», подпись: Л. С., смотри дальше письмо № XII. В. Я.