Сергей Герасимович Домашнев (1753—1795) познакомился с князем Александром Борисовичем около 1773 года. В начале июня месяца князь приехал из-за границы, а после свадьбы Павла Петровича и Наталии Алексеевны в начале октября 1773 года по указу государыни Домашнев был отправлен ко двору прусского короля Фридриха Великого с сообщением о женитьбе цесаревича. Таким образом, они, вне всякого сомнения, должны были увидеться. Вернулся Домашнев в Петербург вместе с флотом своего покровителя графа А. Г. Орлова-Чесменского, где 11 июля был назначен директором Академии наук. Домашнев, подобно князю Куракину, был избран в Королевскую Академию в Стокгольме. В январе 1783 года Домашнев получил отставку, чему предшествовала необыкновенной силы «борьба», а попросту масштабная свара академиков и директора, о которой мы говорили в разделе, посвященном И. И. Богаевскому; прочувствовать эту чисто академическую атмосферу можно, прочитав приложенное в конце раздела письмо.
Все послания, направляемые к князю Куракину, были им написаны в бытность директором Академии. Первая записка к князю датируется 19 июня 1777 года (АКК, IX. С. 363, на французском). Завершает их корреспонденцию письмо от 3 января 1783 года, когда Домашнев уже почти оставил дела при Академии.
[1]. 1 июня 1779 года1.
правитьПрепровождая сим к Вашему Сиятельству записку о деле Г<осподина> профессора Безака2 покорнейше прошу соединить милость с неразлучным от вас правосудием в скорейшем предложении сего дела чем одолжите Ваше Сиятельство честнаго и добродетельнаго человека в лице профессора Безака с коим разделит чувствительность его и благодарность Вашего Сиятельства покорнейший и послушнейший слуга
1 июня 79.
1 ОПИ ГИМ. Ф. 3. Оп. Ст. Е. х. 457. Л. 157. Автограф.
2 Безак Христиан Христианович (Besack, Gottlieb Christian; 1727—1800). Уроженец Пруссии, сын пастора. Учился в Лейпцигском университете и в звании магистра философии приехал в 1760 году в Петербург, где поступил на службу профессором исторических и нравственных наук в Сухопутный Шляхетный кадетский корпус. Под руководством И. И. Бецкого принимал деятельное участие в преобразовании учебной части корпуса, за что был неоднократно поощряем. Также является автором русских и немецких сочинений. Домашнев, скорее всего, просит от решении дела Безака в Сенате.
[2]. 24 апреля 1781 года1.
правитьМилостивый Государь
Князь Александр Борисович!
Для некоторой Академии надобности нужны справки о покойном Сенаторе Василье Евдокимовиче Адодурове4 как о бывших его в чинах произхождениях, так и ежели употребляем он был в какия либо особливыя коммиссии к исправлению препорученных дел. В сем случае позвольте мне Ваше Сиятельство иметь к вам прибежище по сугубой причине и по известному вашему способствованию во всех делах, так и по особливой милости ко мне, которая столь мне драгоценна, сколь мое оной признание и особливое к вам почтение истинно и отменно.
Вашего Сиятельства
Милостиваго Государя
покорнейший и послушнейший
слуга С. Домашнев
Апреля 24го дня
1781го года.
1 ОПИ ГИМ. Ф. 3. Оп. Ст. Е. х. 454. Л. 127. Писарское, с подписью-автографом.
2 Адодуров Василий Евдокимович (1709—1780) — почетный член Академии наук, действительный тайный советник. Внес значительный вклад в развитие русского языка и регламентирование языковых норм, известен как переводчик (переводы его см.: СК, I. №№ 575, 1529, 1530; II. № 3282; III. №№ 8481, 8485, 8489, 8496, 8567, 8568). Первым из русских воспитанников Академии наук в 1733 году получил звание адъюнкта по кафедре высшей математики у Л. Эйлера. В 1744 году был пожалован тайным советником и назначен преподавать русский язык будущей императрице Екатерине II, которая при восшествии своем на престол назначила его куратором Московского университета и президентом размещавшейся в Москве Мануфактур-коллегии. В 1778 году не без участия Домашнева был избран почетным членом Академии Наук.
[3]. 3 января 1783 года1.
правитьУхватывая всевозможныя случаи изъявить вам усердие мое и преданность в недостатке больших пользуясь хотя принесением вам календаря2 возобновить о себе в памяти вашей и повторить вашему сиятельству свидетельствование искреннейшаго и непременнаго моего почтения с коим навсегда и пребываю
Спбург
3 генв. 83.
Припроводивши при сем другой покорнейше прошу поднести Его Сиятельству милостивому государю графу Петру Ивановичу Панину7. особливым письмом трудить Его я не осмеливаюсь из особливого уважения и высокопочитания.
1 ОПИ ГИМ. Ф. 3. Оп. Ст. Е. х. 460. Л. 75. Автограф.
2 Здесь Домашнев имеет в виду следующее издание: Календарь или месяцослов на лето от Рождества Христова 1783, содержащее 365 дней, сочиненный в знатнейшия места Российской Империи. Спб. При Императорской Академии Наук. [1782]. (Описание см.: СК, IV, 404).
Этот выпуск календаря готовился в 1782 году и был возвращен в Академию Наук редактором академиком С. Я. Румовским в июле 1782 года, но его печатание, несмотря на протесты академиков, было задержано Домашневым для внесения дополнительных изменений в корректуру.
3 Граф Петр Иванович Панин (1721—1789) — генерал-аншеф, покоритель Бендер.
[Приложение].
правитьЭто послание, сохраняющееся среди бумаг князя, должно было войти в третий том издаваемого князем Ф. А. Куракиным исторического сборника «XVIII век», но издание не осуществилось. Тогда хранитель куракинского архива В. Н. Смольянинов напечатал письмо с сокращениями в 1911 году в сборнике «Старина и Новизна»2. Написано письмо на плохом французском (применительно к тому времени, можно сказать, просто-таки на ломаном). В виду крайнего интереса письма мы решили напечатать его здесь в полном виде, с переводом. Правописание французского текста было поправлено.
Mon Prince,
La noblesse des sentiments et la faèon de penser qui vous caractêrisent et qui vous rendent aussi cher que respectable а tous ceux qui ont l’honneur de vous connaоtre, vous prêsentent а l’esprit le premier dans tous les cas ou les droits de la vêritê et de justice sont blessêes. Cette opinion gênêrale que vos qualitês inspirent а tout le monde, est une certitude et une assurance la plus parfaite pour moi qui a l’avantage d'être en possession de vos bontês depuis longtemps. Cela redouble encore le motif que j’ai de rêclamer votre amour pour la justice dans un cas injustement oppressif. Le Sênat d’après la dênonciation de quelques professeurs le rebut de deux Academies est intervenu dans l’arrangement que mon devoir m’a fait faire а deux Acadêmies, il en rêsulte, mon respectable Prince, que je suis peut-être le seul dans l’Empire qui est jugê sans être entendu et au dêtriment duquel on a êcartê tout ce que l’ordre le plus simple prescrit. Que n’a-t-on demandê l’acte par lequel ces arrangements sont faits! On y aurait vu les raisons indispensables. Comment m’aurais-je justifiê si dans le même temps ne pouvant pas obtenir pour 15 ans le compte pour plus de 200 000 r formant le capital de l’Acadêmie accumulê depuis 50 ans, comment pourrais-je leur confier plus longtemps la recette s’ils y arrivent droit а la bonne heure, mais ils n’en ont point d’autres que ma confiance, puis-je la donner si le sentiment y rêpugne а des gens convaincus des plus grandes malversations. Mon prêdêcesseur a payê 3000 roubles pour la librairie oщ il y avait un gr dêficit. J’ai voulu le prêvenir ou plutфt l’arrêter, car l’argent est partagê entre Stelin et Roumovsky et pour le cacher il n’y a pas de traces des livres depuis 1767. L’honneur, la rêputation de l’Acadêmie m’ont inspirê pour y remêdier les moyens les plus doux. J’ai dêjа payê 15 mille roubles d’anciennes dettes de l’Acadêmie. Mais cela enhardit les malheureux, et ce qui est inconcevable, ils trouvent la protection la plus forte dans les affaires d’une si grande êvidence contre eux. Il a donc fallu que je mets au jour les indignes manoeuvres de ces savans voleurs. Des preuves trop nombreuses pourraient anêantir ces malheureux si j’aurais pu m’empêcher d'être indignê de cette triste et humiliante victoire. Je les mêprise autant qu’ils le mêritent. Tout ce que crois devoir а moi-même, c’est de donner une idêe de cette affaire а des personnes que j’estime et respecte — il est honteux pour le corps aussi respectable que l’Acadêmie doit l'être d’avoir dans son sein des gens si mêprisables et si vils. Mais ce qui me force le plus de vous en faire confidence, mon respectable Prince, c’est la persêcution que le Professeur Roumowsky fait êprouver а tous ceux qui en remplissant leurs devoirs vont par la voie diffêrente de la sienne. C’est pour ne pas les sacrifier que je rêclame votre protection pour eux, mon Prince. L’estime aussi haute que sentie que j’ai pour vous, vous rendront toujours le dêpositaire naturel de mes sollicitations et de mes droits en tant qu’ils sont conformes а la vêritê et а la justice. Leurs intêrêts sont les vфtres et la connaissance, la conviction que j’ai de vos sentiments seront toujours une de plus grandes consolations de ma vie civile.
Agrêez, mon Prince, les assurances de l’estime sincère et respectueuse avec laquelle je suis а jamais votre très humble et très obêissant serviteur
Pour vous donner, mon Prince, un êchantillon des moeurs de ces gens-lа, je vous dirai qu’un jour j’ai vu le professeur Kotelnikoff tomber а mes genoux me prêsentant une lettre. Ce que c'êtait? C'êtait un aveu qu’il faisait. Disait-il d’un tort а mon êgard, sans qu’il sвche en quoi il consistait parce que Roumowsky l’ayant invitê chez soi, l’a fait boire et lui a fait signer un êcrit. Tout ce dont il se rappelle c’est qu’il y ait beaucoup d’injures contre moi. Mais est-ce le seul cas? En dernier lieu on m'êcrit que le secrêtaire de la commission a fait mettre un êcrivain а la place de prêsident. Un procêdê pareil ne ressemble-t-il pas а des gens qui se croyent être au cabaret plutфt que dans une chambre d’audience.
Любезный князь,
Благородство чувств и способ мыслей, вам присущие и почтение вызывающие у всех, кто имеют честь вас знать, вас на ум приводят всякий раз, когда попраны бывают права истины и справедливости. Сие мнение всеобщее, кое достоинства ваши всему свету внушают, есть и для меня истина неопровержимая, ибо давно уже милостями вашими я обласкан. Тем больше оснований у меня уповать на любовь вашу к справедливости, ибо обижен я неправедно. Подали несколько профессоров на меня донос сенату3, и по сему доносу условия мои с двумя академиями4 резко разорвали, из чего следует, почтеннейший князь, что, возможно, один лишь меня во всей Империи осудили, не выслушав, и с нарушением всего, что самый простой порядок предписывает. Отчего же не затребовать было бумаги, по какой условия эти заключены были! Сделались бы ясны обстоятельства необходимые. Мог ли я оправдаться, ежели в то же самое время за пятнадцать лет счетов не мог добиться о расходе 200 000 рублей, кои капитал Академии, за 50 лет накопленный, составляют, как мог я долее выручку им доверять, ежели право доступа к ней издавна имели, но право сие на одном лишь доверии моем основывалось, могу ли доверить выручку таковым людям, кои в величайших злоупотреблениях изобличены, и сердце мое от них отвращается! Предшественник мой 3000 рублей заплатил за книжную лавку, в коей обнаружились большие недостачи. Захотел я его предупредить или, скорее, остановить, ибо деньги делят между собой Ште-лин5 и Румовский6, а дабы никто о сем не знал, нет и следов расходных книг после 1767 года. Ради чести и славы Академии решился я действовать средствами самыми мягкими. Старых долгов Академии заплатил я уже 15 000 рублей. Однако несчастным сие лишь дерзости прибавило, самое же непостижимое, что в сих делах, где неправота их вопиет, находят они покровительство самое могущественное. Пришлось мне недостойные проделки сих ученых воров громко обличить. Доказательства бессчетные могли бы сих несчастных погубить, воспрети я себе возмущаться сей победой, печальной и унизительной. Презираю я их так, как того они заслуживают. Долгом своим одно почитаю — о деле сем поведать особам, коих уважаю безмерно, ибо постыдно для собрания столь почтенного, каковым Академии быть надлежит, членами своими иметь людей столь презренных и подлых. Более же всего побуждают меня обо всем вас известить, почтеннейший князь, те гонения, коим профессор Румовский всех тех подвергает, кто его путем не следуют, ибо долг свой исполняют. Ради их безопасности и молю я вас, любезный князь, почтить их вашим покровительством. Уважение столь же искреннее, сколь и глубокое, кое питаю я к вам, заставлять меня будет всегда к вам обращать просьбы о защите их прав, ежели не оскорбляют они ни истины, ни справедливости. Их интересы суть ваши, уверенность же моя в ваших чувствах пребудет вечно одним из величайших утешений моих в жизни гражданской.
Примите, любезный князь, уверения в искреннем и почтительном уважении, с коим имею честь быть
Вам покорнейший и почтительнейший слуга
Вот вам, любезный князь, образчик нравов сих людей. Однажды падает профессор Котельников7 предо мной на колени и мне вручает письмо. Что же в нем? Признание. Обвинял он меня в проступке, не зная, в чем сей заключается, ибо Румовский его к себе зазвал, напоил и бумагу подписать заставил. Одно лишь то помнит, что было в бумаге сей много оскорблений на мой счет. Да мало ли таковых случаев! Недавно сообщили мне, что секретарь комиссии8 писаря на место председателя усадил. Поступают так люди, коим не в зале заседаний быть пристойно, а в кабаке.
1 ОПИ ГИМ. Ф. 3. Оп. Ст. Е. х. 454 («Письма от разных особ 1781 года»). Л. 465—468. Автограф. На французском языке. Перевод В. А. Мильчиной. Датируется по содержанию.
2 Старина и Новизна: исторический сборник. Кн. XIV. М. 1911. С. 109—111, без указания даты.
3 Речь идет о «Покорнейшем рапорте», довольно объемном, который подали 3 ноября 1781 года в Сенат члены Академической комиссии — академики Румовский, Штелин и Котельников (опубл.: Русская Старина. Спб. 1896. № 9. С. 484—490). После этого рапорта на сторону академиков встал генерал-прокурор князь А. А. Вяземский, что и решило дело не в пользу Домашнева.
4 Домашнев говорит об Императорской Российской Академии и Императорской Академии наук.
5 Штелин Яков Яковлевич (1709—1785) — академик по кафедре поэзии и красноречия.
6 Румовский Степан Яковлевич (1734—1812) — астроном, академик, позднее вице-президент Академии наук.
7 Котельников Семен (Симеон) Кириллович (1723—1806) — математик, академик, затем почетный член Академии наук.
8 Секретарем комиссии был Штелин, упоминаемый секретарь — очевидно Василий Басов, по крайней мере им в качестве секретаря подписан документ, помещенный нами в разделе настоящей книги, посвященном И. Богаевскому (см. стр. 104).