Письма и документы (Дашкова)

Письма и документы
автор Екатерина Романовна Дашкова

Опубл.: 1801. Источник: az.lib.ru

E. P. Дашкова Письма и документы

E. P. Дашкова. О смысле слова «воспитание». Сочинения, письма, документы / Составление, вступительная статья, примечания Г. И. Смагиной. СПб., 2001.

Scan ImWerden

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Письмо Вильяму Робертсону о желании дать сыну образование в Эдинбургском университете. 30 августа 1776 г. (перевод С. Н. Искюля)

Письмо Вильяму Робертсону с программой образования для сына. 9 октября 1776 г. (перевод С. Н. Искюля)

Письмо Вильяму Робертсону о проблемах воспитания детей. 10 ноября 1776 г. (перевод С. Н. Искюля)

Письмо сыну с рекомендациями во время путешествий

Письмо князю Г. А. Потемкину с просьбой назначить сына адъютантом. 24 ноября [1781 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину о военной карьере сына. 23 февраля [1782 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину о службе сына. 17 сентября [1783 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину о сыне и племяннике графе Д. П. Бутурлине. 14 августа [1783—1784 гг.]

Записка князю Г. А. Потемкину об отпуске для сына. 17 ноября 1784 г.

Письмо брату графу А. Р. Воронцову об отношениях с дочерью [1784 г.]

Письмо Вильяму Робертсону с благодарностью за внимание к ней во время пребывания в Эдинбурге. 17 августа 1786 г. (перевод С. Н. Искюля)

Письмо Екатерине II с просьбой о скорейшем решении дел дочери в Сенате. 14 января 1794 г.

Письмо Екатерине II о финансовых делах дочери. 9 июля 1794 г.

Письмо к дочери [1807 г.]

Записка графу П. С. Потемкину о поддержке ее воспитанника П. В. Спиридонова [б/д]

Письмо к мистрис Гамильтон [1804—1805 гг.]

Из «Записок» о детстве и юности Е. Р. Дашковой (перевод и примечания С. Н. Искюля)

Письмо Е. Р. Дашковой Екатерине II при назначении ее директором Академии наук [не позднее 24 января 1783 г.]

Протокол заседания Конференции Академии наук о вступлении Е. Р. Дашковой в должность директора 30 января 1783 г. (перевод С. Н. Искюля)

Письмо А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук [апрель 1783 г.]

Письмо Екатерине II о привилегиях для Академии наук [апрель 1783 г.]

Письмо А. А. Безбородко об отчетах Академии наук [апрель 1783 г.]

Письмо А. А. Безбородко о текущих делах [не позднее 7 мая 1783 г.]

Рапорт Екатерине II о расходах экономической суммы Академии наук. 1 июня 1783 г.

Доклад Екатерине II об учреждении Российской академии. Август 1783 г.

Приглашение А. А. Безбородко на церемонию открытия Российской Академии. 18 октября 1783 г.

Речь при открытии императорской Российской Академии. 21 октября 1783 г.

Доклад Екатерине II о необходимости строительства нового корпуса для Академии наук [осень 1783 г.].

Письмо А. А. Безбородко с просьбой «исходатайствовать» дом для Российской Академии. 23 октября 1783 г.

Письмо Н. И. Новикову об оплате типографских расходов [не позднее ноября 1783 г.]

Письмо И. И. Шувалову о долгах Н. И. Новикова Академии наук. 2 ноября 1783 г.

Письмо А. А. Вяземскому об отправке трех студентов в Тобольское наместничество. 13 декабря 1783 г.

Записка А. А. Безбородко об Уставе и доме для Российской Академии. 3 января 1784 г.

Письмо А. А. Безбородко о размере годового жалованья директору Академии наук [не ранее 22 января 1784 г.]

Прошение Екатерине II об определении годового жалованья Е. Р. Дашковой [не ранее 22 января 1784 г.]

Доклад Екатерине II о повышении в чинах В. А. Ушакова и О. П. Козодавлева [январь 1784 г.]

Прошение Екатерине II о повышении в чинах членов и сотрудников Академии наук. Январь 1784 г.

Доклад Екатерине II об организации публичных лекций в Академии наук. 25 марта 1784 г.

Из распоряжений по Канцелярии Академии наук за 1784 г.

Письмо П. С. Потемкину о подготовке к изданию нового атласа Российской империи. 5 февраля 1786 г.

Рапорт Екатерине II о состоянии, в котором находилась императорская Академия наук, когда я вступила в управление ею в 1783 г., и в котором она находится ныне, в 1786 г.

Письмо А. В. Раздеришину с благодарностью за предоставленную коллекцию минералов. 9 января 1788 г.

Письмо А. И. Фомину о доставлении в г. Архангельск «Новых ежемесячных сочинений». 13 июня 1788 г.

Письмо В. В. Крестинину о награждении его за книгу «Начертание истории города Холмогор». 27 февраля 1790 г.

Доклад Екатерине II о пенсиях для служащих при Академии наук. Февраль 1791 г.

Доклад Екатерине II о финансовом состоянии Академии наук. 20 марта 1793 г.

Прошение Екатерине II об увольнении от должности директора Академии наук. 5 августа 1794 г.

Письмо Д. П. Трощинскому. [5 августа 1794 г.]

Рапорт Екатерине II об экономическом положении Академии наук за 1783—1794 гг. 5 августа 1794 г.

Из Протокола последнего заседания Конференции Академии наук, на котором присутствовала Е. Р. Дашкова. 14 августа 1794 г. (перевод С. Н. Искюля)

Прошение Екатерине II о продлении отпуска. 27 августа 1796 г.

Письмо И. И. Лепехину с благодарностью за предложение вновь возглавить Российскую Академию [не позднее 25 мая 1801 г.]

Из «Записок» о деятельности в Академии наук и Российской Академии (перевод и примечания С. Н. Искюля)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Идея этой книги, в которую вошли сочинения, письма, документы Е. Р. Дашковой о воспитании и образовании, родилась в Московском гуманитарном институте имени Е. Р. Дашковой и созданном при нем по инициативе ректора института Л. В. Тычининой Дашковского общества. Объединив с 1992 г. усилия ученых и почитателей Е. Р. Дашковой, помогая и поддерживая их, они стремятся координировать исследовательскую работу по изучению жизни и творческого наследия Екатерины Романовны Дашковой.

Московский гуманитарный институт имени Е. Р. Дашковой и Дашковское общество предприняли ряд важных начинаний в деле увековечения памяти Екатерины Романовны: восстановление надгробия Е. Р. Дашковой на месте ее захоронения в церкви Святой Троицы в селе Троицком, учреждение медали княгини Е. Р. Дашковой «За служение Свободе и Просвещению», переиздание «Словаря Академии Российской» — главного труда Е. Р. Дашковой и ее сподвижников. Заметным событием в культурной жизни Москвы стали ежегодные Дашковские чтения, приуроченные ко дню рождения Екатерины Романовны. Эти чтения, ставшие традиционными (в марте 2001 г. прошли VII Дашковские чтения), объединяют ученых и исследователей-любителей различных областей гуманитарного знания. Доклады, прочитанные на Дашковских чтениях, публикуются в трудах института и вносят заметный вклад в изучение различных сторон воззрений и деятельности «великой россиянки».¹

Настоящий сборник «О смысле слова „воспитание“» продолжает добрые инициативы Московского гуманитарного института имени Е. Р. Дашковой и Дашковского общества.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1743—1810) — яркое и значительное явление политической и культурной жизни России второй половины XVIII в. Ее жизнь и деятельность постоянно привлекают внимание исследователей, и существует довольно обширная литература о ней.² Неоднократно переиздавались и ее знаменитые «Записки», в которых отразилась не только многогранная деятельность этой замечательной женщины — директора Петербургской Академии наук и президента Российской Академии, но и ее полная драматизма судьба.³ «Записки» — самое крупное литературное произведение княгини. Но помимо них она является автором оригинальных прозаических и стихотворных сочинений, пьес, опубликованных в отечественных журналах второй половины XVIII—начала XIX в. После первой прижизненной публикации эти сочинения более не переиздавались.

В нашем сборнике собраны сочинения, письма, документы Е. Р. Дашковой, отражающие ее искания в области воспитания и образования, дающие представления о педагогических взглядах и просветительской деятельности княгини. Название сборнику дала одна из самых известных статей Е. Р. Дашковой «О смысле слова „воспитание“», на наш взгляд, наиболее емко отражающая смысл взглядов княгини и содержание книги.

Большую сложность при работе вызвало то, что сочинения Е. Р. Дашковой были опубликованы без указания имени автора. Поэтому была проделана определенная работа, использована справочная и научная литература, в той или иной мере посвященная Е. Р. Дашковой-писательнице, имеющаяся к настоящему времени в распоряжении исследователей. В работе были использованы библиография сочинений Е. Р. Дашковой из «Словаря русских писательниц» H. H. Голицына,⁴ «Словарь псевдонимов русских писателей…» И. Ф. Масанова,⁵ известный указатель к русским повременным изданиям А. Н. Неустроева, литературоведческие исследования А. Афанасьева, Н. А. Добролюбова, В. П. Семенникова, П. П. Пекарского, М. И. Сухомлинова⁶ и др. Заметный вклад в атрибуцию сочинений Екатерины Романовны внесли сотрудники Сектора русской литературы XVIII в. Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Н. Д. Кочеткова, Г. Н. Моисеева, Ю. В. Стенник и др.⁷ Изучение и сопоставление этих и других исследований по истории литературы и журналистики XVIII в., переписки, архивных документов позволили с определенной долей уверенности считать включенные в первый раздел книги сочинения принадлежащими перу «знаменитой россиянки». Эти сочинения были опубликованы в журналах «Опыт трудов Вольного Российского собрания при Имп. Московском университете», «Собеседнике любителей российского слова», «Новые ежемесячные сочинения», «Друг просвещения» и «Русский вестник».

Во втором разделе сборника собраны материалы, в основном письма, позволяющие увидеть заботы княгини о воспитании и образовании детей, раскрывающие содержание и методы воспитания, которыми руководствовалась княгиня, и иллюстрирующее ее сложные отношения со взрослыми детьми. Особый интерес представляют четыре письма Е. Р. Дашковой к ректору Эдинбургского университета Вильяму Робертсону, оригиналы которых находятся в Национальной библиотеке Шотландии. Письма были любезно предоставлены нам известным английским ученым Энтони Кроссом, за что выражаем ему сердечную благодарность. Эти письма, представляющие особый интерес для характеристики взглядов княгини на содержание высшего образования, печатаются в нашей книге на французском языке и в переводе, выполненном С. Н. Искюлем.

Российская наука и культура второй половины XVIII в. в значительной мере обязаны своими достижениями энергии и организаторским талантам Е. Р. Дашковой. Материалы третьего раздела сборника «Е. Р. Дашкова как организатор науки и просвещения» раскрывают многогранную научную, научно-организационную и просветительскую деятельность княгини как директора Петербургской Академии наук и президента Российской Академии. Эпоха академической деятельности — наиболее изученный период жизни Екатерины Романовны, поэтому часть включенных документов уже была ранее опубликована. Но, сверяя тексты этих документов с подлинниками, удалось обнаружить в трех случаях даты их написания; эти моменты особо оговорены в примечаниях. 12 документов, обнаруженных в РГАДА, РГИА и ПФА РАН, впервые вводятся в научный оборот. Среди них — письмо А. А. Вяземскому об отправке трех студентов в Тобольское наместничество, распоряжения Е. Р. Дашковой по Канцелярии Академии наук, ее письма к провинциальным любителям наук А. В. Раздеришину, А. И. Фомину, В. В. Крестинину, доклад Екатерине II об организации публичных лекций, доклады, письма, прошения, связанные с увольнением от должности директора Академии наук, и др. Также впервые печатаются на русском языке выдержки из протоколов заседания Конференции Академии наук: 30 января 1783 г. — первого заседания, на котором Е. Р. Дашкова «входила в должность», и 14 августа 1794 г. — последнего, где прощалась с академиками. Протоколы Конференции Академии наук, которые в эти годы велись на французском языке, опубликованы на языке оригинала;⁸ перевод выполнил С. Н. Искюль.

В четвертом разделе собраны разные по характеру и значению материалы, представляющие несомненный интерес для понимания особенно последних лет жизни Е. Р. Дашковой. Здесь публикуется доклад академика Я. К. Грота «Княгиня Дашкова», произнесенный им на заседании РИО 12 марта 1890 г., сохранившийся в ПФА РАН.

Особо следует сказать о новом переводе двух отрывков из «Записок» Е. Р. Дашковой. Обаяние главного сочинения княгини настолько велико, что время от времени возникает желание вновь и вновь обращаться к рукописи. Перевод с французского осуществлен по изданию «Записок» княгини в «Архиве князя Воронцова» (М., 1881. Кн. 21), сверенному с рукописью, хранящейся в Архиве СПб. ФИРИ РАН.

Теперь о текстологических принципах издания. В настоящем издании проводится лишь незначительная модернизация орфографии. Проведена замена устаревших и отсутствующих в современном алфавите букв на их нынешние адекваты. Так, ѣ (ять) заменяется на е, ѳ (фита) на ф, i (и десятеричное) на и; устраняется ъ на конце слова; вместо «щ» пишется «сч» в словах типа «несчастный» и «разносчик». Окончание родительного падежа единственного числа прилагательных -аго/яго везде заменено на -ого/его, например, неизвестнаго заменено на неизвестного, утвержденнаго — утвержденного, средняго — среднего, собственнаго — собственного.

Написания типа «разставаться», «разсуждение», «без-разсудно», «разсказ» и т. п. заменяются на «расставаться», «рассуждение», «безрассудно», «рассказ». Окончания прилагательных на -ой --российской, звенигородской — заменяются на российский, звенигородский. Написания типа «на конец», «по том» печатаются слитно — «наконец», «потом»; написания «кому-нибудь», «из-за», «по-французски» — печатаются с черточкой.

В нашем издании принято современное написание слова «русский» с двумя «с», вместо привычного для XVIII в. написания «руский» с одним «с».

В издании сохранено авторское использование разного рода типографских средств: курсива, разрядки, но не сохраняются привычные для XVIII в. тире после точки внутри абзацев, восклицательный знак в середине фразы, употребление заглавных букв внутри фразы, пунктуация, в целом, модернизирована.

Сочинения, письма, документы Е. Р. Дашковой даются полностью вместе с подстрочными примечаниями, которые принадлежат самой княгине. Материалы внутри разделов расположены в хронологическом порядке. К каждому сочинению и документу даны примечания, в которых указан источник, по которому они публикуются, названа литература, в которой это сочинение упоминается, и даются краткие пояснения. Под строку вынесен перевод иноязычных слов и выражений.

В период подготовки рукописи она обсуждалась на заседании Сектора истории Академии наук Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники РАН, Сектора русской литературы XVIII в. Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, предварительные результаты были оглашены на Дашковских чтениях.

Приносим сердечную благодарность Ларисе Викторовне Тычининой, Анне Владимировне Семеновой, Светлане Романовне Долговой, Наталье Владимировне Колпаковой, Наталье Дмитриевне Кочетковой, Энтони Кроссу, Галине Алексеевне Ипполитовой за поддержку и помощь в осуществлении издания.

¹ Е. Р. Дашкова и ее время. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 1999; Е. Р. Дашкова и А. С. Пушкин в истории России. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2000; Е. Р. Дашкова и российское общество XVIII столетия. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2001; Пряшникова М. П. Е. Р. Дашкова и музыка. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2001.

² См. литературу о Е. Р. Дашковой: Дашкова Екатерина Романовна // Словарь русских писателей XVIII в. Л., 1988. Вып. 1 (А--И). С. 247; Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996 и др.

³ Назовем лишь публикации последних лет (полные названия изданий см. в Списке сокращений): Записки. М., 1987, 2-е изд. — M., 1991; Моисеева; Дашкова Е. Р. Записки // Записки и воспоминания русских женщин XVIII—первой половины XIX вв. М., 1990. С. 67—280; Princesse Daschkova. Mon Histoire. Édition prêsentêe et annotêe par Alexandre Woronzoff-Daschkoff. Paris; Montrêal, 1999.

⁴ Голицын.

⁵ Масанов. Масанов указывает на несколько псевдонимов Е. Р. Дашковой: «Благородная Россиянка», «К. Д.», «К. Е. Р. Д.», «Некоторая Россиянка», «Покорная услужница***», «Россиянка», «Россиянка***», «Россиянка Д.», «*_**», «***».

⁶ Афанасьев, Добролюбов, Семенников, Пекарский, Сухомлинов.

⁷ Кочеткова, Моисеева, Стенник.

⁸ Протоколы заседаний Конференции имп. Академии наук с 1725 по 1803 г.: В 4 т. СПб., 1899—1901.

Письмо Вильяму Робертсону

о желании дать сыну образование в Эдинбургском университете. 30 августа 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Spa ce 30 Août [1776].

Monsieur

C’est une mère, sagement tendre, (qui aime qui respecte en vous, encore plus l’homme Vertueux, que le Grand Literateur) qui s’adresse à vous maintenant; mais pour vous ne dêdaignez pas de donner l’attention nêcessaire à la pryère que je dois vous faire, je dois vous expliquer ces premières lignes, et je le ferai sans d’autre vue, que celle de tacher de vous convaincre de la vêritê du caractère, que je prends vis a vis de vous; et que ma conduite passêe, ni celle à venir, j’espère, ne dêmentira pas. J’aime mes enfants, Monsieur, autant par inclination que par Principe, l’habitude de les avoir, toujours auprès de moi a peut être augmentê. Encore la tendresse que j’ai pour eux, mais je ne suis point aveuglêe, je n’idolâtre point leurs faiblesses, contente de les voir honnêtes, et sensibles, je ne les crois pas parfaits; et je me suis fait la loix de les voir tels qu’ils sont, et non, comme la majeure partie des mères voyent leurs enfans. Il y a douze ans qu’ils ont eu le malheur de perdre dans le plus vertueux mortel, leur Père, et leur Protecteur; leur êducation n’a donc dêpendu que de moi seule; et, un fils qui en a 13, maintenant n’a ni Tirans, ni Esclaves autour de lui, par consêquent son coeur ni son esprit ne sont point jusqu'à prêsent corrompus; quand à ces connoissances, il est selon moi assez avouê pour son âge, il sait assez bienl' histoire et la gêographie, il a un commencement de gêomêtrie, il sait le franèois et l’allemand, et comprend assez le latin et l’anglois pour faire des traductions, de l’une et de l’autre de ces langues quoique il n’ait pas l’usage de parler ces deux dernières. Quand à son physique il est grand et fort, parce qu’il est accoutumê à une vie active et rude. Voilà, Monsieur, un tableau fidèle du jeune homme que j’estimerai heureux, si il avoit le bonheur d'être sous votre direction. Venons maintenant à ce que j’ai à vous proposer. Je n’ai quittê mon Pays que dans le dessein de finir et perfectionner ces êtudes et son êducation; je sais que vous avez refusê de prendre chez vous des enfans de gens de la plus haute condition de votre Pays, mais je me flatte que l’objection principale que vous aviez peut-être pour cela êtoit, qu’ils vouloient que leurs fils, soyent des Seigneurs même dans leur enfance, et bien, Monsieur, le mien ne vous donnera aucun embarras de ce genre vous voulez me faire cette grande obligation de vous charger en partie de mon fils, c’est vous même qui me prescrirez tout, ce que vous jugerez à propos, et je ne demande qu’une seule condition pour moi, c’est d'être dans la même ville que lui; je suis persuadêe Monsieur, que si Mon fils êtoit sous votre direction, il n’aura plus besoin d’aucun de mes soins comme de ceux de tout autre, mais laissez moi être prête pour être sa garde-malade, au cas qu’il en ayt besoin, c’est une tache que personne ne peut remplir comme une mère; et en ayant fait la triste expêrience, c’est ce qui m’a fait partir avec lui; il a auprès de lui un gouverneur, que je plaèai chez lui lorsque j'êtois moi-même mourante, c’est un digne honyne qui joint à des connoissances des moeurs strictement honnêtes, mais si vous ne jugerez pas qu’il est nêcessaire pour mon fils, je ne fairai pas difficultê de ne garder personne auprès de lui, pas même un domestique.

Je sens bien, Monsieur, que ma lettre est remplie de dêtails ennuyeux, et je devrai vous en faire des excuses, mais vous en saurez distinguer le motif que j’ai cru devoir vous ênumeroter, en partie du moins, les inconvênients que je peux, et veux vous êviter au cas que vous voudrez remplir les voeux les plus ardents d’une mère qui ne vit que pour ses Enfants. Monsieur Wederburne, qui c’est chargê de celle-ci, m’a promis aussi de joindre ses pryères aux miennes auprès de vous et de vous expliquer (plus clairement que je ne l’ai fait) mes dêsirs.

J’attendrai avec autant d’inquiêtude que, d’impatience Votre rêponse parce que le plan le plus cher à mon coeur dêpend de Votre dêcision qu’elle me marquera. En attendant, Monsieur, que vous me rendiez la plus contente des mères, ou que vous me fassiez un chagrin bien vif, je vous assure que rien on ne peut ajouter à l’estime et à la haute considêration que j’ai pour vous. Joignez y les sentimens de la reconnaissance, et ce ne sera point un poids, pour celle qui se dit sincèrement,

Monsieur,

Votre très humble servante

Princesse de Daschkaw.

Перевод:

Спа, 30 августа [1776 г.].

Милостивый государь,

К вам обращается нежная, но благоразумно любящая мать (которая еще более почитает и уважает вас как человека добродетельного, нежели как выдающегося сочинителя); но дабы не обошли вы необходимо нужным своим вниманием моей просьбы, каковую должно мне вам высказать, то и надобно мне уже на первых строках все вам изъяснить, что я и сделаю без каких-либо иных видов, кроме как попытаться убедить вас в том, что в самом моем отношении к вам не может быть никаких сомнений; и вкупе с тем убедить вас в том, что мое прошлое расположение к вам в будущем отнюдь не претерпит никаких перемен. Столь же по склонности люблю я моих детей, милостивый государь, сколь и по естественной причине, а привычка видеть их постоянно рядом со мною может со временем и возрасти. Испытывая нежные чувства по отношению к ним, я отнюдь не слепа, ибо мне совсем не по душе их недостатки, хотя я и довольна тем, что они честного нрава и мягкосердечны, однако ж не считаю детей своих во всем совершенными; и я вменила себе в непреложное правило видеть их таковыми, каковы они есть, а не такими, какими чад своих видит большинство родителей. Двенадцать лет назад дети мои имели несчастие потерять в добродетельнейшем из смертных своего отца и покровителя; их воспитание с тех пор зависит целиком от меня одной; и мой сын, которому всего только 13 лет, не имеет над собой ни мучителей, ни рабов вокруг себя, а посему и сердце его, и разум до сего времени отнюдь не испорчены; что же касается его познаний, то, по моему мнению, оные вполне соответствуют его возрасту; он достаточно хорошо знаком с историей и географией, знает начала геометрии, из языков французский и немецкий, латынь и английский разумеет довольно для того, чтоб делать переводы с того и другого языка, хотя и не в привычке его говорить на обоих сих языках. Что же до физического состояния моего сына, то он высок ростом и силен, поелику привык к деятельной и суровой жизни. Вот, милостивый государь, истинное изображение молодого человека, который, почту за счастие, ежели будет он под вашим руководительством. Перейдем же теперь к тому, что я собираюсь вам предложить. До сего времени я не покидала России, пока не закончено было воспитание моего сына и не закончены были его образовательные штудии; я знаю, вы отказываетесь принимать у себя детей соотечественников ваших самого высокого положения и состояния, но льщу себя, что главное препятствие, каковое, может быть, существует здесь для вас, заключается в том, что они хотят, чтоб их сыновья уже в детстве своем чувствовали б себя настоящими господами; смею вас заверить, милостивый государь, что мой сын не доставит вам в этом отношении никаких затруднений, и вы весьма меня обяжете, ежели сами предпишете мне все, что сочтете за нужное, и я прошу для себя лишь одного — разрешения пребывать в том же городе, что и он; убеждена, милостивый государь, что, ежели сын мой окажется под вашим руководительством, то ни мои заботы, ни попечение кого бы то ни было другого не будут ему надобны, но позвольте мне быть по крайней мере его сиделкой в случае, если то окажется необходимым, ибо никто другой не сможет этого сделать, кроме матери; таковая-то печальная вероятность и побудила меня отправиться в путешествие вместе с ним; при нем есть гувернер, коего я приставила к сыну, когда сама была едва-едва жива; это вполне достойный человек, который не только сведущ в науках, но и строго честных правил, но, если вы не сочтете его присутствие необходимо нужным для моего сына, я тотчас же сделаю так, чтобы рядом с сыном впредь не было никого, даже слуг.

Я вполне понимаю, что письмо мое полно, может быть, докучных для вас подробностей, и прошу за то простить меня, но вы сумеете оценить по достоинству побудительные причины, заставившие меня исчислить вам, частью по крайней мере, те неудобства, кои я хочу, чтоб вы избежали в случае, если вы хотели бы ответить согласием на самые горячие пожелания матери, которая живет только ради своих детей. Господин Ведерберн, коему поручено передать вам сие письмо, обещал мне присоединить к моим просьбам также и свои собственные, изъяснив вам (более ясным, нежели то сделала я, образом) мои пожелания.

Ожидаю с нетерпением, а равно и с беспокойством, вашего ответа, поелику наисокровенное для моего сердца намерение зависит единственно от вашего решения. Пока же, милостивый государь, все равно, сделаете ли вы меня самой счастливой из матерей или повергнете в немалую печаль, уверяю вас, что питаю к вам отличное уважение и почтение. Добавьте к сему выражение чувств моей признательности, что отнюдь не окажется в тягость, ибо говорится искренне.

Милостивый государь,

ваша всепокорная услужница

княгиня Дашкова.

Письмо Вильяму Робертсону

с программой образования для сына. 9 октября 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Londres ce 9. Octobre 1776.

J’ai eu la satisfaction Monsieur de recevoir votre lettre, et je m’empresse de vous en remercier, et de vous expliquer en même temps, quelqu’uns des articles de ma première, que j’avais aparemment mal rendue à en juger par ce que vous me dites en rêponse. Je n’ai jamais souhaitê placer mon fils hors de moi. 1 parce qu’après un strikt examen de moi même, je demeure convaincue, que je ne gâte point mes enfants, et que ma tendresse pour eux ne me rend que plus attentive à veiller sur leur moral, comme sur leur physique, 2 parce que ma mannière de vivre ne peut point être gênêe par leur prêsence, il ne rêsulte donc point d’inconvênients pour nous, d'être ensemble. Mais si j’ai voulu placer mon fils, hors de chez moi, c'êtoit dans la supposition, qu’il auroit l’avantage d'être chez vous, et ce n’est qu'à vous, Monsieur, que je l’aurais jamais confiê. A l'êgard de Mr Robertson, je le connois assez de rêputation pour l’estimer infiniment comme homme de lettres, et pour être persuadêe qu’il sera d’une grâce d’utilitê pour les êtudes de mon fils; car j’espère qu’il sera un des Professeurs dont le Prince de Daschkaw frêquentera les collèges: mais je puis d’autant moins le placer dans sa maison, que ce Mr a d’autres jeunes gens chez lui, et c’est positivement ce que je veux êviter êtant plus jalouse des moeurs, et du caractère de mon fils que je ne pourrai jamais l'être de ces connoissances. Je ne veux pas perdre, Monsieur, la douce espêrance, que vous voudrez bien diriger si non le fils, du moins, la mère dans ce qu’elle devra faire pour l’avantage de son fils; et c’est cet espoir qui m’engage à vous exposer le Plan, que je m'êtois proposê pour les êtudes de mon fils. Je vous prie de m’en dire votre sentiment, d’y corriger, ajouter, ou retrancher, ce que vous jugerez à propos, et j’envisagerai cela corne une marque d’estime de votre part très flatteur pour moi. Il faut savoir Monsieur que la manière honorable pour parvenir chez nous diffère, de celle des autres Pays, peut-être autant que celle par Briccole et par faveur ce ressemble dans toutes les parties de ce globe, il faut chez nous pour parvenir à temps à quelques stations êlevêes, commencer à servir de bonne heure. Ainsi je ne puis donner 4. annêes pour des êtudes de mon fils qui ne seraient point de son Etat, ensuite deux annêes pour ces voyages, ce qui avec les 13. passe qu’il a, fairoit qu’il n’entremit qu’a 20. ans au service, que je ne veux pas qu’il se pousse autrement, que de la manière que ses ancêstres l’on fait, et comme d’un autre côtê les Bassesses, et l’adulation, sont les seules choses que pour son intêrêt même je ne saurais faire, je ne dois pas par consêquent le dêtourner ou retarder la course qu’il doit entreprendre de bonheur.

J’ai vis-à-vis de lui outre les devoirs de mère ceux de tutrice à remplir, ainsi je dois concilier le prêsent avec l’avenir, et le Gênêral avec le Local, et le particulier de notre Pays. Voici, Monsieur, le tableau du Plan que j’avois formê pour ces êtudes, avec les indices de ce qui est dêjà fait, et de ce qui est commencê.

Langues. Latine — les difficultês sont dêjà levêes.

Angloise — Le Prince comprend les livres prosaïques parfaitement et les Poètes passable bien.

Allemand — il comprend tout ce qu’il lit gênêralement. Franèoise — elle lui est aussi famillière que sa propre langue.

Belles lettres — le Prince connoit les bons ouvrages, et a dêjà le goût plus raffinê qu’on ne l’a comunement à son âge, et il est plutôt à craindre qu’il ne soit trop sêvère dans ses critiques, ce qui quelque fois paroit être le dêfaut de son caractère, qu’il ne seroit qu’il ne sentit pas ce qu’il lit.

Mathêmatique — c’est la partie la plus essentielle de cette science que je voudrai qu’il apprenne seulement et il en a des notions, pouvant recoudre les règles de trois les plus compliquêes — il faut qu’il aprenne jusqu'à l’algèbre.

Architecture civile et militaire.

Histoire et constitutions de gouvernement. Il sait l’Histoire Univ[selle], l’histoire particulière d’Allemagne, celle de France et de l’Angleterre, et il continuera à cultiver ce qu’il en sait avec son gouverneur et à s’y instruire davantage. Logique, Philos[ophie] rationelle, Physique expêrimentale, les premiers Elêments de Chymie, Physiologie, et hist[oire] Naturelle. Droit de Nature, Droit Public univer[el] et droits de gens. Ces mêmes sciences appliquêes aux loix et usage des Peuples de l’Europe. Ensuite la Morale, et la Politique.

Rêpartitions de ces Etudes, en deux ans, et demis, ou 5. Semestres.

1 Semestre. Langues, Rhêtorique, et Belles lettres, Histoire et Constitutions des Gouv[ernemens], Mathê[matique]. Logique.

2 Semestre. Langues, Rhêtor[ique], Hist[oire] et consti[tutions] des Gouv[ernemens], Mathêm[atique], Philos[ophie] rationelle, Physique expêri[mentale], Fortifications, et Dessein.

3 Semestre. Belle lettres, Hist[oire] et consti[tutions] des gouv[ernemes], Fortification, Droit de Nature, et droit Public univers[sel], Mathêm[atique], Physiologie et Histoire Naturelle, Dessein.

4 Semestre. Morale, Mathêm[atique], fortifications, Droit des gens Universel, et Positif, Principes Gênêraux de Jurisprudence, Architecture Civile.

5 Semestre. Morale Rêpêtition de Physique, premiers principes de Chymie, et ensuite Rêpêtition gênêrale et logique.

Voilà Monsieur à peu près tout ce que mon fils doit et peut apprendre sans perdre un temps nêcessaire pour son avancement, pour acquêrir des sciences qui ne sont point de son Etat, et qu’il n’aurat peut-être jamais occasion de cultiver ni mettre en pratique, le militaire êtant chez nous l’Etat le plus respectê, et la Carrière dans laquelle il est dêjà entrê. Je soumets tout ceci entièrement à votre jugement, vous pryant de me comuniquer la dessus vos lumières. J’avais tardê de vous envoyer cette lettre jusqu'à l’arrivêe de notre ami comun, mais comme il ne revient pas je n’ai pas voulus diffêrer plus longtems de vous assurer de la parfaite vênêration, et de la haute considêration avec laquelle je serai toujours,

Monsieur,

Votre très humble servante

Princesse de Daschkaw.

P. S. J’attendrai avec impatience votre rêponse, ne craignez pas de la faire en anglais, je me flatte de le bien comprendre.

Перевод:

Лондон, сего 9 октября 1776

Я имела удовольствие, милостивый государь, получить ваше письмо и спешу поблагодарить вас за него, но в то же время объяснить некоторые из пунктов первого моего к вам послания, кои, по-видимому, я не вполне определенно изложила, не зная, что вы мне напишете в ответном письме. Я отнюдь не хотела, чтобы мой сын поместился отдельно от меня 1) поелику, по зрелом размышлении, остаюсь в убеждении, что не оказываю вредоносного влияния на характер моих детей и что моя нежность к ним, напротив, делает меня еще более внимательной к тому, что касается до их нравственности и физического состояния, 2) поелику мой образ жизни совсем не может стеснить их присутствие, таким образом быть вместе для нас это совсем не значит испытывать неудобства. Но, если все же я поначалу хотела, чтоб сын мой жил не со мною, то это проистекало из предположения, что он преимущественно должен был бы бывать у вас, и только вам, милостивый государь, я могла б доверить попечение о нем. Что же касается до г-на Робертсона, то мне вполне известна добрая его репутация для того, чтобы бесконечно уважать его как сочинителя и чтоб быть уверенной в том, что он будет полезен в учении моего сына; поелику я надеюсь, что он станет одним из тех профессоров, занятия коего князь Дашков будет часто посещать, но тем менее я могла бы поместить его в тот дом, где у г-на Робертсона проживают и другие молодые люди; этого-то я положительно хочу избежать, ибо более озабочена нравственным состоянием и душевным складом своего сына, чем могла бы когда-либо быть озабочена уровнем его познаний. Я не хочу терять, милостивый государь, надежды, что вы изъявите свое согласие быть наставником если не моего сына, то по крайней мере его матери в том, что она должна делать ради своего сына; и именно эта надежда побуждает меня изложить вам предполагаемый мною план занятий моего сына. Прошу вас сообщить мне, каковы ваши об оном впечатления, исправить его, сделать нужные добавления или вычеркнуть то, что сочтете за нужное, и я буду рассматривать это как весьма лестный знак уважения ко мне с вашей стороны. Надобно знать, милостивый государь, что у нас приличествующий образ действий с тем, чтобы добиться видного положения, отличается от того, что бытует в других странах, может быть столь же, как образ действий окольными путями и в поисках благоприятного случая походит на то, что происходит во всех частях света; у нас же, дабы чего-нибудь добиться, надобно сначала достичь возвышенных степеней и рано начать служить. Таким образом я не могу положить 4 года на учение моего сына, который еще совсем не служил, а затем два года положить на путешествия, что вкупе с его 13-ю годами приведет к тому, что он вступит в службу лишь 20 лет от роду, где я не хочу, чтоб он прокладывал себе дорогу иначе, нежели то делали его предки, но поелику совершать низкие поступки и льстить суть единственное, на что даже ради него я не в состоянии была б решиться, то и не должна я, следовательно, отвращать сына моего от учения или откладывать курс занятий, который, по счастию, он должен попытаться пройти.

Помимо материнского долга по отношению к сыну надлежит мне также исполнять обязанности опекуна, так же как должна я согласить то, что не терпит отлагательства, с тем, что предстоит в будущем, общее с местными особенностями и своеобразием нашей страны. Ниже, милостивый государь, извольте обозреть начертание плана, каковой я составила для этих занятий с указанием того, что уже сделано и только еще начато.

Языки. Латынь — трудности уже преодолены.

Английский язык — князь вполне понимает прозаическое чтение, а поэтов довольно сносно.

Немецкий язык — понимает вообще все, что читает.

Французский язык — ему он знаком лучше, что природный.

Изящная словесность — князь знает некоторые серьезные сочинения и уже имеет вкус более изысканный, нежели обыкновенно бывает в его возрасте, и скорее следует опасаться, как бы он не оказался чересчур суров в своих критических отзывах, что порою кажется недостатком его характера то, что он недостаточно чувствует то, что читает.

Математика — это наисущественная часть той науки, которую я хотела бы, чтобы он знал, и он имеет об ней элементарные понятия, помогающие решать три сложнейшие арифметические правила — надобно, чтоб он знал математику и далее, до алгебры.

Архитектура гражданская и военная.

История и устройство различных образов правлений. Он знает универсальную историю, историю Германии, историю Франции и Англии и будет продолжать и далее более основательно изучать то, что прошел вместе со своим гувернером.

Логика, рациональная философия, экспериментальная физика, первоначала химии, физиология и натуральная история. Естественное право, всеобщее общественное право и права человека. Те же науки, приложимые к законам и обычаям народов Европы. После чего следуют нравственность и политика.

Распределение всех этих занятий в течение двух с половиной лет или 5 семестров.

1 семестр. Языки, риторика и изящная словесность, история и устройство различных образов правления. Математика. Логика.

2 семестр. Языки, риторика, история и устройство различных образов правлений, математика, рациональная философия, экспериментальная физика, фортификация и черчение.

3 семестр. Изящная словесность. История и устройство различных образов правлений, фортификация, естественное право и всеобщее общественное право, математика, физиология и натуральная история. Черчение.

4 семестр. Нравственность, математика, фортификация, всеобщее и основательное право народов, генеральные принципы законоведения, гражданская архитектура.

5 семестр. Нравственность. Повторение физики, первоначала химии и, в заключение, общее и логическое повторение пройденного.

Итак, милостивый государь, вот почти все, что мой сын должен и может научиться, не теряя необходимого времени, для своего продвижения вперед и для постижения наук, чего в России сделать он отнюдь не в состоянии и, быть может, никогда не будет иметь случая ни развивать, ни применять на деле, ибо военные у нас наиуважаемое сословие и поприще, на которое сын уже вступил. Повергаю все это целиком на ваше благоусмотрение с просьбой сообщить мне впоследствии ваше мнение. Я задержала с ответом на ваше письмо в ожидании приезда нашего общего друга, но поелику он не возвращается, то и не хотела я более медлить с выражением отличного к вам почтения и высокого уважения, с каковыми пребуду всегда,

милостивый государь,

вашей покорнейшей услужницей

княгиня Дашкова.

P. S. Я буду с нетерпением ожидать вашего решения, и не стесняйтесь писать по-английски, ибо, льщу себя надеждой, что вполне его понимаю.

Письмо Вильяму Робертсону

о проблемах воспитания детей.

10 ноября 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Londres ce 10. Novembre [1776]

Si j’ai êtê quelque temps sans vous rêpondre, Monsieur, et vous remercier pour votre obligeante lettre, cela n’a certainement point êtê faute de bonne volontê de le faire, mais bien en vêritê par discrêtion; Je sens bien parfaitement que c’est abuser de Votre indulgence, que de dêtourner Votre Attention portêe toujours vers des objets dignes de l’Employer votre temps, et cela pourquoi faire, pour vous faire lire un mauvais franèais, êcrit par une femme à qui cette Langue n’est pas naturelle, et qui n’a jamais eu la prêsomption d’entamer une corespondance avec un homme dont l'êrudition, soit si cêlèbre que l’est la votre. Mais corne vous avez êtê bon et honnête avec moi, soyez le jusqu’au bout, et prêparez vous dans peu, de me voir à Edinburg vous demander comme une faveur rêelle, et utile pour moi, de m’accorder quelqu’uns de vos moments perdus. Ne croyez pas, ce soit Mr Wederburn, ou quelqu’autre Personne qui m’ayt suggêrê le Plan de finir les êtudes de mon fils à Edinburg, l’estime et la vênêration que j’ai pour vous, Monsieur, a êtê un des premiers motifs de ce projet que j’ai formê dêjà depuis plus de trois ans; je sais que ce plan ne laissera pas que d'être critiquê, parce qu’il est nouveau, qu’il ne m’a point êtê tracê par aucun exemple connu, et parce que l’on confond ordinairement, ce qui accomode queque parent, avec ce qui est nêcessaire pour les enfants. Enfin, Monsieur, dans ce cas même vous serez ma justification, et ma consolation. Vous voyez par la que j’ai fort à coeur d'êtablir entre vous et moi un genre de liens, par ce qu’avec des gens d’une êlêvation de penser comme la vôtre, c’est un lieu que l’on forme, quand on en veut recevoir des bienfaits. Je vous prie de croire que je me fairai toujours gloire de vous avoir des obligations, comme je m’en fais de me dire avec l’estime la plus sentie, et la considêration la plus parfaite,

Monsieur,

Votre très humble servante

Princesse de Daschkaw

Перевод:

Лондон, сего 10 ноября [1776 г.]

Милостивый государь,

Если некоторое время я не отвечала вам и не поблагодарила вас за ваше любезное письмо, то это отнюдь не по своей воле, но, по правде говоря, из скромности; ибо вполне сознаю, что сие значит злоупотреблять вашим снисхождением, значит отвлекать ваше внимание, всегда обращенное на предметы, достойные занять ваше время, и тем более, что вас заставляют читать письма на дурном французском языке, написанные женщиной, для которой этот язык не является природным и которая и помыслить не могла о том, чтобы вступить в переписку с человеком столь прославленной эрудиции, как ваша. Но поелику вы так добры и любезны со мной, то и будьте таковым до конца и готовьтесь к тому, что в недолгом времени я окажусь в Эдинбурге, чтобы просить вас действительно как о каком-то полезном для меня одолжении уделить мне какое-то время, когда вы ничем не заняты. Не думайте, что это г-н Ведерберн или кто-то другой подал мне мысль закончить занятия моего сына в Эдинбурге; уважение и высокое почитание, испытываемое мною к вам, милостивый государь, явилось одной из первопричин этого замысла, который задуман мною более трех лет назад; вполне понимаю, что этот план неизбежно вызовет критические отзывы, поелику он нов и для его начертания передо мною не было никакого известного образца, а также потому обыкновенно смешивают то, что подходит к какому-нибудь из родителей, с тем, что необходимо для детей. Словом, милостивый государь, в этом случае вы будете моим оправданием и моим утешением. Вы видите из всего этого, что я полна желания, чтоб меж вами и мною установился род близких отношений, поелику с людьми ума возвышенного, как ваш, устанавливаются именно такие отношения, когда хотят оные воспринимать как благодеяния. Прошу вас верить, что для меня всегда будет немалою честью иметь по отношению к вам обязательства, так же как с выражением наичувствительного уважения и совершенного почтения прошу называть меня,

милостивый государь,

вашей всепокорной услужницей

княгиня Дашкова.

Письмо сыну с рекомендациями во время путешествий

Милый сын, твои успехи в науках уполномочивают меня без всякой лести и справедливо сказать, что во многих знаниях тебе остается только закрепить размышлением в памяти собранные сокровища; во всем остальном ты знаешь довольно, чтоб стремиться к большему совершенству. Я уверена, что с твоим благородным самолюбием ты не остановишься на этом пути, но пожелаешь приобрести более глубокие знания, чем те, которые доставило тебе первоначальное воспитание. Теперь, когда пред тобой открывается новая дорога, по моему мнению, необходима и новая метода совершенства; она уже начата и так хорошо — ты ребенком путешествовал; по долгу матери я должна ввести тебя в круг нового мира понятий, раскрыть перед тобой сцены, уже знакомые тебе, и дать самые верные средства извлечь из них возможно большую пользу.

Тебе, конечно, известно, что из бесчисленного множества путешественников, проходящих большими дорогами Европы, едва ли один из тысячи путешествует при тех выгодных обстоятельствах, какими окружен ты. Умей же оценить их; поэтому особенно необходимо не терять из виду самого характера путешествия, как скоро ты пускаешься в путь. Не забудь, что ты едешь не для одного удовольствия, у тебя нет пустого времени, ты не избегаешь обязанностей общества, которое со временем потребует твоих услуг и к которым теперь я хочу приготовить тебя заграничным путешествием; нет, ты едешь искать и пользоваться наставлением его. Все, что ты вычитал о правах, характерах и образе правления других народов, теперь можешь поверить собственным опытом и таким образом из юношеского возраста вступить на поприще мужа, с полным достоинством характера и заслуженного права на одобрение и отличие.

Первое средство умного путешествия — постоянное внимание; ты должен пользоваться всяким источником знания, в каком бы положении и обстоятельствах ты ни был поставлен; с другой стороны, избегать бесполезной траты времени в напрасных исследованиях пустых или мелочных предметов: очень важно избирать и находить только те материалы для развития мысли, которые действительно заслуживают внимания. В выборе их надобно сообразоваться с местом. Так, например, не в Ирландии можно запастись лучшими сведениями об Испании; также было бы странно в Испании изучать Пруссию. Одним словом, каждое место должно быть предметом свойственных ему наблюдений и знаний; надо прислушиваться везде к народным мнениям, принадлежат ли они известной партии или нет; но везде и во всяком случае надобно стараться говорить с людьми образованными, и не столько самому толковать, сколько слушать и расспрашивать других. Путешественник шестнадцати или семнадцати лет не должен выказывать своих талантов. Все, что от него можно требовать, — внимания и надежды на его будущее; лучшей рекомендацией в этом отношении может служить неутомимое его усердие в изыскании наблюдений предметов замечательных и наставительных: он дает этим знать о себе как о юноше любознательном, желающем совершенства. Всякая другая претензия в этом возрасте есть чистая глупость, бросающая самый невыгодный свет на его репутацию и всего менее способная сообщить о нем благоприятное мнение.

Но возвращаюсь к предметам, требующим особенного твоего внимания. Главная вещь, как я уж сказала, состоит в том, чтоб не упускать ни одного удобного случая для приобретения знания и не забывать, что ты иноземец, мимоходом посещающий чужую страну. Поэтому ты не должен пренебрегать ни одним обстоятельством, полезным для твоего наставления. У путешественника должны быть постоянно открыты и глаза и уши, потому что сцена изменилась и размышление, вызванное ею, исчезает вместе с ней.

Предметы твоего наблюдения так разнообразны и многочисленны, что я укажу тебе только некоторые главные. Сюда относятся свойство и форма правления, законы, нравы, влияние, народонаселение, торговля; географические и климатические условия, иностранная и внутренняя политика, произведения, религия, обычаи, источники богатства, действительные и мнимые средства общественного кредита, подати, пошлины и различные условия различных сословий. Эти исследования достойны внимания философа, и ни один путешественник не должен пренебрегать ими, если только он не хочет остаться тупым и бессмысленным зрителем всех этих явлений, не способным ни к умственному, ни нравственному совершенству. Все это, по моему мнению, займет твой ум везде, где ты будешь проезжать.

Воспитание, данное тебе, твои успехи в науках, небезызвестные другим, преимущества звания, даже самая наружность могут располагать самым благоприятным образом в твою пользу. С тобой будут обходиться не как с обыкновенными юношами твоих лет, но как с молодым человеком уже довольно зрелого понимания и, следовательно, способным серьезно обсуживать предметы.

Для тебя прошла пора отрочества; ты блистательно вступил в период юношеской жизни, самый интересный, но и самый критический, когда всего больше надобно дорожить общественным мнением, то есть внимательно следить за своими поступками, словами и действиями, потому что, чем дольше будешь жить, тем больше будет лежать на тебе нравственной ответственности. Похвала или осуждение твое от тебя самого зависят, и в них не могут участвовать ни родители, ни наставники, ни друзья. И чем независимость твоя от постороннего влияния свободней, тем строже ты отвечаешь перед судом других за свои качества и дела. Если ты подашь повод дурно думать о себе, это мнение тем резче поразит тебя теперь, чем лучше и чище была твоя детская жизнь; последнюю припишут влиянию твоих руководителей; первое самостоятельное поведение вменят тебе самому. Надеюсь, что ты поймешь и взвесишь всю важность своего настоящего положения, сознание этого такта доведет тебя до спасительного недоверия самому себе, постоянного наблюдения за собой и предохранит от тысячи ложных стезей.

Это недоверие обыкновенно сопровождается скромностью, столь естественным и привлекательным достоинством в юноше, свойственным даже величайшим талантам: она, в какой ни было возраст, доказывает умственную и нравственную деликатность, погибающую только под влиянием неправильного образа жизни или, лучше, среди пошлых пороков. Скромность, особенно если с ней соединяется гений и ловкость, может сообщить достоинству такую прелесть, что нравственное превосходство становится выше зависти, и, если оно признано, любовь и удивление к нему возрастают. Высокие дарования часто дорого платят за свое отличие; но скромность может избавить их от самых злых преследований. С другой стороны, отсутствие этого качества соединяется со многими невыгодными обстоятельствами; не говоря уже о том, что самоуверенность вредит прогрессу нашего совершенства, она нередко огорчает самых лучших и доброжелательных друзей, заставляя их думать, что мы пренебрегаем их наставлением и опытностью.

Исполнив условия твоего путешествия согласно с этим планом, ты, независимо от внешних обстоятельств, запасешься всегда нужными и неоцененными сокровищами, которые пригодятся тебе в кругу семейной жизни, в уединении, на старости лет, на случай дряхлости: это будет личная твоя польза. С тем вместе из тебя образуется полезный член общества; потому что, сравнивая иностранную жизнь с жизнью своего Отечества, стараясь исправить, что найдешь в нем дурного, учреждая, что сочтешь полезным его благосостоянию, ты будешь другом и благодетелем своей страны.

Мне остается прибавить одно важное предостережение: в сношениях с иностранными народами ты должен как можно больше воздерживаться от оскорбительных сравнений; если хвалить или осуждать отдельного человека насчет другого чрезвычайно обидно, то непростительно грубо и несправедливо судить об одном народе по мерке другого. Поэтому я советую тебе воздерживаться от слишком резкой критики чужих нравов, обычаев и в особенности религий. В первых двух случаях ты можешь применяться к условиям известной страны, насколько это не противоречит твоим коренным убеждениям, и я уверена, что от тебя не потребуется ни малейшей жертвы или стеснения — там, где замешивается общечеловеческая нравственность; в этом отношении правила долга выше всех условий и обстоятельств. Надобно стараться избегать всякого неуместного поступка и в других случаях; но было бы крайне безрассудно жертвовать в пользу этого применения истиной и добродетелью, которых права и влияние так ясны, как свет полуденного солнца.

Относительно религиозных мнений, где бы ты ни соприкасался с ними, должен уважать их. Серьезное или шуточное опровержение их, каковы бы они ни были, оставляет по себе самое горькое и оскорбительное впечатление на человеке и никогда не забывается.

В заключение, мой милый сын, я должна сказать, что этот предмет далеко мной не исчерпан; я буду довольна, если ты дополнишь его своими собственными понятиями или исправишь что-нибудь в моем очерке; я буду рада признать превосходство твоего мнения; но уверена, что ты никогда не превзойдешь меня искренним чувством дружбы, которую питает к тебе преданная мать.

Письмо князю Г. А. Потемкину¹

с просьбой назначить сына адъютантом.

24 ноября [1781 г.]

М<илостивый> г<осударь>.

Я имела честь писать вашей светлости через вашего племянника генерала Самойлова² и просить вас о ходатайстве и поддержке моей нижайшей просьбы к ее величеству о назначении моего сына ее адъютантом. Я говорила также вашей светлости, что мне было небезызвестно о невозможности моему сыну вдруг достигнуть этого счастия, но я знала также, что ваша светлость как военный министр легко может повысить его, приблизив к этому званию до его возвращения. Не знаю, получили вы, милостивый государь, мое письмо, и беспокою вас этим не с целью торопить вас и еще менее вам докучать. Но так как я в Лейдене встретила князя Орлова,³ который полюбил моего сына и с откровенностию и участием, нас всех очаровавшими, предложил ему просить императрицу о переводе моего сына в его конногвардейский полк офицером, то, поблагодарив его, просила повременить своею благосклонностию к моему сыну, пока не получу от вас ответа, и рассказала ему, что я уже обращалась к вашей светлости. Вот почему прошу вас, милостивый государь, чтобы вы были добры и приказали кому-нибудь, если сами не имеете времени известить меня, расположены ли вы оказать моему сыну покровительство и поставить его в то положение, на которое он несколько вправе рассчитывать по своему рождению и воспитанию, для того чтобы, в случае ваша светлость не пожелаете утруждать себя судьбою моего сына, он мог бы, не теряя времени, воспользоваться счастливым расположением к нему князя Орлова и выйти из того, так сказать, презренного положения, в котором он теперь находится. Через несколько дней я выеду в Париж, где с нетерпением буду ожидать от вас ответа.

Остаюсь с совершеннейшим почтением и уважением к

вам,

милостивый государь,

вашей светлости нижайшая и покорнейшая слуга

княгиня Дашкова.

Брюссель, 24 ноября [1781 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину

о военной карьере сына.

23 февраля [1782 г.]

Милостивый государь,

Я имела честь писать вашей светлости из Лондона, а потом из Брюсселя, прося вас как военного министра о принятии моего сына под ваше покровительство; вследствие наклонности к военной службе он не преминет, когда будет иметь честь состоять в вашем ведомстве, доказать вам, что заслуживает поощрения, которое вы стараетесь оказывать нашим молодым офицерам. Заявите, милостивый государь, ее величеству, что она переполнила бы желания матери, если бы соизволила почтить его званием своего адъютанта. Я вполне чувствую, что моя просьба при вашем посредстве может иметь лучший успех и что ваша светлость сами можете приблизить его к этому званию, если предварительно дадите ему повышение. Вот в чем заключалась моя первая просьба. Во второй я простодушно излагала вам предложения, сделанные моему сыну князем Орловым, и заклинала вас известить меня через одного из ваших секретарей, если бы ваша светлость соблаговолили снять с меня заботу, став покровителем моему сыну, ибо для меня существенно, чтобы по возвращении в Отечество он не имел бы несчастия сидеть в одной комнате с караульными, так как он не состоит в главном штабе. Устройте, милостивый государь, чтобы счастие быть вблизи своей великой государыни не соединилось для него с каким-либо унижением и огорчением. Кто лучше императрицы может оценить благо и пользу разумного воспитания? Какой государь охотнее нашей государыни сочтет себя несколько признательным к тем родителям, которые заботятся о воспитании своих детей, стараясь сделать из них полезных граждан? Я желала бы, чтобы молодой человек, родившийся в ее царствование, носил его отпечаток и как по воспитанию, так и по усвоенным им познаниям был достоин служить и мог с пользою для Отечества употреблять свои силы. Кто лучше вас, князь, может представить ее взорам и сказать ей, повергая меня к стопам ее величества, что только из уважения и скромности я не обращаюсь к ней самой? Повторяю вам, милостивый государь, свои просьбы и заклинаю вас приказать, чтобы мне ответили хотя одним словом. Я уезжаю отсюда через три недели, но наш поверенный в делах Хотинский¹ всегда будет знать, в каком городе Италии может найти меня ваш ответ. Если он (ответ) будет благоприятен, то я возвращусь в Отечество с облегченным сердцем и вы навсегда привяжете к себе искренно преданную вам семью. В прочем остаюсь с величайшим уважением к вам, князь, вашей светлости нижайшая слуга

кн. Дашкова.

Париж, 23 февраля [1782 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину о службе сына.

17 сентября [1783 г.]

За лишнее считаю вас уверять, мой милостивый друг, о участии, которое я приняла в болезни вашей, ибо вы не можете усумниться в искренности и горячей дружбе, кою я вам посвятила.

Ваши благодеяния моему сыну и природа моей души в том порука. Поправляйтесь скорее, князь, и возвращайтесь сюда, но не берите с собою моего сына. Он должен оставаться и привыкать к своему полку, только квартира была бы в менее вредном климате.

Когда я узнала о вашей болезни, то не обинуясь у ее величества спрашивала, как у источника, в коем я истину почерпать могла; когда дело идет об вас, то у придворных правды не добиться, ибо сверх того, что собственные виды чувства их определяют, но и о заусенице на пальце у вельможи решительно ответствовать не дозволяет им придворная политика. Вчерась дух мой был до крайности встревожен.

В течение более четырех часов императрица страдала сухою коликою (la collique sèche); я была у ее постели до полуночи. Ее терпение и внимание к окружавшим были невероятны. Даже в колике она остается великою. Сегодня утром она здорова, хотя еще и чувствует некоторую слабость; я нашла ее не только спокойною, но даже веселою.

Здесь приобщаю пятую часть «Собеседника»,¹ а четвертую, надеюсь, вам Маруци уже вручил; желаю от сердца, чтоб хотя четверть часа вам приятного упражнения сия книга принести могла; еще повторю, батюшка, свою просьбу, чтоб сына моего сюды ныне не привозить, но чтоб в здоровом воздухе, если то возможно, ему квартиры назначить; получа по милости вашей полк в его леты, непростительную бы он оплошность и нерадение показал, отлучаясь самый первый год от своего полку. Сколь же скоро я знаю, что он здоров и должность свою исполняет, я спокойна и довольна. Затем прости, мой милостивый друг, почтение и дружба суть чувства, коими навек преисполнена противу вас будет ваша Дашкова.

С.-Петербург, 17 сентября [1783 г.]

Письмо князю Г. А. Потемкину

о сыне и племяннике графе Д. П. Бутурлине.¹

14 августа [1783—1784 гг.]

Возвращаю вам, мой милостивый друг, сына своего, и хотя нимало не сумневаюсь о дружеском противу меня и благосклонном противу его расположении вашем, но не могу воздержаться при сей оказии еще не просить вас о покровительстве и руководствовании вашем о нем. Притом прошу, батюшка, чтоб его при себе держать и ни отставать, ни метаться противу других в опасности ему не позволять. Я льщусь, что вы, батюшка, в успокоение мое сделаете милость — в случае мира выберете его полку не в вредном климате квартиру, чем меня много одолжите.

Теперь обращу к светлейшему своему приказчику речь. Нередко бывает, что управляющие имениями, не совсем по воле помещиков, сами чрез время помещиками того имения соделываются; мое желание совсем противное, ибо я ничего так не желаю, как то, чтоб Круглое вам полюбилось, и вы бы его, как еще не пожалованное мне, у ее величества выпросили, а мне бы достали тоже в указе упомянутое число 2565 душ где-нибудь в России доставили. Село Овчинино, кое было пожаловано Орловым и потом от них выменено, для чего бы не могло еще быть променено и по примеру, с другими сделанному, за излишнее в нем число душ с меня деньгами получить. Постарайся, мой милостивец, а то я не знаю вашей польской экономии и, проживаясь в Петербурге, совсем банксрут² скоро буду и спокойного духу с умножающимся ежегодно долгом иметь не могу; детское же имение я не инако, как чужое, вверенное мне на время почитаю, а как мне скоро 40 лет минет, то пора бы мне, кажется, умеренный, но собственно свой кусок хлеба иметь и от приказчичества сыновних деревень, коих я уже ни силы, ни времени управлять не имею, отказаться также время.

Но довольно об этом. Впрочем, вам, дорогой князь, предстоит прочесть еще одну просьбу, именно о моем племяннике графе Бутурлине. Ради Бога, возьмите его к себе в штаб, произведите в капитаны и не допустите этому молодому человеку растратить свои дарования и испортиться. Какое бы одолжение вы, мой уважаемый друг, сделали для меня, если бы мой злополучный почти всеми покинутый племянник получил через вас повышение! Я страдаю от мысли, что его злополучие происходит от того, что императрица взяла его от бабушки и поместила в это гнусное училище, кадетский корпус.³ Если бы он остался в родительском доме, то был бы уже или генерал-адъютантом у какого-либо генерала, или гвардейским офицером. Заклинаю вас, князь, уважить мою просьбу и быть уверенным, что признательность сердца, вам преданного, исполненного любви и уважения, останется неизменною в течение всего существования вашего верного друга кн. Дашковой.

Стрельня, 14 августа [1783—1784 гг.]

Записка князю Г. А. Потемкину об отпуске для сына

17 ноября 1784 г.

Будьте добры, князь, разрешите моему сыну приехать сюда и, прошу вас, пошлите ему приказ об этом, чтобы я имела удовольствие видеть его у себя ко дню св. Екатерины. Этим вы много меня обяжете. Пребываю всегда с чувствами уважения и привязанности. Преданная вам кн. Дашкова.

17 ноября 1784 г.

Письмо брату графу А. Р. Воронцову¹

об отношениях с дочерью. [1784 г.]

Ввиду того, что моя дочь² привлекла и тебя, милый друг, к участию в деле, которое не может не опечалить тебя, я прошу тебя убедить ее не заставлять меня принимать крайние меры, которые навлекут на нее всеобщее осуждение. Вчера она сказала моему сыну, что не будет навещать меня, раз я запретила ей являться ко мне, но что она останется здесь все четыре месяца, так как дом ее уже нанят на этот срок; я вовсе не уверена, что вследствие своей жестокости и открытого неповиновения она станет воздерживаться от посещения мест, где ей предстояло бы веселиться, рискуя или даже с предвзятым намерением причинять мне своим присутствием мучения и наконец смерть; ввиду этого я велела передать ей сегодня через ее горничную, что я открою свое сердце императрице и что ее величество несомненно, видя мои муки, посоветует ей исполнить ее дочерний долг и уступить. Она мне ответила, что ее задерживают здесь дела и что я вольна говорить императрице что угодно, так как справедливость не позволит ее величеству отправить ее в ссылку. Я не стану высказывать свое мнение об ее образе действий, только повторю тебе свои условия. Если она уедет на первой неделе поста, я не сделаю никакого скандала и никому ни слова не скажу, лишь бы она не приезжала ко мне и не появлялась бы в тех местах, где может меня встретить; в противном случае я откроюсь императрице, и мне кажется, что она, желая сохранить мою жизнь, посоветует ей уехать.

Нечего мне конечно присовокуплять, милый друг, что, чем скорее это выяснится, тем лучше. Если бы ты видел, в каком состоянии я нахожусь в настоящую минуту, ты бы за меня испугался.

[1784]

Письмо Вильяму Робертсону

с благодарностью за внимание к ней во время пребывания в Эдинбурге.

17 августа 1786 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Sir.

I have had the pleasure of Receiving your letter by sir John Sinclair, and am very glad to make the acquaintance of a Gentleman so highly esteemed by one of the discernment. You may rest satisfied that I shall do my almost so convince him, how much I prize your Recommendation. I had him to dine with me a few days ago, and hâve given him what information I could to his well judged queries. Не has answered the expectations I must hâve of him from a letter; so that I shall do myself the pleasure to be of what service I can to him. It is with heart felt satisfaction that I thinks on the Epoque, when I had the happiness of your amiable and instructive Society, and regret the circumstances that prevent its rêpêtition, thought I will not give over the hope to be once more Scotland.

I return you my most cordial acknowledgements for the Interest you express in me and my son, and be assured that my wishes for your prosperity are not less ardent. My son is at Kiew with his Regiment. I had a letter from him a few passage, and since he is well, and fulfllls his duty, I must not complain for his absence, which by the by is of eighteen months, and consequently eighteen months too long for a fond Mother; But since I have taken the habit not to live for LeMoi. but for my friends, I will not allow myself to use not when a syllable to Recall him from the post that his duty assigns him. I beg you will remember the Kindly to Mrs Robertson, and your amiable daugther. I am so proud of the Esteem of my Scotch friends that I cannot give them leave to forget me and Be assured that nobody has had a higher Esteem and considêration, that professes for you.

Dear Sir

Your obedient Servante

Princess of Daschkaw

St. Petersburgh

The 6/17 of August

Перевод:

Сэр.

Я имела удовольствие получить ваше письмо через сэра Джона Синклера и весьма рада познакомиться с джентльменом, столь глубоко уважаемым, благодаря одному только умению распознавать вкус. Не сомневайтесь, что я сделала почти все, чтобы доказать ему, сколь ценю вашу рекомендацию. Я пообедала с ним несколько дней назад и сообщила ему обо всем, что только могла в ответ на его взвешенные вопросы. Таким образом, он вполне таков, каким я должна была его представлять, основываясь на полученном письме; так что буду служить ему, чем могу.

Сердцем чувствую удовлетворение, думая о том времени, когда я имела счастие пользоваться вашим дружеским и просветительным обществом, и сожалею об обстоятельствах, которые препятствуют их возобновлению, хотя и не оставляю надежды еще раз побывать в Шотландии.

Приношу вам мою наисердечную признательность за то участие, которое вы принимаете во мне и в моем сыне, и уверяю, что мои пожелания вам дальнейшего преуспеяния не менее сердечны. Мой сын теперь в Киеве вместе со своим полком. Я получила от него письмо, составленное в весьма немногих выражениях, и поелику он здоров и несет свою службу, я не должна более сожалеть об его отсутствии, которое, кстати, продолжается уже 18 месяцев, а для страстно любящей матери 18 месяцев все же слишком много; но с тех пор я привыкла жить не для себя самой, но для друзей, и не позволю себе произнести хотя б один звук, чтобы призвать его назад, оторвав от обязанностей, к коим определен по службе. Прошу покорно передать мои поклоны г-же Робертсон и вашей любезной дочери. Я испытываю таковую гордость, чувствуя уважение моих шотландских друзей, что не могу дать им забыть меня и хочу уверить их в том, что никто не испытывает более высокого уважения и почтения к вам, нежели я.

Дорогой сэр,

ваша покорная услужница

княгиня Дашкова.

С.-Петербург

6/17 августа.

Письмо Екатерине II

с просьбой о скорейшем решении дел дочери в Сенате.¹

14 января 1794 г.

Потеряв всякую надежду побороть могущественное влияние г. Давыдова, я беру на себя смелость умолять ваше величество повелеть Сенату положить свою резолюцию на представление опекуна Щербинина; прошел уже год, как он просил разрешения Сената относительно дарственной записи, сделанной с соблюдением всех формальностей и совершенно законной: достаточно четверти часа чтения, чтобы сказать да или нет. Это да, как говорят, уже и было бы сказано, но противная партия слишком сильна, и так как по закону нельзя сказать нет, то и дело было заброшено в бездну забвения, из которой я уже не в силах извлечь его, если ваше величество не повелит этого по своей любви к справедливости. Простите, государыня, если я прибегаю к этому, и ваше величество, без сомнения, заметит, что я достаточно выстрадала и что здесь с моей стороны нет ни алчности, ни насилия. Я слишком ценю драгоценное употребление вашего времени, чтобы входить в подробности, что может быть не в пользу моей дочери. Повергаю себя к стопам вашего величества с чувствами несокрушимого уважения, которое дает мне честь называться

вашего величества

покорнейшей и вернейшей подданной

княгиней Дашковой.

Января 14. 1794 г.

Письмо Екатерине II

о финансовых делах дочери

9 июля 1794 г.

Всемилостивейшая государыня.

Свойственно правосудие вашему величеству как государю мудрому, пекущемуся о своих подданных, свойственно вам и милосердие как душе благотворной и жалостливой, почему и осмеливаюсь, припадая к стопам вашего величества, просить усовершить правосудное решение ваше касательно данной записи дочери моей, узаконив меня опекуном оного имения, дабы я могла продать оное для заплаты ее долгов и, если можно, спасти из оного нужное малое ей пропитание и чтобы я безвинно не доведена была и сама до разорения, ибо великая разница продать с рассмотрением или чтобы ненасытные пиявицы marchande de mode французские, схватя имение, с публичного торгу проданное за бесценок, растащили, я и так расстроила свое состояние, а паче дух мой от такого рода беспокойствия расстроен. Ваше величество, сделав сию милость, подадите мне способ, как законные долги дочери моей заплатить, так и возвратите спокойствие мое, которое при таких беспорядках существовать не может. Пребываю с непоколебимою верностию

вашего величества,

всемилостивейшая государыня,

верноподданная

княгиня Дашкова.

P. S. Скорее своей благодетельнице, чем своей государыне, я адресую эти строки. Вы, государыня, всегда читали в моем сердце и моих мыслях, зачем же скрою я от вас дело, которое заставляет меня еще раз прибегать к вашей доброте. Моя дочь, отправляясь за границу, оставила мне список своих долгов в 14 000 р., а оказывается теперь более 30 000, и чтобы успокоить своих кредиторов или заглушить их, она оставила у многих подписанные счеты и вексели на ту же сумму. Несмотря на мое запрещение, она заехала в Варшаву, где наделала долгов, сумму которых я не знаю. Третьего дня, не будучи предупреждена ни одной строчкой письма, я получаю из Кенигсберга вексель в 12 т. руб. к уплате через 15 дней. Ваше величество может судить, насколько такая неожиданность могла смутить особу, которая, привыкши к порядку и к уважению своих обязательств, оказалась захваченной врасплох; я не знаю, ни как заставить ее возвратиться, ни как обуздать ее безумную расточительность. Но я знаю, что, если я не приму мер, она разорит меня; я уже продала все, исключая земель, но тяжело лишаться много и находиться в тревоге в таких летах, когда начинаешь слабеть, и все это совершенно незаслуженно. Ваше величество справедливее, просвещеннее других, отдавало мне справедливость и часто, как я знаю, брало мою сторону. Помогите, государыня, мне и на этот раз, и, буду назначена опекуншей этого именья, я могу дать полную доверенность какому-нибудь лицу, сострадательному и честному, которое возьмет на себя эту возню с кредиторами моей дочери, для меня чуждую, унизительную и беспокойную. Июля 9. 1794 г.

Письмо к дочери [1807 г.]

Я очень рада буду, чтоб Николай Николаевич Новосильцев¹ по многоделию, ему препорученному, мог взять на себя главной надзор над опекою оставшегося после несчастного моего сына имения; он справедлив, и через то кредиторы будут удовольствованы, невзирая на беспутное твое мотовство; если Федор Иванович Киселев² откажется быть опекуном, то одного Павла Александровича Рахманова довольно, ибо правительство всегда имеет долг надзирать над опеками; таковое попечение для справедливого успокоения тем паче нужно, что ты по развратному своему поведению никакого доверия не заслуживаешь. Я торжественно повторяю, что сын мой не хотел невозможного, то есть усыновить побочных детей, прижитых при жизни и ныне еще живущей жены его; а хотел их сделать благонравными мещанами с посредственным состоянием, каковое только при больших своих долгах он мог им доставить, о чем он сам мне объявить велел; я также торжественно утверждаю, что он тебе их вверить никогда не хотел и при последней болезни своей просил приятеля своего их взять. Ты хвастаешься, что выпросишь у государя, чтоб, отступя от закона, ниспровергнуть таинство брака, по исповеданию нашему освященное; он изволит для твоей прихоти и, удовлетворяя твоему чванству, усыновить детей незаконных при живой жене — мечта достойна твоего исступления; ты обещаешь им дать свое имение, когда твое и злосчастное полученное наследство обременено долгами, ты хочешь их воспитывать, а ты их развращаешь, отженяя их от матери, которая одна имеет над ними естественное и законное право; а при первом пароксизме злости ты их выкинешь из окна. Я отверзала тебе путь к некоторому со мною сближению; но ты отвергла все то, что здравый рассудок, человечество и христианство, руководствуя сердцем моим, тебе предлагали. После того сведала я, что, облекшись в траур, императорской фамилиею только носимый, ты вздумала, что ты императрица; в церкви, где тело несчастного твоего брата пред глазами твоими должно было только возбуждать чувства печали, призывала пред себя полицмейстера, приказывала ему несообразное, кричала и заклинала, чтоб племянница моя Норова³ и друг мой Мавра Романовна⁴ последнего христианского долга не воздавали; вся церковь была потрясаема бешеным твоим голосом, все были поражены ужасом, видя бесчеловечие, злость и намерение уморить мать слухом сего безбожного исступления; вся Москва с отвращением имя твое поминает. Я тебе прощала семь раз, что только едва ангел милосердия простить мог, — вспомни, что ты ночью приезжала ко мне в деревне, не хотев меня видеть, собирала людей моих и после молебна, который конечно Богу угоден быть не мог, раздавала им деньги и говорила противу меня и противу друга моего, которая одна утешала печаль и грусть брошенной матери; сие возмущение, каковое ты желала произвесть, приказание, которое ты раздавала людям моим, и разные клеветы, которые ты тщетно хотела утверждать в Москве, доказывают, что противу тебя пора уже мне предостеречься. Всех тех из родных, коих поведение я не одобряла, думая мне досадить или себя подкрепить, ты собирала около себя и ласкаешь; напротив того, всех любящих меня ты ругала и ненавидишь. Все сие безбожное противу меня ополчение оправдает меня перед Богом и пред светом; если ты в назначенный срок не уедешь из Москвы, то я прибегну к последнему законному прибежищу тебя заключением избавить преступления новых злодейских умыслов, а себя и дом свой охранить; я напоминаю еще раз как мать, дожившая в печали до старости, не хотя наказывать, что я по совести своей нахожу нужным и справедливым тебя заключить, дабы позору, подобно сделанного тобою к церкви, еще не сделала и дабы ты не развращала людей моих, и чтоб невинные жертвы от твоей злости не пали. [1807]

Записка графу П. С. Потемкину¹

о поддержке ее воспитанника П. В. Спиридонова [б/д]

Податель этой записки есть тот молодой человек, которого я вам, генерал, рекомендовала. Умоляю вас, побудите его выйти из гвардии, и этим вы доставите мне истинное одолжение. Он жил у меня три года, и так как у него нет ни отца, ни матери, ни состояния, то я хотела бы поставить его в возможность по крайней мере служить, со временем, быть может, отличиться и составить себе карьеру. Его имя Петр Васильевич Спиридонов.² Вы любили его мальчиком и хотели лет десять тому назад сделать из него пажа, поправьте, прошу вас, тогдашнюю неудачу, и вы чувствительно обяжете ту, которая с отменным уважением называет себя

вашею нижайшею слугою

кн. Дашкова.

Письмо к мистрис Гамильтон¹ [1804—1805 гг.].

Какую страшную работу, мой милый друг, вы задали мне! Вы непременно желаете, чтоб я представила вам различные портреты, снятые с меня, и присоединила бы к ним один своей собственной кисти. Могу уверить вас, что их существует более двадцати (стоило ли труда так хлопотать?), и если девятнадцать слишком польстили вашему другу, то некоторые отвратительно гадки.

Вы убеждены, что я буду говорить о себе искренно, не скрывая ни добрых, ни дурных сторон; но заметьте, что не одна искренность затрудняет меня на этот раз. Подумайте только о том, что в чертах моего образа есть краски и тени, падающие на сановитых людей и великие события.

Впрочем, повинуюсь вам. И чтоб начать, замечу, что есть один очерк, нарисованный, как говорят, рукой самой императрицы; по восшествии на престол она писала польскому королю² и, говоря об этом событии, уверяла его, что мое участие в этом деле было ничтожно, что я, на самом деле, не больше, как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве; за всем тем удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ее подданной, и говорить в ту самую минуту, когда я засвидетельствовала ей безграничную преданность и ради ее рисковала головой перед эшафотом. Итак, вот один из двадцати портретов, который имею честь представить вам.

Говорят также, что императрица выставила меня немецкому императору³ как самую капризную женщину. И этому не верю, потому что Екатерина коротко знала меня и могла видеть, что ничего не может быть противоположней этого свойства моему действительному характеру. Напрасно доказывать, что подтверждается всей моей жизнию: мог ли управлять моей волей каприз, когда я многие годы твердо вынесла не только нападки клеветы, но все лишения бедности; кто знает меня, того нет надобности уверять, что, несмотря на толпу моих врагов, окружавших государыню, я без ропота и без уступки держалась одной, неизменной стороны: едва ли эта черта согласна с непостоянством ума или характера!

Но чтоб окончить начатый труд и не очень наскучить вам, я разделю свою характеристику на два столбца; в одном я поставлю чужие мнения о себе, а в другом — свои собственные замечания.

Ум и проблески гения довольно многие приписывали мне.	В первом я не чувствовала недостатка, но на второй не обнаруживала ни малейшего притязания, разве только в музыкальном искусстве; ибо, несмотря на то что у меня не было учителя, вокального или инструментального, я так блистательно понимала музыку, что могла судить о ее красотах в качестве истинного виртуоза. Мое сердце часто согревало воображение, но воображение никогда не вдохновляло сердца.
Некоторые из моих портретистов считали меня ученой и выставляли таковой.	Это совершенно ложная черта: я часто доказывала тем, кто хотел меня слушать, что вся моя ученость была делом вдохновения. Мое воспитание, в свое время признанное за самое лучшее, ограничивалось немецким, французским и итальянским языками, историей, географией, арифметикой, катехизисом, рисованием и танцами. Вот объем его. Правда, я страстно желала образовать себя, и едва ли была книга, попадавшая мне в руки, которую бы я не проглотила. На тринадцатом году, освободившись от гувернантки, я употребляла все свои карманные деньги на покупку книг; но, перечитывая их без выбора и методы, едва ли могла сделаться ученой. В пятнадцать лет я полюбила и вышла замуж. Потом началась семейная жизнь, дети, болезни и после горе — обстоятельства, как вы видите, вовсе неблагоприятные кабинетным трудам, которые я так любила.
Некоторые изображали меня упорно преданной своим мнениям и необыкновенно тщеславной.	Я действительно была добровольной рабой воли своего мужа, свекрови и потом девицы Каменской4 и других моих друзей, если только они хотели господствовать надо мной. Что же касается до тщеславия, я никогда не подозревала в себе способности нравиться. Это недоверие к себе если нисколько не стесняло моего сердца, по крайней мере выражалось на лице; поэтому в моих манерах проглядывала какая-то неловкость, очень охотно перетолкованная в заносчивость или раздражительность. Застенчивость моя была так велика, что я обыкновенно в кругу большого общества сообщала именно то впечатление, которого боялась, — ложное понятие о том, что говорила и делала. Отчасти этому содействовала моя затворническая жизнь, и друзья мои часто замечали, что я испытывала нервические пароксизмы, когда общее внимание обращалось на меня во время танцев или пения, хотя на самом деле ничего неприличного нельзя было подметить за мной.
Самолюбие считали господствующей моей страстью, а тщеславию приписывали мое отвращение от второго брака.	Одно самолюбие одушевляло мое сердце — желание беспредельной любви моего мужа. По смерти его необычайная тоска убила во мне всякое другое чувство. Бедность, если можно так сказать, в которой я находилась с детьми после кончины своего супруга, заставила меня
	уединяться, приучить себя к стеснениям и неусыпно хлопотать о их здоровье и потом о воспитании; далее я старалась выплатить мужнины долги, не касаясь наследственного капитала. Ради всего этого я вела жизнь и одевалась ниже своего звания и изменяла свое положение по обстоятельствам. И так меня страшила мысль оставить детей двойными сиротами, что я старалась закрыть под маской холодного, бесчувственного вида душевные скорби о потере самого любезного мне существа.
Меня также представляли жестокой, беспокойной и алчной.	Канва для этих портретов, нарочно изобретенных, была представлена публике вслед за восшествием императрицы на престол; не надо забывать, что мне тогда было восьмнадцать лет от роду. Чтобы судить о моих делах и побуждениях в эту эпоху, не должно терять из виду и того, что я действовала под влиянием двух опрометчивых обстоятельств: во-первых, я лишена была всякой опытности; во-вторых, я судила о других по своим собственным чувствам, думая о всем человечестве лучше, чем оно есть на самом деле. Эта ошибка остается доселе со мной, наперекор многим горьким опытам, убедившим меня в противном мнении.

Наконец, вспомните, после мужа земным моим идеалом была Екатерина; я с наслаждением и пылкой любовью следила за блистательными успехами ее славы, в полном убеждении, что с ними неразрывно соединяется счастие народа; тогда вы поймете, что я действительно увлекалась этим чувством; считая себя главным орудием революции, близкой участницей ее славы, я действительно, при одной мысли о бесчестии этого царствования, раздражалась, испытывала волнение и душевные бури — и никто не подозревал в этих чувствах ни энтузиазма, ни истинного побуждения. Вспомните также о лицах, окружавших императрицу; это были мои враги с первого дня правления ее, и враги всесильные. После этого легко понять, за что и почему мои портретисты обезобразили вашего друга, исказили истинные черты моего образа.

Мои знакомые и слуги, я уверена, отнюдь не могут обвинять меня в жестокости. Я знаю только два предмета, которые были способны воспламенить мои бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна светлой короне Екатерины II.

Что же касается до скупости, кажется, нет надобности говорить, что этот порок свойствен только низкому уму, пошлому сердцу. В этом отношении лучшим моим оправданием служат денежные пособия родственникам гораздо выше моих средств. Притом я получила независимое состояние и могла располагать собственным доходом в 25 000 тысяч рублей ежегодной прибыли не прежде как передала сыну наследственное имение и после 1782 года, когда императрица подарила мне Могилевское поместье.

Прощайте, простите моим клеветникам, пожалейте или презирайте их вместе со мной.

Из «Записок» о детстве и юности Е. Р. Дашковой

(перевод и примечания С. Н. Искюля)

Я появилась на свет в С.-Петербурге в 1744 году.¹ Императрица Елизавета² как раз в то время вернулась из Москвы, где она венчалась на царство. От купели воспринимала меня сама императрица, а крестным отцом моим был великий князь (известный впоследствии под именем Петра III).³ Этой честью, оказанной императрицею, была я обязана не столько родству ее с моим дядюшкой,⁴ канцлером империи, женатым на двоюродной сестре ее величества, сколько привязанностью ее к моей матушке, которая в царствование императрицы Анны⁵ с величайшей осмотрительностью, усердием и, смею сказать, великодушием снабжала деньгами императрицу, в то время еще великую княгиню, когда ей, весьма стесненной в средствах, не хватало на содержание своего дома и на наряды, составлявшие предмет ее страсти.

Когда мне было только два года, имела я несчастие потерять мою матушку⁶ и только впоследствии от друзей и от особ, сохранивших к ней чувства восхищения и благодарности, узнала, сколь она была добродетельна, великодушна и чувствительна. В ту пору, как постигло меня это несчастие, я проживала вместе со своей бабушкой в одном из прекрасных ее поместий, и тогда только, когда мне исполнилось четыре года, смогли добиться от бабушки моей, чтобы меня привезли наконец в С.-Петербург, дабы получила я приличествующее воспитание, в корне отличное от того, что я могла получить под присмотром престарелой моей бабушки.

По прошествии нескольких месяцев канцлер империи, старший брат моего батюшки, забрал меня из-под надзора доброй моей бабушки и распорядился воспитывать меня вместе с единственной своей дочерью⁷ (впоследствии графиней Строгановой). Общая опочивальня, одни и те же с нею наставники в учении, все, не исключая даже платьев, скроенных из одной штуки, — все это должно было бы сделать нас во всем, вплоть до мелочей, похожими друг на друга; между тем во всякую пору нашей жизни не было, казалось, столь различных меж собою людей (обращаю внимание на это тех, кои мнят себя сведущими в том, в чем состоит предмет воспитания, и собственные ложные представления облекают в умозаключения касательно отрасли знания, столь важной и решающей для благополучия людей и вместе с тем столь мало им знакомой, поелику оную во всей своей совокупности и с многочисленными разветвлениями ум одного человека постигнуть не в состоянии).

Я не буду здесь распространяться о своем роде, его древности и разных блистательных заслугах моих предков, кои толико прославили род графов Воронцовых, что им мог бы гордиться даже тот, кто гораздо более моего придает значение происхождению. Батюшка мой, граф Роман,⁸ младший брат канцлера, был тогда молод и любил жизненные удовольствия, вследствие чего мало занимался нами, своими детьми, и был весьма доволен, когда дядя из чувства благодарности к покойной моей матушке, а также из дружбы к нему, взялся за мое воспитание. Две мои сестры находились под покровительством императрицы и, пожалованные фрейлинами еще в детском возрасте, жили при дворе. В родительском же доме оставался только мой старший брат Александр, и с детства среди прочих детей я хорошо знала только его. Мы часто виделись, и, привязавшись к нему, я выказывала свою дружбу и безграничное доверие, каковые ничем и никогда не были омрачены. Младший брат⁹ жил тогда у дедушки в деревне, но и тогда, когда он переехал в город, с ним, как и с сестрами, виделась я весьма редко. Останавливаюсь на сих обстоятельствах потому, что оные впоследствии оказали влияние на мой характер.

Дядюшка не жалел ничего, чтобы дать нам наилучших учителей, и, в согласии с взглядами того времени, мы получили прекрасное образование, поелику знали четыре языка,¹⁰ особливо хорошо французский; мы умели танцевать, немного рисовали; некий статский советник давал нам уроки итальянского; когда же мы возымели охоту учиться русскому языку, с нами стал заниматься г-н Бехтеев,¹¹ и поскольку обе мы обладали приятной наружностию, утонченными манерами и знанием светских приличий, то неудивительно, что нас почитали хорошо воспитанными девицами. Между тем что же было сделано для воспитания сердца и развития нашего ума? Ровным счетом ничего. У дяди на то не было времени, а у тетки — ни способностей, ни желания: в характере ее природная гордыня причудливо сочеталась с необыкновенной чувствительностию и преувеличенной нежностью.

Завершила мое воспитание неожиданно постигшая меня корь, — вот благодаря чему я стала тем, чем являюсь ныне. С самого детства меня не покидало желание быть любимой, и я хотела заинтересовать собою всех, кого любила, и когда в возрасте 13 лет мне стало казаться, что сама я уже не вызываю таковых чувств, то я сочла себя существом, всеми отринутым. Надобно сказать, что в то время существовал указ,¹² коим запрещались всякие сношения с двором тем семьям, где случились такие кожные болезни, как ветряная оспа и корь, из опасения, как бы великий князь, впоследствии император Павел I, ими не заразился. Поэтому при первых же признаках кори меня отправили в деревню за 17 верст от Петербурга. Помимо горничных меня сопровождали немка-бонна и жена некоего майора; но их общество не могло удовлетворить мое восприимчивое и любящее сердце (поелику обеих этих дам я не любила), и оное мало отвечало моим представлениям о счастии, кои связывались у меня с жизнью в обществе родных и сердечных друзей. Болезнь отразилась у меня главным образом на глазах, из-за чего мне нельзя было читать, между тем как я уже пристрастилась к книгам. Глубокая грусть, размышления над собой и о тех, к кругу коих я принадлежала, изменили мой живой, веселый и порою насмешливый характер: я стала серьезной, прилежной, говорила мало и только о том, о чем имела достаточное представление; как только стало возможно, я вся отдалась чтению. Любимыми моими книгами были сочинения Бейля, Монтескье, Вольтера и Буало.¹³ Я начинала понимать, что одиночество не всегда бывает в тягость, и стремилась найти опору в мужестве, твердости и душевном спокойствии. Тем временем мой брат Александр уехал в Париж.¹⁴ Таким образом у меня не осталось никого, чья нежность могла бы смягчить мое сердце, уязвленное, как мне казалось, царившим вокруг меня равнодушием. Спокойной и довольной я становилась только тогда, когда погружалась в чтение, занятия музыкой доставляли мне развлечение и трогали меня, но за пределами моей комнаты меня охватывала грусть; порою за чтением я просиживала ночи напролет, что в соединении с расположением духа, в коем я пребывала тогда, придавало мне болезненный вид, беспокоивший почтенного моего дядюшку и даже импер[атрицу] Елизавету. Она повелела своему лейб-медику Бургаву¹⁵ позаботиться обо мне, и тот делал это с неизменным усердием. После внимательного осмотра и исследования того, в чем заранее усматривали род изнурительной болезни, врач объявил, что мое физическое состояние столь безупречно, как можно только пожелать, но, очевидно, меня терзает страдание душевного свойства, и сие отражается на моей наружности. Поэтому меня забросали несметным числом вопросов; большинство их, однако, не было порождено ни движением души, ни участием, коих я ожидала. Посему никто не мог добиться от меня искреннего признания, в чем можно было б усмотреть, впрочем, одну только гордыню, уязвленную чувствительность и самонадеянное решение добиться всего, обходясь собственными силами: сделай я такое признание, его, пожалуй, сочли бы за упрек. Таким образом, я и решила не признаваться в том, что целиком меня захватило. Свой болезненный вид я объяснила единственной причиной, а именно расстроенными нервами и головными болями. Между тем мой ум становился рассудительным, и когда спустя год я перечитала «Об уме» Гельвеция,¹⁶ мне подумалось, что, ежели б не было у этой книги второго тома, лучшим образом приспособленного к представлениям большинства людей, и если б умозаключения ее не были приноровлены к существующему положению вещей и состоянию человеческого разума, как то свойственно великому множеству из рода человеческого, то это сочинение способно было б смутить согласие или порвать цепь, связующую части (пусть даже меж собою и различные), кои образуют и составляют гражданское общество. Привожу здесь сие соображение, поелику впоследствии времени оное доставляло мне истинное удовольствие.

Любимец императрицы Елизаветы г-н Шувалов¹⁷ почитал себя за мецената и выписывал из Франции все издававшиеся там книги. Того ради, чтоб распространялась о нем добрая молва, Шувалов оказывал особливое внимание иностранцам, и от них-то он и узнал о моем страстном увлечении книгами; были ему переданы также и некоторые из высказанных мною собственных размышлений, после чего он сам предложил мне быть моим библиотекарем и снабжать меня всеми литературными новинками. Любезность сия уже тогда пришлась мне по сердцу, но особливо на следующий год, когда я вышла замуж, и мы переехали в Москву, где в то время у книгопродавцев попадались одни только уже известные мне книги, большинство из которых имелось в небольшой моей библиотеке, составлявшей 900 томов. В тот год я приобрела Энциклопедию¹⁸ и словарь Морери.¹⁹ Никогда и самые изящные драгоценности не доставляли мне толико удовольствия; посему все мои карманные деньги употребляемы были на одну только покупку книг. Иностранцы — художники или литераторы, а также и посланники различных дворов, находившиеся в Петербурге и часто посещавшие моего дядюшку, должны были платить дань моей не знавшей жалости любознательности. Я засыпала их вопросами о странах, из которых они прибыли, о тамошних законах, образе правления, и, сравнивая их с таковыми моей страны, возымела я страстное желание путешествовать. Однако ж я не думала, что когда-нибудь отважусь на это; напротив того, я полагала, что впечатлительность и болезненная раздражимость моих нервов обрекли меня на тягостную жизнь, и я не вынесу бремени мучительных и поражающих воображение впечатлений, уязвленного самолюбия и глубокого переживания любящего сердца. Мне казалось, что я уже достигла всего, и ежели б кто-нибудь мог тогда сказать, какие страдания мне еще предстоят, я бы положила конец своему существованию, поелику у меня возникало предчувствие, что на этом свете я буду несчастна.

Нежность, каковую испытывала к брату моему графу Александру, побуждала меня быть исправной в своей переписке. Я писала ему два раза в месяц и сообщала все городские и придворные новости, а также известия, приходившие из наших армий. Благодаря частой этой переписке стиль мой становился сжатым и одушевленным. Мне хотелось вызвать его интерес и доставить брату удовольствие, а хорошо иль дурно я пишу с тех пор — слогом своим я обязана своеобразным моим письмам-дневникам к горячо любимому брату.²⁰

Той же зимой великий князь, известный со временем под именем Петра III, и великая княгиня, впоследствии по справедливости названная Великой, приехали к нам провести вечер и поужинать. Иностранцы обрисовали меня Екатерине пристрастной кистью, и у нее возникла уверенность, что я почти что все свое время провожу в ученых занятиях и чтении, но это сразу вызвало ее благосклонность, что впоследствии оказало влияние на всю мою жизнь и вознесло на пьедестал, каковой, полагаю, никогда б не был мне доступен. Я могла бы добавить, что, кроме меня и великой княгини, не было в то время в России женщин, кои занимались бы серьезным чтением. Обе мы восчувствовали друг к другу взаимную симпатию, и обаяние, всегда исходившее от великой княгини, особливо если ей хотелось привлечь кого-либо на свою сторону, было слишком сильным, чтобы наивное существо, коему не исполнилось и пятнадцати лет, не отдало б ей навек своего сердца; в то время, однако ж, у нее был могущественный соперник в лице князя Дашкова,²¹ с которым я была помолвлена; но вскоре сам он проникся моим умонастроением, и для соперничества меж ними не осталось и следа. Великая княгиня была весьма добра и пленила меня своей беседой. Возвышенность мыслей, знания, коими, как я убедилась, она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и мыслях, и я привязалась к ней, увидев в великой княгине натуру, богато одаренную природой. Тот вечер, когда она разговаривала, наверное, только со мной, не показался мне долгим. Он стал исходной причиною многих событий, о которых я расскажу впоследствии.

Но в повествовании моем надобно возвратиться к июлю и августу, месяцам, кои предшествовали этому достопамятному вечеру. В ту пору мой дядюшка вместе с женой и дочерью жил попеременно при императрице то в Петергофе,²² то в Царском Селе;²³ постигшие меня в то время недомогания, но главным образом любовь к уединению и чтению, удерживали меня в городе. Изредка я выезжала в итальянскую оперу²⁴ и не бывала более нигде, кроме, пожалуй, двух домов: у княгини Голицыной,²⁵ которая, и особливо муж ее, остроумный 65-летний господин, весьма нежно меня любила, и у госпожи Самариной,²⁶ муж коей был привязан к семье моего дяди и положительно всякий день бывал у нас. Как-то раз госпожа Самарина была больна, и я приехала провести вечер и поужинать у нее; свою карету я отослала, распорядившись, чтобы она вместе с горничной моей заехала за мною к 11 часам. Вечер прошел прекрасно, и после ужина сестра госпожи Самариной предложила отправить приехавшую за мною карету с тем, чтобы она дожидалась нас в другом конце малолюдной улицы, на которой стоял дом Самариных, пока мы вместе с нею прогуляемся ей навстречу. Я согласилась, поелику моцион был мне просто необходим. Но едва успели мы сделать несколько шагов, как я увидала выходящего нам навстречу из окольной улицы человека, который показался мне настоящим великаном. Когда он был уже в двух шагах от нас, я, никогда прежде не встречав его, спросила мою спутницу о том, кто это. Она ответила, что это князь Дашков. Тем временем Дашков, будучи знаком с Самариными, завязал с нею разговор и пошел рядом с нами, изредка обращаясь ко мне с робкою учтивостию, что весьма мне понравилось. Впоследствии я часто охотно приписывала благоприятное впечатление, которое мы произвели друг на друга при этой встрече, — от чего мы оба и не отпирались, — самому Провидению, коего нам не дано было избежать: поелику если б довелось мне слышать в нашем доме, где князь Дашков тогда еще не был принят, то, что о нем говорили, то я б услышала необлагоприятные о нем отзывы и узнала б подробности некоей любовной истории, что уничтожило бы всякую мысль о возможности союза между нами. Не знаю, что ему было известно или что он слышал обо мне до нашей с ним встречи, но несомненно, что у него была связь с некоей весьма близкой моей родственницей, каковую я не могу назвать, и может быть, явная его неправота перед нею, о коей было известно, должна была отнять у него всякую мысль, всякое желание и даже всякую надежду на то, что когда-нибудь мы сможем принадлежать друг другу. Словом, мы не были знакомы и, казалось, брак между нами не мог состояться ни при каких обстоятельствах, но небо распорядилось иначе; ничто не могло помешать нам бесповоротно отдать сердца друг другу, и моя семья не чинила никаких препятствий нашему браку, а его мать-княгиня,²⁷ которая страстно желала видеть его женатым и непрестанно, но тщетно с настойчивостью склоняла его к супружеству, узнав, что сын готов жениться, была вне себя от счастия. Хотя он и отверг ту, которая предназначалась ему в жены, мать искренне одобрила выбор сына, дав свое согласие, и была довольна тем, что их семья должна была породниться с нашей. С той поры, как князь привык к мысли о том, что может быть счастлив только в браке со мною, он, получив от меня разрешение поговорить об этом с моими родными, поручил князю Голицыну в первую же свою поездку в Петергоф просить моей руки у дяди и отца, уговорив их хранить сделанные предложения в тайне до возвращения его из Москвы, куда он отправился, дабы испросить у своей матери разрешения и благословения на наш брак.

Между тем однажды, еще до отъезда князя в Москву, ее величество приехала в итальянскую оперу, в свою зарешеченную ложу, которая располагалась рядом с нашей; ее сопровождали только мой дядя и г-н Шувалов, и поелику императрица намеревалась после оперы ехать ужинать к моему дяде, я осталась дома, дабы все приуготовить к приему императрицы, в то время как князь Дашков находился у нас. По своем прибытии императрица как настоящая крестная мать с большой добротой отнеслась ко мне и к моему жениху; позвав нас обоих в соседнюю комнату, она сказала, что знает о нашей тайне, и затем, похвалив князя за предупредительность по отношению к матери и сыновнее повиновение, пожелала нам всевозможного счастья, заверив при этом, что не перестанет принимать самое горячее участие в нашей судьбе; в довершение всего императрица сказала князю, что отдаст повеление фельдмаршалу графу Бутурлину²⁸ предоставить ему полугодовой отпуск для предполагавшейся поездки. Доброта, очаровательная нежность, кои ее величество соблаговолили нам выказать, тронули меня до таковой степени, что душевное мое волнение, будучи слишком явным и сильным, могло сказаться на моем самочувствии. Императрица слегка потрепала меня по плечу, поцеловала в щеку и сказала: «Успокойтесь, дитя мое; а иначе подумают, что я вас бранила». Никогда не забуду я сию сцену, еще сильнее привязавшую меня к государыне, сердце коей было сама доброта.

Когда князь возвратился из Москвы, он представился моей семье, и только до крайности серьезная и опасная болезнь моей тетушки, супруги канцлера империи, заставила отложить нашу свадьбу до февраля, но затем возобновление горячки вновь оставило мою тетушку в постели. Вследствие сего венчание прошло без какого-либо блеска, и только в начале мая, когда вся семья успокоилась насчет здоровья моей тетки, мы смогли уехать в Москву. С этого времени для меня открылся новый мир, новое жизненное поприще, перед коим я робела тем более, что не находила в нем никакого сходства с тем, к чему привыкла. По-русски я говорила в то время изрядно плохо, а моя свекровь никакого иного языка не знала: от сего для меня возникали немалые затруднения. Родственники свекрови по большей части были людьми преклонного возраста, и хотя были они весьма снисходительны ко мне (поелику все они нежно любили моего мужа и горячо желали, чтобы он женился, ибо был последним в роду Дашковых²⁹), однако я чувствовала, что все они желали видеть во мне москвичку, меж тем как я казалась им чужестранкой.

Я решила заняться моим родным языком и вскоре в этом весьма преуспела, получив одобрение со стороны почтенных моих родственников, по отношению к коим в течение всей их жизни я продолжала иметь нежное попечение и оказывала им всяческое уважение; они же со своей стороны платили мне верной и искренней дружбой даже по кончине моего мужа, когда наши родственные узы любому другому, коему так же, как и мне, минуло двадцать лет, могли бы показаться потерявшими всякий смысл.

На следующий год 21 февраля у меня родилась дочь; а в мае мы вместе со свекровью отправились в Троицкое.³⁰ В обществе моего клавесина и библиотеки время пролетало быстро…

Письмо Е. Р. Дашковой Екатерине II

при назначении ее директором Академии наук

[не позднее 24 января 1783 г.]

Государыня!

Позвольте повергнуть к стопам вашего величества уверения в моей живой признательности за лестное обо мне мнение, милостиво выраженное во вчерашнем разговоре, и вместе с тем еще раз, со всевозможною покорностью вашей воле, выразить справедливые опасения относительно моей непригодности. Вы имеете надо мною, государыня, такие права, из коих некоторые, может быть, вам самим неизвестны; приведу на теперешний случай одно из них. Вашему величеству я обязана за ту особенность нервов или характера, которая, может быть, и доставила мне неоценимое счастие пользоваться вашим уважением; ибо не что иное, как восторженность к вашей особе, с самого, можно сказать, моего детства увлекала меня на служение Отечеству и вам. Но, государыня, способности мои слабее моей ревности, и если ваше величество окончательно решили то, о чем я от вас слышала, то умоляю наставлять и руководить меня, оказывать мне снисходительность и не обидеть меня предположением, будто бы я добиваюсь этого почетного места, по-моему, несовместимого с моим полом. Но тут, как и во всю мою жизнь, я полагаю мою славу в повиновении вам и в изъявлении почтительной преданности и безграничной приверженности, с коими честь имею быть

вашего величества всепреданная и всепокорная

княгиня Дашкова

[не позднее 24 января 1783 г.]

Протокол заседания Конференции Академии наук о вступлении Е. Р. Дашковой в должность директора

30 января 1783 г.

30 января 1783 г. Понедельник. Под председательством ее превосходительства госпожи княгини Дашковой, статс-дамы и кавалерственной дамы ордена Св. Екатерины. Присутствовали: господин барон фон Аш,¹ почетный член. Господа академики Эйлер-старший,² фон Штелин,³ Котельников,⁴ Румовский,⁵ Вольф,⁶ Паллас,⁷ Протасов,⁸ Лепехин,⁹ Крафт,¹⁰ Лексель,¹¹ господа адъюнкты Георги,¹² Фусс,¹³ Головин,¹⁴ Зуев,¹⁵ Гакман.¹⁶ Секретарь И. А. Эйлер,¹⁷ академик.

1. Госпожа княгиня вступила в должность директора и открыла заседание нижеследующей речью:

Смею заверить вас, господа, что выбор, каковой ее императорское величество сделали в моем лице, возложив на меня председательство в здешнем собрании, для меня бесконечная честь, и я прошу верить, что сие отнюдь не пустые слова, но чувство, коим я глубоко тронута. Готова согласиться с тем, что уступаю просвещенностию и способностями моим предшественникам на этом посту, но не уступлю никому из них в том прямодушии собственного достоинства, которое всегда будет мне внушать обязанность отдавать должное вашим, господа, талантам. Далекая от того, чтоб приписывать себе ваши заслуги, вменяю себе в обязанность уведомлять ее величество о заслугах каждого из вас в особенности и о пользе, каковую весь состав Академии принесет на благо ее империи. Сие составляет единственное преимущество, которое я могу вам обещать при сем моем назначении; но так как это будет исключительно в заботе о ваших интересах, то и надеюсь я, что моя деятельность, основанная на этом принципе, сумеет возродить средь вас, господа, соревнование, которое каждый из вас, работая ради собственной своей славы, не пожалеют ни сил, ни трудов и что, наконец, благодаря соединенному нашему попечению, науки не будут отныне бесплодно пребывать на здешней почве; но, прижившись, оные пустят глубокие корни и будут процветать, находясь под покровительством великой монархини, почитающей науки. Позвольте, господа, свидетельствуя вам глубокое уважение, уверить вас, что стану прилагать, насколько то окажется в моих силах, неизменное усердие к вящей славе сего сообщества.

2. Секретарь (И. А. Эйлер. — Г. С.) ответил на это в следующих выражениях:

Сударыня, чувства, кои ваше превосходительство только что выразили на торжественном сем заседании, преисполняют нас восхищением и одушевляют живейшей признательностью; чувства сии служат предвещением счастливого для сей Академии будущего и побуждают нас приложить все наши усилия с тем, чтобы снискать отличие на том поприще, которое избрал для себя каждый из нас. Испытывая таковое намерение, просим вас, сударыня, принести к подножию престола нашу наипочтительную благодарность и благоволить передать ее величеству, нашей всемилостивейшей покровительнице, наши горячие пожелания продолжения ее царствования и сохранения в целости ее императорского дома.

Затем он представил присланный из Королевского общества наук в Гёттингене IV том его ученых записок, которые он публикует под названием: Commentationes societatis regiae scientiarum Gottingensis per annum 1781. Это издание будет передано в Академическую библиотеку, и секретарю будет поручено направить по адресу вышеуказанного общества благодарность от лица Академии.

Объявляя заседание закрытым, ее превосходительство княгиня предложила принять в число членов-корреспондентов двух ученых:

1) доктора Вильяма Робертсона, ректора Эдинбургского университета и королевского шотландского историографа;

2) доктора Джозефа Блэка,¹⁸ профессора химии Эдинбургского университета.

Поелику известность обоих ученых несумнительна, то господа академики и адъюнкты единогласно высказались одобрительно относительно обеих кандидатур без какой-либо баллотировки. Госпожа княгиня и директор Академии наук поручила по этому случаю секретарю распорядиться послать соответствующие дипломы новоизбранным.

Письмо А. А. Безбородко¹

об отчетах по экономической сумме

Академии наук [апрель 1783 г.)

Государь мой, Александр Андреевич!

Повиновение и усердие, с коим я всегда ее величества повеления исполняю, по включенной записке в ее ко мне вчерашней цидулке, я не оставила еще вчерась истребовать сведения, кому от Домашнева,² для сочинения и переводу, оные были розданы. Но как я и духом и телом так растерзана, что сама писать ее величеству не в состоянии, то прошу государыне донесть, что одна География Гакманом по-немецки окончена будет³ и в субботу привезу с собою, перевод же другой здесь приобщаю, который очень неисправен, для того что в Академии не остался ни один способный для переводу, и уже другой год, как профессора некоторые, из милости к переводчикам, их переводы переправляли. Je succombe sous la douleur mortelle de craindre, que l’Impêratrice prendra en mauvaise part la très humble prière, que je veux lui prêsenter Dimanche, de me permettre de quitter l’Acadêmie. Je ne puis croire un instant, que si mon idêe même êtait fausse, mais que je fus persuadêe, que j’aurai laissê dêgrader ma place et l’Acadêmie contre l’expresse volontê de Sa Majestê, car l’Ukase, sur lequel le Prince Wiasemsky se fonde, nommêment dit^[1] «исключая училища», а Академия — старейшее училище и по Регламенту⁴ своему состоит из университета и гимназии. Je dis, que je ne crois pas, que l’Impêratrice voulût, que je sois mêcontente de moi même, et que j’aie le coeur navrê.^[2] Что ж касается до указу, который ваше превосходительство упоминаете в своем письме, то оный от 24 января, а назначение мое от 23 января, и в оном об экономической не упоминается, а сказано, чтоб я поступала по Регламенту нашему, то дело и не состоит в какой-либо отмене указа, или не нового чего прошу, а прошу только, чтоб не лишали Академии ее привилегии и не отказывали бы ей того, что университет упорным ответом себе достал и что самые последние училища, сим же 1780 года указом, получили. А как в нем глухо сказано «Училища», то не знаю, как Академия, при коей два училища существуют и адъюнктов и студентов имеет, может исключена быть из училищ. Когда вы себе вообразите беспредельную мою к ее величеству приверженность, понятие мое о должности звания, то вы, надеюсь, содрогнетесь, вообразя себе, какое я страдание должна чувствовать, без всякого личного на то резону. Персонально я много снести могу, места же публичного никакого унизить и помарать собою согласиться не могу. Здесь включаю письмо от брата. Пребываю навсегда с усердием

вашего превосходительства

готовая услужница

княгиня Дашкова.

P. S. Указом от 24 октября 1780 г. повелевается исключить из Управления государственного Казначейства находящиеся в России училища. В указе от 24 января сего года об отсылке куда-либо счетов по экономической сумме на ревизию ничего не сказано, а велено поступать по академическому Регламенту. В Регламенте же сказано, чтобы академическая сумма оставалась в распоряжении Академии директора. Московский университет счетов никаких никуда не отсылает, хотя Сенат того и требовал, но он сослался на указ 1780 г. Г. Домашнев и все Академии директоры по экономической сумме счетов никуда не отсылали по тем же причинам. Школы также сим правом пользуются.

Академия наук есть главнейшее училище, в котором не только студенты и ученики казенные, но и вольные обучаются, следственно, и долженствует она пользоваться сим же правом. Что же касается до статной суммы, то по оной Академия посылает счеты ежемесячно на ревизию в Экспедицию, при Сенате учрежденную, а по экономической сумме хранит все счеты у себя, в канцелярском Архиве.

[апрель 1783 г.]

Письмо Екатерине II

о привилегиях для Академии наук

[апрель 1783 г.]

Ваше величество!

Я узнала от графа Безбородька,¹ что сущность решения вашего величества, может быть, не будет основана на указе 1780 года, по которому все училища изъяты от поверки счетов. Князь Вяземский,² вероятно, не включил Московский университет в число училищ и потому потребовал у него отчета в счетах. Университет ответил, что хотя и не имел прежде положительной привилегии, но считает таковою вышеприведенный указ и потому счетов своих на поверку не пошлет. Академию же можно считать университетом, гимназией и даже художническим училищем. На этом основании я могла бы дать подобный ответ и, следовательно, иметь одинаковый с университетом успех; но, глубоко уверенная в справедливости и ясности взгляда вашего величества, я не посмела ни отвечать, ни сопротивляться, а прибегла только к нашей милостивой государыне, и ваше величество были настолько снисходительны, что совершенно меня успокоили. Позвольте же мне на коленях просить ваше величество о следующем: прочесть прилагаемую выписку и вполне меня успокоить решением, согласным с вашим великим умом и справедливостью. Ваше величество не захочет удручать сердце, которое так глубоко вам предано, в котором образ вашего величества живет, осененный чувством удивления и, могу сказать, безграничной любви.

Ценою крови я желала бы, чтобы ваше величество лучше его знали и чтобы между мною и обожаемою государынею был бы только цвет самых отрадных отношений; глубоко проникнутой чувством благодарности к милостям вашего величества, мне осталось бы только благословлять ваши дни и небо за возможность жить под вашим владычеством. Снизойдите, ваше величество, на мою просьбу. Такая милость придаст мне новые силы. С истинным уважением и нерушимою привязанностию честь имею быть

вашего величества

всепокорная и всепреданная

княгиня Дашкова.

Воскресенье, вечером.

[апрель 1783 г.]

Письмо А. А. Безбородко об отчетах Академии наук

[апрель 1783 г.]

Милостивый государь!

Мне будет прискорбно, я буду чувствовать себя несчастливою, если навлеку на себя гнев обожаемой мною государыни; но я предпочту смерть бесчестию моего места и уничтожению заведения столь благородного, столь полезного, какова Академия, которая, несмотря на препятствия и невзгоды, поддерживается уже более 50 лет. Если бы я на это согласилась, то сама государыня не стала бы меня уважать. Я пишу вам теперь, чтобы по возможности предупредить удар и вместе попросить вас прочесть бумагу, которую я представила ее величеству. Вспомните, умоляю вас, что вы сами два раза сказали мне, что нет никакой нужды давать отчета в хозяйственной сумме, которой последняя копейка составлена нами; вспомните о положении Академии; подумайте, что ни от одного директора не требовалось отчета в таких счетах, и наконец, что в указе, на котором основывается Вяземский, выключены все гимназии. По какой роковой необходимости Академия, самая древняя из гимназий, владевшая уже льготою бесконтрольности счетов, лишается такого права, между тем как оно присвоено Московскому университету на основании вышеприведенного указа и даже посредством насмешки, что вы ясно увидите из письма князя Вяземского? Сенат тоже получил право не посылать счетов на поверку. Я также могла бы ответить князю Вяземскому, но из скромности, из уважения к воле государыни я хотела подчиниться ее взгляду и справедливости, и ее величество успокоило меня самым милостивым обещанием, когда я изложила весь ход дела. Я не могу поверить, чтобы государыня желала меня унизить в собственных моих глазах, и надеюсь, что вы изволите показать ее величеству письмо, которое я написала. Странна логика решения Сената (который, сказать между прочим, таким поступком наводит меня на такой же отказ). Если вы представите также сделанные мною замечания на русском языке, то я убеждена, что ее величество не захочет, чтобы при директоре, избранном ею самою, Академия потерпела самый чувствительный, самый разрушительный урон.

Если бы она могла видеть теперь, в каком нахожусь я огорчении. Если она рассудит, что я не защищаю никакого личного, до меня одной касающегося интереса, то уверена, что ее великая душа будет сочувствовать моему горю. Как статс-дама, как существо, вполне и так давно ей преданное, судя, наконец, по милостям, которые она мне оказывала, мне можно было наслаждаться покойною и счастливою жизнью; но ее величеству угодно было поручить мне управление Академиею, и вот на меня сыплются придирки, я рискую обеспокоить государыню, могу даже провиниться; мне не предстоит никакой выгоды или награды, кроме разве исполнения воли ее величества. Я бы скорее желала, чтобы государыня не почтила меня такою должностию; одним словом, если, к несчастию моему и всей Академии, образ мыслей ее величества изменился с того времени, когда я имела счастие говорить об этом деле государыне, я вас умоляю — прочитайте указ; у меня будет по крайней мере одно утешение — подать в отставку до издания нового указа. Вот почему я вынуждена, милостивый государь, просить вас дать мне, с моим посланным, некоторые объяснения: я буду ожидать их с таким нетерпением, которого вы себе и вообразить не можете. Не знаю, прочтете ли вы мое письмо: я почти не в состоянии писать. Надеюсь, вы меня извините. Прошу вас быть уверенным в том уважении, с которым я имею честь быть

вашей всепокорной

княгиня Дашкова.

P. S. Если ее величество отдаст должную справедливость Академии и директору, тогда мне незачем будет беспокоить государыню, я освобожусь от преследований, которым не были подвержены мои предшественники, и тогда, как я уже сказала ее величеству, между нами будет только цвет самых отрадных отношений, труд будет для меня удовольствием, и, может быть, я не обману тех ожиданий, которые государыня так ясно обнаружила, избрав меня директором Академии.

Суббота, полночь.

[апрель 1783 г.]

Письмо А. А. Безбородко о текущих делах

[не позднее 7 мая 1783 г.]

Государь мой, Александр Андреевич!

Письмо вашего превосходительства имела честь получить, из которого я вижу, что пример университета и всех школ не служит для Академии наук, хотя оная — знатнейшее и старшее училище, почему я и отношу сие к персональному мне несчастию, и что указ, на который князь Вяземский ссылается, исключая именно училища, в сем случае иначе толкуется. То я сквозь слезы, сквозь умерщвление от страдания, что государыню, которую так давно привыкла обожать, может быть, на неудовольствие против себя подвигну, села писать письмо просительное к ее величеству о увольнении меня от Академии, кое я, за завтрашним советом, до вторника, то есть опосле завтра, отложу иметь честь подать. Я сим должна Академии и себе, и великая душа нашей монархини со временем воззрит, может быть, что я сию жертву считала необходимою, чтоб сохранить ее неоцененную эстиму. Впрочем, пребываю с усердием

вашего превосходительства

готовая услужница

княгиня Дашкова.

[не позднее 7 мая 1783 г.]

Рапорт Екатерине II о расходах экономической суммы Академии наук

1 июня 1783 г.

Всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице и самодержице всероссийской,

Академии наук от директора и кавалера княгини Дашковой

всеподданнейший рапорт.

В силу высочайшего вашего императорского величества указа, от 7 числа минувшего мая месяца,¹ имею честь всеподданнейше поднести вашему императорскому величеству о состоянии экономической Академии наук суммы краткую ведомость.

Директор княгиня Дашкова.

Июня 1 дня,

1783 года.

1

Ведомость

сколько заплачено от Академии наук денег за резьбу эстампов на печатание книг для комнаты ее императорского величества и кабинета, тако ж и за дело разных вещей для их императорских высочеств, государей и великих князей, Александра Павловича² и Константина Павловича,³ по приказанию бывшего господина директора Домашнева.

В комнату ее императорского величества:

в 1779 г. 1780 1781 1782

за вырезание 12 эстампов, представляющих бывшую в 1770 г. по Царскосельской дороге иллюминацию, с употребленными к тому полированными медными досками, рисунками, и на проезд в Царское Село, для снятия оной иллюминации видов . . . 1197 р.

В комнату его императорского высочества, Александра Павловича:

за выписанные и здесь сделанные разные забавные вещи . . . 144 р. 60 к.

Итого 1341 р. 60 к.

В 1780.

В комнату ее императорского величества:

за дело живописных рисунков механических вещей и в награждение мастерам за их успешные работы . . . 344 75

В 1779, 1780, 1781, 1782. За вырезание в книгу «Начального гражданского учения»⁴ на 37 досках эстампов . . . 824 75

В комнату его императорского высочества, Александра Павловича:

за дело разных забавных вещей, то есть одного печатного станка, ветряной мельницы и выписанные из-за моря физические инструменты . . . 347 81

Итого 1517 р. 31 к.

В 1781 г.

В комнату ее императорского величества:

за исправление порученных от бывшего Академии господина директора разным людям некоторых работ . . . 140

За напечатание и переплет книги «Сказки о царевиче Хлоре»⁵ . . . 112 55

В комнату их императорских высочеств, великих князей Александра Павловича и Константина Павловича:

за покупные кости под азбучные литеры и сделанные разные увеселительные фигуры, т. е. горы, артиллеристов, тавлеек, глобус, пушечки и проч. . . 793 50

Итого 1046 р. 5 к.

В 1782 г.

В комнату ее императорского величества:

за купленное серебро для делания меридиана, за отвоз призмы в Царское Село, за два глобуса, за подклейку разных карт . . . 466 50

За напечатание и переплет «Российской азбуки, Разговора и Рассказов,⁶ Записок части 1, Российских пословиц, продолжения Начального учения, Проповедей». . . 1193 7

За выписанный по субскрипции один экземпляр «Невтоновых сочинений» . . . 26 66 3/4

За взятый из библиотеки один экземпляр под названием «Изображение одежд всех народов, обретающихся в Российской империи» . . .⁷ 22 50

В комнату их императорских высочеств, великих князей Александра Павловича и Константина Павловича:

за дело ландкарт пяти колонн архитектуры и прочих забавных вещей, за вырезание фигур разным городам и прописей. . . 587 15

Итого 2295 р. 88 3/4

В комнату его императорского высочества, государя цесаревича и великого князя Павла Петровича:

1779 г. за вырезание двух билетов 12

1776 г. за выписание по субскрипции одного экземпляра «Невтоновых сочинений» . . . 26 66 3/4

Итого 38 р. 66 3/4

В Кабинет ее императорского величества:

В 1783 г. за напечатание книг «Танцин Гурунни Ухери Коли,⁸ Учреждения для призрения бедных прихожан церкви Св. Сульпиция,⁹ российск. Коммерции тома I 2-й книги» . . . 2948 99 1/4

Всего с 1779 по март месяц 1783 г. получить должно . . . 9188 р. 50 3/4

В число сей суммы получено в уплату из Кабинета ее императорского величества, по счету бывшего господина директора, прошлого 782 года, декабря 1 дня, но за что именно, о том не объявлено . . . 1122 15

За тем осталось получить . . . 8066 35 3/4

2

Ведомость

Императорской Академии наук о экономической сумме, учиненная июня 1 дня, 1783 года:

Налицо, при вступлении моем в Академию, было мною собрано . . . 4027 34 1/2

Должных Академии из разных мест . . . 11 431 2 1/4

Из книжной лавки за проданные в прошлом 1782 году книги и ландкарты . . . 6801 91 1/2

Приращения сделано . . . 15 257 57 1/4

Всего в приход вступило… 37 517 85 1/2

В расходе:

Долгов за прошлые года заплатила . . . 8660 92

На жалованье и на награждения служащим

при Академии сверх штата людям . . . 3307 34

На разные починки . . . 490 60

На гимназистов и на покупку книг . . . 1271 35 1/2

На книжную типографию . . . 2681 70

На мелочные расходы _____222 74

Итого в расходе 16 634 р. 65 1/2

Затем в остатке июня 1 числа 1783 года . . . 20 883 20

Директор княгиня Дашкова.

Доклад Екатерине II

об учреждении Российской Академии.

Август 1783 г.

Вследствие высочайшей вашего императорского величества воли имею счастие представить краткое начертание Российской Академии.

Никогда не были столько нужны для других народов обогащение и чистота языка, сколь стали оные необходимы для нас. Несмотря на настоящее богатство, красоту и силу языка российского, нам нужны новые слова, вразумительное и сильное оных употребление, для изображения всех и каждому чувствований благодарности за монаршие благодеяния, толико же доселе неведомые, сколь неисчетные для начертания оных на вечные времена, с тою же силою, как они в сердцах наших, и с тою красотою, как ощущаемы оные в счастливый век Второй Екатерины.

Если сие краткое первоначальное начертание, предоставленное исполнением своим веку Второй Екатерины, как и другие многие бессмертную славу заслуживающие учреждения, удостоится высочайшей апробации, то осмеливаюсь всеподданнейше испросить, для произведения оного в действие, вашего императорского величества всемилостивейшего указа.

Краткое начертание императорской Российской Академии

1. Императорская Российская Академия состоять имеет единственно под покровительством ее императорского величества.

2. Императорская Российская Академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение россий-

ского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение.

3. К достижению сего предмета должно сочинить прежде всего российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения.

4. Как такового рода книги не могут сочинены быть одним человеком, то и нужно общество. Учреждения таковых добровольных обществ до сего времени, частию или по недостатку времени, или по несогласию членов никогда существовать не могли; а посему и должны члены императорской Российской Академии, по примеру других европейских Академий, зависеть от вышней власти, утверждающей существование и распространению оной способствующей.

5. Число членов императорской Российской Академии долженствует быть определенное.

6. Кажется, 60 человек к составлению Российской императорской Академии весьма достаточно, в числе которых должно иметь двух непременных секретарей.

7. Должность двух непременных секретарей состоит в сочинении протоколов и в хранении оных, также и в хранении рукописных подлинников. Сверх же того имеют они как почести, так и голос, равные с прочими членами Академии.

8. Кроме членов имеет быть председатель, имеющий и почести и голос, равные каждому члену, кроме председательства.

9. Собраниям быть каждую неделю один раз, а по окончании каждого да дастся присутствующему члену жетон. А признанные по большинству баллов отличившимися трудом и пользою имеют получить по окончании года в собрании, празднуемом учреждение Академии, большую золотую медаль, каковою снабжает ежегодно Академию разделяющая награждения верховная власть.

10. В первое собрание долженствует быть открытие Академии.

11. Во второе собрание должно рассуждать о расположении сей Академии и сочинить обстоятельно начертание оному.

12. На первой случай выбор членов будет из известных людей, знающих российский язык, коих числом не менее 35 быть должно.

13. Прочие члены и впредь выбираются на убылые места баллотированием.

14. Убылое место иначе сделаться не может, как смер-тию какого-либо члена.

15. В кандидаты представляет каждый член и председатель одного.

16. В секретари предлагает председатель, а не члены, на каждое место двух кандидатов, и они избираются баллотированием же; но председатель баллов не кладет, потому что он волен избранного не признать, а предложить к баллотированию другого.

17. Жалованье производить, по мнению моему, должно: двум секретарям, каждому по 800 рублей, переводчику 500 рублей, четырем писцам, каждому по 200 рублей, одному расходчику, у которого храниться будут жетоны, деньги и расходные книги, по 300 рублей.

18. На учреждение и содержание сего нового основания как жалованьем служащих оному, так канцелярские и прочие расходы не надобно более 5000 рублей.

19. Что же касается до жетонов, на сие достаточно будет 1000 рублей ежегодно производимых. Итак годовые на императорскую Российскую Академию издержки состоять будут в 6000 рублях, кроме дома, который имеет быть казенный. Место собрания на первое время можно иметь в строениях, Академии наук принадлежащих.

августа, …… дня 1783 года.

Приглашение А. А. Безбородко

на церемонию открытия Российской Академии

18 октября 1783 г.

Государь мой, Александр Андреевич!

Вследствие высочайшего ее императорского величества указа об учреждении здесь императорской Российской Академии имеет она восприять свое начало и надлежащим порядком открыться в будущую субботу, то есть 21 числа сего октября месяца, в одиннадцатом часу поутру, в зале императорской Академии наук. Его высокопреосвященство, Гавриил,¹ митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский и сей новоучреждающейся Академии член, будет при том открытии отправлять молебственное богослужение, по обыкновенному при таковых случаях чину. Сообщая о сем вашему превосходительству, прошу вас, яко члена сей Академии, удостоить открытие оной вашим присутствием. В прочем пребываю с истинным почтением

вашему превосходительству,

государю моему, покорною услужницею

княгиня Дашкова.

Октября 18 дня,

1783 г.

Речь

при открытии

императорской Российской Академии,

говоренная двора ее императорского величества статс-дамою, ордена Св. великомученицы Екатерины кавалером, оной Академии и императорской Академии наук председателем, Королевской Стокгольмской, Дублинской и Эрлангенской Академий, Вольного экономического с.-петербургского, Любителей природы берлинского и Философского филадельфийского обществ членом

княгинею Екатериною Романовною ДАШКОВОЮ

в 1783 году.

ГОСУДАРИ МОИ!

Новый знак попечительного о нашем просвещении промысла всеавгустейшей нашей монархини — вина настоящего нашего собрания, содеятельница толиких наших благ дает ныне новое, отличное покровительство и российскому слову, толь многих языков повелителю. Вы, государи мои, знаете цену сего монаршего к Отечеству и сему собранию дара; вам известны обширность и богатства языка нашего; на нем сильное красноречие Цицероново,¹ убедительная сладость Демосфенова,² великолепная Вергилиева³ важность, Овидиево⁴ приятное витийство и гремящая Пиндара⁵ лира не теряют своего достоинства; тончайшие философические воображения, многоразличные семейственные свойства и премены имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи; однако при всех сих преимуществах недоставало языку нашему предписанных правил постоянного определения речениям и непременного словам знаменования. Отсюду происходили разнообразность, в сопряжении слов не свойственная, или паче рещи обезображивающие язык наш речения, заимствуемые от языков иностранных; учреждением сей императорской Российской Академии предоставлено усовершить и возвеличить слово наше препрославленному веку ЕКАТЕРИНЫ II, ожидающей сего совершения от нашего собрания, щедротою ее ободряемого и покровительством созидаемого.

Многоразличные древности, рассыпанные в пространствах Отечества нашего, обильные летописи, дражайшие памятники деяний праотцов наших, каковыми немногие из существующих ныне европейских народов поистине хвалиться могут, представляют упражнениям нашим обширное поле, на коем в самые сокровенности, предводящу нам лучезарному свету всеавгустейшей нашей покровительницы, проникнуть возможем; звучные дела государей наших, знаменитые деяния предков наших, а наипаче славный век ЕКАТЕРИНЫ II, явит нам предметы к произведениям, достойным громкого нашего века; сие равномерно, как и сочинение грамматики и словаря, да будет первым нашим упражнением; сим да принесем великой монархине, матери Отечества и нашей покровительнице, первую и почтеннейшую жертву благодарения.

Позвольте мне, государи мои, быть благонадежной, что вы не сомневаетесь о истинном моем признании к той чести, кою я, по благоволению монаршему, имею с вами в сем полезном для Отечества учреждении сотовариществовать. Будьте уверены, что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному Отечеству, ко всему тому, что сему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностию буду стараться заменить недостатки моих способностей, за нужное считая прочесть при сем первом нашем заседании первоначальные начертания, кои я имела счастие представить ее императорскому величеству с тем, чтоб вы, государи мои, могли сделать свои примечания и дополнили основания нашего установления. От вашей прозорливости конечно не скроется, что доклад мой был весьма несовершенен. Я в извинение свое вам представляю 1) что привыкла с толикою доверенностию, как и благоговением беспримерной нашей монархине, коей душа сколь отлична, столь и снисходительна, повергать хотя несовершенно, но чистые намерения свои, 2) что я не имела в виду и не надеялась на себя, не льстилась такое полезное и славное учреждение быть в состоянии основать; в помощи же вашей надежду свою полагая, и тем самым желаю искренне свое к вам почтение засвидетельствовать.

Доклад Екатерине II

о необходимости строительства нового корпуса

для Академии наук

[осень 1783 г.]

Директор Академии наук, княгиня Дашкова, видя необходимую надобность построить при Академии новый корпус, к лучшему в нем расположению книжной лавки и магазинов для поклажи книг, под которые нанимаются на бирже амбары дорогою ценою и в коих купцам для поклажи товаров весьма нужно, также зала для преподавания лекций и, наконец, для помещения в оном корпусе разных академических служителей, живущих в ветхих деревянных, поблизости Академии, строениях, кои, для безопасности Кунсткамеры и прочих Департаментов, должно сломать, полагает, по плану архитектора Гваренга, построить таковой корпус на 47¹/г саженях, между Кунсткамерою и Коллегиями, в четыре года.

А как строение сие, по сделанным разными архитекторами сметам, будет стоить 90 тысяч рублей, но не более, то директор Академии наук всеподданнейше испрашивает на сие 65 тысяч рублей, располагая на четыре года, в каждый по 16 тысяч рублей, в первый год, т. е. ныне, 17 тысяч рублей, прочие же 25 тысяч уповает приобресть от академической экономии.

И поелику в нынешнем году надобно положить сему строению основание, по крайней мере набитием свай и заготовлением прочих нужных материалов, то всеподданнейше испрашивает на первой 17 тысяч.

[осень 1783 г.]

Письмо А. А. Безбородко

с просьбой «исходатайствовать» дом

для Российской Академии

23 октября 1783 г.

Государь мой, Александр Андреевич!

Хотя присутствие вашего превосходительства в императорской Российской Академии и приносит ей великую честь и в рассуждении просвещения и знаний ваших великую пользу, но поелику вы и другими важнейшими делами заняты, то я и не требую, чтоб вы каждую субботу с нами

присутствовали. Но, в замену сего, прошу быть главнейшим стряпчим сей новородившейся Академии; почему при первом случае покорно прошу ваше превосходительство исходатайствовать у ее императорского величества для сего заведения дом, состоящий на Васильевском острову в 1-й линии, принадлежавший прежде Конторе экономии, а оный никаким казенным делом не занят. Пожалование сего дома Российской Академии наук, поелику зало оной не будет заниматься, великую пользу сделает.

По старым счетам в Академии наук нашлися счеты, что к вам отпущено на 50 р. Азбук, то прошу меня уведомить, на чей счет мне сие поставить, для комнаты ли ее величества или на собственный ваш? В прочем пребываю с совершенным почтением

вашего превосходительства,

государя моего,

готовая услужница

княгиня Дашкова.

Октября 23 дня,

1783 г.

Письмо Н. И. Новикову¹

об оплате типографских расходов

[не позднее ноября 1783 г.]

Государь мой Николай Иванович!

О присылке должных вами за напечатание в академической типографии на счет ваш разных книг, всего по преждепосланному к вам счету — 839 р. 11 1/2 коп., неоднократно от Канцелярии Академии наук требовано, коих и поныне еще в присылке нет, то прошу вас покорно оные деньги как можно скорее (переслать) и для доставления сюда вручить тамошнему господину почт-директору Пестелю.² В прочем пребываю с моим почтением вашего, государя моего.

[не позднее ноября 1783 г.]

Письмо И. И. Шувалову¹

о долгах Н. И. Новикова Академии наук

2 ноября 1783 г.

Государь мой Иван Иванович!

Посылая при сем к вашему высокопревосходительству счет, сколько содержатель университетской типографии г. Новиков должен императорской Академии наук за разные на его счет напечатанные книги, прошу дать ему повеление о скорейшей присылке ко мне тех денег, ибо я уже многократно к нему посылала требования, но не только не получила оным удовлетворения, но даже не имела и ответа. Сие самое принуждает меня трудить сею просьбою вас, яко его начальника, и надеюсь, что вы по всегдашней вашей ко мне благосклонности не отречетесь подать мне в том нужное пособие.

В прочем пребываю с совершенным почтением

вашего высокопревосходительства,

государя моего.

Ноября 2 числа 1783 г.

Письмо А. А. Вяземскому

об отправке трех студентов в Тобольское наместничество

13 декабря 1783 г.

Государь мой князь Александр Алексеевич!

Известилась я, что Геролдмейстерская контора об отправлении в Тобольское наместничество из императорской Академии наук выпущенных трех студентов докладывала правительствующему Сенату; на что воспоследовало определение, чтобы та контора оных студентов не отправляла, а отправила бы сама Академия наук. Посему почитаю нужным сообщить вашему сиятельству, что я, единственно подвигнута будучи любовью к пользе Отечества, желала удовлетворить требованию Тобольского наместничества людьми достойными и к службе способными; тем паче, что о сем то наместническое правление меня просило; а как Сенату не угодно их туда отправить, и Академия к отправлению их ни способов, ни обязанности не имеет, то я, и дав сим студентам надлежащие аттестаты, из Академии по желанию их выпустила. Академической гимназии главный предмет и польза состоит в том, чтобы воспитывать и обучать юношей так, чтобы некоторые из них, к высшим наукам способные, могли сделаться в Академии профессорами, а другие по знаниям и дарованиям своим могли бы быть выпускаемы к определению в гражданскую службу, за что я ожидала, что правительства некоторым образом обязанными Академии сочтутся. Сие принуждает меня просить ваше сиятельство об уведомлении меня, каким образом в таком случае с выпускаемыми студентами должно поступать, ежели какое наместничество людей от Академии просить будет; ибо отправление студентов в какое-либо наместничество не есть дело Академии, и она ни обязанности, ни способов к тому не имеет; правительствующий же Сенат, может быть, и впредь таковых выпущенных Академией питомцев к определению в отдаленное место не примет, почему главная Отечеству польза от гимназии пресечется. В прочем пребываю с совершенным почтением

вашего сиятельства,

государя моего,

покорная услужница

княгиня Дашкова.

Декабря 13 дня,

1783.

Записка А. А. Безбородко

об Уставе и доме для Российской Академии

3 января 1784 г.

Государь мой, Александр Андреевич!

Препровождаю при сем к вашему превосходительству Календарь и, почитая вас истинным ходатаем за Российскую Академию, покорнейше прошу не забыть постараться о доме, для той Академии обещанном. Вы мне изволили сказывать, что пожалование такового дома удобнее будет исходатайствовать при перемене губернатора; а как ныне случилось перемещение обер-полицеймейстера и губернатора, то я чрез сие об обещании вашем просьбою моею и напоминаю. Также покорно прошу постараться о высочайшей конфирмации поданного от меня ее величеству Устава Российской Академии, который совершенно сходствует с прежде конфирмованным начертанием и только, по предложению некоторых членов, распространен. Я уверена, что ваше превосходительство приложите старание ваше о пользе того заведения, в коем вы сами соучаствуете и за которое вы обещали во всех случаях ходатайствовать. В прочем пребываю с совершенным почтением

вашего превосходительства,

государя моего,

покорная услужница

княгиня Дашкова.

Января 3 дня,

1784 г.

Письмо А. А. Безбородко

о размере годового жалованья директору Академии наук

[не ранее 22 января 1784 г.]

Государь мой, Александр Андреевич!

Из приложенной при сем краткой копии с сенатского Указа ваше превосходительство ясно увидите, сколь князь Александр Алексеевич старается мне во всех случаях досаждать, и даже того и не скрывает. В 1775 году хотя и повелено было выдавать господину Домашневу по 2000 рублей годового жалованья, но некоторое время спустя ее величеству угодно было повелеть производить ему ежегодно по 3000 рублей, считая со дня его в Академию вступления. Князь Александр Алексеевич ссылается на Указ 1775 года и предложил о произвождении мне по 2000 рублей, так как будто господин Домашнев только получал сию сумму, хотя ему производилось по последнему Указу по 3000 рублей. Прошу ваше превосходительство чем-нибудь решить мои с его сиятельством дела и не допустить, чтобы он мне делал таковые досады. Я же, когда буду сим успокоена и от него освобождена, могу с успехом исправлять возложенное на меня служение и буду рада месту моему жертвовать и здоровьем, и жизнию. Князь Александр Алексеевич хотя и получил Указ ее величества о произвождении мне жалованья 2 января, но до 22-го ко мне оного не сообщал, так что ежели бы я чрез вашу копию о том не узнала, то не ведала бы и по сие время о той высочайшей ко мне милости. Ваше превосходительство чрез сие усмотрите, сколь его сиятельство старается меня оскорблять. Я вчера, в огорчении моем, послала письмо к ее императорскому величеству, обще с подлинным, вчера мною полученным из Сената Указом и копию с Указа о произвождении жалованья господину Домашневу по 3000 рублей. Прошу вас все, что сего касаться может, ее величеству объяснить и притом доложить о прежде посланных к вам от меня бумагах, чем окончить изволите мое с князем Вяземским дело. При определении меня директором я бы могла испросить у ее величества какие-либо особливые выгоды, но я, повинуясь ее воле, приняла сию должность единственно только с тем, чтоб быть во всем наставляемою и защищаемою ее величеством; и посему и теперь прибегаю к ее защите от сих несносных досад, чинимых мне генерал-прокурором. В прочем пребываю с совершенным почтением

вашего превосходительства,

государя моего,

покорная услужница

княгиня Дашкова.

[не ранее 22 января 1784 г.]

Прошение Екатерине II

об определении годового жалованья Е. Р. Дашковой

[не ранее 22 января 1784 г.]

Государыня!

С свойственною вашему величеству добротою вы позволили мне прибегать к вам, когда я буду нуждаться в справедливости и покровительстве. Но я не смела беспокоить ваше величество и претерпевала в течение трех месяцев всевозможные придирки со стороны генерал-прокурора, не желая занимать вашего величества всеми невзгодами, которые я переносила.

Теперь не могу не попросить вас взглянуть на полученный мною Указ. Судя по последнему приказу, данному по случаю моего жалованья, ваше величество милостиво сказали, что я должна получить оклад, назначенный господину Домашневу, поэтому я и получила 3000 рублей, с вычетом, однако, 23 дней, которых недоставало в полном году. Князь Вяземский счел нужным не обратить внимания на Указ 1777 года и поставил меня в глазах всего моего Департамента в неловкое положение тем, что я будто по собственному произволу наделила себя более высшим окладом, нежели следовало. Осмеливаюсь сказать великой женщине, моей государыне и покровительнице, что из рвения и преданности вашему величеству я сосредоточила все свои способности на исполнение обязанностей звания, в которое угодно было меня облечь вашему величеству, и потому я не могу бояться самой строгой проверки моего управления. Тем более для меня горько и оскорбительно обращение генерал-прокурора, и когда же? В царствование государыни справедливой, просвещенной, которая, против даже моего ожидания, снизошла сама до избрания меня в должность, которую я занимаю, и тем обнаружила перед всей Европой, насколько она чувствует ко мне милостивое уважение. На днях я передала графу Безбородьку письмо на имя вашего величества, прося его довести до вашего сведения о препятствиях, которые я встречаю. Смею просить ваше величество, дайте полную свободу вашему великодушию в отношении меня, и я вполне уверена, что тогда мне окажут должную справедливость и даже впредь будут защищать от проявлений не заслуженного мною гонения. Вполне уверенная в милостивом внимании, я надеюсь, что ваше величество приостановите оскорбительные неприятности, которым я подвергаюсь. Если моя преданность и любовь к вашему величеству не могут уже увеличиться, вы, по крайней мере, успокоите личность, которая вам всепреданна. Навсегда

вашего величества

всепокорная и всепреданная

княгиня Дашкова.

Понедельник, после обеда.

P. S. На коленях прошу ваше величество извинить мое письмо; но я так взволнована, так оскорблена одним намеком о возможности присвоить себе незаслуженное жалованье, что буду считать себя несчастливою до того времени, пока ваше величество снимете с меня нарекание, которое князь Вяземский желает на меня взвести; от волнения я решительно не знаю, что пишу. Прилагаю к сему письму копию с Указа, по которому господин Домашнев пользовался окладом в 3000 рубл.

Краткая копия с Указа

Указ ее императорского величества, самодержицы всероссийской, из Правительствующего Сената Академии наук. По именному ее императорского величества Указу, объявленному господином действительным тайным советником, генерал-прокурором и кавалером, что ее императорское величество высочайше указать соизволила, ее сиятельству, княгине Екатерине Романовне Дашковой, по должности директора Академии наук, производить жалованье, какое предместник ее, господин Домашнев, получал, со дня назначения ее в сию должность. Правительствующий Сенат приказали: как именным ее величества Указом, объявленным 18 августа 1775 года, господином действительным тайным советником, генерал-прокурором и кавалером, пове-лено господину Домашневу производить жалованье по 2000 р. из отпускаемой в Академию статной суммы, то из сего оклада помянутой госпоже княгине Дашковой с состояния, от 24 января 1783 году, Указу о препоручении ей дирекции над Академиею, по январь 1784, причитается к выдаче 1872 р. 21 коп., и для того, как о выдаче сей суммы, так и впредь о произвождении ей, повелено сим ее императорского величества Указом, из той же самой суммы, и прочее.

[не ранее 22 января 1784 г.]

Доклад Екатерине II

о повышении в чинах В. А. Ушакова и О. П. Козодавлева

[январь 1784 г.]

Всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне, императрице и самодержице всероссийской всеподданнейший доклад.

Соревнуя долгу служения, всемилостивейше от вашего императорского величества на меня возложенного, и усердствуя воздавать справедливость отличным способностям и рачению к службе вашей, осмеливаюсь испрашивать повышения чинов определенным мне в помощь советникам, подполковнику Василью Ушакову¹ и надворному советнику Осипу Козодавлеву.² Оба они, отлича себя под моим руководством в разных, к пользе и чести Академии служащих распоряжениях и усердствуя более и более восстановлять во всем желаемый мною порядок, сугубо сию награду, как по прежней, так и по нынешней службе, заслуживают, тем паче, что я с великим удовольствием признаюсь, что они мне радением своим весьма много способствовали в тех малых успехах, кои теперь в течении дел академических ощутительны.

Подполковник Василий Ушаков произведен по армии в нынешний чин в 1779 году, потом именным вашего императорского величества, от 3 апреля 1781 года, Указом определен в здешний Ассигнационный банк директором и из военной службы Коллегией военною исключен, но без надлежащего по сей службе военным чином повышения; напоследок высочайшим вашего императорского величества Указом переведен он из Банка в Академию наук в советники, без повышения же. А как между тем многие из сверстников его по военной службе давно уже находятся при разных должностях полковниками, то и он, Ушаков, по добропорядочному и всегда усерднейшему своему служению ласкает себя надеждою, что, в сравнении с оными и поколику он выключен из военной службы без надлежащего повышения, всемилостивейше будет награжден военным полковничьим чином.

Надворный советник Осип Козодавлев служил в настоящем чине с 1778 года июня с 21 числа по 18 декабря 1781 года в 4-м Сената Департаменте экзекутором, потом определен в с.-петербургскую Гражданскую палату советником зауряд с тем же чином, хотя не только сверстники его, но и те, кои гораздо моложе, даже и асессоры, произведены коллежскими советниками. Он, оказывая неутомимое старание в исправлении своей должности, воззывает усердием своим, равно как и товарищ его, мою признательность к отданию им, пред лицом вашего императорского величества, всей справедливости.

Оба сии советники никогда в отставках не были и во всех местах продолжали службу свою усердно и беспорочно, с достодолжною от начальников своих похвалою, перемещением же в Академию наук они ни жалованья, ни других каких-либо выгод не выиграли, поелику дел и труда весьма много и более, нежели в прежних их местах, а паче при начале отправления нынешней их должности.

Всемилостивейшая государыня! Всеподданнейше прошу ваше императорское величество на помянутое производство всемилостивейшего Указа.

Всеподданнейшая раба

княгиня Дашкова.

[январь 1784 г.]

Прошение Екатерине II

о повышении в чинах членов и сотрудников Академии наук

Январь 1784 г.

Ваше величество!

Честь имею представить вашему величеству список лиц, служащих в Академии наук, собственно тех, которые и службою, и достоинствами стоят повышения. Смею просить о такой милостивой награде. Вашему величеству превосходно известно, что никакая общественная служба не может обойтись без соревнования и отличия. А так как все представляемые лица, несмотря на свои обычные занятия, много трудились в продолжение целого этого года для приведения дел Академии в лучший порядок, то я и обязана, по справедливости, представить их вашему величеству к награде.

Во-всяком случае, честь имею быть с истинным уважением и нерушимою привязанностью

вашего величества

всепокорная и всепреданная

княгиня Дашкова.

Января, 1784 года.

За добропорядочное и рачительное отправление должности при императорской Академии наук представляются к награждению чинами:

секунд-майор и казначей Михайло Рябов¹ в надворные советники, в нынешнем его чине сострит с 1782 года мая 11 дня.

В надворные ж советники по прежним примерам: профессор Петр Иноходцов² и профессор Николай Озе-рецковский.³

В коллежские асессоры по прежним примерам: адъюнкты: Михайло Головин, Василий Зуев, Никита Соколов.⁴

В титулярные советники:

архитектор Михайло Павлов,⁵ в нынешнем чине губернского секретаря с 1778 года.

Губернский секретарь Семен Бухвостов,⁶ в нынешнем чине с 1778 года.

Коллежский переводчик Федор Черный,⁷ в нынешнем чине с 1778 года.

В коллежские секретари:

правящий секретарскую должность, адъютант чина подпоручичья Петр Волков,⁸ на порозжую вакансию, в нынешнем чине с 1782 года.

Бухгалтер Иван Кирилов,⁹ в нынешнем чине с 1773 г.

В губернские секретари:

правящий экзекуторскую должность прапорщик Осип Шерпинский,¹⁰ из польских шляхтичей, в нынешнем чине с 1779 года.

Актуариус Петр Шипунов,¹¹ в нынешнем чине с 1781 г.

Из академических переводчиков в переводчики трех первых Коллегий: Федор Бардевик.¹²

Переводчик же Степан Петров¹³ в коллежские переводчики.

Директор Княгиня Дашкова.

Доклад Екатерине II

об организации публичных лекций в Академии наук

25 марта 1784 г.

Всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне, императрице и самодержице всероссийской,

всеподданнейший доклад.

Со времени вступления моего во всемилостивейше возложенную на меня вашим императорским величеством должность по Академии наук усердствовала я сделать всевозможное ее экономической казне приращение и, возвыся оную за всеми по Департаментам Академии расходами до знатной суммы, поставляю долгом обратить сие приращение в сущую для Отечества пользу, соответствующую материнскому вашему о благе нашем попечению.

А как чтение лекций на российском языке не только для студентов и гимназических учеников, но и для всех посторонних слушателей, кои допущаемы будут, кажется мне тем паче полезным, что науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится, то испрашиваю всемилостивейшего вашего императорского величества повеления на отдачу из оной суммы тридцати тысяч рублей в вечный капитал с тем, чтобы из процентной прибыли производить четверым русским профессорам, за чтение таковых лекций на российском языке, сверх настоящего их жалованья, по триста по семидесяти пяти рублей, что и учинит тысячу пятьсот рублей процентов с тридцати тысяч. Если же из тех профессоров который, за болезнию и либо за чем-нибудь, тех лекций читать не будет, то следующая на его часть сумма обратится в приращение к оному же капиталу. Лекции сии будут математические, физические, минералогические и химические.

О сем прошу всемилостивейшего вашего императорского величества Указа.

Всеподданнейшая раба

княгиня Дашкова.

Марта 25 дня,

1784 года.

Из распоряжений по Канцелярии Академии наук

за 1784 г.

17 февраля, суббота.

Ее сиятельство Академии наук директор и кавалер княгиня Екатерина Романовна Дашкова записать приказала следующее:

Хотя, кажется, и невозможно полагать, чтоб подчиненные, находящиеся при каком-либо месте, могли располагать временем своим по произволу, без дозволения на то от начальства, и не дав о том знать тому месту, в котором они определенными находятся, тем менее еще терпимо, чтоб подчиненные совсем не уважали своими должностями; но адъюнкт императорской Академии наук Василий Зуев поведением своим сие точно показал на деле¹ и, невзирая на все ему сделанные наставления, в том не поправился, забыв все излиянные Академиею на него благодеяния, забыв, что он еще обязан удовлетворить оную за нелепую свою цареградскую экспедицию,² ибо, возвратясь уже два года назад, он своих поденных записок не привел еще в порядок, и посредством только многократных выговоров достала Академия от него некоторое число неисправных тетрадей. Из сего ясно видеть можно, что он нимало не старается быть Академии полезным, и как оная без него может обойтиться, то для утверждения порядка и законами установленного повиновения Академии наук директор, по должности и власти, изображенной в академическом Регламенте, хотя с сожалением, но для примеру другим (набранное курсивом вставлено в текст рукой Дашковой. — Г. С.) приказала помянутого адъюнкта Зуева из академической службы исключить и сие, записав в журнал, ему объявить. Сие будет служить примером тем юношам, которые содержатся на счет Академии, и да отвратит он их от неблагодарности, яко от гнуснейшего в человечестве порока. О сем, куда надлежит, дать знать.

2-е. С помянутого Зуева взять обязательство и достаточное уверение, что он через два года представит Академии перевод свой того словаря, который он перевести обязался и за что уже четыре года назад пятьсот рублей получил, и что, ежели сей перевод одобрения ценсора не заслужит, то чтоб он сию сумму возвратил.

3-е. Объявить всем адъюнктам, переводчикам и всем при Академии находящимся чинам, чтобы они ни с каким другим местом не входили в какие бы то ни были обязательства, не взяв прежде на то позволения от директора, и сие да пребудет непременным правилом. О чем и сообщить с сего во все департаменты выписки. Княгиня Дашкова.

12 марта, вторник.

Присланным Государственная военная коллегия сообщением уведомляет, что по представлению ее сиятельства Академии наук директора и кавалера княгини Екатерины Романовны Дашковой находящийся при Академии наук поручик Демид Устинов за добропорядочную и ревностную его службу произведен капитаном, который чин ему объявлен и при помянутой Коллегии присяга учинена, а за повышение надлежащие взыскания предписано учинить с него Комиссариатской конторы; почему его Устинова и именовать в списках вышепоказанным чином.

12 марта, вторник.

Ее сиятельство Академии наук директор и кавалер княгиня Екатерина Романовна Дашкова изволила подарить колонну итальянского мрамора для зала академического, чтобы на оной покойного и славного академика Эйлера бюст поставить. До изготовления оного ту колонну иметь под сохранением в нижних сенях; о чем в Конференцию во известие сообщить.³

15 марта, пятница.

По прошению сержантской жены вдовы Акулины Ефимовой родного ее сына Павла Мартынова допустить в академическую гимназию для наставления преподаваемым в оной языкам и наукам на собственном ее Ефимовой содержании; о чем г. надворному советнику и академику Лепехину для надлежащего в сем кому надлежит приказание сообщить с сего выписку.

22 марта, пятница.

Ее сиятельство Академии наук директор и кавалер княгиня Екатерина Романовна Дашкова по представлению г. надворного советника и академика Румовского приказала находящимся при географическом департаменте ланд-картным подмастерьям для поощрения их впредь к ревностнейшим трудам прибавить к нынешним окладам жалованья, а именно: Кириллу Фролову к 120 руб. 24 руб., и поелику он старший и лучший из всех, то переименовать его мастером; Ивану Кувакину и Ефиму Худякову каждому ко 120 руб. по 20 руб. и Семену Максимову к 86 руб. 10 руб., которого жалованье и производить им по новым окладам с 1-го числа будущего мая месяца сего года Фролову по 144 руб.; Кувакину и Худякову по 140 руб., а Максимову по 96 руб. в год, ученика Леонтия Сергеева переименовать подмастерьем, оставя на прежнем его жалованье; о чем всем им объявить, а для ведения г. надворному советнику и академику Румовскому сообщить с сего выписку.

12 апреля, пятница.

По прошению факторского ученика Василия Кирова отпустить его для свидания с родственниками его в город Муром считая от 15-го числа впредь на 29 дней, чего ради для свободного его Кирова как в означенный город, так и обратно в Санкт-Петербург проезда дать ему письменный пропуск, а чтоб он по прошествии вышеписанного срока явился в Академию непременно, в том обязать его подпискою, о чем для ведения г. академику Протасову и фактору Григорьеву дать с сего выписки.

16 апреля, вторник.

По прошению священника Ивана Исаева находящегося в гимназии родного сына его студента Ивана Исаева за слабость его зрения для определения в действительную ее императорского величества службу в такое место, где бы он глаз не утруждал, уволить от Академии сим званием и велеть г. надворному советнику и академику Лепехину, чтоб он о звании его Исаева в науках так и о поведении сообщил в Академию письменное свидетельство, сходственно с коим потом и дать ему Исаеву аттестат, и о извлечении его из числа студентов учителю Зурланду и регистратору Шалаурову выписки с сего доставить.

7 мая, вторник.

Состоящим ныне при гимназии студентам шести человекам потребное будничное летнее платье поручить Г. Шерпинскому, чрез кого надлежит, сделать и каждому по одной шляпе купить, а сколько на делание оного следовать будет денег с показанием порознь и на что именно, рапортовать.

29 мая, четверг.

Ее сиятельство Академии наук директор и кавалер княгиня Екатерина Романовна Дашкова приказать изволила книги, продаваемые при Академии наук, отпускать вольным книгопродавцам нижеследующим образом: ежели кто из них возьмет всех книг русских и иностранных по два экземпляра и потом на выбор из оных сколько похочет, таковым просителям чинить уступку 15 % со 100 [руб.], и за отпускаемые книги брать половинное число наличными деньгами, а в другой половине вексель на год. Если же требовать будут на большую сумму, как-то на 1000 рублей и более, то денег наличных получать только третью часть, а в остальных до 16 месяцев сроку давать.

Иностранные книги когда потребуются на выбор, уступку делать только по 10 % со ста, за которые книги получать денег половинное число наличных, а в половине оставшей год сроку давать.⁴

29 мая, четверг.

Всех печатаемых в фигурной палате карт каждого звания по одному экземпляру отпускать в академическую гимназию с расписками. Да из книжной типографии г. надворному советнику и академику Лепехину тех книг, коих он корректуры правил, каждой выдавать по одному экземпляру.

9 сентября, понедельник.

По представлению фактора Григорена, назначенных к печатанию книг, риторики и грамматики г. Ломоносова, в рассуждение, что оные весьма для общества нужны и расход на них по книжной лавке всегда бывает велик, напечатать в книжной типографии каждого звания по 600 экз. на здешней комментарной бумаге.⁵

Письмо П. С. Потемкину

о подготовке к изданию нового атласа

Российской империи

5 февраля 1786 г.

После того как ее императорскому величеству угодно было в Империи своей ввесть новое разделение и многие города вновь учредить, Академия наук, посылая в разные места обсерваторов, определила через астрономические наблюдения многих мест долготу и широту, коих точное положение прежде сего было неизвестно, и между тем, сколько могла, старалась собирать известия, служащие к изданию нового атласа Российской империи. Но собранные известия недостаточны, особливо в рассуждении положения вновь учрежденных городов и границ каждой губернии. Академия, предприемля издание нового атласа, в виду имеет наипаче пользу общества, и как я совершенно уверена, что и ваше превосходительство не менее об оной ревнуете и, без сумнения, уже сняты карты вверенных вам на-местничеств с показанием на них дорог, то покорно прошу сообщением оных споспешествовать намерению Академии. Не подумайте, чтоб труды ваши Академия себе присвоить была намерена; я смею уверить, что она за долг почтет споспешествовавшим засвидетельствовать должную благодарность и при издании каждой карты объявить, ежели будет угодно, от кого именно она получена в Академии. Между тем прошу сообщить мне для Календаря на будущий год расстояния наместнических городов от столиц, а уездных — от наместнических.

Вашего превосходительства покорная услужница

княгиня Дашкова.

5 февраля 1786 г.

Рапорт Екатерине II

о состоянии, в котором находилась

императорская Академия наук,

когда я вступила в управление ею в 1783 г.,

и в котором она находится ныне, в 1786 г.

1

Денежные дела были чрезвычайно запутаны вследствие небрежности, с какою разграничивались так называемые штатные суммы от экономических (специальных); штатные заключали в себе деньги, отпускаемые ежегодно казной на содержание Академии; специальные суммы составлялись из денег, вырученных от продажи книг и из других сбережений. Эти суммы оказались перепутанными между собой. У Академии было несколько должников, и сама она задолжала как в России, так и за границей, не выдавала жалованья профессорам и другим чиновникам, не платила за помещение для книжного магазина, за бумагу и т. п.; вследствие того что никто из должников не платил Академии, она сама не могла ликвидировать свои долги.

Обе суммы строго разграничены.

Некоторые долги получены.

Академия уплатила все свои долги.

2

Счета комиссара Зборомирского¹ не были приведены в порядок при его жизни, а за последние два года их вовсе не существовало. После его смерти все его бумаги были опечатаны, что благоприятствовало беспорядкам и породило несправедливые взыскания с его вдовы и детей.

Бумаги рассмотрены, счета уплачены, а остаток денег передан его вдове.

3

Инспектором состоял господин Голубцов; он ничего не делал и только расписывался в получении жалованья. Он был назначен судьей в Каргополь, где тщетно ожидали его приезда; ничего не делая, он получал жалованье от Академии и занимал квартиру, нужную для других целей.

Я его уволила.

4

Заграничные шрифты для типографии были настолько стары и сбиты, что невозможно было печатать более одного тома Комментариев² Академии.

Я велела отлить латинский и русский шрифты; их отливают и теперь. Что касается немецких шрифтов, я выписала их из Саксонии, а также и латинские, чтобы не задерживать печатание.

5

Не было книг, необходимых для гг. академиков, а в библиотеке многие сочинения были неполны благодаря тому, что в продолжение нескольких лет не выписывались последующие томы.

Гг. академикам каждому по своей специальности поручено было составить списки нужных книг, и их берут у Вейтбрехта³ в уплату его долга Академии.

6

Отливка шрифтов происходила в погребе, где после последнего наводнения так сыро, что железные и медные инструменты литейщиков совершенно заржавели.

Она будет перенесена в более подходящее место и ближе к типографии.

7

Коллегия минералов, присланная из Швеции в 1780 г., была передана Академии Домашневым лишь при моем вступлении в должность.

Она приведена в порядок.

8

Комментарии⁴ Академии остановились на второй части за 1779 г.

Как эти тома, так и еще несколько томов Комментариев уже напечатаны и выпущены в продажу.

9

Гг. профессора, обремененные делами, чуждыми их наук, не имели времени заниматься своими специальностями, что вредило успехам науки.

Каждый из них может заниматься своей наукой совершенно свободно, не встречая с моей стороны никаких препятствий; со своими делами они обращаются прямо ко мне и получают быстрое их разрешение, не подчиняясь канцелярской волоките, пугавшей некоторых из них.

10

Цена на книги и карты была столь высока, что препятствовала осуществлению благодетельных намерений государыни, направленных к распространению просвещения.

11

Карты, по приказанию директора, продавались по двойной цене против настоящей, что порождало злоупотребления, а вследствие их дороговизны никто их не покупал.

Книги, карты и альманахи, поступившие в продажу со времени моего вступления Академию, продаются за половину их прежней цены.

12

Пять карт Азовской губернии, готовые уже три года, не были изданы, потому что директор занимался исключительно придумыванием для них картушей.

Они теперь изданы.

13

Не было каталога книг, находившихся в Академии, вследствие чего публика не знала ничего о их существовании и цене.

Напечатано 1800 экземпляров каталога как для Петербурга, так и для остальных губерний; теперь же вышло второе его издание в количестве шестисот экземпляров.

14

Лучшие ученики Академии покинули ее; я застала только двух, которые не умели переводить даже с немецкого языка.

В целях поощрения молодых людей и для возбуждения соревнования между ними я установила в гимназии⁵ два экзамена в год, за которые они получают награды в виде книг и золотых медалей. Четырех самых способных учеников я послала на счет Академии на четыре года в Геттингенский университет.⁶

15

В гимназии вместо 50 учеников я застала всего 27; из них трое не подавали никаких надежд и были взяты в типографию, шестеро были отправлены родителям ввиду полной неспособности к наукам. Осталось всего 18, т. е. весьма незначительное количество для столь обширной империи, в которой ощущается недостаток в людях, умеющих читать. Сама Академия от этого страдала, так как, нуждаясь в людях, не знала, где их взять.

Те шестеро учеников были возвращены родителям, потому что им нельзя было поручить грубую работу, так как они были из сравнительно хороших семей. Кроме того казна сберегала и деньги и время. Вместо них теперь 89 учеников, которые, смею утверждать, гораздо лучше накормлены, одеты и обучены, чем прежде.

16

Вместо недостававших необходимых учителей в гимназии был музыкант, получавший 800 р. за обучение игре на скрипке.

Музыканту было заплочено, и он был уволен; вместо него я взяла образованного воспитателя и учителя итальянского и английского языков.

17

Протоколы общих собраний оставались у директора; некоторые из них были даже им утеряны.

После долгих напоминаний мне удалось получить их от него, и они теперь тщательно сохраняются. Я запретила приносить их к себе и читаю их, когда бываю в Академии, и у себя оставляю копии с них.

18

Книжный магазин был ревизован и осмотрен лишь два раза за управление Академией камергером Домашневым.

Я ревизую его, насколько это возможно при препятствиях, которые ставит мне комиссия, ведущая следствие по прежнему управлению; я могу принять его в свое ведение, только когда это дело будет закончено: невозможно произвести точную ревизию, не сменив прежнего комиссара, которого я должна пока оставить, так как он еще не обвинен и не оправдан.

19

Из Академии получали книги для прочтения посторонние, вследствие чего несколько сочинений оказались разрозненными; книги не были размещены в алфавитном порядке и стояли в беспорядке.

Теперь только члены Академии имеют право брать книги, и то под расписку; все книги перебраны и установлены в порядке.

20

Никогда не была произведена ревизия и потребован отчет у комиссара, которому поручена была продажа в Москве книг, изданных Академией.

Счета приведены в порядок г. Штриттером;⁷ когда это было закончено, я продала, с разрешения императрицы, дом книжного магазина за 6500 р., которые и положила в ломбард на счет Академии.

21

Вследствие того что комиссару было разрешено продавать и посторонние книги, он завел свою типографию и, по всей вероятности, занимался больше продажей своих книг, нежели академических.

Книги, напечатанные не в Академии, были взяты из магазина, и я строго запретила продавать в нем какие-либо издания, кроме академических.

22

Академия послала Комментарии и Акты в Гамбург, Бреславль и Лейпциг. За это не было получено ни денег, ни сведений о том, проданы ли они.

Я написала министрам резидентам нашего двора и нашим корреспондентам, прося их получить из рук комиссаров деньги и счета и прислать их в С.-Петербург.

23

Физические инструменты частью были испорчены, частью утеряны во время пожара, и так как они были заменены новыми, эта часть оказалась очень плохо оборудованной; инструментов мало и они посредственного качества.

Я поручила гг. академикам составить список необходимых инструментов и ежегодно их получается по нескольку из-за границы.

24

Прессы в типографии были тяжелы, плохи, ветхи и их слишком мало.

Я заказала новый пресс, по образцу английского, для эстампов и карт; остальные я велела исправить и упростить, так что для применения их уже не требуется столько времени.

25

В Академии было 38 отставных солдат, которым платили по 30 р. в год. Так как им нечего было делать и над ними был плохой надзор, они не отличались ни хорошей нравственностью, ни субординацией и были совершенно бесполезны.

Они все заняты теперь делом, и публика может засвидетельствовать, что теперь слава, будто местность, окружающая Академию, опасна для прохожих, более не существует.

26

Некоторые книги в библиотеке не были переплетены, и переплетчик, невзирая на контракт, отказывался работать вследствие низкой платы.

Все книги уже переплетены, и вместо одного переплетчика, которому платят аккуратно каждые два месяца, к услугам Академии все переплетчики в городе.

27

Бумага расходовалась в громадном количестве, и не существовало шнуровой книги, регулирующей ее употребление.

Теперь расход уменьшился наполовину; как пишущим, так и мне выдается каждый месяц только нужное количество бумаги. Заведены шнуровые книги, проверяющие и регулирующие ежемесячный расход ее.

28

Химический отдел лаборатории был в очень плохом состоянии.

Теперь он отделан заново, а печи устроены по новейшей системе, признанной лучшею.

29

Управление типографии было до того плохо, что никогда нельзя было узнать, какая книга печатается и с каких пор, и работа, которую можно было исполнить в несколько недель, растягивалась на несколько месяцев.

Каждую неделю представляется отчет о печатающихся книгах и уже готовых листах ее; если печатание приостанавливается, прилагается и объяснение о причине подобной задержки.

30

Не было списка шрифтов, находящихся в Академии, и их образцов.

Теперь есть два листа образцов шрифтов; они сохраняются в канцелярии, и по ним сразу можно видеть различные шрифты.

Типографщики так небрежно изготовляли листы, что в библиотеке и в магазине есть сочинения, в которых не хватает листов, что было неприятно для читающей публики и дискредитировало издания Академии.

На каждом сочинении ставится фамилия типографщика, который и отвечает за сделанную ошибку или за недосмотр.

32

Хотя Россия изобилует минеральными богатствами, в Академии не было профессора минералогии.

Я выписала проф. Фербера,⁸ известного по этой специальности и достойного соперника Линнея.⁹ Он приводит в порядок коллекции иностранных минералов по системе Линнея. Собрание русских минералов будет приведено в порядок, как только будут готовы заказанные шкапы.

33

Ремонт большого готторбского глобуса¹⁰ был поручен за пять лет до моего вступления адъюнкту Трескоту;¹¹ он занялся этим один, не совещаясь ни с географами, ни с астрономами, взяв в помощь себе художника. Я узнала это только потому, что художник получал 25 р. в месяц за свою работу, о которой никто не имел никаких сведений.

Хотя никто и не сообщал мне о его занятиях, я сама пошла посмотреть на его работу и велела ее ускорить. Я приказала географическому департаменту, астроному Лекселю,¹² а по его смерти профессору Румовскому¹³ наблюдать за этой работой, исправить ошибки художника и нанести на глобус новейшие открытия.

34

Как сказано выше, в библиотеке царил полный беспорядок. Она с каждым днем увеличивалась, и для книг не было больше места. Книги были все перепутаны.

Библиотека разобрана, и я приложила все усилия к тому, чтобы упорядочить ее лучшим образом. Прибавлены недостающие шкапы, и она увеличилась более чем на 3000 томов.

35

Географический отдел приходил в упадок вследствие неспособности его начальника и его подчиненных.

В видах поощрения я прибавила им жалованья. В течение трех лет появилось несколько карт, которые уже поступили в продажу. Я выписала сведущего по этой части человека, который и руководит работами.

36

Лучшие граверы ушли, а те, что остались, ничего не делали, не будучи поощряемы ничем и, главное, лишенные хороших учителей.

Я выписала хорошего гравера и, увеличив жалованье ученикам, возбудила в них охоту работать.

37

Композиция металла для шрифтов была нехороша; буквы вскоре коробились и расплющивались и были вообще очень непрочны.

Я заменила ее композицией, какую употребляют в иностранных словолитнях; буквы сделались отчетливее, тверже и гораздо прочнее.

38

В казенном здании Академии отдавался внаймы всего один подвал за 60 р.; все остальные были завалены разною дрянью и приносили только вред зданию.

Все подвалы вычищены и приносят 400 р. дохода.

39

Архив конференции был в беспорядке, и в нем недоставало многих необходимых бумаг.

Архив приведен в порядок. Я велела списать в Синоде недостающие метрические свидетельства о рождениях, смертях и бракосочетаниях; они опубликованы в VI т. Актов согласно моим намерениям, заключающимся в том, чтобы гг. академики занимались работами, приносящими немедленную пользу нашему Отечеству.

40

Материалы и инструменты для разных работ так многочисленны и разнообразны, что во избежание путаницы их получали от одного фабриканта, поставлявшего их по контракту на довольно крупную сумму, что давало повод к злоупотреблениям. Эти материалы были плохого качества и, следовательно, не прочны.

Теперь Академия покупает их сама и выбирает лучшие. Расход на них уменьшен против прежнего, хотя работ производится больше. Академия от этого выигрывает.

41

Наблюдения и открытия, производимые внутри страны, сообщались за границу до их опубликования в России и, к стыду Академии, там пользовались ими раньше, нежели у нас.

Я велела занести в журнал, что гг. академики не должны отныне сообщать подобные открытия за границу, пока Академия не извлекла из них славу для себя путем печати и пока государство не воспользовалось ими.¹⁴

42

Служитель, которому поручена была продажа книг, знал только русский язык и не был знаком даже с арифметикой; он не мог соблюдать порядок в счетах и к неудовольствию публики выдавал книги в перепутанном или разрозненном виде.

Я приставила к этому делу человека, знающего бухгалтерию и иностранные языки; сбыт книг увеличился.

43

Типографская краска была плоха, дорога и сильно пачкала.

Теперь она не уступает краске лучших заграничных типографий и стоит дешевле.

44

Типографские гладилки были так плохо сделаны, что на них уходило много кожи; они были тяжелы и неудобны.

Они сделаны по заграничным образцам; из одного куска кожи их выделывают четыре вместо трех, а выбор хорошей кожи дает значительную экономию для казны.

45

Пунсоны плохо содержались, и так как их раздавали мастерам без ордеров, то они снабжали ими все частные типографии, между тем как Академия страдала от недостатка шрифтов.

Они тщательно сохраняются; по мере надобности их раздают и отбирают немедленно по отливке.

Письмо А. В. Раздеришину

с благодарностью

за предоставленную коллекцию минералов

9 января 1788 г.

Государь мой!

Минеральное собрание трудов ваших ископаемой системы и списки, доказывающие к Отечеству ваши услуги, я, с немалым удовольствием получа, препроводила Академии наук в Минц-кабинет; а с журнала к сведению вашему прилагаю при сем копию, содержание которого подобно и в протоколах конференции записано. За усердное же ваше расположение свидетельствуя вам мою благодарность, прошу продолжить ваше похвальное старание, которое без достодолжного уважения оставлено не будет. В прочем с доброжелательством моим остаюсь

вам, государю моему,

готовая услужница

княгиня Дашкова.

Января 9 дня

1788 года.

Письмо А. И. Фомину

о доставлении в г. Архангельск

«Новых ежемесячных сочинений»

13 июня 1788 г.

Государь мой Александр Иванович! Соучастие, которое принимаете вы в издаваемых при Академии наук Ежемесячных сочинениях, сообщая в оные достойные трудов ваших произведения, сколько вам делает чести в публике, столько заслуживает как мое особенно, так и всей Академии уважение. В доказательство чего определила я послать вам все вышедшие за два года Ежемесячные сочинения и приказала посылать вам оные впредь помесячно. Справедливость требует, чтобы вы сим изданием пользовались, поелику труды ваши как в начинании, так и в продолжении оного немалым были вспоможением, и я, уверена будучи о вашем трудолюбии, ласкаю себя надеждою, что и впредь в начатом издании спомоществовать не перестанете. Таковым вашим услугам во всякое время соответствовать буду и пребываю с отличным моим к вам уважением вас,

государя моего,

покорная услужница

княгиня Дашкова.

В Санктпетербурге июня 13 дня 1788 года.

Письмо В. В. Крестинину

о награждении его за книгу

«Начертание истории города Холмогор»

27 февраля 1790 г.

Государь мой!

Сочинение ваше, под названием Начертание города Холмогор, и с сошным письмом, из печати уже вышло. В воздаяние коих трудов ваших назначила я без всяких, от кого-либо просьб в награждение вам от Академии сто рублей, кои при сем, так же как и письмо братцу графу Александру Романовичу,¹ препровождаю, уверяя притом, что ваши труды столь мне приятны, что я их сама всегда в виду имею, и как скоро из положенных по стату десяти почетных Академии членов очистится вакансия, то поместить вас на оную не премину; с коим названием, как вы знаете, присоединяется и пенсия двухсот рублей. В прочем пребываю вам.

Февраля 27 1790 г.

Доклад Екатерине II

о пенсиях для служащих при Академии наук.

Февраль 1791 г.

Всепресветлейшей державнейшей великой государыне и самодержице всероссийской

императорской Академии наук от директора и кавалера княгини Дашковой

всеподданнейший доклад.

Поелику за всеми по Академии наук расходами по 4-е число настоящего месяца состоит экономических денег сто пятнадцать тысяч рублей, то всеподданнически прошу дозволения обратить из оных тридцать тысяч рублей все в пользу добропорядочно служащих при Академии и упражняющихся в разных художествах и других должностях, приносящих трудолюбием своим казне вашего императорского величества прибыли, когда таковые за старостию или по болезням продолжать служение не возмогут, чтоб для пропитания имели бы пенсию. А для беспристрастной раздачи обращенных в пенсион с упомянутой суммы процентов за нужное нахожу всеподданнейше представить на благосоизволение в. императорского величества некоторые к сему положению правила: 1-е, что помянутые тридцать тысяч рублей будут отданы в вечный капитал в ломбард, дабы получаемые пять процентов ни на что иное не могли употребляемы быть, как на пенсион; 2-е, что на оный пенсион не идут те, которые более четырехсот рублей жалованья получают; 3-е, что на пенсионную сумму поступать будут выслужившие при Академии тридцать лет; 4-е, разделить помянутые проценты, тысячу пятьсот рублей, в производство на двадцать на четыре человека, а именно: двум — по сту по пятидесяти рублей: двум — по сту по двадцати рублей; двум — по девяносто рублей, четырем — по семидесяти рублей, четырем — по пятидесяти рублей; четырем — по сороку рублей, четырем — по тридцати по пяти рублей, что и учинит тысячу пятьсот рублей. Осмеливаюсь испрашивать вашего императорского величества благоволения, дабы малая моя услуга в сделанном приращении казны вящую и на продолжительное время пользу службе вашего императорского величества могла принесть, повелеть тридцать тысяч рублей оставить вечным в ломбарде капиталом, для обращения получаемых процентов в пенсию.

За исключением сих денег, также положенных мною в вечный капитал в дворянском банке тридцати тысяч рублей и в пользу воспитанников при гимназии отданных в ломбард сорока тысяч рублей, еще останется до пятнадцати тысяч рублей, что составляет достаточное число денег для оборота торговли Академии.

О сем прошу всемилостивейшего вашего императорского величества указа,

всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества и пр.

Февраль 1791 г.

Доклад Екатерине II

о финансовом состоянии Академии наук

20 марта 1793 г.

Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице и самодержице всероссийской

императорской Академии наук от директора и кавалера княгини Дашковой

всеподданнейший доклад.

В поднесенном вашему императорскому величеству, за истекший февраль месяц, всеподданнейшем рапорте моем явствует, что экономическая Академии наук сумма, за всеми расходами, по старанию и усердию моему приращением возвышена до ста шестидесяти одной тысячи рублей, из которой суммы, по конфирмации вашего императорского величества, сто тысяч рублей положены в вечный капитал для обращения процентов, как ниже следует, с тридцати тысяч рублей русским профессорам за преподавание лекций.¹ С сорока тысяч рублей в умножение и содержание в гимназии воспитанников. С тридцати тысяч рублей в произвождение пенсии не могущим продолжать служение в Академии, за старостию или по болезням.² Из оставших за тем шестидесяти одной тысячи рублей с тридцати тысяч рублей получаемые в год проценты, тысяча пятьсот рублей, употребляются на необходимо-нужные по Академии издержки, по недостатку состоявшегося еще в 1747 году штата.³ Пятнадцать тысяч рублей состоят в данных Академии от книгопродавцев векселях, ибо на наличные деньги не можно б таковое количество книг продавать. За сим шестнадцать тысяч рублей должны оставаться на торговый оборот и покупку бумаги.

Поелику ж в академической гимназии⁴ воспитанники умножены и в занимаемом ими казенном доме учебные классы поместить порядочно не можно, да и самый тот дом пришел в такую ветхость, что когда одну половину оного исправляют починкою, тогда другая валится и угрожает опасностию; равномерно и состоящий на Васильевском острову по 2-й линии академический деревянный дом пришел в крайнюю ветхость и совершенную к починке негодность: осмеливаюсь испросить всемилостивейшего вашего императорского величества благоволения помянутые старые два дома продать, из коих за первый хорошие деньги получить можно по смежности его со вновь строющеюся биржею, а при том соблюдается интерес избежанием излишнего платежа за разломку оного; на вырученные же от продажи обоих тех домов деньги вновь построить порядочно будет можно, или подле принадлежащего Академии в 7-й линии называемого Волкова дома⁵ пристроить по лучшему расположению, к умножению учебных классов воспитывающихся, из которых со времени высочайше вверенного мне управления Академии вышло много достойных людей, кои в разных государственных департаментах с отличием служат, а при том и просьбам для помещения в училище удовлетворить с пользою службе будет можно.

О сем прошу всемилостивейшего вашего императорского величества указа,

всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества и пр.

20 марта 1793 г.

Прошение Екатерине II

об увольнении от должности директора Академии наук

5 августа 1794 г.

Всемилостивейшая государыня.

Собственный вашего императорского величества выбор меня в директоры императорской Академии наук сколь необыкновенен, столь и лестен для меня был, почему двенадцатый уже год как я, истощая силы и малые свои способности, со рвением сие служение несу. Из покорнейшего моего рапорта усмотреть изволите, что я имела счастие прибыли в казну вашего величества сделать на 526 188 р. 13 3/4 коп., а как в течение сих лет не оставалось мне времени ни способности расстроенное свое состояние и здоровье поправлять, сие последнее требует ныне покоя, почему всенижайше прошу вас, всемилостивейшая государыня, от должности директора меня уволить, а как статс-даму на два года в отпуск отпустить. Ожидая высочайшей резолюции, препоручаю себя щедрому и милостивому покровительству, которое я тридцать два года от вашего величества имела. Пребывая,

вашего императорского величества

всемилостивейшей государыни,

верноподданная

княгиня Дашкова.

Августа 5-го дня 1794 года.

Письмо Д. П. Трощинскому¹

[5 августа 1794 г.]

Милостивый государь мой, Дмитрий Прокофьевич. Покорно прошу включенное с приложенными рапортами ее императорскому величеству вручить и иметь притом благосклонность доложить, что если всемилостивейшей государыне угодно, я с радостию при должности в Российской Академии останусь, дабы окончить начатое мною и привесть еще паче в цветущее состояние создание ее величества. Из рапорту об оной Академии, может быть, заметить изволит, что и оная богата становится: в предложении моем пребыть председателем Российской Академии корысти и личных выгод в виду не имею, ибо по самому положению, мною сделанному, председатель не должен получать и не получает жалованья. Преданность и любовь моя к ее императорскому величеству и к Отечеству моему возрождает мое желание, сколько в силах моих есть, еще быть полезной. Управление же Российской Академией и соучаствование в трудах оной равномерно успешно и в отсутствии выполнять могу.

В прочем с истинным почтением пребываю вам,

милостивому государю моему,

покорная услужница

кн. Дашкова.

P. S. Не могу воздержаться, чтоб не разделить с вами удовольствие, которое я имею, что успела прежде отъезда своего видеть окончание нашего «Словаря».¹

[5 августа 1794 г.]

Рапорт Екатерине II

об экономическом положении Академии наук

за 1783—1794 гг.

5 августа 1794 г.

Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице и самодержице всероссийской

от директора Академии наук и кавалера княгини Дашковой.

всеподданнейший рапорт.

Имею честь вашему императорскому величеству всеподданнейше представить, что при Академии наук экономической суммы сего августа по 6-е число состоит, за всеми постройками при оной каменных домов и оранжерей, 146 592 р. 26 коп.; в том числе по соизволению вашего величества отданных в ломбард в вечный капитал 100 000 р.

Августа 5-го дня.

1794 года.

При том в капитале Академии наук имеется:

1. По книжному магазину книг разного звания и на разных языках на . . . 375 058 р. 82 к.

В том числе отпечатанных в 11 лет управления моего на . . . 215 539 р. 10 к.

2. По книжной лавке книг же разного звания и на разных языках, також карт и эстампов, на . . . 13 186 р. 98 1/2 к.

3. По Словолитной палате разных российских и иностранных шрифтов пунсонов, на . . . 20 832 р.

К ним медных матриц и форм, на . . . 3552 р. 50.

4. По книжной типографии разных шрифтов литер, на . . . 23 135 p. 62 1/2 к.

5. При Конференц-архиве, Географическом департаменте и при Канцелярии гравированных медных досок, разным фигурам, ландкартам и эстампам, на знатную сумму…

6. Из приращенной мною экономической суммы, за всеми другими по Академии издержками, употреблено на построенные по берегу Невы реки подле Кунсткамеры большой каменный корпус (сверх пожалованных вашим императорским величеством 26 000 р.) в прибавок 27 327 р. Каменные оранжереи, с теплицею и заборами и два теплые флигеля 18 015 р. Новый гимназический по 7-й линии дом о 4-х этажах 48 719 р. 92 1/2 к. При Академии два флигеля: один для химической лаборатории с теплыми над нею покоями; а другой для Училища воспитывающих художнических учеников, а между ими на 32-х саженях службы и прочее 9284 р. 74 к.

Итого . . . 103 349 р. 66 1/2 к.

Всего же причисляя к денежной казне . . . 146 592 р. 26 1/4 к.

приращения мною сделано . . . 526 188 р. 13 3/4 к.

Но как последнее помянутое строение не окончено и еще продолжается, то придет доплатить от 10 до 12 тысяч, которые можно заплатить в октябре, ноябре и декабре месяцах сего года выручаемыми от продажи календарей и другими входящими деньгами.

В Академическом училище воспитывающихся: за выпуском великого числа из оных во время управления моего Академиею в действительную вашего императорского величества службу, которую и продолжают с особливою похвалою и немалою пользою Отечеству в разных степенях с отличительными знаками: состоит поныне 112 человек.

При чем осмеливаюсь достойное человеколюбивому монарху в замечание донести, что во все 11-летнее управление мое Академиею из показанных воспитанников один только умер.

Из Протокола последнего заседания Конференции Академии наук, на котором присутствовала Е. Р. Дашкова

14 августа 1794 г.

14 августа 1794. Понедельник. Присутствовали: ее светлость госпожа княгиня Дашкова, директор. Господа академики Румовский, Протасов, Лепехин, Крафт, Иноходцов, Озерецковский, Георги, Фусс, Шуберт,¹ Севергин,² Ловиц.³ Господин адъюнкт Захаров.⁴ Секретарь И. А. Эйлер, академик.

Тем временем прибыла ее светлость госпожа княгиня Дашкова и после того, как заняла она свое место главного директора, ее светлость начала с того, что обратилась к г-дам академикам и адъюнктам, принеся им свои уверения в том, что гордится тем, что стояла во главе Академии наук в течение двенадцати лет, что она старалась пользоваться всяким случаем с тем, чтобы дать им нелицемерные доказательства, поощряя их таланты, выражая признательность за заслуги и, одним словом, руководствуя всей Академией с наирачительным праводушием; что она испытывала в том истинное удовлетворение, изрядно вознаграждавшееся привязанностию, которую г-да академики и адъюнкты свидетельствовали ей при всяком случае и каковой она всякий раз бывала чувствительно тронута. Но, поелику во время сего директорства, столь же многотрудного, как и любезного сердцу, ее светлость отнюдь не имела ни времени, ни средств к занятию, как следует, домашними своими делами и к поправлению расстроенного своего здравия, которое требовало отдохновения, то и находит она себя вынужденной, хотя и к великому своему сожалению, покорнейше просить ее величество императрицу уволить ее от обязанностей директора Академии наук и пожаловать ей в качестве статс-дамы отпуск на два года. Госпожа княгиня сообщила также, что ее величество, дав свое согласие только на помянутый выше отпуск с сохранением жалования, повелела ей оставаться во главе Академии и, что еще более лестно для ее светлости, в то же время императрица согласилась с тем, чтобы на время своего отсутствия она назначила своего родственника камер-юнкера г-на Павла Бакунина директорствовать на Академией, снабдив его необходимыми инструкциями к сохранению в неприкосновенности касс и к поддержанию доброго порядка во всем, что относится до помянутой Академии.

Госпожа княгиня передала затем копию своего письма к императрице, так же как и сам указ ее величества, который зарегистрирован в журнале Академической канцелярии 13 августа в параграфе 1484, которую — копию письма — коллежский секретарь Румовский прочитал вслух и перевод которого на французский прилагается к сему протоколу. После этого ее светлость госпожа княгиня поднялась и, трогательным образом поклонившись всей Академии, обняла, прежде чем покинуть зал конференций, каждого академика и адъюнкта в отдельности, которые в полном составе проводили ее до дверей ее кареты, что сопровождалось единодушными их пожеланиями доброго здравия и благополучного возвращения.

Прошение Екатерине II

о продлении отпуска

27 августа 1796 г.

Всемилостивейшая государыня.

Осмеливаюсь у вашего императорского величества все-подданнически просить отсрочить еще на год отпуск мой; болезненные припадки лишают меня удовольствия предпринять ныне служение, на которое я привыкла все силы и малые свои способности истощевать. Ожидая высочайшей воли с беспредельною преданностию и с благоговением честь имею назваться

вашего императорского величества,

всемилостивейшая государыня,

верноподданная

княгиня Дашкова.

Село Троицкое, 27 августа 1796.

Письмо И. И. Лепехину

с благодарностью за предложение вновь возглавить Российскую Академию

[не позднее 25 мая 1801 г.]

Государь мой Иван Иванович!

Прошу за меня объяснить Российской Академии, сколь сделанное мне предложение от членов оной, изъявившее желание их, чтоб я восприняла на себя прежнее звание председателя, для меня лестно. Поставляя себе за честь такое ко мне расположение почтенных моих сочленов, искренно желала бы я посвятить пользам Российской Академии, будучи к тому обязана долгом яко ее член, если б силы моего здоровья дозволяли мне безотлучное здесь пребывание. Я надеялась бы больше на мою ревность, нежели на слабые мои способности, надеялась бы на усердие мое к пользам Академии, коей существованию, скажу, не обинуясь, я содействовала; но неудобовозможность по болезненному моему теперешнему состоянию удовлетворить во всем пространстве обязанностям звания, мною носимого прежде, не препятствует мне, однако же, признать согласно с вами сию истину, что почтенному собранию Академии Российской председатель нужен по многим отношениям…

Утверждение такового зависит единственно от воли всемилостивейшего государя императора, которого о том просить должно. Я в твердом уповании пребываю, что выбор обратится на такую особу, коя достойна благоволения его императорского величества и, следственно, будет пользу Академии и ее славу поддерживать.

Вы же сами примите уверение в том почтении и дружбе, кои я всегда к вам имела и с коими навсегда пребуду

ваша, государь мой,

покорная услужница

княгиня Дашкова.

[не позднее 25 мая 1801 г.]

Из «Записок» о деятельности в Академии наук и Российской Академии

Я была вне себя от удивления, когда услышала от ее величества, что она уже давно хотела мне предложить занять пост директора Академии наук. От удивления я не могла вымолвить ни слова, а императрица между тем наговорила мне немало весьма для меня лестного, что, как она полагала, могло склонить меня к согласию. «Нет, ваше величество, — сказала я наконец, — я не могу принять сего директорства, которое выше моих способностей. Если ваше величество не смеетесь надо мною, то позволю себе сказать, что из одной только привязанности к вам, помимо многих прочих причин, не хочу рисковать стать общим посмешищем и даже удостоиться порицания, сделав подобный выбор!» В ответ на это императрица прибегла к уловке, дабы преодолеть мое сопротивление, и высказала предположение, что я потому не соглашаюсь на ее предложение, что уже более не испытываю к ней чувств привязанности.

Все те, кто имел счастие быть приближенным к ее величеству, знают, что императрица умела быть красноречивой, внушать благорасположение и быть остроумной. Ей не было надобности использовать все это в общении со мною, поелику сама привязанность моя к ней, столь же неизменная, как и бескорыстная, заставляла меня подчиняться ей во всем беспрекословно, что отнюдь не задевало мои правила. Но на сей раз ее величеству это не удалось. «Сделайте меня, — сказала я императрице, — надзирателем за вашими прачками, и вы увидите, с каким рвением я буду вам служить». — «Это вы смеетесь надо мною, предлагая занять столь недостойную вас должность». — «Ваше величество полагает, что довольно уже знаете меня, однако ж все-таки еще не вполне, ибо во мне изрядная толика гордости, и я нахожу, что любая должность, какую бы вы мне ни поручили, станет еще более почетной с той самой минуты, как я ее займу, и что с тех пор, как я буду поставлена во главе ваших прачек, место сие станет в высшей степени достойным в глазах всего двора, и все начнут мне завидовать. Я не умею ни стирать, ни мыть белье, но ошибки в этом деле, допущенные по незнанию, не будут иметь последствий, меж тем как всякая ошибка, допущенная директором Академии наук, окажется из разряда значительных и может навлечь нарекания на государя, который остановил на нем свой выбор». Ее величество возразила мне на это, сказав, что мне следовало бы припомнить тех, кто ранее исполнял сию должность, и я тотчас проникнусь убеждением, что их способности были весьма ниже моих собственных. На что я отвечала: «Тем хуже для тех, кто настолько мало себя уважает, что берется за дела, к коим отнюдь не способен». «Ну, хорошо, — сказала императрица, — оставим это; все глаза обращены на нас, а что до вашего отказа, то он лишний раз убеждает меня в том, что лучшего выбора у меня нет». Этот разговор привел меня в сильное душевное волнение, и весь мой вид, вероятно, был тому очевидным свидетельством; поелику я заметила на лицах некоторых из знакомых мне дам (уже после того, как я вернулась на свое место) выражение нескрываемого удовлетворения тем, что, как они посчитали, этот только что имевший место разговор был неприятным для меня, и старая графиня Матюшкина,¹ никогда не стеснявшаяся задавать вопросы, спросила меня, что означал сей загадочный и долгий разговор с ее величеством. «Вы видите, сударыня, как я взволнована, — отвечала я, — но тому причиною доброта императрицы и ее слишком лестное обо мне мнение». Я с нетерпением ожидала конца бала, чтобы в тот же вечер написать ее величеству и с большею убедительностью обосновать свой отказ. Сразу же по возвращении к себе я написала это письмо, которое любого другого государя могло б только раздосадовать; поелику я позволила себе упомянуть в нем, что порою частная жизнь монарха ускользает из-под пера историка, но сделанный им неудачный или вредоносный выбор никогда не проходит бесследно; что сам Господь, создавая меня женщиной, тем самым освободил меня от должности директора Академии наук; что, почитая себя невеждой, я не стремилась к тому, чтобы быть причисленной к какому бы то ни было ученому сообществу, даже к обществу Аркадии в Риме,² честь вступления в которое я могла б купить всего за несколько дукатов. Я закончила это письмо около полуночи, то есть слишком поздно, чтобы посылать его императрице; но в нетерпении поскорее покончить с этим делом и добиться того, чтобы императрица оставила эту затею, которая казалась мне тогда просто абсурдной, я отправилась к князю Потемкину, в доме которого прежде никогда не бывала. Я велела доложить о себе и передать ему, даже если б он был уже в постели, что я хотела бы его видеть и говорить с ним по весьма неотложному делу. Князь Потемкин и впрямь был уже в постели; я рассказала ему о разговоре, произошедшем между мною и императрицей, на что он отвечал мне, что знает об этом от ее величества, которые весьма увлечены мыслью доверить мне управление Академией наук. «Но, — возразила я в ответ, — я не хочу и не могу проступиться перед самой собою, приняв сие предложение. Вот письмо, которое я ей написала, и оставлю у вас с тем, чтобы вы завтра же распорядились передать его императрице, как только они проснутся». Князь Потемкин прочитал письмо, после чего дважды разорвал его. В негодовании и гневе, охватившем меня, я воскликнула: «Как смеете вы, милостивый государь, рвать письмо, предназначавшееся для императрицы?». — «Прежде чем сердиться, — ответствовал князь, — выслушайте меня, княгиня. Никто и не сомневается в вашей преданности к ее величеству; отчего же вы хотите огорчить ее и раздосадовать? Как я вам уже говорил, вот уже два дня как она только об этом и мечтает. Впрочем, еще не поздно, и ежели вы не хотите позволить себя переубедить, вам придется, княгиня, принять на себя небольшой труд, написав императрице новое письмо. Говорю вам как преданный вам человек, и должен вам сказать, что императрица рассматривает это ваше назначение как вполне естественное средство приблизить вас к себе, удержав вас в С.-Петербурге: ей надоели глупцы, которые ее окружают». Между тем я уже перестала сердиться на князя, поелику нравом своим отходчива; я ответила ему, что напишу письмо более сдержанное и передам его утром с моим лакеем одному из лакеев ее величества; но что я прошу его вместе попытаться сделать так, чтобы эта нелепая мысль покинула императрицу. Прощаясь с князем, я выразила надежду, что он и далее не откажет мне в своих добрых услугах.

По возвращении к себе я, не утруждая себя переодеванием' (настолько я была взволнована), принялась писать и, оставаясь в придворном платье, писала, а порою и размышляла о том, что произошло накануне, до самого утра. В семь часов я послала слугу с письмом и получила записочку от императрицы, в которой она писала мне, что я, наверное, привыкла вставать весьма рано, а также немало любезностей и лестных для меня слов, но ничего определенного касательно моего отказа, К вечеру я получила письмо графа Безбородко с приложением копии с указа, уже направленного в Сенат, по силе коего я назначалась директором Академии наук, а комиссия, с некоторых пор учрежденная для управления делами Академии в соответствии с прошением и вследствие жалоб профессоров и всех тех, кто вместе с ними выступали против г-на Домашнева,³ упразднялась. Ошеломленная и смущенная, я велела никого не принимать и, расхаживая, не находя себе места, по гостиной, размышляла обо всех тех трудностях и препятствиях, кои могла причинить мне эта должность; и хуже всего было то, что я предвидела несогласия по разным поводам между мною и императрицей. В своем письме граф Безбородко писал, между прочим, следующее: «Ее величество приказали мне передать вам, сударыня, что вы можете докладывать о делах, касающихся той части, в управление коей вступаете, непосредственно ей и что она всегда готова устранить все те препятствия и трудности, какие могут вам встретиться».

Таким-то образом я оказалась впряженной в совсем уж расстроенную колымагу и при этом была лишена вспоможения со стороны помянутой комиссии.

Я направила в канцелярию Академии вместе с копией с указа настоятельное распоряжение осуществлять и далее в течение двух дней управление делами на прежних основаниях и в тот же день прислать мне сведения обо всех без исключения отраслях ее деятельности, включая типографию, словолитню и проч., имена тех, кто числится хранителями кабинетов, библиотеки и так далее; а те, кто стояли во главе различных отделений Академии, должны были прислать мне уже на следующий день обстоятельный отчет о состоянии отделений, которые были поручены их ведению, и о том, чем оные были заняты. В то же время я просила комиссию дать мне необходимые сведения, сообщить предписание или иные документы, содержащие положения относительно обязанностей директора, дабы быть осведомленной о них прежде, нежели я могла предпринять какие-либо шаги по управлению Академией; и в заключение я уверяла этих господ и просила уверить в том их коллег, что почитаю своим долгом оказывать им все то уважение, коего они заслуживают своею просвещенностью и дарованиями. Я льстила себя надеждой таким образом избегнуть на первых порах серьезных ошибок. На следующее утро я отправилась в уборную императрицы, где обыкновенно собираются ее секретари и главы различных ведомств для получения распоряжений ее величества. Я была немало удивлена, когда встретила там г-на Домашнева. Он заговорил со мной, выразившись в том смысле, что готов, между прочим, дать мне представление об исправлении директорской должности. Изумленная его бесстыдством, я ответила ему, насколько могла учтиво, что приняла себе за правило в первую очередь пещись о славе и процветании Академии; что я буду беспристрастна к ее членам, таланты коих станут единственным мерилом моего уважения, и что в затруднительных случаях собираюсь прибегнуть к просвещенным советам ее величества, которые обещали мною руководить. В то мгновение, когда он, уж и не помню что, говорил мне в ответ, императрица приоткрыла дверь, но, увидев нас, тотчас затворила ее и позвонила в колокольчик. Дежурный камердинер поспешил войти к императрице и затем, воротившись, сказал мне, что ее величество повелели мне прийти в ее комнату. «Я весьма рада видеть вас, сударыня, — сказала императрица, как только я вошла. — Скажите же мне, прошу вас, о чем мог говорить вам эта скотина Домашнев?» — «Ваше величество, — ответила я, — он давал мне советы относительно того, как вести себя в новой должности, в каковой, даже поступай я более строго, дабы не вызвать подозрений насчет моей честности, все равно я окажусь невежественнее его. Не знаю, должна ли я благодарить ваше величество за очевидный сей знак высокого вашего мнения обо мне или выразить чувства соболезнования по поводу сего сделанного вами достойного удивления шага, повлекшего за собой пожалование меня директором Академии наук». Ее величество уверили меня, что она не только довольна, но и гордится тем, что сделала этот выбор. «Для меня это весьма лестно, ваше величество, — отвечала я, — но вам вскоре прискучит быть поводырем слепца, поелику во главе наук вы поставили совершенно во оных не сведущего». — «Перестаньте же смеяться надо мной, — отвечала ее величество, — и надеюсь, что вы говорите со мной о подобных вещах в последний раз». По выходе из комнаты императрицы я встретила гофмаршала, который сказал мне, что ее величество еще с вечера повелели ему на тот случай, ежели я приеду утром, пригласить меня остаться к обеду за ее малый стол и сказать мне, что отныне я всегда смогу обедать у нее, когда захочу; что я не должна, однако, себя стеснять, и императрица всегда будет рада моему приезду. Меня поздравляли с тем особливым уважением, каковое ее величество только что мне засвидетельствовали, поставив меня во главе столь важного учреждения; другие же, например, заметив грусть на моем лице, были так скромны, что не ставили меня своими поздравлениями в затруднительное положение. Но в общем все мне завидовали, тем более что при моем неловком поведении при дворе меня почитали существом весьма посредственным.

На следующий день, а это было воскресенье, с раннего утра ко мне явились все профессора, все начальствующие и служащие Академии. Я заявила им, что собираюсь быть в Академии на следующий день и что, ежели им понадобится сообщить о своих нуждах или делах, я прошу их прийти ко мне в удобный для них час и что они могут входить в мой кабинет, не дожидаясь, когда позовут, и без доклада. Вечером я занялась чтением отчетов, кои были мне представлены; я старалась получить подробное представление о том лабиринте, в который мне предстояло вступить, нисколько не сомневаясь в том, что малейший промах на этом пути тотчас же даст повод к разговорам. Я попыталась также не забыть имена главных хранителей или начальствовавших над отделениями и уже на следующий день, прежде чем отправиться в Академию, сделала визит великому Эйлеру. Называю его великим, поелику он бесспорно является величайшим геометром и математиком нашего времени; кроме того он был знаком с другими науками, был трудолюбив и с тех пор, как потерял зрение, не прекращал заниматься исследованиями и делать открытия. Он диктовал свои сочинения г-ну Фуссу, женатому на его внучке,⁴ оставив после себя материалы, на несколько лет обогатившие «Комментарии», которые издавались Академией. Эйлер давно уже не ездил в Академию, будучи недовольным, как и все прочие его коллеги; он не вмешивался более ни во что, за исключением тех случаев, когда Домашнев измышлял какие-нибудь особливо вредоносные прожекты: тогда он присоединялся к остальным членам Академии, подписывал протестации, а порою даже писал прямо ее величеству. Я явилась к Эйлеру того ради, чтобы просить его поехать со мной, по крайней мере на этот раз, в Академию, обещая на будущее не причинять ему неудобства таковой необходимостью как личное присутствие в ученой конференции, но мне хотелось, чтобы на первое заселение моего директорства я была введена именно им. Кажется, он был польщен тем высоким уважением, каковое ему было выказано с моей стороны. Мы были знакомы с ним еще с давних пор, и беру на себя смелость утверждать, что, будучи совсем еще молодой, лет за пятнадцать до моего директорства, пользовалась его уважением.

Он сел в мою карету; я пригласила его сына, непременного секретаря академической конференции, и г-на Фусса, внука почтенного старца, также сесть вместе с нами для сопровождения достославного слепого ученого. Войдя в залу заседаний, я сказала собравшимся там профессорам и адъюнктам, что, поелику не являюсь сведущей в науках, но ради того, чтоб засвидетельствовать свое уважение к учености и просвещению, не могла найти иного, более торжественного способа доказать это, нежели как просить г-на Эйлера ввести меня в Академию. Пока, прежде чем усесться на свое место, я произносила эти немногие слова, я заметила, что г-н Штелин, профессор аллегории, но в ранге действительного статского советника,^[3] каковой соответствовал чину генерал-майора, занял свое место возле директорского кресла и, сообразно с этим, хотел, согласно с этим рангом, который был пожалован ему Бог знает за что, играть роль первого после меня среди членов Академии. Обратившись тогда к г-ну Эйлеру, я предложила ему сесть там, где он счел бы за благо, поелику всякое место, которое он ни занял бы, отныне станет первым. Не только сын и внук, но и остальные присутствовавшие были тронуты и обрадованы, услышав мои слова. Все профессора, кои испытывали глубочайшее уважение к почтенному старцу, были до слез растроганы. Из залы заседаний я прошла в канцелярию, где велись записи по всем хозяйственным и денежным делам. Там же были и начальствовавшие над различными отделениями. Я сказала им, что, по общему мнению публики, при управлении прежнего директора было допущено немало злоупотреблений и что Академия не только не располагала средствами для покрытия чрезвычайных расходов, но и обременена долгами; что отныне наша общая обязанность будет заключаться в том, чтобы упорядочить эту неисправность, и что самое верное и действенное средство для сего заключается в том, чтобы из того, что принадлежит Академии, ничего не расхищать и не расточать попусту; что я твердо решила ничем не пользоваться для себя лично и никому из подчиненных мне не позволю это делать; что таким образом наилучшим для каждого из нас станет остерегаться пользоваться чем-либо в свою пользу, и, строго придерживаясь сего правила, я найду возможным вознаградить рвение и увеличить жалование тем, кто сего заслуживает. Кроме этого, «Комментарии», выходившие ранее в двух томах in quarto, a впоследствии — в одном томе ежегодно, более не печатались по причине отсутствия литер; типография была в совершенном беспорядке и в ней недоставало решительно всего. Я же довольно быстро привела ее в прекрасное состояние; приобрела хорошие шрифты и выпустила два тома «Комментариев», большая часть которых составляла статьи, доставленные г-ном Эйлером.

Князь Вяземский, генерал-прокурор Сената, спросил как-то ее величество, следует ли ему привести меня к присяге, как это обыкновенно делается, когда вступают в какую-либо административную должность. Императрица ответила: «Конечно, поелику я не делала секрета из назначения княгини Дашковой директором; правда, я не нуждаюсь в новых подтверждениях ее верности по отношению ко мне и Отечеству, но эта церемония доставит мне удовольствие, поелику ее назначение станет от сего более несумнительным и гласным».

В соответствии с этим князь Вяземский прислал ко мне своего первого секретаря с извещением о том, что он ожидает меня на следующий день в Сенате, где я должна была принести присягу. Это привело меня в смущение, но я не могла уклониться от того, что являлось обязательным для всех особ, состоящих на службе, от самых высших до самых низших чинов.

На следующий день я отправилась в Сенат в назначенный час, и, для того чтобы пройти в церковь, мне надобно было прошествовать чрез залу, где сенаторы проводили свои заседания. Я увидела, что они собрались там в полном составе. При моем появлении они встали и некоторые, с кем я была близко знакома, подошли ко мне. «Вы, конечно, — сказала я им, — удивлены так же, как и я, тем, что мне приходится здесь приносить присягу верности ее величеству, меж тем как оная с давних пор запечатлена в моем сердце; но следует повиноваться и не воображать себя вправе уклониться от долга, предписанного всем и каждому; поэтому-то и произошло сие чудо появления женщины в вашем августейшем святилище». По окончании церемонии (в продолжение которой моя застенчивость в подобного рода необыкновенных обстоятельствах причиняла мне стеснение, доходившее до спазм и холодного пота) я тотчас же просила генерал-прокурора сообщить мне все бумаги, кои прежняя административная канцелярия Академии прислала в Сенат и которые имели отношение к недовольству бывшим директором и различными его предприятиями, а также объяснительные и оправдательные записки последнего. Он обещал мне прислать их в тот же день. Только после того, как я прочитала их, я смогла, по крайней мере отчасти, уяснить себе ту задачу, которую мне предстояло решить. Мне стоило немалого труда отделить суммы, числившиеся по кассе, называвшейся казенной, от денег, последовавших из так называемой хозяйственной кассы; при том, что суммы эти должны были быть внесенными в разные учетные книги. Между тем Академия была обременена долгами, которые накопились по причине покупок книг у российских, парижских и голландских книгопродавцев, и поелику я не хотела обращаться за деньгами к ее величеству, то и распорядилась снизить цену на книги, печатавшиеся в Академии, на 30 %, вследствие чего оные разошлись в довольно значительном количестве и в весьма короткое время. Я употребила вырученные деньги на покрытие долгов Академии и могла представить Сенату, или точнее — государственному казначею, то есть тому же князю Вяземскому, — отчет задним числом о суммах из казенной кассы. Хозяйственные же суммы состояли исключительно в ведении директора, поелику оные изымались в результате собственной его деятельности и употреблялись на цели, не предусмотренные академическим регламентом, как-то на денежное поощрение и покупку разного рода предметов, не предвиденных первоначально при учреждении Академии, кои не положено было производить из сумм, определенных на содержание Академии. Из денег хозяйственной кассы покрывалось также превышение расходов над доходами, возникавшее со временем из-за вздорожания всего и вся.

На содержании Академии я застала всего 17 учеников гимназии и 21 мальчик, обучавшийся ремеслам. Я распорядилась увеличить число первых до 50, а вторых — до 40. К моему удовольствию, мне удалось удержать собиравшегося покинуть Академию г-на Фусса, которому, а равно и г-ну Георги жалование было мною удвоено. В следующем году я увеличила содержание всем профессорам и ввела три новых курса — математики, геометрии и естественной истории, которые должны были преподаваться на русском языке российскими же профессорами бесплатно, но по прочтении курса профессора получали по 200 рублей из хозяйственной кассы Академии. Я часто присутствовала на этих лекциях и испытывала удовлетворение, видя, каковую образовательную пользу приносят оные детям бедных российских дворян и молодым гвардии унтер-офицерам…

…Вскоре, однако, вследствие поступков генерал-прокурора князя Вяземского, я стала испытывать своего рода отвращение к моей директорской должности. То он оставлял без внимания представления, которые я направляла в Сенат, о повышении по службе тех находившихся в моем подчинении лиц, кои того заслуживали; то не присылал ко мне необходимо нужных мне сведений касательно границ различных губерний, по коим я собиралась издавать более точные карты. Наконец, он имел дерзость спрашивать у моего казначея, почему тот не представляет ему ежемесячно вместе с отчетами по казенной кассе Академии еще и отчеты по хозяйственной кассе. Я тотчас же написала императрице и просила дать мне отставку, поелику князь Вяземский, очевидно, желал установить порядок отчетности, который со времени основания Академии отнюдь не применялся, даже при моем предшественнике, подозревавшемся в злоупотреблениях; я напомнила ее величеству, что, вследствие живейшей моей озабоченности и просьб, она разрешила мне представлять ей ежемесячные отчеты о хозяйственных деньгах, что я в точности и делала, имея немалое удовольствие слышать, как ее величество выражали свое удивление в связи с успешным ростом доходов; посему я не могла позволить генерал-прокурору посягать на прерогативы директора в столь существенном для процветания Академии деле и еще менее — позволить ему не доверять моей честности. Князь Вяземский получил выговор, и императрица просила меня забыть об этой глупой выходке с его стороны. Надобно знать, что генерал-прокурор отличался добросовестным исполнением в делах и наблюдением порядка в своем ведомстве, но был необразован и мстителен, имея зуб противу меня, поелику я приняла к себе на службу людей, которых он преследовал и, лишая должности, оставлял тем самым без куска хлеба.

Однако было еще другое обстоятельство, которое вызвало ко мне недоброжелательство со стороны генерал-прокурора. В Академии издавался новый журнал, в котором сотрудничала как императрица, так и я сама. Советник Козодавлев и другие особы из числа моих подчиненных помещали в нем свои сочинения в стихах и в прозе; Вяземский же принимал на свой счет или на счет своей супруги все, что ни было средь них сатирического, в особенности же, когда узнал, что в журнале участвовал также и г-н Державин.⁵ Поелику генерал-прокурор в свое время преследовал сего последнего, из-за чего тот лишился места вице-губернатора,⁶ Вяземский решил, что Державин мстит ему в своих стихах, коими все восхищались и читали с жадностию. Мне пришлось в связи с этим претерпеть немало неприятностей. Князь Вяземский продолжал, насколько то было в его силах, препятствовать мне в осуществлении моих благих начинаний; были среди них и те, которые имели немалую общественную пользу, как, например, составление новых, более точных, карт различных провинций, границы коих изменились после нового губернского деления.^[4] Вместо того чтобы сообщать мне обо всех этих переменах, он задерживал их и медлил с доставлением тех, которые губернаторы пересылали мне по моей просьбе.

Я же не хотела постоянно надоедать императрице своими жалобами и сочла за благо терпеливо сносить все невзгоды.

…Однажды мы с императрицей прогуливались в ее царскосельском саду, беседуя о красоте и богатстве русского языка. Я выразила ее величеству удивление тем, что, будучи сама сочинительницей и толико любя наш язык, она до сих пор не учредила Российской Академии, необходимой нам, поелику у нас тогда еще не было установленных правил и добротного словаря, кои избавили бы нас от глупого обыкновения употреблять иностранные понятия и слова, и это при том, что мы обладаем собственными и гораздо более выразительными. «Не знаю, как так получилось, — ответила мне императрица, — ибо вот уже несколько лет как я мечтаю об этом и даже отдала на этот счет некоторые распоряжения». — «Это тем более удивительно, ваше величество, — сказала я, — ведь нет ничего легче: поелику в Европе существует уже несколько подобных Академий, и надобно только выбрать». — «В таком случае, — ответила императрица, — прошу вас составить для меня план сего предположения». — «Но, — возразила я, — было б лучше, ежели б вы приказали оному из ваших секретарей представить вам все, что касается Французской, Берлинской⁷ и некоторых других Академий с предложениями о том, что следует отменить или, наоборот, привнести для устройств нашей Академии». — «Я все-таки еще раз прошу вас, — сказала она, — взять этот труд на себя, и я уверена, что ваша деятельность избавит от проволочек в этом деле, каковое, к моему стыду, до сих пор не приведено ко исполнению». — «Труд не велик, ваше величество: я исполню вашу просьбу так быстро, как только смогу; но у меня нет здесь ни одной книги, которая может потребоваться, и я осмеливаюсь еще раз представить вашему величеству, что любой из секретарей, находящихся в вашей передней, сделает все это лучше меня». Поелику все мои попытки переубедить императрицу не имели успеха, пришлось уступить и повиноваться. Вернувшись домой к ужину, прежде чем лечь, я составила сокращенное начертание того, что, как мне думалось, было потребно для учреждения Академии русского языка. Каково же было мое удивление, когда я получила назад несовершенный набросок, сделанный на скорую руку ради того, чтобы доставить удовольствие императрице, уже утвержденным подписью ее величества, как если бы это было хорошо обдуманное и должным образом оформленное установление; оный сопровождался указом о назначении меня президентом новой Академии! Копия сего указа тогда же была направлена в Сенат. Из всего этого следовало, что императрица не желает и слышать о моем отказе.

Два дня спустя я возвратилась в Царское Село, питая, как впоследствии оказалось, напрасную надежду склонить ее величество к выбору другого президента. Тогда я сообщила ее величеству, что уже имею в своем распоряжении средства, потребные для годичного содержания Российской Академии, и что с ее стороны не потребовалось бы иных издержек, кроме расходов на покупку дома; в ответ на это императрица выразила удивление и вместе с тем отозвалась одобрительно, когда я сказала ей, что суммы в 5000 рублей, которую она выделяет из личных своих денег на переводы классических авторов,⁸ было б достаточно. «Но, однако ж, я желала бы, — возразила она, — чтобы переводы продолжались». — «Разумеется, ваше величество, — отвечала я, — поелику этим отныне займутся наши студенты и воспитанники Академии наук, а русские профессора станут проверять их переводы; таким образом, 5000 рублей, в коих директора никому не отдавали отчета и которые, принимая в соображение малое число переводов, сделанных до сих пор, почитали деньгами, отпускаемыми на собственные их карманные расходы, найдут наконец себе достойное применение; но следовало бы учредить еще жетоны и одну или две медали⁹ для ежегодного награждения тех, кто особливо отличен был в сем деле. Буду иметь честь, — сказала я в заключение, — представить вам штат и перечень потребных расходов, и тогда увидим, останутся ли у нас средства на жетоны и медали». Я действительно представила ей счисление всех расходов, где определила содержание или плату двух секретарям по 900 рублей каждому, двум переводчикам по 450 рублей, четырем инвалидам для отапливания и присмотра за зданием и одному казначею, так что на содержание штата требовалось всего 3300 рублей, а оставшиеся 1700 рублей предназначались на покупку дров, бумаги, приобретение книг, каковое должно было осуществляться постепенно, из года в год. До тех пор я предложила академикам пользоваться моей библиотекой.^[5] Вместе с тем на расходы по изготовлению жетонов и медалей денег не оставалось. Императрица назначила 1250 рублей ежегодно из средств своего Кабинета на покрытие связанных с этим расходов. Она, казалось, была скорее удивлена, нежели довольна моим исчислением расходов, поелику уже привыкла, что в представлявшихся ей сметах глава или президент Академии не только не был забыт, но, напротив того, ему всегда определялось изрядное жалование; я же не назначила сего ни копейки, и сие полезное учреждение не стоило государыне ничего сверх означенных выше 1250 рублей, кои ее величество назначила на приобретение жетонов и медалей. На этом я покончу с тем, что касается Российской Академии, отослав моих читателей (ежели это их заинтересует) к последнему отчету по академическим делам, представленному мною ее величеству, удовольствовавшись здесь только одним замечанием о том, что на деньги, не выплаченные Домашневу за переводы классических сочинений в последние три года, то есть на 15 000 рублей, я построила (прибавив к оным сделанные мною сбережения) два флигеля во дворе того дома, что был нам передан ее величеством, и вместе они приносили Российской Академии ежегодно 1950 рублей дохода. Император Павел отобрал и дом, и оба эти флигеля, а вместо них дал участок земли, на котором стояла одна только кузница. Впоследствии, когда я покинула свою должность,¹⁰ то после меня осталась наличная сумма, предназначение коей было в пользу детей-подкидышей, в размере 49 тысяч рублей, дом, обставленный мебелью, весьма значительная библиотека и доходы, возросшие на 1950 рублей в год, а также и приведенный к окончанию и изданию словарь,¹¹ и все это было сделано на протяжении 11 лет.

В заключение, чтобы покончить с этим, однако ж, должна сказать, что имела из-за оного при дворе немалые неприятности и огорчения. Просвещенная часть общества отдавала мне справедливость и признавала, что учреждением Российской Академии и удивительным успехом в создании первого у нас русского словаря обязаны были моей энергической деятельности вкупе с моею любовию к Отчизне. Придворные же, напротив, находили, что словарь, будучи этимологическим,¹² был весьма неудобен в пользовании; даже ее величество не единожды спрашивала меня, почему не положили мы в основу его алфавитный порядок. Я отвечала на это, что второе издание, каковое можно было подготовить менее чем за три года, будет иметь алфавитный строй, но первый словарь любого языка непременно должен быть этимологическим, дабы служить к указыванию и отысканию корней слов. Не знаю, почему императрица, восприимчивость коей обладала способностью к постижению предметов наивозвышенных, казалось, не понимала меня. Я сознавала, что сие могло явиться причиною немалой досады, и как ни было неприятно доложить на заседании Академии мнение ее величества о нашем словаре, все же я приняла решение поставить об этом вопрос на первом же из наших заседаний, не опуская, однако же, при этом всего того множества докучных мелочей, из-за коих так часто подвергалась я нападкам, и все члены Академии, как я и ожидала, подтвердили, что первый словарь нельзя делать иначе, что его второе издание будет и более полным, и расположенным в алфавитном порядке. При первом же свидании я пересказала императрице общее мнение академиков и доводы, кои они приводили. Но ее величество, очевидно, остались при своем мнении. В то время она тоже занималась так называемым словарем,¹³ редактором которого был г-н Паллас^[6]. Он являл собою подобие краткого словаря 90 или 100 языков, некоторые из которых были представлены всего какими-нибудь двадцатью словами, такими как земля, небо, вода, отец, мать и тому подобными; настолько бесполезным и несовершенным было странное сие произведение, что воистину оное внушало мне чувства неприятия, а между тем его превозносили как словарь, достойный восхищения. В поисках отдохновения я отправилась в свой загородный дом, который, согласно моему распоряжению, был выстроен из камня; я отказалась от всякого общества и выездов в город. Но свободного времени у меня решительно не оставалось, поелику обе Академии требовали немалого приложения сил. На мою долю достались три буквы алфавита,¹⁴ и я взяла на себя обязанность подобрать все слова, начинающиеся на эти буквы; всякую субботу мы собирались того ради, чтоб вместе отыскивать корни слов, собранных всеми членами Академии. Помимо сего каждую неделю я ездила на несколько дней в Царское Село. Таким образом, все время мое было занято.

ПРИМЕЧАНИЯ

Письмо Вильяму Робертсону о желании дать сыну образование в Эдинбургском университете. 30 августа 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Печатается по: National Library of Scotland, Ms. 3942. ff. 269—270.

9 декабря 1776 г. Е. Р. Дашкова с тринадцатилетним сыном П. M. Дашковым приехала в Эдинбург; но еще задолго до приезда княгиня начала переговоры с ректором Эдинбургского университета (с 1762 г.), шотландским ученым-историком Вильямом Робертсоном (1721—1793) о том, чтобы сын приступил с нового учебного года к занятиям в университете. Три письма Е. Р. Дашковой, которые приводятся здесь, написаны ею Робертсону в период с 30 августа по 10 ноября 1776 г., т. е. до прибытия в Эдинбург. В них княгиня объясняла, по каким причинам выбрала именно этот университет, старалась убедить ректора лично руководить занятиями сына и возражала против предложения повременить с его поступлением в университет, расписывая его достижения и способности. Во втором письме из Лондона от 9 октября 1776 г. княгиня описала уже пройденное сыном и намечала программу занятий его в Эдинбургском университете на протяжении двух лет или пяти семестров. Обучение П. М. Дашкова в Эдинбурге продолжалось до конца марта 1779 г. и закончилось успешно присуждением ему степени магистра гуманитарных наук.

См.: Кросс Э. У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII в. СПб., 1996. С. 151—155.

Письмо Вильяму Робертсону с программой образования для сына. 9 октября 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Печатается по: National Library of Scotland, Ms. 3942. ff. 281—282.

Это письмо представляет особый интерес не только для оценки забот Е. Р. Дашковой о воспитании сына, но и для характеристики ее взглядов на содержание высшего образования.

Ранее письмо было опубликовано: Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 97—101. Составители этого сборника ошибочно указали дату, письма «5 октября», на оригинале стоит «9 октября».

Письмо Вильяму Робертсону о проблемах воспитания детей. 10 ноября 1776 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Печатается по: National Library of Scotland, Ms. 3942. ff. 287.

Письмо сыну с рекомендациями во время путешествий

Печатается по: Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 102—108.

Письмо Е. Р. Дашковой к сыну не датировано, видимо, оно написано к концу академического курса П. М. Дашкова в Эдинбургском университете, т. е. в 1779 г. Для путешествия Е. Р. отводила два года. «Первое средство умного путешествия, — писала Е. Р. Дашкова, — постоянное внимание; ты должен пользоваться всяким источником знания, в каком бы положении и обстоятельствах ты ни был поставлен; с другой стороны, избегать бесполезной траты времени в напрасных исследованиях пустых или мелочных предметов: очень важно избирать и находить только те материалы для развития мысли, которые действительно заслуживают внимания». Главным итогом путешествия княгиня-мать считает полезные знания, которые необходимы для того, чтобы, «сравнивая иностранную жизнь с жизнью своего Отечества, стараясь исправить, что найдешь в нем дурного, учреждая, что сочтешь полезным его благосостоянию, ты будешь другом и благодетелем своей страны».

Позже в статье «Путешествующие» (Собеседник. 1784. Ч. 11. С. 120—132) Е. Р. Дашкова глубже разрабатывает эту тему и формулирует пять обязательных правил для молодого путешественника.

Письмо князю Г. А. Потемкину с просьбой назначить сына адъютантом. 24 ноября [1781 г.]

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 156.

Хлопоты о военной карьере сына Е. Р. Дашкова начала, находясь еще в путешествии по Европе. Из осторожности она отказывается от услуг графа Г. Г. Орлова, когда тот предлагает покровительство ее сыну в продвижении по службе (Записки. М., 1987. С. 119—120), и обращается за поддержкой к князю Г. А. Потемкину. И князь Потемкин в будущем неоднократно способствует продвижению по службе молодого П. М. Дашкова.

См.: Елисеева О. И. Е. Р. Дашкова и Г. А. Потемкин (внешнеполитические аспекты придворной жизни) // Екатерина Романовна Дашкова и ее время: Исследования и материалы. М., 1999. С. 46—65.

¹ Потемкин-Таврический Григорий Александрович (1739—1791) — светлейший князь, генерал-фельдмаршал; президент Военной коллегии. Фаворит Екатерины II в 1774—1791 гг.

² Самойлов Александр Николаевич (1744—1814) — граф, камергер, генерал-прокурор в 1792—1796 гг. Племянник Г. А. Потемкина.

³ Орлов Григорий Григорьевич (1743—1783) — граф, генерал-лейтенант. Фаворит Екатерины II в 1759—1772 гг. Основатель и первый президент Вольного экономического общества.

Письмо князю Г. А. Потемкину о военной карьере сына. 23 февраля [1782 г.]

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 156—157.

Это письмо из серии писем, отправленных Е. Р. Дашковой Г. А. Потемкину из Европы, еще до возвращения в Россию.

¹ Хотинский Н. К. — русский поверенный в делах во Франции.

Письмо князю Г. А. Потемкину о службе сына. 17 сентября [1783 г.]

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 154.

¹ Пятая часть «Собеседника» вышла 16 сентября 1783 г.

Письмо князю Г. А. Потемкину о сыне и племяннике графе Д. П. Бутурлине. 14 августа [1783—1784 гг.]

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 154—155.

¹ Бутурлин Дмитрий Петрович (1763—1829) — граф, по матери — Марии Романовне Воронцовой — родной племянник Е. Р. Дашковой. Бутурлин был адъютантом князя Г. А. Потемкина, затем перешел в Коллегию иностранных дел. Один из самых образованных людей своего времени, библиофил и большой знаток искусств.

² Банксрут (англ. bankrupt) — банкрот, несостоятельный должник.

³ Кадетский корпус, привилегированное среднее военно-учебное заведение закрытого типа; основан в 1731 г. в С.-Петербурге; с 1752 г. — Сухопутный шляхетский кадетский корпус.

Записка князю Г. А. Потемкину об отпуске для сына. 17 ноября 1784 г.

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 155.

Письмо брату графу А. Р. Воронцову об отношениях с дочерью [1784 г.]

Печатается по: Записки княгини Дашковой / Под редакцией и с предисловием Н. Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 279.

¹ Воронцов Александр Романович (1741—1805) — граф, государственный деятель и дипломат. В 1762—1764 гг. — полномочный министр в Англии, в 1764—1768 гг. — в Голландии; в 1773—1794 гг. — президент Коммерц-коллегии, в 1802—1804 гг. — канцлер.

² Дашкова Анастасия Михайловна (в замужестве Щербинина, 1760—1831) — дочь Е. Р. Дашковой. О дочери Е. Р. Дашковой и об их отношениях см. во вступительной статье часть под названием «…о самой мучительной душевной боли, какую мне пришлось пережить в жизни» (Наст. изд. С. 42—46).

Письмо Вильяму Робертсону с благодарностью за внимание к ней во время пребывания в Эдинбурге. 17 августа 1786 г.

(перевод С. Н. Искюля)

Печатается по: National Library of Scotland, Ms. 3942. ff. 265.

Письмо Екатерине II с просьбой о скорейшем решении дел дочери в Сенате. 14 января 1794 г.

Печатается по: К биографии княгини Е. Р. Дашковой // Исторический вестник. 1882. № 9. С. 670.

¹ Сенат — в России в 1711—1917 гг. — Правительствующий Сенат, высший государственный орган, подчиненный императору. Учрежден Петром I как высший орган по делам законодательства и государственного управления.

Письмо Екатерине II о финансовых делах дочери. 9 июля 1794 г.

Печатается по: К биографии княгини Е. Р. Дашковой // Исторический вестник. 1882. № 9. С. 671—672.

Письмо к дочери [1807 г.]

Печатается по: Записки княгини Е. Р. Дашковой / Под редакцией и с предисловием Н. Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 297—298.

¹ Новосильцев Николай Николаевич (1768—1838) — граф; незаконный сын сестры А. С. Строганова, воспитывался в его доме. В 1803—1804 гг. — президент Академии наук.

² Киселев Федор Иванович — генерал-лейтенант, душеприказчик Е. Р. Дашковой.

³ Норова Татьяна Михайловна (1766—1838) — племянница Е. Р. Дашковой.

⁴ Мавра Романовна — так звали Марту Вильмот в Троицком.

Записка графу П. С. Потемкину о поддержке ее воспитанника П. В. Спиридонова [б/д]

Печатается по: Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. № 6. С. 150.

¹ Потемкин Павел Сергеевич (1743—1796) — генерал; воевал под началом А. В. Суворова; генерал-губернатор Казани, Саратова и Кавказа.

² Спиридонов Петр Васильевич — воспитанник Е. Р. Дашковой.

Письмо к мистрис Гамильтон [1804—1805 гт.]

Печатается по: Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 118—125.

Письмо к Кэтрин Гамильтон занимает особое место в эпистолярном наследии Е. Р. Дашковой. Это сочинение — любопытный автопортрет. Вспоминая характеристики, которыми ее наделяли современники, а ее изображали капризной, самолюбивой, тщеславной, жестокой, беспокойной, алчной, Е. Р. Дашкова опровергает эти обвинения. Княгиня призывает Гамильтон понять, что лица, окружавшие Екатерину II, «были мои враги с первого дня правления ее, и враги всесильные. После этого легко понять, за что и почему мои портретисты обезобразили вашего друга, исказили истинные черты моего образа». И в заключение Е. Р. Дашкова обращается с мудрой просьбой: «…простите моим клеветникам, пожалейте или презирайте их вместе со мной».

Письмо это не датировано. Л. Я. Лозинская предполагает, что оно относится ко времени работы над «Записками», т. е. к 1804—1805 гг. (Лозинская, с. 112).

¹ Гамильтон Кэтрин — ирландская приятельница Е. Р. Дашковой, с которой она познакомилась и подружилась во время путешествия по Европе. В 1785—1786 гг. Гамильтон гостила у княгини в С.-Петербурге, Москве и в подмосковном имении Троицкое. Имя Кэтрин Гамильтон часто встречается на страницах «Записок» с непременным добавлением «мой друг» или «я была так счастлива в обществе мадам Гамильтон, наслаждаясь ее искренней дружбой» (Записки. М., 1987. С. 126, 163, 164, 207, 212 и др.).

² Речь идет о письме Екатерины II к последнему польскому королю, бывшему с ней в близких отношениях, Станиславу Августу Понятовскому (1732—1798). См.: Переворот 1762 г.: Сочинения и переписка участников и современников. M., I908. С. 99.

³ Фридрих II (1712—1786) — прусский король с 1740 г.

⁴ Каменская Пелагея Федоровна (1747—?) — гувернантка в семье Е. Р. Дашковой.

Из «Записок» о детстве и юности Е. Р. Дашковой

(перевод и примечания С. Н. Искюля)

Печатается перевод с французского, осуществленный по изданию, напечатанному в «Архиве князя Воронцова» (М., 1881. Кн. 21), и сверенный с рукописью, хранящейся в Архиве СПб. ФИРИ РАН, ф. 36, оп. I, д. 749.

«Записки» Е. Р. Дашковой, написанные в 1804—1805 гг. в Троицком, не только самое значительное литературное произведение княгини и ценный источник для изучения политической, общественной и культурной жизни второй половины XVIII в., но и важнейший источник биографических сведений о ней и ее семье.

Приведенные отрывки из «Записок» дают ценный материал для того, чтобы представить детство и юность княгини и составить представление о формировании ее личности и увидеть ее заботы о воспитании и образовании детей.

Об истории создания и публикации «Записок» см.: Моисеева Г. Н. О «Записках» Е. Р. Дашковой // Екатерина Дашкова. Записки 1743—1810. Л., 1985. С. 259—272; Записки. М., 1987. С. 21—23, 26—31; Сафонов M. M. Екатерина Малая и ее «Записки» // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 13—22.

¹ По данным издателя «Записок» княгини П. Бартенева, Е. Р. Дашкова родилась 17 марта 1743 г. (Архив князя Воронцова. М., 1872. Кн. 5. С. 159). Она родилась в Петербурге, но где именно, в настоящее время точно не установлено; по косвенному свидетельству (записи в метрической книге собора св. Андрея Первозванного о рождении в 1738 г. Марии Романовны Воронцовой) можно предположить, что Дашкова родилась там же, где и ее сестра, т. е. в доме на 5-й линии Васильевского острова: граф Роман Илларионович имел на этой линии дом, до настоящего времени не сохранившийся.

² Императрица Елизавета Петровна (1709—1761) возвратилась в Петербург после коронования в Москве 20 декабря 1742 г.

³ Великий князь Петр Федорович (1728—1762) — император в 1761—1762 гг. Муж Екатерины II, крестный Дашковой.

⁴ Дядя Дашковой, граф Михаил Илларионович Воронцов (1714—1767) — первый крупный политический и государственный деятель в семействе Воронцовых. Обязанный карьерой своему участию в дворцовом перевороте 1741 г. и возведению Елизаветы Петровны на престол, граф Михаил Илларионович в 1744—1758 гг. занимал пост вице-канцлера, а в 1758—1764 гг. — канцлера Российской империи. Немаловажное значение имело и то, что Воронцов был женат на графине Анне Карловне Скавронской, двоюродной сестре императрицы Елизаветы Петровны.

⁵ Анна Иоанновна (1693—1740) — российская императрица с 1730 г., племянница Петра Великого.

⁶ Мать Дашковой — Марфа Ивановна (1718—1745), в девичестве Сурмина, в первом браке Долгорукова. Она скоропостижно умерла, когда дочери не исполнилось и двух лет; до 4 лет Дашкова воспитывалась у своей бабушки со стороны матери — Феодосии Ивановны Сурминой.

⁷ Речь идет об Анне Михайловне Воронцовой (1743—1769), дочери старшего М. И. Воронцова.

⁸ Роман Илларионович Воронцов (1707—1783) — граф, генерал-аншеф, сенатор (с 1760 г.), при Екатерине поначалу в немилости по причине близости его к свергнутому императору, затем — наместник Владимирский, Пензенский и Тамбовский.

⁹ Младший брат Дашковой — граф Семен Романович Воронцов (1768—1832), офицер гвардии, участник русско-турецкой войны 1768—1774 гг. С 1783 г. — на дипломатической службе, сначала посланником в Венеции, затем, в 1783—1806 гг., с небольшим временным перерывом — посол России в Великобритании.

¹⁰ Дашкова имеет в виду языки — французский, итальянский, немецкий и, вероятно, один из древних.

¹¹ Федор Дмитриевич Бехтеев (1716—1761) — дипломат, российский поверенный в делах во Франции (1756—1758), церемониймейстер двора; был учителем при великом князе Павле Петровиче.

¹² Этот сенатский указ был издан 21 октября 1754 г. (ПСЗ. Т. 14. № 10317).

¹³ О наличии книг французских просветителей в библиотеке Воронцовых писал А. Р. Воронцов в автобиографии: «Батюшка послал для нас из Голландии целую довольно хорошо подобранную библиотеку лучших французских писателей и поэтов, а также исторических книг, и таким образом к 12-ти годам я уже был порядочно знаком с Вольтером, Расином и Корнелем, Буало и другими французскими сочинителями» (Архив князя Воронцова. Кн. 5. С. 12—13).

¹⁴ В 1758 г. А. Р. Воронцов, по желанию своего дяди М. И. Воронцова и с разрешения императрицы Елизаветы Петровны, уехал в Париж, где поступил в аристократическую школу. В «Автобиографических показаниях» он писал по этому поводу: «В 1758 году, по воле ее величества, отправлен во Францию в школу Французской гвардии Шевалежер, где и обучался и служил полтора года…» (Архив князя Воронцова. Кн. 5. С. 3). Следует добавить, что это произошло после того, как французский дипломат маркиз де Лопиталь посоветовал М. И. Воронцову отправить своего племянника в Париж и сам написал об этом королю, который выразил желание видеть Воронцова в числе учеников этой привилегированной школы.

¹⁵ Речь идет о датском враче по имени Герман Бургав (1705—1753), который с 1740 г. находился в России, а с 1748 г. был личным врачом императрицы Елизаветы.

¹⁶ Сочинение К. А. Гельвеция «Об уме» было опубликовано в Париже в 1758 г. Через год по приговору парижского Парламента книга была осуждена и сожжена. Говоря о мыслях, «изложенных в первом томе», Дашкова имеет в виду идею равенства умственных способностей всех людей, из которой вытекала мысль о том, что, независимо от происхождения, государством может управлять любой человек, достаточно развивший свои природные задатки. Что касается высказывания Дашковой о «втором томе этой книги», то здесь, с вероятностью, можно предположить, что подразумевается сочинение Гельвеция «О человеке», которое вышло в свет лишь в 1773 г. в Гааге при содействии российского посла в Нидерландах князя Д. А. Голицына.

¹⁷ Шувалов Иван Иванович (1727—1797) — государственный деятель, обер-камергер, куратор Московского университета, почетный член Петербургской Академии наук.

¹⁸ «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» в 35 томах выходила под редакцией Дидро и Д’Аламбера в 1751—1780 гг.

¹⁹ Первый французский биографический словарь (Le grand dictionnaire historique), составленный Луи Морери и вышедший впервые в одном томе в 1674 г. Под тем же названием в 1759 г. словарь вышел в 10 томах.

²⁰ См. публикации этих писем к «горячо любимому брату» за 1758—1805 гг. в «Архиве князя Воронцова» (М., 1872. Кн. 5. С. 157—283; М, 1877. Кн. 12. С. 321—367; М., 1881. Кн. 21. С. 433—449).

²¹ Князь Дашков Михаил Иванович (1736—1764) — полковник лейб-гвардии Кирасирского полка, камер-юнкер.

²² Петергоф — уездный город Санкт-Петербургской губернии, в 28 верстах от Петербурга к западу, на берегу Финского залива. Местность, на которой расположен Петергоф, естественно спускается уступами к заливу, что дало возможность украсить ее парки фонтанами. Назван по имени основателя — Петра I. Строительство как парадной летней резиденции по примеру Версаля было начато в 1709—1710 гг., систематические работы велись с. 1714 г. В проектировании и строительстве парков принимали участие иностранные и российские архитекторы, скульпторы и садоводы И. Браунштайн, Ж. Леблон, Н. Микетти, М. Земцов, Т. Усов, К. Растрелли. При Петре в Петергофе были построены дворец Monplaisir, павильоны Марли и Эрмитаж, были разбиты нижний и верхний парки, построены оранжереи и теплицы. Постройка Большого дворца относится к 1714—1728 гг. (автор проекта неизвестен), в 1747—1752 гг. достраивался и перестраивался Б. Растрелли. После сооружения канала длиной в 20 верст в августе 1721 г. в Петергофе были открыты фонтаны (Большой каскад и др.), украшенные многочисленной золоченой бронзовой скульптурой. После смерти Петра I Петергоф пришел в запустение, был возобновлен при императрице Елизавете Петровне. Впоследствии — одна из императорских резиденций вплоть до 1917 г. Статус уездного города получил в 1848 г.

²³ Царское Село — уездный город Санкт-Петербургской губернии, в 22 верстах от столицы. В начале XVIII в. здесь находилась финская деревня Саари-моис, Saari-mojs (по-фински — верхняя мыза), которая в 1708 г. была подарена Петром I своей супруге Екатерине. В 1718—1724 гг. на месте построенного ранее деревянного дворца был выстроен каменный дворец, который при императрице Елизавете Петровне был значительно расширен как загородная резиденция, но правильнее будет сказать, отстроен заново так называемый Большой императорский дворец по проекту архитектора Б. Расстрелли — великолепное сооружение в стиле барокко (не вполне справедливо поэтому дворец теперь называется Екатерининским). При Елизавете был также разбит регулярный парк в стиле тогдашних французских парков. Екатерина II подолгу жила в Царском Селе, называвшемся так по созвучию с прежним финским названием, но главным образом вследствие частого, особенно в летнее время, пребывания здесь императорского двора. Заботясь об украшении своей парадной официальной резиденции, Екатерина II пристроила к дворцу так называемую Камеронову галерею по проекту архитектора Ч. Камерона (1783 г.) и Александровский дворец по проекту архитектора И. Е. Старова (1792 г.) для своего внука, великого князя Александра Павловича. Построенный при Елизавете павильон Утренний зал Екатерина сделала своим кабинетом, где, по преданию, написала проект известного Наказа.

²⁴ Имеется в виду Оперный театр у Летнего сада, у соединения Невы и Лебяжьего канала, который был построен «под смотрением» Растрелли и при участии Дж. Валлериани в 1750 г. Там выступала труппа антрепренера итальянской комической оперы Дж.-Б. Локателли. По достоинствам и роскоши постановок, по мнению современников, не уступал лучшим театрам Италии и Франции. Основа репертуара до 1763 г. — опера-буфф и балеты, но ставились и русские драматические спектакли.

²⁵ Речь идет о княгине Дарье Алексеевне Голицыной (1724—1798) — урожденной княжне Гагариной, статс-даме, супруге генерал-фельдмаршала князя Александра Михайловича Голицына (1718—1783).

²⁶ Возможно, имеется в виду супруга Николая Михайловича Самарина (1707—1762), прокурора (с 1740 г.) и вице-президента Коммерц-Коллегии (с 1760 г.), статского советника.

²⁷ Княгиня Дашкова Анастасия Михайловна (? — 1785) — дочь бригадира кавалерии Михаила Ивановича Леонтьева, племянница Натальи Нарышкиной, матери Петра Великого.

²⁸ Граф Бутурлин Алексей Борисович (1694—1767) — генерал-фельдмаршал (1756), главнокомандующий русской армией во время Семилетней войны (1760—1761).

²⁹ Это отнюдь не так, ибо последним князем Дашковым считается сын Е. Р. Дашковой князь Павел Михайлович Дашков (1763—1807), не оставивший по себе детей и завещавший свое имущество своему внучатому брату графу Ивану Илларионовичу Воронцову, которому Александр I разрешил именоваться графом Воронцовым-Дашковым.

³⁰ Троицкое — село Тарусского уезда Калужской губернии, на берегу реки Протвы, с XVIII в. известно как вотчина князей Дашковых.

Письмо Е. Р. Дашковой Екатерине II

при назначении ее директором Академии наук

[не позднее 24 января 1783 г.|

Печатается по: Черты из жизни княгини Е. Р. Дашковой // Русский архив. 1864. № 2. С. 573—574.

Решение Екатерины II о назначении Е. Р. Дашковой директором Академии наук оказалось неожиданным для княгини. В тот же день она написала императрице письмо с обоснованием своего отказа. Г. А. Потемкин, к которому княгиня приехала в 12 час. ночи с письмом, прочел и разорвал его.

Публикуемое письмо — это уже второе письмо Е. Р. Дашковой, адресованное Екатерине, но уже после разговора с Г. А. Потемкиным.

Протокол заседания Конференции Академии наук о вступлении Б. Р. Дашковой в должность директора

30 января 1783 г.

Печатается по: Протоколы заседаний Конференции Имп. Академии наук с 1725 по 1803 г. Т. 3: 1771—1785. СПб., 1900. С. 648—649. Перевод с французского С. Н. Искюля.

24 января 1783 г. по указу Екатерины II княгиня Е. Р. Дашкова была назначена директором Петербургской Академии наук. 30 января на заседании Конференции Академии наук состоялось торжественное «вхождение» в должность. Конференция Академии наук, или, как еще называли в то время — Академическое собрание, объединяла академиков и адъюнктов и проводилась не реже одного раза в неделю. На заседаниях Конференции докладывались и обсуждались научные работы, вопросы пополнения Академии наук книгами, научными инструментами, памятниками старины, а также установления научных связей с научными учреждениями мира и мн. др. В течение XVIII в. протоколы Конференции составлялись на латинском, немецком и французском языках. Ведение протоколов возлагалось на конференц-секретаря. В годы директорства Е. Р. Дашковой конференц-секретарем был академик Иоганн Альбрехт Эйлер, сын великого Леонарда Эйлера. Любопытные подробности заседания 30 января описаны Е. Р. Дашковой в «Записках» (М., 1987. С. 154—155).

¹ Аш Григорий (Егор) Федорович фон (1727—1807) — барон, медик, почетный член Петербургской Академии наук.

² Эйлер Леонард (1707—1783) — академик, математик, физик, астроном.

³ Штелин Яков Яковлевич (1709—1785) — академик, филолог.

⁴ Котельников Семен Кириллович (1723—1806) — академик, математик.

⁵ Румовский Степан Яковлевич (1734—1812) — академик, математик, астроном.

⁶ Вольф Каспар Фридрих (1733—1794) — академик, естествоиспытатель.

⁷ Паллас Петр Симон (1741—1811) — академик, естествоиспытатель.

⁸ Протасов Алексей Протасьевич (1724—1796) — академик, анатом.

⁹ Лепехин Иван Иванович (1740—1802) — академик, натуралист, путешественник.

¹⁰ Крафт Вольфганг Лудвиг (Логин Юрьевич) (1743—1814) — академик, физик.

¹¹ Лексель Андрей Иоганн (Андрей Иванович) (1740—1784) — академик, астроном.

¹² Георги Иоганн Готлиб (Иван Иванович) (1729—1802) — адъюнкт, с 1783 г. — академик, естествоиспытатель и путешественник.

¹³ Фусс Николай Иванович (1755—1825) — адъюнкт, с 1783 г. — академик, математик.

¹⁴ Головин Михаил Евсеевич (1756—1790) — адъюнкт, математик.

¹⁵ Зуев Василий Федорович (1754—1794) — адъюнкт, с 1787 г. — академик, естествоиспытатель, путешественник.

¹⁶ Гакман Иоганн Фридрих (1756—1812) — адъюнкт, историк, географ.

¹⁷ Эйлер Иоганн Альбрехт (1734—1800) — академик, физик, конференц-секретарь Академии наук.

¹⁸ Блэк Джозеф (1728—1799) — профессор химии Эдинбургского университета.

Письмо А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук [апрель 1783 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 26—28.

24 января 1783 г. Екатерина II подписала три указа, касающиеся Академии наук. Первым указом княгиня Е. Р. Дашкова назначалась директором Академии наук (РГИА, ф. 1329, оп. 1, д. 153, л. 128). Второй указ «Об определении в С.-Петербургскую Академию наук двух советников и казначея» гласил: «Для управления же дел экономических по Академии наук и прочих, касающихся до наблюдения порядка, повелеваем определить в помощь директору Академии двух советников шестого класса, да для хранения казны и держания из оной расходов казначея осьмого класса с присяжными с жалованьем по здешним окладам из суммы, отпускаемой на содержание Академии» (ПСЗ. Т. 21. № 15646. С. 800—801). Третий указ был адресован генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому «О представлении ведомостей и счетов из С.-Петербургской Академии наук о денежной казне на ревизию в учрежденные по должности государственного казначея Экспедиции» и предписывал: «…для освидетельствования счетов академических по всей экономической сумме по типографии и по книжному магазину за все время бытности директором помянутого Домашнева: сии определяемые (члены Ревизион-конторы. — Г. С.) долженствуют войти в разбор, какие именно и на что были издержки сверх штата и сверх положения, составляли ли они по показанию означенного директора честь и славу Академии или же были вовсе не нужные» (ПСЗ. Т. 21. № 15647. С. 801).

Ревизия обнаружила ряд существенных нарушений в финансовой деятельности Академии наук. И, видимо, с надеждой, чтобы подобное не повторилось, Сенат своим указом 31 марта 1783 г. обязывал Академию наук представлять отчеты о всех видах доходов и расходов. Вот этот указ:

«О представлении отчетов из Академии наук о всех ее доходах и расходах в счетную Экспедицию. Правительствующий Сенат приказали: как в состоявшемся о учреждении Экспедиции для ревизии счетов высочайшем ее императорского величества указе октября 24 дня 1780 года изображено, что к ведомству сего казенного управления не подлежат суммы, принадлежащие Кабинету нашему, главной дворцовой Канцелярии и прочим местам придворным, банкам для вымена государственных ассигнаций, училищам, воспитательным домам и Приказам общественнаго призрения: вследствие чего и в указе, 7 февраля 1781 года из Сената последовавшем, каким образом счеты свидетельствовать и в Экспедицию доставлять, между прочим, сказано, что из сего положения исключаются все вышеупомянутые места, а только посылают по прошествии каждой трети года через две недели в Экспедицию о государственных доходах ведомости о суммах, к ним из государственного дохода назначенных, для сличения с ведомостями, то ли число к ним вступило; вследствие сих указаний Московский университет, который не иное что есть, как училище, счетов посылать в Экспедицию не одолжается, кроме упомянутых в указе 1781 года февраля 7 дня ведомостей; напротив того, Академия наук, которая, кроме того, что представляет одно только собрание ученых людей и по именному ее императорского величества состоявшемуся сего года генваря 24 дня указу обязана, чтоб в разсуждении управления дел экономических по Академии поступать по Регламенту ее и по другим узаконениям, и как о денежной казне подавать ведомости в учрежденные по должности государственного казначея Экспедиции, так и счеты отсылать в ревизию в определенную для того из оных Экспедицию; а потому Академия наук и должна наравне с прочими местами давать Экспедиции отчет во всех ее доходах и расходах» (ПСЗ. Т. 21. № 15701. С. 890—891).

Этот указ вызвал большое недовольство у Е. Р. Дашковой, и она предпринимает попытку изменить его, вступив в переписку сначала с секретарем императрицы князем А. А. Безбородко (Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 26—28, 36—37, 40), а потом обращается к Екатерине II (Там же. С. 28—30).

Суть дела заключалась в следующем. Бюджет Академии наук состоял из двух частей или сумм: штатной и экономической. Штатную сумму Академия получала из государственной казны и отчитывалась за нее как обычное государственное учреждение. Здесь вопросов не было. Другое дело — экономическая сумма, которая создавалась или зарабатывалась самой Академией, например, издательской деятельностью и продажей книг. Экономическая сумма находилась всегда в ведении директора и расходовалась по его распоряжению, например, на поощрение сотрудников Академии наук. Таким образом, устанавливая контроль за расходованием экономической суммы, Сенат ограничивал свободу не только Академии, но и директора.

В письме к А. А. Безбородко в апреле 1783 г. Е. Р. Дашкова писала: «Когда вы себе вообразите беспредельную мою к ее величеству приверженность, понятие мое о должности звания, то вы, надеюсь, содрогнетесь, вообразя себе, какое я страдание должна чувствовать, без всякого личного на то резону. Персонально я много снести могу, места же публичного никакого унизить и помарать собою согласиться не могу».

Особенно неприятно для Е. Р. Дашковой было то, что ее предшественники свободно распоряжались экономической суммой, не представляя никуда никаких отчетов. В другом письме в апреле 1783 г. к А. А. Безбородко княгиня отмечала: «Мне будет прискорбно, я буду чувствовать себя несчастливою, если навлеку на себя гнев обожаемой мною государыни; но я предпочту смерть бесчестию моего места и уничтожению заведения столь благородного, столь полезного, какова Академия, которая, несмотря на препятствия и невзгоды, поддерживается уже более 50 лет. Если бы я на это согласилась, то сама государыня не стала бы меня уважать», и далее: «…подумайте, что ни от одного директора не требовалось отчета в таких счетах…» (Там же. С. 36—37).

Любопытно, что по указу 31 марта 1783 г. «льгота бесконтрольности счетов» оставалась за Московским университетом, Воспитательным домом, Приказом общественного призрения и другими учреждениями. Все попытки Е. Р. Дашковой доказать, что Академия наук есть «знатнейшее и старшее училище», не имели успеха. Обстановка настолько накалилась, что Е. Р. Дашкова собиралась подать прошение об отставке. Выход их создавшейся непростой ситуации нашла Екатерина II, издав 7 мая 1783 г. указ «О представлении ежемесячных кратких ведомостей ее величеству о экономической сумме оной Академии».

Вот этот указ:

«Княгиня Екатерина Романовна! До издания нового Регламента Академии наук о экономической сумме по той Академии, вместо отсылки ведомостей и счетов в Экспедиции, по должности государственного казначея учрежденные, повелеваем вам подавать нам всякий месяц краткие сведения. Пребываем впрочем вам благосклонны» (ПСЗ. Т. 21. № 15729. С. 914).

¹ Безбородко Александр Андреевич (1747—1799) — светлейший князь; с 1775 г. — секретарь Екатерины II, с 1783 г. — фактический руководитель всей внешней политики, с 1797 г. — канцлер.

² Домашнев Сергей Герасимович (1743—1795) — поэт, переводчик. В 1775—1783 гг. — директор Академии наук.

³ …География Гакманом по-немецки окончена будет… — Видимо, речь идет об учебнике географии России, над составлением которого Гакман работал в 1783 г. Рукопись была написана по-немецки, позже переведена на русский язык и издана: Краткое землеописание Российского государства. СПб., 1787.

⁴ Речь идет о «Регламенте имп. Академии наук и художеств в Санкт-Петербурге», утвержденном Елизаветой Петровной 24 июля 1747 г.

Письмо Екатерине II о привилегиях для Академии наук

[апрель 1783 г.)

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 28—30.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук».

¹ Так в тексте, имеется в виду князь А. А. Безбородко.

² Вяземский Александр Алексеевич (1727—1793) — князь, генерал-прокурор Сената.

Письмо А. А. Безбородко об отчетах Академии наук [апрель 1783 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 36—37.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук».

Письмо А. А. Безбородко о текущих делах [не позднее 7 мая 1783 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 40.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук».

Рапорт Екатерине II о расходах экономической суммы Академии наук. 1 июня 1783 г.

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 9—14.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко об отчетах по экономической сумме Академии наук».

¹ Речь идет об указе Екатерины II директору Академии наук Е. Р. Дашковой от 7 мая 1783 г. «О представлении ежемесячных кратких ведомостей ее величеству о экономической сумме оной Академии» (ПСЗ. Т. 21. № 15729. С. 914).

² Александр Павлович (1777—1825) — великий князь, сын великого князя Павла Петровича, внук Екатерины II. С 12 марта 1801 г. — император Александр I.

³ Константин Павлович (1779—1831) — великий князь, сын великого князя Павла Петровича, внук Екатерины II.

⁴ «Гражданское начальное учение» — сочинение Екатерины II, вошло в ее книгу «Российская азбука для обучения юношества чтению, напечатанная для общественных школ по высочайшему повелению». СПб., [1781]. Это издание неоднократно перепечатывалось без указания даты выхода. В 1783 г. в типографии Академии наук было напечатано сочинение Екатерины II «Продолжение начального учения», в котором на с. 24—47 находится также «Гражданское начальное учение».

⁵ Екатерина II. Сказка о царевиче Хлоре. СПб., [1781]. 2-е изд. — 1782; 3-е изд. — 1783.

⁶ Речь идет о сочинениях Екатерины II: Российская азбука для обучения юношества чтению, напечатанная для общественных школ по высочайшему повелению. СПб., [1781]; Разговоры и рассказы. СПб., 1783. См. примеч. 4.

⁷ Открываемая Россия, или Собрание одежд всех народов, в Российской империи обретающихся. СПб., 1774—1776. № 1—12.

⁸ Тайцин Гурунь и Ухери коли, то есть все законы и установления китайского (а ныне манжурского) правительства. Перевел с манжурского на российский язык Коллегии иностранных дел надворный соверник Алексей Леонтиев. СПб., 1781—1783. Т. 1—3.

⁹ Фейди де Терсак, Жан Жозеф. Учреждения для призрения бедных прихожан церкви святого Сулпиция в Париже. По высочайшему повелению переведено с французского Осипом Козодавлевым. СПб., 1782.

Доклад Екатерине II об учреждении Российской Академии.

Август 1783 г.

Печатается по: ПСЗ. Т. 21. № 15839. С. 1024—1025. «Доклад об учреждении Российской Академии» опубликован М. И. Сухомлиновым: История Российской Академии. СПб., 1874. Вып. I. С. 360—363, а также С. Р. Долговой в журнале «Родина» (1990. № 2. С. 31—33).

В августе 1783 г. после разговора с Екатериной II о красоте и богатстве русского языка Е. Р. Дашкова представила ей «Доклад об учреждении Российской Академии». Главное предназначение Российской Академии, по мысли княгини, — «вычищение и обогащение российского языка». 30 сентября 1783 г. Екатериной II был подписан указ «О учреждении Российской Академии» Вот этот указ:

«Княгиня Екатерина Романовна! Прочитав доклад ваш о заведении Российской Академии, мы с особливым удовольствием приемлем в нем вами представляемое, повелевая: 1. Председательство в ней препоручаем вам на основании, в докладе вашем изображенном. 2. Составить сию Академию из желающих принять на себя добровольно сей труд, да и впредь наполнять оную таковыми же желающими, кои нужные знания и способности иметь будут. 3. О потребных суммах указ наш дан будет, обращая в число их деньги, положенные на Комиссию для переводов, которая уже ныне не нужна будет. 4. Приемля сию Академию в покровительство наше, мы позволяем сделать для нее подробные наставления и распоряжения, заимствуя оные из плана, вами поданного. В прочем, желая вам в предлежащем полезном обществу деле добрых успехов, пребываем вам благосклонны» (ПСЗ. Т. 21. № 15839. С. 1023—1024).

21 октября 1783 г. состоялась церемония открытия Академии. В ноябре того же года появилось еще два указа, завершавших организацию Российской Академии. Первый — 2 ноября 1783 г. «О делании на монетном дворе ежегодно для Российской Академии по 1000 серебряных жетонов и по одной золотой медали». Вот этот указ:

«Для Российской Академии повелеваем по апробированному нами образцу, при сем приложенному, делать на монетном дворе ежегодно по 1000 жетонов серебряных, ценою каждый в 80 копеек, да по 1 золотой медали в 250 рублей, на счет той Академии, которая на нужные ей расходы снаб-дена будет потребною суммою. Год же для сих медалей и жетонов считать со дня открытия той Академии, и именно: с 21 октября сего года» (ПСЗ. Т. 21. № 15862. С. 1041).

Жетон, получивший впоследствии название «дарик», имел четырехугольную форму. На лицевой стороне жетона вензель Екатерины II в лавровом венке, вокруг венка надпись: «Императорская Российская Академия». На оборотной стороне — символические изображения грамматики, витийства и стихотворства, ниже — книга, символизирующая просвещение, дата открытия Академии — 21 октября 1783 г. Золотая медаль представляла собой диск, на лицевой стороне его профильное изображение Екатерины II, на оборотной — вензель императрицы и надпись: «Российскому слову отличную пользу принесшему». Первой золотой медалью в 1784 г, за организационную работу в Академии был награжден непременный секретарь И. И. Лепехин. Президент Академии Е. Р. Дашкова была удостоена награды в 1790 г. Это была уже пятая медаль, врученная членам Академии.

Но вернемся к ноябрю 1783 г. 10 ноября 1783 г. был утвержден годовой бюджет Академии в 6250 р. Вот этот указ:

«На содержание Российской Академии повелеваем отпускать из Кабинета по 6259 рублей на год, начиная с 21 октября сего года и включая в то число те 5000 рублей, кои определены были на награждение за переводы» (ПСЗ. Т. 21. № 15869. С. 1045).

Заметим, что Е. Р. Дашкова в докладе Екатерине II об учреждении Российской академии просила для Академии 6000 р. в год.

Любопытные подробности об истории создания и деятельности Российской Академии описаны Е. Р. Дашковой в «Записках» (М., 1987. С. 160—163).

О Российской Академии см.: Сухомлинов, Некрасов; Коломинов В. В., Файнштейн M. Ш. Храм муз словесных. Л., 1986 и др.

Приглашение А. А. Безбородко на церемонию открытия Российской Академии.

18 октября 1783 г.

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 41.

А. А. Безбородко присутствовал на церемонии открытия Российской Академии в субботу 21 октября 1783 г., где были провозглашены членами Академии 31 человек, среди них и Безбородко. По наблюдению С. М. Некрасова, он более ни разу не появлялся в Академии (Некрасов, с. 23).

¹ Гавриил (Петров) (1730—1801) — митрополит С.-Петербургский и Новгородский.

Речь при открытии императорской Российской Академии.

21 октября 1783 г.

Печатается по: Друг просвещения. 1804. Ч. I. № 2. С. 144—146.

Речь при открытии Российской Академии была произнесена Е. Р. Дашковой 21 октября 1783 г.

В тот же год была напечатана в Академии наук. Позже: Сочинения и переводы, издаваемые Российской Академией. СПб., 1805. Ч. 1. С. 9—13; Сухомлинов М. И. История Российской Академии. СПб., 1874. Вып. 1. С. 50—51. Также имеется в записках заседаний Российской Академии (ПФА РАН, ф. 8, оп. I, д. 1, л. 1 об. —3).

Публикуя речь Е. Р. Дашковой в журнале «Друг просвещения», издатели позволили себе сделать следующее примечание: «Хотя сия речь была прежде и напечатана, но как она находится в руках у немногих, то издатели, удовлетворяя желанию любителей российского слова, помещают здесь сие произведение, достойное пера почтеннейшей любительницы наук и словесности».

¹ Цицерон Марк Туллий (106—43 до н. э.) — римский политический деятель, оратор и писатель.

² Демосфен (ок. 384—322 до н. э.) — афинский оратор.

³ Вергилий Марон Публий (70—19 до н. э.) — римский поэт.

⁴. Овидий (Публий Овидий Назон) (43 до н. э. —ок. 18 н. э.) — римский поэт.

⁵ Пиндар (ок. 518—442 или 438 до н. э.) — древнегреческий поэт-лирик.

Доклад Екатерине II

о необходимости строительства нового корпуса для Академии наук [осень 1783 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 22—23.

Первоначально Петербургской Академии наук принадлежало два здания — бывший дворец царицы Прасковьи Федоровны (здание не сохранилось, на его месте современный Зоологический музей РАН) и Кунсткамера. Со временем оба здания ветшали и не могли вместить все академические учреждения. Академия наук не раз ставила вопрос о новом помещении. И лишь в 1783 г. с приходом Е. Р. Дашковой смогли приступить к строительству. Оно началось на свободном участке, между монументальными постройками первой половины XVIII в. — Кунсткамерой и зданием Двенадцати коллегий. Архитектор Джакомо Кваренги (1744—1817) спроектировал здание Академии свободно стоящим объектом, обращенным главным фасадом к Большой Неве, но открытым для обзора и с остальных трех сторон.

Только энергия Е. Р. Дашковой и постоянный строгий контроль за работой и расходованием средств позволили довести работу до успешного завершения. Начатое осенью 1783 г. строительство было завершено («наружное») в 1787 г., о чем свидетельствовала надпись на той стороне здания, которая была обращена к пакгаузам, т. е. в сторону Стрелки Васильевского острова: «Щедротою Екатерины II, 1787». Внутри здания работы продолжались и в 1790-е гг.

Некоторые сведения о строительстве здания см.: Ожигова Е. П. Е. Р. Дашкова — директор Петербургской Академии наук // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 94—102.

Письмо А. А. Безбородко с просьбой «исходатайствовать» дом для Российской Академии.

23 октября 1783 г.

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 41—42.

Заседания Российской Академии проходили в конференц-зале Петербургской Академии наук или же в доме президента (ныне просп. Стачек, 45). Отсутствие постоянного помещения осложняло работу Академии. Лишь в 1786 г. были выделены средства на приобретение у коммерческого советника Татаринова дома, находящегося в Московской части за Обуховым мостом по берегу реки Фонтанки (ныне набережная Фонтанки, 112).

Письмо Н. И. Новикову об оплате типографских расходов

[не позднее ноября 1783 г.]

Печатается по: Семенников, с. 76.

Типография при Академии наук помимо своих академических сочинений охотно принимала заказы на издание книг от частных лиц, которые, как правило, не выполняли в срок договоренности, задерживая оплату заказов. Публикуемое письмо к Н. И. Новикову дает нам такой пример.

Заказ на издание книги «Опыт исторического словаря о российских писателях» поступил в 1773 г. Книга была напечатана, но Новиков не мог оплатить заказ и получить экземпляры. В течение нескольких лет за Новиковым числился долг перед Академией наук. Е. Р. Дашкова решила получить с Новикова эти деньги, но, несмотря на неоднократные напоминания, результата не было. Тогда Е. Р. Дашкова обратилась за содействием к куратору Московского университета И. И. Шувалову, прося его воздействовать на Новикова. Это обращение Дашковой, видимо, достигло цели: в документах Канцелярии Академии от 22 февраля 1784 г. имеется запись о получении от Новикова 839 р. 11 коп. и о выдаче ему 461 экз. книги (ПФА РАН, ф. 3, оп. 3, д. 556, л. 165 об. —166).

¹ Новиков Николай Иванович (1744—1818) — просветитель, писатель, журналист, издатель.

² Видимо, речь идет о Борисе Владимировиче Пестеле — московском почт-директоре, деде декабриста П. И. Пестеля. В течение 87 лет (с 1721 г.) должность московского почт-директора занимали члены этого семейства.

Письмо И. И. Шувалову

о долгах Н. И. Новикова Академии наук

2 ноября 1783 г.

Печатается по: Семенников, с. 77.

См. примечания к «Письму Н. И. Новикову об оплате типографских расходов».

¹ Шувалов Иван Иванович (1727—1797) — фаворит императрицы Елизаветы Петровны. Первый куратор Московского университета. Инициатор создания Академии художеств (1757), которую возглавлял до 1763 г.

Письмо А. А. Вяземскому

об отправке трех студентов в Тобольское наместничество.

13 декабря 1783 г.

Печатается по: РГАДА, ф. 248, оп. 80, д. 6514, л. 125—126.

6 августа 1783 г. Канцелярия Тобольского наместничества обратилась в Академию наук с просьбой помочь укомплектовать штат канцелярии. В Тобольском наместничестве не хватало 8 секретарей, 5 архивариусов, 5 канцелярских служащих и 1 протоколиста. В письме указывалась просьба найти среди обучающихся тех, «которые б могли быть свободными и способными к определению в состоящие в здешнем наместничестве присутственные места» (ПФА РАН, ф. 3, оп. 9, д. 445, л. 1—3). Аналогичные письма были отправлены тобольскому епископу Варлааму, в Московский университет и опекунский совет Московского воспитательного дома. 10 ноября 1783 г., как видно из документов Канцелярии Академии наук, три студента, состоящие при гимназии, высказали желание отправиться в Сибирь. Это были Иван Флоринов, Алексей Шестаков и Сергей Лавров (Там же, л. 5). Академия поддержала их в этом добром решении. Указом Екатерины II 5 декабря 1783 г. им предписывалось явиться в Герольдмейстерскую контору для последующей отправки в Тобольск (Там же, л. 6). Но Герольдмейстерская контора вернула юношей обратно в Академию наук, куда они и прибыли 9 декабря, чтобы Академия сама нашла денежные средства, необходимые для этой поездки. Академия не располагала необходимыми средствами, да и никогда не занималась подобными отправлениями. Это и послужило поводом для письма Е. Р. Дашковой к генерал-прокурору Сената А. А. Вяземскому. Письмо Е. Р. Дашковой пронизано обидой за непонимание предназначения Академии наук для воспитания и образования российского юношества. Она писала: «Академической гимназии главный предмет и польза состоит в том, чтобы воспитывать и обучать юношей так, чтобы некоторые из них, к высшим наукам способные, могли сделаться в Академии профессорами, а другие по знаниям и дарованиям своим могли бы быть выпускаемы к определению в гражданскую службу, за что я ожидала, что правительства некоторым образом обязанными Академии сочтутся».

Записка А. А. Безбородко

об Уставе и доме для Российской Академии.

3 января 1784 г.

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 42—43.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко с просьбой „исходатайствовать“ дом для Российской Академии».

Письмо А. А. Безбородко о размере годового жалованья директору Академии наук

[не ранее 22 января 1784 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 39—40.

Письмо Е. Р. Дашковой А. А. Безбородко о размере годового жалованья и прошение Екатерине II об определении размера годового жалованья иллюстрируют очередной конфликт княгини с генерал-прокурором Сената кн. А. А. Вяземским. Конфликт начался, видимо, в ноябре 1783 г. и состоял в следующем. По штату Академии наук директору было определено жалованье 2000 р. в год. Указом Екатерины II 16 января 1777 г. предшественнику Е. Р. Дашковой С. Г. Домашневу назначалось годовое жалованье 3000 р., и поскольку Домашнев получал 3000 р. в год, то княгиня решила, что и она имеет такое же жалованье. Князь Вяземский, не разобравшись в ситуации, бесцеремонно обвинил княгиню в недостойном поступке. «Князь Вяземский счел нужным не обратить внимания на Указ 1777 года и поставил меня в глазах всего моего Департамента в неловкое положение тем, — писала Дашкова Екатерине II, — что я будто по собственному произволу наделила себя более высшим окладом, нежели следовало». Е. Р. Дашкова обратилась к А. А. Безбородко, чтобы он помог «чем-нибудь решить мои с его сиятельством (А. А. Вяземским. — Г. С.) дела и не допустить, чтобы он мне делал таковые досады. Я же, когда буду сим успокоена и от него освобождена, могу с успехом исправлять возложенное на меня служение и буду рада месту моему жертвовать и здоровьем, и жизнию». В эти же дни Дашкова написала полное отчаяния и обиды письмо Екатерине II: «На коленях прошу ваше величество извинить мое письмо; но я так взволнована, так оскорблена одним намеком о возможности присвоить себе незаслуженное жалованье, что буду считать себя несчастливою до того времени, пока ваше величество снимете с меня нарекание». 8 января 1784 г. императрица подписала указ, в котором говорилось: «ее сиятельству княгине Е. Р. Дашковой по должности директора Академии наук производить жалованье, какое предшественник ее господин Домашнев получал со дня назначения ее в эту должность», т. е. 3000 р. (РГИА, ф. 1329, оп. 1, д. 153, л. 128). На указе помета: «в Академию наук указ послан генваря 26 дня 1784 г.» (Там же).

Прошение Екатерине II

об определении годового жалованья Б. Р. Дашковой

[не ранее 22 января 1784 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С. 32—33.

См. примечания к «Письму А. А. Безбородко о размере годового жалованья директору Академии наук».

Доклад Екатерине II

о повышении в чинах В. А. Ушакова и О. П. Козодавлева

[январь 1784 г.]

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. 1. Отд. V. С 16—17.

Е. Р. Дашкова старалась внимательно относиться к своим подчиненным и, «усердствуя воздать справедливость отличным способностям и рачению к службе», обратилась к Екатерине II с просьбой повысить в чинах советников Академии, ее непосредственных помощников В. А. Ушакова и О. П. Козодавлева.

¹ Ушаков Василий Андреевич (ум. 1788) — советник Канцелярии Академии наук.

² Козодавлев Осип Петрович (1754—1819) — поэт, переводчик. Товарищ А. Н. Радищева по Лейпцигскому университету. В 1783—1784 гг. советник при директоре Академии наук. Ведал изданием журнала «Собеседник любителей российского слова».

Прошение Екатерине II

о повышении в чинах членов и сотрудников Академии наук.

Январь 1784 г.

Печатается по: Директор Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова // ЧОИДР. 1867. Т. I. Отд. V. С. 20—22.

1783 год — первый год службы Е. Р. Дашковой в Академии наук; год, в течение которого интенсивно приводились в порядок дела Академии. В конце года Дашкова решила отметить лучших сотрудников, которые, «несмотря на свои обычные занятия, много трудились в продолжение целого этого года для приведения дел Академии в лучший порядок». Здесь Дашкова выступает как мудрый администратор, прекрасно понимая, что «никакая общественная служба не может обойтись без соревнования и отличия».

Любопытно, что до обращения к Екатерине II с просьбой о повышении в чинах сотрудников Академии 21 декабря 1783 г. она обратилась к кн. А. А. Вяземскому (РГАДА, ф. 248, оп. 80, д. 6514, л. 127—129). Возможно, именно об этом обращении она вспоминает в своих «Записках»: «Из-за действий генерал-прокурора Сената князя Вяземского я вскоре начала испытывать отвращение к моей директорской должности. То он оставлял без внимания представления о повышении людей, находившихся в моем подчинении и заслуживших это; то не присылал мне необходимых сведений о границах губерний, по которым я собиралась издать уточненные карты» (Записки. М., 1987. С. 159). Не получив ответа из Сената, в январе 1784 г. Е. Р. Дашкова обратилась прямо к императрице.

¹ Рябов Михайло — секунд-майор и казначей Академии наук.

² Иноходцев Петр Борисович (1742—1806) — академик, астроном, член Российской Академии.

³ Озерецковский Николай Яковлевич (1750—1827) — академик, естествоиспытатель и путешественник, член Российской Академии.

⁴ Соколов Никита Петрович (1748—1795) — адъюнкт, впоследствии академик, химик, член Российской Академии.

⁵ Павлов Михаил (род. 1733) — архитектор Академии наук.

⁶ Бухвостов Семен — губернский секретарь, служащий Академии наук.

⁷ Черный Федор (ум. 1790) — переводчик.

⁸ Волков Петр — секретарь, служащий Академии наук.

⁹ Кириллов Иван — бухгалтер в Академии наук.

¹⁰ Шерпинский Осип — экзекутор в Академии наук.

¹¹ Шипунов Петр — архивариус в Академии наук.

¹² Бардевик Федор — переводчик в Академии наук.

¹³ Петров Степан — переводчик в Академии наук.

Доклад Екатерине II

об организации публичных лекций в Академии наук.

25 марта 1784 г.

Печатается по: РГАДА, ф. 17, оп. I, д. 35, л. 11—11 об.

3 июля 1783 г. на заседании Конференции Академии наук Е. Р. Дашкова выступила с новой инициативой — использовать часть времени, которое остается у академиков от научной работы, на чтение публичных курсов (Протоколы заседаний Конференции Имп. Академии наук. СПб., 1899. Т. 3. С. 681).

25 марта 1784 г. княгиня составила доклад Екатерине II и 8 апреля представила его императрице. В докладе говорилось: «…чтение лекций на российском языке не только для студентов и гимназических учеников, но и для всех посторонних слушателей, кои допущаемы будут, кажется мне тем паче полезным, что науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится». На подлиннике доклада имеется помета о том, что «по сему дан именной указ княгине Дашковой апреля 20, 1784 г. в Царском селе» (РГАДА, ф. 17, оп. 1, д. 35, л. 11).

Публичные лекции начались в 1785 г. и продолжались до 1802 г., т. е. 18 лет. Лекции читались только на русском языке, в летнее время — с мая по сентябрь. Лекторами выступали почти все русские академики и адъюнкты. Математику читал С. К. Котельников, естественную историю — Н. Я. Озерецковский, химию — Н. П. Соколов и Я. Д. Захаров, минералогию — В. М. Севергин, физику — А. К. Кононов и M. M. Гурьев. Эти чтения пользовались особым вниманием публики и собирали большую аудиторию.

О лекциях см: Смагииа Г, И. Публичные лекции Петербургской Академии наук во второй половине XVIII в. // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 2. С. 16—26.

Из распоряжений по Канцелярии Академии наук за 1784 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 556, л. 1—528.

Канцелярия являлась подразделением Академии наук, в обязанности которого входил круг вопросов, связанных с выполнением ряда административных и хозяйственных функций. Академическая Канцелярия управляла Художественными палатами (различные мастерские), ведала изданием газеты — «С.-Петербургские ведомости», заботилась о равномерной загрузке типографии и о сбыте ее продукции, занималась комиссионной торговлей иностранными книгами, содержанием неимущих учащихся Академической гимназии, наймом помещений для нее и жилищ для академических служащих и многими другими делами.

С момента вступления Е. Р. Дашковой в должность директора она принимает деятельное участие в работе Канцелярии. Как видно из документов (ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 556, л. 64), Дашкова приезжала в Канцелярию в 9 час. утра. Читала рапорты, прошения, текущие бумаги и давала распоряжения, которые и записывались в журнал Канцелярии. Например, за 1784 г. было отдано 926 распоряжений, из них 747 подписаны Е. Р. Дашковой. Исключение составили распоряжения с 24 мая по 5 сентября 1784 г., когда директор отсутствовала в С.-Петербурге и делами занимались ее помощники.

В данном случае приводятся лишь 11 распоряжений Е. Р. Дашковой по Канцелярии Академии наук, но и они дают возможность представить круг административных проблем и методы их решения.

¹ В конце 1783 г. адъюнкт В. Ф. Зуев был привлечен к педагогической деятельности в Комиссии об учреждении народных училищ. Когда сведения об этом дошли до Е. Р. Дашковой, она представила это дело как злостное нарушение Зуевым служебного долга и 17 февраля 1784 г. исключила его из академической службы, приписав собственноручно в распоряжении: «хотя с сожалением, но для примеру другим» (ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 556, л. 64 об.). За него вступились академики, в первую очередь его научный руководитель академик П. С. Паллас. После нескольких неудачных объяснений через конференц-секретаря И. А. Эйлера он обратился к Екатерине II. Императрица достаточно остроумно решила этот вопрос, подписав 4 марта 1784 г. именной указ Е. Р. Дашковой «О нечинении препятствия и затруднения профессорам, академикам и адъюнктам, если они употреблены будут от Комиссии о училищах, для дел, ей порученных».

Вот этот указ:

«Комиссия об установлении в государстве народных училищ, по делам ей вверенным на пользу и просвещение народное, имея надобность в ученых людях, ни от кого в том лучшего пособия заимствовать не может, как от наших здешней Академии наук и Московского университета. Почему воля наша непременная есть, что если кто из академиков, профессоров или адъюнктов употреблен будет тою Комиссиею для дел, ей порученных, в том не надлежит препятствовать или же затруднения делать, тем более что означенная Комиссия не оставит по мере трудов каждого доставлять зависящее от нее одобрение. И ежели кто из таковых академиков, профессоров или адъюнктов употреблен будет от Комиссии, оный место свое в Академии или университете со всеми к тому принадлежащими выгодами сохранять неотъемлемо долженствует. О чем вам дая знать для следующего по тому исполнения, пребываем вам благосклонны» (ПСЗ. Т. 22. № 15948. С. 61).

В указе Екатерины II не было названо ни одного имени, но смысл указа был совершенно ясен: изгнанный адъюнкт Зуев был восстановлен в Академии наук.

² Речь идет о не предусмотренной планом поездке Зуева в Константинополь.

³ В 1783 г. скончался великий Леонард Эйлер. Академики собрали деньги на мраморный бюст Эйлера, который изготовил скульптор Ж. Д. Рашетт. Е. Р. Дашкова подарила мраморную колонну в качестве пьедестала для бюста.

⁴ Об издательской и книжно-торговой деятельности Е. Р. Дашковой в Академии наук см.: Зайцева А. А. Е. Р. Дашкова и книжная торговля Академии наук // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 110—127.

⁵ Сочинения М. В. Ломоносова были напечатаны: Российская грамматика. СПб., 1788; Краткое руководство к красноречию. СПб., 1788.

Письмо П. С. Потемкину

о подготовке к изданию нового атласа Российской империи.

5 февраля 1786 г.

Печатается по: Русский архив. 1875. Кн. 1. С. 195.

В 1776 г. к 50-летнему юбилею Академии наук была выпущена Генеральная карта России. Эта работа была выполнена Географическим департаментом Академии наук. Однако после 1775 г. в связи с изменением административного деления России, по которому вместо 20 губерний было учреждено 40, а 2—3 губернии объединялись в наместничества, Академия должна была начать подготовку новой карты и атласов. 15 марта 1783 г. последовал Сенатский указ «О сочинении генеральных атласов на обмежеванные губернии» (ПСЗ. Т. 21. № 15688. С. 883), но сбор сведений для новых карт шел тяжело. В своих «Записках» Е. Р. Дашкова вспоминала, что «князь Вяземский продолжал сколько мог чинить препятствия моим добрым делам. Среди них были и весьма полезные обществу, как, например, составление карт губерний, границы которых изменились после введения нового губернского деления. Вместо того чтобы сообщать мне об этих изменениях, он задерживал доставку сведений, присылавшихся по моей просьбе губернаторами» (Записки. М., 1987. С. 159—160). Видимо, письмо П. С. Потемкину написано Е. Р. Дашковой в период подготовки одной из таких карт.

В 1786 г. Академией была выпущена «Новая карта Российской империи, разделенная на наместничества». По ней академик В. Крафт в 1787 г. произвел первое вычисление площади России. По его подсчетам, Россия занимала 18 199 900  км² (330 506 кв. миль). В последующие годы было выпущено около 20 карт отдельных губерний.

Рапорт Екатерине II о состоянии,

в котором находилась императорская Академия наук,

когда я вступила в управление ею в 1783 г.,

и в котором она находится ныне, в 1786 г.

Печатается по: Записки. Чечулин, с. 302—311.

Рапорт о состоянии Академии наук за 1783—1786 гг. был написан Е. Р. Дашковой по-французски. На языке оригинала он напечатан: Архив кн. Воронцова. М., 1881. Кн. 21. С. 389—402.

Рапорт о состоянии дел в Академии наук за 1783—1786 гг. дает возможность более полно представить положение Академии к моменту вступления в должность Е. Р. Дашковой и ее действия по приведению в порядок запушенного хозяйства Академии в первые годы ее директорства. Каждый параграф рапорта (их 45) состоит из двух частей: что было и что сделано — и дает реальную возможность увидеть и оценить труды Е. Р. Дашковой.

¹ Зборомирский Степан Васильевич (1722—1782) — комиссар Академии наук.

² Комментарии — научный печатный орган Академии наук, издаваемый на латинском языке с 1728 по 1806 г. под названиями; с 1728 по 1751 г. --«Commentarii Academiae Scientiarum imp. Petropolitanae», с 1750 по 1776 г. — «Novi Commentarii…» (Новые комментарии); с 1778 по 1786 г. — «Acta Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae» (Акты Академии); с 1787 по 1806 г. — «Nova Acta Academiae…» (Новые акты Академии наук).

³ Вейтбрехт Иоганн Якоб (1744—1803) — книгоиздатель.

⁴ Научные труды Академии, которые должны были издаваться ежегодно, выходили с большим опозданием. Первый научный труд, который был издан при Е. Р. Дашковой в 1783 г., содержал сочинения, написанные в 1779 г. и назывался «Acta Academiae…», a не Комментарии, как ошибочно указывает Е. Р. Дашкова. С 1783 по 1786 г. было издано еще 6 томов, собравших научные статьи 1780, 1781, 1782 гг. Хотя получалось, что статьи по физике и математике были опубликованы спустя 4 года после их сочинения, это были очень высокие темпы подготовки и издания научных трудов.

⁵ При Петербургской Академии наук, по замыслу Петра I, были учреждены университет и гимназия. В 60-х гг. XVIII в. университет был закрыт, а гимназия просуществовала до 1805 г.

⁶ В 1785 г. Академия командировала в Геттингенский университет четырех студентов: В. М. Севергина, Я. Д. Захарова, А. К. Кононова и Г. Павлова. Выбор Е. Р. Дашковой студентов и университета превзошел все ожидания: трое из них впоследствии стали академиками.

⁷ Штриттер (Стриттер) Иоганн Готгильф (1740—1801) — адъюнкт, впоследствии почетный член Академии наук, историк.

⁸ Фербер Иоганн Якоб (1748—1790) — академик, впоследствии почетный член Академии наук, минералог.

⁹ Линней Карл (1707—1778) — корреспондент и почетный член Академии наук, шведский естествоиспытатель.

¹⁰ Гопорбский глобус был создан в 1664 г. в Готторбском замке; в 1713 г. подарен Петру I и в 1717 г. привезен в С.-Петербург, где был установлен в строящемся здании Кунсткамеры. Восстановлен после пожара 1747 г. и с 1948 г. находился в башне Кунсткамеры. Е. Р. Дашкова руководила созданием новой географической карты глобуса.

¹¹ Трескот, видимо, Трускотт Иван (Иоганн или Джон) Фомич (1719—1786) — географ, картограф, адъюнкт Географического департамента.

¹² Лексель Андрей Иоанн (Андрей Иванович) (1740—1784) — академик, астроном.

¹³ Румовский Степан Яковлевич (1734—1812) — академик, астроном, вице-президент Академии наук, член Российской Академии.

¹⁴ С 1786 г. в Академии начал выходить новый научно-популярный и литературный журнал «Новые ежемесячные сочинения». Журнал издавался до 1796 г., всего вышла 121 часть.

Письмо А. В. Раздеришину с благодарностью

за предоставленную коллекцию минералов.

9 января 1788 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. 1, оп. 3, д. 72, л. 69.

Чиновник Горного управления, специалист по горному делу Александр Васильевич Раздеришин (1746—1812) прислал для Минц-кабинета Академии наук коллекцию, состоящую из 90 минералов. В журнале Канцелярии Академии от 7 января 1788 г. сохранилась об этом запись: «Нерчинского стата господин бергмейстер Александр Раздеришин, усердствуя Академии наук, поднес при письме ее сиятельству, господину директору и кавалеру, трудов своих собрание минералов, об девяноста кусков состоящее ископаемой системы, которые с описанием оных, також и со списками о полезных делах, доныне им, г-ом Раздеришиным, Отечеству доказанных, препроводить в конференцию и из оной помянутые штуфы отдать в Академический минералогический кабинет для хранения и записки по оному в приход; за усердие же г-на бергмейстера Раздеришина отписать к нему должную благодарность; если же он возвратно в Сибирь поедет и будет продолжать стараться умножать своими присылками Академический кабинет, тогда принять его в корреспонденты оной» (Там же, л. 67).

Копия этого документа была приложена к письму директора Академии наук. В письме 9 января 1788 г. (оно публикуется в настоящем сборнике) Е. Р. Дашкова благодарит Раздеришина за собранную коллекцию и просит продолжить поиски минералов в Сибири. Воодушевленный таким вниманием, Раздеришин в октябре 1795 г. прислал новую собранную им коллекцию из 169 минералов. В обращении в Академию, которое он назвал «Усердное приношение», автор напомнил об обещании принять его в члены-корреспонденты Петербургской академии. Вот это письмо:

«Императорской Санкт-Петербургской Академии

наук надворного советника и кавалера

Александра Раздеришина

Усердное приношение.

Славящаяся Российская Академия наук древностями и редкими произведениями природы достигает совершенства во всех частях. Великая Екатерина, пекущаяся всевозможно о благе своих подданных, от всех концов земли соединяет воедино все то, что служит к просвещению и к удивлению человечества: от сего источника открылося множество искусных мужей, чтущих Академию и в доказательство любви и ревности к Отечеству неусыпно трудящихся и чрез то заслуживающих внимание в ученом свете.

Путь же к оказательству услуг Академии есть всем отверст. Опыт таковой уже имел я счастие, препроводив Минеральное собрание, в девяноста кусках состоящее, со списками услуг моих, оказанных по 1788 год Отечеству сему знаменитому к ученейшему месту чрез директора и кавалера княгиню Екатерину Романовну Дашкову. Усердие таковое, удостоенное от ее сиятельства благодарного отзыва с приобщением к тому копии с журнала определения в Канцелярии сей императорской Академии наук, которое изъяснено сими словами: За усердие же господина бергмейстера Раздеришина отписать к нему должную благодарность; если же он возвратно в Сибирь поедет и будет продолжать стараться умножать своими присылками Академический кабинет, тогда принять его в корреспонденты оной: во уверение чего долгом почел у сего приложить как с письма ее сиятельства, так и журнала с засвидетельствованием моим копий.

Ободрен будучи благоволением Академии, твердо уповаю, что приложенное у сего собрание, в 169 кусках состоящее, которое большею частию мною вновь открыто и приобретено, принято будет с таковым же милостивым вниманием и удовольствием. Ежели при том и удостоен буду принятием в корреспонденты помянутой Академии, то все силы и способы употреблю в доказательство моих услуг оной тем более, что сия доверенность от Акдемического высокопочтеннейшего и ученейшего собрания придаст мне вящие силы и одобрение, преодолевая все препятствия, служить ей со всем усердием и той приверженностию, с которой себя навсегда препоручаю. Надворный советник Александр Раздеришин. Октября 1795 года» (Там же, л. 68—68 об.).

На заседании научного собрания Академии 2 ноября 1795 г. Раздеришин был избран членом-корреспондентом (Протоколы заседаний Конференции имп. Академии наук с 1725 по 1803 г. СПб., 1911. Т. 4. С. 458).

Письмо А. И. Фомину

о доставлении в г. Архангельск «Новых ежемесячных сочинений»

13 июня 1788 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 367, л. 303.

Журнал «Новые ежемесячные сочинения» начал выходить по инициативе Е. Р. Дашковой в 1786 г. К работе в журнале ей удалось привлечь не только ведущих специалистов по естественным и гуманитарным наукам, но и любителей наук.

Александр Иванович Фомин (1733—1804) — инспектор народных училищ г. Архангельска, купец, большой любитель и собиратель древних актов и рукописей, исследователь Белого моря и промыслов в Архангельском крае, член Вольного экономического общества неоднократно присылал результаты своих исследований в журнал. В своем письме 13 июня 1788 г. Е. Р. Дашкова весьма похвально отзывалась о трудах Фомина, которые заслуживают как внимания публики, «так и всей Академии уважение». Далее Е. Р. Дашкова сообщает, что распорядилась доставить в Архангельск все номера «Новых ежемесячных сочинений», вышедших к этому времени, и впредь посылать журнал ежемесячно.

11 июня 1795 г. Фомин был избран членом-корреспондентом Академии наук. Он поспешил поблагодарить за честь, оказанную ему, и посылал для рассмотрения и публикации свой труд о Белом море (ПФА РАН, ф. 1, оп. 3, д. 72, л. 35—36 об.). Книга была напечатана в Академии наук в 1797 г. под названием «Описание Белого моря с его берегами и островами» и содержала подробные сведения о природе края.

Письмо В. В. Крестинину

о награждении его за книгу «Начертание истории города Холмогор».

27 февраля 1790 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 376, л. 183.

Василий Васильевич Крестинин (1729 или 1730—1795) — архангелогородский купец, кроме того был разносторонним ученым: историком и географом, педагогом и этнографом, занимался экономическими проблемами и организацией народного образования, но прежде всего и главным образом он был историком северного края и России, первым историографом города Архангельска. В 1759 г. основал в Архангельске вместе с А. И. Фоминым «Общество для исторических исследований», которое провело большую работу по собиранию исторических документов. Перу Крестинина принадлежат четыре книги, изданные в Петербурге Академией наук за короткий период с 1784 по 1792 г.: «Исторические начатки о двинском народе древних, средних, новых и новейших времен», ч. 1; «Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве двинского народа на Севере»; «Начертание истории города Холмогор», «Краткая история о городе Архангельском».

По представлению Е. Р. Дашковой 2 октября 1786 г. Крестинин был избран членом-корреспондентом Академии наук.

В публикуемом письме Е. Р. Дашковой Крестинину от 27 февраля 1790 г. сообщается о выходе из печати книги «Начертание истории города Холмогор» и о награждении автора 100 р. «…ваши труды столь мне приятны, что я их сама всегда в виду имею», — писала княгиня архангелого-родскому купцу.

В академических делах сохранился ответ Крестинина Е. Р. Дашковой. Вот он:

«Превосходительный директор Санктпетербургской Академии наук, сиятельнейшая княгиня Катерина Романовна, милостивая государыня!

Письмо вашего сиятельства от 25 февраля (В. В. Крестинин ошибочно называет дату письма 25 февраля. Речь идет о письме от 27 февраля 1790 г. — Г. С.) и пожалованное от императорской Академии наук награждение сто рублев, препровожденные ко мне особливым письмом его сиятельства графа Александра Романовича Воронцова, получил я исправно 13 числа сего месяца марта. Оказуемое сими милостивыми знаками благоволение вашего сиятельства к служению моему управляемой вами Академии почитаю я за отличное в моей жизни преимущество, благодарю Провидение, даровавшее мне в особе вашей великого благодетеля. Я буду и обязан не упускать ни единого случая к доказательству моей благодарности и ревности в служении моем императорской Академии наук.

Милостивая государыня!

Вашего сиятельства преданнейший слуга

Василей Крестинин.

Марта 22, 1790 г. в г. Арханг.» (ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 376, л. 184—185).

¹ Воронцов Александр Романович (1741—1805) — государственный деятель и дипломат, брат Е. Р. Дашковой. В 1768 г. посетил Архангельск, где познакомился с В. В. Крестининым. Их переписка длилась с 1787 по 1794 г. Письма В. В. Крестинина сохранились в фонде А. Р. Воронцова в Архиве СПб. ФИРМ РАН.

Доклад Екатерине II

о пенсиях для служащих при Академии наук.

Февраль 1791 г.

Печатается по: РГАДА, ф. 17, д. 35, л. 142—143.

Доклад о пенсиях для служащих при Академии наук впервые был опубликован в «Архиве кн. Воронцова» (М., 1881. Кн. 21. С. 383—385), затем Н. Д. Чечулин, публикуя «Записки Е. Р. Дашковой», включил его в приложение к «Запискам» (СПб., 1907. С. 298—299). Ни в одной из этих публикаций не указана дата документа. Сверяя текст доклада с подлинником, который хранится в РГАДА, удалось обнаружить дату — февраль 1791 г.

Е. Р. Дашкова, находясь на посту директора Академии наук, старалась внимательно относиться к служащим, и особенно к низкооплачиваемым.

Она предложила из прибыли от экономической суммы Академии создать пенсионный фонд «в пользу добропорядочно служащих при Академии и упражняющихся в разных художествах и других должностях, приносящих трудолюбием своим казне вашего императорского величества прибыли, когда таковые за старостию или по болезням продолжать служение не возмогут». Императрица поддержала начинание Е. Р. Дашковой, утвердила все предложения и дала высокую оценку ее деятельности. 21 марта 1791 г. Екатерина II подписала именной указ директору Академии наук «Об отдаче 30 000 рублей из экономической суммы Академии наук для приращения в ломбард и о употреблении процентов с оного капитала на пенсионы». Вот этот указ:

«Княгиня Екатерина Романовна! Из представленного от вас доклада об экономической сумме по императорской Академии наук видим мы с удовольствием, что старанием и попечением вашим умножена оная до такого количества, что достаточна не только на обыкновенные расходы, но и к составлению капитала, от коего прибыль может назначена быть на пенсии людям, которые, продолжая при Академии долговременную беспорочную службу, по старости и болезням принуждены будут оставить оную. Вследствие чего, отдавая справедливость ревностным трудам вашим и доброму по части вам вверенной хозяйству, повелеваем вам: 1. Из наличных экономических денег отдать в вечный капитал в ломбард 30 000 рублей с получением установленных пяти процентов. 2. Сих процентных денег не употреблять ни на что иное, как единственно на пенсионы. 3. Пенсионную сумму, составляющую 1500 рублей, разделить на 22 человека, а именно: 2-м по 150 рублей, 2-м по 120 рублей, 2-м по 90 рублей, 4-м по 70 рублей, 4-м по 50 рублей, 4-м по 40 рублей и 4-м по 35 рублей. 4. К получению пенсиона из сей суммы не могут полагаться те, которые свыше 400 рублей жалованья имеют; поступающие же на пенсион должны выслужить при Академии 30 лет» (ПСЗ. Т. 23. № 16951. С. 219).

В докладе о пенсиях Е. Р. Дашкова упоминает и о 40 000 р., положенных ею в банк «в пользу воспитанников при гимназии отданных». 2 марта 1790 г. и это решение княгини было утверждено именным указом «Об составлении в банке Воспитательного дома капитала, для обращения процентов с оного на содержание и приумножение гимназии». Вот этот указ:

«Княгиня Екатерина Романовна! По содержанию поданного от вас доклада повелеваем: из собранных усердным и радетельным вашим управлением экономических по Академии наук денег, 40 000 рублей, оставить в банке Воспитательного дома навсегда капиталом, с которого проценты долженствуют быть обращаемы на содержание и приумножение гимназии» (ПСЗ. Т. 23. № 16841. С. 116).

Доклад Екатерине II

о финансовом состоянии Академии наук.

20 марта 1793 г.

Печатается по: РГАДА, ф. 17, д. 35, л. 173—174.

Доклад о финансовом состоянии Академии наук впервые был опубликован в «Архиве кн. Воронцова» (М., 1881. Кн. 21. С. 386—388), позже Н. Д. Чечулин, издавая «Записки» Е. Р. Дашковой, включил его в приложение к «Запискам» (СПб., 1907. С. 300—301). Сверяя текст доклада с подлинником, удалось обнаружить дату — 20 марта 1793 г.

Публикуемый доклад дает возможность представить, как продуманно тратились денежные средства Академии наук.

¹ См. примечания к «Докладу Екатерине II об организации публичных лекций в Академии наук».

² См. примечания к «Докладу Екатерине II о пенсиях для служащих при Академии наук».

³ См. там же.

⁴ Академическая гимназия размещалась с 1765 г. в доме барона Строганова на Тучковой наб. (дом не сохранился).

⁵ Волков дом, жилой дом Академии наук или «Дом академиков»; построен в 1750-х гг. архитектором С. И. Чевакинским; наб. Лейтенанта Шмидта, 1 или 7-я линия Васильевского острова, 2.

Прошение Екатерине II

об увольнении от должности директора Академии наук.

5 августа 1794 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. I, оп. 2-1794. VIII. 14, № 118, л. 2—2 об.

Имеется копия: РГИА, ф. 938, оп. 1, д. 386, л. 2.

В 90-е гг. отношения Е. Р. Дашковой и Екатерины II обострились. Императрица была недовольна причастностью княгини к изданию революционной книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Но непосредственным поводом к отставке послужило разрешение Е. Р. Дашковой на публикацию в журнале, издаваемом при Академии наук, «Российский феатр» за 1794 г. тираноборческой трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский», вызвавшей негодование Екатерины II. По приказанию императрицы трагедия Я. Б. Княжнина была вырвана из «Российского феатра» и сожжена.

5 августа 1794 г. Е. Р. Дашкова подает прошение об увольнении от должности директора Академии наук, ссылаясь на потребность в отдыхе и «расстроенное свое состояние». К прошению Е. Р. Дашкова прилагает «Рапорт об экономическом положении Академии наук за 1783—1794 гг.». В этом документе директор Академии наук подводит некоторые итоги одиннадцатилетнего управления главным научным учреждением страны, расписывает траты по книжному магазину, типографии, академической гимназии, строительным работам и называет сумму прибыли, которую она «имела счастие… сделать», — 526 118 р. 13 коп.

Видимо, в этот же день, 5 августа 1794 г., Е. Р. Дашкова пишет письмо статс-секретарю Екатерины II Д. П. Трощинскому, которого и просит прошение об увольнении и рапорт «вручить и иметь притом благосклонность доложить» императрице.

Итак, Е. Р. Дашкова просит об отставке из Академии наук, а как статс-дама, которая должна была являться ко двору, двухгодичный отпуск.

12 августа 1794 г. Екатерина II подписывает указ следующего содержания:

«Княгиня Катерина Романовна. Отдавая справедливость похвальным трудам и рвению, с коими вы в течение 12 лет отправляли возложенное на вас звание директора Академии наук [желала бы я, чтоб вы не оставляли вовсе того места, где служение ваше ознаменовано успехом и пользою, и для того дозволяю вам] увольняю вас по желанию вашему для поправления здоровия и домашних дел на два года с сохранением жалования, соизволяя поручить в отсутствие ваше правление Академии камер-юнкеру Павлу Бакунину,^[7] которого не оставьте снабдить наставлениями и руководством к сохранению целости казны и к содержанию должного порядка во всем относящемся до помянутой Академии. В прочем пребываю вам всегда доброжелательная Екатерина. В С.-Петербурге, августа 12 дня 1794 года» (ПФА РАН, ф. 1, оп. 2-1794. VIII. 14, № 118, л. 1).

То, что стоит в квадратных скобках и набрано курсивом, было первоначально записано в черновике указа, который обнаружила в РГАДА С. Р. Долгова (см.: Долгова С. Р. Екатерина против Екатерины // Неделя. 1974. 22—28 апр. С. 7). Любопытно, что императрица сначала высоко оценила деятельность Е. Р. Дашковой и высказала желание о возвращении ее на пост директора, потом эти строки зачеркнула.

А вот как Е. Р. Дашкова вспоминает об этих событиях в своих «Записках»: «Я написала ее величеству письмо с просьбой окончательно освободить меня от управления двумя Академиями и как статс-даме дать двухгодичный отпуск для улучшения расшатанного здоровья и приведения дел в порядок. Императрица не захотела, чтобы я совсем оставила Академию, и согласилась лишь на мое отсутствие в течение двух лет. Напрасны были мои доводы, что Академия наук несомненно понесет ущерб, не имея присутствующего директора; она хотела, чтобы я оставила вместо себя кого-нибудь из подчиненных, но при этом тот ничего не предпринимал бы, не списавшись предварительно со мной и не получив моих распоряжений. Она желала также, чтобы я продолжала получать жалованье директора Академии наук» (Записки. М., 1987. С. 180).

Письмо Д. П. Трощинскому [5 августа 1794 г.]

Печатается по: К биографии княгини Е. Р. Дашковой // Исторический вестник. 1882. № 9. С. 672—673.

См. примечания к «Прошению Екатерине II об увольнении от должности директора Академии наук».

¹ Трощинский Дмитрий Прокофьевич (1754—1829) — статс-секретарь Екатерины II, при Александре I занимал министерские посты.

² Речь идет о «Словаре Академии Российской» в 6 томах, изданном в С.-Петербурге в 1789—1794 гг. Е. Р. Дашкова принимала деятельное участие в составлении и издании словаря.

Рапорт Екатерине II

об экономическом положении Академии наук

за 1783—1794 гг. 5 августа 1794 г.

Печатается по: ПФА РАН, ф. 1, оп. 2-1794. VIII. 14, № 118, л. 6—7.

Имеется копия рапорта: Там же, ф. 5, оп. 1-Д, д. 4, л. 4—5.

См. примечания к «Прошению Екатерине II об увольнении от должности директора Академии наук».

Из Протокола последнего заседания Конференции

Академии наук, на котором присутствовала Б. Р. Дашкова.

14 августа 1794 г. (перевод С. Н. Искюля)

Печатается по: Протоколы заседаний Конференции Имп. Академии наук с 1725 по 1803 г. Т. 4: 1786—1803. СПб., 1911. С. 388—389.

См. примечания к «Прошению Екатерине II об увольнении от должности директора Академии наук».

14 августа 1794 г. Е. Р. Дашкова в последний раз прибыла в Академию наук и участвовала в заседании академической Конференции. Она объявила, что, чувствуя потребность в отдыхе для поправления своего здоровья и домашних дел, попросила Екатерину II уволить ее от должности директора Академии наук и разрешить ей, как статс-даме, двухлетний отпуск. Затем княгиня передала копии с прошения, поданного ею императрице, рапорта о главных результатах ее директорства и указа 12 августа 1794 г. о двухлетнем отпуске с сохранением содержания. С. Я. Румовский прочел вслух эти документы (они сохранились в протокольных бумагах академической Конференции: ПФА РАН, ф. 1, оп. 2-1794. VIII. 14, № 118, л. 2—7 на французском и русском языках и опубликованы по-французски: Протоколы заседаний Конференции… Т. 4. С. 389—391).

Прощаясь, княгиня «трогательным образом поклонившись всей Академии, — как о том записано в протоколе, — обняла, прежде чем покинуть зал конференций, каждого академика и адъюнкта в отдельности, которые в полном составе проводили ее до дверей ее кареты, что сопровождалось единодушными их пожеланиями доброго здравия и благополучного возвращения».

¹ Шуберт Фридрих Теодор (Федор Иванович) (1758—1825) — академик, математик и астроном.

² Севергин Василий Михайлович (1765—1826) — академик, химик, минералог, член Российской Академии.

³ Ловиц Тобиас Иоганн (Товий Егорович) (1757—1804) — академик, химик.

⁴ Захаров Яков Дмитриевич (1765—1836) — адъюнкт, с 1795 г. — академик, химик, член Российской Академии.

Прошение Екатерине II

о продлении отпуска. 27 августа 1796 г.

Печатается по: РГИА, ф. 938, оп. 1, д. 386, л. 5.

Имеется копия: ПФА РАН, ф. 5, оп. 1-Д, д. 4, л. 28.

В августе 1796 г. истек срок двухгодичного отпуска, предоставленного Е. Р. Дашковой. 27 августа, находясь в имении Троицкое под Москвой, княгиня составляет прошение Екатерине II, в котором просит продлить ее отпуск еще на год. На прошении имеется помета: получено 4 сентября 1796 г. (РГИА, ф. 938, оп. 1, д. 386, л. 5). Императрица не заставляет долго ждать решения и 11 сентября подписывает указ: «Княгиня Катерина Романовна. Снисходя всемилостивейше на прошение ваше, дозволяю вам пробыть в отпуску еще год с сохранением жалованья. Пребываю в прочем вам доброжелательная» (ПФА РАН, ф. 5, оп. 1-Д, д. 4, л. 31). На копии указа имеется помета: получено в селе Троицкое 22 сентября 1796 г. (Там же). В Академии наук о распоряжении Екатерины II стало известно 16 октября, о чем сохранилась запись в делах академической канцелярии (ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 489, л. 239).

Письмо И. И. Лепехину

с благодарностью за предложение вновь возглавить Российскую Академию

[не позднее 25 мая 1801 г.]

Печатается по: ПФА РАН, ф. 8, оп. 5, д. 61, л. 1—1 об. Частично опубликовано: Лозинская, с. 105.

Вскоре после вступления на престол Александра I 11 мая 1801 г. очередное собрание членов Российской Академии приняло решение просить Е. Р. Дашкову вернуться к руководству Академией как «виновницу ее существования, показавшую примерное усердие к российскому слову и ревностное попечение о благосостоянии Академии» (Некрасов, с. 134). Вероятно, об этом решении княгине сообщил непременный секретарь Российской Академии с момента ее создания, видный русский ученый своего времени, академик Петербургской Академии наук И. И. Лепехин.

Сохранился подлинник ответа Е. Р. Дашковой. Письмо княгини Лепехину не датировано, но на нем имеется помета: поступило 25 мая 1801 г. Это позволяет предположить дату его составления. Письмо писалось, видимо, под диктовку. Рукой Е. Р. Дашковой начертаны только последние четыре слова.

Указом Павла I от 12 ноября 1796 г. управление Петербургской Академией наук и Российской Академией «препоручалось» камер-юнкеру П. П. Бакунину.

Но в 1798 г. под давлением ученых за самоуправство он был уволен, и вообще ликвидировалась должность директора. В том же году должность президента Петербургской Академии наук занял барон Г. Л. Николаи (1737—1820). На предложение занять одновременно пост президента Российской Академии он ответил отказом, так как плохо владел русским языком. С 1798 г. Академия оказалась без руководителя. И только после дворцового переворота, когда к власти пришел Александр I, в мае 1801 г. был назначен новый президент Российской Академии — А. А. Нартов (1737—1813), сын русского механика, изобретателя А. К. Нартова.

Из «Записок» о деятельности в Академии наук и Российской Академии

(перевод С. Н. Искюля)

Печатается перевод с французского, осуществленный по изданию, напечатанному в «Архиве князя Воронцова» (М., 1881. Кн. 21), и сверенный с рукописью, хранящейся в Архиве СПб. ФИРИ РАН, ф. 36, оп. 1, д. 749, л. 116 об. —123, 127—129. Перевод и примечания С. Н. Искюля.

¹ Речь идет о графине Анне Алексеевне Матюшкиной (1722—1804), урожденной Гагариной, статс-даме, обергофмейстерине и кавалерственной даме.

² Аркадия — литературное общество (Академия), основанное 5 октября 1690 г. в Риме членами литературного кружка, собиравшегося до этого в салоне бывшей шведской королевы Христины. Среди основателей этой литературной Академии были Дж.-М. Крешимбени (1663—1728), ее бессменный президент, и Дж.-В. Гравина (1664—1718), написавший устав Академии. В общество могли быть допущены как поэты, так и почитатели поэзии.

³ Причина конфликта профессоров Академии с ее директором С. Г. Домашневым состояла в том, что, видимо, не обладая достаточной компетенцией и необходимым в таких случаях тактом, Домашнее давал, им указания и так или иначе контролировал их научную деятельность, а также вносил собственную редакционную правку в «Академические известия». Помимо этого недовольство деятельностью Домашнева могло быть вызвано, возможно, имевшей место задержкой с выплатой жалования профессорам Академии и самоличным назначением почетных членов Академии наук (см.: Веселовский К. С. Борьба академиков с директором С. Г. Домашневым // Русская старина. 1869. № 9. С. 457—492).

Речь идет о так называемой Академической комиссии, созданной еще в 1766 г. для заведования хозяйственными делами Академии наук. При До-машневе в комиссию входили академики Я. Я. Штелин, С. К. Котельников и С. Я. Румовский.

⁴ Женой профессора Н. Н. Фусса была внучка Л. Эйлера Альбертина фон Фусс (1766—1829).

⁵ Державин Гавриил Романович (1743—1816) — знаменитый российский поэт, произведения которого, главным образом оды, такие как «На смерть князя Мещерского» и «На рождение в севере порфирородного отрока» (1779), «Властителям и судьям» (1780), «К Фелице» (1782), снискали ему громкую известность.

⁶ Возможно, что Е. Р. Дашкова, говоря о потерянном для Державина месте вице-губернатора, имеет в виду то, что Державин, после службы в ведомстве князя Вяземского, был назначен губернатором, но не в родные свои места, в Казань, как давно мечтал, а в Петрозаводск. Случилось ли это из-за козней его бывшего начальника, неизвестно.

⁷ Е. Р. Дашкова имеет в виду основанную в 1635 г. при кардинале Ришелье Французскую Академию, задачу которой ее учредители видели в объединении усилий по совершенствованию французского языка и в издании словаря французского языка, первое академическое издание которого появилось уже в 1694 г. Созданная по примеру Французской, Берлинская Академия наук, основанная в 1707 г., при первом короле Пруссии Фридрихе I, объединяла исследования в области германской филологии и литературы.

⁸ Речь идет о деятельности «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг», на содержание которого Екатерина II в октябре 1768 г. назначила из своих личных средств 5000 р. ежегодно.

⁹ По примеру Французской Академии Е. Р. Дашкова ввела в практику раздачу членам Российской Академии особых серебряных жетонов за присутствие на заседаниях Академии. Таких жетонов ежегодно должно было изготовляться 1000 (по 80 копеек за штуку); согласно уставу Академии, «собраниям быть каждую неделю один раз, а по окончании каждого да дастся присутствующему члену жетон».

¹⁰ В августе 1794 г. Е. Р. Дашкова испросила двухгодичный отпуск для «поправления здоровья» и более к отправлению своей должности главы Академии не возвращалась.

¹¹ Дашкова имеет в виду «Словарь Академии Российской», который в 6 частях был опубликован в Петербурге в 1789—1794 гг. и включал в себя 43 257 слов. Словарь был составлен в короткий срок, в течение 11 лет (для сравнения: «Словарь Флорентийской Академии» создавался 39 лет, а Французская Академия выпустила свой словарь через 59 лет), и явился первым толковым нормативным словарем, положившим начало русской лексикографии, став поистине памятником российской культуры XVIII в. Впоследствии, уже в 1806—1812 гг., материалы словаря вошли в состав «Словаря Академии Российской, азбучным порядком расположенного».

¹² Е. Р. Дашкова сыграла большую роль в определении структуры и основных принципов составления словаря, поддержав Д. И. Фонвизина и отстаивая мысль об этимологическом принципе построения словаря; таким образом, слова в «Словаре Академии Российской» были систематизированы по общему корню, от которого происходили, что было осуществлено впервые и поэтому первоначально при обсуждении концепции словаря вызывало споры среди членов Российской Академии. По предложению Е. Р. Дашковой, Российская Академия для составления словаря создала три отделения: «грамматическое», «объяснительное» и «издательное» (сама Е. Р. Дашкова вошла в состав второго отделения, заседания которого проходили большей частью в доме президента Российской Академии (Английская набережная, дом 16). В словаре сотрудничали не только профессионалы-языковеды и не только известные писатели Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин, Я. Б. Княжнин, но и ученые-естествоиспытатели И. И. Лепехин, Н. Я. Озерецковский, астроном С. Я. Румовский, математики П. Б. Иноходцев, С. К. Котельников, историк M. M. Щербатов, а также особы духовного звания, отбиравшие и толковавшие слова из книг духовного содержания.

¹³ Имеется в виду «Сравнительный словарь всех языков и наречий, по азбучному порядку расположенный», который в 4 частях вышел в Петербурге в 1790—1791 гг. Это издание, предпринятое Екатериной II в порядке соперничества со «Словарем Академии Российской», было составлено без участия специалистов-филологов и напечатано в количестве 500 экземпляров. «Мысль перевести две-три сотни слов… на столько же языков… не могла иметь важного по своим результатам значения для науки», — писал впоследствии крупный российский филолог и знаток российского просвещения Я. К. Грот в своем сочинении «Филологические занятия Екатерины II» (М., 1877. С. 12).

¹⁴ Для «Словаря Академии Российской» Е. Р. Дашкова собрала более 700 слов на буквы «ц», «ш» и «щ».

Будучи одним из деятельных сотрудников объяснительного отдела, Е. Р. Дашкова трудилась главным образом над определением смысла слов, обозначавших нравственные качества.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Афанасьев — Афанасьев А. Литературные труды княгини Е. Р. Дашковой // Отечественные записки. 1860. Т. 129. № 3. С. 181—218.

Викторов — Викторов Н. (В. Л. Бурцев). Императрица Екатерина II и кн. Е. Р. Дашкова // Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева: Справочный том к запискам Е. Р. Дашковой, Екатерины II и И. В. Лопухина. М., 1992. С. 99—154.

Гёпферт — Гепферт Ф. О драматургии Е. Р. Дашковой // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 147—151.

Голицын — Голицын H. H. Библиографический словарь русских писательниц. СПб., 1889. С. 77—82.

Греков — Греков В. Н. Особенности журналистики Е. Р. Дашковой (на материале журнала «Невинное упражнение») // Россия и мир — вчера, сегодня, завтра: Научные труды МГИ им. Е. Р. Дашковой. М., 1997. Вып. 2. С. 5—19.

Добролюбов — Добролюбов Н. А. Собеседник любителей российского слова //Собр. соч. М.; Л., 1961. Т. 1. С. 182—278.

Записки. Чечулин — Записки кн. Дашковой / Пер. с франц. по изданию, сделанному с подлинной рукописи. С приложением разных документов, писем и указателя. Под ред. и с предисловием Н. Д. Чечулина. СПб., 1907.

Записки. М., 1987 — Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России / Под общей редакцией С. С. Дмитриева. М., 1987.

Кочеткова — Кочеткова Н. Д. Дашкова и «Собеседник любителей российского слова» // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 140—146.

Кросс — Кросс Э. Г. Поездки княгини Е. Р. Дашковой в Великобританию (1770 и 1776—1780 гг.) и ее «небольшое путешествие в Горную Шотландию» // XVIII век. СПб., 1995. Сб. 19. С. 223—268.

Лозинская — Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. М, 1983.

Масанов — Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М., 1956—1960. Т. 4. С. 158.

Моисеева — Моисеева Г. Н. О литературной деятельности Е. Р. Дашковой // Дашкова Е. Р. Литературные сочинения. М., 1990. С. 5—28.

Некрасов — Некрасов С. М. Российская академия. М., 1984.

Неустроев — Неустроев А. Н. Указатель к русским повременным изданиям. СПб., 1898. С. 171—172.

Пекарский — Пекарский П. Материалы для истории журнальной и литературной деятельности Екатерины И. СПб., 1863. С. 1—87.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830.

ПФА РАН — С.-Петербургский филиал Архива РАН.

Пыпин — Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями акад. А. Н. Пыпина. СПб., 1903. Т. 5.

РАН — Российская Академия наук.

РГАДА — Российский государственный архив древних актов (Москва).

РГИА — Российский государственный исторический архив (С.-Петербург).

РИО — Русское историческое общество.

Семенников — Семенников В. Я. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II. Пг., 1915.

Собеседник — Собеседник любителей российского слова.

СПб. ФИРИ РАН — С.-Петербургский филиал Института российской истории РАН.

Стенник — Стенник Ю. В. Вопросы языка и стиля в журнале «Собеседник любителей российского слова» // XVIII век. СПб., 1993. Сб. 18. С. 113—130.

Сухомлинов — Сухомлинов М. И. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова // История Российской Академии. СПб., 1874. Вып. 1. С. 20—57; СПб., 1878. Вып. 4.

Таежная — Таежная Л. Я. Княгиня Е. Р. Дашкова на страницах «Русского вестника» // Е. Р. Дашкова и А. С. Пушкин в истории России. М., 2000. С. 54—56.

Теплова — Теплова В. А. Дашкова // Словарь русских писателей XVIII века. Л., 1988. Вып. 1. (А--И). С. 243—247.

Чечулин — Чечулин Н. Д. Дашкова. Русский биографический словарь. Дабелов--Дядьковский. СПб., 1905. С. 119—130.

ЧОИДР — Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете.

ЦГАКФФД — Центральный государственный архив кинофотофонодокументов (С.-Петербург).

---

1. Я изнемогаю до смерти от горя, опасаясь, что императрица воспримет с дурной стороны нижайшую просьбу, которую я хочу представить ей в воскресенье, позволить мне покинуть Академию. Я не могу поверить ни на мгновение, что если моя идея даже была ложна, но что я была убеждена, что я позволю унизить мое место и Академию вопреки решительному намерению ее величества, так как указ, на котором князь Вяземский основывается, говорит именно… (фр.).
2. Скажу, что я не думаю, чтобы императрица хотела, чтобы я была недовольна сама собою и чтобы мое сердце было сокрушено (фр.).
3. Он был пожалован этим чином и рангом при Петре III, и в самом деле можно сказать, что как его ученые познания, так и сам он были не чем иным, как простой аллегорией.
4. Это деяние, достойное великой Екатерины, явилось благотворным источником, из которого привнесены были порядок и разного рода улучшения внутри империи. Появились удобные и безопасные дороги; для внутренней торговли были сняты существенные ограничения, что придало ее характеру больше деятельности, а правосудие осуществлялось таким образом, что не было нужды ездить в поисках справедливости за 2 или 3 тысячи верст в столицу. Города украсились новыми зданиями. Императрица повелела выстроить на свой счет в главных городах губерний великолепные дворцы для губернаторов и для местопребывания различных отделений судебного ведомства. Она распорядилась построить превосходные по красоте соборы, а внутренняя гражданская полиция водворила порядок и безопасность, каковые ранее не могли поддерживаться по причине изрядной удаленности от властных учреждений.
5. Однако уже через десять лет Академия имела в своем распоряжении собственную и довольно обширную библиотеку.
6. Этот ученый, знаменитый благодаря изданиям описаний своих путешествий по России и познаниям в естественной истории, был человеком беспринципным, безнравственным и порочным; он осмелился истратить на издание, каковое в угоду императрице называл словарем, свыше двадцати тысяч рублей, не считая того, во что обошлась Кабинету посылка курьеров в Сибирь, на Камчатку, в Испанию, Португалию и прочие страны для того лишь, чтобы добавить в этот словарь по нескольку слов из бедных и малоизвестных языков.
7. Бакунин Павел Петрович (1762—1805) — директор Академии наук, президент Российской Академии (Примеч. ред.).