Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/IV/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← III | Письма изъ Африки — IV | V → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 32. |
Французское судно компаніи «Messageries Maritimes»[2], на которомъ я долженъ былъ идти въ Красное море и Индійскій океанъ, сыграло со всѣми ужасную шутку. Въ агентствахъ насъ увѣрили, что пароходъ придетъ въ Суэцъ 19 января, а онъ себѣ и пришелъ и ушелъ 18. Какъ поступили тѣ, кто купилъ билетъ заранѣе и находился въ Каирѣ или его окрестностяхъ, — не знаю. Я былъ настолько остороженъ или, вѣрнѣе, лѣнивъ, что билета заранѣе не покупалъ. Несмотря на то, извѣстіе объ этой выходкѣ компаніи или капитана привело меня въ самое скверное расположеніе духа. Мнѣ предстояло что-нибудь одно: или ждать цѣлый мѣсяцъ другаго французскаго судна, или идти на какомъ-нибудь другомъ. А всѣ другія, за исключеніемъ англійскихъ, идутъ медленнѣе и далеко не отличаются удобствами.
Но я подумалъ: «очевидно, пароходъ — это не поѣздъ, который приходитъ въ строго-опредѣленное время; поѣду въ Суэцъ и осмотрюсь тамъ на мѣстѣ».
Суэцъ манилъ меня по разнымъ причинамъ. Во-первыхъ, какъ новость. Кто до нѣкоторой степени обладаетъ особенностями вѣчнаго жида, тотъ на одномъ мѣстѣ долго не засидится. Во-вторыхъ, на одномъ мѣстѣ я замерзъ бы, потому что та самая не бывалая зима, которая въ этомъ году засыпала снѣгомъ французскіе полки въ Алжирѣ, дала себя знать и намъ на Нилѣ. Говоря по-просту, мы щелкали зубами въ своихъ спальняхъ, въ которыхъ со временъ Хеопса никто и никогда не видалъ печей. По ночамъ бывало такъ холодно, что въ Большомъ Музеѣ краснѣли носы у всѣхъ Рамзесовъ, Сетовъ и Тутмесовъ, чего не случалось ни разу за послѣднія четыре тысячи лѣтъ. Въ добавокъ ко всему, у меня сильно болѣло горло, и я разсчитывалъ, что климатъ Суэца окажется для меня болѣе благопріятнымъ. Вѣдь тамъ уже настоящая Африка, Красное море, — тамошняя зима должна же имѣть хоть каплю совѣсти.
Почти всякій человѣкъ, если его встрѣчаетъ что-нибудь необыкновенное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, желанное, полонъ тревогъ и опасеній, не минетъ ли его это. Со мной было то же самое. Я долженъ былъ увидать тропическую Африку, — давно желалъ ее видѣть, но все думалъ: «не повѣрю, что ѣду туда, пока не взойду на палубу». А Суэцъ именно и приближалъ меня къ палубѣ. Кромѣ того, въ портовомъ городѣ, гдѣ сталкиваются люди, возвращающіеся изъ всѣхъ уголковъ Индѣйскаго океана, легче добыть свѣдѣнія о Массавѣ, Занзибарѣ и африканскомъ материкѣ. Въ Каирѣ намъ сообщали такія разнорѣчивыя свѣдѣнія, что мы не знали, какъ отнестись къ нимъ. Одни утверждали, что «массика», то-есть дождливая пора, во время которой путешествовать нельзя и не сто́итъ, начинается въ январѣ, другіе считали январь и слѣдующіе за нимъ мѣсяцы самыми лучшими для путешествія; одни угрожали намъ лихорадкой, другіе увѣряли, что мы попадемъ въ самую лучшую пору. Мы совѣтовались съ людьми, которые несомнѣнно были и въ Занзибарѣ, и въ глубинѣ Африки. Но быть и жить — двѣ вещи разныя. Настоящихъ свѣдѣній можно добиться только отъ постоянныхъ жителей края. Путешественникъ, который провелъ въ немъ нѣсколько мѣсяцевъ, ничего не знаетъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ рѣдкихъ случаяхъ воздерживается отъ высказыванія общихъ мнѣній. Исключительно дождливое лѣто можетъ быть вездѣ, но менѣе внимательный путешественникъ готовъ вывести заключеніе, что въ такихъ-то краяхъ лѣто всегда бываетъ дождливое, туманное и холодное.
Изъ черезчуръ поспѣшныхъ выводовъ вытекаютъ цѣлыя рѣки ошибокъ и заблужденій и въ жизни, и въ путешествіяхъ. Когда-то я читалъ анекдотъ объ одномъ англичанинѣ, который, спасаясь отъ преслѣдованія крокодила въ Суданѣ, взлѣзъ на пальму и началъ махать пукомъ листьевъ, чтобы дать знать о своемъ отчаянномъ положеніи. Другой англичанинъ замѣтилъ это издалека, и важно записалъ въ своей книжкѣ, что въ Суданѣ есть пальмы, которыя даже въ минуты полнаго безвѣтрія махаютъ листьями при приближеніи человѣка, точно хотятъ угостить его финиками.
Отчего самолюбіе не позволяетъ человѣку признаться, что онъ не знаетъ чего-нибудь? Уже по пріѣздѣ въ Суэцъ я узналъ о существованіи нѣкоего греческаго купчика, который только-что появился прямо изъ Занзибара и даже заходилъ, съ торговыми цѣлями, въ глубь материка. Онъ былъ братъ моего хозяина, — значитъ, мнѣ легко можно было разспрашивать его. Увѣряетъ, что былъ вездѣ, но такъ какъ по временамъ его отвѣты кажутся мнѣ подозрительными, то я и спрашиваю его на пробу:
— Что, Багамойо — большой городъ?
— Столько-то жителей, — отвѣчаетъ.
— А Килима-Нджаро?
— Тамъ столько-то.
А Килима-Нджаро гора, не городъ. Конечно, послѣ такого отвѣта я посовѣтовалъ своему купчику пойти прогуляться по Суэцу.
Ходить по агентствамъ я все-таки не пересталъ, — не пересталъ и раздумывать, куда мнѣ ѣхать. Я все еще колебался въ выборѣ мѣста. Благодаря любезности и римскимъ связямъ Семирадскаго, у меня были письма и въ Массаву. За Массаву говорило многое. Прежде всего, путь до нея значительно ближе и менѣе труденъ, чѣмъ куда-нибудь, а послѣ болѣзни въ Каирѣ я не собрался еще съ силами и долженъ былъ считаться съ этимъ. Потомъ, климатъ Массавы, несмотря на тамошніе знаменитые жары, здоровъ; тамъ нѣтъ болотныхъ лихорадокъ потому, что нѣтъ болотъ; тамъ абиссинцы по-просту берутъ человѣка и свертываютъ ему шею, что не должно быть вещью особенно непріятною: недаромъ же Абиссинія такъ нравится итальянцамъ, что они лѣзутъ туда, не жалѣя своей шеи. По берегамъ характеръ страны пустынный, какъ у Аравіи или Египта. Правда, воды тамъ нѣтъ; но кто и станетъ тамъ пить воду, когда на бѣломъ свѣтѣ есть вещи получше? Въ глуби возвышаются горы, покрытыя роскошною растительностью, лѣса полны дикихъ звѣрей, обитатели тоже дикіе, хотя и христіане.
Послѣднее не столь важно, но, вообще говоря, въ Абиссиніи много привлекательнаго. А каковы ея теперешнія отношенія къ Италіи? Разузнать это было очень трудно. Вотъ что значитъ не получать варшавскихъ газетъ! Если отношенія натянуты, если дѣло пахнетъ войною, то самый нейтральнѣйшій путешественникъ легко можетъ быть повѣшенъ на собственной нейтральности. А это меня не такъ уже привлекало. Конечно, я могъ бы сидѣть на песчаномъ островкѣ или одинаково песчаномъ прибрежьи безъ возможности заглянуть въ глубину края. Правда, мнѣ обѣщали, что я во всякомъ случаѣ могу добраться до Керена, но только съ сильнымъ конвоемъ, то-есть съ огромными издержками. Но самое главное — если я заберусь въ Абиссинію, то ужь не буду имѣть возможности посѣтить Занзибаръ и ближайшій къ нему материкъ.
А Занзибаръ ближе къ экватору… Такія поѣздки предпринимаются разъ въ жизни; чтобы получить охоту совершить ее вторично, нужно забраться далеко и видѣть вещи дѣйствительно любопытныя. Кромѣ того, мнѣ пришло въ голову, что если хватитъ здоровья и денегъ, то Массава лежитъ на обратномъ пути изъ Занзибара. И такъ, я рѣшилъ ѣхать въ Занзибаръ.
Потомъ, какъ обыкновенно послѣ всякаго рѣшенія, наступилъ конецъ раздумья, скуки, — явилось примиреніе съ судьбою. Мы въ странѣ, гдѣ вѣрятъ въ предопредѣленіе. Вѣроятно, мнѣ суждено, чтобъ я шелъ не на французскомъ суднѣ «Amazone»[3], а на нѣмецкомъ «Bundesrath»[1], и подъ экваторомъ ѣлъ бы Leberwurst[4], Sauerkraut[5] и Kalbsbrust mit Kartoffeln-Salat[6]. Пусть такъ и будетъ. Тѣмъ временемъ у меня въ распоряженіи пять дней, которые я могу провести если не пріятно, то, во всякомъ случаѣ, оригинально, то-есть проклинать холодъ въ Африкѣ и ходить въ тепломъ пальто по берегу Краснаго моря. Въ этомъ мнѣ позавидовалъ бы любой англичанинъ.
Красное море отличается, прежде всего, тѣмъ, что оно зеленое. Въ особенности по утрамъ вода принимаетъ совершенно изумрудный цвѣтъ. Въ теченіе дня она синѣетъ, но никогда не бываетъ такого лазурнаго цвѣта, какъ вода Средиземнаго моря. Это тѣмъ болѣе странно, что каналъ сохраняетъ свой цвѣтъ и кажется голубою лентою, брошенною на золотистые пески Аравіи и Египта.
Суэцъ, какъ городъ, не представляетъ ничего интереснаго. Это кучи домовъ, лишенныхъ всякой оригинальности и напоминающихъ каменныя постройки нашихъ второстепенныхъ городовъ. Вокзалы желѣзныхъ дорогъ и отели мизерные. Европейцевъ мало. Большая часть ихъ живетъ въ портѣ Ибрагимъ; собственно въ городѣ существуетъ европейская часть, но въ ней попадаются чаще всего греки. Толпа арабовъ и негровъ еще грязнѣе, крикливѣе и назойливѣе, чѣмъ въ другихъ египетскихъ городахъ. Точно нарочно собрали ихъ вмѣстѣ. Арабы живописны даже въ своихъ лохмотьяхъ, но каждый изъ нихъ смотритъ такъ, какъ будто бы дня два ничего не ѣлъ. Въ ихъ порывистыхъ движеніяхъ и навязчивости, переходящей всякую мѣру, просвѣчиваетъ какая-то голодная горячка. Сначала трудно отдать себѣ отчетъ, почему это такъ. Городъ расположенъ, кажется, великолѣпно, при самомъ устьѣ канала. Не сотни, а тысячи большихъ кораблей, идущихъ въ ту и другую сторону, останавливаются въ здѣшнемъ портѣ. Суэцъ — точно ворота, ведущія въ великія морскія пространства, въ Индію, Африку, Абиссинію; желѣзныя дороги соединяютъ городъ съ Измаиліей и Каиромъ, и, несмотря на это, на всемъ здѣсь лежитъ отпечатокъ застоя, убожества и нищеты.
Путешественникъ является добычей, на которую бросается мѣстная толпа, какъ стадо шакаловъ. Кто не умѣетъ обороняться, того разрываютъ.
Но пріѣзжающихъ сюда въ общемъ не много. Тѣ, которые собираются ѣхать изъ Египта въ дальнія страны, садятся на корабль въ Портъ-Саидѣ. Возвращающіеся также рѣдко высаживаются здѣсь.
Пароходы, правда, останавливаются въ Суэцѣ тысячами, но только затѣмъ, чтобы визировать въ портовой инспекціи свои бумаги, и тотчасъ же идутъ далѣе. Если-бы Суэцъ когда-нибудь сталъ срединнымъ пунктомъ торговли между Египтомъ, съ одной стороны, и прибрежьемъ Краснаго моря и Абиссиніей — съ другой, то, несомнѣнно, богатство и народонаселеніе его тотчасъ же бы возрасли. А теперь пока его положеніе напоминаетъ положеніе Тантала. Неисчислимыя богатства проходятъ мимо него, но только проходятъ, и ни руки, ни уста схватить ихъ не могутъ. Портъ-Саидъ отнялъ у Суэца все, даже хлѣбъ насущный.
Скучно было жить въ этомъ египетскомъ Голодаѣ. Боль въ горлѣ мучила меня попрежнему, и я не могъ отважиться на поѣздку къ источникамъ Моисея, лежащимъ по другую сторону залива. Холодъ стоялъ все время, но иногда проглядывало и солнце, — тогда я ходилъ въ портъ Ибрагимъ по длинной плотинѣ, прорѣзывающей весь заливъ. Во время отлива вода почти вся уходитъ, и только желтые пески блестятъ на солнцѣ. Около города, подъ амфитеатромъ горъ, находятся мѣста болѣе глубокія, откуда вода не уходитъ, — любимое мѣстопребываніе крабовъ, которые кишатъ здѣсь тысячами. Во время прилива зеленая волна заливаетъ все и мчится впередъ такъ быстро, что отъ нея не спасешься даже верхомъ. Извѣстно, что Наполеонъ едва не утонулъ во время одного изъ такихъ приливовъ.
Весь заливъ тогда кажется однимъ озеромъ, замкнутымъ въ оправѣ горъ. Горы эти днемъ покрыты темно-голубою дымкою дали, но вечеромъ выступаютъ яснѣе, блещутъ на солнцѣ золотомъ и пурпуромъ своихъ верхушекъ, пока не поблѣднѣютъ и не погаснутъ въ наступающемъ мракѣ.
На горахъ этихъ лежитъ печать особой торжественности, — онѣ возвышаются, какъ стѣны, на границѣ жизни и смерти. Здѣсь, внизу, городъ, портъ, дамба, движутся суда, поѣзда, лодки, — тамъ — вѣчное молчаніе. Туда никто не ходитъ, потому что не зачѣмъ ходить. Тамъ начинается область скалъ и песчаныхъ холмовъ. Кое-гдѣ попадается красный верескъ, кое-гдѣ іерихонская роза продерется изъ-за песка своими сухими вѣтвями — и только; кругомъ ни дерева, ни кустика, ни капли воды — открытое, мертвое пространство. Въ этой пустынѣ кроется что-то угрожающее, тревожное, потому что въ головѣ человѣка невольно нарождается вопросъ: зачѣмъ существуетъ эта пустыня, кому нуженъ этотъ просторъ? Здѣсь какая-то слѣпая безцѣльность; здѣсь трудно отрѣшиться отъ мысли, что не міръ существуетъ для жизни, а жизнь сама цѣпляется только за то, за что можетъ уцѣпиться, какъ плѣсень.
Кто хоть одинъ разъ въ жизни смотрѣлъ въ телескопъ на луну, тотъ легко припомнитъ, какъ угнетаютъ человѣческую мысль лунныя поля, такія страшныя, такъ дико безобразныя, какъ будто бы они замерли въ конвульсіяхъ. Вотъ и суэцкія горы, въ особенности ночью, въ зеленоватомъ, холодномъ освѣщеніи совершенно напоминаютъ лунныя поля. Позже я убѣдился, что оба берега Краснаго моря, вплоть до мыса Гвардафуи, производятъ такое же впечатлѣніе мертвенности.
Днемъ, по крайней мѣрѣ, у подножія горъ слышенъ свистъ локомотивовъ, которымъ отвѣчаютъ громовымъ рычаніемъ пароходы изъ порта. Пески Синая весело свѣтятся на солнцѣ; по голубой лентѣ канала въ ту и другую сторону мчатся лодки или арабскія фелюки, похожія издали на стада дикихъ утокъ. Иногда пройдетъ пароходъ, огромный, какъ китъ. Круглыя окна его свѣтятся, какъ будто онъ везетъ изъ-подъ экватора дюжину солнцъ на продажу, изъ трубы вырываются клубы чернаго дыма. Масса воздуха и свѣта. Чайки то блестятъ на солнцѣ своими бѣлыми перьями, то почти тонутъ въ синемъ небѣ. Кто хочетъ насмотрѣться на игру свѣта, тотъ пусть смотритъ на паруса фелюкъ. Въ пасмурный день они однообразно-бѣлые, но когда солнечные лучи ударяютъ на воду и песокъ, паруса свѣтятся и золотистымъ, и розовымъ, и голубымъ цвѣтомъ, измѣняются, какъ радуга, и тогда становится понятнымъ, что яркость красокъ на картинахъ «пленеристовъ» вовсе не произвольная выдумка, какъ это представляется на первый взглядъ.
Но пасмурныхъ дней было большіе, чѣмъ погожихъ. Наконецъ, пришелъ и нашъ «Bundesrath»[1]. Вечеромъ мы простились съ городомъ и выѣхали ночевать въ портъ, чтобы на разсвѣтѣ переселиться на пароходъ. Пріятный ночлегъ! Скверная и грязная гостиница была набита биткомъ, такъ что намъ пришлось помѣститься въ ванной. Запахъ изъ металлическихъ трубъ, клопы, прусаки и прочія меньшія, но еще болѣе кровожадныя существа не дали намъ сомкнуть глазъ ни на минуту.
Еще не разсвѣтало, какъ насъ подняли, и въ сопровожденіи арабовъ, несущихъ наши вещи, мы направились къ берегу канала, гдѣ у нѣмецкаго агентства стоялъ маленькій пароходикъ, который долженъ былъ подвезти насъ къ «Bundesrath’у»[1]. Кругомъ все спало. Нагруженные разными свертками и чемоданами, мы были похожи на разбойниковъ, которые пользуются ночною порою, чтобы ускользнуть изъ города. Но вотъ у бульвара блеснулъ голубоватый огонь фонаря, — то нашъ пароходикъ. Мы садимся, беремъ наши вещи, платимъ арабамъ, — маршъ. Вмѣстѣ съ нами сидитъ грекъ, ѣдущій тоже въ Занзибаръ, и нѣсколько арабовъ изъ мѣстнаго гарнизона. Арабы при невѣрномъ свѣтѣ мигающихъ фонариковъ кажутся какими-то фантастическими существами. Мы проходимъ мимо ряда домовъ съ неосвѣщенными окнами, и вплываемъ въ болѣе широкое пространство. Наконецъ, начинаетъ разсвѣтать. Приближаемся къ «Bundesrath’у»[1]. Онъ не великъ, не больше «Равенны», на которой я шелъ отъ Неаполя до Портъ-Саида. При боковой качкѣ насъ закачаетъ не на шутку. Но это ничего. Пароходикъ нашъ подходитъ ближе. Черезъ балюстраду высокой палубы къ намъ наклоняются головы нѣмецкихъ матросовъ. Мы входимъ на палубу, а оттуда спускаемся въ салонъ. Пароходъ новый и приличный. Стѣны изъ полированнаго дерева, зеркала, красная бархатная мебель, — внѣшность если не роскошная, то, по крайней мѣрѣ, удовлетворительная. У насъ отбираютъ билеты и отводятъ въ каюты, въ которыхъ придется пробыть четырнадцать дней, — четырнадцать дней, конечно, если будетъ все благополучно.
Первый туалетъ на пароходѣ всегда совершается съ особою тщательностью, — нѣкоторое кокетство въ ожиданіи спутницъ. Затѣмъ кофе и тихая, благочестивая молитва, чтобы первая нѣмка, которая покажется намъ, была бы хоть сколько-нибудь похожа на Гретхенъ.
Въ салонѣ еще пусто, но это пустяки. Нашъ пароходъ — самый обыкновенный пароходъ, не какой-нибудь «Летучій Голландецъ». Вотъ слышатся легкіе шаги и входитъ… входитъ молодой человѣкъ съ коротко остриженными волосами и очень длинными желтыми усами.
— Я такой-то, — рекомендуется онъ.
Послѣ обычнаго обмѣна любезностей, начинается бесѣда. Мы спрашиваемъ, много ли пассажировъ въ первомъ классѣ.
— Только я одинъ, — отвѣчаетъ молодой человѣкъ.
Отправляемся наверхъ, потому что, кажется, начинаютъ вытягивать якорь. Утро еще раннее и блѣдное, но туманъ ползетъ кверху, — видно, что день будетъ погожій. Отъ зеркальной поверхности воды вѣетъ утреннею свѣжестью. Вокругъ слегка колышатся пустыя бочки, пучки соломы, клочки бумаги, а между ними плаваютъ чайки, внимательно присматриваясь на всѣ стороны, точно имъ поручили надзирать за портомъ. Въ воздухѣ пахнетъ смолой и каменно-угольнымъ дымомъ. И здѣсь, и тамъ стоятъ большіе пароходы на якоряхъ, отражаясь въ гладкой водѣ, и, кажется, дремлютъ, точно огромныя животныя, утомленныя дальнею дорогою, — обычная картина порта. Все это мнѣ не ново, потому что я видалъ разныя моря, но близко сердцу.
Пароходъ вдругъ зарычалъ, точно прощаясь съ землей, и дрогнулъ. За кормой вода начала бурлить и пѣниться. Портовый бульваръ началъ отодвигаться отъ насъ все дальше и дальше. Въ такихъ случаяхъ никогда невозможно удержаться отъ волненія, въ особенности, когда ѣдешь далеко, въ неизвѣстные края. Человѣкомъ вдругъ овладѣваетъ такая тоска по своимъ, что, кажется, еслибъ у тебя были крылья чайки, то сейчасъ же сорвался бы съ палубы и возвратился назадъ.
Но свершилось! Суэцъ все болѣе и болѣе прячется въ воду, египетскій берегъ уходитъ, и передъ нами открывается пространство Краснаго моря.
Примѣчанія
править- ↑ а б в г д нѣм.
- ↑ фр. Messageries Maritimes — Морскія сообщенія. Прим. ред.
- ↑ фр. Amazone — Амазонка. Прим. ред.
- ↑ нѣм. Leberwurst — Ливерная колбаса. Прим. ред.
- ↑ нѣм. Sauerkraut — Кислая капуста. Прим. ред.
- ↑ нѣм. Kalbsbrust mit Kartoffeln-Salat — Телячья грудинка съ картофельнымъ салатомъ. Прим. ред.