Василий Курочкин. Стихотворения. Статьи. Фельетоны
М., ГИХЛ, 1957
Господин издатель!
Известись от вновь прибывших к нам с вашего света сочинителей, что отныне вы станете выдавать повременное ваше сочинение «Искра», как они объяснили мне, «без предварительной цензуры» и грыдированных веньет, но со внесением знатной суммы 2500 серебряных рублей[1] (на ассигнации-то, поди, до 10 000) залога, как бы в наше время при подрядах на поставку муки или чего подобного, хотя и не уразумел, в чем вы для себя прибыток обретете, ибо оттиснутые листы продавать будете «с указного дозволения», как и мы у переплетчика Веге делывали, — Bcio же, государь мой, так как вы сему радуетесь, поздравляю вас. Знатно вам, что ныне вот уже год, как столетие минуло со дня выпуска мною перьвого листа сатирического повременного издания «Трутень», который по чести перьвым в России считать надлежит, а не «Всякую всячину», эту ведунью лягушачья языка, как оттиснул в своем сочинении «И то и сіо» Михаил Чулков, что я издателю оной господину статс-секретарю Козицкому говорил уже на сем свете. «Трутень» мой, как вашея «Искры» прародитель, неукоснительно вам советы свои преподает.
Мы в свое время критики друг на друга писывали, тщася уразуметь, в чем сатире состоять надлежало. «Мое мнение весьма с вашим согласно, — писал мне Правдулюбов (зри „Трутень“ 1769 г., лист XXV), — что критика на лицо больше подействует, нежели, как бы она писана на общий порок. Меня никто не уверит в том, чтобы Молиэров Гарпагон писан был на общий порок. Всякая критика, писанная на лицо, по прошествии многих лет обращается в критику на общий порок». От себя к этому присовокуплю, что многие осмеянные по справедливости в нашем веке на лицо, в вашем суть уже общие подлинники лихоимцев, худых сочинителей и невеждов.
Памятуя однако, что и в вашем веке многие, как вы называете ныне, рецензенты превратное о критике понятие имеют, превыше самой правды ставя называемые эстетические умствования (мы ведь об таких и не слыхивали!), что вы, без сомнения, лучше моего знаете и что мне из книги г. Афанасьева «Русские сатирические журналы» ведомо стало, ибо сей сочинитель, многое об нас и о нашем веке дельно и со знанием изобразивший, разбирая оное рассуждение Правдулюбова, говорит уж совсем не дельно, якобы Правдулюбов «слишком уже расширяет значение сатиры» (Афан<асьев>. «Р<усские> сат<ирические> журн<алы>», стр. 46), которое, на мой взгляд, ив вашем веке не так чтоб уж весьма расширилося: памятуя притом, что когда так умствуют изрядные ваши сочинители, то как мыслить должны подвергающиеся таковой критике лихоимцы, мздоимцы, также худые сочинители — такальщики знатных господ и вольнослушатели, не лишним считаю преподать вам советы благоразумия.
А для сего выпишу вам из VIII листа «Трутня», что писал ко мне Чистосердов, когда «Трутень» многие уже потерпел невзгоды, хоть бы, на приклад, за ведомость об одной знатной боярыне, спрятавшей в лавке гостиного двора под асалоп два мотка золотых сеток, как она потом челобитную ей подавшему купцу не только волосы выщипала и глаза подбила, да еще и кожу со спины плетьми спустила: «Остерегайтесь наводить свое зеркало на лица знатных бояр и боярынь. Пишите сатиры на дворян, на мещан, на приказных, на судей, совесть свою продавших, и на всех порочных людей; осмеивайте худые обычаи городских и деревенских жителей; искореняйте закоренелые предрассуждения и угнетайте слабости и пороки, да только не в знатных. Тогда в сатирах ваших и соли находить будут больше. Здесь аглинской соли употребление знают немногие; так употребляйте в ваши сатиры русскую соль, к ней уже привыкли. Я слыхал следующие рассуждения: в положительном степене или в маленьком человеке воровство есть преступление противу законов; в увеличивающем, т. е. среднем степене или средостепенном человеке, воровство есть порок, а в превосходительном степене или человеке, по вернейшим математическим новым исчислениям, воровство не что иное, как слабость».
Вы вольны, государь мой, вместе с читателями вашими смеяться над моими советами и похваляться вашими новыми порядками, судами, освобождением крестьян и пр. Взяток-де у нас нет, правда у нас водворилась, спать можем спокойно. Спору нет: слава и честь вашему времени за сии два истинно великие и для всех человеков благодетельные события. В ваше время прогресс, коего и имени мы не слыхивали. Но ведь и на солнце есть пятна; может, сочинители ваши их не замечают, может, не хотят замечать; нам же, как душам бесплотным, видняе все, что у вас на том свете творится. Ведь и мы полагали в наше время не без основания, что «мысли и умы, долго быв угнетены под тяжестью тайны, вдруг, яко плотина от сильной водополи, прорвались» («Собес<едник> люб<ителей> р<оссийской> слов<есности>», ч. II, стр. 157); ведь и мы о тогдашних судах говаривали: «Отверзаются врата фемидина храма, вступают в него минервины други, корыстолюбивый и незнающий судья трепещет, а достойный готовится к новому торжеству своих подвигов»; и у нас, даже после закрепления малороссийских крестьян, в 1786 году, то есть за восемьдесят лет до освобождения крестьян нынешним монархом, Капнист возвещал в своей оде на истребление в России звания раба: «Россия! Ты свободна ныне!» Ныне уж у вас дети смеются над нашими одами и эклогами — эй! чтобы и над вами не посмеялись потомки.
Все сие отписал вам к тому, чтоб советы мои принесли вам пользу, ибо люди и в ваш век не суть ангелы, а между сочинителями есть такие, что и чертей хуже. Мы в наше время обзывали в критиках наших друг друга и ослами и дураками, запросто, а ваши так пошли писать инсынуациями… тьфу ты, господи, и не выговоришь! Сколько ни писал на меня критик статс-секретарь Козицкий во своей «Всякой всячине», он моего «Трутня» так не мог повредить, как у вас, слышно, от господина Каткова многие сочинения повреждены. Он же, господин Катков, и у нас от множества прибывающих с вашего света сочинителей не, весьма одобряется, хотя слывет за великого ведуна лягушачья языка.
Письмо мое оканчиваю искренним желанием успеха в вашем труде, и чтобы издание ваше не только простым и средостепенным людям, но и знатным господам так нравилось, как мой «Трутень» нравился семерым знатным боярам, которых знал и помянутый Чистосердов. Сии господа читать сатиры были великие охотники и, читая оные, никогда не краснели, для того что никогда не делали того, для чего, читая сатиры, краснеть должно. Не мало вам пользы принесет также, если вы, хоть на двенадцатом году вашего издания, посвятите его какому-либо меценату, что я рассудил за благо сделать при втором тиснении «Трутня» 1769 года, посвятив его генерал-порутчику Льву Александровичу Нарышкину и при таковом же 1770-го, посвятив оный г-ну обер-прокурору Всеволодскому. Сими мероприятиями нарекания и гонения многих невеждов избежать можете. Впрочем, остаюсь ваш охотный доброжелатель.
Там, где я нахожусь.
Января 1-го дня 1870 года.
P. S. Слышал я, что у вас в апреле 1868 года один мой доброжелатель отписал в ведомости, что, мол, стыдно, что сочинители наши не справят хоть пятидесятилетней памяти дня моей (Новикова) смерти, так как, мол, в столетие его рождения (1744 года) об нем мало кто и знал в просвещенном обществе, а многие, даже из знатных обоего пола особ, до днесь не ведают. Поблагодарите сего моего доброжелателя за его обо мне память, да за одно уж и просвещенное российское общество, так как, благодаря сей забывчивости, обо мне не было говорено столько дичи, сколько об Ломоносове на столетнем о кончине его торжестве. У меня с Михайлой Васильевичем от сего со смеху три дня бока болели.
Многоуважаемый Николай Иванович.
Ответом на ваше любезное письмо может послужить статья, напечатанная в начале этого нумера, который и будет препровожден к вам тем непостижимым для живых людей способом, которым вы доставили мне ваше письмо.[2] Благоволите только сами прислать за ответом, потому что я недоумеваю, как все это произошло, хотя и радуюсь, что это произошло. «Искра» будет постоянно вам посылаться; вы, хоть время от времени, не оставляйте ее вашими статейками, всегда для нее полезными… Не прибавляю никаких любезностей, потому что мертвые, вероятно, разочарованы в людях более, чем живые, и, наслышавшись того, что говорили про них даже у смертного одра, самое искреннее слово правды принимают за лесть. Также прошу вас передать как вашим современникам и приятелям, так вообще великим и замечательным людям, которых так много на том и так мало на этом свете (чуть ли уж не все на тот свет отправились), чтобы и они присылали в «Искру» свои статьи, мемуары, афоризмы и пр., что им угодно, не опасаясь нисколько за свою добрую память в потомстве, потому что ведь положительно никто из живущих не поверит, что они действительно ведут с «Искрой» корреспонденции, хотя большинство, из рода в род по целым тысячелетиям, верит нелепостям еще более очевидным. Вам, впрочем, в вашем страдательном положении, это более, чем мне, известно. Я желал вам только выразить, что с мертвыми несравненно более удобно вести истинно человеческие сношения (конечно, если возможно), чем с живыми, потому что от сих последних, сколько ни хлопотал я, я не мог никогда добиться правды.
Когда вы прочитаете передовую статью, вам станет ясным, каким из ваших советов «Искра» последует; тем не менее она вам за все благодарна. Размышления о современном прогрессе, о старых и новых людях, также «о веке нынешнем и веке минувшем» в след<ующих> нумерах раскроют вам дело со всех сторон. Так что здесь я ограничусь кратким ответом, и то только на последний пункт вашего письма.
Во-первых, позвольте усомниться в удостоверении вашем насчет семерых знатных бояр, «читавших „Трутень“ и никогда не делавших того, для чего, читая сатиры, краснеть должно». Меня тут интересует вопрос: почему вы знаете, что только семь, и неужели только семь? В наше время несравненно большее количество знатных бояр читают «Московские ведомости» — и тоже не краснеют. Когда я узнаю наверное, какому количеству знатных бояр нравится «Искра», не премину вас уведомить. Это будет зависеть, впрочем, от свойств сатиры «Искры», а свойства сатиры «Искры» будут взаимно зависеть от свойств этих самых знатных бояр.
Очень сожалею, что не считал знатных бояр, которым нравится «Искра», с самого ее основания, а то бы я непременно воспользовался вашим советом касательно посвящения ее какому-либо меценату. Теперь затрудняюсь, кому бы ее посвятить. Пожалуй, к такому сунешься, что только беды наживешь. Позвольте, я посчитаю, как в арифметике говорится — в уме. Раз… нет, этому не посвящу… Два… этому и подавно… Три… этот скажет, пожалуй, что «Искра» его компрометирует… Четыре… этот сам компрометирует все, что только к нему подходит… Пять…
Нет, Николай Иваныч, не посвящу никому… потому что другие, прочитав в «Искре» посвящение Такому-то, примут самое посвящение прямо за сатиру на лицо, а вы мне советовали печатать сатиры на лицо с осторожностью.
Кстати: объясните, как это у вас, бесплотной души, бока болят от смеха; вероятно, это не более как искусственный оборот речи, свойственный вам как сатирику по пословице: каков в колыбельке, таков и в могилке. Потому спрашиваю вас об этом, что у нас есть некто Аскоченский, который непременно отметит в вашем письме это место красным карандашом. По своим знакомствам он на том свете страшнее, чем на этом.
Примите и пр.
P. S. Относительно 31-го июля 1868 года спешу вас уведомить, что в этот день тесный кружок людей, помнящих ваши заслуги, почтил вашу память в дружеской беседе об вас, за стаканом вина, без всяких тостов и спичей.
Милостивый государь!
Я убежден, что вы струсите на первом же нумере вашего журнала без предварительной цензуры. Знаете ли, чего ждет от «Искры» публика — а? Знаете ли, какие ей нужны статьи — а? Нужны статьи, от которых бы сыр-бор загорелся. Нужно, чтоб «Искра» обратилась в пламя и охватила всю Русь православную, с ее иноязычными окраинами. Вы боитесь предостережений — да ведь предостережения дают силу журналу. Сделайте так, чтобы вам за первый же нумер было дано предостережение, и тогда успех журнала будет обеспечен. Пусть за второй нумер дадут второе — об «Искре» тогда все кричать будут. Поверьте мне, я ведь сам в некотором роде сочинитель.
Хотите, я вам, не выходя из комнаты, составлю для первого No две корреспонденции — одну из Западного края, другую из остзейских губерний; статьи эти, положим, не принесут никому ни малейшей пользы, в них не будет ничего, кроме общих мест, они не прибавят ни одного факта к тому, что уже всем известно, но они будут забористые, зажигательные, задирательные, — скандал произойдет великий. Пусть сразу захлопнут журнал, вам-то что; зато все об вас говорить будут. Слава, черт возьми, а! Знаете французскую поговорку: après moi le déluge![3]
P. S. Я бы вообще желал с вами познакомиться и обменяться мыслями. Я к тому же веселый собеседник, знаю несколько европейских языков и все славянские. Со жмудью и латышами объясняюсь так, что они меня за своего брата считают. Какие я знаю анекдоты про польских панов, про ксендзов, про немцев-колбасников, про жидов с пейсами. Главное: у меня душа нараспашку, — я ненавижу абсолютизм, и, скажу вам откровенно — я красный. Жду и от вас полной откровенности.
Милостивый государь!
Оставайтесь при вашем убеждении, что мы струсим на первом же нумере без предварительной цензуры. Публика ждет от «Искры» сатирического журнала. Статьи, от которых бы сыр-бор загорался, никому не нужны, да и сыр-бор от наших статеек не загорится. «Искра» в пламя обратиться не может и не желает конкурировать с копеечной свечкой перед ликом г. Каткова, от которой, впрочем, ныне уж и Москва что-то не загорается. Предостережений мы не боимся, когда дело идет о проведении в общественное сознание мысли, которую мы считаем полезною, но добровольно накликать на себя предостережения, для ради мнимого успеха, считаем шарлатанством, недостойным честного журналиста. Верим, что вы сочинитель в некотором роде… Корреспонденции нам нужны — не от вас только — и не только из Западного края и остзейских губерний, а также с северной, восточной и южной России, только нам нужны корреспонденции, которые бы приносили обществу пользу, в которых ни под каким видом не заключалось бы общих мест и которые именно вносили бы новые сведения, необходимые для уразумения Современного положения того или другого края, преимущественно с его темных сторон. Подобные статейки по самому существу своему не могут быть, как вы выражаетесь, забористыми, именно чтобы не производить суетного скандала и не подвергать бесполезному риску журнал, в котором они помещаются. Что же касается до предлагаемой вами славы, то мы предпочитаем короткое знакомство читателей с нашим журналом как в хорошие его дни, так и в дурные, и не позволим себе, ради пустого эффекта, жертвовать интересами подписчиков «Искры». — Знаете, как отвечают по-французски на предложения, подобные вашим: «Parlons bas, parlons bas! Ici près j’ai vu Judas».[4]
"Искра".
P. S. Кажется, мы достаточно познакомились и обменялись мыслями. Затем, ваши анекдоты об немцах-колбасниках, жидах и поляках Приберегите для тех газет, которые ими не погнушаются, и так как вы объявили, что вы красный — покраснейте еще, если можете.
Милостивый государь, господин редактор!
Один доброжелательный голос хотел давно вам высказать следующее:[5]
. . . . . . . . . . . . вы начнете выпускать «Искру» без политипажей и без предварительной цензуры, но что выйдет из этого после, знаете ли вы? То, что журнал ваш не будет охотно читаться публикою, привыкшею видеть его иллюстрированным, печатной же э(е)рунды и без того довольно, и кого вы надеетесь заинтересовать одним текстом своим. Неужто вы думаете, что большинство ваших читателей — читало[6] действительно «Искру» когда-нибудь и находило ее занимательной с литературной стороны? Какое заблуждение! Картинки, карикатуры и подпись подними: — вот на что бросалась масса публики, развертывав ваш журнал, за столом в трактире, в вагоне железной дороги и дома — после обеда, да перед ночным сномв постеле(и)… Это раз, что, отнявши картинки, нравящие(я)ся детям (читай — русская публика). Вы отними(е)те главнейший интерес у вашего журнала, именно карикатурной части всего более обязанного успехом своим…
Потом, разве можно издавать в России сатирический журнал без предварительной цензуры вообще . . . . . . . . . . .[7] Надо признаться, заклятый враг не мог бы придумать более верной меры погубить Вас, какую Вы сами изобрели для себя, выходя из-под предварительной цензуры. Удивительно, как непрактичен литературный круг вообще, да будьте же людьми улицы, площади, людьми толпы, одним словом, а не высиженными яйцами на литературной наседке…
Ваш искренний доброжелатель, временно пребывающий в Москве.
Милостивый государь!
Анонимные письма вообще рвутся; иногда, если содержание их особенно важно, их принимают к сведению, иногда они поступают в коллекции курьезов; вообще же их принято считать подозрительными, потому что, согласитесь, люди, являющиеся под масками с заявлениями и сообщениями, иногда очень важными, не могут внушать к себе полного доверия, хотя бы на масках их и было написано: искреннее доброжелательство, нелицемерная преданность и т. п.
Я бы не отвечал и на это ваше письмо, хотя бы и мог с некоторою достоверностью обратиться именно в ту сторону, откуда оно исходит, судя по некоторым, не приведенным здесь местам письма и по напоминанию вашему о знакомстве со мной в первые года издания «Искры» (для читателей это не занимательно), если бы та часть письма вашего, которая здесь напечатана, не представляла некоторого интереса для публики, именно для публики «Искры».
Не давая развития своим догадкам, так как я, может быть, ошибаюсь, а потому вообще не позволяя себе сомневаться в искренности вашего доброжелательства, буду вообще отвечать вам только на эту часть вашего письма.
Вы, милостивый государь, принимаете на себя роль депутата, со стороны большинства читателей «Искры». Закрыв свое собственное лицо непроницаемою маскою, вы докладываете от лица этого большинства, что оно никогда не читало «Искры» и, не читая, находило ее не занимательной с литературной стороны; далее, расширяя ваше представительство, вы утверждаете, что масса публики бросалась только на картинки и подписи в «Искре», и, наконец, все-таки не снимая маски, провозглашаете, что я теперь отнял главнейший интерес у журнала и при этом обвиняете в ребячестве всю публику поголовно.
Вы придали такой общий характер вашему заявлению, что я счел обязанностью его напечатать.
Да, милостивый государь, я отнял главнейший интерес у своего журнала для той публики, которая, как вы несколько необдуманно выражаетесь, никогда не читала «Искры» и при этом находила ее с литературной стороны не занимательною, для той публики, которой нужны картинки и подписи под ними, каковы бы ни были и те и другие, и которой совершенно неизвестно, какое значение имеет политическая карикатура в Европе и в каком положении вследствие разных причин находится у нас вообще карикатура как отрасль искусства. Этой публике, разумеется, нечего объяснять, что в России политики Домье положительно невозможны, юмористы Камы что-то не часто встречаются, а грациозные Гревэны вовсе не существуют, эта часть публики (заметьте: часть) действительно обретается в младенчестве, и если я, может быть, и был для нее, против своей воли, игрушечных дел мастером, то сознательно быть таковым не желаю.
Но есть, милостивый государь, другая публика, которая со времен императрицы Екатерины II читала сатирические журналы, в которых не было никаких картинок, следовательно, ровно сто лет тому назад уже не была ребенком, а теперь, надо думать, порядком-таки возмужала, для которой «Трутни» и «Живописцы» печатались вторыми изданиями, которая в позднейшие царствования, когда не было сатирических журналов, действительно прежде всего бросалась в тогдашних повременных изданиях на статьи сатирического характера, которая, тринадцать лет тому, в громадном количестве подписывалась на «Весельчак», полагая найти в нем потребную времени сатиру, и на следующий же год от него отшатнулась, встретив на страницах его одно балагурство, хотя картинки «Весельчака» выполнялись весьма добросовестно лучшими нашими художниками. Эта публика, отшатнувшаяся от «Весельчака» с его художественными картинками, обратилась к «Искре» и доднесь ее не оставляет своим вниманием; эта публика зачитывалась «Свистком» Добролюбова; эта публика в нынешних толстых журналах прежде всего разрезывает статьи современных сатирических писателей, понимая сатиру в ее серьезном значении, и этой-то публике будет служить «Искра», насколько хватит ее сил и уменья.
Как бы сознавая несостоятельность ваших доводов, вы спрашиваете далее: разве можно издавать в России сатирический журнал без предварительной цензуры? Отчего же нет, милостивый государь? Если можно печатать сатирические очерки, стихотворения и фельетоны в бесцензурных газетах и журналах, я не вижу, почему нельзя издавать журнал, весь составленный из таких очерков, стихотворений и фельетонов. Я вам опять-таки сошлюсь на екатерининский век, когда не существовало предварительной цензуры, и сатирические журналы процветали, а в некоторых даже участвовала сама императрица и лица к ней приближенные. Не допускаю также и мысли, чтобы кто-нибудь задавался мыслью погубить «Искру», тем более что еще очень недавно один из журналистов, не особенно расположенный к ней, издателя ее назвал «добродушнейшим из журналистов». А насчет того, чтобы сделаться людьми улицы, площади — упаси господи, милостивый государь! Что мы станем делать на площади, мы, кабинетные труженики, скромные юмористы скромной русской литературы. Последней вашей укоризны мы даже не понимаем.
Благодарим за ваше доброжелательство.
1869—1870
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьПисьма доброжелателей «Искры». Впервые — в «Искре», 1870, № 1, стб. 5—16. Авторство Курочкина определяется подписью «Издатель» под ответами на письма; до июля 1870 г. в конце номеров «Искры» значилось; «За редактора издатель В. Курочкин». I. Письмо с того света. Без предварительной цензуры… См. предыдущее примечание. Новиков Н. И. — передовой общественный деятель, писатель и журналист второй половины XVIII в.; издатель сатирических журналов «Трутень», «Живописец» и др.; в 1792 г. по приказу Екатерины II был арестован и просидел в Шлиссельбургской крепости до конца ее царствования. Со внесением знатной суммы… залога. Согласно закону о печати 1865 г. периодические издания, освобожденные от предварительной цензуры, вносили денежный залог. Ведунью лягушачья языка. В № 78 «Всякой всячины» была напечатана статья о «разговорах» лягушек в саду и об одной «большой надутой лягушке», которая, из гордости и равнодушия к общей пользе, молчала, «когда другие изо всей мочи кричали». Ответом на эту статью было письмо за подписью «Д. П.» в № 28 журнала М. Д. Чулкова «И то и се». По предположению П. Н. Беркова («История русской журналистики XVIII века», М. —Л., 1952, стр. 231) статья «Всякой всячины» была направлена против А. П. Сумарокова. Издателю оной… Долго считалось, что редактором «Всякой всячины» был один из секретарей Екатерины II литератор Г. В. Козицкий, но на самом деле журнал выходил под негласным руководством самой императрицы. В чем сатире состоять надлежало. См. вступит, статью, стр. XL—XLI. Правдулюбов — псевдоним Новикова. Гарпагон — герой комедии Мольера «Скупой». Что мне из книги г. Афанасьева… ведомо стало. Афанасьев А. Н. — фольклорист и историк литературы. Его книга «Русские сатирические журналы 1769—1774 годов» вышла в 1859 г. и послужила поводом для известной статьи Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины». Являясь одним из первых исследований о сатирических журналах XVIII в., до сих пор не потерявшим известного значения, книга Афанасьева отразила вместе с тем либеральные тенденции ее автора. Так, Афанасьев на первой же странице восторженно отзывается о «блистательном царствовании» Екатерины II, которое оказало «благотворное влияние на развитие отечественной литературы и журналистики». Это убеждение Афанасьева не раз сказывается при характеристике сатирических журналов. Такальщики знатных господ — льстецы, поддакивающие знатным людям. За ведомость об одной знатной боярыне. Имеется в виду заметка «Из гостиного двора» в № 4 «Трутня». Асалоп — салоп. Ведь и мы полагали в наше время… Дальше следует не совсем точная цитата из «Былей и небылиц» Екатерины II, печатавшихся в издававшемся при ее ближайшем участии журнале «Собеседник любителей российского слова». Ведь и мы о тогдашних судах говаривали. Дальше следует цитата из издания Василия Новикова «Театр судоведения или чтение для судей», т. 4, 1791. И эта и предыдущая цитаты приведены в статье Добролюбова. Капнист В. В. — драматург и поэт, автор комедии «Ябеда». Катков — см. стр. 642. Письмо мое оканчиваю искренним желанием успеха в вашем труде и т. д. — несколько измененная цитата из письма Чистосердова в № 8 «Трутня». Там, где я нахожусь — цитата из того же письма. Один мой доброжелатель отписал в ведомости… Речь идет о статье «Напоминание о Н. И. Новикове», появившейся в № 116 газеты «Голос» за 1868 г. На столетнем о кончине его торжестве. См. стр. 650. Статья, напечатанная в начале этого нумера — «„Искра“ 1870 года» (см. стр. 599). Век нынешний и век минувший — цитата из «Горя от ума», слова Чацкого. II. Письмо подозрительного радикала. Вы боитесь предостережений. Согласно закону о печати 1865 г., периодические издания, освобожденные от предварительной цензуры, были подчинены судебной и административной ответственности; за «предосудительное» направление министерство внутренних дел объявляло им предостережения; после третьего предостережения издание временно приостанавливалось или совсем прекращалось. Après moi le déluge! (После меня хоть потоп!). Слова "Après nous le déluge! (После нас хоть потоп!) приписывались французскому королю Людовику XV. Parlons bas… — цитата из стих. Беранже «Monsieur Judas»; см. на стр. 360 перевод Курочкина «Господин Искариотов». III. Анонимное письмо. Домье О., Кам (псевдоним А. де Ноэ), Гревен А. — французские художники-карикатуристы. «Весельчак» — легковесный юмористический журнал, издававшийся в 1858—1859 гг. «Свисток» — сатирическое приложение к «Современнику». Мы, кабинетные труженики… Разумеется, это сказано иронически.
- ↑ Знатно, что у вас теперь серебра больше, чем в наше время, когда от денежного оскудения в первый раз ассигнации завели и медную монету с нарочитым усердием бить почали.
- ↑ Только не распространяйте этого способа, а то, по новым порядкам, придется платить страховые.
- ↑ После меня хоть потоп! (франц.).
- ↑ Тише, тише! Поблизости Иуда (франц.).
- ↑ Письмо это получено нами еще в сентябре прошлого года. Оно анонимное. В заголовке его значится: «20 сентября 1869 года, Москва без золотой маковки за снятой главой с Ивана Великого. Приберегите это письмо, когда-нибудь автор напомнит Вам о себе при удобном случае». (Извольте-с, прибережем.) После первых двух строк, приведенных выше, выпускаем ненужное начало письма и переходим прямо к делу. Так же точно и далее выпущенные нами места из письма означены точками.
- ↑ Слова, отличенные в подлиннике, подчеркнуты.
- ↑ Выпущено более страницы.