Публикуемые письма Белого к молодому советскому писателю Шалве Сослани — удивительный и по-своему уникальный документ, свидетельствующий о внимании, с которым «старый писатель» следил за ростом молодых талантов в советской литературе, и о той радости, с которой он эти таланты встречал. И еще — с особенной силой — раскрывается в этих посланиях нестареющая, юношески-пылкая душа поэта, у которого удачи его молодого собрата по перу вызвали не официальные снисходительные комплименты «мэтра», а «радостные вскрики» влюбленного в настоящую литературу. Белый приветствовал у Сослани то, что было близко ему самому: вольный размах, точность и непосредственность образа.
Кто же тот писатель, кому адресует столь лестные послания маститый художник слова?
Шалве Виссарионовичу Сослани 30 лет, менее десяти лет назад выпустил на родине в Тифлисе книжечку стихов на грузинском языке, написанных в футуристической манере. Яркий, экспансивный, увлекающийся, не сразу выбрал литературную стезю — очень тянула к себе сцена. Учился на литературном факультете Московского университета, много ездил по стране как корреспондент, жадно вникал в проблемы, которые решали строители новых заводов, ударники колхозных полей; они для романтика Шалико Сослани (так звали друзья) были «самые настоящие, реальные» и одновременно — «сказочные герои» пятилеток.
Как прозаик дебютировал на русском языке яркой, лиричной, очень сердечной повестью «Конь и Кэтевана», во многом автобиографичной. Она увидела свет в четырех номерах журнала «Красная новь» за 1931 год (№ 4—7). В следующем году она вышла отдельным изданием в ГИХЛе под рубрикой «Новинки пролетарской литературы», изначальный тираж был невелик — 5000 экз. Но именно это издание и привлекло внимание Белого и вызвало к жизни оба его письма. «Странная» повесть, «странный» сюжет: богатство красочных метафор, причудливых ситуаций, картин, образов сопровождают приключения грузинского паренька — московского студента, рассказывающего о любимой девушке Кэтеване, о треволнениях любви, о злоключениях с… конем Мером, которого горец привез с собой в столицу и на отношении к которому проверяются его новые друзья — строители Москвы, по-русски отзывчивые и доброжелательные.
Первой же повестью Шалва Сослани блистательно вошел в советскуюлитературу. Конечно, отзыв Белого был не единственным восторженным откликом на «Коня и Кэтевану». Эта повесть и новые творения удостоились самых высоких отзывов коллег. В одном из писем к другу Шалва сообщил: вызывал к себе А. М. Горький, отозвался о повести «Контролер» как о «безусловно даровитой» вещи. «В целом на меня старик произвел весьма обаятельное впечатление. Навел на важные литературные мысли» ЦГАЛИ, ф. 2208, оп. 2, ед. хр. 949, письмо к Я. З. Черняку от 21.VIII. 1933 г.).
Интересно, что отзыв А. А. Фадеева, сдружившегося с Сослани и полюбившего его, в чем-то сближается с мнением Белого. Очевидно, о рассказе «Девушка с кургана» напишет Фадеев товарищу: «Шалико! Мне чертовски понравилась твоя работа! О таком стиле, поистине живописном и романтическом — умном — ироническом стиле можно сказать, что ему одному будет дана широкая дорога нами — подрастающим поколением писателей» (Письмо от 11.IV. 1932 г., сб. «Строка, оборванная пулей». М., 1985, изд. 2-е, доп., с. 573).
Примечательно: в письме Белого в череде восторженных эпитетов трижды повторено определение «свежий». Сослани, может быть вслед за Белым, ценил в своих вещах эту «свежесть», которая была для него не самоцелью, а условием создания нового языка. Он пишет Марии Шкапской (о втором, по-видимому, издании повести «Конь и Кэтевана», ГИХЛ, 1935): «Я очень, очень рад — слыша от вас, что книга моя дошла до Вас не по ее оригинальной и свежей форме языка», а взяла другим, «это через форму пробивающиеся ростки будущего языка, интернационального языка, который может вырасти только на полях социалистической культуры» (ЦГАЛИ, ф. 2182, оп. 1, ед. хр. 480, письмо от 5.I.1935 г.).
Доброволец Краснопресненской ополченческой дивизии писатель Шалва Сослани погиб зимой сорок первого под Вязьмой. «…И ты знай, — писал он жене в одном из посланий с передовой, — смерти я не боюсь. Мое бессмертие, я знаю, уже написано этим же пером гораздо раньше, чем какая-либо пуля сможет сразить меня» (Письмо от 7—8.VIII.1941 г., адресовано жене Л. С. Сослани. Сб. «Строка, оборванная пулей», с. 575).
Письмо 1-е полностью публикуется впервые (в сокращении опубликовано Г. М. Мироновым и первой женой Ш. В. Сослани — Н. В. Сослани в сб. «Строка, оборванная пулей», 2-е изд., доп., с. 572). Письмо 2-е публикуется впервые.
я только что прочел Вашу яркую, душистую книгу; и хотя во второй части далеко не все понял (прочту еще раз и, вероятно, вдумчивей), — но общее впечатление: свежего, весеннего ветра; некоторые страницы, особенно, в первой части, вызывали радостный вскрик; и знаете, почему? Потому что я, сторонник скрупулезной работы и враг только «нутра», очаровывался непосредственностью, выпрядающей, как горный поток — сразу; и сразу же ошарашивающей читателя:
— «Что, как, почему?» — останавливаешься и спрашиваешь себя; и подумав, себе отвечаешь:
— «Конечно же, — как же иначе?» Может быть, Вы и много работали над страницами, производящими впечатление юной, живой непосредственности, — но мне до этого нет дела; я руководствуюсь своим впечатлением; иногда читаешь и говоришь себе: «Хорошо отделано, да выдумано; организовано головой».
А от иных Ваших страниц веет ветром: «расправила крылья тень и упала меж редких ельников в тишину. Лес сгорбился и присмирел в ожидании»; или: «проносится ястреб и, точно коготком, проводит тенью по воде. Но река бескровна и молчит» и т. д.; эти десятками разбросанные у Вас фразы — удивительны; помню, когда лет 35 назад прочел в первый раз еще гимназистом «Пана» Гамсуна, веяло на меня такою же свежестью; Гамсуна крепко любил гимназистом. И не сердитесь за это сравнение с Гамсуном; оно в устах старого писателя молодому — большой комплимент. Вот уж кому хочется сказать — «Пишите, пишите», — так это Вам.
Простите за лапидарность и непричесанность письма (много работы). И — совет: дайте побольше воли этой яркой свежести; не слишком замораживайте себя целезаданиями.
Остаюсь искренне Вам симпатизирующий и радующийся Вашему таланту
P. S.
Послушайте, а конец повести — не… испорчен ли?
просто рок преследует; сижу с температурой; и вечер, которого так ждал, опять оторван от меня, — то есть: не могу и сегодня попасть на Ваш вечер, ибо с моим хроническим бронхитом я попадаю в ловушки: из гриппа в грипп; и появиться на Вашем вечере, — значит: лежишь больным 22-го (день прений по докладу о «Худ<ожественном> театре» в «Всероскомдраме»).
После 22-го напишу Вам о том, как нам встретиться. Только что получил «Н<овый> мир»; пробежал статью «Шамшова»; и так прозвучало теми местами, куда я рвался. В Шови почему-то очень хочется быть.
Остаюсь искренне расположенный к Вам