С. П. Шевырев
правитьПисатели между собой
правитьСия комедия носит на себе все признаки классической. Она написана в пяти действиях, шестистопными ямбами; в ней соблюдено единство времени и места; лиц не много; пристойность вкуса не оскорбляется никакой непозволительной выходкой; есть характеры и интрига, есть завязка и развязка; кажется, автор всем снабдил свою комедию, чтобы дать ей право на место в списке любимиц Талии. Но отчего впечатление, произведенное чтением оной, так неполно, так слабо? Отчего душа, в продолжение чтения, не увлекается никаким интересом, и при конце не приобретши ни одной новой мысли, ни одного чувства, утомленная, с радостию покидает эту пиэсу, как всякое обыкновенное явление жизни светской? Это заставляет думать, что помянутые достоинства комедии суть достоинства отрицательные, что комик, желающий действовать на человека, не успел еще, если только избежал погрешностей и не дал своей комедии качеств положительных, которые заключаются в живом, полном и ясном изображении жизни со стороны ее смешных противоречий и в игривой, легкой форме представления.
Вероятно, не всем читателям нашим известно содержание сей комедии, и потому, дабы оправдать наши мысли, постараемся как можно короче рассказать слишком запутанное и скучное действие оной. — Пионина, богатая женщина, помешанная на метромании, приехала в Москву к своей племяннице, молодой вдове, княгине Тирской, которая, также и по метромании будучи сродни тетушке, завела у себя в доме литературное общество. Цель прибытия Пиониной в Москву — вступить в члены и выдать племянницу по выбору своего вкуса за того из двух поэтов-женихов княгини, кто отличится в состязании своими стихами. Княгиня предоставляет себя на волю тетушки из видов на ее наследство. Несмотря на то, она предпочитает Пламенова Тонскому, уважая его талант и истинную любовь к ней. Тонской своею лестию успевает во мнении тетушки; Пламенов в двух несчастных встречах с нею лишается ее милости. К тому же член общества, журналист Лезвинский, завистник его таланта и враг по отношениям литературным, вредит ему во мнении Пиониной, но между тем обманывает Пламенова и, примирившись с ним наружно, выдает ему себя за услужливого друга. Сам же, вытребовав оду Пламенова, им еще не напечатанную и написанную для получения желанного приза, пишет на него злую критику — и открывает одному из членов, Трутневу, который пользуется особенною благосклонностию Пиониной за похвалы ее стихам, намерение — поместить в своем журнале помянутую статью, выдавая ее за чужую. Но увидев, что Трутнев на стороне Пламенова и хочет открыть его замыслы, он обращает дело в шутку и дает честное слово бросить критику. Параша, служанка княгини, убеждает Трутнева, что он пленил Пионину, и он надеется получить ее руку, что и обещает ему Параша, если он будет помогать Пламенову. Она, чтоб примирить Пионину с Пламеновым, которому даже отказано от дома за невинно произнесенную хулу на стихи ее, заставляет Трутнева написать стихи в честь Пиониной и выдать их от имени Пламенова. Это средство удается — и Пионина снова примиряется с поэтом, без ведома коего все это сделалось. На состязании ему отдается преимущество перед Тонским. Трутнев вместе с Пиониной обнаруживает козни Лезвинского, а потом и сам несчастный после многих хлопот получает отказ. В заключение Пламенов и княгиня радуются помолвке, Пионина — племяннику поэту, Параша — отпускной, из которой она и трудилась, а читатель и зритель радуются окончанию пиэсы.
Хотя по названию комедии видно, что автор хотел изобразить писателей не в обществе, а между собой; однако женские лица, выведенные им на сцену, неотъемлемо принадлежат обществу и потому невольно рождается вопрос: в тех ли отношениях находится у нас писатель к обществу, в каких он представлен комиком? Правда, что у нас смотрят на писателей как на существа какого-то другого идеального мира, владеющие даром особенным, непонятным для людей обыкновенных, — что к ним показывают наружное уважение, — но чтобы иметь какие-нибудь права в обществе, писатель должен вмещать в себе достоинства любезного и общественного человека, более по мнению света необходимые и более верные. Если он не имеет их, то на свои достоинства, внутренние и слишком идеальные для мира чувственного, он не выменяет никаких прав существенных. Это уважение, которое ему предлагают, так же идеально, как и его собственные достоинства. Оно и естественно: как, выходя из одного мира в мир новый и противоположный, объявлять в нем свои права на гражданство? Купишь ли товару во Франции на монету русскую? Хотя новейшие философы и утверждают совершенное тождество между миром мысли и вещества, но наш свет убежден до сих пор в противном, и если б писатель у нас захотел объявить права свои в свете, то в этом отношении он бы был прекрасным комическим сюжетом. Обратимся же к комедии: в ней даны писателю права сверхъестественные; Пионина решительно объявляет, что она выберет женихом своей племяннице того, кто напишет лучшие стихи. Такие примеры у нас неслыханны. Конечно, комику воля создавать происшествия, но он не должен нарушать законов того мира, в котором живут и действуют им созданные лица. Правда, автор не столько хотел изобразить писателей в обществе, сколько их взаимные отношения, основанные на выгодах личных; это достойно бича насмешливой Талии, но и здесь мы видим большой недостаток. Во-первых, у писателей наших литературные отношения никогда не мешаются со светскими; во-вторых, черты, схваченные автором, слишком обыкновенны и бледны, тогда как этот предмет требует кисти резкой и красок ярких.
Перейдем от предмета к характерам и интриге. При встрече с действующими лицами этой комедии мы удивились, нашедши в них с первого взгляда что-то знакомое. Потом, основываясь на явном сходстве характеров и привычек, мы открыли их генеалогию. В Пиониной нашли мы либо сестрицу, либо дочь княгини Радушной, столь прославленной в «Вечеринке ученых»; мы думали, что пример Радугиной подействует на многих, но появление Пиониной есть лучшее доказательство тому, как плохо успевают наши комики! Лезвинский верно по прямой линии идет от известного журналиста Шмелева; Тонской — ближний родственник князю Вечеславину, а Пламенов верно воспитывался под надзором Болеславского. Один только Трутнев есть какое-то новое чудовище в мире литературном: это смесь глупости, педанства, невежества, смешного тщеславия, лицо слишком отвратительное и недостойное сцены. Впрочем, если бы мы захотели далее вести сию генеалогию к самому началу ее, то верно весьма бы легко открыли, что Радугина с своею компаниею происходит по прямой линии от действующих лиц в Молиеровой комедии: «Les Femmes savantes». Philaminte есть родоначальница Радугиных и Пиониных; от Триссотина и Вадиуса происходят Шмелевы, Лезвинские, Тонские и проч. Странно, очень странно, каким образом этот род переехал к нам в Россию и так в ней размножился; но вот что еще страннее! В этой фамилии, по какой-то чудесной воле случая, являются все одинакие происшествия, как будто судьба назначила одну и ту же роль всем лицам, происходящим от этого рода! Должно опасаться, чтоб эта генеалогическая комедия не продолжилась ad infinitim[1].
Но здесь невольно воскликнешь с людьми, отживающими век свой: «Как меняются поколения человеческие! как постепенно ослабевает племя людей! Больше людей становится, но люди-то мельче». Это совершенно подтверждается лицами этой комедии. Как они переродились! где в них свежесть, где сила живых, говорящих портретов Молиеровых? Это одни плохие, недоконченные списки; колорит их бледен; жизнь и разговор вялы и несносны; на них смотришь без участия, даже без смеха, как на карикатуры неудачные, как на жалкую посредственность людей обыкновенных. В Пламенове хотелось бы видеть талант истинный, полный энергии — и вместе человека с умом тонким, но не легким, не поверхностным. Намерение представить его образцом молодых писателей очень видно, но исполнение неудачно. Положим, что неодолимая власть любви влечет его к княгине Тирской, которая совсем недостойна его чувств, которая, будучи вдовою и следовательно имея волю располагать собой, из каких-то впрочем не совсем ясных видов на наследство, отдается на произвол своей несносной дуры тетушки и для избрания жениха вызывает ее из деревни, а сама между тем любит Пламенова и предпочитает его Тонскому? Пускай бы хоть оправдал Пламенов свои намерения каким-нибудь поэтическим упреком к предмету своей страсти, но и того нет; он восхищается и почитает любовь ее наградой за поэзию. Но еще страннее: для чего Пламенов читает свою оду Лезвинскому, который, вероятно, ему известен по криводушию в мире литературном? Каким образом он предается и верит этому человеку? Каким образом так скоро вручает ему оду свою? Как пронырливый Лезвинский не догадался прежде узнать мыслей Трутнева о Пламенове и прямо открыл ему свое злое намерение напечатать критику на рукописное сочинение? Как Пионина вдалась так легко в обман и скоро уверилась; что Пламенов в шутку разругал стихи ее? Как Пламенов не спрашивает даже о средствах, которыми он примирен с несносной тетушкой, и в своем удивлении более выражает свои восторги любимые? Но впрочем можно бы было еще столько же вопросов задать комику; мы были б удовлетворены, если б нашли в комедии разрешение представленных. Конечно, они все разрешаются недостатком хитрости или ума в действующих лицах; но это и есть важный недостаток наших вялых комедий; он явно показывает на недостаток искусства в комиках. Чем хитрее действующие лица, тем происшествия занимательнее, тем жизнь игривее и разнообразнее. Нам и так надоела посредственность нехитрых лиц, мелькающих ежедневно перед нами на сцене света; если мы будем видеть их повторение на сцене театра, то они покажутся вдвое скучнее. Взгляните на интриги Молиера, а еще более на интриги в комедиях испанских! как занимательна эта игра жизни! как жива она, как выразительна физиогномия каждого лица действующего! А в лицах разбираемой нами комедии сверх недостатка хитрости, сколько противоречий! Правда, дело комедии — изображать противоречия жизни; но если она сама ими исполнена, то в свою очередь также может быть сюжетом комическим.
Перейдем наконец к последнему, но важному и у нас часто первому достоинству комедии — к слогу. Шестиногие ямбы не перестают хромать по нашей сцене; очень удивительно, почему до сих пор комики не убедились еще в недостатке этого размера. Если комедия представляет самую разнообразную и игривую сторону жизни, то ясно, что и в форме своей она должна искать разнообразия и игривости. Сколько разных ощущений в жизни! Ужели все они выражаются одним тоном? Сколько разных характеров! ужели все лица должны говорить одною мерою? Мера определяет тон языка, а язык каждого лица должен быть различный. Автор «Аристофана» постиг сию тайну комического искусства и отказался от однообразного размера.
Недостатки в действии и слоге этой комедии служат ясным доказательством, что это первый опыт автора. Многие неуместные обращения в сторону показывают, что он не умеет еще управлять действующими лицами на сцене, что он не мастер своего дела и не хозяин лиц своих. Неровный, вялый и негладкий слог разговора, ошибки против языка, вставки для дополнения стиха, целые вставочные стихи для рифмы обнаруживают недостаток в искусстве владеть языком своим.
Вот тому примеры:
Стр. 12. У барыни рекой с служанкой толк польется!
-« — 16. Но грубы здесь тобой расставленные сети…
Там же. …не стало сил терпеть
Такое скрытное со мною обхожденье.
Стр. 24. И злости критику идет иметь немного.
-» — 26. В нем, право, что-то есть отличное такое,
Что с первого его полюбит взгляда всяк.
-« — 58. Лезвинский (в сторону) Умолкни, истукан!
-» — 72. То может думая, что в вдовушке счастлив…
Ему, сударыня, досадно показалось,
Когда некстати так вдруг тетушка вмешалась.
-" — 99. В числе останется у нас
Тех пьэс, которые мне служат для обертки
Журналов, пущенных по почте.
Действующие лица не знают часто приличия в разговоре. Тонской, например, говорит княгине: «княгиня милая!» — Пионина сбивается часто с высокопарного слога на площадной и в 6-м явлении 4-го действия высылает гг. литераторов следующими словами: «прошу покорно вон», а потом извиняется в неучтивости.
Высчитывать частые погрешности — заняло бы много места. Что же касается до хороших стихов, то ссылаемся на «Дамский журнал», в котором они выставлены: других мы не нашли, к сожалению.
Вот причины, почему утомляет чтение этой комедии, почему с радостию ее оставляешь, как всякое обыкновенное деяние жизни светской. В заключение скажем, что комедия наша всегда останется бездушна и бесцветна, если комики будут только списывать с портретов, и то поверхностно, не раскрывая сами тайн той жизни, которую они переносят на сцену. Если наше однообразное общество, столь бедное явлениями и столь бесцветное, не представляет комику богатых материалов, то да обратится он к общему источнику искусства, в котором все художники черпали, — к истории. Если она есть сцена жизни человеческой, то в ней так же много смешного, как и трагического. Жизнь человека похожа на двуликого Януса; с одной стороны, он горько стонет под ударами судьбы карающей, с другой — смешит своими дурачествами. Ужели неудачный опыт Молиера может убедить нас в том, что в истории нет комедии? Ужели и в наше время есть еще люди, имеющие веру к Дамисам, из могилы 18-го столетия восклицающим:
lis nous ont derobe, derobons nos neveux;
Et, tarissant la source ou puise un beau delire,
A tous nos successeurs ne laissons rien a dire*.
- Пусть многое сказали
Писатели до нас, лиша почти всего
Праправнуков своих; но это — ничего!
Мы также, не скупясь, истратим остальное,
И наши правнуки останутся в покое.
(Пер. В. Н. Сушкова)
Впервые опубликовано: «Московский вестник». 1827. № 17. С. 59 — 71.
- ↑ Но, видно, в мире часто повторяются происшествия: надо же было опять двум литераторам сойтись в конфектной лавке перед представлением «Писателей», как то случилось перед представлением еще неигранного «Христофора Колумба». См. Драм, альбом, изд. г. Писаревым.