Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ПИСАКИ
правитьПозвольте… Кто это на днях назвал нас писаками? Кто, маститый, прославленный и надменный, — приклеил нам эту уничижительную, обывательскую кличку, ляпнул ее нам в лицо, в озлоблении на то, что мы, честные журналисты, люди с негнущейся спиною и с горячей любовью к родине, осмелились, пользуясь республиканской свободой слова, робко критиковать действия наркомов, нархозов, советов, румчеродов и красармов, что мы вопреки ласковым увещаниям не стремились в земной социальный рай, куда неучи гонят Россию прикладами, пулеметом, голодом и словоблудием, что мы сомневаемся в возможности существования двух правосудий, как сомневаемся и в том, что между двумя точками мыслимы два различных кратчайших расстояния, или что истина двулика, что мы наконец в своей детской наивности, называем вещи и явления своими именами: кровь — кровью, воровство — воровством, холуйство — холуйством, невежество — невежеством, а нынешнюю военную мощь России — истерической бледной немочью.
Кто? Во всяком случае, словечко исходило от лица официального, потому что вкраплено оно было в полудекрет, помещенный во всех, всех, всех буржуазных газетах, помещенный ниже подзаголовка: «печатается на основании временных правил о печати».
Кто же, наконец, этот высокомерный остряк? Может быть, кряжистый и колоритный городничий Антон Антонович Сквозняк-Дмухановский? Нет, у него стиль сочнее и не так пошл. «У, щелкоперы, бумагомараки проклятые!» Значит, не городничий, а кто-то другой?
Во все века и у всех народов подвергались борцы оппозиции жестоким гонениям. Но торжествующее большинство опошляется. Но толпа, даже опирающаяся на чистую и великую идею, ленива и низменна в своем недоброжелательстве. Что значат ее словесные укусы избиваемому, но презирающему меньшинству? Народ недаром говорит: «Не укусил, а послюнил».
Шевалье де Роанн за меткую политическую остроту приказал своим слугам прибить палками Вольтера, а так как этого показалось ему мало, сумел засадить поэта в Бастилию. Мопертюи (впрочем, может быть, и Фрерон), после великолепной защиты Вольтером имени и чести неправо казненных супругов Монбальи назвал его лакеем лакеев.
Когда Золя с героической, благородной пылкостью выносил на своих плечах позорные дни Дрейфуса, весь черный Париж ходил по улицам, скандируя на распев два подлых слова: Conspuez Zola! (Оплюем Золя!).
Помрачилось ли от этих плевков прекрасное имя великого вождя реальной школы?
Кем были Радищев и Новиков в глазах похабного табуна екатерининских эталонов*. Как презирал Пушкина за его писательство двор Николая I!.. А когда казнили, таскали по вонючим предварилкам и ссылали на каторгу — наших светочей, нашу совесть, наших чудесных писателей — страстотерпцев, разве не ржал, почесывая пузо, сытый обыватель, слушая пакостные, клеветнические анекдоты из их личной, интимной жизни? И разве не было в глухих медвежьих углах привычным смехотворным развлечением бить «скоропадента», «писаку» — этого честного, наивного, полуголодного и страстного обличителя?
Ну что же. Мы — писаки. Но мы находимся в чистой, талантливой и великодушной компании. И опыт веков дает нам твердую уверенность в том, что ни копытами жандармских лошадей, ни кти-торским жирным задом, ни уменьшенным хлебным пайком не задавишь и не задушишь свободного, правдивого, гневного слова.
А прозвище? Черт возьми! Когда к герцогу Альба пришли с прошением бедно одетые сыны попранной Фландрии, кто-то из придворных остряков назвал их брезгливо гёзами (нищими). И пламенные борцы за свободу страны приняли эту кличку, как священное боевое имя.
Вот вам и писаки!
Оклеветанные, оплеванные и бессильно осмеянные имена сияют в столетиях, как немеркнущие звезды. А где имя Видока Фиглярина? Где имена Пинара и Стамира, лизоблюдов Наполеона III; политических и литературных шавок, облаивавших Рошфора? И где неистовый Карл-Амалия Грингмут?
Да, мы писаки. Но, в заключение, позвольте маленькое пророчество.
Те из нас, кому теперь лет 30-40, имеют несколько шансов прожить еще столько же лет. И я воображаю, как они, тогда уже седовласые крепкие дедушки, будут рассказывать своим внукам о теперешних событиях. Давным-давно их кровавые и смешные легенды потеряют последнюю каплю достоверности даже в детском смелом и остром внимании… «Ну, опять заплел дедушка свои небылицы в лицах…» Но старость болтлива. В угоду непоседливым слушателям, минуя все самое страшное и неправдоподобное, хотя и верное, как истина, дедушка попробует рассказать самый пустяковый невинный анекдот.
«А то еще были процессы оппозиционной печати. И закрывали они одну независимую газету за другой. И, наконец, закрыли все, до единой. „Теперь, думали, повалит к казенным газетам читатель, как рыба во время икромета“. Ан, глядь, никого. Только всего и читателей, что редактор, да какой-то глухой родственник, да преданная старуха кухарка Секлетея. Сотрудники и те читали лишь подпольные издания».
Но тут самый младший внук, крепко ударив литым мячом о пол, воскликнет: «Да будет вам его слушать. Все путает старичок. Где это слыхано, чтобы в социалистической республике свободную печать душили».
Не робей, малое стадо!
*Etalon — образцовая мера, жеребец (примеч. автора)
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСтатья впервые напечатана в петроградской газете «Молва». — 1918. — № 5.
Болезненно важным для Куприна в период Октябрьской революции становится вопрос о свободе печати. Сразу после октябрьского переворота 27 октября 1917 г. СНК принял декрет «О печати», уточнявший критерии, на основании которых «буржуазные» органы печати подлежали запрещению. Цензура стала эффективным оружием новой власти в борьбе с инакомыслящими. Независимое слово подвергается гонениям, но Куприн отмечает, что журналисты не спешат на поклон к большевикам. Поэтому на свободных писателей и журналистов навешивается ярлык — «писаки». В статье намечен купринский лейтмотив восприятия дальнейших событий: в социальный рай «неучи гонят Россию прикладом, пулеметом, голодом и словоблудием».
— действия наркомов, нархозов, советов, румчеродов, красармов — сокращенные названия послереволюционных комиссариатов и учреждений: нарком — народный комиссариат; нархоз — народное хозяйство; румчерод
— центральный исполнительный комитет Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы; красарм — Красная армия.
— городничий Антон Антонович Сквозняк-Дмухановский — персонаж комедии Н. В. Гоголя «Ревизор».
— шевалье де Роанн — шевалье де Роан-Шабо, отпрыск одного из самых родовитых семейств Франции. В 1725 г. в театре оскорбил Вольтера, а в ответ на его колкости приказал наемникам избить писателя. Правительство во избежание осложнений заключило в Бастилию Вольтера (1726).
— Золя — Эмиль Золя (1840—1902), французский писатель, публицист, политический деятель, выступил со статьей «Я обвиняю!» по делу Дрейфуса.
— позорные дни Дрейфуса — громкий судебный процесс 1894—1906 гг. по несправедливому обвинению в шпионаже в пользу Германии капитана Альфреда Дрейфуса, офицера французского Генштаба, еврея по национальности. Дело Дрейфуса всколыхнуло общественно-политическую и духовную жизнь Европы конца XIX — начала XX вв.
— «скоропадент» — (искажен.) корреспондент.
— ктиторский — (греч.) ктитор, церковный староста, создатель и строитель храма.
— Мопертюи — Пьер Луи Моро, французский физик, математик, философ 18 в.
— Фрерон Луи-Мари-Станислав — деятель Великой французской революции, журналист. В 1790 г. выпускал журнал «Оратор народа». В Конвенте произнес речь в защиту свободы печати.
— Рошфор — Анри Рошфор (1831—1913), французский политический деятель и писатель-публицист, автор блестящих памфлетов, направленных против Наполеона III. Куприн после смерти Рошфора посвятил ему очерк «Рошфор» (1914).
— Пинар, Стамир при Наполеоне III — Куприн упоминает имена в своем раннем очерке «Рошфор»: «стоящие у кормила власти Руэр и Пинар, пользуясь наемными перьями <…> Стамира…» Стамировский — эмигрант, поляк, журналист. Пинар Пьер-Эрнест — французский государственный деятель в эпоху царствования Наполеона III.
— герцог Альба — испанский государственный деятель и военачальник XVI в., правитель Нидерландов, применявший суровые действия при подавлении восстания.
— Видок Фиглярин — прозвище писателя и журналиста Фаддея Булгарина, намек на службу Булгарина в тайной полиции (Видок — начальник парижской сыскной полиции). В 1926 г. Булгарин подал в III Отделение записку «О цензуре в России и книгопечатании вообще». После памфлетов и эпиграмм А. Пушкина и П. Вяземского имя стало нарицательным, обозначает доносчика, осведомителя, продажного журналиста.
— Карл-Амалия Грингмут — журналист немецкого происхождения, поэтому печать насмешливо именовала его Карл-Амалия. Антисемит, реакционный публицист. Редактор-издатель газеты «Московские ведомости» (1897—1907), которая при нем пользовалась репутацией черносотенной.
Печатается по первой публикации.