Пещера Лейхтвейса/Глава 50

Пещера Лейхтвейса/Глава 50 СТОЛКНОВЕНИЕ С РАЗБОЙНИКАМИ : Роман
автор В. А. Рёдер (XIX век)

Дата создания: w:XIX век, опубл.: 1909. Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с.

— Дело принимает серьезный оборот, друзья мои! — воскликнул Лейхтвейс. — Во главе крестьян я вижу моего смертельного врага, Сандора Батьяни, который каким-то роковым образом узнал, где мы находимся, и собирается взять нас в плен. Но, я думаю, что вы все согласны с тем, что живыми мы не сдадимся ему в руки. Правда, на нас идет сильный отряд, но отвагой и решительностью мы уже не раз одерживали победу.

— Мы будем биться, — заявил Зигрист, — до последней крови! Клянусь, что Батьяни придется раньше убить всех нас, прежде чем прикоснуться к тебе, нашему атаману.

— Спасем атамана! — в один голос воскликнули Рорбек, Бруно и Отто.

Моментально разбойники из могильщиков превратились в отважных воинов, спокойно ожидавших надвигавшуюся опасность.

Обе женщины тоже вышли из колымаги, когда узнали, в чем дело. Лора бросилась к Лейхтвейсу.

— Я буду сражаться вместе с тобой, — проговорила она, и щеки ее зарделись от волнения, — дай мне какое-нибудь оружие, дорогой мой, и ты увидишь, что оно сослужит тебе большую службу в моих руках. Да, обещай мне еще одно, милый. Поклянись мне, что ты не отдашь меня живую во власть этого негодяя. Ты не хуже меня знаешь, какая участь ожидает меня. У тебя на груди хранится кинжал. Поклянись мне, что им пронзишь ты мое сердце, когда убедишься, что наше дело погибло, когда не будет иного спасения, как безусловная сдача.

Она простерла с мольбой руки к своему мужу и сверкающими глазами смотрела на него.

Лейхтвейс нежно обнял ее и прижал к своей груди.

— Что ты требуешь от меня, Лора, — проговорил он, — ты хочешь, чтобы я своей рукой убил тебя, чтобы я сам пронзил твое сердце, которое мне столь дорого? Нет, ты требуешь слишком многого. Это выше человеческих сил. Я не могу дать тебе такого обещания.

В эту минуту разбойники ясно услышали рев и крики разъяренных крестьян и топот копыт скачущих коней. В лучах восходящего солнца Лейхтвейс и его товарищи увидели сверкающие косы и цепы, которыми размахивали их враги.

— Опасность приближается! — в волнении воскликнула Лора. — Нам некогда долго рассуждать! Неужели ты хочешь, чтобы тот, которого я презираю и ненавижу больше всего на свете, сделал меня своей любовницей? Неужели ты хочешь, чтобы он прикоснулся к моим губам, которые не раз лобзали тебя? Неужели ты хочешь умереть с мыслью, что я нахожусь во власти этого изверга? Дорогой мой, оставь колебания, поклянись мне, что ты убьешь меня, когда не будет уж никакой надежды на спасение. Смерть от твоей руки будет мне наслаждением. Умирая, я буду целовать твои руки.

Лейхтвейс содрогнулся от мысли, что Лора, в случае его гибели, может попасть в руки Батьяни. Он крепко обнял свою жену, страстно поцеловал ее и прошептал:

— Ты была женой разбойника Лейхтвейса, ею ты и останешься до последнего своего вздоха, и никому ты не будешь больше принадлежать. В этом клянусь тебе.

— Благодарю тебя, мой дорогой.

С этими словами Лора освободилась от объятий мужа и взяла ружье, которое ей подал Рорбек. Елизавета тоже взяла ружье. Она стояла рядом с Зигристом, и на ее лице появилось выражение отваги и решимости…

Действительно, разбойникам пора было готовиться к обороне. Отряд крестьян во главе с графом Батьяни подходил все ближе и ближе. Еще минута, и столкновение было неизбежно.

— Живо, друзья мои! — скомандовал Лейхтвейс с присущим ему в минуты опасности спокойствием. — Образуем цепь, становясь в трех шагах один от другого. Колымага будет служить нам прикрытием. Стреляйте лишь по моей команде. Надо беречь пули и порох.

Разбойники спрятались за колымагу и заняли позиции, удобные для стрельбы. Лейхтвейс и Лора стояли позади лошадей. Зигрист с Елизаветой поместились у заднего конца колымаги. Рорбек залез вовнутрь и целился оттуда. Бруно и Отто заняли места между колесами и направили дула ружей на крестьян. Разбойники так быстро заняли свои места, что их противники в первую минуту подумали, что они бросились в бегство, так как за колымагой никого не было видно, тем более, что нападающие были ослеплены солнечными лучами.

С криком толпа бросилась на колымагу. Лейхтвейс хорошо видел все лица. Он отлично видел, что Батьяни подпоил крестьян для храбрости и возбудил их низменные инстинкты и кровожадность. Толпа приблизилась к разбойникам шагов на тридцать.

— Стреляйте! — скомандовал Лейхтвейс. Раздалось семь выстрелов, и облако порохового дыма заволокло толпу нападающих. Когда дым рассеялся, разбойники увидели, что залп произвел ужасное действие. Шестеро крестьян валялось на земле в крови. Седьмая пуля, пущенная Лейхтвейсом, не попала в цель: она была направлена в Батьяни, но убила только его коня. Конь упал, и всадник, при помощи своего слуги Риго, силился встать на ноги.

Этот неожиданный решительный отпор произвел ошеломляющее действие на крестьян. Толпа отхлынула назад, несмотря на тщетные старания Батьяни остановить ее. Крестьяне отошли к ближайшей роще, где за деревьями можно было укрыться от пуль. Они были так озадачены и перепуганы, что не подобрали даже своих тяжелораненых товарищей, которые корчились в предсмертных судорогах.

Батьяни вскочил на лошадь своего слуги и начал уговаривать крестьян снова напасть на разбойников. На этот раз он поступил более осторожно. Он разделил свое войско на три части. Во главе среднего отряда шел он сам, к левому крылу приставил Риго, а к правому — деревенского старшину. Он сказал крестьянам, что они должны думать о славе, которой себя покроют, если одолеют разбойника Лейхтвейса, и о крупной награде, которая им достанется. Затем он взял шпагу в одну руку, а в другую пистолет, пришпорил коня и снова бросился на разбойников. Снова прогремели семь выстрелов, но уже с меньшим успехом: только Лейхтвейс и Рорбек убили по одному человеку, остальные пули пролетели мимо. В ту же минуту крестьяне окружили разбойников со всех сторон.

Прежде чем Лейхтвейс с товарищами успели снова зарядить свои ружья — что при тогдашней системе ружей было не так просто, — крестьяне начали наступать на них.

— Держитесь храбро, друзья мои! — крикнул Лейхтвейс. — Будем биться до последней капли крови. Лора! Иди ко мне! Ты знаешь, с кем мы имеем дело. Это он, негодяй Батьяни. Теперь я посчитаюсь с ним. Пусть сразится со мной.

При виде своего смертельного врага, того человека, который хотел когда-то отнять у него возлюбленную, Лейхтвейс пришел в неописуемую ярость, лишившую его способности мыслить трезво. В глазах у него появились красные круги, он забыл все, что делается вокруг него, и с диким ревом бросился на Батьяни.

Батьяни воспользовался тем преимуществом, что был верхом; он пришпорил своего коня и намеревался просто задавить Лейхтвейса. Конь встал на дыбы, и, прежде чем Лейхтвейс успел отскочить в сторону, он очутился на земле под копытами. На него тотчас же бросился Риго, пытаясь удержать его на земле. Это спасло Лейхтвейса. Батьяни взвел курок пистолета и прицелился в своего врага, но не решался выстрелить, так как опасался задеть своего слугу.

— Отойди в сторону! — крикнул Батьяни. — Прежде чем этот проклятый разбойник успеет вскочить на ноги, я размозжу ему череп!

— Пожалейте свою пулю, — отозвался Риго, — я лучше прикончу его кинжалом. Ведь я держу его под собой. Сейчас я ему перережу горло и все будет кончено.

Риго выхватил длинный, остро отточенный нож и замахнулся. Но прежде чем он успел ударить им Лейхтвейса, его самого сразил страшный удар прикладом в голову.

— Прочь, мерзавец! — прозвучал звонкий голос. — Лейхтвейса не так легко убить. Вставай, Гейнц. Я здесь. Я помогу тебе.

Это Лора со всего размаха ударила Риго по голове прикладом своего ружья и таким образом спасла жизнь своему мужу. Риго хрипло вскрикнул и свалился. В то же мгновение Лейхтвейс вскочил на ноги, схватил Лору за руку и рванул ее в сторону. Да и пора было.

Обезумев от ярости при виде падения своего слуги, Батьяни выстрелил в Лору и чуть не попал ей в голову.

— Больше ты стрелять не будешь! — крикнул Лейхтвейс. — Теперь мы с тобой рассчитаемся!

Он швырнул свое ружье в сторону и, подобно кровожадному тигру, подскочил к лошади; схватив железной рукой Батьяни, он стащил его с седла. Батьяни, не ожидавший столь стремительного нападения, не мог отразить его. Лейхтвейс швырнул своего врага на землю с такой силой, что у того затрещали кости. Но Батьяни в то же мгновение вскочил на ноги.

Прежде чем Лейхтвейс успел опомниться, его и Лору окружили тесным кольцом человек десять крестьян во главе со старшиной. Лейхтвейс пожалел, что бросил свое ружье, он сразу сообразил, что голыми руками ему не отбиться от вооруженной толпы. Лора тоже была безоружна, так как зарядов у нее больше не было, а приклад ружья разлетелся при ударе в голову Риго. Лейхтвейс еще раз попытался схватить своего смертельного врага и, несомненно, задушил бы его руками, если бы ему не помешали подоспевшие крестьяне.

Батьяни отскочил в сторону.

Пока Лейхтвейс отчаянно отбивался кулаками от крестьян, Батьяни подбежал сзади к Лоре, обхватил ее обеими руками, поднял и побежал с нею к роще.

— Гейнц, помоги! — отчаянно вскрикнула несчастная женщина. — Он уносит меня! Спаси меня!

Лейхтвейс дико вскрикнул. С нечеловеческими усилиями растолкал он окружавших его врагов и погнался за Батьяни.

— Отдай ее, — прохрипел он, — отдай мою жену! Лора! Я не оставлю тебя!

Но Батьяни успел убежать довольно далеко. Крепко обхватив Лору и прижимая ее голову к своей груди, он быстро бежал к роще, где незадолго до этого искали прикрытие крестьяне.

— Адельгейда, — крикнул он, — давай скорей своего коня! Вот она, заложница, с помощью которой мы задержим и самого Лейхтвейса.

В роще что-то зашевелилось. Оттуда выехала верхом на коне рыжая жена палача. С дьявольским хохотом она протянула руки к Батьяни, когда он был от нее на расстоянии еще ста шагов, готовясь принять от него прелестную пленницу.

Лейхтвейс все это видел и отлично сознавал опасность, в которой находилась его жена. Он напряг все свои силы и помчался вперед. Он знал, что если Батьяни удастся добежать до рощи и передать Лору Адельгейде, то все погибло. Несмотря на то, что Лейхтвейс напрягал все свои силы, он, казалось, не в состоянии был догнать Батьяни. Расстояние между бегущими все увеличивалось.

— Скорей сюда, ко мне! — кричала Адельгейда. — Если она будет в наших руках, то мы поймаем и его. Да, Лейхтвейс, Лора сейчас будет в моей власти, и ты ее больше никогда не увидишь.

— Адельгейда, — дико вскрикнул Лейхтвейс, в отчаянии хватаясь обеими руками за голову, — если ты человек, если ты женщина, а не лютый зверь, то не похищай у меня моей Лоры, единственной моей радости.

Но Батьяни уже добежал до рыжей женщины. Лейхтвейс увидел, как Адельгейда низко наклонилась в седле, с жадностью протянула руки, схватила лишившуюся чувств Лору и подняла к себе на седло. Лейхтвейс дико озирался по сторонам. У него не было никакого оружия, ни ружья, ни пистолета, чтобы предотвратить страшное несчастье. Но тут он схватился рукой за кинжал на своей груди, тот самый кинжал, которым он поклялся убить Лору, если она попадет во власть Батьяни. Он выхватил этот кинжал и огромными прыжками помчался дальше, к тому месту, где стояла Адельгейда со своей добычей.

Но было уж поздно. Прежде чем он успел добежать, Батьяни вскочил на коня, на котором сидела рыжая Адельгейда, и, схватив повод, пустил в ход шпоры. Конь понесся вперед, унося на себе Батьяни, его сообщницу и их добычу.

— Она погибла, — хрипло простонал Лейхтвейс, — Лора погибла! Итак, злой рок меня одолел. Теперь мне все равно — берите, вяжите, сажайте в тюрьму, и если в вас есть хоть капля сострадания, то скорей казните меня, так как смерть на плахе будет для меня блаженством.

Вдруг Лейхтвейс насторожился. Вблизи прогремел выстрел; но, насколько он сообразил, это было не за его спиной, где все еще шел бой крестьян с разбойниками, а впереди… Лейхтвейс был так ошеломлен и озадачен представившимся ему неожиданным зрелищем, что в первое мгновение не поверил своим глазам. Ему казалось, что он помешался, что он бредит. Выстрел, раздавшийся впереди, сразил коня, на котором сидели Батьяни и Адельгейда с Лорой. Батьяни и сообщница его валялись на земле, а Лора, пришедшая в себя от внезапного толчка при падении, первая вскочила на ноги. Простирая обе руки вперед, она побежала к Лейхтвейсу, который крепко обнял ее, не помня себя от радости.

Кто же выстрелил в последнюю минуту и вовремя остановил Батьяни с Адельгейдой? Это сделала молодая девушка, мчавшаяся на вороном коне к месту происшествия. Это была прелестная девушка, вдвойне прелестная в эту минуту, когда, размахивая дымящимся пистолетом, она мчалась вперед, подобно сказочной героине. При всем этом девушка в первый раз встретилась лицом к лицу с серьезной опасностью, в первый раз в жизни выстрелила в живое существо.

В золотых лучах солнца Лейхтвейс узнал ее. Это была Ядвига, его сестра, дочь графа Шенейха. Крестьяне тоже увидели дочь графа. Они тотчас же прекратили бой с разбойниками и побежали навстречу Ядвиге.

— Сюда ко мне, сюда! — звонким голосом крикнула Ядвига. — Оцепите меня и вон тех, что стоят там. Никого не отпускать, не выслушав меня.

Батьяни и Адельгейда тем временем успели встать на ноги. Оба они в недоумении и страхе косились на явившуюся столь неожиданно молодую девушку. Они догадывались, что Ядвига явилась расстроить их коварные замыслы.

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, — произнес старшина, низко кланяясь и подходя к лошади, на которой сидела молодая графиня, — разбойники вас не тронут. Мы постоим за вас.

— Я знаю это, друзья мои, — ответила Ядвига, — а потому я предлагаю вам немедленно схватить вон того человека, который обманул вас со злостным намерением, хотя сам он в действительности отъявленный негодяй, беглый арестант и преступник, которого я тут же уличу.

— О ком говорите вы, ваше сиятельство? — в недоумении спросил старшина.

— Об этом человеке, — грозно произнесла Ядвига, указав рукой на Батьяни, который стоял бледный как полотно в сильнейшем замешательстве.

— Об этом? — повторил старшина. — Но ведь он курьер герцога, потребовавший от нас задержания разбойников. Несомненно, тут какое-то недоразумение.

— Никакого недоразумения нет, — возразила Ядвига, — вы сделались жертвой гнусного обмана.

С этими словами графиня достала письмо герцога и развернула его.

Батьяни зашатался. Он догадался, что Ядвига держит в руках приказ о его задержании.

— Этот человек, — продолжала молодая графиня, — вовсе не тот, за которого он себя выдавал. Он не герцогский курьер и вовсе не снабжен полномочиями на задержание кого бы то ни было. Напротив, власти разыскивают и преследуют его самого. Он бежал из висбаденской тюрьмы, где сидел в ожидании судебного приговора. Прочитайте эту бумагу, которая только что доставлена моему отцу. В ней содержится приказ герцога задержать при первой возможности графа Сандора Батьяни, заковать его в кандалы и доставить в Висбаден.

Ядвига передала письмо старшине. Тот быстро прочел его и удостоверился в подлинности печатей, а затем обратился к крестьянам:

— Он обманул нас, друзья мои. Этот негодяй провел нас самым гнусным образом, и мы все сделались жертвой его мошеннической подделки. Именем закона, задержите его, а вместе с ним и рыжую мамзель. Довольно она нам причинила зла, и если мы доставим ее в висбаденскую тюрьму в качестве сообщницы графа Батьяни, то это будет ею вполне заслужено.

Он подошел к графу Батьяни и произнес:

— Граф Батьяни! Арестовываю вас именем закона!

Батьяни отступил шаг назад, выхватил пистолет и крикнул:

— Прочь с дороги! Кто мне помешает, тот будет убит!

Крестьяне в ужасе расступились, а Батьяни с пистолетом в руке бросился вперед. Добежав до ближайших деревьев, он обернулся и прицелился в Лору, которая стояла рядом со своим мужем около лошади Ядвиги.

— Погибай, Лора фон Берген! — заревел Батьяни. — Не жить тебе больше с Лейхтвейсом! Эта пуля пронзит твое сердце.

Лейхтвейс вскрикнул и бросился вперед, своим телом защищая Лору. Но Батьяни, по-видимому, был слишком взволнован и сильно торопился. Пуля пролетела мимо. В то же мгновение Батьяни исчез, точно сквозь землю провалился. Несколько крестьян бросились в погоню за ним, но вскоре вернулись и доложили, что беглеца не удалось поймать.

Тем временем Ядвига сошла с коня. Она приказала старшине подобрать убитых и раненых и доставить их в деревню. Рыжая Адельгейда была связана по рукам и ногам, и Ядвига приказала доставить ее в замок на суд к старому графу. И, скрежеща зубами от ярости, Адельгейда подчинилась силе. Накануне она повелевала всей деревней, свысока смотрела на всех крестьян и обходилась с ними, как со своими рабами. А теперь те же крестьяне громко проклинали ее, смеялись над нею и вели ее в замок для расправы. Лицо Адельгейды исказилось злобой, стало похожим на лицо Медузы, от взгляда которой, как известно, превращалось в камень все, с чем бы он ни встречался.

Старшина убедился, что четверо крестьян были убиты в этом бессмысленном бою, а пять ранено. Этот урон еще больше разъярил крестьян против графа Батьяни. Если бы он в данную минуту находился вблизи, то его разорвали бы на куски. Слуга графа, цыган Риго, тоже был тяжело ранен и валялся на земле в луже крови. Лора ударом приклада серьезно ранила его. Он лежал с раскрытыми глазами, как мертвец. Крестьяне были не прочь добить его; они уже собирались повесить его на одном из ближайших деревьев. Ядвига остановила их и приказала доставить тяжелораненого в замок вместе с другими ранеными. Вызвали из деревни телегу и погрузили на нее мертвых и раненых. Старшина сел на козлы.

Тем временем Лейхтвейс направился к своим товарищам. К его великой радости, почти все остались невредимы. Только Отто был контужен в левую руку, да и то легко, а Зигрист получил удар саблей в правую щеку.

— Шрам от этой раны будет украшать тебя всю жизнь, — произнес Лейхтвейс, крепко пожимая Зигристу руку, — а вас всех, друзья мои, я искренно и от всего сердца благодарю за помощь, которую вы оказали мне в минуту страшной опасности. Пусть и впредь нашим девизом будет: «Один за всех, все за одного!» Каждому из вас я обязан своей жизнью, и я во всякое время готов пожертвовать собою ради вас, товарищей и друзей моих.

Тем временем Ядвига беседовала с Лорой. Когда Лейхтвейс вернулся к ним, он увидел умилительную картину. Лора и Ядвига крепко взялись за руки и радостно смотрели друг другу в глаза. Лейхтвейс видел, что сестра его, чистая, добродетельная девушка, не гнушалась его жены, хотя знала, что Лора — жена разбойника. Он подошел к Ядвиге, собираясь поцеловать ей руку. Но молодая графиня не допустила этого. Она без стеснения обвила руками шею Лейхтвейса и с грустной улыбкой произнесла:

— Ты ни одной женщине не разрешишь поцеловать твоего мужа, Лора, но мне ты позволишь сделать это в данную минуту. Я целую его как сестра, и ко мне ты не будешь ревновать его.

— Сестра моя! — в сильном волнении воскликнул Лейхтвейс с выступившими на глазах слезами. — Как мне благодарить тебя за все то, что ты сделала для меня? Ты спасла мою Лору, вырвав ее из рук негодяя. Я никогда не забуду этого, дорогая сестра, и пока я жив, ты можешь быть уверена в том, что я предан тебе душой и телом.

— Я исполнила лишь свой долг, — ответила Ядвига, — и отныне я буду гордиться сознанием того, что предотвратила опасность, милые мои. Я искренно сожалею, что мы не можем остаться все вместе и что ты, дорогой брат, даже не можешь носить имени своего отца. А теперь прощайте. Мне давно пора вернуться в замок, чтобы успокоить отца относительно вас. Да поможет вам Бог в дальнейшей жизни, и да хранит Он вас в трудную минуту.

Ядвига обняла Лору на прощанье, поцеловала ее и достала маленький золотой крестик, на котором красовалось пять великолепных изумрудов.

— Вот этот крестик, — сказала она, — мне подарила моя бедная мать, и до сих пор я носила его на груди. Тебе, милая Лора, я охотно его доверяю. Носи его на груди своей; он защитит тебя от опасности и оградит тебя от всякого зла.

Лора взяла крестик и ответила: — В данную минуту у меня нет ничего, чем я могла бы отблагодарить тебя за твой дорогой подарок. Впрочем, нет. Лейхтвейс, дай мне на минуту свой кинжал. Я передам Ядвиге менее ценный, но не менее дорогой подарок.

Она взяла из рук Лейхтвейса острый кинжал и отрезала локон своих чудных золотистых волос.

— Возьми этот локон, — обратилась она снова к Ядвиге. — Я целую его и молю Бога, чтобы Он, покуда ты будешь это носить при себе, сохранил тебя чистой и добродетельной. Вместе с тем я прошу Бога, чтобы ты никогда не забывала твоего брата Генриха Антона, разбойника и браконьера, и жены его, которая гордится тем, что она жена Лейхтвейса.

Ядвига взяла локон и осторожно спрятала его у себя на груди. Затем она еще раз пожала руку Лейхтвейса, еще раз простилась с ним и с Лорой, пришпорила коня и ускакала.

Лейхтвейс и Лора долго смотрели ей вслед, пока она не скрылась в тумане. Лейхтвейс прижал Лору к себе и дрожащим голосом произнес:

— Снова мы остались одни, моя Лора. Я прошел мимо родного дома, как во сне. Я видел своего отца, точно видение, и снова лишился его. Прощай, отец! Прощай, сестра! Снова нас ожидает борьба, нас снова будут окружать опасности и преступления. Мы сами избрали свой тернистый путь, Лора, и нам нельзя роптать на судьбу, так как мы по собственной воле отказались от общества. Ты одна у меня — больше у меня никого нет в целом свете.

Лора нежно прижалась к мужу и восторженно воскликнула:

— А все-таки мы с тобой принадлежим друг другу и потому неизмеримо богаты! Пусть люди осуждают и презирают нас, пусть проклинают и жалеют меня, что я ушла из знатного замка в разбойничью пещеру. Люди ведь не знают, сколько счастья, сколько радости, сколько блаженства я испытала в этой мрачной пещере вместе с тобой, мой дорогой, мой ненаглядный.

Снова приникла она головой к груди Лейхтвейса, и солнце яркими лучами озарило счастливую чету. Вдруг Лора встрепенулась. Разбойники приготовили снова колымагу и собирались продолжать свой путь.

Вскоре разбойники поехали дальше; Зигрист, Бруно и Отто шли пешком, снова наряженные могильщиками, Рорбек сидел на козлах и правил лошадьми, а Лейхтвейс ехал верхом на коне.

Рыжая Адельгейда была доставлена в замок. Крестьяне издевались над нею всю дорогу и осыпали ее насмешками, то и дело дергая веревки, которыми она была связана.

— Живее, Красная мамзель! — кричал какой-то коренастый мужик, размахивая своей дубинкой над головой Адельгейды. — Сегодня мы рассчитаемся с тобой! Довольно ты издевалась над нами и обходилась, как с собаками. Теперь на нашей улице праздник, и мы проучим тебя. Двигайся скорее, рыжая, живей!

Но больше всего Адельгейде пришлось вытерпеть, когда толпа дошла до деревни. Из всех хижин высыпали женщины навстречу возвращающимся крестьянам; когда они узнали о кровавом исходе боя, о числе убитых и раненых, то поднялся рев по всей деревне. Женщины накинулись на Адельгейду.

— Ты виновата во всем, проклятая! — кричала какая-то молодая женщина, муж которой был убит во время стычки. — Ты одна виновата, что в деревне теперь несколько вдов и сирот!

Она изо всей силы ударила жену палача по лицу. К счастью, Адельгейда успела быстро отвернуться, так что удар пришелся больше по ее плечу. Но все же она вскрикнула от боли и чуть не упала.

— Бейте ее, — кричали женщины, — облейте ее горячим маслом и кипятком! Это рыжая Адельгейда, которая околдовала нашего старого графа, так что он стал жесток и несправедлив к нам. Вздерните ее на ближайшем дереве, эту ведьму!

— Да, она настоящая ведьма! — визжала какая-то беззубая старуха, сидевшая на земле под деревом. — Ее надо сжечь или утопить. Если окажется, что она поплывет со связанными руками, то она человек, а если она потонет, значит, она ведьма и заслужила смерть.

Большинство крестьян отнеслось весьма сочувственно к этому предложению. По всей вероятности, Адельгейде тут же настал бы конец, если бы, к ее счастью, в эту минуту Ядвига не нагнала шествие и не приказала снова доставить рыжую женщину в замок, на суд к старому графу.

Крестьяне роптали, так как опасались, что старый граф будет слишком мягко судить Красную мамзель, но все же они не посмели ослушаться обожаемой молодой графини, а потому подчинились ее распоряжению. Чуть ли не вся деревня шла за арестованной до самого замка. Громкие проклятия, угрозы и брань сопровождали рыжую Адельгейду. Наконец ее довели до ворот замка. Ворота раскрылись, и Адельгейда вступила на порог того Дома, где она так долго хозяйничала и делала, что хотела. Теперь она вернулась сюда пленницей, осмеянной, презираемой и ненавидимой теми, кого она еще так недавно сама презирала.

Тем временем старый граф узнал со слов Ядвиги обо всем происшедшем. Он приказал привести рыжую Адельгейду. Долго смотрел он на нее печальными глазами, а потом сказал:

— Сама ты виновата во всем. Ты злоупотребила моим доверием и за мои благодеяния отплатила черной неблагодарностью. Мне грустно, что я должен судить и не могу простить тебя. Но я не могу сделать этого уже потому, что восстановлю этим против себя моих крестьян, которые должны убедиться, что я справедлив.

— К чему это длинное предисловие! — нагло воскликнула бывшая экономка, откинув голову назад. — Я знаю, что вы хотите убить меня. Мне известна ваша тайна, тайна вашей молодости, и я имею возможность покрыть вас позором и презрением, если разглашу, кто такой ваш сын.

По-видимому, рыжая Адельгейда хотела запугать графа этими угрозами, но, к ее изумлению, старик остался совершенно спокоен.

— Мне не страшны твои разоблачения, — ответил он, — ты можешь рассказывать кому угодно, что я отец разбойника Лейхтвейса. Меня ты этим не опозоришь и не осрамишь. А если бы даже люди были настолько несправедливы, что стали бы презирать меня за это, то я безропотно снесу этот новый удар, так как мне уже осталось жить немного. Тебе нечего бояться, что я велю убить тебя, хотя, в качестве верховного судьи в моих владениях, я располагаю правом присудить тебя к смертной казни, не дожидаясь на это разрешения уголовного суда в Висбадене. Но я этого не сделаю. Тебя постигнет кара во сто раз худшая смерти, если только в душе твоей еще осталась искра порядочности.

Граф обратился к старшине, который вошел в комнату вместе с несколькими крестьянами.

— Вот эта женщина, — сказал он, — в течение дня будет содержаться в тюрьме, а с наступлением ночи она будет высечена на поляне за деревней. После этого вы натравите на нее собак и выгоните ее из деревни.

Услыхав этот ужасный приговор, рыжая Адельгейда содрогнулась и посмотрела на графа, как бы не веря тому, что столь ужасные слова произнес тот самый человек, который раньше был всегда так мягкосердечен и добр.

— Высечь меня? — встрепенулась она. — Натравить на меня собак?! Неужели вы осмелитесь привести в исполнение этот приговор? Неужели вам не страшна моя месть? Подумайте сначала, граф Шенейх. Вы знаете, что я не из тех, кто легко забывает и прощает. Клянусь вам, что я сумею вам отомстить, если вы опозорите меня. О, вы побледнели, вы испугались! Вы теперь уже боитесь моей мести! Но я клянусь, что если вы не возьмете обратно этот приговор, то я не успокоюсь до тех пор, пока не уничтожу весь ваш род! Я погублю вон ту девушку с розовыми щечками и улыбкой святоши! Всех вас я уничтожу, а вместе с вами и того, кто стал вам так дорог сегодня ночью!

Действительно, старый граф испугался, слушая рыжую Адельгейду; он охотно взял бы обратно свой приговор. Но он не мог этого сделать: крестьяне смотрели на него в упор — они были уверены, что он, как верховный судья, не может уничтожить свой собственный приговор.

— Уведите ее, — дрожащим голосом произнес старый граф, — сегодня, с наступлением сумерек, сделайте то, что я приказал. Эта женщина никогда больше не должна показываться у нас. Пусть вернется к своему мужу, висбаденскому палачу.

Крестьяне вытащили Адельгейду из комнаты. Ее отвели в темницу, куда не проникал ни один луч света, и там ей дали кусок сухого хлеба и кружку воды. Под вечер вся деревня пришла в движение. Можно было подумать, что настал большой праздник. Изредка раздавались крики:

— Сегодня в Шенейхе большое торжество! Сегодня мы избавимся наконец от Красной мамзели! Мы выгоним ее из деревни, натравим на нее собак и так высечем, что она не так скоро забудет нас!

На большой поляне вблизи деревни собрались чуть ли не все крестьяне со своими семействами. Луна ярко светила, и звезды горели в вышине. Посередине поляны был воздвигнут толстый столб. Возле столба стояло два здоровенных парня, которым на этот раз было поручено исполнять обязанности палачей. В руках они держали кожаные бичи, которыми со свистом размахивали в воздухе. У подножия столба было воздвигнуто маленькое возвышение шириной в стол.

Вдруг собравшаяся толпа заколыхалась и все взоры обратились в сторону деревни, откуда приближалась печальная колесница. На ней сидела рыжая Адельгейда. Ей надели на голову соломенный венок, а в руки дали букет из крапивы и чертополоха. Колесницу, в качестве почетной стражи, сопровождали шесть молодых крестьян. На поляне даже выстроился «оркестр», инструментами служили разбитые горшки, воронки, глиняные кувшины и какая-то старая, дырявая труба, а старый, полупомешанный деревенский портной извлекал невозможные звуки из полуиспорченного контрабаса.

Лицо Адельгейды как бы застыло без всякого выражения; она совершенно не шевелилась, когда шла на невероятный, невыносимый позор, ее своеобразная красота еще резче бросалась в глаза. Когда телега доехала до места казни, старшина подал знак, и Адельгейду сняли с нее. Молодые парни хотели отнести ее к позорному столбу, но она без всякого смущения громко воскликнула:

— Оставьте меня! Я еще твердо стою на ногах и буду твердо стоять и тогда, когда сокрушится величие гордого владетеля замка.

Она подошла к позорному столбу. На нее моментально набросились несколько специально назначенных для этого женщин и в одно мгновение сорвали с нее одежду. На рыжей красавице осталась одна лишь длинная, белая сорочка, из-под этой сорочки вырисовывались дивные формы прелестного тела — пышная грудь, округлые бедра, — словом, вся красота, которой могла справедливо гордиться Адельгейда и которая делала ее похожей на Венеру. На белые плечи длинными кудрями спадали золотисто-рыжие волосы. Серебристые лучи луны озаряли эту красавицу.

Старшина решил как можно скорей покончить с наказанием Адельгейды. Он распорядился, чтобы каждый из вооруженных бичами молодых парней нанес Адельгейде по десять ударов. По знаку его руки Красную мамзель положили на деревянное возвышение, не привязав веревками, так как бежать ей было некуда. Крестьяне тесным кольцом окружили место позора. Палачи засучили рукава, чтобы свободнее действовать.

Адельгейда решила не просить пощады и не кричать. Она стиснула зубы и закрыла лицо волной своих золотистых волос, чтобы крестьяне не видели ее слез.

— Начинайте! — приказал старшина.

Оба бича сразу опустились на тело осужденной. При первом же ударе тонкая сорочка разорвалась. Второй удар провел на теле несчастной длинную красную полосу. Палачи снова замахнулись.

Вдруг среди толпы раздался пронзительный, дикий крик. Внезапно вырвался вперед какой-то человек, которого никто из крестьян никогда еще не видал. Это был не то человек, не то какое-то исчадие ада, отвратительный дьявол. Он точно вырос из мрачных недр земли, чтобы принять участие во всем этом зрелище.

Женщины начали кричать, мужчины — креститься, вся толпа дрогнула и расступилась перед ужасным пришельцем. Человек этот походил своим видом на медведя. На широкой бычьей шее сидела безобразная большая голова, покрытая беловато-рыжей щетиной; губы этого урода походили на толстые пиявки, насосавшиеся крови, причем он скалил свои огромные зубы подобно хищному зверю. Этот урод, облаченный в кожаную хламиду, размахивал в воздухе дубиной, пробивая себе дорогу к рыжей Адельгейде.

— Я иду! — ревел он хриплым голосом. — Они не должны трогать тебя. Рохус со всеми справится. Не бойся, повелительница, я здесь!

Адельгейда, вскрикнув от радости, вскочила на ноги. Избавитель явился вовремя, чтобы спасти ее от самого худшего. Она никак не ожидала его, так как думала, что Рохус остался дома, при ее муже. А тут неожиданно он является! Тот, кто до безумия любил ее, был ее безответным рабом, готовый дать разорвать себя на части ради нее. Рохус схватил полунагую Адельгейду, поднял ее своими грубыми руками и нежно прижал к своей груди. Та самая Адельгейда, которая раньше с отвращением отталкивала от себя этого человека-зверя, теперь крепко прижалась к Рохусу. А дикий Рохус вынес ее из толпы и избавил от окончательного позора.