Пещера Лейхтвейса/Глава 26
| ← Глава 25 ИЗ-ЗА МИЛЛИОНА | Пещера Лейхтвейса/ Глава 26 ВОССТАЛА ИЗ МЕРТВЫХ : Роман | Глава 27 ПЯТНО ПОЗОРА → |
| Дата создания: w:XIX век, опубл.: 1909. Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с. |
Около кресла больного словно выросла из земли чья-то стройная фигура. Лицо появившейся было закрыто густой вуалью. Торжественно подняв руку, неизвестная заговорила:
— Меня послал Бог в помощь этому больному старику. На носилках лежит не Лора, и это граф Батьяни знает лучше других. Ты знаешь прекрасно, — обратилась говорившая к венгру, — что Лора фон Берген жива. Ты ведь знаешь, что не ее ты выбросил в ту ужасную ночь из окна, а ее верную горничную, Гильду. Да, выбросил и убил!..
Батьяни задрожал. Это появление неизвестной, действительно, похожее на Божий промысл, эта уверенность обвинительницы лишили венгра его обычной самоуверенности. Судьи с изумлением, смешанным с ужасом, внимали словам, резко звучавшим в высоком, сводчатом зале. Больной в кресле, при первых же звуках голоса неизвестной, обратил к ней свои потухшие глаза. В них заискрился какой-то огонек, появилось какое-то выжидательное выражение. А неизвестная тем временем подошла к судейскому столу и заговорила, указывая одной рукой на носилки, другой на Батьяни.
— Высокопочтенные судьи Висбадена, — звонко раздавался ее голос под сводами зала. — Я предъявляю обвинение в убийстве Сандору Батьяни, тому, кто еще сегодня, здесь, требовал Божьего суда. Ну вот. Бог и послал меня. Лора фон Берген жива, и ее приданое не должно быть передано этому авантюристу, этому цыгану, присвоившему себе графский титул. Не около герцога Нассауского подобает быть ему. Он принадлежит тюрьме и эшафоту. Это он убил горничную своей жены, Гильду, чтобы она не могла свидетельствовать против него.
— Но кто же вы, так внезапно появившаяся среди нас? — задал вопрос председатель. — Для того, чтобы мы имели веру в ваши слова, объявите ваше имя. Лора фон Берген жива, говорите вы… Но где же она? И почему она исчезла в брачную ночь?
— Клянусь Богом, — клятвенно подняла неизвестная руку к Небу, — что графиня убежала от этого Батьяни, который был ей противен, против которого восставало все ее существо, быть женою которого было для нее равносильно смерти.
— Но где же она? — повторил председатель свой вопрос. — Почему не приходит она сама отстаивать свои права?
— Они хорошо охраняются и старым графом фон Бергеном, — последовал ответ. — Графиня Лора явится в нужный момент.
— Все это ложь, — прошипел Батьяни, быстро взбегая по ступенькам к судейскому столу. — Наглая клевета. Эта свидетельница подкуплена. Здесь, на носилках, тело моей жены, клянусь в этом. А эта свидетельница обманщица!
Быстрым движением граф сорвал вуаль с лица неизвестной и… отпрянул назад, отмахиваясь обеими руками.
— Привидение… призрак… — бормотал он. — Лора… моя жена… здесь…
Его расширенные зрачки с ужасом уставились на спокойно стоявшую женскую фигуру. Ноги его тряслись, руки судорожно мяли кружевные рукава. Публика и сами судьи удивленно рассматривали неизвестную. Ее прелестное лицо дышало силой, чудные глаза сверкали, золотистые волосы от резкого движения волнами рассыпались по плечам.
— Да. Я Лора фон Берген, — спокойно произнесла она.
Случилось и еще нечто необычайное… почти чудо. Больной, разбитый параличом старик, не способный до того вымолвить ни слова, внезапно поднялся со своего кресла и ясно, отчетливо произнес:
— Там стоит моя дорогая, горячо любимая дочь. Лора! Дитя мое! Приди в мои объятия!
— Отец! Мой дорогой отец!
И дочь бросилась на шею так неожиданно исцеленному старику. Белая как снег голова графа и цвета спелого колоса головка Лоры, тесно прижавшиеся друг к другу, представляли собою как бы зиму и лето.
В публике многие плакали от волнения.
— Дочь моя, Лора, — говорил между тем старик. — Ты снова здесь, на моей груди. Господи! Как часто в тиши бессонной ночи мечтал я об этом счастливом дне. И вот ты здесь. Ты ведь не покинешь меня больше? Не уйдешь от меня?
— А вы, судьи, — обернулся он к молчавшим представителям правосудия. — Делайте ваше дело. На носилках лежит, я вам клянусь в том, труп горничной моей дочери, Гильды, единственной служанки, последовавшей за Лорой в дом Батьяни. Спросите у него, где Гильда? Ее нет. В ту ужасную ночь исчезла бесследно не одна Лора — пропала и ее служанка, Гильда. Теперь Лора здесь, перед нами… Спросите у него, где же Гильда, и если он не даст вам ответа, бросьте его в тюрьму, так как он убил несчастную.
И такой правдой, такой мощью дышали слова графа, что это одно его заявление было уже для судей неопровержимым доказательством виновности Батьяни.
— Вы слышали, в чем вас обвиняют? — обратился к венгру председатель. — Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Что я скажу? — как-то взвизгнул Сандор, быстро соскакивая с возвышения, на котором стоял, и выступая на середину зала. — Ничего не скажу до тех пор, пока не выяснится кое-что другое. Спросите у той, которая стоит гордо перед вами, где проводила она все время с исчезновения своего до появления здесь? Ну, графиня Лора. Зачем же вы дрожите? Зачем вы вырвались из объятий вашего отца? Где были вы все это время?
Лора стояла бледная как смерть, опустив глаза.
— Дитя мое, — обратился к ней старик, кладя ей на голову свою аристократически изящную руку. — Скажи этим людям, где ты была. Я ручаюсь своею жизнью, что ты не сделала ничего такого, от чего могла бы покраснеть.
Лора молчала. Грудь ее высоко вздымалась от внутреннего волнения.
— Говори, — обратился к ней председатель. — Ты должна знать, что честь девушки очень легко опозорить.
Из уст Лоры не последовало ни одного звука; зато из груди Батьяни вырвался сильными раскатами злобный, демонический хохот.
— Она молчит, — заговорил он, не спуская глаз с Лоры. — Молчит — и будет молчать. О! Она не скажет ни за что, откуда пришла сюда, чтобы вырвать у меня верный успех, чтобы лишить меня принадлежащего мне приданого. Да. Оно все-таки должно принадлежать мне, потому что она все равно умерла для общества, все равно будет отдана в руки палача, когда я скажу, кто она такая. А я скажу. Я не выпущу ее из этого зала. О, нет. Судьи, зовите сюда стражу, пусть она закует в цепи эту женщину. Вы поймаете редкую птицу, на писк которой в сети залетит еще более редкий экземпляр. Она…
— Ради Бога! Ни звука! — с мольбой обратилась к венгру Лора, ломая руки.
— Вот как! «Ни звука! Ради Бога!» — злобно усмехнулся Батьяни. — Голубок заворковал. Но теперь уже поздно. Я не так глуп, чтобы растаять от этих нежностей. Было время, когда я отдал бы многое за один ласковый взгляд этих чудных глаз, но теперь ты мне противна, противна. Теперь я не взял бы тебя даже в любовницы. Высокопочтенные судьи! Знайте, что перед вами стоит жена разбойника Генриха Антона Лейхтвейса, его сообщница и помощница во всех его преступлениях.
Могильная тишина воцарилась в зале за этими словами.
— Ложь, наглая ложь, граф Батьяни, — послышался голос старика. — Не может быть, чтобы вы были правы. В вас говорит злоба за то, что моя дочь питает к вам отвращение, что она убежала от вас в первую же брачную ночь. Ваше неудовольствие понятно, но все же так клеветать на мои седины — недостойно человека. Вы, все собравшиеся в этом зале, знаете меня. Вы знаете, что старый граф фон Берген ничем не замаран, что он не имеет ни одного пятнышка на своем фамильном гербе. Не может же его дочь, его Лора, быть женой злодея, женой грозы всех честных людей. Разве я чем-нибудь обидел висбаденцев, что они допустят нанесения мне оскорбления?
— Нет человека честнее графа фон Бергена, — загудела публика. — Да здравствует Эбергард фон Берген!
Судьи переглянулись… Их поразило такое редкое единодушие, и они с уважением посмотрели на седого, величественного старика.
— Благодарю вас, друзья мои, — растроганно обратился он к публике. — А теперь, мой верный Иоганн, откати кресло в угол: я достаточно силен. Судьи Висбадена, дайте мне поговорить с моей дочерью, и вы узнаете истину. Она смущена, она возмущена брошенным ей в лицо обвинением и потому молчит.
Яркое солнце, прорвавшись сквозь стекла, осветило голову воодушевившегося старика, и казалось, будто вокруг него распространяется небесное сияние.
Граф фон Берген твердыми шагами прошел через зал, подошел к молча стоявшей дочери и, положив ей на голову руку, торжественно произнес:
— Лора! Дорогое дитя! Опомнись, очнись от смущения, вымолви слово, одно только слово. Обличи лжеца, позорящего твое чистое имя и не щадящего седин твоего престарелого отца. Поклянись, что он солгал, докажи им, что дочь графа Эбергарда фон Бергена не может быть женою злодея. Ты знаешь, я сам воспитал тебя и люблю тебя больше самого себя, больше жизни. Успокой меня, дитя мое.
Бледная, но уже спокойная стояла Лора. В зале царила мертвая тишина.
— Отец, — вдруг проговорила Лора, опускаясь перед стариком на колени. — Прогони, прокляни меня, но узнай правду. Узнайте ее и вы, судьи, и вы, жители Висбадена, узнай и ты, убийца безвинной Гильды: да, я законная жена разбойника Генриха Антона Лейхтвейса и мать его ребенка.
Из груди старого графа вырвался болезненный стон. Батьяни же торжествующе, злобно расхохотался. Это был дикий, нечеловечески злобный хохот Сатаны, только что получившего расписку на человеческую душу.
— Лора фон Берген, — заговорил председатель. — Ты созналась сейчас в таком преступлении, которое для тебя равносильно смертному приговору. Ты заявила при тысяче свидетелей, что ты жена всеми ненавидимого, всеми преследуемого разбойника. Вся прирейнская земля по обеим берегам великой реки дрожит при одном его имени. Он давно уже заочно приговорен к смерти, его голова давно уже оценена. Но вместе с ним должны погибнуть и все те, кто с ним заодно. Ты же заявила нам, что ты — его жена, то есть самый близкий ему человек. Граф фон Берген, мне тяжело наносить вам удар… Я вас глубоко уважаю, я нахожусь с вами в дружеских отношениях. Но превыше уважения и дружбы должно быть правосудие. Стража! Схватите Лору фон Берген и наденьте на нее оковы.
Старый граф поднялся по ступеням помоста и подошел к столу, за которым сидели судьи. — Господин председатель, — глухо произнес он. — Я на вашем месте поступил бы так же, как вы. Пусть обрушится на презренную вся тяжесть закона. Что же вы медлите? Зачем не бросаете в тюрьму эту женщину? Зачем эти лживые глаза смотрят еще на солнце, зачем эти руки, обагренные кровью, еще не связаны железной цепью? Господин председатель. Выносите сейчас же преступнице смертный приговор, и я, клянусь вам, подпишу его собственноручно.
— Отец! — простонала Лора. — Выслушай меня, отец. Я ведь люблю, пойми же, я люблю Лейхтвейса.
— Ну и люби его, разбойничья жена, — сурово отозвался фон Берген. — Ты вырвала у меня из груди сердце, ты украла у меня веру в честь, веру в людей. Будь ты за это проклята, проклята и проклята!
Страшными, звенящими перекатами отозвалось под сводами зала роковое слово. Лора грустно склонила голову на грудь и тихо поднялась с колен.
— Что, прекрасная графиня, — зашептал ей на ухо подкравшийся, как шакал, граф Батьяни. — Я говорил тебе, что любовь твоя не доведет тебя до добра. Ха-ха-ха! Теперь тебе предоставляется возможность сравнить солому в камере с тем ложем, которое предлагал тебе я. Ну, теперь, вместо моих, вы узнаете объятия палача, графиня Лора.
— Боже! Зачем я не послушалась Генриха и пришла сюда! — со стоном вырвалось у несчастной. — Если бы я…
Резкий звонок председателя оборвал ее речь.
— Стража, — отдал приказание председатель. — Наложите на руки преступнице тяжелые оковы и отведите ее в самую надежную камеру.
К Лоре подошли четверо служителей.
— Все погибло, — простонала несчастная. — Я навек оторвана от тебя, мой Гейнц. Никогда не увижу я твоего благородного лица, не услышу твоего голоса. Все погибло… Хорошо. Берите меня, — протянула она вперед свои чудные руки, — вяжите, заковывайте в цепи, бросайте в мрачное, сырое подземелье. Но знайте, — возвысила она голос, — я люблю, страстно люблю того, кого вы так боитесь. Я знаю его лучше вас, знаю, что он не таков, как вы считаете, знаю, что он достойнее многих из вас. И с его именем на устах, с его чудным образом в сердце я пойду на казнь, и моими последними словами в тот момент, когда над моей шеей палач взмахнет топором, будет горячий крик: «Я люблю разбойника Лейхтвейса!»
Чудно хороша была в эту минуту графиня Лора. Глаза ее сверкали, вся она выпрямилась, воодушевилась: металлическим, серебристым звоном вибрировал ее голос. Даже Батьяни залюбовался ею в эту минуту.
Стража сплотилась около Лоры. В руках одного из солдат зазвенели оковы. Казалось, для несчастной женщины нет спасения. И вдруг… Все изменилось.
С задней скамейки в местах для публики поднялся высокий, стройный мужчина, левая щека которого была обвязана черным шарфом. Растолкав локтями толпу, он быстро схватился обеими руками за перила, перелез через них и в следующий момент спрыгнул вниз почти с трехсаженной высоты. Ловко, словно кошка, он приземлился прямо на ноги, двумя скачками очутился подле служителей и страшными ударами кулака свалил их на землю. В мгновение ока сорвал он с лица повязку, и перед ошеломленными зрителями оказался страшный разбойник Нероберга — Генрих Антон Лейхтвейс.
— Кто здесь осмеливается вырывать из моих рук Лору фон Берген?! — загремел его мужественный голос. — Кто этот дерзкий?! Она моя, и должна принадлежать одному только мне, до конца моей жизни. Прочь с дороги! Прочь, кому дорога жизнь, кто не хочет получить в голову пулю из моего пистолета. Прочь, говорю вам!
Он левою рукой поднял Лору, а в правой держал пистолет со взведенным курком. Гордо подняв голову, он двинулся к выходу.
— Скорей, моя дорогая, — шепнул он на ухо своей Лоре, помогая ей сбежать по широкой лестнице, ведущей к зданию суда.
Из-за колонн, окружавших фасад здания, выскочил Батьяни с двумя пистолетами в руках.
— Держите его! Это Лейхтвейс! — кричал он, стреляя разом из обоих пистолетов.
Но от волнения он промахнулся. Пули прожужжали в воздухе и впились в толстые колонны.
Около самого здания суда стояли три лошади, при которых находились два крестьянина, оживленно беседовавшие между собою. Казалось, что здесь происходит купля-продажа лошадей, и никому из прохожих не приходило в голову, что перед ними Рорбек и Бруно, два товарища Лейхтвейса. Прежде чем кто-либо успел остановить его, Лейхтвейс, держа Лору на руках, вскочил на лошадь, его спутники вскочили в свои седла, и страшная кавалькада понеслась по улицам города.
Через час они были уже в безопасности, в глубине пещеры Нероберга.
— Дорогая моя, — говорил Лейхтвейс, — какие страшные минуты доставила мне твоя безрассудность. Я ведь как бы нашел тебя снова, больше того — я снова завоевал тебя.
И он нежно привлек ее к себе, а Лора скрыла свою прелестную белокурую головку на могучей груди своего мужа.