Петрарка и Лаура. править
I править
Среди первыхъ итальянскихъ гуманистовъ XIV столѣтіи, одно изъ важнѣйшихъ мѣстъ занимаетъ знаменитый и прославленный пѣвецъ Лауры — Петрарка. Здѣсь онъ сходится съ своимъ другомъ, другимъ великимъ итальянскимъ писателямъ, Боккаччьо. Что сдѣлалъ Боккаччьо для возстановленія и знанія греческой литературы, то сдѣлалъ Петрарка для римской. Теперь намъ трудно составить себѣ точное понятіе о той неустанной заботливости и напряженіи, которыхъ требовало подобное предпріятіе, и задержкахъ и препятствіяхъ въ ту эпоху поголовнаго невѣжества при отыскиваніи, собираніи, покупкѣ, перепискѣ и распространеніи рукописей классическихъ произведеній. Приведу одинъ примѣръ ивъ тысячи. Петрарка во время своего пребыванія въ Лютихѣ отыскалъ рукопись сочиненіи Цицерона «De Officiis», но въ этомъ, тогда цвѣтущемъ городѣ, онъ не могъ отыскать никого, кто бы могъ переписать ему рукописи, а когда онъ наконецъ рѣшился самъ переписать ее, то только съ крайнимъ трудомъ могъ добыть себѣ жидкости, которая хотя сколько-нибудь была-бы похожи на чернила,
И однако, если бы Петрарка оставался только однимъ изъ первыхъ и преданнѣйшихъ гуманистовъ XIV столѣтія, еслибъ онъ былъ только первымъ представителемъ грядущаго возращенія, то едва-ли онъ сохранилъ бы въ послѣдующихъ поколѣніяхъ и до нашего времени ту главу, которая его осѣняетъ, и ту популярность, которою онъ пользуется. Изъ всѣхъ страстей и чувствъ, волновавшихъ его душу, только одной онъ обязанъ сипимъ безсмертіемъ. Страсть это — любовь. Воспѣвая Лауру, онъ сдѣлался любимѣйшимъ поэтомъ сначала Италіи, а потомъ — и всей Европы до нашихъ временъ, Понятно, поэтому, что всѣ изысканія современныхъ ученыхъ направлены къ тому, чтобы исторически возстановить образъ этой любимой Петраркою женщины, раскрыть и объяснить ту дѣйствительность, которая скрывается подъ поэтическимъ покровомъ его сонетовъ и канцонъ.
Но прежде всего намъ слѣдуетъ рѣшить вопросъ: дѣйствительно-ли существовала Лаура? Не фикція-ли то, не поэтическая-ли мечта поэта? Такой вопросъ не является неизбѣжно и естественно, если мы вспомнимъ, что еще при жизни Петрарки многіе сомнѣвались въ дѣйствительномъ существованіи Лауры. Вопросъ этотъ былъ сдѣлавъ самому Петраркѣ однимъ изъ лучшихъ и преданнѣйшихъ его друзей Джакомо Колонна. Обѣ этомъ мы узнаемъ изъ письма самого Петрарки, написаннаго на латинскомъ языкѣ. Колонна обвиняетъ поэта въ томъ, что еще съ юношескихъ лѣтъ Петрарки умѣлъ обманывать міръ и что, благодаря этилъ обманамъ, міръ всегда былъ самаго лучшаго мнѣнія объ немъ; между прочимъ, онъ указываетъ поэту ни Лауру, которая, по мнѣнію Колонны, не болѣе какъ поэтическая фикція, тамъ что и воѣ его любовные вздохи, всѣ его любовные сонеты- -не болѣе какъ средство заставать міръ говорить о себѣ.
Обвиненіе — непосредственно и формально. Что отвѣчалъ Петрарка? Опъ отвѣчалъ; такъ хорошо было бы, еслибъ дѣйствительно моя любовь была одной лишь выдумкой, обманомъ, а не дѣйствительною страстью (simulatio esset utinam et non furor); но стараться о томъ, чтобы меня считали сумасшедшимъ, — было-бы величайшимъ изъ сумасшествій". Отвѣтъ достаточно ясенъ и мы не имѣемъ права за подозрѣвать истину словъ Петрарки. Онъ дѣйствительно любилъ и дѣйствительно страдалъ. Но и Колонна — человѣкъ, заслуживающій нашего полнаго довѣріи; мы обязаны принимать къ свѣдѣнію и его слова, Намъ, слѣдовательно, приходится сдѣлать кое-какіе розысканія, относящіяся къ этому дѣлу.
Въ 1336 году, спустя девять лѣтъ послѣ того, какъ Петрарка влюбился, — въ Авиньонѣ, гдѣ онъ жилъ, никто еще не зналъ, кто предметъ этой любви. Это мы узнаемъ изъ письма епископа Ламбеза. И дѣйствительно, развѣ не то-же-ли самое утверждаетъ косвенно и самъ Петрарка въ письмѣ къ Колоннѣ? Вмѣсто того, чтобъ отвѣчать ему просто: «Какъ? Ты сомнѣваешься въ моей любви? Но развѣ ты по знаешь, какъ я люблю? Всѣ это знаютъ, а ты одинъ лишь не знаешь»? — Вмѣсто всего этого Петрарка говоритъ о своихъ лишь страданіяхъ, о томъ, что было бы лучше, если-бы онъ не любилъ. Отвѣтъ нѣсколько неясный, какъ будто бы сдѣланный для того, чтобы избѣжать болѣе прямого отвѣта. Но во всякомъ случаѣ, на первыхъ порахъ мы несомнѣнно знаемъ два фанта: во первыхъ. Петрарка любилъ дѣйствительно существовавшую женщину, и во вторыхъ — никто не опалъ, кто эта женщина. Современники Петрарки удовольствовались этимъ, но послѣдующія поколѣнія стали дѣлать розысканія и въ концѣ концовъ узнали, кто была та женщина, которую поэтъ любилъ такъ страстно и такъ долго.
Прежде всего они старались отвѣтитъ на вопросъ: Лаура была-ли дѣвушка, или замужняя женщина? Многіе желали видѣть въ ней дѣвушку, которая одна только и могла внушить Петраркѣ такую высокую, чистую, благородную любовь. Противъ нихъ возсталъ аббатъ де-Садъ, утверждавшій на оборотъ, что Лаура были замужней женщиной. Доводы, выставляемые ими — многочисленны, и нѣкоторые изъ нихъ заслуживаютъ особеннаго нашего вниманія. Такъ, напримѣръ, онъ говоритъ, что Петрарка не иначе называлъ Лауру какъ mulier foemina по латыни, и donna, madonna — по итальянски н, что желая воспѣтъ побѣду Лауры подъ любовью. Онъ озаглавилъ свою поэму «Triomfo della Castità» (Торжество цѣломудрія), а не «Triomfo della Verginità» (Торжество дѣвственности). Однако, между его доводами находится одинъ, на которомъ намъ приходится остановиться нѣсколько больше. Въ одномъ изъ своихъ латинскихъ произведеній Петрарка говоритъ, что Лаура была изнурена «mordis ac crebis.,.»; мы не выписываемъ слѣдующее слово, потому что въ немъ-то и заключается спорный пунктъ. Во всѣхъ латинскихъ спискахъ этого произведенія находится сокращеніе «ptubs». Прежде это слово читалось — «rertubatiombus»; аббатъ де-Садъ напротивъ читаетъ — «partubus» (роды), такъ что по этому толкованію поэтъ хотѣлъ сказать, что Лаура была изнурена болѣзнями и частыми родами. И дѣйствительно, де-Садъ утверждаетъ, что у Лауры были одиннадцать человѣкъ дѣтей. Но съ такимъ толкованіемъ трудно примириться. Какъ возможно допустить, чтобы Петрарка, который никогда, даже не намекаетъ на дѣтей Лауры, который всегда представляетъ ее себѣ красивой и цвѣтущей (bella e fiorente) даже спустя двадцать лѣтъ послѣ первой встрѣчи, когда ей было окало сорока лѣтъ отъ роду, чтобы Петрарка, — говоримъ мы, — заботился оповѣщать міръ о частыхъ родахъ, изнурившихъ предметъ его любви?
Тѣмъ не менѣе, де-Садъ, съ другой стороны, имѣлъ свои, резоны настаивать на такомъ толкованіи. Всѣ біографы Петрарки: Верджеріо, Полентоне, Перуцци, Велутелло, Джезуальдо, Бекаделли, Томазини и въ томъ числѣ самъ де-Садъ утверждаютъ, что Лаура. урожденная de-Noves, была женой Уго де-Сада въ Авиньонѣ, была замужемъ двадцать три года, имѣла одиннадцать человѣкъ дѣтей и умерла въ апрѣлѣ 1348 года. Но вопросъ заключается въ томъ: дѣйствительно-ли Лаура Петрарки была женой де Сада, или же лицомъ совершенно другимъ?
Петрарка разсказываетъ, что когда въ первый разъ онъ увидѣлъ Лауру, она была одѣта въ зеленый и фіолетовый цвѣтъ:
Negli осchi he pur te violette e’lverde,
Di ch’era nel principio di mi guerra
A more armato;
и въ такомъ костюмѣ написалъ ея портретъ Симоне Мемми. Къ этому де-Садъ прибавляетъ, что въ его семьѣ сохранился старый портретъ (свои «мемуары» онъ писалъ въ XVII столѣтіи) въ красномъ костюмѣ, а въ одной запискѣ сохранилась отмѣтка, изъ которой слѣдуетъ, что у Лауры де-Садъ было два костюма — одинъ пунцовый, другой зеленый: duas vestes completas, unam de viridi, alteram de «scarlaza». Но развѣ такое сопоставленіе доказываетъ что-либо? Если въ Авиньонѣ въ 1300 году была мода носить зеленый цвѣтъ, то не мудрено, что и Лаура Петрарки, и Лаура де-Садъ были одѣта одинаково, не будучи въ то же время однимъ и тѣмъ же лицомъ. Но пойдемъ дальше въ нашихъ розысканіяхь.
Изъ канцонъ Петрарки мы знаемъ, что поэтъ углядѣлъ въ первый разъ Лауру шестого апрѣля 1327 года, что она умерла шестого апрѣля 1348 г. и была похоронена въ авиньонской церкви низшей братіи (Freres mineurs). Съ другой стороны де-Садъ нашель, что жена Уго де-Сада опасно заболѣла третьяго апрѣля 1348 года и въ тотъ-же день написала свое завѣщаніе. Неизвѣстно, — прибавляетъ онъ, — какого рода была у нея болѣзнь и въ какой день послѣдовала ея смерть, но вѣроятно, что она умерла отъ чумы, свирѣпствовавшей въ этомъ году въ Авиньонѣ, въ особенности въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, такъ что городъ потерять болѣе половины своихъ жителей. Отсюда онъ выводить заключеніе, что Лаура де-Садъ и Лаура Петрарки — одно и то-же лицо. Въ подтвержденіи онъ указываетъ, кромѣ того, на десятую эклогу, на одно письмо Петрарки и на одну канцону. И дѣйствительно, изъ всѣхъ этихъ трехъ ссылокъ слѣдуетъ, что Лаура умерла скоро скоропостижно, внезапно. Но въ такомъ случаѣ, какъ объяснить, — спрашиваетъ Бартоли (авторъ исторіи итальянской литературы, вышедшей недавно), — какъ объяснить стихи «Triomfo della morte», гдѣ поэтъ говоритъ, что Лаура умерла.
А quisi d’un suave e chiare lume
Cui nutrimento a poco a poco manca?
(подобно прекрасному и ясному пламени, котораго матеріалъ изсякаетъ мало по малу). Въ другомъ мѣстѣ поэтъ повторяетъ тотъ-же самый обзоръ и говоритъ, что Лаура умерла
Non come fiamma che per forza è spenta;
Ma che per se medessima si consumma
(не какъ пламя, насильно нарушенное, но какъ пламя, которое гаснетъ само собой). — Но если бы мы даже и знали навѣрное, что Лаура Петрарки умерла отъ чумы, то слѣдуетъ-ли изъ этого, что она — то же самое лицо, что и Лаура де-Садъ? Если дѣйствительно въ апрѣлѣ мѣсяцѣ 1348 года свирѣпствовала чума въ Авиньонѣ, то немудрено, что тамъ, въ одинъ и тотъ-же день умерли двѣ женщины, носившій ими Лауры. Съ большою вѣроятностью можно даже допустить, что тогда нѣсколько Лауръ умирало ежедневно, такъ какъ имя Лауры — одно изъ самыхъ популярныхъ именъ въ Провансѣ.
Подвинемся еще на одинъ шагъ впередъ. Отъ «вѣроятности» де-Садъ переходить уже къ «полной достовѣрности», ссылаясь на Петрарку, который говоритъ, что его Лаура была похоронена въ церкви Frères Mineurs и находя, что жена Уго де-Сада завѣщала похоронитъ себя «in Ecclesia Fratrum Minorum Civitatis Avemonis». Конечно, его сближеніе довольно убѣдительно, но отъ достовѣрности еще далеко. Во время чумы, двѣ женщины умираютъ въ одинъ и тотъ же день, похоронены въ одной и той же церкви (въ которой хоронили ежедневно множество людей), — слѣдуетъ-ли изъ этого что обѣ онѣ — одна и та-же женщина? Мы думаемъ, что къ такому заключенію де-Садъ пришелъ подъ вліяніемъ другого факта, и которомъ намъ приходится сказать теперь нѣсколько словъ.
Въ 1533 году въ одной капеллѣ французской церкви въ Авиньонѣ былъ открытъ прахъ Лауры: въ гробу нашелся итальянскій сонетъ, изъ котораго оказалось, что она имѣла имя Лауры. Кто открылъ этотъ прахъ? Нѣкто Морисъ де-Севъ; это мы узнали изъ писемъ одного антикварія Турка, изъ письма, адресованнаго къ тому-же самому Севу. Эти обстоятельство уже и само по себѣ довольно подозрительно: зачѣмъ Туркъ разсказываетъ подробно Севу фактъ, открытый этимъ самымъ Севомъ, и слѣдовательно лучше ему извѣстный, чѣмъ Турну? Изъ этого письма мы узнаемъ, это Севъ по просьбѣ нѣкоего Капелла искалъ свѣдѣній о Лаурѣ и что ничего не найдя, онъ сталъ изслѣдовать могилы. Мы не знаемъ, что понимаетъ Турнъ подъ словомъ «наслѣдовать» (frugare) всѣ могилы; но во всякомъ случаѣ едва ли это означаетъ, что Севъ открывалъ всѣ могилы авиньонскихъ церквей: этого предположитъ невозможно; слѣдовательно онъ искалъ надписи, гербы, имена. И вотъ, изслѣдуя тактъ образомъ могилы. онъ нагнулся на одну безъ всякой надписи и ее-то именно, съ позволенія викарія, открылъ. Въ гробу онъ нашелъ прахъ и кости, а около черепа онъ увидѣлъ свинцовый ящикъ; открывши его, онъ увидалъ свернутый пергаментъ, и бромовую медаль съ изображеніемъ женщины, открывающей платье на своей груди, гдѣ оказалось четыре буквы: M. L. M. I; эту подпись Севъ объяснилъ слѣдующимъ образомъ: «Madonna Laura mortf Iace». На пергаментѣ былъ написанъ итальянскій сонетъ, приписанный Севомъ Петраркѣ. Но сонетъ плохъ и бездаренъ. Петраркъ не могъ писать фразы въ родѣ слѣдующихъ: «quei felici ossa, lа beltà scossa, la penna cheguise coll’in chiostro e colla ragione». Всѣ изслѣдователи признали этотъ сонетъ подложнымъ. Онъ и не въ манерѣ, и не не стилѣ Петрарка. Къ тому же въ 1348 голу, въ эпоху смерти Лауры, Петрарка находился въ Веронѣ и возвратился въ Авиньонъ спустя только три года. Какимъ же образомъ онъ могъ бы рѣшиться по пріѣздѣ открыть гробъ Лауры и положить туда свой сонетъ, онъ, который такъ старательно скрывалъ отъ всѣхъ имя Лауры? Допуская эту невозможность, де-Садъ говоритъ, что вѣроятно сонетъ быть написанъ однимъ изъ друзей Петрарки и имъ же положенъ въ гробъ. Но и съ этимъ трудно согласиться. Еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ, какъ мы видѣли, никто изъ друзей Петрарки не зналъ даже о существованіи Лауры и вдругъ, находится пріятель, который не только знаетъ о существованіи Лауры, но знаетъ и ея имя; мало того: пишетъ отъ имени Петрарки сонетъ, кладетъ его въ гробъ, рискуя такимъ образомъ обезчестить ту, которую такъ боготворилъ Петрарка. Кромѣ того, Лаура умерла, какъ извѣстно, шестого апрѣля и въ тотъ же день была похоронена. Какимъ образомъ могло случиться, что въ такой короткій промежутокъ времени былъ, не только написанъ сонетъ, но сдѣлана медаль съ изображеніемъ Лауры? Или, можетъ быть, непрошеный другъ открылъ гробъ нѣсколько дней спустя и положилъ туда сонетъ и медаль? Но вѣдь была чума, а въ это время раскрывать могилы не особенно пріятно. Во всякомъ случаѣ, съ какой-бы стороны мы ни разсматривали эту исторію, она кажется несостоятельною и выдуманною. Но въ такомъ случаѣ, что же остается отъ предполагаемаго торжества Лауры Петрарки съ Лаурою де-Садъ.
Профессоръ палермскаго университета Цеидрини замѣчаетъ («Petrarca e Laura» Milano. 1876), что для поэта не могло быть безразличнымъ то, что Лаура была замужемъ; что это обстоятельство по необходимости должно было болѣзненно отразиться во всѣхъ его сонетахъ; господствующимъ мотивомъ всей его поэзіи должна была быть, какъ и у Вертера, слѣдующая мысль: «она принадлежитъ другому, она не можетъ принадлежать мнѣ.» Но такое заключеніе совершенно не вѣрно. Петрарка во многомъ носить самъ на себѣ слѣды школы трубадуровъ.. Но для кого изъ трубадуровъ мужъ былъ препятствіемъ? какой трубадуръ заботился о мужѣ? Вспомнимъ только, что въ собраніяхъ трубадуровъ считалось закономъ, что любовь между супругами не можетъ существовать; на женщину перестали смотрѣть, какъ на тѣлесное существо, надобное мужчинѣ; она превращается въ божество; мужчина долженъ считать себя черезъ мѣру вознагражденнымъ, когда получить право обожать и служить этому божеству. Петрарка, смотря на любовь, какъ смотрятъ трубадуры, могъ ли не говорить о томъ, что его дама принадлежитъ другому? Что Вертеръ страдаетъ это понятно; но вѣдь Гете отдѣленъ отъ Петрарки нѣсколькими вѣками. Вотъ почему между прочимъ профессоръ Цендрини напрасно удивляется тому, что Петрарка нисколько не заботится объ одиннадцати дѣтяхъ Лауры. Кто изъ трубадуровъ заботится о дѣтяхъ своей дамы? Цендрини и поэтому случаю ссылается на Вертера и указываетъ на Аспазію Леопарди, который страстно цѣловалъ ея дѣтей. Но еще разъ: что можетъ быть общаго между поэзіей Петрарки и поэзіей Гете и Леопарди?
Далѣе этого мы и не пойдетъ въ нашемъ изслѣдованіи и тожествѣ Лауры де-Садъ съ Лаурою нашего поэта и въ концѣ концевъ, какое намъ дѣло до того, была ли его Лаура замужемъ или нѣтъ? Умаляется ли отъ этого лирическая поэзія Петрарки? Ни въ какомъ случаѣ; для насъ достаточно знать, что Лаура въ извѣстной степени женщина, дѣйствительно существовавшая. Оставимъ поэтому прекрасную авиньонку въ томъ туманѣ, которымъ окружилъ ее поэтъ, и посмотримъ, какого рода были любовь Петрарки. Предметъ въ высшей степей и интересный потому между прочимъ, что и самъ Петрарка былъ человѣкъ замѣчательный и геніальный.