XVI править
Рыцарь без страха и упрёка править
Шадурский давно уже, еще до женитьбы своей, был знаком с Амалией Потаповной и неоднократно имел нужду в ее аудиенциях. Она даже очень благоволила к нему и выражалась о нем не иначе, как "князь Шатурски — das ist vrai gentilhomme"[1]. Написав на своей визитной карточке, что имеет самую крайнюю и безотлагательную нужду, он отправил ее с швейцаром наверх к генеральше и минут через десять был принят.
— Вообразите, ко мне нынче утром подкинули девочку! — начал он, усаживаясь подле нее, как добрый и старый знакомый. Амалия Потаповна ответ на это заменила кивком головы, который словно бы выражал собою: "Так-с!.."
— Я очень не рад такому сюрпризу, — продолжал он.
— А то ж объявить до полиции, — предложила ему генеральша.
— Fi done![2] — махнул рукою Шадурский. — Рад, не рад, а делать нечего: подкинули, так уж и позаботься о ребенке.
— О, ja... aber das zeugt ihr edles Herz[3], — похвалила Амалия Потаповна, изъявляя ему знак благоволения рукою. — А то ж я вам буду находить une bonne nourrice pour cet enfant, s'il vous plait, monsieur?[4] — предложила она.
— Нет, не то! Я бы вас попросил о другом, — возразил Шадурский.
— Ganz zu ihren Diensten, ganz! ganz![5] — любезно поклонилась генеральша, которая, благоволя к Шадурскому "за его изящные манеры", иногда для него даже время свое на лишние слова расточала.
— Я его хочу отдать на воспитание в какие-нибудь хорошие руки и буду просить вас — позаботиться об этом, — предложил он.
— А зачем нельзя? Хоть в минут! Не! cela est tout a fait possible pour moi![6] — согласилась генеральша.
— Чем скорее, тем лучше!
— И то правда! А какие кондиции ваши? — спросила она, принимая деловой тон, который в миг, и уж как-то невольно, сам собою появлялся у нее, чуть только разговор начинал касаться денег, условий и т.п.
— Я вам дам единовременно десять тысяч, — говорил Шадурский, — распорядитесь ими для этого ребенка, как будет лучше, — уж это вы сами знаете; а мне — чтоб уж больше никогда никаких забот и беспокойств не знать с ним, хоть и не слыхать о нем вовсе; десять тысяч, надеюсь, это слишком достаточно и даже роскошно для какого-нибудь подкидыша.
— О, ja! certainement[7], — согласилась фон Шпильце. — Но скажите, vous ne soupconnez personne?[8] — с подозрительной расстановкой добавила она.
— Personne, madame[9], — ответил, пожав плечами, Шадурский.
— Und haben sie nichts gehort?[10]
— То есть, насчет чего это? — переспросил он.
— Un petit scandale, qui est arrive dans le grand monde...[11]
— Какой скандал? — притворился Шадурский, начав с первых же слов догадываться, в какую сторону клонит генеральша, в намерении выпытать от него что-нибудь подходящее.
— Ах, так вы не слыхали? — равнодушно и рассеянно проговорила она.
— Ничего не слыхал, а что?
— Нет, а то ж так!
— Однако?
— Non, commerage![12] и говорить не стоит! — поспешила замять генеральша, видя, что он ничего еще не знает, и опасаясь, как бы не обмолвиться чем-нибудь лишним. "Пусть от других сплетни узнают, лишь бы от меня без нужды и без цели ничто не выходило", — было постоянным ее правилом.
Шадурский, оставшийся не мало доволен тем, что она, по-видимому, не имеет на него никаких подозрений, в свою очередь тоже поспешил отклониться от дальнейшего разговора насчет скандала.
— Послушайте, Амалия Потаповна! по старой дружбе у меня к вам будет еще одна маленькая просьба! — сказал он с тем решительным выражением в лице и в голосе, с каким обыкновенно говорит человек, у которого долгое время не хватало духу начать высказывать что-либо затруднительное или неловкое и которого, наконец, по пересилении самого себя, что называется, прорвало.
— Дело для меня очень близкое и интересное, — добавил он, стараясь говорить и небрежнее и равнодушнее, чтобы смаскировать этим то маленькое волнение, которое заставило посильнее забиться его сердце от некоторой щекотливости предстоящей просьбы.
— Н-ну? — протянула генеральша, вытянув вперед свою мордочку.
— Я бы попросил вас разузнать кое-что... по секрету...
— Ага!.. Je comprend... je comprend bien ca[13], — с живостью подмигнула ему Амалия Потаповна.
— Нет... да вы что думаете? — спросил Шадурский, который искал как бы половчее объяснить ей свое дело.
— Eine dame, glaube ich? jung und charmant?[14] — опять подмигнула генеральша.
— Нет, не совсем так... Мне бы — вот видите ли — хотелось бы знать... как вам сказать-то это?.. хотелось бы знать, кто интересовал мою жену в нынешнюю зиму, — выговорил наконец Шадурский, стараясь принужденными улыбками смягчить смысл своей фразы и потупясь, чтобы не встретиться с взглядом генеральши.
Эта последняя, действительно, глядела на него во все свои толстые, изумленные глаза.
— Как!.. — воскликнула она, — aber sie selbst?[15] такой прекрасный, красивий мужчин! Est-ce possible?[16]
Шадурский покраснел и еще более потупился. Ему окончательно стало неловко. Он закусил губу и пожал плечами.
— Non! vous-vous trompez, monsieur![17] — сказала она решительным и разубеждающим тоном. — Я ж ничего не знаю, а я бы все знала, кабы что было... Et dans le monde on n'a jamais parle de cela[18].
— Да в свете-то, может, и точно никто не знает, — согласился Шадурский, — но... я имею некоторые причины предполагать...
— Да! а то ж я и забыла! Ведь вас не было по зиме! — домекнулась m-me фон Шпильце.
— Ну, вот то-то же и есть!.. Я не то чтобы из ревности... а так собственно...
— Ah, oui, monsieur est un peu curieux! ich verstehe!* — любезно поддакнула генеральша.
— Ну, понятное дело!.. — подхватил Шадурский. — Спросить ее самое, согласитесь, не совсем-то ловко: может быть, я и ошибаюсь; а между тем хотелось бы знать, кто... Дело прошлое, — продолжал он, как бы оправдывая не то себя, не то супругу, — дело прошлое — и я нисколько не претендую... в наш век... тем более Жорж Занд... Вы понимаете!
— N-nu ja-a!.. понимай!
— Тем более, что и сам я не безгрешен бывал иногда, — говорил князь, стараясь улыбаться и думая отговорками своими смягчить дело настоящей, голой истины — и перед генеральшей (как будто ее можно было провести этими смягчениями!), и перед своим собственным самолюбием. Его уж давно-таки помучивал вопрос: кто любовник жены? чем прельстил он ее — умом ли, красотой или положением? и не разыгрывает ли он, муж, перед ним комической роли благодаря незнанию своему? Впрочем, надо прибавить, что если бы в этом любовнике нашел он человека, равного ему по положению в свете, то смотрел бы сквозь пальцы на отношения жены, позволяя себе самому гласно делать втрое Солее для спасения своего самолюбия, и только потребовал бы, чтобы этот избранный не скомпрометировал перед обществом честь его имени, если не желает подставить лоб свой под дуло пистолета. Но, в то же время, нельзя не прибавить, что ревность оскорбленного самолюбия по временам испускала самовольные и — ох! — какие болезненные крики в его сердце, — крики, которые он старался заглушать, обманывая это же самое самолюбие тем, будто ему решительно все равно, что бы ни делала супруга, и что он почитает себя неизмеримо выше всего окружающего мира и потому смотрит на все презрительными глазами. — Только — ваше честное слово, что это умрет между нами! — прибавил Шадурский, побаивавшийся, чтобы генеральша как-нибудь при случае, под рукой, не сболтнула кому о его просьбе и о том обстоятельстве, которое ее вызвало.
Генеральша даже обиделась при этом. И в самом деле, зачем ей болтать в ущерб своим собственным интересам?
— Я надеюсь на вас, по старой нашей дружбе! Вы узнаете обо всем подробнее и обстоятельнее, понимаете? — сказал он заискивающим и ласковым тоном.
Генеральша покивала головой и с нежной сентиментальностью посмотрела на Шадурского.
— О, si jetais votre femme![19] — вымолвила она со вздохом.
— Так что ж бы? — спросил князь, видя, что она приостановилась и недоговаривает.
— Je vous aurais aime! Je vous serais fidele... — томно и тихо проговорила она, покачивая в лад головою, и в заключение опять вздохнула.
Шадурский молча поклонился; но вдруг, сообразив, что эта струнка может быть ему также полезна, вскинул на генеральшу такой взгляд, который очень красноречиво говорил: "А почем знать? быть может, оно еще и будет так!"
Генеральша очень скромно, но кокетливо улыбнулась на это...
Для читателя сомневающегося, — если бы такой нашелся, — мы не можем от себя прибавить, что Шадурский не был первый, да не он и последний, а много, очень много весьма солидных мужей не раз обращались к генеральше с подобными поручениями.
— Итак, вы постарайтесь же обделать; я буду очень, очень благодарен, — сказал князь, подымаясь и глядя на свои часы. — А что касается до подкидыша — так горничная жены привезет его к вам, в моей карете, часа через полтора.
— S'gu-ut![20] — протянула Амалия Потаповна.
— Сегодня же я и пакет с деньгами привезу вам! — присовокупил Шадурский, дружески пожимая ее мягкие, потные руки. — Sehr gut! — повторила генеральша. — Mais envoyez seulement la voiture nach andren[21] подъезд, — присовокупила она с улыбкой, подмигнув ему глазками, как человеку, которому таинственная роль этого "andren" подъезда была уже давно и очень коротко знакома.
"Теперь бы надо к ней заехать; успокоить там, что ли... Она писала, а я не собрался еще ни разу, — размышлял сам с собою Шадурский, медленно проходя мимо лестничных статуй. — Неприятно, черт возьми; ну, да один-то раз куда ни шло! Только то скверно, что экипаж открытый: неравно увидят еще как-нибудь... Разве во двор приказать ему там въехать?" — думал он, садясь в коляску и справляясь по письму княжны Анны об адресе ее тайного приюта.
Его сиятельство, тридцатисемилетний муж и соблазнитель, сей гордый, демонический Чайльд Гарольд российский — стыдно сказать! — чувствовал теперь какой-то школьнический, заячий страх за свою романическую проделку.
На Невском проспекте с ним поровнялся один из известнейших вестовщиков большого света и, грациозно послав ему рукою воздушный поцелуй, поехал, не отставая, рядом.
— Une grande nouvelle! — кричал он Шадурскому. — Вы не слышали?
— Что такое?
— Как! Вы спрашиваете, что такое? Вы ничего не слыхали о скандале?
— Ничего...
— Мой бог! Об этом говорит уже весь свет... Это — вещь небывалая!..
— Что же такое?
— La jeune princesse Tchetchevinsky...
— Ну?
Сплетник, вместо ответа, сделал руками несколько пантомимных, очень выразительных и понятных жестов.
— Что за вздор! этого быть не может! — с улыбкой возразил Шадурский, хотя сердчишко его и сильно-таки екнуло при этой пантомиме.
— Mais... comment* быть не может?! Говорят, будто есть особы, которые читали даже письмо ее к своей матери, и предерзкое, пренепочтительное письмо! Pauvre mere! elle est bien malade pour le moment!** Это ее убило!
— Кого же обвиняют в этом? — спросил Шадурский.
— Voila une question! Конечно, княжну! Помилуйте! Ведь это кладет пятно не только на семейство, mais... meme sur toute la noblesse! Это... это une femme tout-a-fait perdue! О ней иначе и не говорят, как с презрением; с ней никто более не знаком, ее принимать не станут!..
— Oui, si cela est vrai...[22] конечно, так и следует! — с пуристическим достоинством римской матроны проговорил Шадурский, трусивший в душе от всех этих слухов и убежденный в эту минуту, что действительно так следует. — Et qui suppose-t-on etre son amant? — спросил он.
— Вот в том-то и загадка, что не знают. Во всяком случае, это — подлец! — заключил благородный сплетник.
— О, без сомнения! — подтвердил Шадурский. А сердчишко его снова сжалось и екнуло при этом роковом слове.
— Но у нее есть брат; он, вероятно, разыщет. C'est une affaire d'honneur[23], — продолжал сплетник.
— Что же, дуэль?
— Или дуэль, или пощечина!
Шадурский даже побледнел немного, несмотря на свое образцовое умение и привычку владеть собою и скрывать свои настоящие чувства.
— Du reste adieu![24] Мне в Караванную! Еду к баронессе Дункельт — узнать, что там говорят об этом, — заключил сплетник и, послав Шадурскому еще один воздушный поцелуй, скрылся за поворотом на Караванную улицу.
— Пошел домой! — закричал между тем этот своему кучеру.
Кучер, получивший за пять минут перед тем приказание ехать в Свечной переулок, остался очень изумлен столь неожиданным поворотом дела и, не вполне на сей раз доверяя своему слуху, обратил вопросительную мину к своему патрону.
— Пошел домой, говорю тебе, скотина! — закричал этот последний, вероятно торопясь сорвать на кучере бессильный гнев свой за слово "подлец", произнесенное сплетником.
Возница тотчас же повернул лошадей в обратную сторону.
"Вот так-то лучше будет", — подумал Шадурский, и через несколько минут коляска остановилась перед подъездом его собственного дома.
— Можешь откладывать: я больше никуда не поеду сегодня! — обратился он к кучеру, и скрылся в дверях не без внутреннего удовольствия за счастливую встречу и за все предыдущее поведение с княжною, которое отклоняло всякое подозрение от его ничем не запятнанной личности.
Примечания править
- ↑ Это настоящий дворянин (нем.)
- ↑ Фи, фуй! (фр.)
- ↑ О, да... но это указывает на ваше благородное сердце (нем.)
- ↑ Хорошую кормилицу для этого ребенка, если вам угодно, сударь? (фр.)
- ↑ Вся к вашим услугам, вся, вся! (нем.)
- ↑ Э! это вполне возможно для меня! (фр.)
- ↑ О, да! конечно (фр.)
- ↑ Вы никого не подозреваете? (фр.)
- ↑ Никого, сударыня (фр.)
- ↑ И ничего не слышали? (нем.)
- ↑ Небольшой скандал, случившийся в высшем свете... (фр.)
- ↑ Нет, сплетни! (фр.)
- ↑ Я понимаю... я хорошо понимаю это! (фр.)
- ↑ Дама, думаю я? молодая и хорошенькая? (нем.)
- ↑ Но вы сами? (нем.)
- ↑ Возможно ли это? (фр.)
- ↑ Нет! вы ошибаетесь, сударь! (фр.)
- ↑ И в обществе никогда не говорили об этом! (фр.)
- ↑ О, если бы я была вашей женой! (фр.)
- ↑ Очень хорошо! (нем.)
- ↑ Очень хорошо... но пришлите только карету к другому (фр.)
- ↑ Да, если это правда... (фр.)
- ↑ Это дело чести. (фр.)
- ↑ Впрочем, прощайте! (фр.)
