Старый русский водевиль 1819—1849
М., ГИХЛ, 1937
Ф. Кони
правитьПЕТЕРБУРГСКИЕ КВАРТИРЫ
правитьАфанасий Гаврилыч Щекоткин.
Алена Ивановна — жена его.
Лизанька — дочь их.
Петр Петрович Присыпочка.
Лизанька (у открытого окна). Новая жилетка… Хороша ли?.. Хороша-с. Только зачем не голубая?.. а? . Я говорю, зачем не голубая?.. Да, да, голубая… Я очень люблю этот цвет. Куда вы так расфрантились?.. Что-с? На обед… Знаю я эти обеды… Верно, там есть хорошенькие? Вы будете волочиться и обо мне не вспомните. . Да, как же! Верь вам… Подите! вы гадкий, непостоянный… все по балам ездите… Ах! кто-то идет… Прощайте! Смотрите, не влюбитесь там в другую! (Быстро затворяет окно.)
Алена Ивановна. А ты, мамзель, опять у окошка? Что там еще? Чего не видала, сударыня?
Лизанька. Ах, маменька, какие вы, право! Уж нельзя к окну подойти: вечно бранитесь…
Алена Ивановна. А тебе бы все торчать у окна… Ну, чего там глядеть?
Лизанька. Ах, боже мой, чего глядеть! Да ничего… я просто так… вон там два лейб-казака проехали.
Алена Ивановна. А тебе какое дело? Проехали, так проехали.
Лизанька. Да я так посмотрела… какие у них рукава: красные или голубые.
Алена Ивановна. Нечего смотреть, сударыня. Эти рукава не на твою руку. Ты у меня дурь-то из головы выкинь. Гусары да уланы, да казаки не про тебя ездят. Уж я тебя за военного не выдам.
Лизанька. Да я и не прошусь, боже мой!
Алена Ивановна.
Ох, уж эти мне гусары!
Для девиц, как саранча!
Заведут тут тары-бары,
Рубят нежности с плеча.
Закипит, как самоварик,
Только денег дай в запас!
А женился — глядь — гусарик
Прогусарит все как раз.
Лизанька. Напрасно вы мне даете такие наставления: я о женихах и не думаю.
Алена Ивановна. И хорошо делаешь, матушка. Твое дело пяльцы да кухня… А придет пора… там уж наше дело. Выдешь замуж за фрачника, так не так заживешь… Тот приданого не растратит, а, как мой Афанасий Гаврилович, еще сам наживет. У них и жалованья-то побольше… ну, да и доходишки есть свои недурные, что называется, законные. А ты еще сегодня, чай, на фортепьянах и не упражнялась?
Лизанька. Когда же, маменька! Все утро была занята: кухарку рассчитывала да папенькины манишки чинила.
Алена Ивановна. Ну, уж ты чинильщица! Очень нужно: и так проносит. Садись-ка лучше да протверди урок. Ведь учителю-то два целковых в неделю платим, а нынче целковые жгутся: вишь, три с полтиной ходят,
Алена Ивановна (садится за пяльцы). И, матушка, что ты там за дичь городишь? Уши вянут…
Лизанька. Это — фантазия Тальберга.
Алена Ивановна. Твоему учителю все такие глупые фантазии приходят в голову. Нет того, чтоб выучил тебя «Калифу Багдадскому» или «Тампет».
Лизанька. Это старо, маменька.
Алена Ивановна. Много ты смыслишь, старо! Я сама училась да их играла же! Что ж мне сто лет пскгвоему что ли?
Лизанька. Я этого не говорю.
Щекоткин. Леночка! Лиза! Ура! Радуйтесь, кланяйтесь, поздравляйте!
Алена Ивановна и Лизанька. С чем? С чем?
Щекоткин. Уж говорю вам: радуйтесь, кланяйтесь, поздравляйте! Мы нынче вот! (Поднимает руку кверху, становясь на цыпочки.)
Алена Ивановна. Да что такое?
Щекоткин. А то же! Нас и рукой не достанешь! Вот каковы мы!
Алена Ивановна. Да ты, кажется, с ума сошел, Афанасий Гаврилыч.
Щекоткин. То-то что нет! Я только что вошел в силу… да в какую… Ха! ха! ха!
Лизанька. Да что такое, папенька?
Щекоткин. Что такое? Так-с, ничего… безделица, пустячки… Мы, ничего, начальник отделения!
Обе. Начальник отделения?
Щекоткин. Да-с: начальник отделения-с! Дослужились, наконец! Безделица, начальник отделения поди-ка! Иной тридцать локтей протрет на фраке, да не доживет до этой чести… А нам так, нипочем, доложили, представили и утвердили! Знай наших!
Алена Ивановна. Так ты пожалован в начальники отделения! Поздравляем, Афанасий Гаврилыч.
Лизанька. Честь имею поздравить, папенька!
Щекоткин. Ничего-с! покорно благодарю! Оно, вот изволите видеть (считает по пальцам): три тысячи жалованья, да столовые деньги, да квартирные, да казенные дрова и свечи, да свечи-то не сальные — стеариновые, да при этом еще доходишки кое-какие… да всеобщая аттенция — вот штучка-то какая!
Начальник отделения
Отдельная статья!
Его все чтут за гения,
И гений этот — я!
Не нужно уж Лизеточке
Дела мне подшивать;
Не будешь по котлеточке
В дежурство посылать!
Я десять лет все кланялся,
Надломы есть в спине;
Зато теперь зачванился, —
Покланяются мне.
Теперь головомытие
Сам стану учинять,
Без правил общежития
Пушить и распекать!
Могу столоначальнику
Задать я нагоняй,
А он мне, как начальнику,
И пикнуть не дерзай.
Чуть что неглажировано,
Чуть нету в ком пути…
Я тотчас же тово-сево…
Со мною не шути.
Жена, скажи племяннику —
Его я помещу;
И Ване место к празднику
Я теплое сыщу.
Теперь без затруднения
Ему проложим путь:
Начальник отделения,
Ведь — брат — не кто-нибудь!
Билетцы из пергамента
Мне всякий завезет;
Директор департамента
Обедать позовет.
Теперь все представления
Я сам начну писать,
И здесь вот украшения
Уж мне не миновать!
Сошью салопчик норковой
Тебе я к Рождеству;
Гуляй в мантильи шелковой
На радость торжеству!
Жена! теперь квартальница
Перед тобою — пас!
Отделения начальница,
Целуй меня тотчас!
Алена Ивановна. Ах, ты мой голубчик, Афанасий Гаврилыч! (Целует его.) Вот утешил, так утешил.
Лизанька. Милый папенька! Как я рада!
Щекоткин (высвобождаясь из их объятий). Хорошо! Хорошо! Довольно!
Алена Ивановна, Да как это тебе удалось?
Щекоткин. Наше дело! Я, знаешь, директорше карету двуместную купил… Да ведь какую, загля деньице! с атласом внутри, зеркальные стекла!.. Спасибо Петру Петровичу Присыпочке! Он где-то смастерил: в карты что ли выиграл или выменял, не то с аукциона поддел… Как привезли, директорша так ч ахнула! Чудо, говорит, прелесть, шарман, говорит. . погляди, мон шер Жак… ведь это княжеская каретка… Да, да! сказал его превосходительство: хороша, только не дорого ли будет стоить, мой милый Щекоткин.. А я, знаешь, ему этак кланяюсь, говорю: «Помилуйте! Ваше превосходительство! Ничего-с! Что такое-с! Мы с после сочтемся… Такая безделица…» — «Оно безделица, конечно, — говорит он, — однако деньги счет любят…» А я ему: «Помилуйте-с! Ничего-с!». Да и опять поклон… «Я за честь поставлю-с!»… да опять поклон, — оно, знаешь, лучше: директоры поклоны любят. Ну, он и говорит; «Покорно вас благодарю, мой милый Афанасий Гаврилыч!» Заметь: мой милый. Чем сам могу служить, я, говорит, поверьте… А я тут и подхватил: «Ничего-с, помилуйте! Вашему превосходительству известно, я не такой человек, чтоб что-нибудь.. вот уж я десять лет служу в департаменте, все столоначальником, и никогда не требовал…» Знаешь, как я ему эту шпильку-то подпустил, он и говорит: «А, да, понимаю; будьте покойны: я, говорит, вас не забуду…» «Помилуйте-с, ничего-с…» «Нет, нет, я уж знаю, что делаю: вы человек полезнейший, деловой…» А я ему опять поклон, да такой, что насилу поднялся, так поясницу и заломило… Ну, а сегодня прихожу в департамент… он пушит начальника отделения: дурно, говорит, скверно, да что-то по-французски; потом оборотился ко мне да и говорит: «Любезный Щекоткин, я вас назначаю в начальники отделения; он переходит в другое министерство: прошу принять дела. Надеюсь, вы, говорит, не воспротивитесь моему назначению?..» — «Помилуйте-с, почему же, ничего-с…» Выходит, я с каретой- то ловко подъехал: видишь, как вывезла — в начальники отделения! Шутка!
Алена Ивановна. Ну, слава богу! Теперь мы заживем припеваючи.
Щекоткин. Да как заживем! по-барски! богатой рукой и на большую ногу.
Лизанька. Так вы мне купите рояль, папенька!
Щекоткин. Как же, дружок! отличный! большой!
Алена Ивановна. Что за рояль, побрянчишь и на фортепьянах. А вот мебель надо перебить и покрыть новым чем-нибудь; я думаю, всего лучше штофом.
Щекоткин. Э-ге-ге-ге! Алена Ивановна! Вишь метнула! штофом!.. Это чем пахнет? Хорошо и барканцем.
Алена Ивановна. Фи! барканом! Это у всех есть!
Щекоткин. Что ж такое, что есть! Нет, матушка, от штофа-то многие гибнут! А лучше мы купим клеенчатый коврик к дивану.
Алена Ивановна. Какая гадость! Купить, так английский, тканый.
Щекоткин. Ну, тканый, так тканый… по мне, хоть шитый.
Алена Ивановна. Да надо гардины на окна в гостиной.
Щекоткин. Вот это так точно надо. Знаешь, такие сделаем, как у директора, красные с желтым — отлично! Такие, говорят, и во дворце есть.
Алена Ивановна. Ну, хорошо. Да уж, кстати, надобно и люстру да ручки для свечей на стену.
Щекоткин. Чай, бронзовые? Поди-ка: сунься.
Двести рубликов за штуку! Нет, душка, такие ручки нам не с руки.
Алена Ивановна. Надо будет еще купить дюжину стульев да стол круглый в залу, раздвижной.
Щекоткин. Нет, матушка, ты что-то больно раздвигаешься. Этак и жалованья нехватит.
Алена Ивановна. Уж и нехватит! Ведь тебе дают же столовые деньги.
Щекоткин. Да то на стол.
Алена Ивановна. Ну, ты их так и употреби. Да, кстати, надобно будет посмотреть квартиру другую.
Щекоткин. Вона! А эта чем не квартира? Двор чистый, каждый день с шарманкой ходят. Над нами фортепьянщик, возле ружейник, под нами харчевня, а напротив съезжий дом, — кажется, чего же спокойней. А вот здесь, в переулке, у купца Трубочкина, народ все чистый, хороший, чиновники живут.
Лизанька. Да, папенька, здесь очень хорошо жить. И рынок близко, — и на дачу ехать, так можно каналом.
Алена Ивановна. Молчи, сударыня! Что ты смыслишь; суется туда же рассуждать о квартирах. Я говорю, что квартира не годится.
Щекоткин. Да что с тобой, Алена Ивановна! Что тебе не нравится? Что нет парадной лестницы? Ничего! Оно еще лучше, как к начальнику отделения ходят с заднего двора. Знаешь, для начальства не так заметно; скажут: вот, мол, человек скромный Щекоткин, солидный чиновник.
Алена Ивановна. Нет, Афанасий Гаврилыч, как хочешь, а я здесь не останусь. Что ж, мы ведь теперь не простые чиновники. Очень весело, пойдешь с лестницы, а тут какой-нибудь лавочник или мастеровой встретит: «Вон, мол, начальница отделения идет!» Нет, воля твоя, нейдет.
Щекоткин. Да что ж за важность?
Алена Ивановна. Нет, теперь надо жить открыто. Иногда гостей принять; ну, и по делам будут ходить люди…
Щекоткин. Да, кстати, для деловых-то, Леночка, мне надо будет сделать шелковый халат… Непременно: шелковый — это так важно, знаешь: неглиже! Бывало, прежний начальник отделения всегда меня пудрит в шелковом халате.
Алена Ивановна. Халат я тебе сошью; из салопа Лизанькина можно выкроить, а ей новый купишь.
Лизанька. С мешочком, папаша, сзади пожалуйста.
Алена Ивановна. А квартиру переменим. Надо будет вечера назначить, а здесь негде и сойтись.
Щекоткин. Кутишь, Алена Ивановна! Какие вечера — этак и двадцать тысяч нехватит.
Алена Ивановна. Тебе все денег жаль, а о ней, небось, и не подумаешь.
Щекоткин. А что о ней думать? Она у меня умница, пьянистка, виртуозка! Ну-тка, спой: ох! болит да щемит! — Воспитана в строжайшей нравственности, по-французски обучена и танцует отлично, а что до прочего, так у ней пример в глазах: мать.
Алена Ивановна. Но ей семнадцать лет! Она невеста, — пора и о том подумать.
Щекоткин. Тс! (Качая головой.) Алена Ивановна… при ней… при ребенке…
Алена Ивановна. Хорош ребенок! Ты спроси-ка: уж она на лейб-казаков посматривает.
Щекоткин. Жена! жена!.. Лизочка, поди-ка там… в гостиную… займись чем-нибудь… нам нужно поговорить с матерью… тебе неприлично слушать.
Лизанька (уходя). Иду, папенька.
Щекоткин. Куда ты чудна, Алена Ивановна! Твердит при ней — невеста, невеста! Она, пожалуй, и в самом деле заберет себе в голову, что она невеста, а там поди…
Алена Ивановна. Не беспокойся. Мы, женщины, не так глупы: у нас в голове все само родится, вбивать в нее ничего не нужно! Я сама помню, как была еще…
Щекоткин. Ох! уж лучше не вспоминай! Ты от того времени сберегла только одну ревность.
Алена Ивановна. А ты страсть за всеми волочиться… Но это в сторону; видишь ли ты, как необходима тебе другая квартира?..
Щекоткин. Квартира ничего, матушка; главное дело халат шелковый… Да вот жаль, Присыпочка давно не был, с ним бы потолковать об этом.
Алена Ивановна. Да, жди, скоро он будет! Он нынче на паре все разъезжает да пиры задает; пойдет он к тебе по задней лестнице. Он теперь в знакомстве все с сочинителями и сам, говорят, в газетах статейки пописывает; — видишь, как подымается в гору.
Щекоткин. Какой, в гору! Чай, на аферу какую-нибудь подымается! Где ему писать статьи! Разве уписывать за столом да выписывать мыслете после стола. Это наше дело!
Лизанька. Папаша! маменька! Присыпочка пристал. Как важно! На паре!
Щекоткин. Легок на помине.
Алена Ивановна. Ну вот, слава богу!
Присыпочка. Здравствуйте! здравствуйте! Алена Ивановна! Как вы? все здоровы? Ну, слава богу! Я рад! Все к лучшему! Ух! устал, как собака! Захлопотался! Я к вам на минутку! Трубочку… Марфа!.. Андрей! нет ли трубочки… (Видит в углу трубку.) А! да вот… (Схватывает и выколачивает среди комнаты.) Ба! Лизавета Афанасьевна! Как вы почивали? Что это у вас на лице… прыщик? Вы бы розовой водицей; право, хорошо! ей богу, клянусь честью! Или хотите: я вам аглицкого пластыря привезу — у знакомого купца достану.
Алена Ивановна. И, отец мой, к чему, совсем не нужно!
Щекоткин. Что ты это, Петр Петрович, совсем нас забыл.
Присыпочка. Некогда было, право! Дела пропасть. Ходулину дом торговал, у Щукина — крестины были; Авдотью Прохоровну похоронил, пять векселей в десятые руки пустил; на аукционе мебель купил да на Щукин продал; три книжки издал; да чудное дельце обделал. Султан умер, так нанял мастеров — биографию начертать; оно, кстати, теперь, знаешь, любопытно: тысячку-другую нажить можно. Хочешь, возьми у меня двести экземпляров: в департаменте раздашь. Афера славная, ей-богу, право!
Щекоткин. Ты все с аферами и спекуляциями.
Присыпочка. А как же! Тут всем услужишь: и тем, и сим, и оным! Вот, например, я предпринимаю теперь изданьице; оно дрянь, коли хочешь; да я штуку придумал. У того, у другого попрошу статейку, — а там попрошу отобедать. Ну, съедутся, напьются, мне-то станет двести пятьдесят, да за печать и бумагу триста, — значит всего пятьсот пятьдесят, а экземпляр пущу в продажу по десяти рублей. Всякий даст: взглянет, имена все важные, знаменитые — как не купить! И придется за две тысячи четыреста книжек, за вычетом процентов по десяти на рубль, двадцать одна тысяча шестьсот рублей. Положим, не все продадутся; так последние-то восемь сотен можно пустить в мешки — к букинистам, по полтинке. Всё деньги: на полу не подымешь.
Щекоткин. Да этак ты наживешь несметный капитал!
Присыпочка. Наживу, братец! Право, наживу.
Щекоткин. Да зачем ты сочинителей-то кормишь? Кажется, можно бы обойтись и без того.
Присыпочка. Как можно! Они поедят, попьют, даром статьи дадут, да еще похвалят в журналах да газетах. А там придешь, поклонишься, принесешь что-нибудь — глядь, ан и тиснут в газетах: Присыпочка-де, мол, расторопный, деятельный, предприимчивый… такой-сякой немазаный. Шутка!
Щекоткин. Хорошо! хорошо! Да как ты набрался такой прыти?
Присыпочка. Как? в том-то и штука:
Всяк скажет, что не скоро-де
Накопишь капитал;
В Москве я прежде в городе
При лавке состоял.
Там, видите ль, гостиный двор
Все городом зовут,
И нужно что купить, хоть вздор,
Уж все туда идут.
В рядах не нарисовано,
Что в лавках продают,
А все рассортировано,
И просто вас зовут:
«Пожалуйте, почтеннейший!
Что нужно вам? У нас
Товар все преотменнейший:
Батисты, канифас,
Фуляры, шелк, тесемочки,
Помада, каленкор,
Подсвечники, каемочки,
Манишки и фарфор…
Вы наши покупатели!
Мы сбавим по рублю!»
Лихие продаватели!
За это их люблю!
И я вот в этой должности
Проходу не давал,
И всех к нам, — по возможности, —
В палатку зазывал.
Я слыл в перинной линии
Отважнейшим купцом,
В пирушках и в бесчинии
Все звали молодцом.
Раз вздумалося с хватами
Хозяйский сбор убить:
Пришлось за то с халатами
В Макарьеве ходить.
Купы халат, барын! Отменна халат, бухарска матеры настояща… Не московской фабрыка… Кочь, за сто рублем отдам… Э?.. Верь слову: отменна халат! в двадцать лет не сносишь… Вот мыла казанска… султанска мыла, карош… даром отдам, колы не карош.
Я Нижнему-Новгороду
Спасибо век скажу:
Обрил с тех пор я бороду —
И в фраке вот хожу.
Я в Питер отправляюся
И начал рассуждать:
Что ж праздно я шатаюся,
И чем бы промышлять?
Но ничего с купечества
Нажить я здесь не мог:
Не знают человечества,
Прости им это бог.
За все давай натурою,
Не верят гроша в долг.
Одной литературою
Ведут здесь славный торг.
Я между журналистами
Дружка тотчас сыскал;
Платил ему все чистыми,
Чтоб обо мне кричал.
С такою ловкой сделкою
Я вздорец издавал…
И видите-с — безделкою,
А человеком стал.
Щекоткин. Лихо! Петр Петрович! Право, лихо! Только я все удивляюсь, когда ты успеваешь свои дела обделывать? Ты все занят по большей части чужими, все хлопочешь…
Присыпочка. Как же не хлопотать, почтенней ший! Ведь это и любезность показывает, ну и от хлопот кой-что перепадает. Того надо похоронить: устроишь все, сторгуешься, и покойнику-то дешево придется, и для себя на проживу сбережешь. Там именинный обед снарядишь — да и сам кормишься им недельку — другую. Тут свадебку сведешь — и тесть благодарит, и зять жалует, а нам все в карман да в карман, только расставляй шире.
Алена Ивановна. Умно, Петр Петрович! Люблю за это! Вот, Фонюшка, с него бы пример брал: я всегда твержу.
Присыпочка (целуя ее руку). Покорнейше благодарю.
Щекоткин. Эко ты, матушка! Будто это легко! Спроси-ка его: чай, поклонов, беготни и сует столько, что и не оберешься. Гут поподличай, там почванься, перед тем нос вздерни, пред другим — падам до ног!
Присыпочка. Это ничего:
Ползать и кланяться,
Важничать, чваниться —
Нам нипочем!
Штучками оными
Смотришь — персонами
Мы прослывем.
Как бы то ни было,
Только бы прибыло
Звонкой в карман!
Всё, что пользительно,
Тут позволительно,
Даже — обман!
Вот мое правило;
Оно доставило
Мне капитал.
Я уж не бегаю:
Парочку пегую
Им я достал.
В дружбе с Задариным,
Жить стал я барином:
Балы даю!
Жизнь веду чинную,
Пью не полынную,
Горское пью!
Так-то, любезнейший:
Совет полезнейший
Не презирай:
Дома ли, в свете ли,
Чтоб не осетили —
Тон задавай!
Будь сам покорнее,
Был бы просторнее
Угол в избе.
Звякни деньжонками,
С детками, с женками
Придут к тебе!
Легко прославиться!
Никто не справится,
Кто ты таков?
Выше полковника,
Лучше чиновника
Ты без чинов!
Собственной личностью,
Звонкой наличностью
Действуй вовек.
Клюй, знай, как цыпочка,
Скажут: Присыпочка —
Вот человек!
Алена Ивановна и Щекоткин. Правда! сущая правда!
Присыпочка. Однако, я закалякался! Прощайте, прощайте! Мне некогда.
Щекоткин. Полно! Подожди минутку…
Присыпочка (глядя на часы). Четверть двенадцатого… Нельзя ни секунды… Меня ждут, дело важнейшее… по дружбе хлопочу…
Щекоткин. Да хоть минутку! Мы с тобою хотели посоветоваться… меня сделали начальником отделения.
Присыпочка. А, поздравляю, поздравляю! Что ж, надо спрыснуть! Только не теперь — ужасно спешное дело… Я после к вам заверну, поговорим, как устроить обед — я вам куплю вина, десерт и официянта найму. Дешево обойдется… Прощайте… (Бежит.)
Алена Ивановна. Мы хотим кой-что позавести, прикупить…
Присыпочка (вдруг возвращается). Купить, завести… что такое? Говорите! Там подождут: ничего.
Щекоткин. Вот жена говорит обить мебель, вишь ли, надо…
Алена Ивановна. Штофом.
Щекоткин. А я говорю барканом.
Присыпочка. Что вы, как можно! Не годится: надо просто обтянуть — полуштофом. Оно не то что баркан или штоф, а хорошо! Я вам куплю: восемь
с полтиной аршин! Постойте-ка! (Вынимает носовой платок и меряет стул.) Три четверти… (Считает стулья.) Раз, два, три… восемь, двенадцать… да диван за пять идет…
Щекоткин. Полно, за три…
Присыпочка. За пять, уж я знаю; да обрезки, да загибки… девяносто шесть рублей с копейками; давай сотенную — я сейчас куплю и обойщика пришлю: у меня есть свой, дешевый.
Алена Ивановна. Да вот еще гардины хотим на окна повесить.
Присыпочка. Гардины нынче дороги! Да что вам хлопотать: я свои уступлю… Для милого дружка и сережка из ушка, не токмо гардины с окон.
Щекоткин. Мы хотели желтые с красным, как у директора нашего.
Присыпочка. Нет, это гадко! Нынче у всех белые с бахромками… Вон я намедни к министру заезжал… Там камердинер просил окрестить у него дочку… так и у него белые… Я nie дешево уступлю: я сам купил случайно в четвертом годе, двести рублей дал; всего восемнадцать раз вымыты; я вам отдам за свою цену! Каленкор кой-где просекся, да это заштопают у вас же дома, хоть Лизавета Афанасьевна. Дешевле нигде не купите, право, ей-ей!
Щекоткин. Верим, верим: не божись.
Присыпочка. Да нет, что же мне!..
Алена Ивановна. Главное дело не в том: видите ли, я говорю надо переменить квартир-у, а он говорит не нужно.
Присыпочка. Вы говорите надо?
Ну, разумеется, надо… Как же без этого? Ты сам посуди…
Оно, конечно, в строгом смысле можно бы обойтись…
Щекоткин. Видишь, и я то же говорю.
Алена Ивановна. Странно вы говорите, Петр Петрович, «обойтись»! Ведь он теперь начальник отделения!
Присыпочка. Да, да!
Алена Ивановна. Надо принимать людей и всяких чиновников.
Присыпочка. Да, да!
Щекоткин. Я говорю, халат шелковый нужен…
Присыпочка. Ну, разумеется; я тебе сторгую. Уж меня не проведут: я взрос на этом.
Алена Ивановна. Надо и о дочери подумать: ведь она у нас невеста.
Присыпочка. Да, да! правда. А сколько лет Лизавете Афанасьевне… Шестнадцать есть? Что ж, и по закону можно! Эх, жаль, прежде вы мне не сказали: у меня был человек, — не жених, а золото! Славный малый — богатейший… Умен, то-есть, вот как… во все азартные игры играет. Уж порадел бы я вам, Лизавета Афанасьевна, женишка: в усах, щеголь, пальто носит; военный был — прапорщиком вышел; знатнейшей фамилии; имеет в Саратовской губернии железные заводы и горы, где золото находят.
Алена Ивановна. Что вы, Петр Петрович!
Присыпочка. Право, клянусь честью!
Щекоткин. Что же, братец, мы бы непрочь…
Присыпочка. Опоздали! Я уж сосватал ему Аннету Похлебову, знаешь, Фомы Фомича дочку.
Алена Ивановна. Какой это Похлебов?..
Присыпочка. Ну, Фома Фомич!.. Вот еще экономом был в казенном заведении лет пять… а теперь дом строит в пять этажей… Такой хороший человек; я у него лошадей выменял, почти что задаром… У него, знаете, деньжонки-то есть, да он прячет: неловко, эконом, пожалуй, заговорят… Он просил меня сказать жениху, что дает за дочерью сто тысяч… Оно вздор: он не даст ни полушки; и к чему тому деньги: была бы жена хорошая; а все-таки, для проформы, лучше! Нынче и при золотых горах от денежек непрочь!
Щекоткин. И у жениха-то не такие ли же золотые горы, как у невесты приданое?
Присыпочка. Нет, нет! право нет; что ж мне врать?
Щекоткин. Да, помилуй, в Саратовской губернии ведь все степи.
Присыпочка. То степи сами по себе, а это там, где нет степей. Вот я сегодня и тороплюсь к Фоме Фомичу. Там будет смотр невесты и знакомство. Обед славный я ему устроил.
Алена Ивановна. Смотрите, не заварите каши. Что-то сомнительно это дело.
Присыпочка. Помилуйте, я ведь знаю. Я от жениха и карету достал, что Афанасию Гаврилычу уступил. Уж по этому можно судить.
Щекоткин. Да, брат, спасибо за карету — славнейшая.
Присыпочка. Что ж, лошадок надобно. Я тебе свою пегую пару уступлю — сам уж как-нибудь перебьюсь. Возьми, братец, ведь придется же у барышника покупать.
Щекоткин. Нет! Карета твоя уж укатила.
Присыпочка. Как?
Щекоткин. Сбыл.
Присыпочка. А много ли барыша взял?
Алена Ивановна. Фи! Какие вы, Присыпочка! Тотчас и барыши! Муж мой ее просто подарил.
Присыпочка. Как! Так, даром подарил? И не надеется никакой выгоды?
Щекоткин. Разумеется, братец!
Присыпочка. Ну, это не резон! Я бы ни за что… Однако обратимся опять к квартире. Знаете, мне пришла чудесная мысль: наймите хорошенькую квартиру, с улицы подъезд, так, чтоб и мне парочка комнат была, А? Как думаете? Я бы с вами стал жить, — вы заплатите вздор какой-нибудь, две тысячи, я на свою долю беру триста рублей… Зато уж не станете жаловаться, что редко у вас бываю: каждый день буду являться к обеду… Зато увидите разных сочинителей, как я с ними этак на дружеской ноге…
Щекоткин (почесывая в затылке). Да, оно, конечно бы, недурно… Только… тово… не скоро сыщешь такую квартиру.
Присыпочка. Э! батюшка, сколько угодно! Вот уж я знаю: в Гороховой певица Дежибье сдает квартиру, в Мещанской журналист съезжает; вот и Фома Фомич из Конюшенной в Офицерскую перейти хочет. Да что далеко ходить: вот против нас нижний этаж скоро очистится.
Щекоткин. Полно, нужно ли съезжать-то, я все думаю.
Алена Ивановна. Непременно! непременно!
Присыпочка. Как же! как же, братец!
Щекоткин. Ну, так нечего делать: пойдем искать квартиру.
Присыпочка. Да, да, ступайте… А я пущусь хлопотать, дела пропасть. Вечерком я заверну к вам узнать, как и что. Прощайте, покудова!
Алена Ивановна и Щекоткин. Прощайте, милый Петр Петрович.
Щекоткин. Ну, Алена Ивановна! Для тебя только решаюсь на это. Побаловать хочется… Лизанька! дайка помадки да душков…
Алена Ивановна. К чему это? На бал, что ли, едешь!
Щекоткин. Не на бал, а все-таки лучше… К го знает, куда попадешь; может, и с дамами придется говорить.
Алена Ивановна. С дамами говорить! Очень нужно! Старый волокита! Постой! И я с тобой пойду!
Щекоткин. Ну, к чему это, Алена Ивановна? Неприлично, неприлично!
Алена Ивановна. Нет! Я сама хочу видеть квартиру.
Присыпочка (отворяя дверь). Послушайте! Вы, тово, посмотрите только квартиру… а уж я сторгую… Мне дешевле уступят.
Щекоткин. Хорошо! хорошо!
Алена Ивановна. Марфа! Марфа!
Марфа. Чего изволите?
Алена Ивановна. Манто и шляпку! (Уходит в боковую комнату, Щекоткин за ней.)
Щекоткин. Да полно, Леночка! Ну, что это, годится ли…
Лизанька (одна). Ах, боже мой! Какое несчастье! Мы переедем! Какая эта маменька, право! Все бы ей менять квартиры. Надо предупредить его… Хорошо, если он еще не уехал на обед… (Отворяет окно.) Нет еще, слава богу!.. Послушайте… Мы съезжаем с квартиры… Как? Что вы говорите? Одна ли?.. Одна"… Записку… Ах, боже мой!
Что такое? (Развертывает и читает.) Стихи.
В треволнениях вселенной
Я предчувствовал, желал
Встретить вас, мой друг бесценный!
И борьбою утомленный,
Я лишь только обнимал
Дивный призрак-идеал!
И в слоях туманной дали
С тайной негою любви
Предо мною вы мелькали…
И восторженно сверкали,
Как в таинственной скрижали
Огоньки в моей крови.
Что это такое он пишет? Я, право, не понимаю.
Но когда под кровом ночи
Затуманит небосклон
И дремою сладкой очи
Окует крылатый сон,
Вы откройте нежны веки,
Озарите взором свет —
И предстанет к вам вовеки
Очарованный поэт.
Кто-то идет? (Прячет проворно записку.) Что же сказать ему о стихах?.. (В окно.) Хорошо! Очень хорошо! Прекрасная мысль!
Щекоткин. Лизавета! Что ты там рассматриваешь?
Лизанька. Ничего, папенька. Я так на небо посмотрела!
Щекоткин. Что? Или тучи находят?
Лизанька. Да. Кажется, дождик будет.
Щекоткин. Плохо! Дай-ка зонтик на всякий случай.
Алена Ивановна (в манто и шляпке). Идем, идем, Афанасий Гаврилыч. Нечего долго калякать.
Щекоткин. Идем, матушка. (Берет ее под-ручку.)
Алена Ивановна. Лиза! Смотри же у меня за людьми да забегай иногда на кухню.
Лизанька. Хорошо, маменька.
Алена Ивановна (возвращаясь). Да не торчи беспрестанно у окна. Чтоб я этого не видала.
Лизанька. Я не подойду к окошку.
Щекоткин (возвращаясь). Скажи Марфе, чтоб рому побольше подлила к соусу, как будет варить спаржу.
Лизанька. Хорошо-с.
Алена Ивановна (возвращаясь). Да ключи убирай подальше, а то Марфутка все подбирает ключики к чайному ящику.
Лизанька. Слушаю-с.
Щекоткин (возвращаясь). И вели ей закрыть чем-нибудь, как сварит, чтоб ром не выдыхался.
Алена Ивановна. Полно, Афанасий! Пойдем.
Щекоткин. Идем! идем, матушка.
Лизанька. Ну, слава богу, теперь я могу…
Алена Ивановна. Да смотри, чтоб Фидельку не выпустили, здесь тотчас украдут.
Лизанька. Нет, я сама буду смотреть…
(Лиза тотчас отворяет окно.) Уехал ли он? Насилу я освободилась…
Щекоткин (возвращаясь). Что ты делаешь?
Лизанька. Ах!.. Как вы меня испугали, папаша.
Щекоткин. Вот еще. Что я пугало что ли?..
Лизанька. Я хотела посмотреть, как вы пойдете…
Щекоткин. Важно пойдем… Поищи-ка мою табатьерку — я куда-то сунул.
Алена Ивановна (на лестнице). Афанасий Гаврилыч! Афанасий Гаврилыч!..
Щекоткин. Эк, ей не терпится… Иду, иду, душа.
Ну, прощай! Господь с тобою! Не забудь о роме — побольше отпусти… целый стакан.
Лизанька. Непременно! Будьте покойны.
Алена Ивановна (являясь). Долго ли ждать тебя?
Щекоткин. Иду! иду!
КВАРТИРА ЧЕТВЕРТАЯ
правитьАвдул Авдеич Задарин — журналист.
Трофим Павлов Добров.
Семей Семеныч Семячко — сотрудник журнала.
Петр Петрович Присыпочка.
Иван Ильич Кутилин.
Иван, слуга.
Афанасий Гаврилыч Щекоткин.
Алена Ивановна.
Журналист (в халате, сидит у стола и пишет). Что ж? Это справедливо сказано: сигарки действительно хороши. Конечно, он плут, он мне лучший сорт дает. (Закуривает сигару.) Впрочем, это все равно, если публика купит у него и худший сорт: она должна курить и восхищаться, потому что я восхищаюсь… Я на то журналист, чтоб хвалить, а она на то публика, чтоб верить мне на-слово. Итак. (Пишет.) «Если вы хотите иметь хорошую сигару, ступайте на Невский проспект в магазин Неспелова: на его фабрике делают настоящие гаванские сигары! Чудо! Прелесть! Какой запах! Что за вкус! Совершенное очарование! Нельзя отличить…» Однако не много ли тут сказано?. . Эй, Иван!
Много ли ящиков сигар принесли вчера?
Слуга. Двадцать пять.
Журналист. Хорошо. Ступай!.. Фразу можно оставить; живет! (Продолжает писать,) «Когда я закурил первую его сигару, то пришел в восторг. Если вы мне не верите, зайдите сами в магазин, попробуйте, посмотрите…»
Выходите, господа!
Посмотрите, господа,
На зверя морского…
(Вскакивает.) Опять морские звери! Ни минуты не дадут заняться литературою. (Открывает окно.) Пошел, негодный! Пошел, пошел… не смей здесь петь.., Иван!
Гони, гони его со двора!..
«Мы кидаем так много денег на пустяки, на фейерверки, на гулянья, на театр, как же не дать нам нажить самой умеренной суммы русскому человеку, русскому в душе, который в первый раз в России стал делать гаванские сигары!..» Вот так-то! Надо возбудить в публике патриотические чувства: это подействует… Теперь, как бы тут приплесть историю табака в России? Да кто ее знает… тут можно наврать, что хочешь, всему поверят. (Пишет.)
Фу, чорт возьми! Эти проклятые Гомеры не дадут ни минутки заняться историею… Иван! Брось им медных денег, чтоб только перестали.
Слуга. Десять копеек довольно?
Журналист (вскакивая). Как можно! Что ты! Разорить меня хочешь? Грош! грош! поищи грош.
Нет? не нужно! не бросай ни копейки… просто прогони; пошел!.. В шею их…
Слуга. Это, сударь, слепые…
Журналист. Так укажи им дорогу, да так, чтоб вперед носу не показывали… Грабители! разбойники! Только деньги даром обирают.
Слуга. Вот, сударь, к вам письма. (Подает и уходит.)
Журналист. Гм! от кого бы это?.. (Распечатывает и читает.) «Милостивый государь! Ваша европейская знаменитость и громкое имя в отечестве…» Начинается недурно! Верно, какой-нибудь несчастный автор просит пощады. «… Дают мне право просить вашего литературного покровительства!..» Ну, так и есть… «Если прилагаемые доказательства моего таланта недостаточны, я готова сама…» Я готова сама, а, это синие чулки, ученая барыня. Посмотрим, на что же она готова? «Я готрва лично объясниться с вами». О! да она не глупа! «Назначьте только час, хоть нынче вечером, и я явлюсь». Но кто же эта Аспазия? (Смотрит на подпись.) «Юлия Фасоласини, первая певица с театра в Швейнфурте, 23 лет». А, бесподобно. В двадцать три года у певицы способности в полном развитии. Однако, посмотрим ее доказательства. Что это? Статейка Швейнфуртской газеты… Ну, уж доказательство: знаем мы эти статьи. Этого города и на карте не скоро отыщешь, не только в государстве… Туда и кукушка залетит, так журналисты, пожалуй, прокричат, что соловей! А, вот еще что-то! Двухсотенная ассигнация… (Смотрит на свет.) Настоящая! Вот это дело другое! Тут видно, чго у нее есть талант, а то бы у нее гроша не было за душою… Извольте, мамзель Юлия Фасоласини: мы соорудим о вас статейку и состряпаем вам концертец на-славу… Прекрасно! к тому же этим можно дать щелчок нашей Дежибье, которая воображает, что если у нее есть верхняя соль, так журналисты могут обойтись без хлеба. Сейчас же напишем: «Поздравляем нашу публику: она на-днях услышит одну из первейших певиц в мире, перед которою должны умолкнуть и Малибран, и Гризи, и Каталани; это знаменитая…» Как же ее назвать? Девицей или госпожей Фасоласини?. . Всего бы лучше синьора… оно важней; но она, пожалуй, обидится; может, она хочет слыть девицей… Сбережем для прилагательного место до вечера… Там узнаем. «Она поет упоительно. С чувством, с выражением, как… как»… как что бы?
Опять! Вот, после этого поощряй таланты! (Открывает окно.) Эй! майн гер! Убирайся к чорту! Век ди музик… Не надо! Пошел!.. Пошел!.. А это что за записочка?.. (Распечатывает.) Один депозитный билет в двадцать пять целковых — без всего? Этот, кажется, начистоту действует… Эй, Иван!
От кого записка?
Слуга. Не знаю… принес какой-то мужчина, словно магазинщик. Говорит, что вы уж знаете… вы ему вишь что-то обещали.
Журналист. Обещал! Вот дурак! Я всем обещаю… так мне все и помнить!
Мы размениваем в свете
Все визитный свой билет,
И купец — в своем билете
Показал, что знает свет.
Лучшей карточки визитной
Не умею я назвать, —
И билетец депозитный
Страх приятно разменять.
Иван! Разменяй это на серебро.
Слуга. Слушаю-с. Портной, сударь, принес вам новый фрак и брюки.
Журналист. А! Хорошо.
Слуга. Он просил напомнить о деньгах. Вы ему еще за сюртук не заплатили.
Журналист. Врет он! врет он! Скажи, что я денег не плачу за платье… Я о нем статью напишу… слышишь? статью напишу… хорошую, большую… Слышишь?.. так и скажи.
Слуга. Слушаю-с! А что прикажете делать с пирожным? Кондитер дожидается.
Журналист. Какой кондитер, братец? Кондитеров в Петербурге много: Беранже, Доминик, Чернышев… От какого моста? от Полицейского, Семеновского или… Ну, да все равно. Подай сюда пирожное. А ему скажи: хорошо! Барин велел, мол, доложить, чем вкуснее пирог, тем слаще будет статья… слышишь?
Слуга. Слушаю-с.
Журналист. Иван! постой! Да скажи, что у меня будет в четверг обед, так чтоб прислал конфект, мороженого, ликеров… ну и всего… всего… побольше… побольше…
Слуга. Слушаю-с.
Журналист. Иван! . И вина, если можно!.. слышишь: вина!
Слуга. Хорошо-с.
Журналист. Иван!.. Да чтоб он и повара своего прислал готовить! Слышишь?. . С утра чтобы прислал… с припасами, слышишь?.. А то, мол, барин разбранит… Слышишь: в газете разбранит.
Слуга. Слушаю-с. (Уходит.)
Журналист. Их надо проучить, бездельников. Принесут перед Рождеством корзинку с конфектами, да игрушек и думают, что уж разделались за статьи мои. Да еще и сам должен ходить по лавкам и напоминать им.
Это что?
Слуга. Книги для разбора присланы.
Журналист. Положи. После разберу.
Фу, ты пропасть! Сколько забот с нашим ремеслом!
Премудрая задача
Журналиста ремесло:
Надо, чтоб была мне дача,
Чтоб в любви всегда везло,
Чтобы корм был для кармана,
Пища для души была
И бутылочка кремана
Не сходила со стола.
С дела каждого две шкуры
Норовят теперь содрать:
Отчего ж с литературы
Мне оброков не сбирать?
Я в газету облекаю
Свою личность, как в броню;
Деньги с книжников взимаю,
А кто не дал, так браню.
Там хватай хоть звезды с неба,
Там, что хочешь, намели:
Я лишь тисну, и без хлеба
Сядешь раком на мели.
Я статейками упрочил
Себе вес и капитал:
Тех порочил, тех морочил,
Тем кадил, а тех ругал!
Наградить могу я славой
И убить могу вполне;
Благочиния управа
Не мешает в этом мне.
Нынче враг со мной издатель:
Я роман не ставлю в грош;
Завтра он со мной приятель, —
Я пишу: роман хорош!
После вновь раскритикую…
Тут не видно плутовства…
Я формально публикую,
Что пишу из кумовства!
«Петербургские квартиры»
Пишет Кони, слышал я;
Там под видом он сатиры
Хочет выставить меня.
Надо, чтоб уж поневоле
Тут я руку приложил;
Напишу: в них нету соли. —
Мне их автор насолил.
Нет, меня не облапошат!
Я придумал все хитро:
Напишу, что Кони — лошадь:
Благородно и остро!
Да и Нестор-то наш самый
Запоет: кукареку!
Я его теперь за драмы
То-есть, вот как распеку.
Он намедни преотменный
Пир давал на целый свет
И меня… о дерзновенный!
Он не позвал на обед.
Однако я и забыл о третьем письме. Прочтем-ка (Распечатывает.) «Авдул Авдеич! Честные люди так не поступают; вы взяли с меня две тысячи на перья, чтоб расхвалить в пух мою лавку. Вот уж прошло два года, вы все покуриваете мои сигары, а статьею и не пахнет. По-нашему, по-купечески, это называется надуванцией; может, по-ученому есть иное название. Приищите в лексиконе. С почтением, каковое заслуживают ваши важные поступки, остаюсь табачного производства фабрикант Трофим Павлов Дубров».
Ах, он бестия! Разбойник! Скажите: он меня просто называет мошенником!.. Хорошо же! Я с тобой сделаюсь: не будет тебе ни статьи, ни денег! Нет, этого мало! В тюрьму его, бездельника! За бесчестье взыщу… К обер-полицеймейстеру представлю письмо… Нет, письмо — это глупо… лучше на словах… Я убью его! В Сибирь сошлю… Добров! Купчишка! Смел оскорбить писателя, дворянина, Задарина! Да знает ли он, я в бешенстве ничего не пожалею… Я его вызову, то-есть, в суд призову… пощечину дам…
Добров. Здравствуйте, господин Задарин!
Журналист. А! мой почтеннейший господин Добров! Как поживаешь, мой милый?.. Что жена, детки? Ну, что, как идут делишки? А я вот сейчас только о гебе думал… думал, думал, братец… Хотел закурить твою сигарку. Ну, садись, садись, садись… Вот стульчик… мягкий, спокойный… садись.
Добров. Да я не за тем сюда пришел.
Журналист. Знаю, знаю, знаю… Напишу, напишу, напишу, братец… непременно напишу.
Добров. Мне не нужно ваших писаний. А вот счетец за забранный табак и сигары; немного: всего две тысячи восемьсот рублей.
Журналист. Ну, полно, полно!.. Что за счеты… между друзьями…
Добров. Какие мы друзья! Я вашей дружбы не желаю.
Журналист. Ну, вот ты какой! Прогневался и сейчас дуешься… Ну, ну, полно, полно! Ведь я тебя люблю, как брата люблю! Как родное дитя! Ей-богу, ей-богу! Ты мне не веришь?. . Честью клянусь, детьми клянусь, женой, чем хочешь!
Добров. Поклянитесь деньгами.
Журналист. Ха! ха! ха! Остряк, шутник! браво! браво! Ну, помиримся! Поцелуемся… (Обнимает, целует его и сует ему счет в карман.) А это возьми: прячь! спрячь! в карман! в карман!
Добров. А сколько лет ждать еще статьи?
Журналист. С процентами напишу, с процентами… Я уж начал… начал, братец, ей-богу, начал… На… (Берет со стола бумагу, которую писал} и закрывает половину рукою.) Вот, читай, читай… «Если вы хотите иметь хорошую сигару, ступайте на Невский проспект в магазин к Доброву…»
Добров. Здесь написано к Неспелову.
Журналист. Как! написано?.. Это по ошибке… Этот Неспелов все у меня в голове вертится… Ничего, ничего… я поправлю.
294
Добров. Да вы о кем, верно, и статью пишете)
Журналист. Нет! нет! Вот что, читай, читай: «Как не дать нажить маловажной суммы русскому человеку, русскому в душе…» Видишь, это о тебе.
Добров. Что ж вы тут рукой закрываете?
Журналист. А! это я хочу тебе сделать сюрприз. Сюрприз хочу сделать.
Добров. Увидим, что за сюрприз…
Слуга. Авдул Авдеич! Там Присыпочка давно уж дожидается. Прикажете пустить?
Журналист. Пусти, братец, пусти! Ну, Трофим Павлыч! Садись, почтеннейший… Садись! садись! Вот тебе сигарочка твоей же фабрики… Хорошая, хорошая! рекомендую… Горячка! горячка! А!
Присыпочка (весь увешан игрушками). Мое почтение, отец командир и благодетель!
Журналист. А — Присыпочка! Что это ты, братец, весь куклами облеплен?
Присыпочка. Вашим амурчикам гостинчик! Сейчас купил, триста рублей заплатил, право, как честный человек.
Журналист. Хорошо! хорошо! Доброе дело! Мои ребятишки спасибо скажут. Клади, клади все сюда!
Присыпочка. А вот и сюрпризец. Извольте посмотреть: славно сделано.
Журналист. Ну, какой сюрприз: коробка-коробкой.
Присыпочка. Нет-с, вы откройте донышко.
Журналист (открывает, оттуда сыплются полуимпериалы). Куда ты глуп, Присыпочка! Просто бы сказал, тут деньги… а вот теперь, может, и закатились в щелку, под пол.
Присыпочка. Ничего-c! Ничего-с! Я все подобрал.
Журналист. Что же это значит?
Присыпочка. Мой должок-с! (Отводя его в сторону.) Новая книжка вышла моего издания…
Журналист. А, вышла?.. Хорошо! хорошо!.. А много ли тут?
Присыпочка. Не взыщите… десяточек! Больше нет, право! Как честный человек.
Журналист. Похвалю! похвалю! Славно похвалю.
Присыпочка. Да нельзя ли ругнуть и того… вы знаете.
Журналист. А! Друга-то… Ничего! Ругнем, ругнем!.. Извини, брат, что заставил тебя дожидаться в передней: было экстренное дело…
Присыпочка. Ничего-с! Помилуйте, Авдул Ав- деич! В передней такого писателя, такого гения, можно сказать, европейского гения, я за честь почту дожидаться сколько угодно. Право! Как честный человек!
Добров. А вы слышали? Откупщик Щелкуша вчерашнего числа умер.
Журналист. Умер! Щелкуша умер! Что вы говорите! Бессмертный откупщик умер! Боже мой! вот какие люди умирают! Впрочем, это хорошо: у меня в завтрашний нумер недоставало статьи, так вот и пригодится.
Добров. Неужели вы о нем напишете?
Журналист. Напишу, напишу, непременно напишу.
Добров. Да ведь он ничем не замечателен: он просто был миллионщик.
Журналист. Миллионщик! безделица! Ничем не замечателен! Что у вас миллионщики-то по улицам валяются?.. Таких людей надо передавать потомству. Это гении, любезнейший! Он поощрял искусства, литературу… — он нам славные обеды давал: шампанское у него было выписное. — И он умер! Скажите пожалуйста!
Это важная потеря
Для России, для наук:
Хоть он глуп был, как тетеря,
Да он был искусства друг.
Средь зимы и среди лета
Он сзывал нас пировать,
А поить вином поэта,
Значит — гений возрождать.
Присыпочка (тихо Задарину). Это, верно, тоже какой-нибудь сочинитель?
Журналист. Как же, братец! Вы незнакомы? Рекомендую, братец, рекомендую… мой любезнейший друг, Присыпочка, издатель; — познакомьтесь.
Присыпочка. Чрезмерно приятно-с!
Добров. Очень рад.
Журналист (Присыпочке). Его произведения — превосходны… В них вкусу много; все тонкости искусства соблюдены… и такой хороший дух…
Добров. Много чести…
Журналист. Ничего, любезнейший, люблю правду! люблю! люблю!.. Вот о нем статья будет на- днях.
Присыпочка. А смею спросить, в каком роде ваши произведения?
Журналист. В лучшем роде, в лучшем… в американском роде… не правда ли?
Добров. Да-с! я других и не делаю.
Присыпочка. А, понимаю. Это, как Вашингтон, Ирвинг и Купер…
Журналист. Ну, да, да, да!
Добров. Позвольте: какой Вашингтон и Купер?
Журналист. Это, ты не знаешь; есть американские производители… там, в Нью-Йорке… у них настоящая фабрика… быстро, хорошо работают.
Присыпочка. А смею спросить, вы водевилей не делаете? Они славно идут! Большое требование.
Журналист. Как же, как же… Водевили, верно, делаешь?
Добров. Как же, в лучшем вкусе: у меня даже все просят водевилей.
Присыпочка. Вот это отлично!
Добров. А вот у меня теперь есть Досамикос — уж чудо!
Присыпочка (Задарину). Что это Досамикос?
Журналист (тихо). Это, любезнейший… тово… это… это испанский полководец! Знаменитый… хороший полководец! (Доброву.) Не правда ли, знаменитый, испанский?
Добров. Испанский настоящий…
Присыпочка. Много острого?
Добров. И остро, и приятно; на всякий вкус придет.
Присыпочка. Уступите мне, сделайте одолжение! Я, пожалуй, заплачу, коли недорого… а я в свете пущу отлично… в моем издании, ей-богу, право!
Журналист. Уступи, любезнейший… уступи… он в издании СЕоем напечатает… тебе приятно будет…
Добров. Извольте, отчего же. Я вам хоть целый ящик пришлю.
Присыпочка. Нет! ящик куда же! этого много…
Журналист. Ничего, ничего… Пришли ящик, ко мне пришли… я ему доставлю.
Добров. Хорошо-с! А пока прощайте. Смотрите, не забудьте же о нашем деле.
Журналист. Не забуду, не забуду, будь покоен!
Присыпочка. Очень рад-с, что имел честь… Ко мне прошу покорно! Не забудьте о водевилях…
Добров. Помню, помню. (Уходит.)
Присыпочка. Он, видно, очень плодовит-с! Целый ящик водевилей предлагает.
Журналист. Плодовит, плодовит… много работает… мастер своего дела, мастер.
Присыпочка. Авдул Авдеич! А я к вам с покорнейшей просьбицей.
Журналист. Что такое?
Присы пачка. Есть у меня на примете человек… хороший человек… то-есть такой, я вам скажу, во всем собаку съел… дивный малый: он пишет, сочиняет статьи разные, позвольте с вами познакомить. Он пригодится для журнала-с, даром пишет…
Журналист. Даром пишет! Привози, братец, привози! Рад, рад душевно.
Присыпочка. Так прощайте-с! Я опять явлюсь через полчаса и его привезу. А после ко мне пожалуйте… Вино славное достал и фрукты есть бесподобные…
Журналист. Буду! буду! непременно буду!
Журналист. Ну, теперь одно дело с плеч долой; надо приняться за книги. (Берет книги.) Ба! это что за диво в золотом обрезе? Уж если в золоте, так верно самые горькие пилюли; посмотрим: легчайший способ в самое короткое время без труда наживать деньги. Ну, вот! С первой страницы видно, что вздор! Посмотрим, что за клад?
А…. видно способ действительный! Автор сделал ему довольно умное приложение. (Пишет на книге.) Probatum est! Расхвалить!
Семячко (вбегает, запыхавшись). Ах, извините, Авдул Авдеич! Я немножко запоздал… Вот-с! (Кладет бумаги на стол.)
Журналист. А, статьи! Хорошо. Вы очень кстати пожаловали. Вот вам книги для разбора: напишите поскорей!
Семячко. Извольте.
Журналист. Вот вам первая. Расхвалить.
Семячко. Помилуйте: это шарлатанство, надувательство! Как можно это хвалить? Тут явно видно, что какой-нибудь книжник и фарисей издал для обмана.
Журналист. Вот то-то, вы, молодые люди! Ужасно быстры! Книга прекрасная… я ее перелистывал и нашел в ней очень хорошее содержание: тут были две страницы предрагоценные. Вот другая… что такое? А! повесть Жижицына! (Пишет.) Расхвалить и превознесть!
Семячко. Помилуйте: это пошлость; человек совсем бездарный.
Задарин. Бездарный!.. Много вы знаете. Он подарил мне серебряный сервиз!.. Намедни в Павловске обед давал: мы все перепились. Вы там не были, так и не чувствуете его дарований. Вот это, так дело другое: «Последний Новик», — роман Лажечникова. (Пишет.) Отвалять в три кнута!
Семячко. Что вы! Как можно? Книга превосходная: все от нее в восторге.
Журналист. Оттого-то и надо отвалять, чтоб не были в восторге.
Семячко. Но автор человек с талантом.
Журналист. Так и хвалить его? Вы ничего не понимаете: хвалить можно только бездарность — она безопасна; а как скоро талант — валять, валять и валять! А то дашь дорогу, так эти глупые таланты у нас хлеб отобьют. Лажечников! Туда же: романы пишет!.. Смотри, пожалуй, романист какой нашелся! Что же я после этого?.. Отвалять! отвалять! Непременно, и Загоскина тут же прихватить сторонкой не мешает.
Семячко. Однако это нечестно и против совести.
Журналист. Честь! совесть! Это, милый мой, глупости, химеры! Вы все живете в фантазиях… С меня пример берите — я дожил до седин, а у меня этих вещей никогда и в помине не было.
По числу наличных денег
О нас судит целый мир:
Тот бесчестен, кто бедненек,
Кто же с деньгами — кумир.
И к какой нас благодати
Честь и совесть приведут?
Честь писателя — в печати;
Совесть чистая (бьет по карману с деньгами) — вот тут!
Пусть зовут вас шарлатаном…
Нынче кто ж не шарлатан?
Только бейте по карманам, —
Так набьете свой карман!
Семячко. Наука бесподобная! Нечего сказать!
Журналист. Душеспасительная, любезнейший, душеспасительная… У меня есть и дача, и домик, и все такое… Слушайте меня: я люблю вас, как сына, как родного, я из вас тоже сделаю такого молодца, как сам. Будете лихой забияка.
Семячко. Покорно вас благодарю за эту честь: слуга покорный!
Журналист. Ну, ну, ну! Сейчас и брыкаться! Что такое, что такое… рассердился?
Семячко. Нет! Я так работать не согласен-- и честь имею откланяться от сотрудничества.
Журналист. Да куда вы пойдете? Куда вы пойдете? Что вы горячитесь-то… Другие журналы ничего не платят за работу… да они и существовать не будут… погодите: придет октябрь, время подписки… всех до одного разругаю, уничтожу… Это моя тактика! Всякий и увидит, что только мое издание хорошо.
Задам такой я им трезвон,
Что просто их сживу со света:
Пускай трепещут «Пантеон»,
«Литературная газета»!
Дам волю полную перу:
Скажу, что это куча сора!
И, словом, так их разберу,
Что им не будет и разбора!
Вот, посмотрим, любезнейший, как-то вы тогда запоете?.. Придете опять ко мне, придете; не возьму, убей бог, не возьму.
Семячко. И не прошу. Я могу писать книги! Довольно вы моими руками жар загребали, пора мне и самому…
Журналист. Самому!.. Да вы, почтеннейший, писать не умеете… языка русского не знаете! Я об этом скажу публике.
Семячко. Как же я три года писал у вас?
Журналист. Я скажу, что я вас поправлял… Уж мне ли не найтись в таком случае? Я сумею, как сделать! Поверьте! поверьте!
Семячко. А я отвечу, что я по нескольку месяцев управлял вашим журналом, когда вас. здесь не было.
Журналист. А я, а я, а я… напечатаю, что у меня корректор хороший был… Такой, напишу, корректор, который всю русскую литературу в корректуре прочел! Вы что такое? Вы — Семячко! А я, сударь мой, — я дерево, я дуб! Я напишу на вас клевету.
Семячко. Это подло!
Журналист. Подло!.. Что вы под этим разумеете, милостивый государь? Вы на дуэль хотите! На дуэль! Это противозаконно! Впрочем, что ж! Извольте!
Я писатель, вы писака,
Я старик, вы молодой…
Не равна меж нами драка,
Но готов итти на бой!
Я тотчас без замедленья
Буду драться, как никто!
Лишь дала бы позволенье
Мне полиция на то!
Семячко. Вы не стоите, чтоб я говорил с вами.
Журналист. Равномерно!
Журналист (один). Дурак! Грубиян!.. Чорт знает, что нынче за молодежь! Бредят какой-то честью, совестью, всяким вздором… Философии начитались. Не уважают старых литераторов, которые капиталы нажили, имя имеют европейское… Конечно, за границей меня ругают наповал. Я сам виноват: заставлял здесь приятелей переводить мои сочинения на разные языки. Но я оправдался пред публикой: я написал, что эти статьи посылают за границу враги мои из зависти… Пусть меня там иностранцы колют, а я их же оружием своих здесь подрежу. Капнист недаром сказал, что «между учеными есть некая аналогия, единый поражается, а другой упадает». Эй, Иван!.. Дай мне одеваться! (Вместе с слугою уходит.)
Присыпочка. Иди, братец, иди! Ничего; уж я тебя представлю. Поправим дело. Написал ты мне статью о певице Дежибье?
Кутилин. Написал; вот она.
Присыпочка. И о портрете распространился?
Кутилин. Разумеется. Только зачем ты меня сюда привел?
Присыпочка. Уж ты молчи… Скажи только: ты хочешь, хочешь?.. Скажи, хочешь?
Кутилин. Да что такое?
Присыпочка. Скажи, хочешь?
Кутилин. Ну, хочу.
Присыпочка. Кончено!.. Напиши мне еще роман, а уж я все облажу… Лучше Аннеты Похлебовой будет дело!..
Присыпочка. Вот-с, Авдул Авдеич, честь имею представить господина Кутилина… мой приятель! отличнейший сочинитель!.. На разных языках говорит…
Журналист. Очень рад! очень рад! Приятно очень… садитесь, пожалуйста. Не хотите ли быть моим сотрудником?
Кутилин. Сотрудником?
Журналист.. Да. Разную смесь писать для журнала… статейки, знаете, о чем попало: о балаганах, о Крестовском, о Павловском вокзале, о зубных лекарях, о трактирных заведениях… Это и приятно, знаете, и довольно прибыльно…
Кути лин. Очень хорошо! Только я никогда не писывал…
Присыпочка. Как не писывал? Лжет, лжет! У него и теперь приготовлена чудесная статья о музыке и наших певицах… Достань-ка! достань-ка!
Кутилин. Но это о театре, о музыке и пении — об искусстве высоком.
Журналист. Все равно! все равно! и о трактирах так же пишите! А эту пожалуйте. Видите, как я в вас уверен… и читать не хочу, прямо пускаю в станок… Ей, Иван, отошли это в типографию. Там недостает одной статьи.
Присыпочка. Авдул Авдеич! Уж ему надо прибавить жалованья против прежних сотрудников… он все языки знает… и по-арабски… Ты ведь говоришь по-арабски?
Кутилин. Как… на арабском языке…
Журналист. Трудный язык! я его сам не знаю…
Кутилин. А, да! Как же! Говорю! говорю!
Присыпочка. Даже сочиняет арабские сказки.
Задарин. Ну, это дело кончено. О цене после, после; а теперь..,ты звал вино пить, кажется…
Присыпочка. Готово. Клико есть и креман… Фрукты тоже…
Нарочно купил, не пожалел казны.
Кутилин (осматривает картины). Какие у вас картины славные.
Журналист. А вы охотник?.. Так у меня есть не такие виды: войдите вот сюда, полюбуйтесь, пока мы изготовимся.
Кутилин. Если позволите. (Выходит в боковую комнату•)
Слуга. Вот сюда пожалуйте.
Журналист. Это что такое? Что вам угодно?
Щекоткин. Просим извинения! Мы осматриваем квартиру; у вас на воротах значится, что здесь отдаются покои.
Присыпочка. Афанасий Гаврилыч! Ты уж и сюда попал?
Алена Ивановна. Ну уж, Петр Петрович, нарекомендовали вы нам квартиры: ни одна не годится.
Журналист. Кого имею честь видеть у себя?
Щекоткин. Щекоткина, Афанасия Гаврилыча…
Присыпочка. Начальника отделения. Это мой искренний приятель…
Щекоткин. А это моя дражайшая половина.
Присыпочка. А ты знаешь, кто пред тобою?
Щекоткин. Не имею чести.
Присыпочка. Это Авдул Авдеич Задарин.
Щекоткин. Задарин! Сочинитель, журналист, знаменитый Задарин, наш единственный в мире автор, который пишет, как печатает, и бранится, как по-писанному?
Журналист. Он самый! к вашим услугам!
Щекоткин. Так это вы?.. Позвольте обнять себя и расцеловать… Ленушка! Смотри! смотри! Это тот самый, который… Да бишь, ты не знаешь… Когда ты завиваешь папильотки, тебе, верно, в голову не входит что этот журнал сочинения…
Журналист (Алене Ивановне), Как вы, сударыня, находите мой листок?
Алена Ивановна. Бумага очень хорошая. Он у нас всегда в руках. Знаете, беспрестанно нужно в домашнем быту… Мы вот тоже получаем афишки театральные… так те гораздо хуже…
Щекоткин. Тс! Тс! Молчи, Алена Ивановна! молчи! Вздор говоришь! Извините ее, батюшка! Она этого не понимает: журналы не про нее писаны… Зато я наслаждаюсь, то-есть, совершенно!
Я журналов не читаю,
Только ваш листочек чту,
И со смеху помираю,
Как статеечку прочту.
У других нелепый говор…
Порют все такую дичь,
Что хоть будь профессор, повар,
Ни зажарить, ни постичь!
Журналист. Приятно! приятно! очень рад!
Щекоткин. Ба! ба! ба! Что я вижу? Старый знакомый! Опять нас судьба столкнула!
Кутилин. Что это! Вы уж и сюда поспели?
Щекоткин. Поспел! поспел! недаром же говорят: гора с горой не сойдется, а человек с человеком всегда.
Кутилин. Я прошу, милостивый государь, неуместные шутки поберечь.
Щекоткин. А вы все еще сердитесь за давишнее! Полноте, молодой человек! Ведь я тут ни в чем не виноват…
Журналист. Что такое? Что такое?
Щекоткин. Вот изволите видеть, какой случай…
Кутилин. Я вас прошу не рассказывать моих тайн.
Щекоткин. Нет, позвольте, я хочу только, чтоб они нас рассудили. Они это дело знают, они обо всем судят.
Кутилин. Я вам запрещаю говорить…
Присыпочка (Кутилину). Полно, полно, братец, всю мою рекомендацию испортишь!
Журналист. Какой же случай?.. Говорите, я вас помирю.
Щекоткин. Мы с женой смотрели квартиру у певицы… Душка! отойди к сторонке на минутку; тут слова два надо сказать; тебе не годится слушать… Ну-с, так там был шкаф, а в шкафе…
Кутилин. Замолчите ли вы? Или я зажму вам рот.
Щекоткин. Да нет, позвольте, не могу же я… а в шкафе содержался этот молодой человек…
Журналист. Как! мой сотрудник… ха! ха! ха!
Кутилин. Послушайте! если вы не замолчите сейчас…
Щекоткин. Сейчас, сейчас замолчу; только доскажу все обстоятельно… Потом мы пошли осматривать квартиру эконома Похлебова… Душка! теперь ты можешь подойти!.. Эконом дочь замуж выдает. Я и не знал ничего, рассказал там это происшествие, а вышло, что вот они жених!
Журналист. Ха! ха! ха! Это бесподобно! Это целая статья для журнала. Напишу, напишу, непременно напишу… Покорно вас благодарю… Ха! ха! ха!
Щекоткин (обращаясь к Кутилину). Ну, вот видите ли, а вы сердитесь! Вон, умные-то люди еще благодарят.
Журналист. Э! да вы проказник, мой милый Кутилин! Это хорошо! хорошо! Мы с вами заживем лихо! А уж как хотите, статью об этом напишу.
Присыпочка. В мое издание, Авдул Авдеич, нельзя ли?
Кутилин (в сторону). Если б не нужда в деньгах и не проклятые мои кредиторы, я бы этого не вынес!
Щекоткин. Душка! ты бы пока осмотрела те покои… Можно-с?
Журналист. Можно! можно! Иван!.. покажи им все комнаты.
Щекоткин. Позвольте! У вас шкафов стенных нет?
Журналист. Нет, нет, будьте покойны.
Щекоткин. Ну, иди, иди, матушка…
Алена Ивановна, А ты-то что же?
Щекоткин. Я еще здесь побеседую; а там сейчас явлюсь.
Алена Ивановна. Смотри, ты опять не отпусти чего-нибудь!…. <
Щекоткин. Небось не отпущу.
Алена Ивановна с слугою уходят.
Присыпочка (тихо Щекоткину). Ты, смотри, не сказывай имени певицы.
Щекоткин. Отчего не сказывать?
Журналист. Что такое?
Щекоткин. Нет, вот Присыпочка просит, чтоб я не сказывал имени певицы, так я говорю, отчего ж не сказывать?
Журналист. Ах, да! Это очень интересно; я и забыл спросить, кто такая?
Щекоткин. Дежибье какая-то; кто ее знает.
Журналист. Дежибье! О! я ее знаю! (Потирая руками.) Ага! попались мне на перо! Приколю, приколю! (Обнимая Щекоткина.) Спасибо вам, мой почтеннейший, вы меня крайне обязали… Все опубликую!
Кутилин. Нет! Вы того не сделаете! Я не допущу: вы хотите замарать честь благородной артистки…
Журналист. Фу! фу! фу! Как вы раскипятились! Я ее всегда бранил в журнале, а теперь вдосталь потешусь! Да и вы должны так же писать, когда будете моим сотрудником.
Кутилин. Нет, сударь, я не торгую своим мнением: — что я сказав сегодня, то буду говорить и всегда.
Журналист. А что вы сегодня сказали?
Присыпочка (тихо Кутилину). Не говори! Ради бога не говори! ты сгубишь мой портрет!
Кутилин. Я сказал, что она отличная артистка! Ангел доброты! Лучшая наша певица… и что все, кто ее бранил, делали это из низких видов корысти…
Журналист. Где ж вы это сказали?
Кутилин. В статье, которую вам дал.
Журналист. В статье! Караул! Разбой!.. меня обманули! Как, расхвалить актрису в моем журнале, когда я ее всегда ругал!.. Сказать, что я действовал из корысти… и я же сам велел это напечатать!.. Иван! Иван!.. Скорей в типографию… возьми извощика! вог гривенник!.. Чтоб сейчас выкинули статью, которую я прислал… Нет! нет! постой! Что я делаю: заменить ее нечем… Если выкинут, завтра листок не выйдет… О! это ужасно! ужасно! Подай назад гривенник!.. А все это дурак Присыпочка наделал!
Кутилин (Присыпочке). И кто тебя дергал за язык говорить?..
Присыпочка. Да я-то что ж, помилуйте! помилуйте!.. я-то что ж!
Журналист. Да ты, братец! ты! ты! ты! Ты сыграл со мной эту штуку… Ты привез мне этого сотрудника… арабским языком меня обморочил… Хорошо! хорошо! Я распушу твое издание. Обмануть Задарина… ты первый!.. Нет, ни за что не спущу!
Присыпочка. Помилуйте, Авдул Авдеич! Погубить хотите! Погубите! За что? за что?
Щекоткин. В самом деле, помилуйте; чем же он виноват.
Журналист. А вас кто спрашивает мешаться не в свои дела? Что вы тут за адвокат? (Идет на него, тот пятится назад к двери.) Вы всему причиной, государь мой… Чорт вас привел сюда.
Щекоткин. Не чорт, помилуйте, дворник…
Журналист. Я знать ничего не хочу, я завтра к директору департамента поеду… Я министру буду говорить о вас, что вы бесчинствуете в чужих домах.
Щекоткин. Да что же? За что же? помилуйте!..
Журналист. Вон, говорю я… вон, вон извольте!..
Щекоткин. Слушаю-с!.. Чрезмерно приятно, что имел честь познакомиться… Ваше знаменитое имя… слава… сочинения… (Сталкивается в дверях с женой.) Пойдем, душка, пойдем… квартира больно жаркая…
Алена Ивановна. Что, отец мой, опять наку- тил?
Щекоткин, махнув рукой, уходит.
Кутилин. Если вы опишете происшествие мое с Дежибье, я вас застрелю. (Уходит.)
Журналист. Что?.. Застрелит…
Присыпочка (тихо). Авдул Авдеич, простите, родной! (Целует его локоть.) Пожалуйте ко мне… Ведь какой креман! Что за персики… ликеры!.. Что ж, пойдете?
Журналист. Сейчас, постой; только напишу к обер-полицмейстеру, что он убить меня хочет.