РАССКАЗЫ и НАБРОСКИ. править
Издание рязанского губернского издательства.
Рязань — 1922.ПЕСНЯ ЗАРИ. править
— Отчаливай, — крикнул рулевой, мужиченка с козлиной рыжей бородкой и посеребренными волосами на голове, торчавшими из-под нахлобученного на лоб картуза, как концы мочала. Три пары гребцов в пестрых рубахах, с серыми пятнами от пота, дружно взмахнули веслами, и лодка, клином врезавшись в стальную гладь воды, змейкой быстро пошла от берега.
— Крестись… С Богом!.. Дай Бог час добрый… крякал рулевой.
— С Богом… Дай Бог час… Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — тяжелым вздохом пронеслось несколько десятков: мужских и женских голосов в лодке.
Все крестились.
Лучкя, — так звали рулевого, — вынул бордовый с махрами на углах кисет и, пытливо смотря по сторонам, стал завертывать цыгарку.
— Робят, навались! Пароход идет… Вот Оку перевалим,, тогда пойдем легче, — говорил он гребцам, ворочая рулем. — Эк, течение то какое… Так и прибивает… Сколько лет стою на руле, а такой прибыли не запомню…
Оку «перевалили».
Впереди на два десятка верст — водная ширь: будто огромный котел застывшей стали или зеркальный лист. Глянешь с лодки вниз, в глубину: перед тобою образ твой, и небо, облака, и солнце с дорожками лучей из золотистой пыли.
Тихо, тихо…
Лишь порою где-то кто то ворковал, будто сонный ручеек.
В воздухе тепло и свежесть от воды. Стая рыбниц с голодным криком носится мятежно. Но вот одна иль две из них, взметнувшись вверх, камнем падают на воду, и вновь тревожный стон и жалоба.
О чем, зачем, — про то они лишь знают.
— Робят, закурим! — опять заговорил Лучкя и сел верхом на руль. — Ну и дни же Господь посылает.
— Денечки установились пригожие, благодать Господня, — проговорил старик, сидевший в кругу нарядных баб. — Беды бы не случилось… В такую жару, помил Бог, полыхнеть, — ну и горюха!… Сам успей лишь выбежать…
И, вынув из кармана табакерку, постучал по крышке суставами пальцев и, покряхтывая, всласть нюхнул, потом еще и еще… Покхикал опять с удовольствием.
Гребцы, негромко переговариваясь, с покряхтыванием вынимали из воды весла и, вытерев обильно текший с лица пот, кто рукавом, а кто подолом рубахи, закуривали.
— Верст восемь отмахали, — деловито говорил Лучкя, смотря в стороны. — Эге, город-то где!.. Боюсь, братцы, на мель наскочим, — рулем — от быдто о земь постукивает. Немножко вправо взяли… Ну да Бог милостив… Нам бы до Жидня дотянуть, а там пойдем своим чередом… Кончай-ка, робят, вваливай… Я то сбивает…
Сумеречило.
Тишь аукалась, вздыхала.
И реже рыбницы стонали.
Лишь тени на воде сгущались, рисуя призраков, русалок.
— Ну, ребят, говори у Жидня. Гляди в оба, а то… несет нисудом…-- таинственно бормотал Лучкя-
Вдруг лодка остановилась.
— Э, пропади ты пропадом! — ругнулся он. — Держи, держи, робят, не сдавай!..
Быстрым течением лодку повернуло и понесло назад.
— Держи, держи, робят, навались… Я ну-ка еще раз, — кряхтел Лучкя, налегая на руль и ворочая им. — Ишь, крутит, чисто в омуте…
— Держи, старый дьявол… ворчали на него гребцы. Сто лет стоишь на руле и не знаешь дороги… Вылезай теперь сам и тяни лямкой.
Лодка опять останавливалась. И вновь от быстрого течения шла назад.
Лучкя умолк. Тяжело вздыхая, сильно налегал на руль. Гребцы выбивались из сил. Потом тянули лодку лямкой.
Наконец, перевалили и Жидень.
Свечерело.
— Ну, слава Богу, выбрались, — заговорил Лучкя. — Не робей, робят, живы будем. Грех да беда на кого не бывает. Д-да…
И, обратившись к трем семинаристам, хитро заулыбался и продолжал:
— А вы бы, молодые люди, песенку нам спели… Этакая погода, а вы, можно сказать, конючите… Эх, вы .. молодежь!.. То-то не в нас, стариков. Мы в ваши годы-то устали не знали. А песни-то какие певали… Э--эх!..
— А ну-ка в самом деле, товарищи, тяпните, а мы подхватам, — -сказал один из гребцов. — Да этак повеселее какую, чтоб сердце заекало.
Семинаристы переглянулись и один из них с конфузливой улыбочкой сказал:
— Что-ж, мы не прочь, какую только?..
— Знамо, получше, чтоб этак лес и горы заплясали, — говорил Лучкя.
Семинаристы запели:
«От зари до зари,
Лишь зажгут фонари,
Вереницей студенты шатаются»…
И вдруг оборвали, захихикали.
— Чтож-ж, робят, не выходит, — подтрунивал Лучкя. — Эх, вы… Молодежью зоветесь… Вы вот…
И он трескучим тенорком запел:
«Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!».
А гребцы подхватили:
«Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой итти готов»…
Песня тихой волной катилась по водной шири, будя даль зазывным эхом:
…э-о-о-в…
«И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей, —
Для нас все также солнце станет
Сиять огнем своих лучей»…
Внезапно будто отсеклась, и эхо надрывно повторило:
…а…у…и…й…
— Эх ма! Жизнь, наша жизнь! — вздохнул Лучкя. — Вот как, робят, надыть петь-то, а не по вашему: замузюкали себе под нос.
Помолчал. Вынул кисет. Потом опять:
— Эк, заря то, братцы, какая .. Ну и заря… Э, да мы приплыли?! Вот те, бабка — свей кушин. Та-ак…
Лодка подходила к берегу.
— Эй вы, песельники! — с задаром закричали женские голоса с берега. — Что так поздно?.. А мы уж думали — не дождемся вас… Ну, мол, уходились…
— Мы-то уходились?.. — с молодецкой усмешкой загозорил Лучкя. — Мы из воды сухие вылезем… А то уходились… Вот чудные бабы… Мы жить только начинаем, а они… Ишь, заря-то какая… Эх, вы!.. То-то бабы… михрютки!..
1919 г.