Иван Аксаков
правитьПеред Европой Россия виновата тем, что она существует
правитьSi vis pacem, para bellum, гласит, донельзя истасканная в наше время, латинская поговорка: если хочешь мира — готовь войну. Но едва ли не правильнее к приёмам новейшей западно-европейской политики применить эту самую поговорку в обратном смысле: si vis bellum, para pacem, т. е. если затеваешь войну, начни с агитации в пользу мира, хлопочи о мире — как можно громче, кстати и не кстати проповедуй мир. В самом деле, во всех этих выставках миролюбия было столько ложного, натянутого, искусственного — о прелестях мира, всем ведомых и всеми желанных, было столько и с таким ударением говорено со стороны представителей западно-европейской власти, что публика невольно стала смущаться и подозревать в этих заверениях какую-нибудь затаённую мысль. Это было уже не просто миролюбие, а какое-то миробесие, обуявшее западно-европейских потентатов до такой степени пафоса, что одним из корифеев новой на дипломатическом театре разыгрываемой пьесы христианского мира был провозглашён ими глава ислама, сам великий падишах, верховный государь Критян, Болгар и Сербов… Так как при этом не было принято никаких действительных мер к упрочению мира, т. е. не было удовлетворено ни одно законное требование угнетённых народностей; так как не осталось ни одной европейской державы, которая бы не надрывалась увеличить свою военную силу почти вдвое, не исключая даже Голландии и Швейцарии, — то во всей этой дипломатической игре в мир было что-то зловещее. Становилось очевидно, что это марево мира было нужно кому-то для отвода глаз, что оно напущено с целью или продолжить тайные приготовления к войне или же прикрыть какие-либо политические махинации и интриги…
Россия одна не играла в мир, не драпировалась миролюбием, будто внезапным осенением свыше. Миролюбие — не только самое исконное, самое искреннее свойство её политики, но переходит иногда даже в терпимость — такую терпимость, к которой едва ли способна какая иная, мене могучая, держава. В политических превратностях прошлого года она, верная себе, действовала с таким прямодушием, которого искренности не в состоянии была даже и поверить изолгавшаяся Европа, — в котором ей, с её точки зрения и по дипломатическому мерилу, приходилось видеть или необыкновенное простодушие (что допустить было трудно), или же необычайное коварство и хитрость.
Чем же разрешается теперь эта тревога западно-европейских политиков в пользу мира? Какой заключительный аккорд этого миролюбивого хора, где le fin mot de la chose? В том, что Россия же во всём виновата!… Она — помеха миру, она ищет нарушить мир, она враг тишины, спокойствия и благоденствия Европы, — она чума, она зараза, язва европейских мест! Точно по свистку машиниста переменяется декорация, и будто по условленному знаку режиссёра, при содействии невидимого суфлёра, все становятся в наступательную позицию, и начинается шум, гам, треск ругательств и клевета на Россию. Она превращается в мишень, на которую со всех сторон устремлена пальба — правда, холостая — иностранных газет, журналов и публицистов. Такой манёвр нам уже знаком — это только застрельщики. Нам неизвестно, последовала ли за газетною пальбой более серьёзная дипломатическая перестрелка, мотивируемая обыкновенно «необходимостью успокоить общественное мнение Европы», которое сами же ревнители успокоения искусственно встревожили и возбудили… Как бы то ни было, дружный натиск заграничной лжи озадачил Россию… Она посягает на европейский мир! Она, которая ещё недавно умиротворила Европу в деле люксембургского спора… Вот и благодарность за миротворчество…
Но можно ли было когда-либо ожидать от Европы признательности за наши искренние услуги европейскому миру?… Разве в первый раз наше прямодушие и даже простодушное усердие к её интересам оплачивается наглой неблагодарностью? Наши добрые поступки не благодарятся, а мстятся; добро, оказанное нами Европе, нам же вымещается злом: справьтесь с историей.
В таком отношении Запада к России нет ничего удивительного, ни неожиданного, по крайней мере для нас, пишущих эти строки, и тем более неловким показалось нам положение, принятое русской официальной или официозной печатью. Странно было видеть, как «Journal de St.-Petersbourg» точно распинался, доказывая невиновность России, вступал в полемику с отъявленно-недобросовестными органами европейской журналистики, входил в подробные оправдания нашего политического поведения. Наёмные застрельщики европейского общественного мнения пустят в нас залп клеветы, а мы давай божиться и клясться, что ей-Богу ни в чём, ни делом ни помыслом, пред Европой не согрешили; что мы самые благонравные политики, самого похвального образа мыслей и поступков; что грешно, наконец, так обижать нас неповинных, что мы, право, ей-Богу, не одержимы «московским властолюбием», — доказывали это не раз, и докажем, что мы верой и правдой служили Европе и опять послужим…
Как будто Европа и сама этого не знает! Как будто она сама верить тем клеветам, которые так обильно на нас расточает! По крайней мере те, которые заправляют европейской политикой, слишком хорошо ведают истинное направление русской политики, наши средства финансовые, экономические, нашу неготовность к войне, нашу потребность в мире, нашу любовь к миру, — и нисколько в ней не сомневаются! Как будто они, поставившие вновь Россию пугалом для Европы и сами взаправду напуганы им!… Как будто они сами, внутри себя, придают какое-либо значение пошлым фразам о московитизме, о властолюбии, о страсти к завоеваниям, — фразам, которые они от времени до времени вытаскивают запыленными из своего арсенала и, освежив, пускают, в виде ракет, перед публикой, а мы — ну оправдываться! Как будто они сами, про себя, не издеваются над нашими извинениями, оправданиями, клятвами и уверениями в политическом благонравии и миролюбии!…
Какая цель подобной агитации общественного мнения против России?… Действительно ли эта агитация грозит серьёзною опасностью? Знаменует ли близость войны? Не думаем; хотя война, конечно, иногда сама собой, невольно, зарождается из подобной фальшивой тревоги, однако мы не полагаем, чтобы возбудить войну с Россией теперь или в ближайший срок входило в серьёзный расчёт западно-европейской дипломатии. Она знает по недавнему опыту, что при нашей чувствительности к европейскому общественному мнению, несравненно выгоднее для неё производить интимидацию посредством газетных криков, нежели посредством официальных угроз и требований — прямо затрагивающих нашу государственную и народную честь. Европейской дипломатии хорошо известно, что натягивать в этом отношении струны слишком туго не следует, и поэтому она довольствуется на сей раз именно таким застращиванием или, выражаясь технически, интимидацией России посредством европейского общественного мнения, — и может быть с помощью коварно-дружеских советов в таком роде, что не мешало бы дескать России «успокоить как-нибудь это глупое, раздражённое мнение, дать Европе какие-нибудь доказательства или ручательства своего бескорыстия или миролюбия»!… Т. е., другими словами — не мешало бы связать себя, в пользу политических видов Западной Европы, какими-нибудь обещаниями или обязательствами…
Но за что и про что? Ради чего России, не подавшая никакого повода подозревать её в каких-либо враждебных Европе намерениях, стала бы ещё давать гарантии в своей благонамеренности? Это всё равно, как если бы в частном быту несколько ловких господ, собирающихся на дурной промысел, стесняясь присутствием чужого, честного и дюжего человека, вдруг пристали к нему, начали бы его обвинять в намерении украсть, смутили бы его простодушие и убедили бы его, в доказательство чистоты своих помыслов, дать связать себе руки, с той, конечно, целью, чтобы он, честный человек, с добровольно связанными руками не помешал бы им сделать нечистое дело!
Но мы увлеклись в наших опасениях за честь России дальше пределов правдоподобности. Пусть официозная русская печать истощается в тщетных усилиях убелить Россию перед европейским общественным мнением — мы убеждены, что этим дело и ограничится, и что европейским политическим интриганам не удастся произвести никакой «интимидации», так как России ни бояться нечего, ни оправдываться не в чем. Её правда ярка как солнце, да и честь её в надёжных руках. Поэтому мы не придали никакой веры известию, выпущенному в свет какой-то иностранной газетой, не пользующейся авторитетом, и сообщённому в Русское телеграфное агентство, будто наш канцлер разослал дипломатический циркуляр, в котором отрицает всякую связь между русским кабинетом и политическим панславизмом. Отсутствие этой связи так явно, так хорошо известно самой Австрии, что в подобном циркуляре не предстояло и не предстоит никакой надобности. Мало ли клевет выпускают на Россию польская эмиграция, дуалистическая партия в Австрии и немецко-еврейская журналистика Вены! Австрийское правительство, без сомнения, не хуже русского знает, до какой степени лживы все эти рассказы и сплетни о русских агентах. Ему вполне ведома наша неумелость в подобном мастерстве, наша правительственная и общественная неспособность к политическим интригам. О том свидетельствует даже орган немецкой политики, издающийся в Петербурге при русской Академии Наук, которого, конечно, нельзя заподозрить в пристрастии к славянам и к русской стороне в России, и который немало поглумился в своих статьях над бесплодностью, над отсутствием «серьёзных» политических результатов многошумного славянского в России съезда…
Если мы будем принимать во внимание все клеветы газеты «Debatte», если мы будем смущаться и оправдываться в том сочувствии, которое питают и изъявляют к России славянские племена Австрийской империи, — сочувствии, которое мы со своей стороны ничем существенным не поддерживаем, то кончится тем, что России придётся оправдываться в самом своём существовании! Сам факт её существования — есть вина, грех, преступление против Европы. Не вопиёт ли теперь даже и Турция, что Россия грозит опасностью европейской (христианской) цивилизации?… Скоро, пожалуй, потребуют, чтобы мы обеспечивали себе само право существования в соседстве с Австрией и Турцией какими-либо особенного вида ручательствами или гарантиями!
Точно так же не даём мы веры и другому известию, сообщённому нам на днях телеграфом, будто бы Англия обратилась к России и прочим державам с предложением прекратить перевозку критских беглецов в Грецию. Может быть, повод к этому известию подала резкая статья английской газеты «Morning Herald», взывающая к английскому правительству и к прочим европейским кабинетам о том, чтобы они наконец сообща заставили Россию прекратить эту перевозку. Известно, что теперь уже ни одна из держав не исполняет этого долга человеколюбия, кроме России. Восстание в Кандии продолжается; раненых, стариков, жён и детей, бегущих от холода, голода, нищеты, истязаний и срама, которыми грозит им свирепство турецкой просвещённой армии, не убывает; нет основания прекращать теперь то, что четырьмя великими державами было ещё недавно признано священной обязанностью христианского сострадания. Уступить такому требованию было бы делом противным совести и чести России, значило бы дать не только перевес турецкой политике, но взять назад все прежние свои требования, расписаться торжественно в своей политической несостоятельности. Этого не будет. «Интимидировать» или застращать русский кабинет клеветами газетными или даже холостыми выстрелами дипломатических депеш — не удастся, мы в этом твёрдо уверены…